Оккупация

2

Да, погонял я их славно. По пятьсот ударов руками и ногами — для первого занятия приемлемая нагрузка. Ученики, впрочем, справились вполне себе достойно, сказалась военная подготовка, которая у свартальвов, судя по всему, весьма качественная.

Проблемы возникли только у Тантиэль. Я быстро заметил, что она, стоя у самой дальней макивары, колотит ее с прохладцей, не вкладываясь как следует.

— Тантиэль, — окликнул я ее, — знаешь, что такое несовпадение объективного и субъективного?

Она повернулась ко мне.

— И что же?

— Это когда ты думаешь, что обманываешь меня, а на самом деле — себя. То, как ты бьешь — это не удары. Что угодно — массаж или предварительные ласки — но точно не удары. Открою секрет: макивара не нуждается ни в массаже, ни в ласках, поэтому либо начинай нормально бить, либо прекращай дурью маяться и не трать ни свое время, ни мое. Каждый удар должен наноситься так, будто это последний твой удар, от которого зависит, жить тебе или умереть. Как будто макивара — твой самый ненавистный враг.

Тантиэль стала бить заметно сильнее, но вскоре выдохлась.

— Меня к такому не готовили, — призналась она, — на шифровально-дешифровальном посту физическая подготовка особо ни к чему…

— А зачем ты вообще сюда пришла? Разве не лучше пытаться сделать карьеру на умственном труде? — полюбопытствовал я.

— А где в моей должности умственный труд? Сунуть в шифровальную машину депешу, вынуть шифровку, отнести. Сунуть в дешифровальную машину шифровку, вынуть депешу, отнести. Вот и вся должность. Ну и бумагу заправлять. У слуг и то сложнее работа, просто с шифровками работать им не доверяют…

— Хм… Невесело у вас. В который раз радуюсь, что я человек.

В конце тренировки снова возник конфликт с Альтингом: Миннас должен был отстоять свой час на кулаках, а остальные, уставшие и вспотевшие, желали ехать обратно.

— В чем проблема? Уезжайте.

— Но я не могу оставить тут одного из нас без надлежащей охраны.

— Оставь своих слуг.

— Этого недостаточно, — возразил Альтинг, — их только двое, кроме того, нам, свартальвам, временным уставом прямо запрещено передвигаться по враждебной территории в составе вооруженной группы менее чем по шестеро. Группа в десять бойцов на две по шесть не делится.

— То, что Гиата и вся Кортания для тебя враждебная территория — твоя вина и проблема, следовательно, тоже твоя.

— Миннас отстоит на кулаках час в казарме.

— Нет. Здесь и сейчас.

— Это несправедливо по отношению к остальным.

— Оккупант вещает о справедливости? Твоя сестра хочет быстрого результата, и потому мне надо как-то ужать то, на что надо потратить лет десять, в пять. А этого не сделать без предельного ужесточения обучения, потому готовься: каждый день будет жестче предыдущего. И для справедливости в этом процессе места точно нет. И кстати. Я тут подумал, что формулировка «когда мои подчиненные найдут твои тренировки полезными» слишком расплывчатая. У тебя еще два дня, не считая сегодняшнего, чтобы найти мои тренировки полезными.

— За эти два дня ты сможешь научить меня хоть чему-то, что можно продемонстрировать моей сестре?

Я насмешливо фыркнул, должно быть, Реджинальд не утерпел, я сам не стал бы смеяться в лицо собеседнику, даже ненавистному.

— «Путь пустой руки» — это не техника и боевая система, а именно путь. Жизненный путь. Два дня занятий армейской рукопашки еще могут в жизни пригодиться, а два дня пути пустой руки — просто бесполезны. На этой стезе можно достичь результатов, недостижимых для боевой системы, но идти надо не в пример дольше. Мой лучший ученик, который меня прославил здесь, в Кортании, шел к своей победе над магом третьего уровня три долгих и тяжелых года… Как ты, возможно, понимаешь, меня не устраивает, чтобы моя жена гостила у тебя на линкоре столько времени. У тебя еще два дня.

— Я передам твои слова сестре, — кивнул Альтинг так, словно мы обсуждали погоду.

Нет, мне определенно нравится его самоконтроль.

После того, как Миннас отстоял свой час на кулаках и они все уехали, я пошел на соседнюю улицу, постучал в дверь бывшего полицейского и через десять минут уходил домой, неся под курткой кое-какие полицейские игрушки. Вскоре это добро оказалось в песке на дне моего прудика.

Вечером у меня собрались мои ученики — всего семь человек, считая двух малышей. Остальные разъехались кто куда и, если вдуматься, правильно сделали. А самое главное — что из оставшихся не было никого, кто достиг впечатляющих успехов «пути пустой руки». Полицейские, которых я тренировал — обычные люди без магического дара, они изучали сугубо физический аспект каратэ для самообороны, с минимальными вкраплениями личного самосовершенствования, и потому с них взятки гладки, свартальвов ведь не это интересует. А мои ученики-«единички», которых я обучал комплексно, либо разъехались, либо не достигли того уровня, на котором, помимо каких-то практических навыков, начинает приходить понимание что, как и почему, либо уехали. В частности, Джонас, сделавший меня известным в Кортании своей победой над магом, уехал одним из первых, кроме него, объяснить Альте Кэр-Фойтл хоть что-то могли очень немногие, и они тоже все уже покинули страну. Значит, все упирается в меня, а я не тот, кто легко прогнется. Свартальвы хотят превратить своих единичек хоть во что-то ценное для их общества… Хотеть, как известно, не вредно, хотелка без могелки не работает. И я готов держать пари, что минимум половина моих новых «учеников» сойдет с дистанции, вообще ничего не добившись, а вторая быстро разочаруется, увидев первые свои результаты. Недаром Масутацу Ояма, ничуть не менее значительная фигура, чем был в прошлой жизни я, сказал своему ученику: «Если ты хочешь заниматься каратэ, ты должен посвятить этому всю жизнь. Иначе у меня нет на тебя времени».

Я сказал свартальвам, что путь пустой руки — это путь длиною в жизнь. Моя совесть чиста, а что они не восприняли меня всерьез и надеются на быстрый чудесный результат — уже не моя вина… Хотя не исключено, что все же моя проблема.

Вечером, после тренировки, я пошел в город: в магазинах затарюсь чем-то полезным, пока еще можно, да послушаю, что люди говорят, потому как телевидение под контролем захватчиков, из-за границы сигнал ловится плохо, видимо, опять же стараниями свартальвов, а «сеть» — местный аналог интернета — уже вырубили. Так что с новостями будет туго.

Походив по магазинам дотемна, я разжился приличным запасом лапши быстрого приготовления. Не рамэн, конечно, и не соба, но тоже ничего, особенно с учетом того, что настоящей, правильно приготовленной лапши из гречневой муки в этом мире не найти. Если нормально сдобрить морепродуктами — получается вполне приличное блюдо.

Я вздохнул. Человек так устроен, что больше всего ему хочется того, чего нет. Очень показателен в этом плане один характерный диалог малыша и мамы, в котором малыш спрашивает, мол, если ли у нас чай? А кофе? А сок? А кисель? Он задавал свои вопросы до тех пор, пока мама отвечала, что есть. Но стоило малышу узнать, что у них нет компота, как он сразу же разревелся: компотика ему захотелось. Запретный плод сладок, в прошлой жизни я не считал собу, рамэн, онигири, суси, короккэ и прочие блюда японской национальной кухни чем-то деликатесным. Вот кухни других народов — это экзотика, а японская традиционная еда — просто еда. Обыденная, привычная. Но вот теперь именно ее, обычной японской пищи, мне не хватает больше всего.

А с морепродуктами что-то не заладилось: свежей рыбы нет, креветки только мороженные, кальмар, нарезанный полосками — почти закончился. Ответ я получил у продавца одного из магазинов: порт закрыт. Свартальвы запретили выход в море, опасаясь, что рыбаки могут возить беженцев или оружие контрабандой, и город, живший за счет порта и морских промыслов, внезапно оказался без морепродуктов.

На улице в этот момент прошел патруль, и я испытал жгучее желание взять что-то из припасенных спецсредств и кинуть в первого встреченного оккупанта.

Неся сумки с лапшой, креветками и двумя пакетами кальмара, я пошел обратно, и по пути завернул в «т'лали» — довольно специфическое заведение, характерное только для Кортании, и специализирующееся на множестве разновидностей «т'ла» — супа, состоящего из густой пряной мучной похлебки с обязательным традиционным набором специй и «начинки», в качестве которой используются совершенно разные ингредиенты, причем обязательная «фишка» заключается в том, что «начинка» супа — непременно готовое отдельное блюдо, пригодное к употреблению и без похлебки.

Второй особенностью т'ла является тот факт, что он готовится обязательно двумя людьми: мужчина готовит похлебку, женщина — блюда-наполнители. При этом оба повара обязаны состоять в близком родстве: муж и жена, брат и сестра, отец и дочь либо сын и мать. В заведениях «т'лали» также существует и другое разделение обязанностей: приветствовать гостя и принимать оплату может только мужчина, непосредственно готовивший похлебку, а подавать — сугубо женская обязанность. Причем, если женщин две или больше — допустим, жена и дочь, как в данном случае — то они обязаны готовить разные блюда-начинки и разные закуски, и каждая может подавать только ею же сготовленное.

В этой «т'лали» ежедневно подавали два супа, один — всегда и неизменно с бобами либо с мясом, либо с сыром, второй же мог быть каким угодно и повторялся нечасто: в Кортании бытует поговорка, что хорошая жена может готовить т'ла целый месяц, ни разу не повторившись.

Я имел обыкновение заглядывать в это заведение, но далеко не оттого, что мне нравились эти супы. Нет, блюда всегда вкусны и питательны, но вкусного и питательного на свете много. Здесь же было кое-что еще, чего нельзя купить ни в одном супермаркете: приверженность традициям. Суп т'ла готовится неизменно вручную, неизменно из свежих продуктов и с полным соблюдением ритуала. Еще пятьдесят лет назад, по словам хозяина, такое заведение стояло практически в каждом квартале, но к тому времени, как я приехал в Кортанию, в Гиате на весь город осталось всего шесть т'лали, если не считать ресторанов, где можно было отведать и т'ла на любой вкус. Однако мастеров, которые всю жизнь готовили только это блюдо и совершенствовались с отрочества до последних дней, становится все меньше.

И пусть сам по себе традиционный кортанский суп для меня ничего не значил — еда как еда — но семейство, уже в десятом поколении специализирующееся на готовке т'ла, казалось мне ближе, чем другие кортанцы, а их непритязательное с виду одноэтажное заведение я сравнивал с чем-то вроде бастиона традиций, упрямо стоящего против напора вихря прогресса. Конечно, кортанские традиции не имеют ничего общего с японскими, но благодаря этой приверженности я усматриваю в хозяевах родственные души.

Внутри — полумрак, запах специй и негромкий говор посетителей. Суп т'ла в Кортании — что-то сродни рису в Японии или хлебу у славян: священная еда. Это блюдо подают гостям, им угощают лучших друзей, его подносят тому, у кого просят прощения. При употреблении т'ла не принято ругаться, сквернословить и громко говорить, хотя, как ни странно, допускается чавкать и шумно хлебать из чашки, в которой этот суп подается. В какой-то мере я и тут усматриваю эхо моего дома: в Японии за столом принято поглощать еду бесшумно, но характерный звук, сопровождающий процесс всасывания длинных нитей рамэна, является исключением.

Подошел к прилавку, поздоровался с хозяином и сразу заметил, что он мрачен.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Ага, — кивнул он, — случилось. Если вы не знаете последних новостей — у нас по городу, да и вообще по стране, ходят серолицые длинноухие гости, которых, я уверен, никто из нас не звал. Как тут не печалиться? И вот — мясо выросло в цене, сыр вырос в цене, бобов у нас, конечно, целый подвал, но теперь случилось то, чего мне отец, умирая, пожелал избежать… Готовить т'ла из одних бобов. Как тут не печалиться? И уехать бы — но ведь т'ла за пределами Кортании не знают и не едят, кому мы там будем нужны?!

Я пожал плечами.

— Не печальтесь. Свартальвы тут не навсегда.

— Хотелось бы верить, да не верится… Эти уж если во что-то вцепятся — не отдадут…

— На самом деле, их мало и они тоже смертны. Я одного вчера подержал за горло — горло как горло. Такое же, как у людей.

Он посмотрел на меня недоверчиво:

— И вас после этого не убили, господин Куроно?

Улыбаюсь в ответ:

— Я что, выгляжу мертвым? Конечно, второй раунд остался за ними, но все еще только начинается. Помяните мое слово: они тут ненадолго. Заняв Тильвану и Кортанию, свартальвы создали острие, направленное на Аквилонию, Мааженту и Ровию. И эти страны смотреть сквозь пальцы не будут. Аквилония, которая на своей территории никогда не воевала, сейчас впервые стоит перед такой перспективой, и поверьте, что ей она не нравится.

В меню были стандартный суп с бобами и сыром — видимо, на последних запасах — и суп с морепродуктами. Я заказал второй, получил из рук хозяйки тарелку и мисочку с закусками и устроился за ближайшим столиком.

Тут человек, вошедший сразу же за мной и все это время стоявший позади меня, тоже получил свой суп и двинулся прямиком к моему столику. До этого момента я на него совершенно не обращал внимания, но вот теперь меня насторожил его выбор: столики, никем не занятые, есть.

И предчувствие меня не обмануло.

— Добрый вечер, сэр Куроно, — сказал он с легким аквилонским акцентом.

Я отправил в рот первую ложку супа и смерил его недобрым взглядом:

— Я вам не «сэр» уже семь лет как, если вдруг забыли, подозрительный господин с аквилонским акцентом.

— Эм-м-м… Как угодно, господин Куроно. Чисто между прочим, ваше дворянство так и не было аннулировано, потому…

— Мне плевать. Что вам от меня нужно?

— Кхм… Быка за рога? Ладно. Вам известно, что, так сказать, рейс, с которым вы отправили вашу жену, не перебрался через границу?

Я кивнул.

— Знаю. И?

— Что вы собираетесь делать?

Я отправил в рот ложку супа и хорошенько его рассмотрел. Выглядит обычно, одет хорошо, усики франтоватые… Чем-то напоминает какого-то из тех шпиков из аквилонской службы безопасности, с которыми мне пришлось иметь дело в прошлом. Ну да, он ведь наверняка шпик.

— Вам какое дело?

Шпик чуть помолчал.

— Честно говоря, меня посетило чувство, что вы… или не нуждаетесь в помощи, или принципиально не хотите получить ее от… меня.

— Считайте что угадали. Я не нуждаюсь в помощи, особенно от вас.

Он снова немного помолчал, обдумывая услышанное.

— Рискну предположить, что вы предпочли договориться со свартальвами… Им нужно от вас то же самое, что было нужно Аквилонии?

— Ба, да вы снова угадали. В имперские шпики наконец-то стали набирать сообразительных людей?

— Видимо, я все же не слишком догадлив, — ответил собеседник, — потому что был уверен, что уж если вы из принципа не учить кого прикажут пошли во все тяжкие и сбежали из страны, пожертвовав блестящими перспективами, то свартальвов тем более учить не согласитесь…

Я криво улыбнулся:

— Похоже, я переоценил ваши умственные способности. У них моя жена, помните, нет? Свартальвов учить или не свартальвов — без разницы, выбора-то не осталось.

— Тогда не совсем понятно, почему вы отказались от помощи в деле освобождения леди Горданы.

— Потому что ваша помощь — не бесплатна. Угадал? И взамен вы захотите, чтобы я вместе с ней вернулся в Аквилонию и учил имперских псов тому, чему согласился учить свартальвов, угадал?

— А разве учить людей не лучше, чем свартальвов?

— Нет, — покачал головой я, — не лучше. Хотя бы потому, что свартальвы меня переиграли, нашли мое уязвимое место. В то время как ваш император — ну или его правая рука — оказался болваном. Он не только не смог понять, что тогда, в Аквилонии, я был неуязвим, но даже сделал все от него зависящее, чтобы я таким и остался. Мне мой дед намекнул, что я даже жениться не смогу, не согласившись на условия пфальцграфа Гронгенберга. Если бы Гронгенберг понял, что «нет» значит «нет» — я бы сейчас жил в Аквилонии и не учил бы свартальвов, и Гордана тоже осталась бы там. Но теперь я учу врага, а император лишился сильной магессы пятого уровня, которая сбежала не только ради меня, но и ради своей свободы. Он тупица, ваш император, понимаете это? И потому я предпочитаю учить свартальвов: раз уж я должен кого-то учить, пускай приз достанется сильнейшему, тому, кто его заслужил.

Агент вздохнул.

— Я понял. Что ж, мне ожидать визита свартальвов по мою душу, раз вы на их стороне?

— Пф-ф-ф… Я не на их стороне, сплю и вижу, как они отсюда вылетают, получив пинка под зад. Но вы можете не мечтать, что я соглашусь вернуться в Аквилонию.

— Знаете, — сказал он, — ваши сны могут стать реальностью. Свартальвы оказались слабее, чем мы думали, они сумели взять под контроль только половину страны. Границы, правда, перекрыли, но Реданское плато и Реданские горы — под контролем кортанской армии. Точнее, того, что от армии осталось — но пока свартальвы не могут справиться и с этим.

Я нахмурился.

— А разве они не захватили всю страну в считанные часы?

— Свартальвы так говорят, чтобы скрыть свою слабость, а вы в информационной изоляции. На практике многие слухи не подтвердились, в частности, поразившие нас вначале сведения о наличии у них множества магов седьмого уровня оказались только слухами. Мы знаем доподлинно только об одной «семерке», но пока неизвестно, кто это… Ладно, с возвратом в Аквилонию я все понял — но как насчет немного посодействовать нам в деле освобождения Кортании?

— В разумных пределах если.

— Уже что-то. Раз вы контактируете со свартальвами — попытайтесь узнать что-то о «семерке». Любые сведения важны.

— Поглядим.

— И второе… Сколько времени надо учиться у вас, чтобы освоить ваши секретные техники и суметь обучить им других?

— Годы. Много лет. Другими словами, если вы выставите свартальвов быстро, они не смогут ничего у меня перенять, вас это интересовало?

Он кивнул.

— Именно это. Что ж, хоть какие-то хорошие новости. В общем, мне пора, но периодически сюда будет приходить есть суп человек в берете, одетом задом наперед. В это же время. Он будет нашим связным.

— Ладно, — согласился я и принялся за собственный суп.

На следующий день свартальвов стало на одного меньше: Рунтинг не приехал.

— Минус один? — спросил я у Альтинга.

— Он в госпитале, — развел руками Кэр-Фойтл, — сможет заниматься только завтра.

Я приподнял бровь:

— И что с ним?

— Руку сломал… Мы обсуждали отчет о вашей демонстрации разбивания кирпича при помощи неизвестной пустотной техники, которую вы устроили семь лет назад в Аквилонии… Рунтинг убеждал нас, что нет никакой техники, а мы считали, что кирпич прочнее руки и без какого-то секрета его не разрубить ладонью… В общем, Рунтинг попытался разбить кирпич и сломал руку.

— Вполне ожидаемо от высшей расы, — пожал плечами я.

В этот раз я погонял их гораздо жестче, а потом устроил им, уже основательно вымотанным, спарринги. Главным образом, меня интересовала их система рукопашного боя, но тут открылся один маленький сюрприз: команда разбиться на пары и провести учебные рукопашные бои вогнала всех моих учеников в ступор. А когда я понял, в чем дело — сам оказался на грани ступора.

У свартальвов попросту нет системы безоружного боя.

Никакой.

Совсем никакой.

Вообще.

Все то, что у них называлось армейской рукопашкой, вертелось вокруг какого-либо оружия. Применение холодного оружия, своего автомата, саперной лопатки, каски в качестве оного и против противника, вооруженного холодным оружием, автоматом, заряженным или разряженным, саперной лопаткой, а также против мага, в самом крайнем случае — приемы безоружного бойца, заточенные на противостояние вооруженному противнику и отбор оружия у врага.

Но рукопашный бой невооруженного бойца против невооруженного бойца был тем случаем, который система армейской рукопашки свартальвов не рассматривала в принципе, и потому мои ученики, стоя друг перед другом с пустыми руками, совершенно растерялись: у них не было ни оружия, чтобы применить, ни вооруженного противника, чтобы это оружие у него отнять.

— Ну и как это понимать? — искренне удивился я.

Альтинг развел руками:

— А что непонятного? Бывает, что один из противников утерял свое оружие, это дело редкое, но обычное. А где на войне могут встретиться двое безоружных?!

— А если оба потеряли?

— Если я потеряю оружие — отступлю и вооружусь, где и чем смогу. И мой противник поступит так же, он же не идиот наступать вообще с пустыми руками. На войне не могут встретиться двое безоружных. Двое без патронов — могут. Вооруженный гнаться за безоружным — может. Двое безоружных? Не представляю себе такой ситуации. И создатели нашей рукопашки, видимо, тоже не смогли. Вы поймите, учитель: у нас нет таких варварских забав, как ваш бокс. У нас не бывает пьяных драк, вы можете прожить среди нас всю свою коротенькую человечью жизнь и ни разу не увидеть свартальва, пьяного до потери самоконтроля, у нас от выпивки могут заплетаться ноги, но не мозги. Уж тем более мы не пускаем в ход кулаки в гневе. Мы — высокоразвитый народ, у которого нет обыкновения драться, особенно голыми руками. В самых крайних случаях — дуэль. В запредельных — хладнокровное убийство исподтишка. Но в любой ситуации, когда один свартальв начинает сводить счеты с другим — он использует магию либо оружие.

— Хм…

— Вот именно. Потому ваш «путь пустой руки»… ставит нас в тупик, так скажем. Мы понимаем и ценим вашу способность поразить голой рукой мага, неуязвимого для пули, мы допускаем, что сбить с ног вооруженного врага быстрым ударом может оказаться лучше, чем бороться с ним за его автомат или саблю, но… вот эти спарринги — они бесполезны. В чистом виде умение драться кулаками против кулаков может пригодиться мне только в том случае, если я потеряю оружие и повстречаю противника, который тоже потерял свое и тоже умеет драться. То есть — практически никогда.

Я криво улыбнулся.

— А мне вот пригодилось совсем недавно, для завоевания уважительного отношения к моей персоне, помнишь?

— Угу. Только я не могу себе представить, как избиваю свою сестру или любого другого вышестоящего с целью завоевать уважение.

Тут вставила слово Тантиэль:

— Вы поймите нас правильно: в рукопашном бое, с нашей точки зрения, пользы нет. Удар кулаком для нас стал неактуален в тот скрытый мириадами прошедших лет миг, когда первый свартальв научился использовать оружие. Это произошло задолго до того, как луна нашего прежнего мира перестала вращаться. Учиться бить кулаком имеет смысл только в том случае, если этот удар будет работать против мага. Или против противника с оружием, с эффективностью не меньшей, чем приемы отбора оружия. Но, тренируясь вот сейчас друг на друге, мы отрабатываем ситуацию, которая вряд ли случится хоть с одним из нас, а я подозреваю, что после ударов по этим кожаным мешкам вы скажете нам бить друг друга… Я не уверена, что это научит нас противостоять магам и использовать пустотный щит. Вы не объяснили, какая тут взаимосвязь, а мы сами не поняли.

— Бить друг друга?! — выпучил глаза Вейлинд. — Что за бред!

— Час на кулаках, — ответил я и снова посмотрел на Тантиэль: — я объяснял, какая тут взаимосвязь. Она зашифрована в слове «пустой», помните, что я говорил?

— Про освобождение от злобы и эгоизма и адекватную реакцию? Помним, конечно. Что отсутствие злобы положительно сказывается на применении пустотного щита — и так всем понятно. Но непонятно, как рукопашный бой поможет избавиться от нее. Как по мне, то битье друг друга приведет к обратному результату…

Я вздохнул.

— Вопросы — это хорошо. Правильные вопросы — еще лучше. Проблема — или скорее преимущество — в том, что я не теоретик. Я практик. Все, что я могу, умею и знаю, все, чему я учу — я постиг на практике. Ладно, открою вам неожиданный секрет… — тут они все навострили и без того острые уши. — Путь пустой руки был придуман людьми, напрочь лишенными магического дара, и для людей, не владеющих магией. То есть, изначально это боевое искусство рассчитано на не-магов, дерущихся с не-магами. А то, что практикующий эту дисциплину маг-единичка также может использовать пустотный щит с непостижимой для других эффективностью, я сам узнал, только когда тренер семьи Сабуровых, К'арлинд, начал обучать меня пустотному щиту. Потому прогресс пустотного щита на пути пустой руки — это не целенаправленный результат, а всего лишь сопутствующий. И что касается пробивания магических щитов — в пути пустой руки нет такой техники. Само искусство на высоких уровнях мастерства во многих аспектах обращается к внутренней энергии бойца, но напоминаю: оно было создано до того, как в мире появилась магия. И то, что я с легкостью пробиваю щиты магов четвертого-пятого уровней — всего лишь сопутствующий результат. Полагаю, теперь вы знаете все. Либо прогресс по пути пустой руки, в муках, страданиях и непрерывной борьбе с самим собой и своими недостатками — либо можете больше не приходить, потому что ничем иным я помочь вам не могу. Изучить отдельно то, чего вы хотите — невозможно.

Уфф. С одной стороны, я сказал слишком много, с другой — я должен был обрисовать ученикам перспективы, чтобы они поняли, каков путь их ждет. Однако сразу же стало ясно, что они по-прежнему далеки от понимания.

— Хорошо, — кивнул Альтинг, — тогда сразу же вопрос. Как долго мы должны учиться, чтобы в качестве побочных результатов получить мастерство пустотного щита и пробивания щитов?

Я тяжело вздохнул. Ладно, по-хорошему не дошло — придется расписывать подробнее, слегка исказив и подмешав в историю этого мира историю моего собственного.

— Расскажу вам немного о прошлом, потому что с ходу на этот вопрос не ответить. В древности среди мастеров пути пустой руки — тогда это называлось словом из забытого ныне языка, «каратэ» — возникло обыкновение давать своим ученикам цветные пояса, обозначающие уровень их мастерства. Разные мастера практиковали разные цвета — у кого-то это были красные-синие-зеленые, у других — более приземленные белые-желтые-красные-коричневые…

— Простите, учитель, — вставила Тантиэль, — а в чем приземленность этих цветов?

— Белый — ученик только начал заниматься, его пояс чист. Желтый — белый пояс пожелтел от пота. Красный цвет — ученик занимается долго, и его пояс покраснел от крови. Коричневый — цвет многократно испачканного кровью пояса. Но все эти градации разных мастеров неизменно венчал черный пояс — пояс мастера. У черного пояса было девять градаций, так называемых данов, но даже первый дан свидетельствовал об очень выдающихся успехах и о том, что носящий его — мастер рукопашного боя. Так вот, хотя цветные пояса носили утилитарный характер — чтобы ученики и учителя наглядно понимали уровень носящего — со временем черный пояс мастера стал статусной вещью среди людей, далеких от каратэ. Черный пояс не носили в повседневной жизни, но по простой фразе «у него черный пояс» всякий сразу понимал, что с владельцем пояса шутки очень плохи. Черный пояс поднимал хозяина в глазах других, и многие тоже хотели получить черный пояс. Так вот, мы подходим к ответу на твой вопрос, Альтинг. Был один мастер, который на вопрос «учитель, а сколько надо заниматься, чтобы получить черный пояс?» или «когда я получу черный пояс?» отвечал: «Никогда». И сразу такого ученика прогонял, как безнадежного.

У моих учеников начали вытягиваться лица, и без того довольно изящно-вытянутые, картинка получилась забавная.

Я обвел их взглядом.

— Никто так и не понял, почему? — И по глазам прочел: нет, они не поняли. — Ладно, разжую, хотя вы, высшая раса, должны были схватить на лету… Пояс — это не самоцель. Это всего лишь внешний признак. Этикетка. А цель — самосовершенствование. И по мере того, как ученик становился все лучше, сильнее и совершеннее, учитель помечал его цветным поясом, чтобы другим ученикам и другим учителям, к примеру, на турнире, было сразу видно уровень бойца. Но люди, которые приходят целенаправленно за поясом, получить его не могут, потому что изначально идут не туда. У них не та мотивация. Не то мировоззрение. Не та цель. Вся парадоксальность черного пояса в том, что получить его может лишь тот, кому он сам по себе не нужен, а тот, кто его хочет получить — не получит. И то же самое с вами. Как пояс — внешний признак мастерства, так и техники пустотного щита и щитобойного кулака — всего лишь последствия вашего мастерства и просветления, причем только одни из многих приятных последствий. И потому ответ на твой вопрос, Альтинг — «нисколько». Желая лишь научиться поражать мага кулаком, ты никогда этому не научишься. Желая повысить свой статус — не повысишь.

— Хм… — протянула Тантиэль, — а если я спрошу, сколько лет мне понадобится, чтобы достичь вашего нынешнего уровня мастерства?

Я поднял вверх указательный палец:

— А вот это уже правильная постановка вопроса. И на него я отвечу, что начал в четыре года с пятисот ударов в день руками и столько же ногами. И тренировался всю жизнь, и продолжаю и сейчас. И буду тренироваться всю жизнь. И даже если в природе не останется магов, которые могли бы поразить меня магией или устоять перед моим ударом — я все равно буду продолжать тренироваться, потому что бои с магами — не цель. Цель — лишь желание стать лучше, чем я есть в тот или иной момент, а не тщеславие и не жажда силы и крутости… Вы — не люди, а свартальвы, ваших физиологических и душевных возможностей я не знаю. Но за восемнадцать-девятнадцать лет почти любой человек может подняться до очень высоких пределов. Полагаю, что и вы сможете, если очень захотите. Но способа сразу прыгнуть из грязи в князи — нет. И если вы хотите всего лишь повысить свой статус, либо улучшить свою выживаемость на поле боя — то не получите желаемого. Вы должны захотеть стать лучше — не ради других, но ради себя. Сильнее, ловчее, выносливей, быстрее, искуснее, сдержанней, хладнокровней, спокойней, увереннее. И тогда вы получите все те преимущества, которые логически следуют из всех этих качеств. Включая мастерское владение пустотным щитом и сокрушающим ударом.

Повисла тишина, затем свартальвы начали переглядываться.

— Мы хотели бы посовещаться, — сказал, наконец, Альтинг.

— Совещайтесь, — безмятежно согласился я.

Они сгрудились посреди двора и принялись вполголоса переговариваться на своем языке. Я поймал себя на мысли, что слышу говор свартальвов впервые: до этого мне приходилось только ловить фразы и словечки, которые альв Тэйон, магистр-целитель Дома Сабуровых, говорил сам себе под нос, да пару раз слышал, как он говорит по телефону с другим альвом. Речь светлых альвов плавная, мелодичная и очень быстрая, точнее, у них крайне коротки паузы между словами, отчего речь альва кажется одним длинным словом-скороговоркой. И на языках людей они говорят в той же манере: неизменно безукоризненно и без акцента, но и без пауз. Вернее, они пытаются делать паузы специально для собеседников-людей, но их речь все равно кажется скороговоркой.

А вот у свартальвов все как-то наоборот. Голоса и слова также довольно мелодичны, но манера произносить их иная. Они буквально чеканят каждое слово, и если попадается в разговоре длинная быстрая плавная фраза — то заканчивается она особо подчеркнутой чеканкой последнего слова.

Совещались они минуты три, и в их разговоре проскакивали совершенно разные интонации и нотки: надежда, усталость, безнадега, энтузиазм. Причем, как мне показалось, одни и те же голоса меняли свое звучание — с усталости на энтузиазм и обратно — за очень короткие отрезки времени, а само обсуждение понемногу то ли накалялось, то ли эмоционально насыщалось. Интересно было бы понимать, о чем речь — просто чтобы узнать настоящий ход мысли свартальва, а не только то, что он озвучивает мне, чужаку…

В этот момент один из свартальвов, Т'Альдас, махнул рукой — абсолютно понятный жест, идентичный человеческому — и молча пошел на выход. Альтинг сказал что-то вопросительно и обвел глазами остальных. Пару секунд никто ничего не отвечал, затем Тантиэль что-то сказала с интонациями ответа вопросом на вопрос и меланхолично пожала плечами. Они все снова начали переглядываться и пожимать плечами.

Альтинг повернулся ко мне.

— Т'Альдас решил, что это пустая трата сил и времени, — сказал он, — а все остальные считают, что терять им так и так нечего. Мы остаемся.

— А ты сам что решил? — полюбопытствовал я.

— А я и так поднялся выше, чем это было возможно, и еще выше… вряд ли реально. Но мне уже самому стало интересно, что из всего этого получится. Я привычный к преодолению трудностей на пределе возможностей — отчего бы и не попытаться?

— Ну что ж, в таком случае — начинаем вот с чего. По очереди отрабатываем прямой удар в солнечное сплетение и блок. — Я показал им, как правильно блокируется сэйкен-цуки. — Один бьет правой, второй блокирует удар левой и сам бьет правой, а первый блокирует. Бить в полную силу и в полную скорость, строго по этим правилам. Цель — поразить соперника, не дав ему поразить себя. В стойку! Начали!

Было у меня опасение насчет Тантиэль. То есть, я-то знаю, что у альвов и свартальвов женщины не уступают в росте мужчинам и не считаются слабым полом — но дал о себе знать стереотип из прошлой жизни. А опасался я совершенно напрасно: стоя в паре с Вейлиндом, она держалась вполне уверенно, быстро блокируя его удары и вполне сносно нанося собственные.

Минут через пять свартальвы начали выдыхаться, при этом никто никого из них так и не смог хорошенько достать: их физические данные оказались более или менее равными, у темных эльфов, как и у светлых, примерно одинаковые рост и телосложение, и такого разнобоя, как у людей, чей рост может быть от полутора метров до двух с гаком, нет.

Я дал команду отдыхать, и Тантиэль, чуть отдышавшись, заметила:

— Честно сказать, мне как-то слабо верится, что вот такие занятия позволят мне избавиться от злости и ярости. Пока что я малость сердита на Вейлинда — достал меня пару раз вскользь. Уверена, он зол на меня по той же причине…

Я поднялся с помоста, ушел в дом и вернулся, неся в руке бо — гладкую деревянную дубинку длиной сантиметров шестьдесят, изготовленную мной собственноручно для самозакалки.

— Выстраивайтесь вон там в цепочку, — велел я и протянул бо Тантиэль: — по моей команде ты подбегаешь ко мне и бьешь, затем как можно быстрее возвращаешься к остальным, передаешь дубинку следующему, а сама становишься в конец. И так будете передавать эстафету друг другу…

— Куда бить? — уточнила Тантиэль.

— Куда душе угодно. Твоя задача — ударами причинить мне боль. Кто из вас хорошо владеет техникой пустотного щита и чувствует его у других?

— Я, — сказал Альтинг, — я могу применить его дважды подряд… при удачных обстоятельствах.

— Отлично. Ты будешь стоять возле меня и считать, сколько раз я его применю.

Они выстроились, как было сказано, даю отмашку:

— Начали!

Тантиэль весьма резво, особенно для уставшей, подскочила ко мне и ударила просто и бесхитростно, сверху вниз. Я блокировал удар поднятым над головой предплечьем: неплохо бьет. Ощутимо.

Тантиэль передала «эстафетную палочку» Вейлинду — и дальше пошло-поехало. Первые круга три я просто блокировал удары, затем начал периодически применять щит. К седьмому кругу ученики уже тяжело дышали.

— Это невозможно, — сказал, наконец, Альтинг.

— Что невозможно?

— Одиннадцать раз. Одиннадцать сотворений щита. За пять минут. Невозможно…

Я пожал плечами:

— В шестнадцать, сражаясь с магом пятого уровня в бою на смерть, я использовал пустотный щит четыре раза. С тех пор прошло семь лет, и я не потерял из них впустую ни одного дня. Простой жизненный совет: никогда не говорите «невозможно», говорите «невозможно для меня». Потому что невозможное для вас запросто может оказаться возможным для других. А теперь вернемся к вопросу злости. Вы били изо всех сил, старались, и некоторые удары были болезненными. Но по количеству применений щита вы уже понимаете, что таким образом меня нельзя ни разозлить, ни вывести из себя. Если вам и удастся вызвать во мне какую-то эмоцию, то это будет разве что смех. Не над самими ударами — над вашей наивностью. Я закалял свое тело ударами дубинки побольше этой, множеством ударов. Что такое ваши удары для меня? Всего лишь еще полсотни после многих тысяч. И после лет обучения у меня вы сами будете смеяться над теми, кто попытается причинить вам боль, ведь они уже не смогут удивить вас никаким ударом.

Тут я, конечно, немного покривил душой: я закалял себя ударами бейсбольной биты в прошлой жизни, и прямо сейчас телу Реджинальда этой закалки не хватило, чрезвычайно мощного мышечного корсета я наработать не успел. Мое нынешнее физическое состояние великолепно с точки зрения обычного человека, но даже это — ерунда против моих возможностей в прошлой жизни. И некоторые другие вещи, например, стоять на верхней стороне пальцев с другим человеком на спине, я пока еще не могу — и смогу нескоро. На это нужны многие годы, начиная с раннего детства, здесь же у меня было всего-то почти восемь лет. Впрочем, наработанная в прошлой жизни стойкость к боли меня очень выручила.

Но свартальвов я впечатлил даже тем, чего успел достичь и за столь малое время: одиннадцать сотворенных пустотных щитов — результат за пределами мыслимого для кого бы то ни было, в какой-то мере я и сам немного удивился, так как раньше никогда не проверял себя.

Ученики молча переглядывались, на их лицах я видел напряженную работу мысли. Они уже прикидывают, какие дивиденды, помимо непосредственной выживаемости, можно поиметь с подобного мастерства… Но, разумеется, даже близко не представляют, какой путь им придется пройти к подобному результату: такое словами, в общем-то, не описать.

— Вы только сильно губу не раскатывайте, — посоветовал я, — мечтать можно, но только если осторожно, чем выше подниметесь в мечтах — тем больнее большинству из вас будет падать: сей путь пройдет лишь достойный. И пока я сильно опасаюсь, что это не про вас. Занятие окончено.

Вейлинду я мысленно записал одно очко: после моих слов он молча и без напоминания опустился в стойку на кулаках. Остальные потянулись на выход, у ворот оборачиваясь и отвешивая мне положенный поклон, только Альтинг задержался возле меня.

— Учитель, а когда это вы успели подраться с магом пятого уровня? — спросил он вполголоса. — Нашей разведке известно о двух поединках с четвертыми уровнями, один в Аквилонии, второй уже в Гиате, с проверяющим…

Я пожал плечами.

— Там дело так сложилось, что мы оба были заинтересованы сохранить поединок в секрете. Впоследствии об этом узнал дополнительно очень узкий круг людей, к которым у разведки свартальвов, как я понимаю, подхода не нашлось.

— Оба? Поединок же был насмерть?

— Я его добивать не стал. Решил, что нескольких переломов с него хватит.

Тут я тоже немного слукавил: не уверен, что тогдашний я смог бы победить Акселя без помощи подарка матери, амулета с миниатюрной ослепляющей гранатой внутри. Однако сейчас я в куда лучшей форме.

Альтинг тоже вышел, поклонившись напоследок, снаружи хлопнула дверца бронеавтомобиля свартальвов. Я чуть поморщился: они будут отсвечивать возле моего дома еще целый час, пока Вейлинд отбывает свое наказание, это мне ни к чему. Впредь придется наказывать провинившихся другим путем, более быстрым и более жестким.

Один из уроков, полученным мной в Аквилонии — о мерах воздействия. Если определенное воздействие не позволяет добиться результата — надо усиливать или заменять на более эффективное.