Оккультный мир

ОККУЛЬТНЫЕ ФЕНОМЕНЫ НЕДАВНЕГО ВРЕМЕНИ

Именно благодаря своим контактам с Теософским Обществом и личному знакомству с мадам Блаватской, я приобрёл некоторый опыт в сфере оккультизма — опыт, который и побудил меня взяться за мою нынешнюю задачу. Первая проблема, которую мне предстояло разрешить, заключалась в том, чтобы выяснить, действительно ли мадам Блаватская обладает способностью вызывать паранормальные явления, как мне доводилось слышать. Может показаться, что после того, как я познакомился с этой женщиной, для меня не могло быть ничего проще, нежели удовлетворить такое желание, если её феномены действительно реальны. Тем не менее дальнейшие события служат прекрасной иллюстрацией тех препятствий, которые всегда окружают подобные исследования, — препятствий, в борьбе с которыми множество людей теряет терпение настолько, что в конце концов бесповоротно прекращает любые расспросы и всю оставшуюся жизнь проводит в полнейшем неведении истины. Несмотря на то, что после моего знакомства с мадам Блаватской, она приехала ко мне в гости и прожила полтора месяца в моём доме в Аллахабаде, за это время я смог удовлетворить своё любопытство лишь в самой незначительной степени. Конечно, в течение этих недель мадам Блаватская очень много рассказывала мне об оккультизме и о Братьях; но при том, что она страстно желала дать мне самое полное представление о реальном положении дел, а сам я изо всех сил стремился докопаться до истины, трудности, возникшие перед нами, оказались почти непреодолимыми. Ведь Братья, как я уже упоминал выше, категорически настроены против саморекламы при помощи впечатляющих эффектов. Для них не имеет никакого значения, что человеком, жаждущим увидеть подобные проявления, движет не праздное любопытство, а искреннее стремление постичь истину.

Братья не хотят привлекать кандидатов на посвящение, демонстрируя им чудеса. Чудеса оказывают весьма возбуждающее влияние на умы; это подтверждает история любой религии, основатели которой были чудотворцами. Однако оккультизм — это не такое занятие, чтобы за него можно было, ничем не рискуя, взяться в порыве энтузиазма, вызванного демонстрацией необычных способностей. Не существует абсолютного правила, которое запрещало бы проявлять оккультные способности в присутствии посторонних, но высшие инстанции оккультизма принципиально не одобряют подобных действий, и мастера оккультизма, стоящие ниже определённого уровня, практически не в силах пойти против этого неодобрения. Когда мадам Блаватская впервые посетила мой дом, ей было дозволено открыто продемонстрировать лишь один феномен, да и то самый незначительный из всех, какие только можно вообразить. Ей позволили показать на практике, что человек может по собственной воле производить «столоверчение», которое спиритуалисты приписывают воздействию потусторонних сил. Это было уже кое-что, и faute de mieux [фр., «за неимением лучшего»] мы уделили столоверчению много внимания.

Спиритуалистам хорошо известно, что когда группа людей, в которой имеется «медиум», сидит вокруг стола, положив на него ладони, то обычно раздаются лёгкие произвольные постукивания, при помощи которых присутствующие получают сообщения или ответы на свои вопросы. Множество людей во внешнем мире, не верящих в спиритизм, склонны полагать, что описанное здесь впечатление обманчиво, и вся многомиллионная армия поклонников спиритизма является жертвою заблуждения. Скептики, очевидно, столкнутся с немалыми затруднениями, если попытаются объяснить, почему это заблуждение распространилось столь широко; однако они полагают, что лучше принять любую гипотезу, нежели допустить, будто души умерших способны подобным образом общаться с живыми людьми. Если же противники спиритизма предпочитают научный подход к проблеме, то трудно понять, почему вполне очевидному, хотя и очень тонкому материальному следствию, не предшествует материальная же причина. Подобные люди, вероятно, благосклонно воспримут объяснения, которые я намерен привести; я же стремлюсь здесь доказать, что гипотеза о массовом самообмане в среде спиритуалистов (настолько неуклюжая, что её не может придерживаться никто, кроме оппонентов, наделённых самой смехотворной самонадеянностью) не является единственной теорией, примиряющей признание доказанных фактов спиритизма, во всяком случае, тех, которые имеются в нашем распоряжении на сегодняшний день, — с неприятием того объяснения, которое даёт этим фактам гипотеза самих спиритуалистов.

Итак, вскоре я обнаружил, что постукивания всегда возникали за тем столом, за который садилась мадам Блаватская, намереваясь произвести этот эффект, причём все мыслимые подозрения в обмане были быстро отметены после сравнения разных экспериментов, которые мы смогли осуществить. Прежде всего, у нас не было необходимости усаживать за стол других людей. Мы могли работать с любыми столами и в любых условиях, а также обходиться вообще без стола. Для этих целей одинаково годились оконное стекло, дверь, стена — словом, абсолютно всё, что издаёт звук при ударе. Полуоткрытая дверь, наполовину сделанная из стекла, сразу же оказалась наилучшим инструментом для наших опытов. Ведь в этом случае можно было стоять напротив мадам Блаватской и наблюдать, как она кладёт одну или обе ладони на дверное стекло и держит их неподвижно (отмечу, что на пальцах её не было ни одного кольца). При этом возникало негромкое тиканье, напоминавшее стук кончика карандаша по стеклу или потрескивание искорок, проскакивающих между электродами электрофорной машины. Был ещё один весьма удобный способ вызывать постукивания, которым мы частенько пользовались по вечерам. Нужно было поставить на коврик перед камином большой стеклянный колпак от часов и уговорить мадам Блаватскую снять все кольца и положить руки на колпак, отодвинувшись от него так, чтобы его не касалась ни одна часть её одежды. Установив лампу напротив колпака и сидя на коврике рядом с ним, можно было видеть снизу ладони мадам Блаватской. Они неподвижно лежали на стекле; тем не менее даже при этих идеальных условиях наблюдения, на звонкой поверхности стекла возникали отчётливо слышные постукивания.

Мадам Блаватская была не в силах точно объяснить нам, как возникают эти постукивания. Любое применение оккультных способностей связано с тем или иным секретом, и как бы бледно ни выглядели эти постукивания по сравнению с другими феноменами, они всё равно относятся к разряду материальных эффектов, осуществляемых усилием воли. Способы тренировки воли для достижения мелких материальных эффектов бывают настолько схожи с методами тренировки, целью которых являются феномены более крупные, что правила оккультизма не позволяют точно разъяснять суть этих методов лицам непосвящённым. Но то, что постукивания подчинялись человеческой воле, можно было считать бесспорным фактом, в том числе и по следующей причине: когда мы работали с оконным стеклом или со стеклянным колпаком, я иногда просил назвать по буквам какое-нибудь имя, выбранное мною наугад. Затем я устраивал «перекличку» буквам алфавита, и каждый раз, как я называл подходящую букву, раздавалось постукивание. Я заказывал определённое число постукиваний — и моя просьба осуществлялась. Я просил произвести серию постукиваний в определённой ритмической последовательности — и они раздавались. Но и это ещё не всё. Иногда мадам Блаватская клала кому-нибудь на голову одну или обе ладони и вызывала постукивания, которые мог уловить внимательный слушатель и которые ощущал человек, к которому она прикасалась. Последнему казалось, что при каждом лёгком ударе на него словно перескакивает искра из электрофорной машины.

На более поздней стадии своих исследований мне случалось наблюдать постукивания и при гораздо лучших условиях, когда руки мадам Блаватской вообще не прикасались к объекту её воздействия. Это случилось в Симле не далее как летом прошлого [1880] года; однако, говоря о постукиваниях, я позволю себе немного забежать вперёд. В Симле мадам Блаватская вызывала постукивания на маленьком столике, окружённая группой внимательных наблюдателей, ни один из которых к столику не прикасался. Начав постукивания, то есть вызвав их путём определённого воздействия, при котором она на несколько секунд положила руки на стол, мадам подняла руки примерно на один фут над столом и стала производить над ним гипнотические пассы, на каждый из которых столик отзывался знакомыми звуками. Мадам Блаватская проделывала это не только в нашем доме и не только с нашими столами. То же самое происходило и в домах у друзей, куда она ходила вместе с нами. Дальнейшее развитие главного эксперимента заключалось в следующем: оказалось, что одно и то же постукивание могут ощущать несколько человек одновременно. Иногда четыре-пять человек клали свои руки на стол, одну поверх другой; мадам Блаватская клала свою ладонь сверху и пропускала через все соприкасающиеся руки нечто вроде тока, порождавшего звук. Этот ток одновременно ощущали все участники опыта; дойдя до поверхности стола, он производил постукивание.

Любой, кому доводилось участвовать в этом эксперименте, не может не ощущать всего идиотизма гипотез, которые высказывают в индийских газетах непреклонные скептики, эти здравомыслящие личности, не поддающиеся обману, которые утверждают, что мадам Блаватская якобы производит указанные звуки, стуча ногтями больших пальцев рук или щёлкая каким-нибудь суставом.

Чтобы подвести итог обсуждению этого вопроса, процитирую письмо, написанное мною в то время: «Мадам Блаватская кладёт ладони на стол, и на нём слышатся постукивания. Иные умники полагают, что она достигает этого, постукивая ногтями больших пальцев друг о друга. Она кладёт на стол только одну руку — и постукивания продолжаются по-прежнему. Может быть, она прячет под ладонью какое-нибудь миниатюрное устройство? Мадам Блаватская полностью отрывает руку от стола и держит её в воздухе — но постукивания всё так же продолжаются. Может быть, она заранее что-то сделала со столом? Она прижимает руку ладонью к оконному стеклу, к раме картины, затем прикасается подряд к дюжине других мест в комнате — и каждый раз оттуда доносятся эти таинственные постукивания. Может быть, дом, где она обитает вместе со своими близкими друзьями, заранее подготовлен? Мадам Блаватская посещает с полдюжины других домов Симлы и вызывает постукивания в каждом из них. Может быть, постукивания идут не из того места, откуда кажется, а совсем из другого? Может, это просто чревовещание? Мадам Блаватская кладёт ладони вам на голову — и вы ощущаете нечто, напоминающее серию слабых электрических разрядов, а если рядом с вами будет сидеть внимательный слушатель, он заметит, что они производят лёгкие постукивания по вашему черепу. Может быть, вы лжёте, когда утверждаете, что чувствуете удары тока? Полдюжины человек складывают свои руки на столе одну поверх другой, мадам Блаватская кладёт ладонь на самый верх. При этом каждый участник опыта ощущает, как через его руку проходит лёгкая пульсирующая энергия, и слышит на столе слабые постукивания, в которые она преобразуется. Если человек наблюдал за этими опытами множество раз, подобно мне, вы можете себе представить, какое впечатление на него произведёт фраза вроде следующей: "Все эти постукивания — просто фокусы, и не более того. Разве Маскелин и Кук не сделают то же самое всего за десять фунтов за вечер?" Но в тех условиях, которые я описываю, Маскелин и Кук не смогут сделать этого ни за десять фунтов за вечер, ни за миллион индийских рупий».

Я впервые услышал эти постукивания во время первого визита мадам Блаватской в Аллахабад [1879 г.], и это сразу же полностью убедило меня в том, что она обладает определёнными паранормальными способностями. Эта уверенность стала единственной причиной, по которой я с доверием отнёсся ещё к паре феноменов, правда, иного рода, которые имели место в это же время. Условия, при которых они происходили, были небезупречны, так что упоминать об этих явлениях здесь не стоит. Однако было обидно, что нам не удаётся даже приблизиться к полной уверенности относительно тех вопросов, которые нас действительно интересовали, а именно: существуют ли люди, действительно наделённые чудесными способностями, которые приписывают адептам, и может ли обычный человек этим путём обрести точное знание о том, каковы свойства его собственной духовной природы. Следует помнить, что мадам Блаватская не проповедовала на этот счёт никакого особого учения. Всё, что она сообщала нам об адептах и о своём собственном посвящении, мы вытянули из неё в ходе настойчивых расспросов. Теософия, которой она стремилась заинтересовать всех своих друзей, не выдвигает никакого определённого мнения на эту тему, просто предлагая теорию, согласно которой человечество следует рассматривать как Всеобщее Братство, каждый из членов коего должен исследовать духовные истины, при этом не сковывая себя предубеждениями какой-либо определённой религиозной догмы. Хотя позиция мадам Блаватской по всем этим вопросам освобождала её от морального обязательства доказывать истинность оккультизма, в личных беседах и в своей книге «Разоблачённая Изида» она раскрывала такой взгляд на вещи, который естественным образом вызывает у людей тягу к дальнейшим исследованиям. Мы испытывали танталовы муки, ощущая, что эта женщина одновременно и может и не может представить нам окончательные доказательства, которых мы так сильно жаждали, — доказательства того, что оккультная подготовка наделила её реальной способностью воздействовать на материальные объекты, причём способностью такого рода, что если бы у нас могла быть уверенность в том, что мадам Блаватская обладает ею на самом деле, то это полностью разрушило бы главные основы материалистической философии.

Но в одном вопросе мы всё же обрели полную уверенность, а именно — в честности этой женщины. Неприятно даже думать о том, что это её качество вообще могло быть поставлено под сомнение. Однако в Индии люди, занявшие враждебную позицию по отношению к её взглядам, высказывали подобные сомнения с такою жестокостью и безрассудством, что было бы просто притворством обойти молчанием этот вопрос. С другой стороны, если бы я стал поминутно доказывать честность мадам Блаватской, в которой постепенно убедился благодаря близкому знакомству с нею, это было бы слишком большой уступкой низменным нападкам недоброжелателей. Она неоднократно бывала у нас в гостях, приблизительно за два года прожив в моём доме в общей сложности более трёх месяцев. Для непредвзятого ума очевидно, что при указанных обстоятельствах я наверняка мог составить о её подлинных душевных качествах более верное мнение, нежели то, которое вывели из своих поверхностных наблюдений лица, видевшие мадам Блаватскую не более одного-двух раз в жизни. Конечно, я не приписываю своему свидетельству никакой научной ценности, когда речь идёт о подтверждении того, производит ли мадам Блаватская феномены паранормального характера.

Имея дело с такой колоссальной проблемой, когда на карту поставлена достоверность фундаментальных положений современной физической науки, мы вправе опираться лишь на научные методы исследования. Какие бы эксперименты мы ни проводили, я неизменно старался исключить не только вероятность, но и возможность мошенничества; я также не позволил себе включить в общий итог своих заключений результаты тех экспериментов, при проведении которых не мог обеспечить надлежащих условий. Но мне представляется, что будет правильно предпринять робкую попытку загладить позорную обиду, нанесённую благородной и исключительно достойной женщине (если можно назвать просто обидой явное оскорбление и клевету). С этой целью я хочу отметить, что мы с моей супругой пришли к полной уверенности в том, что мадам Блаватская — дама абсолютно честная и порядочная по натуре, которая пожертвовала не только положением в обществе и богатством, но и всяким стремлением к личному благосостоянию и любым формам комфорта. Она отреклась от этих благ сначала из-за страстного увлечения оккультными занятиями, а затем — ради той особой задачи, которую она возложила на себя в качестве посвящённого, хотя и скромного члена великого оккультного братства, а именно — задачи руководства Теософским Обществом.

Во время первого визита мадам Блаватской в наш дом мы имели возможность наблюдать, помимо постукиваний, ещё один феномен [«цветы с потолка»]. На несколько дней мы отправились с нашей гостьей в Бенарес, где поселились в доме, предоставленном нам махараджей Визьянаграма. Он представлял собою просторное, скудно обставленное и не комфортабельное по европейским меркам жилище. Как-то вечером, после ужина, мы сидели в центральной зале. Вдруг прямо между нами упали три или четыре цветка; это оказались срезанные розы. Именно таким образом подобные предметы иногда падают в темноте, царящей на спиритических сеансах. Но в данном случае в комнате горело несколько ламп и свечей. Потолок залы был сделан из цельных простых крашеных досок и балок, которые поддерживали плоскую цементную крышу здания. Феномен был столь неожиданным (насколько я понимаю, не менее неожиданным, чем для всех нас, он оказался и для мадам Блаватской, которая читала, сидя в кресле), что произвёл на наши умы несколько меньший эффект, нежели это было бы в противном случае. Если бы за несколько секунд до этого феномена кто-нибудь объявил: «А теперь с потолка упадёт несколько цветков», чтобы мы успели посмотреть вверх и увидеть, как цветы внезапно появляются прямо из воздуха у нас над головами, то такой из ряда вон выходящий случай произвёл бы самое сильное впечатление. Но даже и в той форме, в какой осуществился этот феномен, он навсегда стал для его очевидцев одним из этапов на пути к тому, чтобы уверовать в реальность оккультных сил. Нельзя ожидать от людей, просто услышавших рассказ об этом явлении, что они сколько-нибудь серьёзно поверят в него. Они, естественно, начнут задавать различные вопросы об устройстве комнаты, о том, кто жил в этом доме и так далее. И даже если дать на эти вопросы правдивые ответы, исключающие любые гипотезы о том, что дождь из цветов мог оказаться каким-то мошенническим трюком, в глубине души у вопрошающего останутся вызывающие какую-то неловкость подозрения насчёт того, действительно ли полными были полученные объяснения. Наверное, вряд ли вообще стоило бы перегружать повествование упоминанием об этом эпизоде, если бы это не давало мне повода отметить, что феномены, происходящие в присутствии мадам Блаватской, не обязательно бывают вызваны ею самой.

Сейчас, когда я перехожу к подробностям, связанным с более значительными тайнами оккультизма, я удручён тем, как труден переход к изложению сведений, которые, насколько мне известно, носят строго фактический характер, являясь фактами столь же безусловными, как, например, вокзал Черинг-Кросс[3]. И всё-таки я буду подводить к ним постепенно, чтобы не шокировать людей, которым абсолютно непривычен любой подход к физическим феноменам, кроме скольжения по проторённой интеллектуальной колее. Тем не менее верно, что «Брат» (как иногда фамильярно называют адептов оккультизма), который, возможно, поддавшись порыву, решил преподнести нам на вечеринке в Бенаресе описанный мною сюрприз, — этот «Брат» вполне мог находиться в Тибете, в Южной Индии или в любой другой точке земного шара и при этом осыпать нас розами с таким же успехом, как если бы он находился в одной комнате с нами. Я уже говорил, что адепт способен присутствовать «мысленно» (как сказали бы мы), или «в астральном теле» (как выразился бы оккультист), в любом отдалённом месте, переносясь туда по собственной воле в мгновение ока. Присутствуя там подобным образом, он может проявить в этом отдалённом месте некоторые психические силы, которыми он обладает, причём с тою же полнотой, как и находясь в физическом теле там, где он действительно пребывает (в нашем понимании этих слов). Я не претендую на то, чтобы объяснить, каким образом адепт достигает того или иного результата, и не намекаю на то, что знаю это. Я лишь отмечаю тот достоверный факт, что в моём присутствии осуществлялись результаты различных оккультных действий, и объясняю читателям только то, что сумел выяснить сам. Но, так или иначе, мне давно стало ясно: где бы ни находилась мадам Блаватская и где бы ни находились Братья, последние могут вызвать там, где пребывает эта женщина, самые потрясающие феномены и действительно постоянно вызывают их, причём в осуществлении этих явлений госпожа Блаватская принимает либо очень мало участия, либо вообще никакого. В отношении любого феномена, происходящего в её присутствии, необходимо помнить, что никогда нельзя сказать наверняка, в какой степени были задействованы её собственные силы, в какой степени ей могли «помочь» извне и оказала ли она вообще какое-либо влияние на полученный результат. Точные объяснения в вопросах такого рода прямо противоречат правилам оккультизма, который, как нам неизменно следует помнить, отнюдь не пытается убедить мир в своём существовании. Это я пытаюсь своею книгою убедить мир в существовании оккультизма, а это уже совсем другое дело. Всякий, кто хочет знать, какова на самом деле истина, должен стать на точку зрения, подобающую искателю истины. Он — не судья, которого оккультизм умоляет проявить доверие. Поэтому оспаривать сделанные нами наблюдения на том основании, что кто-либо хотел бы сделать наблюдения иного рода, нежели удалось нам, бесполезно. Вопрос заключается лишь в том, содержат ли наши наблюдения данные, на основе которых можно делать надёжные выводы.

Следует рассмотреть ещё одно соображение насчёт характера тех наблюдений, которые я имел возможность делать до сих пор. Можно сказать, что это соображение относится вообще к любому поиску доказательств существования оккультной силы, производящей физические феномены, которые являлись бы чудесами, происходи они без её участия. Я предчувствую, что многие люди станут утверждать (как ни глупо звучит это возражение), будто эксперименты, с которыми я имел дело, становятся менее убедительными по той причине, что им присуще определённое поверхностное сходство с трюками иллюзиониста. Конечно, причина этого кроется в том, что все иллюзионисты стремятся придать своим фокусам определённое поверхностное сходство с оккультными феноменами. Пусть каждый читатель, как бы он ни относился к этому вопросу в действительности, на минуту вообразит, что он счёл разумным допущение о существовании некоего оккультного братства, которое владеет удивительной властью над силами Природы, — властью, неведомой остальному человечеству; что в этом братстве действуют правила, препятствующие проявлению необыкновенных способностей, но не налагающие на подобное проявление абсолютного запрета. Затем пусть читатель представит себе, что он предложил произвести ряд тестов, относительно мелких, но убедительных в научном плане; что он попросил провести эти тесты в доказательство существования упомянутых способностей или, по крайней мере, некоторых из них, и при этом вдруг выяснилось, что нельзя найти ни одного теста, который не отличался бы известным поверхностным сходством с трюком иллюзиониста. Но ведь отсюда совсем не следует, что в силу этого ценность данного теста должна непременно снизиться в глазах людей, которым доступны не только поверхностные, но и существенные характеристики эксперимента.

В действительности разница между любым из тех оккультных феноменов, к описанию которых я вскоре перейду, и трюком фокусника, имитирующим этот феномен, просто колоссальна, и обусловлена она тем, что обе эти вещи протекают в совершенно различных условиях. Иллюзионист выступает на своей собственной сцене или в специально подготовленной комнате. Самые замечательные феномены, которые я наблюдал в присутствии мадам Блаватской, происходили на открытом воздухе, в местах, выбранных наугад, в лесу или на холмах. Иллюзионисту помогают из-за кулис ассистенты; их столько, сколько нужно фокуснику. Когда мадам Блаватская приехала в Симлу, она никого там не знала; в течение всего визита она гостила в моём доме, находясь под моим личным наблюдением. Иллюзионисту платят за то, что ему удалось так или иначе обмануть наши чувства. Мадам Блаватская, как я уже объяснял, женщина с честным и порядочным характером, которая всегда с готовностью помогала своим друзьям (если они искренне хотели стать свидетелями феноменов) увидеть некоторые проявления тех способностей, ради обретения которых она (не помышляя о деньгах, в противоположность иллюзионистам) пожертвовала всем, чем мир обычно дорожит: общественным положением и прочими благами, которые были неизмеримо выше того, о чём может мечтать любой иллюзионист или мошенник. Упуская всё это из виду, противники оккультной теории постоянно забывают об элементарных доводах здравого смысла, преследуя мадам Блаватскую оскорбительными подозрениями.

В первых числах сентября 1880 года мадам Блаватская приехала в Симлу, чтобы погостить у нас. В течение последующих полутора месяцев имели место различные феномены, которые стали тогда же предметом толков среди всех англичан, проживающих в Индии, и вызвали какое-то взволнованное, раздражённое отношение со стороны тех, кто горячо поддерживал предположение, будто эти явления — сплошной обман. Вскоре нам стало очевидно: независимо от того, что лежало в основе ограничений, которые связывали нашу гостью прошлою зимою в Аллахабаде, позволяя ей демонстрировать лишь самую незначительную часть своих способностей, теперь эти ограничения стали менее строгими, чем прежде. Через некоторое время мы познакомились с феноменом, с которым ранее не сталкивались. Видоизменяя действие силы, при помощи которой она вызывает звук постукивания по разным предметам, мадам Блаватская может производить в воздухе серебристый звон колокольчика, не нуждаясь для этого вообще ни в каком твёрдом объекте. Порою это бывает перезвон или небольшая рулада трёх или четырёх колокольчиков, вызванивающих разные ноты. Нам часто рассказывали об этих колокольчиках, но нам ещё никогда не доводилось их слышать. Первый раз мы услышали эти звуки однажды вечером, после ужина, когда ещё сидели за столом. Звон колокольчика раздавался в воздухе над нашими головами несколько раз подряд, а в одном случае вместо звучания одного-единственного колокольчика комнату огласили те самые перезвоны, о которых я говорил. Впоследствии я слышал подобные звуки в самых разных местах — и на открытом воздухе, и в тех домах, в которые время от времени заглядывала мадам Блаватская.

Как и в случае с постукиваниями, приверженцы гипотезы о сознательном мошенничестве не смогли выдвинуть никакого объяснения звону колокольчика, которое не рухнуло бы после сравнения конкретных случаев и условий, при которых я слышал эти звуки. В действительности же теория о мошенничестве по отношению к колокольчикам опирается лишь на одно ограниченное предположение. Звук постукивания можно произвести множеством различных способов; следовательно, чтобы убедиться, что постукивание не было произведено обычными средствами, человек вправе попросить провести этот опыт много раз в варьирующихся условиях. Зато способы вызвать звон колокольчика в физическом плане весьма немногочисленны. Для этого вам понадобится либо колокольчик, либо подобный ему звенящий предмет. Но если вы сидите в хорошо освещённой комнате, внимательно наблюдая за происходящим, и перезвон раздаётся у вас над головою, где физически нет никакого колокольчика, который мог бы его производить, — какими предположениями можно тогда обосновать версию о мошенничестве? Может быть, звук доносится вообще не из этой комнаты, а из соседней, где их издаёт какой-нибудь ассистент или аппарат? Прежде всего, отметим, что ни один разумный человек, слышавший эти звуки, не станет выдвигать такого предположения, потому что сам их характер несовместим с подобной идеей. Они никогда не звучат громко (по крайней мере, я такого не слышал), но всегда бывают чистыми и на редкость отчётливыми. Если вы легонько ударите ножом по краю тонкого бокала для вина, получится звук такого рода, что вряд ли кто-нибудь поверит, что он донёсся из соседней комнаты. Именно на звон бокала и похож таинственный звон колокольчика, только последний ещё яснее и чище, без всякого дребезжащего призвука. Независимо от этого, мне, как я уже говорил, доводилось слышать такой звон и на открытом воздухе; он доносился в вечерней тишине прямо с неба. В комнатах он не всегда слышался над головою; иногда он возникал снизу, у самых ног собравшихся слушателей.

Однажды в доме одного из друзей, когда этот звон два-три раза раздался в гостиной, где мы обедали, один из присутствующих джентльменов поднялся и пошёл в столовую, находившуюся за две комнаты от гостиной, чтобы взять небольшую чашку для ополаскивания пальцев и при помощи неё воспроизвести звук невидимого колокольчика (это обычная форма эксперимента). Находясь в столовой, где больше никого не было, этот джентльмен услышал, как рядом звенит колокольчик, хотя мадам Блаватская оставалась в гостиной. Этот пример убедительно опровергает теорию о том, что мадам Блаватская носила с собою какой-то аппарат, производящий звуки, — теорию, которая представляется совершенно абсурдной людям, часто слышавшим таинственный звон в самых разнообразных местах. Что же касается предположения об участии сообщников, то его опровергает тот факт, что я неоднократно слышал звон колокольчиков на улице, следуя рядом с джампаном[4] мадам Блаватской, когда возле нас не было никого, кроме носильщиков.

Невидимые колокольчики — не просто забавный пример, иллюстрирующий свойства тех токов, которые приходят в действие, чтобы произвести звон. Этот феномен служит непосредственной практической цели — поддержанию «телеграфной связи» между оккультистами. Судя по всему, когда между подготовленными оккультистами установлена таинственная магнетическая связь, которая, чем бы она ни являлась, позволяет обмениваться мыслями, то эти люди могут производить звон невидимого колокольчика на любом расстоянии от себя, там, где находится собрат-посвящённый, внимание которого они хотят привлечь. Вечером, когда мы все сидели дома в своём узком кругу и спокойно читали, я неоднократно слышал, как мадам Блаватскую вызывали подобным образом. Внезапно раздавался тихий звон колокольчиков, и мадам Блаватская вставала и уходила в свою комнату, чтобы предаться каким-то оккультным занятиям, которые и были причиною вызова. Прекрасный пример того, как некий собрат-посвящённый может произвести такие звуки на расстоянии, мы наблюдали однажды вечером при следующих обстоятельствах.

У нас ужинала одна дама, гостившая в Симле у своих знакомых. Около одиннадцати часов мне принесли записку от хозяина дома, где она остановилась. Туда было вложено письмо, которое он просил передать мадам Блаватской, чтобы последняя оккультным способом переправила его определённому члену великого Братства, с которым состояли в переписке и я, и упомянутый джентльмен. (О том, каковы были обстоятельства этой переписки, я расскажу позднее). Нас всех очень интересовало, можно ли отправить это оккультное послание, причём мы хотели узнать это сразу же, до того, как гостья автора записки вернётся в его дом: ведь тогда она могла бы передать ему ответ. Но мадам Блаватская заявила, что её способностей недостаточно для такого подвига. В послании же задавался вопрос о том, сможет ли определённое лицо, один не вполне зрелый Брат, проживавший в окрестностях Симлы, оказать автору письма необходимую помощь. Мадам Блаватская сказала, что посмотрит, сумеет ли она «найти того человека», и, взяв послание, отправилась на веранду, куда мы все за нею и последовали. Опершись на балюстраду и созерцая широко простиравшуюся перед нами долину Симлы, мадам Блаватская несколько минут стояла в молчании, совершенно неподвижная, как и все мы; ночь уже давно наступила, и все обычные звуки умолкли, поэтому ничто не нарушало царившую вокруг тишину. Вдруг в воздухе перед нами прозвучала чистая нота невидимого колокольчика. «Всё в порядке, — воскликнула мадам, — он получит послание!» И вскоре это письмо и вправду было передано надлежащим образом. Но о том, какой феномен был связан с его передачей, будет лучше рассказать в связи с иными примерами.

Я перехожу теперь к ряду эпизодов, которые выставляют оккультные силы в более поразительном свете, нежели любой из случаев, описанных мною выше. Для научного ума воспроизведение звуков при помощи силы, неизвестной обычной науке, должно быть не менее ясным доказательством существования этой силы, нежели более поразительные феномены, связанные с передачей на расстоянии твёрдых предметов оккультным путём. Звук достигает нашего слуха лишь благодаря колебанию воздуха; а ведь с точки зрения обычного сознания вызвать силою мысли даже самое слабое колебание воздуха столь же невозможно, как и выкорчевать дерево с корнями из земли. Тем не менее в сфере чувственно воспринимаемых явлений существуют разные степени чудесного, какою бы нелогичной ни была эта градация.

Первый эпизод из той разновидности, к которой я намерен сейчас перейти, не относится к феноменам, способным послужить безупречным доказательством в глазах стороннего наблюдателя. Я описываю этот случай в основном для тех читателей, которые уже осознали возможность подобных феноменов благодаря занятиям спиритизмом или опытам иного рода и которых больше интересуют не просто тесты и проверки, а эксперименты, бросающие свет на происхождение подобных явлений. Если бы этот эксперимент был организован немного лучше, он мог бы сыграть роль прекрасной научной проверки; но когда мадам Блаватская предоставлена в этих делах сама себе, она неизменно является наихудшим изобретателем тестов, какого только можно себе представить. Совершенно не понимая проявлений самоуверенного и недоверчивого темперамента, посвятив всю жизнь личному развитию в кругу азиатских мистиков и обладая скорее творческими, нежели критическими способностями, она никогда не могла встать на позиции наблюдателей-европейцев, высказывающих самые замысловатые подозрения при встрече с простейшей формой чудесного. Чудесное, причём в проявлениях настолько фантастических, что они почти ускользают от обыденного понимания, ежедневно питало её жизнь на протяжении многих лет; легко понять, что в глазах этой женщины ревнивое недоверие, которым обычные люди встречают малейшие проявления оккультной силы, и их стремление найти хоть какую-нибудь лазейку для своих подозрений выглядят не менее глупыми и утомительными, чем легковерная личность — в глазах обывателя.

Однажды днём, в последних числах сентября, моя супруга направилась вместе с мадам Блаватской на вершину соседнего холма. Их сопровождала одна приятельница. В тот раз меня с ними не было. Находясь на вершине, мадам Блаватская шутливым тоном спросила мою супругу, каково её заветное желание. Жена ответила наобум, экспромтом: «Получить послание от одного из Братьев». Мадам Блаватская вынула из кармана чистый кусок розовой бумаги, оторванный от записки, которую она получила в тот день. Сложив листок и засунув его внутрь небольшого компаса, она встала на гребень холма. Несколько мгновений подержав в руках компас, она вернулась и сообщила, что отправила листок Брату. Вскоре после этого, мысленно связавшись с далёким Братом оккультными методами, мадам Блаватская сказала, что он спрашивает, в каком именно месте моя супруга предпочтёт получить предназначенное ей письмо. Сперва моя жена пожелала, чтобы письмо, порхая в воздухе, упало ей на колени; однако затем они принялись обсуждать, действительно ли это наилучший способ, и в конце концов пришли к решению, что моя супруга найдёт послание на определённом дереве. Это, конечно, было ошибкой, которая открывает путь подозрениям категорически настроенных скептиков. Она наверняка даст почву предположениям, что у мадам Блаватской были свои причины настаивать на том, чтобы выбрать в качестве почтового ящика именно дерево. Я лишь считаю нужным повторить для читателей, которые поддержат это подозрение, ознакомившись со всей предысторией, что привожу здесь данный случай не в качестве доказательства чего-либо, а просто как небезынтересный эпизод.

Видимо, сначала мадам Блаватская неверно описала то дерево, на которое указал далёкий Брат; не без труда вскарабкавшись на нижнюю ветку голого ствола, лишённого листьев, моя супруга так ничего и не нашла. После этого мадам снова вступила в контакт с Братом и поняла свою ошибку. Другое дерево стояло чуть подальше; к нему не стали приближаться ни мадам, ни её вторая спутница. Моя супруга взобралась на это дерево и, оказавшись на высоте нескольких футов над землёю, внимательно осмотрела ветки. Сначала она ничего не обнаружила, но затем, не меняя положения тела, — повернула голову и увидела на тоненькой веточке, где ещё секунду назад не было ничего, кроме листьев, маленькую записку на розовой бумаге. Записка была наколота на черенок листа, сорванного совсем недавно, потому что черенок этот был ещё зелёным и влажным; ведь если бы лист сорвали загодя, черенок, как можно догадаться, имел бы увядший вид. В послании содержались следующие слова: «Меня попросили оставить здесь записку для вас. Чем я могу быть вам полезен?» Внизу стояла подпись — несколько букв тибетского алфавита. Судя по всему, письмо было написано на том самом листке розовой бумаги, который мадам Блаватская вынула из кармана незадолго до этого — только тогда листок был ещё чист.

Как же удалось сначала переправить этот листок Брату, который написал на нём своё краткое послание, а затем вернуть его обратно, на вершину холма? О том таинственном способе, которым записка попала на дерево, я даже не говорю. Какие бы предположения я сам ни выдвигал на этот счёт, подробно излагать их будет преждевременно, пока я как следует не изучил наблюдаемые факты. Бесполезно дискутировать об устройстве плавников летучей рыбы с людьми, которые вообще не верят в существование летучих рыб и отказываются признавать какие-либо феномены, кроме чудес, признанных ортодоксальной церковью.

Теперь я перейду к рассказу о происшествиях одного чрезвычайно замечательного дня. Необходимо отметить, что накануне мы предприняли небольшую экспедицию, которая обернулась coup manque [фр., «неудачей»], хотя впоследствии у нас были все основания предполагать, что если бы не несколько досадных просчётов, она могла бы привести к весьма интересным результатам. Мы сбились с пути, направляясь в некое место, которое мадам Блаватской неточно описали (а может быть, она и сама неточно поняла описанное). Указанное описание она получила в ходе оккультной беседы с одним из Братьев, находившимся в тот момент проездом в Симле. Если бы мы двигались правильным маршрутом, то получили бы счастливую возможность встретиться с этим Братом, поскольку он остановился на одну ночь в каком-то старом тибетском храме или гостинице для путешественников. Такие заведения попадаются в Гималаях, и лишь глухое безразличие английских обывателей виною тому, что последние не придают подобным местам особого значения и вообще не проявляют к ним никакого интереса. Мадам Блаватская совершенно не знала Симлы; уже то, как она описала место, куда хотела нас отвести, наводило на мысль, что она имела в виду совершенно иной пункт назначения. Мы тронулись в путь, и долгое время мадам утверждала, что мы движемся в верном направлении, поскольку она чувствует определённые токи.

Впоследствии выяснилось, что значительная часть дороги, по которой мы шли, совпадала с правильным маршрутом, но, слегка отклонившись от него в одном месте, мы попали на переплетение троп, которые вели по холмам в совершенно неверную сторону. В итоге мадам полностью потеряла ориентацию, и мы попытались вернуться в то место, где сбились с дороги. Мы обсуждали топографию Симлы, которую хорошо знали, стараясь догадаться, где находится то место, куда нас пыталась привести мадам Блаватская, но наши усилия были тщетны. На склоне одного холма мадам Блаватская заявила, что вновь ощущает исчезнувшие было токи, и мы решительно двинулись вниз. Однако оккультные токи могут проходить и в таких местах, где путешественники пройти не в состоянии; когда мы попробовали одолеть этот спуск, я уже понимал, что наше дело обречено. Через некоторое время экспедицию пришлось прервать, и мы в расстроенных чувствах вернулись домой.

Возможно, читатель спросит: «Почему же этот всеведущий Брат не почувствовал, что мадам Блаватская заблудилась, и вовремя не указал вам правильное направление?» Я предвижу этот вопрос, так как знаю по опыту, что людям, не привыкшим заниматься подобными предметами, трудно понять отношение Братьев к исследователям вроде нас. Например, в нашем случае никоим образом нельзя было сказать, что Брат, о котором идёт речь, с нетерпением ждёт нас, горя желанием доказать факт собственного существования ареопагу высокоумных англичан. Нам так мало дано узнать о повседневной жизни адепта оккультизма, что мы, непосвящённые, можем сказать лишь очень немногое о его подлинных интересах; однако в наших силах выяснить, по крайней мере, то, что интересы, постоянно занимающие его внимание, связаны с его непосредственной работой, к которой никоим образом не относится удовлетворение любопытства людей, увлекающихся оккультизмом, но не проходящих систематического оккультного обучения.

Напротив, адепту даже возбраняются любые уступки подобному любопытству, кроме как в самых исключительных обстоятельствах. В нашем же случае события, вероятно, развивались следующим образом. Мадам Блаватская, очевидно, ощутила своими оккультными «щупальцами», что поблизости оказался один из её выдающихся друзей. Страстно желая порадовать нас, она немедленно поинтересовалась, можно ли привести нас к нему. Наверное, он отреагировал на её просьбу примерно так же, как королевский астроном[5] отнёсся бы к вопросу друга, можно ли привести в обсерваторию группу леди, которым хочется посмотреть на звёзды в телескоп. Тем не менее желая доставить удовольствие мадам Блаватской, своему неоперившемуся собрату по оккультизму, адепт, вероятно, сказал: «Прекрасно, приводите их, если вам угодно; я буду в таком-то месте». Затем он вернулся к работе и вспомнил о нашем несостоявшемся визите лишь тогда, когда было уже поздно. Только после этого адепт, надо думать, направил своё оккультное восприятие на обстоятельства произошедшего.

Однако как бы это ни происходило в действительности, экспедиция, первоначально запланированная нами, провалилась. На следующий день мы снова собрались на пикник; мы не столько рассчитывали увидеть Брата, сколько действовали просто из принципа, в надежде, вдруг что-нибудь да произойдёт. На сей раз мы двигались в другом направлении, которое теперь, когда вчерашний маршрут оказался неверным, представлялось нам правильной дорогой к месту, описанному Братом.

Утром в назначенное время мы пустились в путь. Сначала мы предполагали отправиться вшестером, но прямо перед выходом к нам присоединился седьмой человек. Мы несколько часов спускались по холму, а затем присмотрели для завтрака местечко в лесу, в том месте, откуда низвергался водопад. Корзины с едой были ещё не распакованы; слуги разожгли чуть поодаль костёр, как обычно делают на пикниках в Индии, и занялись приготовлением чая и кофе. Мы принялись шутить над тем, что из-за появления седьмого участника у нас на пикнике не хватает чашки и блюдца, и кто-то со смехом попросил мадам Блаватскую сотворить упомянутые предметы [феномен с чашкой и блюдцем]. Шутливое предложение было сделано безо всякого умысла, однако когда мадам Блаватская заявила, что это очень трудно, но она всё же попробует, это сразу привлекло всеобщее внимание. Как обычно, мадам провела телепатическую беседу с одним из Братьев, а потом немного походила неподалёку от того места, где мы сидели, прогуливаясь в радиусе пяти-десяти ярдов вокруг скатерти, расстеленной для пикника. Я внимательно следил за нею, ожидая, что же произойдёт. Потом мадам Блаватская отметила на земле какое-то место и попросила одного джентльмена из нашей компании принести нож, чтобы было чем копать. Выбранное ею место находилось на гребне покатого склона, густо поросшего травами, сорняками и кустистым подлеском. Джентльмен с ножом (назовём его X., поскольку в дальнейшем я ещё буду о нём упоминать) первым делом принялся вырывать из земли растительность; это стоило ему большого труда, потому что кусты были жёсткими и корни их тесно переплелись. Разрезая ножом землю и спутанные корни и извлекая debris [фр., «остатки»] руками, он наткнулся на край какого-то белого предмета, который, когда его полностью выкопали, и оказался пресловутой чашкой. Немного погодя, чуть больше углубившись в землю, джентльмен обнаружил там и блюдце, которое подходило к чашке. Оба эти предмета поставили на землю, покрытую разбросанными корнями, так что казалось, будто корни растут прямо вокруг них. И формой своей, и рисунком эти чашка и блюдце ничем не отличались от тех, которые мы принесли с собою на пикник, и, оказавшись на скатерти, составили седьмую чайную пару. Сразу хочу добавить, что, когда мы пришли домой, моя супруга сразу же спросила нашего главного кхитмутгара[6], сколько у нас чашек и блюдец в этом самом сервизе. Поскольку сервиз был старым, несколько предметов из него уже успели разбиться, но слуга немедленно ответил, что чайных чашек осталось девять. Когда мы их собрали и пересчитали, оказалось, что их действительно девять, если не считать ту чашку, которую мы выкопали из земли. Вместе с нею их стало десять. Этот сервиз отличался довольно своеобразным рисунком и был куплен в Лондоне много лет назад, так что подобрать к нему чашку того же образца, находясь в Симле, было практически невозможно.

Конечно, сама мысль о том, что человек может создавать материальные объекты, пользуясь для этого лишь психической энергией, вызовет реакцию отторжения у тех, кому полностью чужда эта тема. Подобная идея не станет более приемлемой для этих людей, даже если сказать им, что чашка с блюдцем, о которых идёт речь, были не сотворены, а возникли скорее как «дубликаты» уже существующих предметов. «Дублирование» объектов представляется просто особой разновидностью их сотворения — сотворением по готовому образцу. Так или иначе, но все события этого утра происходили именно так, как я их изложил. Я постарался строжайшим образом следовать правде, описывая каждую мелочь во всех подробностях. Если этот феномен был не тем, чем нам казался, то есть не чудеснейшей демонстрацией силы, о которой современная наука пока не имеет ни малейшего представления, значит, он являлся тщательно продуманным мошенничеством. Но даже если оставить в стороне тот факт, что участие мадам Блаватской в подобном обмане представляется совершенно невероятным с нравственной точки зрения, данная гипотеза выглядит весьма шаткой. Ни один человек нормальных умственных способностей, который ознакомится с изложенными фактами или просто доверяет моему свидетельству, не может рассматривать эту версию как окончательное решение проблемы. Нет никаких сомнений в том, что чашку и блюдце выкопали из земли именно так, как я описал. Если они оказались там не с помощью оккультной силы, значит, их заранее закопали в этом месте. Но я уже описывал состояние почвы, откуда их извлекли; судя по характеру растительности, эта земля много лет оставалась нетронутой. Можно, конечно, настаивать на том, что с другого участка холма к данному месту заблаговременно прорыли тоннель, по которому и протолкнули чашку с блюдцем. Однако это предположение едва ли оправдано с физической точки зрения. Если выкопать тоннель того размера, который требуется для подобной цели, на земле наверняка останутся следы работ — однако никаких следов не было видно. Мы не нашли их даже после того, как специально осмотрели землю вскоре после феномена.

Но истина состоит в том, что теория о предварительном «захоронении» не выдерживает никакой критики, поскольку невозможно было предвидеть, что из бесчисленного множества вещей, о которых можно попросить, мадам Блаватской придётся сотворить именно чашку и блюдце. Эта просьба была обусловлена конкретными, сиюминутными обстоятельствами. Если бы в последний момент к нам не присоединился ещё один человек, то нам хватило бы тех чашек с блюдцами, которые упаковали слуги, и на посуду вообще никто не обратил бы особого внимания. Её выбирали слуги; они с лёгкостью могли взять вместо данных чашек какие-то другие, и никто из гостей не знал об их выборе заранее. Если бы чашку и блюдце действительно зарыли в землю с целью обмана, мошенникам в процессе подготовки пришлось бы также заставить нас выбрать для пикника именно то место, которое мы выбрали; но конкретное место, куда поставили джампаны наших дам, выбирал я сам, вместе с джентльменом, которого мы условились называть «X.», причём место это находилось в нескольких ярдах от точки, где потом обнаружили чашку. Если оставить в стороне прочие несообразности, которыми блистает версия о мошенничестве, возникает вопрос: кем могли быть люди, которые закопали в землю чашку и блюдце, и когда именно они осуществили эту операцию? Мадам Блаватская безвыходно находилась в нашем доме с вечера накануне, когда мы договорились отправиться на пикник, и до момента, когда мы двинулись в путь. Единственный слуга, которого она привезла с собою (парнишка из Бомбея, абсолютно не знающий Симлу), постоянно был где-то в доме с предыдущего вечера до утреннего пробуждения домочадцев. Случилось так, что в середине ночи он говорил с моим собственным посыльным, когда мне не давала спать дверь, ведущая на чердак. Её забыли закрыть, и она хлопала на ветру; я позвал слуг и велел её запереть. Шум разбудил мадам Блаватскую, и она послала своего слугу, который всегда спал поблизости, чтобы узнать, в чём дело. Полковник Олькотт, президент Теософского Общества, в это время также гостил у нас. Он тоже провёл с нами весь вечер с того момента, как мы вернулись из своей неудавшейся экспедиции, и присутствовал при нашем отправлении на пикник. Предположение, что он потратил ночь, чтобы пройти четыре или пять миль вниз по неудобному кхуду[7] и по лесу, где трудно найти тропинку, задавшись целью закопать чашку и блюдце, которые могли и не совпасть по виду с посудой, взятой на пикник, и даже не имея никакой гарантии, что мы направимся именно в это место, а не в другое, — словом, при ничтожной вероятности того, что все его ухищрения действительно помогут осуществить предполагаемое мошенничество, такое предположение представляется мне слишком экстравагантным. Есть ещё одно соображение: к конечной цели нашего путешествия ведут две дороги, проходящие через противоположные концы верхнего полукружья холмов, на которых стоит Симла. Мы были вольны выбрать любой из двух путей, и я могу заверить, что ни мадам Блаватская, ни полковник Олькотт не принимали в этом выборе никакого участия. Если бы мы пошли по другой дороге, то ни в коем случае не попали бы в то место, где расположились на завтрак.

С какой стороны ни рассматривай предположение о том, что описанный мною феномен был мошенничеством, такая версия всё равно противоречит здравому смыслу. Но это ещё не всё: по мере развития моего повествования, когда только что изложенный эпизод можно будет сравнить со случаями, произошедшими позднее, подозрение в мошенничестве будет выглядеть всё более и более нелепым. Но я ещё не закончил рассказ о событиях того утра, когда мы выкопали из земли чашку.

Джентльмен, названный мною X., много общался с нами в течение одной-двух недель, которые пролетели со дня приезда мадам Блаватской. На него, как и на многих наших друзей, произвели сильное впечатление феномены, происходившие в её присутствии. Этот джентльмен со всею определённостью пришёл к выводу, что Теософское Общество, предмет забот мадам Блаватской, оказывает положительное влияние на коренных индийцев. Это мнение он не раз высказывал мне с самым горячим чувством. X. также заявлял о своём намерении последовать моему примеру и вступить в Общество. Когда мы обнаружили в земле чашку с блюдцем, это произвело сильнейшее впечатление на большинство присутствующих, в том числе и на X.; во время последующей беседы нам пришла мысль, что X. может прямо сейчас официально стать членом Общества. Насколько я помню, автором этой идеи был именно я; но я бы не стал её выдвигать и развивать, если бы X. не принял самостоятельного и, насколько я понял, хладнокровного решения вступить в Общество. Кроме того, этот шаг не подразумевает решительно никаких обязательств, а просто служит выражением симпатии к обретению оккультных знаний и общего согласия с главным филантропическим учением, проповедующим братские чувства по отношению ко всему человечеству, независимо от национальности, расы и вероисповедания. Об этом необходимо упомянуть, принимая во внимание те мелкие досадные неприятности, которые произошли чуть позже.

X. был вполне готов принять предложение о том, чтобы прямо на месте официально вступить в члены Общества. Но для этого ему должны были вручить определённые документы: официальный диплом, который новые члены получали после того, как им сообщали масонские опознавательные знаки, принятые в Обществе. Но где нам было взять диплом? Разумеется, для собравшихся возникшая трудность была ещё одной удачной возможностью испытать способности мадам. Сможет ли она раздобыть диплом при помощи «магии»? После телепатической беседы с одним из Братьев, который интересовался, как у нас идут дела, мадам сообщила нам, что диплом вот-вот будет доставлен. Она описала и его внешний вид: бумажный свиток, обмотанный чрезвычайно длинным шнуром и обёрнутый листьями ползучего растения. Нам предстояло найти его в лесу, где мы находились, причём искать свиток мог каждый, но найти его мог лишь человек, которому предназначался диплом, то есть сам X. Так и случилось. Мы обыскали всё вокруг, и деревья, и подлесок, заглядывали всюду, куда подсказывало любопытство, но нашёл свиток именно X., причём диплом выглядел в точности так, как его описала мадам Блаватская.

К тому времени мы уже закончили завтрак. Полковник Олькотт провёл формальное «посвящение» X. в члены Общества. Некоторое время спустя мы передвинули свой бивуак несколько ниже в лес, туда, где стоял маленький тибетский храм, он же — гостиница для путешественников, где, по словам мадам Блаватской, прошлою ночью останавливался Брат, проезжавший через Симлу. Мы развлекались, рассматривая маленькое здание снаружи и изнутри и «купаясь в волнах позитивного магнетизма», как выразилась мадам Блаватская. Потом мы улеглись на траве рядом с храмом, и кому-то из нас пришло в голову, что было бы неплохо ещё раз выпить кофе. Слугам отдали соответствующее распоряжение, но оказалось, что у нас кончился запас воды. Вода из рек и ручьёв в окрестностях Симлы не годится для подобных целей, и на пикник всегда приходится брать с собою чистую профильтрованную воду. Все бутылки для воды, которые лежали в наших корзинах, были уже пусты. Слуги подкрепили сообщение об этом наглядной демонстрацией пустых бутылок. Нам оставалось только одно: послать кого-нибудь на пивоваренный завод — самое близкое к нам здание, находившееся всего в одной миле от места нашей стоянки, и попросить воды. Я написал карандашом записку, и один из кули[8] отправился в путь, прихватив с собою пустые бутылки. Время шло, и кули вскоре вернулся, но, к нашему величайшему возмущению, без воды. В тот день на заводе не было ни одного европейца (пикник происходил в воскресенье), отдать записку было некому, а кули оказался настолько глуп, что потащился назад с пустыми бутылками под мышкой, вместо того, чтобы как следует расспросить людей на заводе и найти человека, кто мог бы снабдить его водою.

Тут наша компания слегка поредела: X. и ещё один джентльмен пошли прогуляться. Никто из участников пикника, оставшихся на месте, не ожидал новых феноменов, когда мадам Блаватская внезапно встала, подошла к корзинам, стоявшим в десяти или двадцати ярдах от нас, извлекла оттуда бутылку (полагаю, это была одна из пустых бутылок, которые принёс назад кули) и вернулась к нам, пряча её между складками платья. Когда мадам, смеясь, продемонстрировала нам бутыль, оказалось, что та полна воды. Совсем как фокус иллюзиониста, скажете вы? Да, совсем — если не считать условий, в которых всё происходило. Чтобы фокус получился, иллюзионист должен заранее знать, что ему предстоит делать. В нашем же случае предсказать нехватку воды было столь же невозможно, как и предвидеть, что нам неожиданно понадобятся дополнительные чашка и блюдце. Тот факт, что на пивоваренном заводе не оказалось никого из европейцев, а также то, что кули, посланный за водою, проявил тупость, необычную даже для кули, и вернулся ни с чем только потому, что не нашёл ни одного европейца, которому мог бы передать мою записку, — оба эти обстоятельства были чистой случайностью. Между тем без них у нас не возникло бы необходимости добывать воду оккультным способом. Кроме того, оба эти момента стали возможны лишь в результате другой, основополагающей и крайне маловероятной случайности, заключавшейся в том, что слуги отпустили нас на пикник, не снабдив необходимыми припасами. У меня не укладывается в голове, что кто-нибудь из присутствовавших на пикнике мог предположить, будто какая-то бутылка с водой осталась незамеченной на дне корзины; ведь слуг уже выбранили за то, что они не взяли достаточно воды; перед этим они полностью опустошили все корзины, потому что мы не могли смириться со своим положением, пока не убедились, что воды действительно больше нет. Более того: попробовав воду, «сотворённую» мадам Блаватской, я убедился, что она не походит по вкусу на ту, которая выходила из наших собственных фильтров. У неё был какой-то земляной привкус, не свойственный воде, которую подают в современную Симлу; но вода мадам Блаватской столь же сильно, хотя и по-иному, отличалась от отвратительной грязной воды из единственной реки, которая протекает в том лесу.

Как же появилась эта загадочная вода? В подобных случаях ответ на такой вопрос представляет собою великую тайну, которую я способен раскрыть лишь в самых общих чертах; однако невозможность понять, как адепты манипулируют материей, — это одно, а невозможность отрицать, что они действительно манипулируют ею при помощи метода, который Запад по своему невежеству именует сверхъестественным, — это совсем другое. Это реальный факт, независимо от того, можем мы его объяснить или нет. Грубое народное присловье, гласящее, что «коровью ляжку не оспоришь», несёт в себе здравую мысль, которую наши осторожные скептики слишком часто упускают из виду, рассматривая вопросы вроде тех, которыми я сейчас занимаюсь. Нельзя опровергнуть существование факта, просто утверждая, что, по вашему мнению, он должен был бы быть иным, а не таким, каким он является на деле. Ещё сложнее будет отмахнуться от множества фактов, приведённых мною здесь, выдвигая с этой целью ряд нелепых и противоречивых гипотез. Наши непреклонные оппоненты частенько не замечают, что скептицизм, который до определённого момента свидетельствует об остроте ума, становится признаком интеллектуальной ущербности, если цепляться за него перед лицом надёжных и несомненных доказательств.

Я помню, как вскоре после изобретения фонографа чиновник по делам науки, состоявший на службе британского правительства в Индии, прислал мне статью, написанную по поводу первых сообщений об этом аппарате. Там он доказывал, что эта новость — не что иное, как мошенничество, поскольку описанное устройство невозможно с научной точки зрения. Рассчитав частоту вибраций, необходимую для воспроизведения звуков, этот господин весьма убедительно доказал, что результат, которого добились изобретатели фонографа, принципиально недостижим. Но когда фонографы в должное время завезли в Индию, этот учёный оставил свои прежние заявления, что подобное невозможно и что в каждом фонографе сидит по человеку, хотя снаружи этого незаметно. Последнее — это позиция самодовольных личностей, которые решают проблему, связанную с происхождением оккультных и духовных феноменов, просто отрицая существование оных, хотя о них на собственном опыте свидетельствуют тысячи людей и целые полки книг, которых твердолобые скептики не читают.

Здесь я должен добавить, что X. впоследствии изменил своё мнение насчёт того, насколько удовлетворителен был феномен с чашкой и блюдцем. Он заявил, что, по его мнению, версия о канале, прорытом снизу, от реки, по которому могли подбросить эти предметы, обесценивает данное явление в качестве научного доказательства. Я уже обсуждал эту версию, и констатация того факта, что X. перешёл на другую точку зрения, никоим образом не затрагивает изложенных мною обстоятельств. Я упомянул здесь о перемене его мнения лишь для того, чтобы читатели, которые, возможно, слышали или читали где-то в другом месте о феномене, произошедшем в Симле, не подумали, будто я стараюсь скрыть от них, что мнение X. изменилось. И в самом деле, убеждённость в реальном существовании оккультных сил, которую я обрёл в конце концов, является совокупным результатом всего накопленного мною опыта, так что я затрудняюсь точно определить, какой именно вклад внёс в эту уверенность каждый конкретный феномен, который мне довелось наблюдать.

Вечером того же дня, когда произошёл феномен с чашкой, имел место случай, которому суждено было стать предметом необычайно широких дискуссий во всей англоязычной прессе Индии. Имеется ввиду знаменитый «случай с брошью». Все факты были затем изложены в небольшом заявлении, подготовленном для публикации и подписанном девятью очевидцами. Я непосредственно ознакомлю читателя с этим заявлением; но комментарии, которых оно удостоилось впоследствии, доказали, что текст его был слишком лаконичным, чтобы дать полное и точное представление о произошедшем. Поэтому я опишу здесь ход событий более подробно. При этом я могу достаточно свободно называть имена участников, потому что все они были приведены в приложении к опубликованному документу.

Мы, то есть моя супруга, я сам и наши гости, поднялись на холм, чтобы пообедать с мистером и миссис Хьюм, которые нас пригласили. Нас было одиннадцать человек; мы разместились за круглым столом, причём мадам Блаватская, сидевшая рядом с хозяином, была усталой, подавленной и необыкновенно молчаливой. В начале обеда она не произнесла почти ни единого слова, и мистер Хьюм беседовал в основном с леди, которая сидела по другую руку от него. В Индии принято во время обеда ставить на стол перед каждым гостем особый металлический нагреватель, наполненный горячей водой. Поданная тарелка с кушаньем находится на нём, пока её не унесут. В тот вечер мы тоже пользовались этими приспособлениями, и между переменами блюд мадам Блаватская с отсутствующим видом грела над своим нагревателем руки. Прежде мы замечали, что постукивания и звон незримого колокольчика получаются у мадам Блаватской легче, а производимый ими эффект бывает лучше, если она предварительно согреет руки подобным образом; поэтому кто-то из присутствующих, видя, как она это делает, задал ей какой-то вопрос, косвенно намекающий на оккультные феномены. В тот вечер я не ожидал никаких оккультных явлений, да и мадам Блаватская была в равной степени далека от намерения совершать их и совсем не ждала, что их осуществит кто-либо из Братьев. Поэтому когда её спросили, почему она согревает руки, она в шутку велела нам самим согреть руки и посмотреть, что из этого получится. Перебрасываясь шутливыми фразами, некоторые из присутствующих действительно так и сделали. После этого миссис Хьюм всех рассмешила, вытянув свои руки со словами: «Ну вот, я их согрела, а что теперь?» Как я уже говорил, мадам Блаватская была совсем не настроена на оккультные подвиги; но, как мне удалось выяснить впоследствии, в тот самый момент или чуть раньше она при помощи неведомых большинству человечества оккультных способностей ощутила, что в комнате «в астральном теле», невидимо для всех остальных, присутствует один из Братьев. Дальше мадам Блаватская действовала, следуя его указаниям; разумеется, в это время никто из нас не подозревал, что она получает какой-то импульс извне. Внешне дальнейшие события выглядели следующим образом: когда миссис Хьюм произнесла приведённую мною фразу и все рассмеялись в ответ, мадам Блаватская через соседа дотянулась до миссис Хьюм и, взяв её за руку, спросила: «Ну что ж, может быть, у вас есть какое-то особое желание?» или, как говорят юристы, «имеете ли вы что сказать по этому поводу?» Я не могу точно повторить произнесённые тогда фразы и воспроизвести то, что ответила миссис Хьюм в первый момент, пока до конца не оценила ситуацию; но всё прояснилось буквально за несколько минут. Некоторые из гостей, которые первыми разобрались в том, что происходит, стали ей объяснять: «Подумайте о чём-нибудь, что вам хотелось бы получить; это может быть всё, что угодно, в том числе любая вещь, которую вы стремитесь приобрести по чисто житейским соображениям. Может быть, есть какой-то предмет, который, как вам кажется, очень трудно достать?» Только такие предложения и раздавались в короткий промежуток времени, который прошёл между сообщением миссис Хьюм о том, что она отогрела руки, и моментом, когда она назвала избранный ею предмет. Она сказала, что поняла, какая вещь ей нужна. И что же это было? Старая брошь, которую ей когда-то давно подарила мать и которую миссис Хьюм потеряла.

Разумеется, когда речь впоследствии заходила о броши, которую, как выяснится из заключительной части этой истории, в итоге удалось вернуть оккультными средствами, то люди говорили: «Ну конечно, мадам Блаватская нарочно подвела разговор к той конкретной вещи, которую заранее приготовилась сотворить». Но я описал всё, что говорилось за столом на тему предстоящего феномена, прежде чем миссис Хьюм упомянула про брошь. Перед этим речь не шла не только о самой броши, но и вообще ни о чём похожем… Ещё пять минут назад никто из присутствующих, разумеется, и понятия не имел о том, что им предстоит стать свидетелями феномена, связанного с возвращением пропавшей вещи или чего-то в этом духе. А когда миссис Хьюм задумалась над тем, что бы ей попросить, она ни словом не обмолвилась о том, в каком направлении устремились её мысли.

Начиная с этого момента в опубликованном нами отчёте события излагаются практически настолько полно, насколько необходимо — во всяком случае, настолько просто, что читатель сможет легко усвоить все факты. Поэтому я воспроизведу здесь этот отчёт в полном объёме.

Нечего и говорить, что после публикации отчёта на девятерых вышеназванных очевидцев обрушилась лавина насмешек; впрочем, издёвки нисколько не поколебали уверенности этих людей в том, что изложенный в статье случай является вполне убедительным доказательством реального существования оккультных сил, — уверенности, о которой свидетельствовали их подписи. Потоки критики, более или менее идиотской, имели целью показать, что всё это происшествие наверняка было мошенническим трюком. Для многих жителей Индии наиболее авторитетным, несомненно, является следующее объяснение. Миссис Хьюм постепенно и весьма искусно готовили к тому, чтобы она попросила доставить ей именно это конкретное украшение, — готовили при помощи долгой предварительной беседы о демонстрации феномена, ради которого мадам Блаватская и пришла в её дом. Другое авторитетное мнение, которого придерживается часть общественности в Индии, заключается в том, что брошь, которую миссис Хьюм подарила своей дочери, эта молодая леди вовсе не потеряла, а передала самой мадам Блаватской год назад, по дороге в Англию, проезжая через Бомбей, где в то время жила мадам. Самодовольные авторы этой гипотезы совершенно не пытаются разобраться в заявлении молодой леди, где она утверждает, что потеряла брошь ещё до того, как поехала в Бомбей, и вообще до того, как впервые увидела мадам Блаватскую. При этом люди, считающие сам факт того, что брошь некогда принадлежала дочери миссис Хьюм и что эта молодая леди однажды виделась с мадам Блаватской в Бомбее, достаточно «подозрительным», чтобы уничтожить впечатление от случая с брошью в том виде, в каком он был описан выше, — эти люди, как я понял, даже не пытаются проследить последовательную цепь событий и сопоставить свои подозрения с реальными обстоятельствами, при которых миссис Хьюм вновь обрела свою брошь. Как ни организовывай условия для демонстрации оккультных сил, как ни старайся устранить любую возможность мошенничества, это всё равно не поможет предотвратить обвинения в обмане со стороны тех, кто готов использовать любой, даже самый абсурдный аргумент для нападок на непривычную идею.

Что касается самих свидетелей феномена, то условия, в которых он осуществился, были столь безупречны, что эти люди, размышляя о том, какие возражения может выдвинуть против него публика, не смогли угадать ни одного из её будущих аргументов — ни версию о том, что миссис Хьюм постепенно наводили на мысль о броши в процессе разговора, ни предположение, что мисс Хьюм ранее передала эту брошь мадам Блаватской. Ведь очевидцы знали, что не было никаких предварительных разговоров ни о броши, ни о какой-либо демонстрации оккультных способностей, и мысль о том, чтобы миссис Хьюм попросила для себя какую-нибудь конкретную вещь, родилась спонтанно, а сама миссис Хьюм упомянула о броши почти сразу же после этого. Что же до гипотезы, будто бы осуществлению феномена, сама того не ведая, способствовала мисс Хьюм, то им и в голову не приходило, что можно предположить нечто подобное. Они не предвидели, что кто-нибудь окажется настолько туп, чтобы, закрывая глаза на важные обстоятельства, сосредоточить всё внимание на совершенно незначительной подробности. Если же взять саму по себе версию о том, что брошь (хотя это практически невозможно) попала к мадам Блаватской каким-то естественным путём, то и в этом случае мадам никоим образом не могла заранее догадаться, что у неё попросят именно эту вещь.

Размышляя о том, что именно послужит причиной грядущего недоверия публики к произошедшему феномену (а в том, что публика откажется верить, почти не приходилось сомневаться), очевидцы могли предположить лишь обвинение в лжесвидетельстве и сокрытии ряда фактов, которые, по мнению критиков, уверенных в превосходстве своего интеллекта, обесценивают всё остальное, либо обвинение, что миссис Хьюм тоже состояла в заговоре. Это предположение, которое наверняка придёт в голову читателям в Англии, было воспринято очевидцами феномена как один из наиболее забавных его результатов. Ведь все мы знали, что миссис Хьюм столь же не расположена к участию в тайных сговорах такого рода, сколь и не способна на нарушение морали, которое подразумевает подобное участие.

Более того, на определённой стадии своей работы мы рассмотрели вопрос о том, насколько удовлетворительны условия, в которых осуществляется феномен. Раньше уже случалось, что в феноменах мадам Блаватской в конечном счёте обнаруживались недостатки, вызванные тем, что никто не удосуживался заранее продумать условия эксперимента. По этой причине в случае, который я описываю сейчас, после того, как мы встали из-за стола, один из наших друзей высказал предположение, что, прежде чем мы двинемся дальше, будет уместно задать всем присутствующим следующий вопрос: если брошь удастся «сотворить», будет ли этот успех в данных обстоятельствах служить удовлетворительным доказательством участия оккультных сил? Тщательно продумав то, как развивалась ситуация, мы все пришли к выводу, что этот тест будет совершенно идеальным и что в цепочке аргументов не найдётся ни одного слабого звена. Именно после этого мадам Блаватская сообщила, что брошь окажется в саду и что мы можем направиться туда и приступить к поискам её.

Для лиц, которым ранее уже довелось наблюдать другие феномены, описанные мною, особый интерес представляло одно обстоятельство: как было сказано выше, мы нашли брошь завёрнутой в два листка папиросной бумаги. Рассмотрев их дома при ярком свете, мы заметили, что на них до сих пор сохранился отпечаток монеты с цепочки часов мадам Блаватской — той монеты, которую мадам завернула в эти листки, прежде чем отправить их к таинственной цели. Когда все оправились после первого потрясения (ведь присутствующим было крайне трудно поверить, что материальные объекты можно транспортировать при помощи оккультной силы), то эти листки опознали, признав, что именно их мы и видели, сидя за обеденным столом.

Оккультная транспортировка предметов на большие расстояния не является «магической» в том смысле, как это понимают западные читатели; при этом ей можно дать частичное объяснение, доступное даже для обыкновенных читателей, для которых остаются совершенно непостижимыми способы управления задействованными в ней силами. Нельзя сказать, что токи, которые используются при такой транспортировке, переносят соответствующий предмет одною сплошною массой, в том виде, в каком его воспринимают наши органы чувств. Следует предполагать, что переносимый предмет сначала дезинтегрируется, затем переносится на расстояние в виде бесконечно малых частиц, а в пункте назначения вновь собирается в единое целое. Первое, что требовалось сделать в случае с брошью, — это найти её. Но это было всего лишь проявлением ясновидения, когда оккультист улавливает, так сказать, «запах» объекта, исходящий от человека, который говорит об этом предмете и обладал им в прошлом. Западный мир просто не знает ясновидения, сравнимого по своей яркой, живой силе с тем ясновидением, которое присуще адепту оккультизма. После того как местонахождение объекта обнаружено, вступает в действие процесс дезинтеграции, и желаемый предмет транспортируется туда, куда его решил поместить адепт, им занявшийся. Роль, которую сыграли в нашем феномене листки папиросной бумаги, заключается в следующем: чтобы мы могли найти брошь, надо было связать её с мадам Блаватской при помощи оккультного «запаха». Листки бумаги, которые она всегда носила с собою, в силу этого пропитались её магнетизмом; когда их забрал Брат, за ними потянулся оккультный след. По этому-то следу листки с завёрнутою в них брошью и перебросили затем в нужное место.

«Намагниченность» листков папиросной бумаги, которые мадам Блаватская постоянно держала при себе, позволила ей с их помощью демонстрировать небольшой сеанс [транспортации сигарет], который все, для кого он проводился, сочли исчерпывающим доказательством её [оккультного] искусства, хотя чисто внешнее сходство с трюком иллюзиониста, отличавшее этот эксперимент, сбило с толку обычных читателей, знающих о подобных случаях из газет. Дискуссии, развернувшиеся вокруг этого проявления оккультного мастерства, будет удобнее всего проиллюстрировать, приведя три письма, которые были опубликованы 23-го октября в газете «Pioneer». Вот они:

Конечно, всякий, кто знаком с искусством иллюзиониста, знает, что имитацию этого «фокуса» способен организовать любой человек, мало-мальски наделённый ловкостью рук. Вы берёте два сложенных вместе листка бумаги и в таком виде отрываете уголок, так что неровная линия разрыва на обоих листках будет совпадать. Из одного надорванного листка вы сворачиваете сигарету и кладёте туда, где запланировали найти её в финале. Второй листок вы подкладываете под другой, на сей раз целый, от которого отрываете уголок на глазах у очевидца. Однако вместо этого уголка вы подсовываете зрителю в руку один из уголков, которые оторвали заранее, скручиваете сигарету из оставшейся части листка, затем прячете её куда угодно и позволяете свидетелю найти ту сигарету, которую вы приготовили загодя. Легко вообразить прочие вариации этого метода; бесполезно доказывать людям, которым не довелось лично наблюдать, как мадам Блаватская демонстрирует оккультную транспортировку сигареты, что мадам проводит её совсем не так, как производил бы иллюзионист, и что у зрителя, который не лишён элементарного здравого смысла, не возникает ни тени сомнения в том, что уголок, который ему вручают, действительно был только что оторван (уверенность в этом при необходимости могут укрепить карандашные пометки на бумаге). Однако хотя я и знаю по опыту, что лица посторонние склонны рассматривать маленький феномен с сигаретой как «подозрительный», даже самые проницательные очевидцы никогда не отрицали, что он вполне убедителен. Тем не менее когда речь идёт о подобных феноменах, тупость наблюдателя способна обречь на поражение все попытки добиться понимания с его стороны, независимо от того, насколько безупречен был демонстрируемый эксперимент.

Сейчас я понимаю это гораздо более ясно, чем в то время, о котором веду рассказ. Тогда я преимущественно беспокоился о том, чтобы эксперименты были по-настоящему совершенны во всех деталях и не оставляли ни малейшей лазейки для подозрений в мошенничестве. Поначалу это требовало от меня самых напряжённых усилий, потому что мадам Блаватская была несговорчивым и крайне возбудимым экспериментатором, а если речь шла о более серьёзных феноменах, могла полагаться лишь на благосклонную помощь со стороны Братьев. И я допускал, что Братья, возможно, и сами не совсем чётко представляют себе то настроение, с которым люди, принадлежащие к европейской культуре, обычно воспринимают чудеса, подобные тем, с которыми мы имели дело. Поэтому Братья далеко не всегда в полной мере учитывали необходимость создания условий, при которых эксперименты, связанные с демонстрацией феноменов, были бы совершенны и неопровержимы во всех отношениях, вплоть до мельчайших деталей. Конечно же, я знал, что члены Братства не горят желанием убедить обычных людей в чём бы то ни было; но раз уж Братья так часто помогали мадам Блаватской в осуществлении феноменов, не имевших иной цели, кроме как подействовать на умы людей, принадлежащих к внешнему миру, то мне казалось, что в данных обстоятельствах они всё же могли бы сделать нечто такое, что исключало бы саму возможность выдвинуть подозрения в мошенничестве.

Поэтому однажды я спросил у мадам Блаватской: если я напишу одному из Братьев письмо с изложением своих взглядов, сумеет ли она отправить это послание? Сам я полагал, что это вряд ли возможно, поскольку знал о том, как недоступны обычно бывают Братья; но так как мадам пообещала попробовать, я написал письмо, адресовав его «Неизвестному Брату», и передал мадам Блаватской, чтобы посмотреть, выйдет ли из этого что-нибудь. Моя идея оказалась необычайно удачной, ибо это робкое начинание вылилось в самую интересную переписку, в которой я когда-либо имел честь состоять, и я счастлив сообщить, что переписка эта обещает продолжиться[11]. Она составляет raison d'etre [фр., «разумное основание, смысл»] этой книжки в большей степени, нежели любой из оккультных феноменов, которые мне довелось наблюдать, хотя наиболее чудесные из них мне ещё только предстоит описать.

Идея, особенно занимавшая моё воображение, когда я писал это письмо, состояла в том, что самым лучшим экспериментальным феноменом, какой только можно пожелать, явилось бы «сотворение» свежего экземпляра лондонской «Таймс» с сегодняшней датой, проделанное здесь, в Индии, прямо у нас на глазах. Я аргументировал это тем, что, имея на руках такое доказательство, я смог бы убедить любого жителя Симлы, способного мысленно связать друг с другом эти два факта, что при помощи оккультного воздействия можно добиться физических результатов, неподвластных обычной науке. Мне жаль, что я не сохранил копии того первого моего письма и писем, последовавших за ним, — ведь это помогло бы мне легко и удобно объяснить содержание ответных посланий; однако в то время я не мог предвидеть грядущее развитие событий. К тому же, в конце концов, те письма, которые я получал в ходе нашей переписки, представляют основной интерес, а те, которые я отправлял, — лишь минимальный.

Пролетело дня два, прежде чем я что-либо услышал о судьбе своего письма, и тут мадам Блаватская сообщила мне, что я вот-вот получу ответ. Впоследствии я узнал, что в первый раз ей не удалось найти Брата, который согласился бы принять моё послание; те, к кому она обратилась вначале, отказались, заявив, что это для них слишком обременительно. Наконец её психический телеграф принёс ей положительный ответ от одного из Братьев, с которым она некоторое время не поддерживала связи. Этот Брат сообщил, что примет послание и ответит на него.

Услышав об этом, я пожалел, что не написал более пространного письма и недостаточно полно изложил свои взгляды на концессию [издательских прав]. Поэтому, не дожидаясь, когда ответ придёт на самом деле, я написал ещё одно письмо.

Через день-два я нашёл у себя на письменном столе первое письмо от своего нового корреспондента. Сразу поясню здесь, что, как я узнал впоследствии, он родился в Пенджабе и уже в раннем детстве увлёкся оккультизмом. В юные годы его отправили в Европу по настоянию родственника, который сам был оккультистом. Там молодой человек постиг знание Запада, а затем получил полное посвящение в более глубокое знание Востока. С точки зрения обычного самодовольного европейца, это странная перестановка привычного хода вещей, но сейчас у меня нет необходимости прерывать своё повествование ради того, чтобы рассмотреть это соображение.

Я знаю своего корреспондента под именем Кут Хуми Лал Сингх. Это «тибетское мистическое имя»: надо полагать, что пройдя посвящение, оккультисты принимают новые имена, — эта практика, несомненно, дала начало обычаям, которые повсеместно и прочно закрепились в ритуалах римско-католической церкви.

Письмо начиналось in medias res [лат., «с самого главного»], с обсуждения предложенного мною феномена.

Оставшаяся часть письма связана преимущественно с вопросами личного характера, и приводить её здесь не стоит. Цитируя письма Кут Хуми, я, разумеется, буду неизменно опускать пассажи, касающиеся лично меня и не имеющие непосредственного отношения к публичным дискуссиям. Читатель, однако, должен помнить (и я сейчас утверждаю это самым недвусмысленным образом), что я не изменяю ни единого слова в цитируемых мною отрывках. Крайне важно заявить об этом со всею определённостью, потому что чем ближе мои читатели знакомы с Индией, тем труднее им будет поверить, что письма Кут Хуми в том виде, в каком я их здесь публикую, написаны уроженцем Индии, если только автор не подтвердит это самым убедительным образом. Тем не менее это факт, не подлежащий никаким сомнениям.

Насколько я помню, отвечая на письмо, пространно процитированное выше, я возразил, что мышление европейцев не отличается столь безнадёжной неподатливостью, как это описал Кут Хуми. Он прислал мне второе письмо, в котором говорилось следующее:

Здесь я должен сделать пояснение: один из моих друзей, заинтересованный в успехе этого исследования столь же глубоко, как и я, сам написал письмо моему корреспонденту после того, как я дал ему прочитать первое послание, полученное от Кут Хуми. Находясь в условиях, которые более благоприятствовали подобному предприятию, нежели те обстоятельства, в которых находился я, он даже предложил полностью пожертвовать другими своими стремлениями и удалиться в уединение, затворившись в месте, которое ему укажут; он предполагал, что если оккультисты возьмут его в ученики, то он сможет там основательно выучиться, дабы затем вернуться в мир, вооружившись способностями, которые позволят ему демонстрировать реальность духовного совершенствования и глубину заблуждений современного материализма. После этого он собирался посвятить свою жизнь борьбе с современным скептицизмом, ведя людей к практическому пониманию лучшей жизни. Возвращаюсь к письму Кут Хуми.

Две или три коротеньких записки, впоследствии полученные мною от Кут Хуми, имели отношение к одному случаю, который я должен сейчас описать и который в качестве экспериментального феномена представляется мне более совершенным, нежели любой другой из числа описанных мною выше. Между прочим, стоит отметить, что хотя обстоятельства этого случая излагались тогда в индийских газетах, весёлая компания зубоскалов, наводнивших прессу своими глуповатыми комментариями по поводу феномена с брошью, так и не удосужилась обсудить «случай с подушкой».

Однажды мы вместе со своими гостями отправились на вершину соседнего холма, где решили устроить ланч. Накануне вечером у меня были основания полагать, что мой корреспондент, Кут Хуми, вступил со мною в особое общение, которое я, в целях данного объяснения, назову субъективной коммуникацией. Я не стану вдаваться в подробности, поскольку обычного читателя совершенно ни к чему обременять впечатлениями такого рода. Утром, обсудив этот вопрос, я нашёл на столе в зале записку от Кут Хуми, в которой он обещал дать мне на вершине холма нечто такое, что послужит знаком его (астрального) присутствия возле меня минувшей ночью.

Мы направились к цели нашей прогулки, расположились лагерем на вершине холма и уже занялись ланчем, когда мадам Блаватская сообщила, что Кут Хуми спрашивает, где именно мы хотели бы найти тот предмет, который он собирается мне послать. Следует учесть, что до этого момента не велось никаких разговоров относительно ожидаемого мною феномена. Мой рассказ, вероятно, вызовет обычные намёки на то, что мадам Блаватская специально «подвела» меня к тому выбору, который я совершил. Фактически же дело обстояло так: во время разговора совершенно на другую тему мадам насторожилась, услышав свой «оккультный голос», а затем сразу же сообщила мне, о чём был задан вопрос, и более не сделала по этому поводу ни одного замечания, которое могло повлиять на мой выбор. Не было никакой общей дискуссии по этому поводу, мой выбор был самостоятельным и совершенно спонтанным. Немного поразмыслив, я сказал: «Вон в той подушке», — указывая при этом на подушку, на которую опиралась одна из леди, сидевших напротив меня. Едва я произнёс эти слова, как моя супруга воскликнула: «О нет, лучше в моей!» — или что-то в этом роде. Мадам Блаватская своим способом спросила у Кут Хуми, подходит ли такой вариант, и получила положительный ответ. Таким образом, моя свобода в выборе места, где нам предстояло найти предмет, была абсолютной и не связанной никакими условиями. При данных обстоятельствах и с учётом наших предыдущих опытов было бы наиболее естественно, если бы я предложил поместить предмет на каком-нибудь дереве или в определённом месте под землёй; но назвать внутренность зашитой подушки, тут же выбранной наугад, — эта мысль осенила меня, когда мой взгляд ненароком упал на подушку, которую я указал первой. Но если сам я при этом думал о любой подушке, то поправка к первоначальному предложению, внесённая моею супругой, оказалась реальным усовершенствованием, так как выбор в результате пал на ту конкретную подушку, с которой моя супруга ни на мгновение не расставалась всё утро. Эта была обычная подушка из джампана; жена опиралась на неё всё время пути от дома, продолжала сидеть точно так же, пока джампан поднимали на вершину холма, и не изменяла позы во время разговора. Сама подушка была прочно сшита вручную из камвольной ткани и бархата и принадлежала нам уже много лет. Когда мы были дома, эта подушка постоянно находилась в гостиной, на видном месте, на одном из диванов; если моя жена отлучалась из дома, она брала подушку с собою в джампан, а возвращаясь, приносила её обратно.

Когда мы договорились насчёт подушки, моей супруге велели положить её под плед, и жена сделала это в джампане своими собственными руками. Подушка пробыла под пледом примерно около минуты, когда мадам Блаватская сказала, что теперь мы можем её разрезать. Я взрезал подушку перочинным ножом, причём на это потребовалось определённое время, потому что она была очень прочно прошита со всех сторон, и швы пришлось распарывать чуть ли не стежок за стежком. Когда чехол с одной стороны был полностью распорот, выяснилось, что перьевая начинка заключена в ещё один, внутренний чехол, края которого были также прошиты со всех сторон. Между внутренней подушкой и наружным чехлом мы не нашли ничего и потому продолжали распарывать внутреннюю подушку; когда мы с этим справились, моя жена пошарила рукою в перьях.

Первым, что она обнаружила, оказалась маленькая треугольная записка, адресованная мне и написанная почерком моего оккультного корреспондента. В ней говорилось следующее:

Пока я читал записку, моя жена продолжала ворошить перья и нашла в них упомянутую брошь. Это оказалась одна из наших собственных брошей, очень старая и прекрасно нам знакомая; если моя супруга не надевала эту вещицу, то оставляла её на своём туалетном столике. Нельзя было ни придумать, ни представить себе лучшего подтверждения действия оккультной силы вроде каких-либо механических доказательств, которое явилось бы для нас, лично знающих все упомянутые обстоятельства, более неопровержимым и убедительным, чем этот случай. Общая убедительность и значение, которое имело для нас возвращение броши, зависели от моих субъективных впечатлений, полученных прошлой ночью. Причина, по которой брошь была выбрана в качестве объекта передачи, возникла именно тогда, и не раньше. Гипотеза гласит — и это делает её гипотезой, идиотской во всех отношениях, — что над подушкой заранее потрудилась мадам Блаватская; однако в таком случае мадам должна была добраться до подушки уже после того, как я заговорил о своих впечатлениях тем утром, вскоре после завтрака; но в этот день мадам Блаватская с момента пробуждения практически не исчезала из нашего поля зрения — она сидела с моею супругой в гостиной, делая это, кстати, вопреки своему желанию, потому что в тот период она что-то писала и хотела было поработать в своей комнате, но в то утро её «голоса» велели ей идти в гостиную и сидеть там с моей женой. Мадам так и сделала, ворча на то, что её работу прервали, и будучи совершенно не в состоянии догадаться, почему ей велят так поступать. Впоследствии повод вполне прояснился: он был связан с предстоящим феноменом. Желательно было, чтобы у нас не зародилось никакой arrière pensée [фр., «задней мысли»] насчёт того, чем занималась мадам Блаватская в то утро — на случай, если эксперимент примет такой оборот, что это сможет повлиять на уверенность в его истинности. Конечно, если бы можно было предвидеть, что выбор падёт именно на эту подушку, было бы незачем мучить нашу «старую Леди», как мы обычно называли мадам Блаватскую. Хватило бы и того, чтобы пресловутая подушка всё утро оставалась в гостиной под присмотром моей жены. Но мне предоставили полную свободу в выборе тайника для броши; а такой предмет, как подушка, не мог заранее прийти в голову никому, да и мне самому тоже.

Текст приведённой выше записки включал в себя множество мелких деталей, понятных для нас. Вся в целом она была косвенным образом связана с разговором, который произошёл за нашим обеденным столом прошлым вечером. Тогда я как раз заговорил о маленьких характерных чертах, которые отличали длинные письма от Кут Хуми: невзирая на блестящее владение языком и совершенство стиля, в его посланиях проскальзывали один-два оборота, которые никогда бы не употребил англичанин. Например, это сказывалось в форме обращения к адресату, которое было окрашено восточным колоритом в тех двух письмах, которые я уже цитировал. «Но как же ему тогда следовало к вам обращаться?» — поинтересовался кто-то из собеседников, и я ответил: «В подобных обстоятельствах англичанин, вероятно, написал бы просто: мой дорогой Брат». Далее, упоминание долины Кашмира как места отправления письма, в противовес Ложе, также отсылало к тому же самому разговору; к нему же относилось и нарочитость употребления буквы «k»: ведь мадам Блаватская тогда сказала, что Кут Хуми пишет слово skepticism[15] через «k», но в его случае это не американизм, а просто филологический каприз.

Происшествия этого дня не закончились даже с обретением броши. Вечером, когда мы пришли домой и я за обедом развернул салфетку, из неё выпала маленькая записка. Её содержание носит слишком личный и конфиденциальный характер, чтобы воспроизвести его целиком, но часть записки я принуждён процитировать из-за присутствующего в ней упоминания на оккультный modus operandi [лат., «способ действия»]. Должен пояснить, что перед тем, как отправиться на холм, я набросал несколько строк в благодарность за обещание, содержавшееся в упомянутом выше [утреннем] послании. Свою записку я передал мадам Блаватской, чтобы она при случае передала её адресату оккультным способом. Когда мадам Блаватскую и мою супругу несли в джампанах по аллее для гуляния, мадам держала эту записку в руке, поскольку удобный случай переправить её представился лишь после того, как они преодолели половину пути. Затем послание всё же удалось переправить — один оккультизм знает, каким образом. Это обстоятельство мы тоже обсуждали во время пикника; когда я открывал найденную в подушке записку, кто-то предположил, что в ней, вероятно, должен содержаться ответ на моё только что отправленное послание. Но, как станет ясно читателю уже сейчас, о моём письме в этой записке не упоминалось вообще.

В записке, полученной мною за обедом, говорилось следующее: «Ещё несколько слов — на сей раз о том, почему вам пришлось испытать разочарование, не получив непосредственного ответа на ваше предыдущее послание. Ваше письмо было доставлено в мою комнату примерно через полминуты после того, как установились и в полную силу заработали токи, необходимые, чтобы переправить дак[16] в вашу подушку. А необходимости отвечать не было…»

Когда слышишь, как о «токах», используемых для достижения того, что в глазах всей европейской науки является чудом, говорят вот так запросто, это, по-видимому, на шаг приближает человека к пониманию реального положения дел.

Да, этот феномен являлся чудом для всей европейской науки — и в то же время неопровержимым фактом для нас, таким же неопровержимым, как и существование комнаты, в которой мы тогда находились. Мы знали, что явление, очевидцами которого мы стали, есть удивительная реальность; что сила мысли человека, находящегося где-то в Кашмире, подняла со стола в Симле материальный предмет и, разложив его на частицы при помощи некоего процесса, о постижении которого наука Запада не может пока даже мечтать, пронесла сквозь другую материю, а затем восстановила его в первоначальной целостности, так, что каждая из рассеявшихся частиц заняла своё прежнее место, и материальный объект был воссоздан в прежнем виде, вплоть до мельчайшей чёрточки и царапинки на его поверхности. (Кстати, когда мы извлекли предмет из подушки, то обнаружили на нём метку, которой раньше не было: инициалы нашего друга.) И мы знали, что записки, написанные на вполне материальной, осязаемой бумаге, в тот день носились от нас к нашему другу и обратно, курсируя со скоростью электричества, хотя между нами на сотни миль пролегали хребты Гималаев.

И мы так же знали, что умы людей, образующих научное сообщество Запада, окружены непроницаемой стеною, воздвигнутой из их собственных предрассудков и упрямства, учёного невежества и безукоризненной тупости, и что мы никогда не сумеем передать через эту стену свой опыт и факты, которыми мы владеем. Сейчас, рассказывая историю, которую я должен рассказать, я испытываю подавленность куда более сильную, чем может представить себе человек, никогда не бывавший в подобном положении; ведь я постоянно осознаю, что идеальная точность моих воспоминаний в самых мелких деталях и предельная правдивость в каждом слове едва ли может послужить для чего-то большего, нежели успокоение моей собственной совести, — ведь те учёные умы Запада, которым до сих пор среди всех культурных людей особенно симпатизировал я сам, наиболее безнадёжно закрыты для моих свидетельств. «Даже если кто-либо восстанет из мёртвых…» и так далее. Это старая история, старая, во всяком случае, в той её части, что касается сокрушительного воздействия на общественное мнение свидетельских показаний, подобных моим. Улыбка недоверия тех, кто мнит себя столь мудрым, будучи столь безрассудным, подозрения, которые льстят собственной изобретательности, в действительности же порождённые столь невероятной тупостью, вспыхнут над страницами этой книги, уничтожая всё её значение для читателя.

Но я полагаю, что Кут Хуми прав не только когда заявляет, что мир пока не созрел для слишком потрясающего доказательства существования оккультной силы, но и когда он (как вскоре будет видно) проявляет к этой небольшой книжке дружеский интерес, расценивая её как один из факторов, способных постепенно подточить основу догматизма и глупости, на которой так прочно укоренилась наука, мнящая себя столь либеральной.

Следующее длинное послание от Кут Хуми, его третье письмо, дошло до меня вскоре после того, как я вернулся в Аллахабад из-за холодов. Но перед этим, в самый день возвращения в Аллахабад, я получил от него ещё одно послание, а именно телеграмму. Эта телеграмма, не особенно важная по содержанию (в ней всего лишь выражалась благодарность за ряд писем, которые я написал в газеты), тем не менее косвенным образом представляет собою значительный интерес. Она даёт мне подтверждение того, что письма Кут Хуми не были делом рук мадам Блаватской, как то предполагают некоторые остроумные личности, нимало не смущаясь разнообразными механическими трудностями, связанными с этой теорией, — причём подтверждение, убедительное не только для меня, но и для других людей. Для человека, знающего мадам Блаватскую так же близко, как я, достаточно ознакомиться со стилем этих писем, чтобы счесть чистейшим абсурдом предположение о том, что их писала она. Что касается утверждения, будто мадам как автор «Разоблачённой Изиды» наверняка владеет языком настолько хорошо, что затруднительно определить, что именно она могла или не могла написать, то на него ответить легко. Братья так много помогали ей в создании этой книги, что значительные фрагменты текста вообще не принадлежат мадам Блаватской. Она никогда не скрывала этого факта, хотя подобные сведения бесполезно сообщать обществу в целом, поскольку они совершенно непонятны для всех, кроме людей, которые кое-что знают о внешних фактах, — во всяком случае, об оккультизме. Стиль Кут Хуми, по моему мнению, совершенно не похож на стиль мадам Блаватской. Что касается некоторых посланий, которые я получил, когда она находилась в доме рядом со мной, то у неё чисто физически не было ни малейшей возможности их написать.

Итак, телеграмма, полученная мною в Аллахабаде, была отправлена из Джелама и явилась ответом на одно послание, которое я написал Кут Хуми непосредственно перед выездом из Симлы и вложил в письмо, адресованное мадам Блаватской; она выехала несколькими днями раньше меня и в тот момент находилась в Амритсаре. Она получила моё письмо вместе с упомянутым приложением в Амритсаре, 27-го октября; я узнал об этом не только по дате отправления, но и по дате на конверте, который она отправила мне обратно по указанию Кут Хуми, нисколько не подозревая о том, зачем он попросил её это сделать. Сначала я не мог взять в толк, какой может быть прок от старого конверта, но отложил его в сторону, а впоследствии, когда мадам Блаватская написала мне, что Кут Хуми хочет, чтобы я сохранил оригинал его джеламской телеграммы, я окончательно понял ход его мысли. Благодаря вмешательству одного друга, близкого к администрации телеграфного департамента, мне, в конце концов, удалось увидеть оригинал телеграммы. В ней было около двадцати слов. После этого я понял, какое значение имел конверт. Текст сообщения был написан почерком самого Кут Хуми и представлял собою ответ на письмо, на конверте которого стоял почтовый штемпель, свидетельствующий о том, что письмо доставили адресату в Амритсаре в тот же день, когда была послана телеграмма. В тот день мадам Блаватская, несомненно, сама была в Амритсаре и в связи с работой Теософского Общества виделась со множеством людей; тем не менее телеграмма, которую в этот же день отправили с джеламского телеграфа, была написана тем же почерком, что и остальные письма Кут Хуми. Таким образом, хотя некоторые письма Кут Хуми, адресованные мне, прошли через руки мадам Блаватской, нет никаких сомнений, что она не является их автором, так как почерк, которым они написаны, принадлежит определённо не ей.

Очевидно, Кут Хуми в то время действительно был в Джеламе или в его окрестностях, на несколько дней окунувшись в мирскую жизнь, чтобы увидеться с мадам Блаватской в силу особых обстоятельств. Письмо, которое я получил в Аллахабаде вскоре после моего возвращения, объяснило это.

Нашу дорогую «старую Леди» глубоко ранило поведение некоторых скептически настроенных людей в Симле, которых она встречала в нашем доме или ещё где-нибудь; будучи не в состоянии усвоить опыт, связанный с демонстрацией феноменов, они постепенно пришли во враждебное расположение духа, являющееся одной из фаз чувства, развитие которого я уже привык наблюдать. Будучи не в состоянии доказать, что феномены являются обманом, но полагая, что они должны являться мошенничеством в силу своей непонятности, люди определённого темперамента становятся одержимыми тем духом, который в пору младенчества естественных наук вдохновлял церковные власти на преследования. По неудачному стечению обстоятельств, у одного джентльмена, настроенного подобным образом, вызвала досаду мелкая оплошность полковника Олькотта, который в письме в одну из бомбейских газет процитировал некоторые выражения, которые тот ранее употребил в честь Теософского Общества и его благотворного влияния на коренных жителей. Раздражение, возникшее из-за этого, подействовало на легко возбудимый темперамент мадам Блаватской в такой степени, какую только способны вообразить люди, знакомые с этой женщиной. Это объясняет соответствующий намёк в письме Кут Хуми. Упомянув о важных делах, которыми он занимался с того времени, как написал мне последнее письмо, Кут Хуми продолжил так:

Письмо, лежащее передо мною в настоящее время, в такой степени посвящено вопросам, касающимся меня лично, что я могу привести лишь отдельные цитаты из него; однако они представляют собою особый интерес, поскольку придают аромат реальности тем предметам, о которых обычно говорят туманно и напыщенно. Кут Хуми страстно желал предостеречь меня от чрезмерной идеализации Братьев, возникшей на основе того восхищения, которое у меня вызывали их чудесные способности.

Кроме этого рассуждения, в данном письме остается совсём немного высказываний, которые уместно здесь процитировать. Кут Хуми конфиденциально сообщил, что как только возникнет возможность связаться со мною «письмом (в подушке или без оной) или посредством личных визитов в астральном теле», это будет сделано. «Но помните, — добавил он, — что Симла находится на 7000 футов выше Аллахабада, и трудности, которые приходится преодолевать в последнем случае, воистину громадны». Для обычного ума проявления «магии» едва ли могут отличаться по степени сложности; таким образом, слабый намёк, содержащийся в последней фразе, может показать, что хотя феномены Братьев и кажутся магическими (если отбросить в сторону тупоумную версию об обмане), это такая магия, которая подчиняется своим собственным законам. На заре химии большинство тел Природы считались элементами, но количество последних уменьшалось по мере проведения всё более и более глубоких исследований закона комбинаций. Так обстоит дело и с магией. Гонять облака в корзине или посылать сообщения по морскому дну — это могло быть магией в одну историческую эпоху, но стать обыденным явлением в другую. Для большинства представителей нынешнего поколения феномены в Симле являются магией, но несколько поколений спустя психический телеграф сам по себе может стать если не достоянием человечества, то хотя бы научным фактом, столь же неоспоримым, как и дифференциальное исчисление, и будет известно, что подобные способности доступны подходящим людям, которые возьмутся за их изучение. То, что достичь его и других аналогичных явлений в одних слоях атмосферы легче, нежели в других, — это уже практическое предложение, направленное на то, чтобы спустить эти способности из сферы магии или, если сформулировать данную мысль по-другому, поднять их в область точных наук.

Мне было дозволено вставить в книгу большую часть письма [мистеру***], которое Кут Хуми адресовал моему ранее упомянутому другу. Это письмо стало началом их переписки, где они обсуждали идею, которую указанный друг обдумывал реализовать при определённых обстоятельствах, а именно — идею целиком посвятить себя занятиям оккультизмом. Письмо в значительной степени проясняет метафизические концепции оккультистов; а ведь не стоит забывать, что их метафизика — это нечто гораздо большее, нежели абстрактные умозрительные построения.

Я до сих пор ничего не сказал об обстоятельствах, при которых разные письма Кут Хуми попадали ко мне в руки; по сравнению с тем существенным интересом, который представляет идейное содержание этих писем, условия, при которых я получил их, могут вызывать у читателя, способного оценить философию посланий, не более чем второстепенный интерес. Тем не менее достойно внимания любое эмпирическое свидетельство, помогающее выявить природу способностей, присущих адептам, при том, что рациональное объяснение этих способностей по-прежнему скрыто от мира. До тех пор, пока мы не в состоянии доказать существование таких способностей путём априорного анализа возможностей, скрытых в человеке, сам факт их существования можно установить лишь путём накопления подобных свидетельств.

Мой друг, которому было адресовано последнее послание, написал на него длинный ответ, а позднее дополнительно направил Кут Хуми ещё одно письмо, которое предварительно переслал мне с просьбой прочитать его, а потом запечатать и выслать или передать мадам Блаватской, чтобы она переправила его по назначению. Мы ожидали, что мадам в ближайшее время заедет погостить в мой дом в Аллахабаде по дороге из Амритсара и Лахора, где она, как я уже отмечал, провела немного времени после того, как наши домочадцы в Симле разъехались на каникулы. Как пожелал мой друг, я передал письмо мадам Блаватской, заклеив и запечатав плотный конверт, в котором мне его доставили. Тем же вечером, несколько часов спустя, вернувшись домой на ужин, я узнал, что письмо было отправлено и уже успело вернуться. Мадам Блаватская рассказала мне, что она сидела за письменным столом у себя в комнате и разговаривала с посетителем, бессознательно вертя в руках синий карандаш. Внезапно она обратила внимание на то, что бумага, по которой она водит кончиком карандаша, — это моё письмо, которое адресат должным образом получил своими методами час или два назад. Мадам Блаватская обнаружила, что, говоря о чём-то совершенно постороннем, она неосознанно написала на конверте слова, которые так на нём и остались: «Прочитано и возвращено с благодарностью и несколькими комментариями. Пожалуйста, вскройте». Я внимательно осмотрел конверт: он был абсолютно неповреждён, заклеен и запечатан именно в том виде, в каком я его и передал. Вскрыв конверт, я обнаружил в нём письмо своего друга, которое я ранее передал мадам Блаватской, и ещё одно послание от Кут Хуми, предназначенное мне. В последнем содержались критические замечания по поводу первого письма — ряд карандашных пометок, отсылавших к конкретным пассажам письма-первоисточника. Вот ещё одна иллюстрация того, как материя проходит сквозь материю; для тысяч людей, которые на собственном опыте познакомились с этим феноменом, занимаясь спиритизмом, подобное прохождение представляет собою такое же очевидное явление природы, как и восход солнца. Я сталкивался с данным феноменом не только на спиритических сеансах, но, как будет видно из этих записей, во многих случаях, когда не было оснований подозревать какое-либо иное воздействие, кроме воздействия живых существ, наделённых способностями, которые в зачаточном состоянии есть, быть может, у всех нас, — просто эти существа благодаря знанию получили возможность пользоваться ими.

Оставив в стороне параллельные демонстрации всех предыдущих феноменов, описанных мною, и изолированно рассматривая только этот феномен с письмом, скептически настроенные критики, вероятно, скажут: «Ну конечно, у мадам Блаватской было достаточно времени, чтобы вскрыть конверт одним из тех способов, к которым прибегают медиумы, заявляющие, что они получают из загробного мира ответы на запечатанные письма». Но, во-первых, доказательства, свидетельствующие о подлинности джеламской телеграммы, а также неотъемлемые признаки всей нашей переписки показывают, что письма, которые я получаю и в которых узнаю почерк Кут Хуми, во всяком случае, не являются работой мадам Блаватской; во-вторых, только что описанный мною случай следует сравнить с другим, в точности на него похожим, который произошёл чуть позже и при иных обстоятельствах. Кут Хуми прислал мне письмо, адресованное моему другу, чтобы я прочёл его и переправил по назначению. Мне представилась возможность связаться с Кут Хуми по поводу этого письма, прежде чем открыть его. Я написал записку, запечатал её в обычный заклеивающийся конверт и отдал мадам Блаватской. Она положила конверт в карман, зашла к себе в комнату, куда вела дверь из гостиной, и почти сразу же вышла. Она отсутствовала не более тридцати секунд. По её словам, «он» получил моё послание немедленно. Затем мадам прошла со мной через весь дом в мой кабинет, несколько минут пообщалась с моей супругой в соседней комнате, а затем вернулась ко мне и прилегла на кушетку. Я продолжал заниматься своими делами; так прошло минут десять, а может, и меньше. Вдруг мадам встала. «Вот ваше письмо», — сказала она, указывая на подушку, где только что покоилась её голова; теперь там лежало письмо, написанное мною. На вид конверт казался совершенно нетронутым, только стоявшее на нём имя Кут Хуми было зачёркнуто, а сверху начертано моё имя. Тщательно осмотрев конверт, я распечатал его и обнаружил на чистой странице, оставшейся в конце моего письма, нужный мне ответ, написанный почерком Кут Хуми. Следует отметить, что весь тот короткий промежуток времени, который прошёл между вручением ей моего письма и его возвращением вышеописанным способом, мадам Блаватская непрерывно оставалась у меня на виду, исключая лишь те тридцать секунд, которые она пробыла в своей комнате, и одну-две минуты, проведённые ею в комнате моей супруги. В течение того времени, пока мы ожидали ответ, в мою комнату больше никто не входил. Данный случай является таким полным, абсолютным и автоматическим доказательством целенаправленного использования сверхнормальных способностей, какое только можно ожидать от эксперимента. Любой, даже самый решительный приверженец банальности не сумеет всерьёз оспорить убедительность данного случая, кроме как обвинив меня в том, что я неверно описал этот феномен. Единственным прибежищем таких критиков остаются лишь идиотские насмешки либо утверждение, будто я искажаю факты. Что касается последней гипотезы, то я могу лишь заверить и заверяю, что с предельною точностью изложил ход событий.

В одном или двух случаях я получал ответы от Кут Хуми в моих же собственных конвертах, которые оставались нетронутыми, возвращаясь в том виде, в каком я их посылал, только с изменённым адресом; моих писем в этих конвертах уже не было — вместо них там лежали ответы Кут Хуми. В двух-трёх случаях я находил короткие записки от Кут Хуми на чистых страницах писем, которые мне присылали по почте другие люди, причём авторы писем явно ничего не знали о том, что к их посланиям были сделаны подобные дополнения.

Конечно, я просил Кут Хуми объяснить мне все эти мелкие феномены, но мне было легче спросить об этом, чем ему — дать ответ, отчасти потому, что [оккультные] силы, при помощи которых адепты воздействуют на материю, достигая сверхнормальных результатов, входят в число явлений настолько мало известных обычной науке, что мы, люди внешнего мира, не подготовлены к подобным объяснениям; отчасти же потому, что манипуляции этими силами порою связаны с тайнами посвящения, открывать которые оккультист не имеет права. Тем не менее однажды мне удалось получить в качестве объяснения данного вопроса следующий намёк.

Разумеется, мне хотелось побольше узнать об этом «осаждении». Представляет ли оно собою процесс, который следует за мыслью гораздо быстрее, нежели любой из знакомых нам процессов? А что происходит, когда Кут Хуми получает письмо? Проникает ли смысл текста в сознание оккультного адресата сразу же, или ему приходится читать письмо обычным способом?

В другом письме Кут Хуми подробнее распространяется о том, как трудно сделать оккультные объяснения понятными для людей, знакомых лишь с современной наукой.

Следующий пассаж встретился мне в другом письме, но он вполне естественно дополняет только что приведённый отрывок.

Далее идут несколько строк из письма Кут Хуми, адресованного не мне. Они удачно вписываются в приведённую здесь серию отрывков.

Вернувшись к своей собственной переписке, к последнему письму, которое я получил от Кут Хуми перед тем, как оставить Индию и отправиться в поездку домой, во время которой я и пишу эти страницы, я читаю следующее:

Ранее я спросил у Кут Хуми, в какой степени мне дозволено использовать его письма в работе над этой книгой; поэтому через несколько строк после процитированного отрывка он пишет:

и далее он называет одно конкретное письмо, которое не желал бы предавать огласке,