Охотники и ловцы рыб [СИ]

Глава седьмая

Спустя несколько дней трое всадников скакали по дороге из Гнезно во Вроцлав. Всеслав решил лично вернуть Любаву под крыло новгородцев, как раз пока Касенька, сидя в темнице под присмотром боеспособных, но глуховатых из-за ударов по голове охранников, немного присмиреет. Сейчас с упрямой панночкой все равно было бесполезно разговаривать. Король наблюдал за происходящим, более не вмешиваясь. Он как бы снял с себя ответственность за пропажу новгородского посла, полностью переложив ее на Всеслава. Удобно, конечно.

— Вот здесь мы свернем, — сказал Всеслав своим спутникам, останавливая коня и указывая на малозаметную тропинку. Срежем путь. Эту дорогу мало кто знает.

Любава и молчаливый и раздражительный в последнее время Сольмир без лишних слов свернули на указанную тропку, углубляясь в весеннюю дубраву. Солнечный свет искрился среди молодых листьев, пятнами и полосами расчерчивая тропинку. По берегам ручья, вдоль которого они ехали, небесной синью голубели незабудки, в кронах дубов оглушительно щебетали птицы. Под вечер путники выехали к небольшому озерцу.

— Здесь и заночуем, — решил Всеслав, выехав на поляну и оглядев залитый вечерними лучами солнца пригорок. — Пойдем, Сольмир, соберем хворост.

Любава крепко вцепилась в поводья коней, чтобы те не сразу бросились к воде. Всеслав не позволял ей собирать и таскать хворост, считая, что этим делом должны заниматься мужчины. Он видел в ней свою невесту, слабую девушку, нуждающуюся в защите. Харальд бы непременно отправил новгородку за хворостом наравне с прочими дружинниками отряда. И нельзя сказать, чтобы Всеславова мужская забота была девушке неприятна.

Любава расседлала коней и повела их по очереди на водопой, оглядываясь по сторонам. На спуске к озеру, на склоне, во множестве виднелись земляничные листья и листья щавеля. Гладь озера горела в свете заходящего солнца. Шелестел камыш, и больше не было никаких звуков. Тишина и вечерний покой.

Потом они разожгли костер и в сгущающихся вокруг разгорающегося огня сумерках стали ждать, пока закипит похлебка в котелке.

— Сольмир, после ужина ты дежуришь первым.

— А я? — тихо спросила Всеслава Любава. — Я тоже могу подежурить. Я же дружинница княгини.

Всеслав с минуту молча смотрел на нее. В вечернем полумраке у костра Любава казалась ему особенно хрупкой и беззащитной.

— Ты не похожа на дружинницу, — наконец заговорил рыцарь. — Я видел в своей жизни женщин-воинов много раз. Они равны по силе большинству мужчин, у них широкий разворот плеч, громкие грубые голоса и наглые повадки. К своему великому счастью, ты на них совсем непохожа. Кто вообще решил, что ты будешь дружинницей? Не обижайся, но с твоим облегченным укороченным мечом большинству воинов ты не противник.

— Так странно сложилась моя судьба, — вздохнув, ответила Любава, с болью вспомнив своего отца, сделавшего за нее этот выбор, потому что, будучи воином, он ничего другого предложить названной дочери не мог. — Меня определили собирать оброки с княгининых данников, и с этим делом я вполне справлялась.

Всеслав хотел было сказать, что судьба замужней женщины подходит ей куда больше, чем участь постоянной скиталицы — дружинницы, но промолчал, заглядевшись через разделявший их, рвущийся ввысь огонь в ее очи, казавшиеся сейчас неправдоподобно большими.

Любава резко отвела взгляд в сторону и внезапно вздрогнула.

— Сольмир, это вовсе не безопасный ужик…

— Вижу, что гадюка, — тот молниеносным движением ухватил небольшую змею за шею и держал ее рядом с булькающей похлебкой. Гадюка бешено извивалась, но освободиться не могла. — Тебе никогда не говорили, Любава, что прокипяченый змеиный яд придает особый вкус щавелевому супу?

— Не надо, — сдавленным от отвращения голосом проговорил Всеслав.

— Чревоугодие — это грех, — елейным тоном сообщила Любава с озорным блеском в глазах. — Ничего особенного, конечно, но давай сегодня по-простому, без вареного змеиного яда.

Сольмир усмехнулся бледной тенью своей прежней улыбки и резким движением отсек голову гадюке.

— Твое «ничего особенного», Любава, это как забытые слова песни из прошлой жизни. Как давно я их от тебя не слышал. Ты возвращаешься потихоньку к обычной жизни, а я… — Он стремительно смотал гадючий трупик в комок и, широко размахнувшись, забросил его в камыши. Оттуда послышались плеск, взвизги и тихое чавкание. Сказитель тщательно вытер руки о траву. А Любава подумала, что горе и тревога за ее отца и вправду значительно меньше, чем раньше, сдавливают ей душу. Это потому, что она такая неверная?

— Наверное, время лечит все душевные раны, — неуверенно сказала она вслух.

— Главное, дожить и дотерпеть, пока яркие новости, которые приносит жизнь, отвлекут внимание и ослабят боль души, но залечиваются ли до конца душевные раны — не знаю, — горько усмехнувшись, ответил Сольмир.

Вокруг тихо шуршали камыши, тонко звенели собравшиеся на свет костра комары, несколько лягушек в озере попробовали начать ночной концерт, но режуще прозвучавшее в вечерней тишине громкое квакание показалось им самим грубым и неуместным, и они смущенно замолчали.

Любава попробовала похлебку из котелка и решила, что она уже готова.

— Снимаем? — спросил Всеслав.

— Только осторожнее.

Они сняли котелок, вытащили ложки, пододвинулись поближе друг к другу и принялись по очереди черпать густое вкусное варево, закусывая его еще не успевшим зачерстветь хлебом.

— Ты не передумала, Любава, дежурить ночью? — поинтересовался Всеслав.

Нет, Любава не передумала.

— Тогда, первая смена — твоя.

Самая легкая смена — первая.

Сольмир завернулся в одеяло и сразу сонно засопел. А Всеслав укладываться не спешил. Из-за облачка показалась луна, и дорожка лунного света посеребрила воду озера. Это стало сигналом для всех лягушек. Местные певуньи оглушительно грянули, уже ничего не смущаясь. Вместе как бы не стыдно. Любава бесшумно обошла полянку, прислушиваясь, подбросила дров в костер и уселась чуть поодаль. Всеслав подошел к ней и сел рядом.

— Расскажи о себе, Любава, — попросил он тихо. — Как Рагнар стал твоим названным отцом? Как все же получилось, что ты — дружинница Ингигерд.

— Ты нарочно разрешил мне дежурить? — в ответ спросила новгородка. — Чтобы расспросить?

— Нет-нет, — солгал ей жених. В последнее время присутствие Сольмира на самом деле сильно раздражало. — Само как-то получилось.

Они помолчали.

— Скажи Всеслав, — смущенно начала Любава, глядя вниз и выдирая травинки рядом с собой, — ты не забыл, что ты мне жених понарошку? Все так далеко зашло. Как ты думаешь выкручиваться? Если честно? На что рассчитываешь?

Всеслав дождался, пока ее вздрагивающий нерешительный голос не замер в окружающей их ночи, и только потом ответил.

— Если честно, то я надеюсь, что ты меня полюбишь, и все, что нас разделяет, покажется тебе мелким и неважным, — он осторожно взял девушку за руку, заставив вытряхнуть сорванные травинки. Она не сопротивлялась. Ему пришлось привычным усилием воли обуздать воображение и отогнать от себя мысли о том, как бы было невероятно хорошо, если бы она стала ему полностью принадлежать по всем законам человеческим и Божеским. Сдержанность и исключительная чистота этой девушки в последнее время вызывали в нем странные чувства. Если бы Любава стрельнула глазками, бросилась ему на шею и попыталась поцеловать, как это запросто могла сделать Касенька, то что-то необычайно важное в их отношениях болезненно бы хрустнуло. А потому он легко погладил ей руку и выпустил тонкие пальцы с сожалением. — Хочешь, я поклянусь тебе, что никогда не скажу ни слова против твоего Христа, когда ты станешь моей женой? Буду тебе помогать во всех твоих делах. Я никогда тебе не изменю, никогда не обижу. Что тебе еще пообещать?

— А наши дети?

— Что дети?

— Всеслав, после того, как люди вступают в брак, у них появляются дети.

— Я рад, что ты об этом знаешь.

Она не выдержала и еле слышно рассмеялась. Но вдруг стала очень серьезной.

— Я что, должна смотреть, как мои дети растут некрещеными?

— Хочешь, я дам тебе расписку, подписанную моей кровью, что не буду тебе препятствовать растить их христианами?

— Ты сейчас и луну пообещаешь мне подарить. А вот как ты такое обещание выполнишь — другой вопрос. Непросто вырастить детей христианами, когда отец с насмешкой отзывается о христианстве. Считает веру неважной мелочью. И не говори сейчас, что ты дашь расписку кровью, никогда не говорить насмешливо о христианстве.

— Как ты угадала?

— Всеслав!

Он все-таки ее обнял за плечи, крепко прижав к себе.

— Обещай, что подумаешь над моими словами.

— Пойду, обойду лагерь, — она неожиданно испугавшись непонятно чего, освободилась из его объятий, быстро вскочила и торопливо направилась к краю полянки. Всеслав терпеливо ждал, пока его невеста успокоится. Решительного отказа она так и не дала, а значит, дело шло в нужном направлении.

— Расскажи все же о себе, не беспокойся, вокруг все тихо, расскажи, — попросил он, когда дружинница вернулась.

Любава помедлила, но потом принялась рассказывать о том, как на их приозерную деревню напали датчане, как ужасно погибли ее отец и мать, как тяжело жилось в деревне сироте. И о том, каким сказочным чудом стал для нее лесной скит.

— Ты не можешь себе даже и представить, как сильно любили, как бережно воспитывали эти несколько монахов маленькую девочку, то есть меня, — еле слышно сказала Любава, счастливо улыбаясь дорогим для нее воспоминаниям. Ее слушатель молчал. В темноте выражения его лица не было видно. — Потом я выросла, не могла больше находиться в мужском монастыре. Рагнара призвал к себе на службу князь Ярослав. И вместе с ним я попала в Новгород, — коротко закончила девушка свой рассказ.

— А Ингигерд? — Всеслав не дал ей оборвать историю резким окончанием.

И Любава рассказала, как княгиня пообещала воспитать девочку как свою названную сестру, если Рагнар согласится послужить князю по совести. Потому как отец Феофан колебался, не мог сделать окончательный выбор, не мог решиться совсем покинуть монастырь.

И о многом другом она рассказала. Всеслав выпытывал очень умело. Да и скрывать от него она ничего не хотела.

— Послушай, скоро уже Сольмира будить, — рассказчица не сразу, но опомнилась. — Иди спать.

Она снова встала, чтобы обойти полянку и убедиться, что все и вправду тихо. Всеслав подбросил дров в огонь и ушел притворяться, что спит. Его невеста, умеющая любить, сама того не замечая, иногда переворачивала ему душу. Человек ко всему привыкает. Он может существовать, даже когда его никто не любит… существовать, не жить. Но душа Всеслава еще не до смерти заледенела в этом холоде и теперь, отогреваясь рядом с теплом любящей души, он иногда мучительно страдал из-за сомнений и неверия.

По возвращении во Вроцлав Всеслава встретил Негорад со словами: «Вернулся, друг? Соскучились без тебя. Вроде как уже родной стал.» И он крепко его обнял. Всеслав слегка оторопел, но, в основном, от необходимости скрыть, как сильно обрадовало его такое приветствие.

Он отправился к себе, а через пару часиков к нему постучалась Любава.

— Ничего особенного, конечно, но в моих вещах рылись, — грустно сказала она. — Явно кто-то не из наших. Хорошо, что я спрятала Евангелие у тебя.

Всеслав промолчал.

— Я возьму его почитать? Никак не могу поверить, что от христиан нужно прятать Священное Писание, пусть даже и не в том переводе.

Он все также молча открыл тайник и вручил ей книгу в переплете из тонкой телячьей кожи, впервые наглядно увидев разницу между ним самим и новгородкой христианкой. То, что у нее вызывало недоумение и грусть, у него вызывало злорадство. И протест какой-то части души против собственных низменных чувств. Раздрай, сомнения и шатания. И поэтому, когда Любава поздно вечером принесла Евангелие обратно, то он не положил его в тайник, а долго смотрел на него в тусклом свете масляного светильника. Затем зажег еще один светильник и открыл книгу наугад.

Открылось ему Евангелие от Луки. И большую часть ночи Всеслав читал эту книгу, увлеченный сюжетом, которого он не знал. Слышал кое-где урывками. Он читал, читал, и в какой-то момент внезапно почувствовал, что рядом с ним Кто-то стоит. Он уже был не один в своей маленькой горнице. Молодой рыцарь даже оглянулся, чтобы убедиться, что рядом с ним на самом деле никого нет, упрямо отгородил душу от тревожного ощущения того, что совсем рядом стоит Незнакомец, и закрыл Евангелие, не дочитав до конца совсем немного.

А рано утром он уехал обратно в Гнезно.

На людях Ростила старалась не плакать, но скрыть от Любавы красные глаза она не смогла.

— Пойдем, хоть прогуляемся, — принялась теребить ее подруга новгородка — что же ты тут все время одна сидишь?

Они спустились во внутренний дворик замка весь покрытый зеленым ковром из мятлика, кудрявого спорыша, розового и белого клевера. В отдельных невытоптанных местах цвели золотистые одуванчики, над головами тихо шелестели липы, в синем небе легко парили маленькие облачка.

— Смотри, какая кругом красота, — начала было Любава.

Они вышли через черный ход наружу. Вокруг буйно разрослись лопухи, внизу текла маленькая речка. Ростила внезапно дернулась, как ужаленная, Любава посмотрела вниз и замерла. В замок возвращался Харальд. С того места, где они стояли, его было очень хорошо видно. И его самого и очень хорошенькую его спутницу.

Ростила отмерла, вырвала свою руку из Любавиной и бросилась бежать. Ее подруга, не веря собственным глазам, еще несколько минут созерцала Харальда со спутницей. К несчастью, их поведение не оставляло ей сомнений. Она развернулась и бросилась бежать вслед за Ростилой. Та нашлась в Любавиной горнице, сидела на лавке и, закрыв лицо руками, горько рыдала.

— Я сама во всем виновата, — проговорила она сквозь слезы, почувствовав присутствие подруги. Любава опустилась рядом с ней на колени и крепко обняла несчастную. Та молча рыдала.

— Мне почему-то больше не хочется быть рядом с ним, — всхлипнув, проговорила она еле слышно. Я могу, конечно, ему подчиниться, но он же чувствует, что я встречаюсь с ним через силу. Решил, наверное, что я его разлюбила. Или… не знаю, что он решил. Я, наверное, проклята. Не могу удержать собственное счастье. И жить больше не могу.

Она захлебнулась в своих, так долго сдерживаемых рыданиях и замолчала, затем с силой вырвалась из Любавиных объятий, подобрала с сундука какой-то сверток и быстро скользнула к двери.

— Ты не проклята, а благословенна, — остановил Ростилу мужской голос.

Любава развернулась к двери и вскочила. На пороге стоял отец Афанасий, загораживая выход. Перед ним замерла Ростила со свернутой в кольцо пеньковой веревкой в руках.

— Ты ждешь ребенка, дочка, — тихо сказал монах и сделал шаг вперед. За ним стоял еще и Сольмир. Видимо, Ростила рыдала слишком громко, а комната сказителя была рядом. — Твой сыночек, когда вырастет, станет великим утешением и для тебя и для многих людей. Только выноси его, дочка. Сие будет непросто.

Ростила, отступая назад, дошла до скамьи, опустилась на нее, выронила веревку из рук и закрыла заплаканное лицо руками. А Сольмир, войдя в ее горницу вслед за отцом Афанасием, бросил взгляд на подругу, на клубок веревки, выпавший из ее рук, развернулся и выскочил наружу. По лестнице рассыпавшимися поленцами прозвучали его стремительные шаги. Любава, увидевшая, каким ярким блеском сверкнули голубые глаза сказителя, как сжались в мощные кулаки руки, бегом бросилась вслед за ним. Краем глаза она успела заметить, как Ростила положила руку на живот и счастливо улыбнулась.

Сольмир пересек дорогу Харальду во внешнем дворе замка, когда тот неспешно возвращался со своей прогулки.

— Слушай, Харальд, я знаю, что я тебе не противник, но просто так на все я смотреть не буду, — выкрикнул муромец со злостью и бросился на варяга с кулаками. Харальд отскочил в сторону, не вступая в драку.

— Хоть бы дубину, что ли, взял, — хладнокровно посоветовал он, — вон, подходящая валяется.

Сольмир невольно оглянулся, посмотреть на дубину, и густо покраснел. Он действительно никак не мог соперничать с опытным воином. Харальд молча стоял и ждал дальнейшего развития событий. Любава бессильно прислонилась к корявому стволу дуба.

— Ага, ты стоишь, такой сильный, невозмутимый, — злобно заявил Сольмир, пустив в ход то оружие, которым он прекрасно владел — дар слова, — и тебе нет никакого дела до того, что мать твоего сына из-за тебя собралась вешаться.

Дар слова — убойная вещь. Варяг неожиданно побледнел и сделал шаг назад, не отрывая пристального взгляда холодных серых глаз от лица сказителя.

— Если уж так невтерпеж, так встречался бы незаметно, зачем же обниматься с бабой на глазах у любящей тебя Ростилы? Неужели тебе все равно? Ей и так в жизни досталось. А еще и любимый последним дерьмом оказался.

Любава тихо застонала и ухватилась руками за ближайшую ветку, невольно представив себе, как Сольмирова голова слетает с плеч. Но Харальд сохранил полное спокойствие. Наступило молчание. Сольмир обреченно разжал кулаки и развернулся уходить.

— Почему ты думаешь, что Ростила носит моего ребенка? — холодно спросил варяг.

— Отец Афанасий только что сказал, — безнадежно ответил Сольмир.

В словах отца Афанасия не сомневался никто из тех, кто о нем знал. Совсем недавно бездетные супруги, в избе которых он жил, сообщили всей деревне, что неплодная ранее Тэкла ждет ребенка. И это бы еще было ладно, в конце концов, всякое можно подумать, но немолодая женщина помолодела на пару десятков лет и выглядела теперь молодой и невероятно счастливой. И в деревню Вершичи со всех окрестностей потянулись болящие за исцелением. Особенно отец Афанасий жалел деревенских баб. Слава о чудесном старце, жалостливом и всеведущем, мгновенно разнеслась по окрестным деревням. Поэтому никого и не удивило, что отец Афанасий оказался на пути у Ростилы в критический момент. И в его словах насчет сына тоже никто не усомнился.

— Сказал, что ребенок мой?

— А чей же еще? — вяло ответил Сольмир. И, поскольку Харальд молчал и не шевелился, внимательно посмотрел на него.

— Ах, это ты ее так наказывал? До смерти, да? Кстати, я сам уверил Збигнева перед отъездом, что вы с Ростилой муж и жена. К твоей жене он бы подкатываться не стал. Кто его просветил, что она тебе не жена? Уж во всяком случае, не влюбленная в тебя женщина, мечтающая ею стать.

— И не я, — резко ответил Харальд. — Я с ним никогда не разговаривал.

— А кто вообще виноват, что Ростила тебе до сих пор не жена? — снова завелся сказитель. — Женился бы, никто бы к ней на выстрел стрелы не подошел. Так нет же. Жениться он не хочет, что с ней происходит, ему не интересно, а она без него жить не может.

— Любава, где сейчас Ростила? — спросил ни разу не обернувшийся в сторону новгородки варяг.

— В моей горнице с отцом Афанасием.

Харальд еще раз внимательно посмотрел на сказителя, о несчастной влюбленности которого они все уже знали, развернулся и направился в замок. Любава подошла к Сольмиру.

— Пойду, пожалуй, Збигнева перенастрою, — сообщил тот, дергая себя за кудрявые волосы и размышляя о чем-то. — Болит у меня душа за Ростишу. Шабалдахнутый Збигнев своими приставаниями до добра не доведет.

Любава попробовала было вернуться к себе, но, открыв дверь в свою горницу, увидела, что Харальд стоит на одном колене перед низкой лавкой, на которой сидит Ростила с сумасшедшим счастьем на лице, держит ей голову обеими ладонями, ласково смотрит в светлые миндалевидные глаза и что-то нежное говорит.

Любава быстро закрыла дверь, чтобы ничего не испортить, и пошла в конюшню, покормить морковкой свою кобылу. Она ничем не могла помочь подруге. Ростила, несмотря на природную силу души и энергичность, в противодействии со своим любимым находиться не могла. Она казалось белой кувшинкой, которая вянет сразу же, как только ее вытащат из воды. А холодный варяг, хоть и ни на кого больше не смотрел так ласково, только на нее, но и законный брак не предлагал.

Как именно Сольмир собирался перенастраивать «шабалдахнутого Збигнева», сказитель рассказывать не стал. Но Любава с удивлением поняла, что сын Вроцлавского каштеляна теперь уделяет внимание ей самой. Поскольку с красотой Ростилы девушке было не тягаться, то Любава потребовала у Сольмира объяснений.

— Ничего особенного, Любава, — ответил тот и ухмыльнулся зловредно. — У этого Збигнева есть одна непроходящая страсть — стать богатым. Мы с ним сейчас заняты поисками заветных кладов. Только это и способно перекрыть его увлечение Ростишей.

— А причем здесь я?

— Ты? — Сольмир окинул Любаву подчеркнуто оценивающим взглядом. — Ты, конечно, неплохо выглядишь в этом одеянии, да и похорошела немного за последнее время, но Ростише ты никак ни соперница.

— А вот ты в последнее время стал гораздо хуже выглядеть, — заявила Любава в ответ.

— Знаю, — неожиданно горько усмехнулся Сольмир. — Потому мне так жалко Ростишу, что я очень хорошо понимаю, каково ей все это время душевно терзаться.

И он ушел вперед, не оглядываясь, а так ничего и не понявшую Любаву догнал Збигнев.

— Панна Любава, — начал он, подкручивая темные усы, — как ты несказанно хороша. Точно язычок пламени в очаге.

— Точно медные денежки, — ответила в сердцах новгородка, — в лучах солнца.

— И вправду, — согласился Збигнев, обрадовавшись тонкому пониманию его дорогих и сокровенных чувств. И внезапно схватил девушку за запястье, чтобы она не убежала. — Дался тебе этот Всеслав. Он же некрещеный. Выходи лучше замуж за меня, а?

Любава попробовала вывернуть запястье. Хватка усилилась. Вокруг никого не было, только шелестели мощные дубы во внешнем дворе замка Вроцлавского воеводы. А, изображая тихую невесту Всеслава, новгородка даже кинжальчик к поясу прекратила цеплять.

— Дай подумать, а? — она решила выиграть время. Ничего особенного, откажет завтра, когда прицепит кинжал. — Все это так неожиданно.

Збигнев отпустил ее руку. Любава принялась растирать запястье у него на глазах.

— О, моя хорошая панночка, я причинил тебе боль. Дай сюда ручку.

Любава отскочила, махнула рукой и побежала в замок. Да чтобы она еще хоть раз вышла из своей горницы безоружной?!

— Вот уж действительно этот Збигнев шабалдахнутый, — сообщила девушка Ростиле, осторожно выглядывающей из-за двери, ведущей во внутренний дворик замка. — Мне сейчас предложил, чтобы я за него замуж вышла.

— А ты? — напряженно спросила Ростила.

— Сказала, что подумаю. Слишком сильно он меня за руку ухватил. А в глазах суровость не хуже, чем у Харальда. Завтра откажу.

— Любушка милая, не отказывай сразу, — Ростила обняла подругу и потерлась щекой о плечо. — Пусть Харальд увидит, как мерзкий Збигнев к тебе пристает, и окончательно насчет меня успокоится. Я же не выдержу, если мой ладо снова с какой-нибудь другой загуляет.

— Да, пожалуй, — растерянно согласилась Любава.

И по всему поэтому, когда Всеслав вернулся во Вроцлав, то его встретил пан Вроцлавский воевода и с ехидством сообщил, что пока он, Всеслав, в столице прекрасно время проводит, то его невеста увлеклась сыном каштеляна, который, как известно, крещеный, в отличие от нехристя Всеслава. И потому невестке христианского князя куда больше подходит.