Охотники на людей

Глава 11

Первая затяжка не пьянит, она необыкновенна, неповторима и не всегда легка. Табак дерет горло, и вы заходитесь в кашле, выплевывая легкие. Впрочем…

Впрочем… У каждого это бывает по–разному. Кто‑то в детстве, спрятавшись от посторонних глаз, тайком курил черный чай, кто‑то – табак, а кто и обычную сухую траву, что в изобилии росла под ногами, прежде завернув ее в бумагу или верхний слой картона, аккуратно оторванный от найденного листа, некогда бывшего картонным ящиком. У каждого был свой путь: кто‑то стрельнул сигарету, кого‑то «раскурил» друг, кто‑то подражал любимому герою. Так или иначе, почти у всех этот опыт был. Некоторые пытаются его забыть, иные смеются, кто‑то шутит или уходит от ответа. Безусловно, для некоторых он оказался печальным. А по мне – был, так был. Это часть меня. Часть моего бытия.

Возможно, неподходящее время, не то стечение обстоятельств.

Я не курю. Было дело – курил. Долго… Много… Крепкие сигареты… Легкие сигареты… Трубка, кальян… Самосад, махорка… У меня гайморит, сломан нос, я ленив, я… Тысячи отмазок, что может придумать самый безумный курильщик, чтобы оправдать свою слабость, – все это мои отговорки…

Однако ж, у меня есть одно «но»… У меня есть то, чего не хватает многим – сила воли. А теперь представьте, как я улыбаюсь.

После первой затяжки все остальные – жалкая пародия… Зачем пытаться отыскать то, что почти забыто, практически неуловимо, что, многократно повторенное, превратилось в рефлекс, рутину, обыденность? Зачем, если все то, что ты получишь, будет лишь пародией первого мига…

Иногда первую затяжку можно попытаться повторить, но… Разве может огонек зажигалки затмить свет солнца?

В общем, я сидел, глядя в никуда, и крутил в руках дымящуюся цыгарку. Я даже не пытался ничего осознавать, а просто сидел, наслаждаясь тишиной, погрузившись в воспоминания, которых, как мне казалось в последнее время, просто не могло быть. При этом меня что‑то тревожило, мучило предчувствие серьезных перемен – эти чувства пришли совсем недавно, но сегодня, казалось, были как никогда сильны.

Двор наполнился причудливой смесью вечерних теней и оконного света: она колыхалась, мерцала и раскрашивала забор и постройки в причудливые оттенки серого. Наступавшая темнота сантиметр за сантиметром растворяла в себе землю, подкрадываясь к дому снизу и с углов.

От тяжелой большой тени, что отбрасывала беседка, отделился странных очертаний серо–черный лоскут, мгновением позже превратившийся в скрюченного древнего старика…

— Здорово. С днем рождения! Ты закурил? Так держать! – лицо старика было до боли знакомым, разве что морщины приумножились да стали глубже. Старец выпрямился и будто скинул с плеч лет пятьдесят. – Так мог бы сказать я тебе, будь один из нас пилигримом, созерцающим мир с острия ножа. Но не скажу, – дед улыбнулся от уха до уха и, пока я приходил в себя, безрезультатно пытаясь вернуть пропавший дар речи, присел рядом. – Как дела, внучок? Насчет для рождения – это я, конечно, загнул, но все же… Давно не виделись…

— Дед, – я сглотнул ком, подступивший к горлу, и не нашел ничего умнее, чем вполголоса пробормотать, – дед, у тебя морщин прибавилось.

— Ха! – старик едва сдержал смех, – и у тебя тоже!

— Послушай, – я посмотрел ему прямо в глаза, – послушай, ведь так не бывает. Я же не сумасшедший. По крайней мере, я еще недавно так думал. Ущипни меня.

— Для начала определись с тем, чего не бывает и что такое сумасшествие, – дед похлопал меня по плечу и вздохнул. – Людям свойственны многие грехи, например, отрицание очевидного или, скажем, лень. Большинство людей – овцы, и самый страшный их грех – отсутствие веры. – Старик на секунду замолчал. – Уверуешь в себя, в свои силы, в Бога, наконец, тогда сможешь творить чудеса, и однажды тебя обязательно назовут чокнутым. Истинная вера, какой бы она ни была, в чем бы ни выражалась, воспринимается неверующими то ли как сумасшествие, то ли как чудо. Впрочем, исключения бывают, но они не лучше. Это только один пример. А бывает… – дед больно ущипнул меня за руку, – бывает, внучок, абсолютно все, даже то, чего и нет вовсе.

— Потерялся я, деда, – я вздохнул, – потерялся.

— Так я враз тебя найду, даже не сомневайся, – старик легким движением отобрал у меня самокрутку, глубоко и с наслаждением затянулся, выпустил довольно внушительное кольцо дыма, затем тихо добавил: «А вот курить тебе вредно, не дорос еще».

— Что‑то ты сегодня больно разговорчив. Может, случилось что?

— И да и нет, – старик хитро сощурился. – А расскажи‑ка мне, научился ли ты верить своему сердцу, своим ощущениям, может, предчувствие какое давеча промелькнуло? Только говори как есть, не утаивай ничего.

— Не научился. Лишь изредка замечаю, но все больше подсознательно. А вот сердце иногда болит. Чувства, ощущения – все это на второй план отошло, за делами нет времени к себе прислушиваться… – я посмотрел куда‑то вдаль. – Да от тебя ж ничего не скроешь. К чему расспросы, если ты меня насквозь видишь?

— Что сердце болит – это хорошо, живое, значит, у тебя сердце. Подсознательно, говоришь? – старик покачал головой. – Верить не хочешь, а ты поверь, послушай меня и поверь, ведь, в сущности, все остальное – пустяки.

— С кем это ты разговариваешь, не с котом ли? – Татьяна безуспешно пыталась повернуть ручку и закрыть дверь за собой, но надетый на руку чайник всеми возможными способами старался ей помешать. Надо было видеть выражение ее лица, когда она обнаружила, с КАКИМ котом я разговариваю!

— Деда! – выдохнула Татьяна, не сдерживая слез. Чайник радостно зазвенел, пересчитывая ступеньки.

— Что случилось? – на шум выбежал Мих. Его удивлению не было предела. – Снова ты?

Я пытался собраться с мыслями, дивясь абсурдности возникшей ситуации. Совсем некстати вспомнился старый анекдот, который я тут же и озвучил.

«Мюллер как‑то говорит Шелленбергу: «Штирлиц – советский разведчик. Будем его разоблачать. Ты встань за дверью, а как он войдет – бей его поленом по голове. Если русский – будет матом ругаться». Штирлиц входит, Шелленберг бьет его поленом. Штирлиц: «Ах! Твою мать!» Мюллер: «У, блин!» Шелленберг: «Тише, тише, товарищи! Немцы кругом!»

Анекдот не вызвал ничего такого, что хотя бы издали напоминало смех.

— Деда, а тебя, совершенно случайно, наш Алекс не знает? – как бы невзначай поинтересовался я.

— Честно сказать, аль соврать чего? – дед повернулся ко мне и подмигнул. – А ты как думаешь?

— Я ничего уже не думаю, думалка сломалась, слишком сегодня много на нее свалилось, неожиданного да непонятного.

— Вот и правильно. Нечего тут думать. Оно и вредно иногда бывает, – старик вздохнул. – Ребятки, собирайтесь‑ка пошустрей в дорогу. Времена ноне лихие настали. Да что времена… Люд облик свой человечий потерял. Схорониться нам надобно. На все про все у вас минут десять.

Не знаю отчего, но слова старика воспринимались как незыблемая истина, как приказ. Мих развернулся и пошел в дом: «Надо Алекса разбудить, вещи какие–никакие помочь собрать».

— Скарба много с собой не берите, – донеслись с улицы слова деда. Голос его отвердел и стал подобен раскату грома. – Скарб к земле тянет и лишает крыльев душу, а нам предстоит сложный переход. – Слово «переход» он как‑то странно выделил интонацией, вложив в него некий мифический, непонятный мне смысл.

Учитывая, что каждый из нас троих давным–давно подготовил для себя по «тревожному чемоданчику», точнее, по «тревожному рюкзаку», на сборы с лихвой хватило и пяти минут.

— Здорово, старый! – Алекс протянул деду руку. – Какими судьбами?

— Еще самую малость, и «залечили» бы тебя энти дохтора, – старик бегло осмотрел Алекса и, повернувшись к Татьяне, державшей сумку, из которой, щурясь, выглядывал кот, тихо добавил, – умница, внученька.

Как странна судьба. Еще недавно тебя ничто не тревожило, и вот ты уже несешь свои пожитки, оставляя за спиной прошлое со всеми его воспоминаниями, людьми и местами, что дороги или не дороги сердцу и душе, ступаешь в неизведанное будущее. А, ведь, черт возьми, не гонит ли тебя тот жизненный огонек, что не дает нам угаснуть, даруя радость, бесконечное тепло и вселенский смысл?

Вскоре все мы стояли у люка в землянку. Тьма, холодный пронизывающий ветер и бесконечная тревога нагоняли тоску, усиливали напряжение.

Дед велел Татьяне и Алексу спуститься вниз и ждать его, а сам отвел нас с Михом в сторону и объяснил, где каждый из нас должен встать, как и в какой последовательности действовать.

— Предстоит вам охота, – старик говорил тихо, то и дело замолкая и вслушиваясь в темноту. – Сюда идут два человека, вы должны их убить.

— Деда, но… – Мих, увидев взгляд старика, осекся.

— Никаких но. Это очень плохие люди. Не убьете их – они прикончат сначала вас, а потом… – он замолчал и указал в сторону землянки, ясно давая понять, что будет с Танькой, Алексом и котом, если мы не справимся. – Слушайте меня и все запоминайте, да делайте точь–в-точь, как скажу. Миша, выстрелишь в первого, он вона по той тропке пойдет. Как силуэт увидишь, тотчас стреляй, сам сразу пригнись и беги направо–назад, метров десять, лягай да цель вон туда. Андрюш, а ты, как вона там ветки хрустнут, полосни невысоко, короткой очередью, да тикай налево. А там, глядишь, и я к ним сзади подоспею. Только смотрите в оба, меня не порешите. Будет холодно, согревайтесь, напрягая и расслабляя тело, но не шевелитесь, – старик едва заметно улыбнулся, – а мне пока дверь открыть надо.

Опять этот странный акцент на слове «дверь», полностью меняющий его смысл.

… Даже сам Сатана не в силах отобрать последний пятачок земли у человека, загнанного в угол. А если этот человек не один, если их двое и этот второй – друг… Если земля за спиной больше, чем просто грязь под ногами… Если у тебя есть воля, есть дух и ты знаешь своих предков… Если за тобой те, что тебе дороги…

Мы ждали довольно долго, но ничего не происходило, никто не появлялся, не слышно было и хруста. Веки отяжелели, я начал клевать носом.

Неожиданно с той стороны, где находился наш дом, раздался громкий хлопок, вспыхнуло ослепительное огненное зарево, раскрасив ночное небо в бело–оранжевые цвета. Я мгновенно проснулся и, вспомнив все наставления деда, прижался к земле.

Далее все произошло по сценарию нашего старика: сначала метрах в пятнадцати, справа, раздался выстрел Мишиной СВД, и я, скорее, почувствовал, чем увидел, как Мих бежит и прыгает за дерево. Потом затрещали кусты и я, выпустив в них короткую очередь, бросился назад, не обращая внимания на раздавшийся нечеловеческий вопль. Я лежал на земле, всматривался в темноту, не зная, что делать. Минут через пять из темноты показались два силуэта. Это были дед и Миша. От неожиданности я и вправду чуть не пальнул в них.

— Ай–яй–яй–яй–яй! – дед покачал головой. – Внучок, выше надо было брать, ты ж ему, херург этакий, все хозяйство начисто срезал. Да так, что обратно не пришьешь. Но ничего, я бедолаге помог. – Старик протянул мне увесистый, в пятнах крови, вещевой мешок и еще один АК. – Вот и твои трофеи, – небольшая пауза показалась бесконечной. – Внучки, пожить‑то, небось, еще хотите?

Мы с Михом переглянулись. Я, признаться, занервничал. Держать тут оборону до последней капли крови или уже стрелять в деда?

Будто услышав мои мысли, старик тихо проговорил: «Успеешь еще в войну наиграться, теперь уходить надобно, а то сейчас дружки тех двоих объявятся, и станет здесь жарко, что в Аду, – дед вздохнул, – пойдем в землянку, ребятки, пора уже, я вас проведу иным проходом, вне времени и мест.»

— Дед, у тебя температура? – Мих ничего не понимал. Но когда мы спустились в землянку, та была пуста. Лишь в дальнем углу вибрировала тень, будто марево в жаркий день над дорогой. – А где все? – снова изумился Миша.

Признаться честно, тот же вопрос тревожил и меня. К тому же, спускаясь в наше небольшое убежище, я краем глаза видел, как из‑за дерева вышел человек, показавшийся мне до боли знакомым.

Дед указал нам на черное марево: «Видите угол? Ступайте в него, да глаза держите закрытыми. Не закроете – плохо будет, когда окажетесь на той стороне.» От тени тянуло ледяным холодом. Было страшно. Не то, что ступать, – подходить к ней не хотелось. Дед легонько подтолкнул вперед Мишу.

Как зачарованный, Мих подошел к странной тени, дотронулся до колышущегося равномерного свечения. Ничего не произошло. Тогда он вытянул руку, и рука исчезла в темноте. Миша удивленно посмотрел на деда, старик кивнул и он, закрыв глаза, сделал шаг вперед. Нет, он не просто вошел в темноту и исчез. Прежде, чем стать прозрачной субстанцией и раствориться в мареве, Михаил стал похож на тень, начал излучать неясный темный свет, словно след растворяющегося в стакане воды пепла.

Сверху у люка послышались голоса и шум возни. Времени для раздумий не оставалось, да и дед со словами «А ты чего ждешь?!» толкнул меня в спину, да так сильно, что я, не успев закрыть глаза, кубарем полетел вперед. Последнее, что я смог увидеть, был прыгающий вслед за мной старик.

Яркое солнце больно ударило в глаза, голова гудела, легким не хватало воздуха, внутренности выворачивало наизнанку.

— Дыши! Дыши! – повторял кто‑то, хотя мозг мой не воспринимал слов. – Дыши! Слышишь меня? Дыши! Дыши!

Стоя на четвереньках, я хватал ртом воздух, перед глазами носились желтые точки и светло–зеленые пятна. Наконец мне удалось сделать первый вдох, затем еще один и еще… Кажется, я выблевал всю желчь.

— Внучок, я же тебя предупреждал, закрой глаза, – старик сочувственно смотрел на меня:

— Твою маму, папу и тетю Васю! – выругался я. – Ты ж меня так неожиданно пнул, что я даже вдохнуть не успел. А если б убил? – и тут я вспомнил, что люк в наше убежище ломали какие‑то люди. – А что с теми? Где они?

— Не волнуйся, – старик помог мне встать и отряхнул. – В землянке их ждал сюрприз, я его еще на Второй мировой специально для этого случая припас.

— Дед, ты кто? – я пытался хоть что‑то понять.

Дед подмигнул мне: «А ты еще не понял?»

Нет, ни я, ни мои товарищи по несчастью, ни, похоже, даже кот, ничего не поняли. Да и не до того нам было. Мы стояли на небольшой лесной поляне и с дурацким видом озирались вокруг.

Хотя, нет, кот все же знал, что происходит, но из каких‑то личных соображений отказывался делиться с нами своими знаниями.