Око Гора

26 Осирис Хоремхеб (1335 до н. э.)

День 3-й, второй месяц всходов

Первым я нашел Пагоша – он лежал лицом вверх в луже крови, вытянув одну руку. Вторая рука все еще держалась за перерезанное горло, словно он пытался закрыть рану, чтобы кровь – а вместе с ней и его ка – не покинули тело.

Как только я понял, что Пагоша не стало, я посмотрел по обе стороны дорожки, в поисках Асет. Не знаю, наверное, ожидал увидеть ее в таком же состоянии. Но на запеченной солнцем земле не осталось ни следа, чтобы понять, куда они направились. Наверняка было несколько человек, иначе Пагоша не победить. Я снова посмотрел на него и заметил, что кровь еще не впиталась в твердую утоптанную землю. Значит, убийство случилось всего за несколько минут до моего появления. Конечно, приди я раньше, я ничем не смог бы помочь – после такого разреза никому не выжить, даже Пагошу.

Я знал, что он давно велел бы мне бежать дальше, но мне не давала покоя его вытянутая рука – словно он протянул ее к Амону, прося о помощи. Но это было не в его духе, так что я сел рядом, посмотреть, куда он показывает, поднял глаза и увидел цветные флажки на башнях-близнецах огромных столбов Хоремхеба. Желчь и злоба подкатили к горлу, я вскочил и побежал, умоляя Тота сделать так, чтобы я нашел ее, пока еще не слишком поздно, и не в таком же виде, как Пагоша.

И я бежал, не сбавляя шага, пока, наконец, передо мной не возник храм. На площадке перед громадными воротами было пустынно, и мне показалось, что там зловеще тихо. Тут издалека, словно эхо с другого края долины, послышался протяжный вопль. Плакальщики в Месте Истины, подумал я, или раненое животное.

Надо мной пронеслась тень, я задрал голову и увидел что-то – оно показалось мне силуэтом огромной птицы, распростершей в полете крылья на фоне яркого неба. Но вместо того, чтобы взмыть выше, она понеслась в мою сторону, как в тот день, давным-давно, когда Око Гора Тутанхамона отвесно полетел вниз.

И в этот раз я не мог ничего изменить.

Она ударилась о каменный парапет балкона, на котором по праздникам появляется бог, – упала поперек него. Потом как будто бы отскочила, ноги взметнулись в воздух, затем перевалилась через край, на внутреннюю сторону, на предназначенный для бога помост.

Не помню, как я взобрался на столб, но стражникам наверняка заплатили, чтобы они отлучились. Как я понимаю сейчас, наверное, из-за этого крепость и показалась мне слишком тихой. Вбежав внутрь, я бросился по спиральной лестнице, и проделал уже примерно полпути до двери, ведущей на балкон, когда заметил двух священников, спускающихся вниз, – они бежали так быстро, что сбили меня с ног.

Выпрямившись, я увидел карие глаза: то была женщина, все остальное лицо которой скрывала вуаль.

– Суну, ты опоздал. Его игра окончена.

У меня похолодела кровь, но я протиснулся мимо женщины, надеясь добежать до Асет, пока еще не слишком поздно. Вылетев на балкон, я увидел свою жену: Асет лежала на боку, ее правое плечо выдавалось вперед, а коленки были подтянуты к животу. Кровь сочилась из ступней, но в первую очередь я положил руку ей на шею, чтобы выяснить, жива ли она, и сердце мое подпрыгнуло от радости.

Я снял передник, разорвал его на полоски и обернул ее ноги, чтобы остановить кровь. Когда я ее перевернул, подложив под голову ладонь, чтобы не изогнулась шея, на тунике я увидел кровь, прямо под грудями, и осторожно поднял Асет на руки. Я был уверен, что сломано несколько ребер, встал и пошел вниз, следя за тем, чтобы ее ноги не задевали стены узкого прохода.

Только когда мы снова вышли на свет, я обратил внимание на левую руку Асет – она была невероятно искалечена и кровоточила, а пальцы были неестественно выгнуты. Два ногтя сорваны, остальные налились кровью и стали пурпурными, будто на них слон наступил, растерев плоть и раздробив кости.

Я попытался бежать, но из уголка рта Асет с каждым выдохом выходила розовая пена, и я понял, что пробито по меньшей мере одно легкое. Но она жива!

Дойдя до ворот Рамоса, я послал стражника за Рукой – только его я мог попросить незамедлительно привести Сенмута и Мену, а потом велел охраннику собрать достаточно человек, чтобы отнести Пагоша домой.

Мерит встретила меня у двери нашего жилища, увидела мою ношу и спросила:

– Мой муж у Осириса?

Я кивнул, ибо не мог вымолвить ни слова.

– Поспеши, – поторопила меня она, и повела к нашей спальне. Я положил Асет на лежанку, стараясь подложить подушки туда, где у нее были сломаны кости, и помолился Тоту, чтобы она не проснулась, прежде чем я поставлю их на место. С ребрами это, к сожалению, невозможно, но я должен придумать что-нибудь, чтобы она смогла дышать.

Мерит принесла одеяла, чтобы Асет не потеряла тепло, поскольку это жизненно важно, а также воду и чистую ткань, чтобы отмыть засохшую кровь. Я беспокоился из-за того, что Асет с таким трудом дышит, а еще я волновался, что Рука не сможет найти Сенмута, у которого больше опыта работы с внутренними повреждениями, возникающими от удара. И как хирург я с ним не сравнюсь.

Мерит вымыла израненные ноги Асет, а я тем временем занимался ее рукой, положив ее на высушенную воловью шкуру. Сначала я сделал все, что можно, чтобы выпрямить пальцы, хотя к тому моменту они уже настолько распухли, что были в два раза больше обычного, а из сорванных ногтей все еще сочилась кровь. Потом я примотал всю руку к шкуре полосками ткани, смоченными клеем, вываренным из копыт.

Сенмут привел и Небет, и я все им рассказал – где и как тело ударилось о парапет, а также остальные подробности; умолчал лишь о встрече с женщиной, давшей Асет жизнь, ибо за ее грехи не заплатить никому. Даже отцу Асет.

Сенмут убрал одеяло и приложил ухо к груди, слева, а потом послушал и с другой стороны. В полной тишине слышался лишь хрип Асет – наверное, все мы затаили дыхание. Мерит с Небет не стенали и не плакали, как это любят делать некоторые женщины.

– А она вообще приходила в сознание? – спросил он.

Я покачал головой:

– Даже когда я выравнивал кости в пальцах.

– Возможно, это из-за того, что ей не хватает воздуха. Жидкость в груди не дает легким наполниться. Можно лишь вставить полый тростник, но, Тенра, буду честен. Даже это не всегда приводит к успеху. Тростник может забиться кровью или слизью, или, возможно, легкое порвано настолько, что просто не может удерживать воздух.

– Тогда не станем тратить времени на разговоры. – Мерит принесла еще ткани и воды, Сенмут вымыл руки, а я очистил узкое длинное лезвие его собственного изобретения в пламени лампы.

Он пронзил правый бок Асет, на пять или шесть пальцев по ширине ниже подмышки, крепко прижимая тростник к плоскому лезвию, но чуть выше кончика. Таким образом, он одновременно проделывал отверстие и вставлял тростник. Асет один раз вскрикнула, скорее по-кошачьи, чем по-человечьи, и у меня к глазам подступили слезы. Как только лезвие дошло до грудной полости, через тростник хлынула кровавая жидкость, стекая в чашу, которую я держал наготове.

Сенмут извлек лезвие, а тростник остался торчать из бока, и он велел мне держать его. Потом обошел вытянутую руку Асет и встал рядом с головой, сжал ее челюсти, чтобы открылись губы, приложился к ней ртом и втолкнул в нее воздух, помогая дышать. Потом еще и еще, я сбился со счета.

– Что-то толкает назад, – сказал я. Сенмут велел мне понемногу вытаскивать тростник, пока он будет продолжать дуть ей в рот. К тому времени, как тростник вышел, дыхание уже не было таким шумным.

Когда Сенмут приложил к порезу ткань, чтобы приостановить кровотечение, мне пришлось сесть, пока в ноги не вернулись силы. Потом он помог мне перебинтовать ребра Асет, чтобы избежать дальнейших повреждений, после чего время поползло настолько медленно, что я задумался: может, Ра выбросил якорь за борт?

Асет наконец пошевелилась – всего лишь передвинула левую руку, и это движение вызвало второй мяукающий вскрик.

– Хороший признак! – прокомментировал Сенмут, но мне это показалось не таким однозначным. У нее задрожали веки, и наконец Асет открыла глаза.

Она смотрела в потолок, стараясь понять, где находится, потом попыталась вдохнуть. Лицо искривилось от боли, и я поспешил взять ее за руку. И заговорил мягко, чтобы не встревожить ее:

– Лежи тихо. Все хорошо. – Асет повернула ко мне голову. – Если тебе интересно, почему у тебя сдавлена грудь, то это потому, что Сенмут перебинтовал ее. Лучше не дыши слишком глубоко. – Она постаралась сжать мне пальцы. – Небет тоже здесь. И Мерит.

– А Мери? – вымолвила Асет.

– Она осталась у Хари с Тамин, не помнишь? – Я вздрогнул от страха, и у меня на загривке дыбом встали волосы – я ведь до этой минуты и не думал о дочери.

– Я ее принесу, – вызвался Сенмут, – чтобы вы убедились, что она в безопасности.

– А я буду присматривать за девочкой, пока ты не поправишься, – добавила Небет, у которой в горле стояли слезы.

Асет посмотрела мне в глаза:

– Ты должен… придумать… ее безопасность, – прошептала она. – От… – Асет попыталась пошевелить рукой, боль нанесла удар без предупреждения, в глазах промелькнул дикий отблеск. Она сделала движение, словно хотела подняться и посмотреть, что не так, и из груди вырвался крик. Тогда Асет упала назад, закрыв глаза, и Сенмут кинулся к ее груди, послушать.

– Нужно дать ей что-нибудь от боли – но немного, чтобы не замедлить дыхание. Детскую дозу мандрагоры, посмотрим, как она на это отреагирует.

Я был рад такому совету, и отлучился от жены лишь для того, чтобы принести необходимое снадобье. Когда Асет снова пришла в себя, я объяснил, что пальцы и ребра у нее сломаны, но она отказалась принимать мандрагору, пока не убедится, что с Мери все в порядке.

Через несколько минут Небет с Мерит вышли в сад, чтобы оставить нас наедине, но я не мог заставить себя расспрашивать жену, поскольку боялся, что это оживит воспоминания, которые лучше похоронить, – особенно если она видела, что сделали с Пагошем. Так что я просто держал ее за здоровую руку и тихонечко гладил – это была единственная ласка, которая не вызывала боли.

– Мама? – раздался через некоторое время голос Мери. Она сама подошла к нашей лежанке с широко раскрытыми глазами, серьезная. Понятно было, что Сенмут подготовил девочку к тому, что она увидит, и я взглядом поблагодарил его. Он кивнул и на некоторое время куда-то вышел.

– Иди сюда… сладкая, – Асет высвободила руку, за которую я ее держал, и потянулась к Мери. – Мне надо… всего… несколько дней… отдохнуть. Ты пойдешь к Небет… пока…

– Пока я за тобой не приду, – закончил за нее я. – Ни с кем другим из дома Мены не уходи, поняла?

– Даже с Пагой? – спросила Мери, глядя на меня.

– Пага с Осирисом, – прошептала Асет. Значит, она знает.

– Правда? – Когда мать кивнула, по лицу Мери сразу потекли слезы. И тут же они появились и у меня на глазах, и я отвернулся, ибо понял, что больше не увижу невозмутимого лица Пагоша, и мне не придется гадать, что кроется за его немногочисленными словами. Камня, на которые я все эти долгие годы опирался, не стало.

– Не стыдно… плакать по тем… кого любишь. Я тоже плачу. Часто. – Асет говорила это и Мери и мне, так что я повернулся обратно, чтобы она видела, что и я скорблю.

После того как Небет и Сенмут увели Мери, Асет проглотила корень мандрагоры и наконец задремала. Но я все еще держал ее за руку, чтобы она знала, что я рядом, даже когда она спит. Или, может быть, я верил, что смогу помешать Осирису забрать мою жену, если он этой ночью снова придет.

Далее мои воспоминания затуманиваются, но в какой-то момент той ночью я повернулся и увидел Рамоса, смотревшего на бледное лицо дочери, и его глаза горели яростью. На лбу выступили пульсирующие вены. И я тут же понял, что жрец видел и труп Пагоша.

– Они оставили доказательство своей трусости над воротами бога, – сообщил он, не отводя глаз от искалеченной руки дочери. – Камень размером с человеческую голову. Нож они к ней тоже прикладывали?

Я рассказал, что сделали с ее ногами, и тут же пожалел об этом. Когда Рамос увидел кровь, проступившую через повязку, он тут же развернулся и вышел из комнаты.

Когда Ра уплыл на запад умирать, Мерит принесла мне кувшин вина, хлеба и фиников, поскольку знала, что я не усну. Подозреваю, что и она не сможет заснуть, так что я попросил ее посидеть немного со мной.

– Твой муж старался спасти ее, даже когда ка оставил его тело, – сообщил я, и объяснил, как узнал, что искать надо у храма.

Мерит кивнула:

– Асет его изменила, сделала мягче.

– Не только Асет, – добавил я. – У него даже голос менялся, когда он говорил о тебе.

– А мне он однажды сказал, что до того, как появился ты, он не доверял до конца ни единому человеку.

– Хочешь, чтобы я проводил его в Пер-Нефер?

– Рамос отвез его туда час назад, но мне пригодится твой совет, Тенра. Мой господин предложил нам место в его собственном вечном доме. И оказаться с Верховным Жрецом Амона – это действительно большая честь, но… мы хотели отдельное место, чтобы остаться вместе, когда придет и мое время.

– Мерит, в этом ты должна прислушаться к своим желаниям, или к желаниям Пагоша, насколько ты их знала, а не к кому-либо еще. – Тогда она впервые позволила слезам пролиться, но ненадолго. Мерит не высказывала страха за Асет, из доброты ко мне. – Я буду рядом, – сообщила она, поднимаясь со стула, но остановилась, чтобы добавить: – Верховный Жрец приказал повесить четырех человек за ноги на воротах бога, как предупреждение остальным, кто вздумает оставить свой пост. Грифы уже выклевали им глаза.

Итак, началось. Рамос, должно быть, знает, чьих рук это дело, ибо читается ее стиль. Месть по подобию – Нефертити приказала рассечь Асет ноги, словно обвиняя ее в измене, в наказание за рисунки, в которых Асет упрекала Хоремхеба за то, что сквозь пальцы смотрит на неверность жены. Искалечила руку, изобразившую ее убийцей собственного ребенка и внука, чтобы Асет больше не могла рисовать, ни в этой жизни, ни в следующей. И, наконец, сбросила дочь со столба, построенного Хоремхебом – тем Фараоном, чей указ Асет критиковала за жестокость и несправедливость.

День 4-й, второй месяц всходов

– Первые двадцать часов всегда самые страшные, – напомнил мне Сенмут.

– Дело не только в боли. Она все снова и снова переживает падение.

– На священных воротах Хоремхеба висят еще двое.

– Рамосом движет жажда мести, но след, как обычно, оборвется у реки. – Сенмут выразительно посмотрел на меня. – Дело сделано. Теперь можно и правду сказать.

День 6-й, второй месяц всходов

У Асет в моче до сих пор кровь, и она не ест, хотя Мерит старается соблазнить ее сладкими пирогами с кусочками фруктов. Ночью ее мучили видения, она вскрикивала, несмотря на сдавленные легкие – возможно, это из-за мандрагоры. Кажется, что боль отступает только когда я омываю ее щеки и шею прохладной тканью.

День 8-й, второй месяц всходов

Нефертити убедила достаточное количество царских охранников, что их благосостояние увеличится, если они объединятся с ней, чтобы образовать достаточно большую силу и посадить всех остальных в дворцовые бараки. Так что она держит не только дворец, но и царскую сокровищницу, и объявила себя воплощением Гора на Земле, сыном Амона и Господином Двух Земель. Сменхкарой.

Я прикладываю засохший мед к ногам Асет, потом смываю его водой, но теперь она жалуется на боль в левом плече. Я не отрицаю вероятности, что Асет понимает, что с ней не так, особенно из-за того, что я даю ей лекарство, которое используют видящие, чтобы проникнуть в тайну. Однажды я слышал, как мой отец расспрашивал старого жреца, заявлявшего, что курение зловонного паслена позволяет ему видеть то, что до этого он мог только слышать. Я бы расспросил Рамоса об этом, но он не скоро вернется из храма, и ни один жрец этой ночью не сомкнет глаз.

День 9-й, второй месяц всходов

Асет ничего не ест, только пьет фруктовый сок и немного козьего молока, хотя прошла уже целая неделя. Конечно, это само по себе повод для надежды. Сенмут привез письмо от Мены, который сообщил, что «хорошие врачи слишком редки, чтобы командир выбросил хоть одного из них крокодилам», и это значит, что он выполнил свою миссию. Но я боюсь, что он может навлечь гнев Нефертити и на свою семью, так как Рамзес – человек амбициозный, и меня не удивит, если он объединится с той, которая строит из себя Фараона.

День 11-й, второй месяц всходов

Рамос свергнут, на его месте кошачий хвост, так что когда Ра сполз за западные утесы, я пошел искать капитана, плывущего вниз по реке, который согласился отвезти мое послание Мене. Рамос теперь прячется, как раненый лев, даже от дочери, которая каким-то образом чувствует: что-то не так. С каждым часом она становится все беспокойнее и старается заставить меня положить конец его потворству собственным слабостям. Но сердце Рамоса переполнено ненавистью к самому себе – за то, что подвел ее, – и он наказывает себя, не позволяя себе являться перед ней. Несмотря на это, завтра я попробую еще раз, так как она ему нужна не меньше, чем он ей.

День 13-й, второй месяц всходов

В полдень Асет жестом подозвала меня к себе, ибо она все еще не может вдохнуть столько воздуха, чтобы говорить громко. Она отказывается продолжать принимать мандрагору, говорит, что предпочитает знать, что она все еще в этом мире.

– Послать сообщение Сенмуту, чтобы привез домой Мери? – спросил я, предупреждая ее желания.

– Скоро. Но не сейчас. – Асет посмотрела в сторону двери. – В сад… почувствовать солнце.

Я позвал Мерит и попросил ее постелить тюфяк у пруда и принести фиников и персиковых плодов, надеясь, что Асет по такому случаю начнет и есть. Но когда я поднял жену с лежанки, кожа вокруг ее губ побелела, а это значит, что я, несмотря на всю свою осторожность, причинил ей невыносимую боль.

– Где… мой отец? – спросила Асет, глядя мне в глаза, чтобы понять, не вру ли я.

Я взял ее руку и рассказал все, кончая сообщением от Мены. Асет закрыла глаза – я думал, чтобы поспать, но потом заметил, что из глаза вытекла слеза. Я вскочил на ноги, намереваясь вывести Рамоса из его логова.

Она остановила меня кивком головы.

– Принеси мою… сумку. Со мной… будет хорошо. Не одна. Тули… со мной. – Меня обдало холодом, но я сделал, как она просила, и прибежал назад, чтобы подбодрить ее.

– Может, помыть твоего львенка из корня папируса? – пошутил я, открыв ее сумку и вытащив льва.

Она вытянула здоровую руку, чтобы ощупать содержимое.

– Принеси… ожерелье с головой барана, – прошептала она. Я очень обрадовался тому, что Асет о нем вспомнила, ибо женское тщеславие – верный признак возвращающегося здоровья, так что я схватил ожерелье, которое подарил ей по случаю рождения нашей дочери. Но Асет не позволила мне надеть его ей на шею, просто положила в сумку, а потом перевела взгляд на меня.

– Выслушай, муж. Это… мое наследство… Мери. Лев и ожерелье… из слоновой кости. Не золото… отцовское. Доска… от деда. Аменхотепа. Стихи, твои… когда первый раз… вместе… как муж и жена. И все. И никто… не узнает… кто она. Сейчас. Или потом. Остальное отдай… Мерит.

– Поговорим об этом, когда тебе снова станет хорошо, – заспорил я.

– Обещай. Обещай… любимый.

– Конечно, только…

Асет дотронулась кончиками пальцев до моих губ.

– Не… закончила. – Я кивнул, прижимая пальцы жены к губам – настолько я изголодался по ее прикосновению. – Ты. И Мери. Вернитесь… в Анибу… придет твое время присоединиться ко мне… – она схватила ртом воздух, – договорись с Небет. Я буду заботиться о ее… а она о моих. – Она улыбнулась, вспомнив что-то. – Небет записала… в брачный договор.

– Разумеется, твой отец…

Асет перекатила голову из стороны в сторону.

– Трон Гора отбрасывает длинную тень. Позаботься… не пересекла ее… как меня.

– Сенмут говорит, что Мери волнуется. Приведу ее домой утром. Тогда сама с ней поговоришь.

Асет снова покачала головой:

– Лучше пусть… помнит меня… как раньше. А не такой. – Глаза Асет закрылись, потом снова открылись. Она посмотрела прямо на меня. – На этом для нас все не может кончиться, Тенра. Это было бы не… маат.

А маат – оставлять меня идти к западному горизонту одному? – хотелось крикнуть мне, чтобы она не отправлялась туда, куда собралась.

– Пусть кровь… на моих губах… будет сладкой… как ягоды, – прошептала Асет между короткими вдохами. – Дай мне волшебство. Заклинание… хорошей жизни.

Я так и не узнаю, сказала ли она это мне – или богу.

Когда в пятницу утром они приехали в музей, Сети Абдалла уже ждал. Он сидел за длинным столом, стоявшим в центре комнаты, за которым Искандер работал над извлечением свитка. Теперь же на столе ничего не было, кроме стопки бумаг, лежавшей у Сети под рукой. Он как всегда вежливо встал, чтобы поприветствовать гостей, расспросил о поездке в Луксор, хотя Кейт понимала, что это не то, что его заботит. Думал Сети о чем-то другом.

– Боюсь, по телефону я был не совсем откровенен, – признался он Максу, как только они сели. – Свиток был в таком хорошем состоянии, что Хосни развернул его всего за несколько часов. К тому времени, как вы мне позвонили, у меня уже были готовы фотографии и я начал перевод. Вы должны простить мой маленький обман, но я надеялся к тому моменту, как вы вернетесь, понять наверняка, ваш ли это человек. Я уже сказал, что было два свитка?

Кейт с Максом тут же кивнули.

– Может, будет проще сразу показать вам рисунки. – Сети начал раскладывать фотографии восемь на десять, край в край, две по ширине и четыре по высоте.

Проявилось очертание, Кейт встала, чтобы не мешали блики на глянцевой бумаге, и шок узнавания потряс ее до самой глубины души. Это было человеческое тело с извилистыми красными и синими линиями, словно голые ветви растущего внутри дерева. И это дерево Кейт уже видела.

– Доктор Кавано, возможно, вы выскажете профессиональное мнение? – спросил Сети.

Макс насилу смог отвести взгляд, но наконец все же посмотрел на Кейт, потом на Сети.

– Я бы сказал, что это диаграмма кровеносной системы. И чертовски хорошая, принимая во внимание, когда она была нарисована.

– Да, учитывая распространенное мнение, что по меньшей мере до III или IV века нашей эры между венами и артериями различий не видели, – согласилась Кейт.

– Это не все, – добавил Макс. – Тут также показано, что кровь через легкие переходит с одной стороны на другую, а до этого дошли лишь… когда? – Он посмотрел на Кейт. – Еще через тысячу лет?

– В XV веке. Везалий[76], – помогла она, а потом посмотрела на Сети.

– Так, – вздохнул тот в своей французской манере, – историю медицины пора переписывать. – Он улыбнулся и потер руки. – Тогда у нас впереди много работы, надо выяснить, как это знание могло перейти от моих предков к персам, и, вероятно, к грекам. Конечно, если это хранилось в Александрийской библиотеке…

– А во втором свитке – медицинский текст, как мы и ожидали? – с нетерпением поинтересовался Макс.

Сети покачал головой:

– Рецептов или заклинаний для лечения болезней или ран я не обнаружил, если вы об этом. Я бы сказал, что это больше похоже на личный дневник, который вел врач по имени Сенахтенра, этот суну, сопровождающий вашу Ташат в путешествии по вечности. – Он сделал паузу. – Но зовут ее Асет. Сейчас бы мы назвали ее Исидой.

Кейт и Макс переглянулись.

– Почему вы так уверены, что это именно тот человек?

– В дневнике часто упоминается собака – маленькая белая собака по имени Тули.

Кейт была готова разрыдаться – от облегчения, смешавшегося с невыносимой печалью. Пока никакой уверенности не было, ей удавалось сдерживать мысль о смерти Асет, если не принимать во внимание совсем уж очевидное доказательство – саму мумию. Непонятно почему.

– Полагаю, это из-за нее он начал вести этот дневник. – Сети подождал, чтобы придать последующим словам то значение, которого они заслуживали. – И сейчас уже не остается сомнения в том, что ваша Ташат – его Асет – была дочерью Царицы Еретика от жреца Амона.

– Нефертити, – прошептала Кейт.

Сети кивнул.

– Но это не все, далеко не все. – Он погладил пачку тонких листов.

– Если это дневник, там должны быть числа. – Макс искал объяснение тем трем датам на гробе, но Сети не ответил.

– Лучше, если вы прочтете его сами. Мне пора в университет, так что оставлю бумаги вам. Но сначала я прошу вас прийти сегодня ко мне домой на ужин. – Он посмотрел на Кейт. – Моя мать хочет с вами познакомиться. И она уже все об этом знает. – Он махнул рукой, имея в виду все то, что случилось и что они выяснили. – С того момента, когда я показал ей ваши фотографии и рисунки, она только и говорит о том, что вы должны написать книгу.

Макс все смотрел на Кейт с улыбкой, означающей «я же тебе говорил», даже пока записывал, как добраться до дома Сети. Потом их друг-лингвист показал на кучу листов.

– Помните, все лежит в обратном порядке. Сначала то, что Хосни увидел, когда только начал разворачивать свиток – эта часть написана другой рукой и добавлена к дневнику врача. Потом окончание самого дневника, сколько я успел перевести.

Когда за ним закрылась дверь, Кейт села за стол.

– Может, ты мне прочитаешь? – предложила она, поскольку хотела слышать мужской голос, будто древний врач говорит сам.

Макс кивнул, сел напротив Кейт и взял верхний листок:

– Дата – восьмой день четвертого месяца всходов первого года правления Рамзеса. – Они переглянулись, подумав об одном и том же – это и есть самая значительная дата на гробе Ташат.

Я взываю к богам, которые будут судить Сенахтенру, Врача Уасета, который сорок лет был мне другом и братом, чтобы и Тот, и Осирис знали о сострадании и честности представшего пред ними человека, а также чтобы быть уверенным, что на него не ляжет ответственность за чужие поступки.

В Зару я нашел Рамзеса – он был тощ и более беспокоен, чем в моих воспоминаниях, но поприветствовал меня как старого друга и показал город, который он строит. Так что поговорить мы смогли только вечером. Но даже тогда с нами остался его сын Сети, ходивший с нами целый день, ибо отец назначил его градоначальником и своим представителем на севере. Когда я рассказал, зачем приехал, Рамзес тут же сообщил, что его лучшие охранники уже во время нашей беседы готовятся к плаванию в Уасет, чтобы предстать лицом к лицу перед Верховным Жрецом и его Священным Советом, и что все его командиры уже поручились его поддержать. Так что несложно оказалось убедить старого друга Хоремхеба действовать быстро, пока Нефертити не успела усилить свою позицию, объединившись с номархами, стражей и судьями, от которых зависит исполнение земных законов.

Тогда, конечно, я не знал, что она уже объявила себя Земным воплощением Гора. Или что Рамос уже не является Верховным Жрецом Амона. Но к тому моменту, как до меня дошло письмо Тенры, это уже не имело значения. Эхнатон и его воинственные последователи разбили лагерь около главных крепостных ворот, требуя не только впустить их, но и почестей, подобающих законному Господину Двух Земель. Каждый день он подходил к воротам, разглагольствуя и размахивая жезлом со сплетающимися змеями, – этот царский жезл был дан ему жрецом, который провел его через ритуалы инициации, известные лишь сыну Амона.

Полагаю, он стоял бы там до сих пор, если бы на одной из строительных площадок Рамзеса не упал камень, убив стоящего внизу надзирателя. Тот факт, что каменотесов заставили работать в наказание за поклонение Атону, вскоре дал почву для слухов, что Еретик вызвал гнев своего бога, и тот повалил камень. История эта распространилась быстро, словно огонь по сухой траве, обрастая любопытными подробностями, переходя из уст в уста. И наконец, когда по небу покатились тяжелые черные тучи, на рыночной площади собралась толпа, и помимо первой истории возникло еще множество рассказов. Говорили, что бог Еретика наслал чуму на Людей Солнца, и детей рвало всем, что они съедали, пока они не умирали от голода, хотя еды было навалом. Разумеется, это могло быть только божественной карой! Наконец народ Зару воззвал к Рамзесу, чтобы он отослал Эхнатона и его братию назад в Синай, прежде чем у них заберут всех детей. Но он колебался, не зная, как бороться с новым претендующим на трон соперником, хотя в то же время необходимо было ехать в Уасет, чтобы выхватить власть у бывшей Царицы Еретика, пока еще не слишком поздно.

Наконец Сети приказал Еретику и всем его подчиненным, которые натягивали веревки, клали камень, и даже простым носильщикам воды, а также их женам и детям – исчезнуть с глаз к тому моменту, как Ра-Хорахте в следующий раз покажет свой лик над восточным горизонтом. В противном случае он пообещал, что даже гром их бога будет бессилен перед войсками его отца.

На следующее утро он взобрался на бастион и увидел, что их полосатые палатки исчезли, осталась лишь пыль из-под ног, указывающая, в каком направлении они ушли. Сети заявил, что потеря не велика, поскольку из Зару с Эхнатоном ушло только человек пятьдесят, а они давно уже обучили своему мастерству тех, с кем работали рука об руку. Так что дело сделано, и при первых же лучах следующего дня мы отплываем в Уасет.

Вернувшись домой, я обнаружил послание, которое Тенра оставил на письменном столе в моей библиотеке, – это был одинокий лист папируса, придавленный клинком, который ему подарил Осирис Тутанхамон, и это зрелище переполнило мое сердце ужасом.

Осирис выиграл битву, которую мы вели двадцать лет. Я лишь ускорил их встречу, когда ее взгляд умолял меня избавить ее от невыносимой боли. Я же и подготовил ее к вечности, оставив ключ к ее местонахождению – той, кто была зачата в руках бога реки.

Знай, что я пытался остаться, ради Мери, хотя для меня солнце погасло. Но, возможно, ей лучше жить без меня в мире, чем со мной в страхе. И еще знай, друг и брат моего сердца, что я не стал бы таким человеком, если бы не ты. Что бы ни происходило, я всегда буду любить тебя и верить тебе, вечно – если вечность существует. Если нет, мне все равно крайне повезло.

Пока я читал это, могильный холод заполз в мои кости, и я ощутил страшную потерю, в сердце образовалась зияющая дыра. Когда вошел Сенмут, по его лицу я сразу понял, что и он многого лишился. Ему даже хуже, он видел, как это произошло.

Тенра понимал, что единственная возможность подобраться как можно ближе – это подойти ко входу в вечный дом Хоремхеба, где она шагнула вперед в леопардовой шкуре нового Фараона. Как он набрался сил взглянуть в глаза женщине, давшей жизнь его возлюбленной и забравшей ее, я сказать не могу, но когда все взгляды сосредоточились на том, как она прикоснулась священным стругом к губам могущественного Генерала, Тенра незаметно пробрался сквозь толпу, и единственным быстрым взмахом хирургического ножа с тонким лезвием перерезал крупный сосуд на некогда прекрасной шее Нефертити.

Он ведь точно знал, куда метить: такая рана непременно приводит к смерти. Только время, которое требуется на то, чтобы кровь покинула тело, различно для каждого мужчины – или женщины. Так что таково было его намерение. Тенра наверняка не ожидал лишь одного – того, что он умрет даже быстрее, чем она, в то время как сотня скорбящих стояла и смотрела, не веря своим глазам. Никто не ожидал, что порывистый юный командир охраны Нефертити развернется и одним ударом меча отсечет Тенре голову.

Я неустанно благодарю Тота, не позволившего мне увидеть это, так что мои воспоминания о друге не запятнаны кровью. Даже сейчас я замечаю, что время от времени оглядываюсь, ожидая увидеть его серьезное лицо, на котором вдруг от моих слов появится улыбка, или шутливо засветятся его теплые карие глаза – как обычно, за мой счет.

Тенру никто не смог бы спасти, хотя это не облегчает состояние Сенмута, который винит себя за то, что просто стоял рядом, как и все остальные, ошеломленный зрелищем, произошедшим у него на глазах. Но по крайней мере ему удалось спасти то, что осталось от человека, которого он полюбил как отца и брата, которого бросили в пыль и оставили гнить на солнце. Сенмут осмелился забрать тело Тенры, лишь когда опустилась темнота, и отнес его в Дом Мертвых, где мужа Небет знают так же хорошо, как и того, кого он принес. И у Сенмута есть средства позолотить ладони тех, кто протягивает руки. Иначе бы его выгнали, ибо там не место убийцам. То есть, кроме смертных богов, сидящих на троне Гора.

Получилось, что на трон претендовали три Фараона подряд, можно сказать, почти одновременно. Чтобы запутать тех, кто попытается уничтожить ее во второй раз, Асет начинает путешествие через вечность в 4-й год правления Сменхкаре, 18-й год правления Эхнатона и 1-й год правления Рамзеса. Поскольку она путешествует еще и под вымышленным именем, как пожелал Тенра, Небет сама нарисовала маску и разрисовала обмотки своей возлюбленной подруги, чтобы душа Асет наверняка нашла свое тело.

Я же, когда друг моего детства избавил этот мир от зла, чтобы спасти свою дочь, уничтожил останки женщины, убившей по меньшей мере двоих своих дочерей, – я выкрал ночью труп Нефертити и отнес его к реке, где крокодилы откладывают яйца. Так же признаюсь, что действовал не один, хотя не в праве разглашать имя своего сообщника. Это право я оставляю ему, когда придет его время, хотя охотно признаю, что нас обоих порадовал наш поступок. И осознание того, что кошка больше никого не убьет – ни в этом мире, ни в следующем.

Тенра однажды сказал, что без Асет он не был бы цельным. Думаю, она без него тоже. Поэтому я устроил так, чтобы та его часть, которую он считал истинным вместилищем наших мыслей и чувств, путешествовала с ней. И пойдет он с открытыми глазами, хотя Тенра искренне верил, что дорога к вечной жизни лежит через то, чему мы можем научиться и что можем оставить другим, а не через наши изношенные тела, которые со временем превратятся в пыль. Но кто может знать наверняка? А какой толк все видеть, если не можешь записать то, что видишь? Так что об этом я тоже позаботился.

Это письмо я тоже положу вместе с телом, чтобы Осирис и его судьи знали правду о том, как жил мой друг. Если Тенра был прав, тогда вместо его головы и сердца останется его дневник и карта Асет. Карта, на которой показаны сосуды, переносящие только кровь. Те, которые Асет изобразила красным цветом, пульсируя уносят кровь от сердца, а в синих она темнее и течет не так быстро. Может, поэтому перерезать один из этих менее опасно.

Медицинский свиток Тенры останется у меня – это подарок, скопированный самым талантливым писцом, который когда либо жил в Двух Землях, ведь именно Асет украсила папирус разнообразными цветными зверьками, рассказывающими отдельную историю: эти сценки придают глубину тому, что Тенра узнал из своих опытов.

Поскольку Асет обо многом договорилась с Небет, Хапимере поплывет в Анибу с Сенмутом и моей дочерью, как пожелали ее родители. И вместе с ними – Мерит, и я молюсь, чтобы она полюбила моего внука так же, как любила его тезку.

Сенахтенра. Он для меня и отец, и брат, и сын. Друг молодости, якорь, с которым плыл мой ялик по бурному потоку жизни. Отражение моего ка. Каким чужим и пустынным кажется без него родной город. Но все равно тут не так пусто, как у меня в сердце.

Макс сидел, уставившись на последний лист, а потом понял, что следует добавить:

– Подписано «Меренпта, некогда Главный Врач Северной Армии и Главный Врач Фараона, теперь суну народа Уасета, которым ранее был друг моего детства».

Он подняла глаза и увидел, что по щекам Кейт беззвучно бегут слезы.

– Может, подождать, и прочесть остальное потом?

Она покачала головой:

– Мне необходимо знать, что с ней случилось, а тебе разве нет?

Макс кивнул и поднял следующий листок:

– Сначала я нашел Пагоша…

В ушах Кейт барабанило сердце, когда они дошли до той сцены, как Тенра поднял глаза и увидел в синем небе распростертое тело Асет, похожее на орла. Она узнала тонкий высокий крик, который слышала недавно, – и как он с резким хрустом прекратился. Ломались кости. Тенре показалось, что Асет подскочила в воздух, когда она, ударившись ногами, перелетела на балкон, предназначавшийся для бога. Кейт представила себе розовую пену на губах Асет, и сразу же за этим – монохромный рентгеновский снимок ее грудной клетки.

Потом, когда Тенра говорил о боли в левом плече, Макс пробормотал: «разорванная селезенка». Наконец, словно предчувствуя, что будет дальше, он потянулся через стол и взял за руку Кейт.

День 20-й, второй месяц всходов

Такое ощущение, что Асет находится сразу в обоих мирах, и путешествует между ними туда-сюда. Но она узнаёт отца, хотя он теперь выглядит совсем стариком. Какое-то время Рамос сидел и смотрел на то, как трудно она дышит, иногда заговаривал, потом ожидал ответа. Я находился достаточно далеко, и не слышал, что между ними происходит, за исключением того момента, когда Асет выкрикнула детским голосом:

– Я никогда… больше… не возьму… пасту для глаз… своей госпожи матери… отец. Обещаю. Ты будешь меня любить? – Несмотря на боль, которую это причиняло, Асет засопела, стараясь сдержать слезы, а перед моими глазами мелькали картины из прошлого, и я не испытывал жалости к человеку, причинившему ей боль, которую никакой врач не может залечить.

Через миг Рамос с дикими глазами вскочил и вылетел из комнаты. Так Сехмет наказывает его за то, что ждал слишком долго, думал я, потому что лишь один человек мог тронуть его сердце. А теперь она лежит, испытывая такие муки, словно проклятая, а он беспомощен, как младенец.

После возвращения из Анибы мы с Рамосом наконец-то начали разговаривать друг с другом. Теперь я понимаю, что он верит не столько в золотого идола, сколько в необходимость порядка и структуры. А для этого, по его мнению, нужны высшие существа, которые будут играть роль сверхродителей, направляющих своих детей, чтобы те вели себя правильно. Иначе начнется хаос.

Итак, после того, как Ра ушел, позволив тьме окутать землю, я позвал Мерит посидеть с Асет, пока я разыщу Рамоса, и застал его за столом в его библиотеке. Он часто сидит там по ночам и пишет богословские трактаты, которые прячет от остальных жрецов, как и я со своими медицинскими свитками. Он сидел, опустив подбородок на грудь и положив руку на папирус, над которым работал.

Мгновение я колебался, думая, что Рамос уснул. Потом я заметил, что вторая рука свисает сбоку, и в тишине услышал медленное кап… кап… капли крови, стекающей в чашу, которую он поставил на пол под теперь уже безжизненной рукой. И тогда я понял, что Рамос отомстил тому, кого судил строже остальных, даже прежде чем предстать перед Осирисом и его сорока двумя судьями.

Макс положил тонкий лист вверх ногами, на стопку уже прочитанных листов, останавливаясь, чтобы выпрямить края, прежде чем взять последний. Кто-то мог бы подумать, что он просто осторожен с нежной бумагой, но Кейт все поняла. Она взяла его за руку, чтобы напомнить, что они вместе.

День 21-й, второй месяц всходов

Я не могу позволить себе оскорбить богов, поэтому читаю каждое заклинание точно так, как написано в свитках жрецов-медиков. «О, Исида, великая волшебница, избавь меня от всего плохого, злого и грязного. От болезни, насланной богом или богиней, от мертвого или мертвой, от врага пола мужского или женского, как ты избавила сына своего Гора. Изгони болезнь из ее тела, боль в ее конечностях. Осирис, отзови свою змею. Защити того, кто страдает, кто чист сердцем». Я даже жег желтые смолистые семена из земли Пунта, дающие гипнотизирующие пары, которые, как я надеялся, позволят мне почувствовать или увидеть то же, что видит Асет – заглянуть в ее тело и найти возможность вылечить ее. И все безрезультатно.

День 22-й, второй месяц всходов

Поскольку Асет учила меня, даже когда я учил ее, мы стали понимать друг друга. И любить. Я хоть раз произносил это слово прежде, чем появилась она? От нее же я узнал, что значит быть храбрым. Пагош был прав насчет этого, как и насчет многого другого.

Так что дело сделано. Когда дыхание Асет начало замедляться, я взял ее на руки, ожидая Осириса. Когда я поднял глаза в следующий раз, его четкий зеленый силуэт начал проявляться в темной части комнаты.

– В этот раз можешь забрать ее, – сообщил я, – ибо теперь только ты можешь сделать ее снова цельной.

Через миг я почувствовал, как мимо скользнул ее ка, коснувшись тыльной стороны моей ладони. То была ее последняя ласка.

Так бог забрал то, что я не отдал ему в прошлый раз, и я на время застыл на месте, чтобы понимание того, что Асет ушла, проникло до самых костей, – чтобы знать, что уже никогда ее быстрый ум не озарит мои мысли. И в моем теле больше никогда не загорится огонь от прикосновения ее губ. И я никогда не услышу команды, которую буду готов исполнить только потому, что она называет меня мужем.

Потом, когда Ра-Хорахте полз над западным горизонтом, я обернул тело жены мягкой льняной тканью и отнес в Пер-Нефер, чтобы сделать то, что она однажды просила меня сделать для ее любимого Тули. Увидев, насколько искалечены ее внутренние органы, не только ребра и легкие, но еще и печень с желудком, я удивился, что Асет так долго продержалась, даже с ее силой воли. И я назвал ее именем, которое она однажды придумала, желая скрыть свое происхождение, дабы защитить ее после смерти, если у меня не получится исполнить задуманное.

Но сначала, пока Сенмут и все остальные пустились в длинный путь к вечному дому Хоремхеба, я пойду в дом к Мене, оставить бурдюк Асет нашей дочери. Я добавил свое наследие к вещам Асет – карту, на которой изображены кровеносные сосуды, а также этот дневник – чтобы Мери когда-нибудь узнала свою мать так, как знал ее я. И, может, она поймет, что случилось с Асет и почему. И я хочу, чтобы – если я не вернусь – наша дочь знала, что я прилагаю все усилия, дабы то же самое не случилось и с ней. Хапимере. Возлюбленная моего сердца.

Так что я пока прощаюсь с тобой, дочь, зачатая в радости, любимица Бога Реки. Поднимайся, как солнце, рождайся заново, как луна, и повторяй жизнь, как течение Матери Реки, снова и вовеки веков.