Око Силы. Третья трилогия. 1991-1992 годы

Глава 1. Гости

Сухие ломкие листья устилали аллеи старинного кладбища, каким-то чудом уцелевшего почти в самом центре Столицы. Осенний воздух был свеж и неожиданно чист. Страшный Год Перемен, от Рождества Спасителя 1991-ый, провожал очередную жертву. Земля Столицы принимала своего блудного сына – барона Михаила Корфа.

Людей собралось неожиданно много. Появившиеся словно из-под земли распорядители с черно-красными повязками привычно группировали и сортировали скорбящих, отсеивали чистых от нечистых, лишний раз доказывая, что воспетого в песнях и гимнах равенства не существует даже здесь, среди печальных мраморных ангелов и полуразбитых крестов со стершимися надписями.

Келюса и Фрола оттеснили почти сразу – они не успели даже подойти к наглухо закрытому гробу. Друзья никак не ожидали, что у погибшего барона окажется столько почитателей, пришедших в этот день на покрытые золотыми листьями аллеи.

Еще два дня назад все было по другому. В пределах городских кладбищ получить место не представлялось возможным. Николай засел за телефон, обзванивая уцелевших знакомых деда, но те лишь жаловались на времена, сетуя, что теперь даже бывшим членам ЦК дальше колумбария не Донском не пробиться. Мик порывался звонить в канадское посольство, и Лунину с большим трудом удалось его отговорить.

Между тем, в Столицу вернулись родители Мика. Плотников-старший, совершенно сбитый с толку случившимся, в свою очередь сел за телефон и выбил несколько квадратных метров на кладбище у деревни Гнилуши за Кольцевым шоссе. Оставалось достать деньги на похороны, и тут внезапно, за двое суток до этого холодного дня, все изменилось. Отцу Мика позвонили из канцелярии Президента. Такое уже случалось, ибо отрасль, которой управлял Николай Иванович Плотников, была не последней в державе. Но на сей раз чиновник из Белого Дома передал от имени Президента глубокие соболезнования, сообщив, что государство, учитывая выдающиеся заслуги стойкого борца за российскую демократию канадского гражданина Михаила Модестовича Корфа, берет все заботы о похоронах на себя. Плотников-старший, до сих пор не веривший до конца в неизвестно откуда появившегося и столь же таинственно сгинувшего кузена, решил уже ничему не удивляться.

Итак, похороны были государственными, и для барона тут же нашлось место в одной из тихих аллей старинного кладбища Столицы. Чьи-то руки поместили объявление о предстоящей церемонии не только в городские, но и в центральные газеты, и даже ведущий вечерних теленовостей уделил этому событию несколько секунд драгоценного эфирного времени.

…Полированный дубовый гроб с намертво привинченной крышкой утопал в венках, увитых трехцветными лентами. Поверх лежала офицерская фуражка советского образца, но также с трехцветной кокардой. Один из венков выделялся особо – венок от Президента. Возлагал его высокий сухопарый военный с колодкой орденских лент – Келюс сразу же узнал полковника Глебова.

Начался митинг. Появившаяся в последнюю минуту Калерия Стародомская произнесла грозную инвективу в адрес коммунистических недобитков, с которыми всю жизнь боролся покойный. Неназвавшийся капитан в штатском в изящных, но туманных выражениях отметил вклад барона в безопасность державы. Несколько пришедший в себя Плотников-старший сказал слово от имени семьи. О самом Корфе он говорил мало, зато привел удачный, хотя и несколько тяжеловесный пассаж о развитии российско-канадского экономического сотрудничества в области конверсии.

Представитель канадского посольства, прибывший после настоятельного приглашения из Министерства иностранных дел, произнес речь с чуть заметным украинским акцентом, восхваляя воскресшую российскую свободу, не упомянув, впрочем, что провожает в последний путь своего соотечественника. То, что никакого канадского гражданина Михаила Корфа не существует, в посольстве знали, но отказаться от приглашения не решились. Только Мик едва не испортил всю церемонию, обратившись к покойному «дядя Майкл» и пообещав перестрелять всех сволочей, в том числе и стоящих поблизости. Его тут же оттерли в сторону, и на трибуну взошел осанистый господин в дорогом пальто, оказавшийся представителем Столичного Дворянского Собрания. Он воспарил к вершинам генеалогического древа покойного, а затем подробно остановился на задачах дворянства в деле возрождения Великой России. Когда его сменил крепкий молодчик в черном зипуне – делегат патриотической организации, – Лунин понял, что пора уходить. Фрол не стал возражать, и они начали пробираться сквозь толпу.

– Жаль барона, – вздохнул дхар, когда друзья наконец выбрались на свободную аллею и Николай остановился, чтобы закурить. – Хороший был мужик. Не уберегли, елы!..

Келюс лишь кивнул – от виденного и слышанного его слегка мутило.

– Да разве такого убережешь! – вздохнул Фрол. – Эх, устроили здесь, елы, цирк! И вообще…

Договорить он не успел. Откуда-то из боковой аллеи появился невысокий человек в пальто, но с выправкой, скрыть которую было невозможно. Фрол умолк, человек в пальто посмотрел зачем-то по сторонам, внимательно оглядел обоих и, остановившись взглядом на Келюсе, решительно произнес:

– Прошу прощения, господа. Господин Лунин? Николай Андреевич?

– Я – Лунин, – вздохнул Келюс. Подобные вопросы в последнее время перестали его удивлять.

– Покорнейше прошу простить. Не соблаговолите ли отойти со мной на несколько слов?

– А он, покорнейше вас, не соблаговолит, елы, – внезапно вмешался Фрол, не торопясь вынимая руки из карманов. – Это я сейчас, в карету, соблаговолю. Могу два раза, если понравится.

– Перестань, Фроат, – поморщился Лунин, но дхар покачал головой и не сдвинулся с места.

Человек в пальто явно не ожидал такого поворота событий и, отступив на пару шагов, сунул руку в карман.

– Ох и сделаю я его сейчас, Француз, – негромко процедил Фрол. – Ох и сделаю, елы! Ох, помяну Михаила!

– Отставить!

Негромкий сильный голос прозвучал откуда-то сбоку. Лунин поспешил оглянуться. На аллее стоял еще один неизвестный в сером плаще-тренче и мягкой велюровой шляпе. Впрочем, и в этом случае штатская одежда могла обмануть разве что чрезвычайно наивного человека.

– Вы ошибаетесь, господа, – неизвестный усмехнулся, – мы не чекисты. Господин Лунин, ежели соблаговолите меня выслушать, я предъявлю свои верительные грамоты.

– И этого соблаговолить, что ли? – буркнул Фрол, но Келюс почувствовал, что неизвестный говорит правду. Да и голос, спокойный, твердый, привыкший командовать, внезапно напомнил ему голос барона.

– Признаюсь сразу, – продолжал человек в тренче, подходя поближе, – в кармане у меня браунинг. Но – слово офицера – он менее всего предназначен для знакомства с вами.

– Вы обещали показать верительные грамоты, – напомнил Келюс, вглядываясь в лицо незнакомца. Тот был едва ли намного старше покойного Корфа, но резкие морщины на лбу и легкая седая прядь, выбивавшаяся из-под шляпы, говорили, что прожил он свои годы непросто.

– Охотно, – согласился незнакомец. – Они у меня во внутреннем кармане пиджака. Если моего слова недостаточно, можете достать сами.

– А мы не гордые!

Фрол собрался было последовать совету, но Николай отвел его руку и выжидательно поглядел на неизвестного.

– Рад за вас, господин Лунин. У вас превосходная охрана.

Из внутреннего кармана был извлечен конверт и передан Келюсу. Внутри оказалась большая – кабинетная – фотография, на которой фотограф Слипаков из Харькова, чья фамилия и адрес вились золотом на паспарту, увековечил двух молодых офицеров на фоне пышных драпировок и обязательной пальмы в углу.

– Я, вообще-то, – слева, – пояснил человек в тренче. – Если хотите, могу снять шляпу.

– Не надо, – Келюс всмотрелся в снимок. Слева, без всякого сомнения, действительно стоял их собеседник. Правда, не в тренче и не в шляпе: черный мундир плотно облегал невысокую сильную фигуру, такая же черная, с белым кантом, фуражка была сдвинута на затылок, рука сжимала стек, на груди отблескивал Терновый Венец Ледяного похода. А рядом…

– Так это же барон! – ахнул Фрол, тыча пальцем в карточку. – Елы, во дает!

На Михаиле Корфе ладно сидел такой же черный мундир, в руке красовался стек, а на голове – лихо заломленная фуражка. На груди рядом с Терновым Венцом темнели два небольших креста – Владимира и Анны.

– Михаила как раз выписали из госпиталя…

– Красиво, – одобрил Фрол. – Только… Как бы это, елы, чтоб не обидно… Михаила-то мы узнали, да и вас, товарищ… Или не товарищ, уж извините, признать можно. Но ведь это, прощение просим, фотка.

– Это – что? – не понял неизвестный.

– Фотографическая карточка, – Келюс вложил снимок обратно в конверт. – Брось, воин Фроат, гэбэшникам такие игры ни к чему.

– Желаете получить дополнительные разъяснения? – неизвестный с интересом покосился на Фрола.

– Это точно, желал бы, елы, – подтвердил тот, оглянувшись назад. Человек в пальто по-прежнему стоял на том же месте, делая вид, что все происходящее его не интересует.

– Вы вот что, – решил дхар. – Скажите своему, у которого, елы, тоже в кармане, чтоб не двигался.

– Он не двинется. Что бы вы желали узнать?

– А сейчас узнаю, – Фрол вытянул обе руки вперед. Глаза незнакомца сузились, но он не сдвинулся с места. Дхар несколько раз провел руками по воздуху, взмахнул ладонями, словно сбрасывая невидимые капли воды…

– Ну что? – осведомился Келюс, единственный из всех присутствующих, кроме самого дхара, понимавший смысл этой пантомимы. – Какое поле, кудесник, любимец богов?

– Такое – как у Михаила. Не наши, елы. И не ярты. Так что извините, ежели что…

– Не за что, – чуть заметно, уголками губ, улыбнулся незнакомец. – На такое мессмерическое алиби я, право, и не рассчитывал. Позвольте, однако, отрекомендоваться: генерал-майор Тургул Антон Васильевич. А этот господин, у которого, как вы изволили справедливо заметить, тоже что-то есть в кармане, – поручик Ухтомский. Прошу знакомиться.

– Извините, господа, – подал голос Ухтомский. – Я, кажется, вел себя как-то не так. Но, ради Бога, неужели я похож на чекиста?

– Не похож, – сдался Фрол. – Это у меня уже чердак едет. Извиняй, поручик. Я Соломатин. Фрол, в общем.

– Виктор, – представился поручик, и в знак примирения они обменялись рукопожатием.

– Мы здесь второй день, – продолжал Тургул. – Нечто вроде спасательной партии…

– Где же вы раньше ходили, такие хорошие? – вздохнул дхар.

– Нам обрубили Канал, – тихо ответил Тургул. – Нас обманули. Но ведь штаб, господин Соломатин! Господа профессора с их, извините, теориями о перерождении большевизма!.. И вот – Михаила бросили, а все концы здесь.

– Видели, – кивнул Фрол. – Скантр, в карету его, адская машина!

– Да, скантр. А без него стучи – не достучишься. Я бы за Михаила не только этих умников в штабе на штыки поднял! Да толку-то… Спасибо Тернему, за две недели сообразил. Теперь у нас свой Канал, так что – поглядим, господа краснопузые! Впрочем, – оборвал он себя, – об этом еще успеется. Вышли мы на вас, господин Лунин, через Славика Говоруху. Хотя – Боже мой, какой он теперь Славик! Сюда он не приехал: сердце… Да и правильно сделал. Вы, господа, этого, из Союза Дворянства, видели?

Лунин и дхар многозначительно переглянулись.

– Попался бы он нам где-нибудь под Ростовом, правда, князь?

– Шомполовали бы, – пожал плечами Ухтомский.

– Так ты чего – еще и князь? – недоуменно моргнул Фрол.

– Помилуйте, господин Соломатин, – заступился Тургул. – Ну в чем Виктор виноват? Между прочим, поручик – Георгиевский кавалер, два солдатских «Егория».

– Да ладно, – смилостивился Фрол, – просто у нас князья – те больше в сказках…

– …или в Дворянском Собрании, – закончил Келюс. – Пойдемте, господа. Разговаривать у меня в квартире, пожалуй, не стоит, а выпить можно. Помянем…

– Мне бы хотелось познакомиться с тем молодым человеком, – заметил генерал, когда они выходили из ворот кладбища. – Здорово выступал! Он что, родственник Михаила? Ну, тот, что назвал его «дядей Майклом»?

– Его правнук, Михаил Плотников, – пояснил Николай. – Михаил для него – канадский кузен. Только Мику еще и двадцати нет…

– Я не зову его на фронт, – еле заметно пожал плечами Тургул. – Хотя Виктор, смею заметить, воюет с семнадцати. Сейчас ему как раз девятнадцать.

– Помилуйте, господин генерал, – возразил Ухтомский, – мне сейчас аккурат девяносто один. Вот уж не думал дотянуть!

– Вы правы, – задумался генерал. – А мне тогда сколько будет? Знаете, Виктор, вы эту алгебру бросьте! А с Михаилом Плотниковым вы меня, господин Лунин, непременно познакомьте.

Огромная квартира в Доме на Набережной казалась теперь не только Фролу, но и Келюсу, мрачной и неуютной. Последние дни они собирались обычно на кухне и даже, перетащив туда раскладушки, иногда ночевали. Тут было как-то спокойнее и спалось без сновидений. И сейчас, пригласив нежданных гостей, Лунин, проигнорировав этикет, усадил их за кухонный стол. Да и покойный Корф больше всего любил бывать именно здесь. Теперь его место пустовало, там стояли тарелка и наполовину налитая стопка.

Все слова были сказаны, водка выпита. Фрол и поручик ушли в гостиную выяснять подробности родословной князя, которая отчего-то заинтересовала дхара. Генерал, не перебивая, выслушал рассказ Лунина о том, что случилось с Корфом. Келюс рассказывал все без утайки, опуская лишь наиболее невероятные подробности.

– Дон-Кихоты, – вздохнул Тургул. – Неправда ваша, господин Лунин. Не вы втянули Михаила во все это – он вас втянул. Корф – человек военный, он выполнял приказ. И, если для этого нужно было выкрасть скантр, – он был обязан сделать это.

– Приказ начальника, бином, – закон для подчиненного?

– Именно так, – кивнул генерал. – Только слово «бином» – лишнее. Помилуйте, сударь мой, вы хоть понимали, что делали, когда пытались выкрасть скантр у собственного правительства?

– Скантр был нужен Михаилу, – удивился Келюс. – Он бы вернул его в Институт и сам возвратился…

– Может быть, – недобро прищурился Тургул. – А может, и по-другому вышло. Вы, надеюсь, догадываетесь, где служил Корф? Он бы мог взять и уничтожить скантр. Что тогда?

– Уничтожить? Но зачем? Он ведь хотел вернуться!

Генерал со вздохом покачал головой, гася в пепельнице папиросу и закуривая новую. В наступившей тишине откуда-то из глубины квартиры донесся голос Ухтомского, повествующего о битве князя Ряполовского «в мале дружине с поганым собакою Касим-ханом и его злою ордою».

– Несомненно, – хмыкнул Тургул, – с собакою Касим-ханом… Господин Лунин, вы – человек штатский. Оговорюсь: не подразумеваю под этим более того, что сказал. Так вот, вы человек штатский, вы ученый – все так… Но, сударь мой, неужели вы до сих пор не поняли?

– Кое-что понял. А вас, господин генерал, понять пока не могу. Куда вы, бином, клоните?

– Да куда мне клонить? – удивился Тургул. – Я просто хочу сказать, что идет война. Война, сударь мой! Красные против белых. Я, мой поручик, покойный Михаил, – белые. Вы – красные. И, помогая Михаилу, вы помогали врагу.

– Ну, это вы уже загнули! – Келюс даже не рассердился. – Дед мой, покойный комиссар Лунин, царствие ему Небесное, напоследок меня иначе как врангелевцем и корниловцем не величал…

– Видел я ваших корниловцев, – спокойно, без тени эмоций, отозвался генерал. – На Страстном. Стоят, извиняюсь, в раскорячку, рожи холопские, наглые… И небритые. Еле удержал Ухтомского, он, знаете, так и рвался. Мы эту форму офицерам не сразу разрешали носить – не после первого боя, даже не после десятого, сударь вы мой! Они еще ордена цеплять изволят. Наши ордена! Вернусь – отдам приказ – все ордена погибших уничтожать. Чтоб – ни в чьи руки! Ни парижских ювелиров, ни этих, прошу прощения…

Тургул вновь замолчал, и Келюс услыхал голос Фрола, вопрошавшего:

– …то есть как, елы, парил по небу? Не мог он парить по небу!

В ответ князь Ухтомский пытался объяснить что-то про фольклор, но дхара, это явно не успокаивало.

– Извините, отвлекся, – продолжил Тургул. – Так вот, господин Лунин, идет война. У нас – на фронтах, у вас – тлеет под пеплом. Но, кажется, уже кое-где полыхает.

– Э-э, бросьте, – не согласился Келюс. – Свою войну вы проиграете – к большому сожалению, моему лично, и, можете поверить, еще очень многих – аккурат в ноябре двадцатого. А у нас свои дела. И войны, надеюсь, все-таки не будет.

– Ну да, конечно, – кивнул генерал. – «Река времени в своем стремленье уносит все дела людей…» А вы знаете, господин Лунин, что передавали нам по этому самому Второму каналу?

– Догадываюсь, – усмехнулся Келюс. – Военные планы красных. И, может, кое-какие технические новинки.

– Верно догадываетесь. Только опять лишнее слово – «может». Иначе зачем мы поддерживали связь с этими… переродившимися?

– Вы думали, у нас в ЦК сидит ваш доброжелатель?

– Конечно! – воскликнул Тургул. – И не только думали. Нас в этом уверяли! Обещали чуть ли не изменить ход истории! О Господи, прости им всем… Кто же на такое не согласится? Тут можно рискнуть не только полковником Корфом – дивизии не жалко!

– Они передавали такие же данные красным? – понял Келюс. – Но зачем?

– Нас исследовали, – бледно улыбнулся Тургул. – Посылали запросы о состоянии экономики, финансов, о транспорте, еще о чем-то… О войне не спрашивали – тут и так все ясно. Мы отвечали – что оставалось делать? Ну, красных тоже, так сказать, рентгенировали. А Михаил Модестович все это раскрыл.

– Михаил говорил, что он просто курьер!

– Разумеется, – генерал закурил очередную папиросу. – А что же, по-вашему, он должен был вам сказать? Я, отважный разведчик, полковник Корф, первым проник в злодейские замыслы жидо-большевистской банды и понял, что господина главнокомандующего, равно как и все Особое Совещание, водят за нос? И что помогать нам никто и не думает – просто ставят эксперимент на нас и красных одновременно – на предмет приемлемости капитализма среди наших родных осин? Второй канал обслуживает не только Харьков, где сейчас, то есть в августе 19-го, мы, но и Столицу, где нынче красные. Что Корф должен был сделать? Или прорваться обратно – или просто уничтожить скантр и обрубить Канал…

– Но ведь сейчас у вас, как я понял, есть свой собственный Канал, – удивился Николай, – и вы можете устанавливать любые нужные вам связи.

– В общем-то, любые. Золотой запас России пока еще у Адмирала. Тайн военных открывать не буду, но вы, наверное, и так кое-что поняли. В двадцать восемь лет мозги господина Тернема работают не хуже, чем в сто, смею вас уверить. Ну, а теперь, сударь вы мой, беретесь ли вы по-прежнему утверждать, что наша война кончится в ноябре 20-го?

– Межвременные войны, бином, – пробурчал Лунин, которому эта идея чрезвычайно не понравилась. – Интертемпоральные…

– Звучит страшно… Однако вернемся к моему менторству. Все, что вы тут вытворяете – ваше внутреннее дело. Но скантр – это же ваше оружие! Если правительство – любое, но ваше правительство – потеряет его, вы понимаете, что будет?

Келюс не ответил. Вопрос, заданный самоуверенным и весьма осведомленным генералом заставил вспомнить растерянного и затравленного Корфа, не имевшего представления, какая в державе валюта. Да, за последние недели в Добровольческой армии многое изменилось! Но Тургул был не совсем прав. Скантр – не просто оружие, иначе все было бы слишком просто. И Николаю почему вспомнилась странная карта из серой папки…

– Извините, ради Бога, господин Лунин, – негромко проговорил Тургул. – Я, кажется, поступил крайне неразумно, затеяв этот неуместный диспут. Да, явно неуместный и, судя по всему, окончательно испортивший вам настроение. А нынче и без того черный день. Я очень сожалею…

Николай кивнул, но отвечать не стал.

– А с Плотниковым вы меня познакомьте. Все-таки потомок…

Келюс хотел уточнить, зачем генералу баронов правнук, но тут их внимание было отвлечено довольно неожиданным образом. Голоса, доносившиеся из глубины квартиры, где беседовали поручик Ухтомский с Фролом, стихли, и в наступившей тишине кто-то – Лунин даже не узнал сразу кто именно – запел, а точнее, стал читать нараспев что-то совершенно непонятное:

– Однако, – пробормотал Келюс, невольно копируя интонацию покойного барона, – он что это, бином, на суахили?

Лунин и Тургул, выйдя из кухни, направились на голос. Фрол и Виктор Ухтомский расположились в библиотеке, обложившись томами Брокгауза и Эфрона и еще не менее чем дюжиной книг разного размера и возраста. Впрочем, в данный момент книги их не интересовали. Поручик замер, утонув в глубоком кресле, а Фрол, сидя на диване и закрыв глаза, медленно произносил, строчку за строчкой, что-то совершенно непонятное, может быть и вправду на суахили. Услыхав шаги, он немедленно умолк, открыл глаза и виновато моргнул.

– Извини, воин Фроат, – Келюс оглядел комнату и покачал головой, – ты, я вижу, бином, рецитировал…

– Не, мы не ругались, – вздохнул Фрол. – Это я стихи читал.

– А-а, – сообразил Николай. – Сулеймана Дхарского?

– Народные. «Ранхай-гэгхэн цорху». В общем, елы, «Сказка о Ранхае».

– Песнь, Фрол, – подсказал Ухтомский. – Или эпос.

– Вроде. Тут, в общем, как бы это… Слушай, Виктор, ты все-таки, елы, с образованием, расскажи сам.

– Обижаете, Фрол, – усмехнулся Виктор. – Это у вас восемь классов школы и техникум, а у меня, извините, семь лет гимназии и три – окопов.

– Ну ладно, – сдался дхар, – ты, Француз, думаешь, чего это я на Виктора сегодня вроде как озлился?

– Ну ясно, бином. За гэбэшника принял.

– Принял, елы. Тут озлишься, в карету его! Барона нашего под какой-то цирк хоронят, проститься, елы, по-человечески и то не дали, а тут нате, мало им! Но, понимаешь, Француз, я Виктора увидел и… Как бы это, елы… Почуял, что он наш. Ну это, поле наше…

– Дхарское? – сообразил Келюс.

– Ну да. Я-то дхара сразу узнаю. Пусть там и крови, елы, наперсток только.

– Помилуйте, господин Соломатин! – поразился Тургул. – Виктор – русский князь!

– Я тоже русский, господин-товарищ генерал Тургул. У меня, елы, и в паспорте написано: Соломатин Фрол Афанасьевич. И печать. Но дхара-то я всегда узнаю.

– Ну так что? – не понял Келюс. – Ну если даже дхар-гэбэшник – мало ли?

– Да нельзя нам! – возмутился Фрол. – Нельзя в гэбэшники! При царе, елы, в жандармы не шли, ну а сейчас – в эти самые. Нас ведь все время то сажали, то переселяли. И мы решили, что никто в гэбэшники не пойдет. Железный закон, елы! Ну и думаю: вот, елы, повезло, свой же вязать будет…

– Да, – согласился Ухтомский, – пару лет назад и нам мысль, что русский может стрелять в русского, казалась дикой… Ну вот, Фрол был настолько любезен, что подробно рассказал мне о дхарах. Стал я вспоминать, кто это в моей родне мог быть из этих самых дхаров. Ну, татары, черемиса, немцы, шведы, эстляндцы, поляки – это понятно… Я даже древо наше нацарапал, – он кивнул на украшенный хитрыми узорами листок бумаги, причудливо прилепившийся в углу дивана. – Кто угодно есть, даже мексиканцы – был грех у тетушки. А дхаров нет, даже обидно.

– Действительно, обидно, – невозмутимо согласился Тургул.

– И тут меня – как крупнокалиберным по макушке! Родоначальник-то наш!..

Виктор передохнул секунду, несколько раз затянулся сигаретой.

– По официальной версии все просто. Выехал, дескать, наш предок из Орды людно, конно и оружно. Но у нас был и свой рассказ, не для Геральдической палаты, княжеский фольклор, так сказать. Дело было так… Где-то, то ли на Вятке, то ли на Двине, в одну деревню Лихо повадилось, стало девок красных пугать да портить. Господа пейзане, ясное дело, полевые караулы поставили, да толку – чуть. Потом уж сообразили, что Лихо это по воздуху аки птица летает. Аэронавт, извольте видеть! В конце концов испортил сей заброда красную девицу, некую Настасью Силишну, дочь то ли мельника, то ли кузнеца. Батюшка, не будь дурак, вызвал попа или попросту колдуна, тот все там заминировал – и в общем, на третью ночь, как и полагается в таких случаях, изловили злодея в сеть. Оказалось, какой-то мордвин Рангайка, как вы понимаете, колдун и чуть ли не волхв. Полностью его звали Рангай Фролкович.

Поручик улыбнулся. Было ясно, что давнее семейное предание доставляет ему весьма нравится.

– Стали судить-рядить, чего с ним дальше делать. А предложения были, как вы догадываетесь, вполне большевистские – под стать комиссару Саенке или даже самому Лацису, не к ночи будь помянут. Ну, сей Рангайка взмолился, обещал жениться, креститься, а главное – помогать пейзанам, буде таковая нужда случится. Господа пейзане, представьте себе, проявили несвойственный ныне гуманизм, крестили супостата, нарекли Иваном Александровичем, обвенчали с вышеупомянутой Настасьей Силишной и отпустили с Богом жить куда-то в глухомань, откуда новокрешеный Александрович оказался родом. И не слыхали о них тридцать лет и три года.

– Да, – не выдержал Келюс. – Эти бы сказы, да в «Российский гербовник»!

– Пейзане стали их подзабывать, – вел далее поручик, – да тут, откуда ни возьмись, то ли татары, то ли опять же мордва, то ли весь. Естественно, резня, полное несоблюдение норм Гаагской конвенции…

– Все ясно, – перебил его Николай. – Вышли господа колхозники на опушку и кликнули громким кличем свет Ивана Александровича. Раз кликнули – только дуб ветками зашумел, два кликнули – ольха заскрипела…

– Совершено верно, господин Лунин, – засмеялся Ухтомский. – Законы жанра, что поделаешь… Ну, а на третий раз заиграли трубы боевые, что-то там запело, вы уж сами придумайте, и явился из лесу Рангайка. То есть уже не Рангайка, а славный витязь-богатырь Рангай, он же Иван Александрович. Да не один, а с двенадцатью сыновьями, да с дружиной, да со зверьем лесным, да с птицами небесными и чуть ли не гадами болотными. В общем, притащил целый зоологический сад. Подробности истребления вражеского войска опускаю, а вот после этого форс-мажора то ли князь, то ли царь пожаловал Рангайке волость. Стал Рангай князем и нашим, стало быть, родовым корнем. Правда, летал ли он по небу после этого, утверждать не берусь. Вот, пожалуй, и все.

– Да не летал он, елы! – не выдержал Фрол. – Крыльев-то у нас нет. И слава Богу, если подумать… Ну вот, господа и товарищи…

– А здесь есть и товарищи? – мягко поинтересовался Тургул.

– А микрофон? – разъяснил Келюс. – Там еще товарищи.

– Историю эту я знаю, – продолжал Фрол, – только там, конечно, все по-другому. «Ранхай-гэгхэн цорху» – про князя Ранхая, сына Фроата. Только я так красиво не расскажу. Он и вправду воевал, только, елы, не с татарами, а с русскими. Татары – они друзьями были. Вот татарский царь Ранхая и это… пожаловал…

– Что ж, господа, – усмехнулся Тургул, – по-моему, наша странная командировка уже дала первые результаты. Поздравляю вас, князь! Ваше семейное предание неплохо подтвердилось.

– Это не главное, – без тени улыбки заметил Виктор. – Фрол не сказал, что у Фроата, отца Ранхая, был еще один сын – старший. Как его звали, Фрол?

– Гхел, – ответил дхар и стал смотреть куда-то в сторону.

– Так вот, господа. Фрол Афанасьевич – его прямой потомок. Так, Фрол?

– Ну так…

– А этот ваш уважаемый предок, – осторожно поинтересовался Тургул, – он был… Как бы это точнее выразиться, очень знатен?

– Да какой там знатен! – огорчился Фрол. – У нас же дворян никогда не было, в лесу жили. Фроат был – ну, президентом что ли.

– Выборным? – удивился Ухтомский.

– Он, говорят, откуда-то с Запада пришел. Тогда у нас смута была, вроде как сейчас. Фроат всех дхаров собрал, помирил, его князем и выбрали. По-дхарски – гэгхэном. Он Дхори Арх, Дхарский камень, построил, мы еще его Теплым Камнем называем. А потом решили, что дхарами могут править только его потомки, пока хоть один мужчина из рода Фроата жив.

– Это называется не президент, уважаемый господин Соломатин, – констатировал Тургул. – Это называется наследственная монархия.

– Да какая монархия! – взорвался Фрол. – Да нас уже пять веков, елы, как собак гоняют! Мне дед такое рассказывал! С Курбского еще началось.

– С Курбского, Фрол? – поразился Ухтомский. – Помилуйте, он-то причем?

– А! – понял дхар. – Это не тот Курбский, который письма писал. Это его то ли дед, то ли дядя – Семен.

– Покоритель Севера, – кивнул Келюс. – Века четыре с половиной тому…

– Ну да. Здесь его забыли, а мы-то помним. Крестить стали! Мы-то и не против были, но Дхори Арх зачем трогать? Сколько наших там!.. Песня есть еще об этом. Как царя свергли, думали, лучше будет. Букварь нам написали… Букварь…

Фрол замолк и опустил голову, глядя куда-то в угол.

– Ладно, господа, – решил генерал, – сегодня, о чем ни заговорим, все получается не так. Плохой день, господа. Господин Лунин, осмелюсь предложить выпить кофе, и мы с поручиком откланяемся.

– Да куда вы пойдете? – удивился Келюс. – Поздно, ночуйте здесь. Михаил в первый же день тоже норовил. С двумя ручными гранатами в сумке…

– И, возможно, был прав. Господин Лунин, благодарю вас, но если мы с поручиком до утра не вернемся, за нас начнут волноваться. А волновать друзей плохо. Так как вам, господин Лунин, моя идея относительно кофе?

Эта действительно во всех отношениях неплохая идея так и не была, однако, должным образом обсуждена. В дверь позвонили. Тургул вопросительно поглядел на Келюса, тот пожал плечами – в гости, да еще в такое время, он никого не ждал. В дверь позвонили снова, и в ту же секунду в руках у офицеров тускло сверкнули вороненые стволы. Генерал дернул бровью, и Ухтомский неслышно заскользил вдоль стены, между тем как Тургул, чуть прищурясь, навел оружие прямо в центр дверного проема.

– Да постойте, – не выдержал Лунин. – Что вы, в самом деле? А вдруг это соседи?

И как бы в ответ на его слова в замке начал проворачиваться ключ.

– Француз! Задвижка! – шепнул Фрол, и Николай сообразил, какого дал маху – засов был открыт. Происходящее внезапно показалось ему чем-то нереальным – то ли сном, то ли фрагментом совкового фильма о чекистах: двое офицеров-заговорщиков притаились за дверью, сжимая револьверы в руках, отважные герои революции вот-вот откроют дверь, и тогда…

– Спрячьте оружие! – внезапно приказал Лунин. К его крайнему удивлению, приказ был тут же выполнен. – Идите в комнаты! – продолжал он, направляясь к двери. Но дойти не успел – замок щелкнул, и в прихожую ввалился Мик в черной куртке «Порше», держа в правой руке ключ с таким видом, будто собирался им кого-то зарезать.

– Келюс! – воскликнул он, – слава богу! Я уже испугался, вы не открываете, тут всякое подумаешь! Хорошо, что у меня был ваш ключ.

Лунин вспомнил, что действительно давал ключ Плотникову, и мысленно обозвал себя идиотом.

– Фрол Афанасьевич! Келюс! Чего вы к нам не заехали? Ведь дядя Майкл… Помянуть надо! А то собрались родичи – а они Майкла в глаза не видели…

– Нас никто не приглашал, – напомнил Лунин.

– Да говорил я бате! – махнул рукою юный Плотников. – Ну, у него забот – сами понимаете. Гляжу, а вас за столом нет. Я к бате, а он себя в лоб стучит, будто вы там проживаете. Поедемте, я на тачке, внизу ждет. Хоть с предками моими познакомитесь.

Между тем в коридоре опять появился Тургул. Револьвер он уже спрятал и выглядел вполне респектабельно. Увидев его, Мик растерялся и умолк.

– Господин генерал, – обратился к нему Келюс. – Вы, кажется, хотели познакомиться с Михаилом Плотниковым? Мик, это Антон Васильевич Тургул. Он хорошо знал твоего дядю Майкла…

Келюс и Фрол пробыли у Плотниковых недолго. Никого из десятка собравшихся, кроме, конечно, Мика, они не знали. Правда, Плотников-старший – солидный лысый мужчина, несколько склонный к полноте, отнесся к Лунину с некоторым вниманием, без особого труда выяснив, что они имеют несколько общих знакомых. На этом его интерес к Келюсу иссяк, что того не особо расстроило. Фролу старший Плотников только кивнул. Дхар остался невозмутим. Матушка Мика была настолько занята столом, что ни Фрол, ни Лунин ее толком не запомнили. Они выпили положенное число рюмок, ковырнули закуску и предпочли откланяться.

…Антон Васильевич Тургул тоже оказался на поминках. Отослав Ухтомского и пообещав вернуться к утру, он сел в машину вместе с остальными и был представлен хозяину дома как шеф фирмы, в которой работал покойный Корф. Национальная принадлежность фирмы не оговаривалась, но Плотников-старший, будучи человеком опытным, усадил Тургула на самое почетное место и несколько раз лично подливал ему водки. Генерал пил в меру, когда требовалось, улыбался, когда нужно было, скорбно хмурил брови, а на вопрос о погоде в Оттаве отвечал, что бывает в столице редко, предпочитая работать прямо на объектах.

Последние гости уже расходились. Мик с матушкой начали убирать со стола, а отец семейства и Тургул, сев у кухонного столика, принялись не спеша приканчивать чудом уцелевшую бутылку «Золотого кольца». Плотников несколько рассеянно ронял замечания по поводу своих заграничных поездок, генерал столь же рассеянно поддакивал, в воздухе висел сизый сигаретный дым, а гость и хозяин словно ждали чего-то. Наконец, Тургул, походя обмолвившись о высоких деловых качествах покойного, намекнул, что Михаил Корф направлялся в Столицу вовсе не с туристическими целями и только трагическая случайность помешала ему дождаться глубокоуважаемого Николая Ивановича. Затем, пустив три аккуратных кольца дыма, генерал, как бы ненароком, бросил, что фирма не случайно направила в Столицу именно Корфа – человека, имевшего в Советском Союзе такого уважаемого родственника.

Плотников, внимательно поглядев на Тургула, пожаловался, что его отрасль переживает не лучшие времена. Он, конечно, понимает важность конверсии, но большие дела делаются медленно, и сейчас спрос на продукцию, к сожалению, невелик. Впрочем, если фирму, которую представляет господин Тургул, интересует некоторое количество качественного металлолома… Правда, могут возникнуть трудности с оплатой, к бартеру он в последнее время стал относиться настороженно.

Генерал, пожав плечами, извлек из левого кармана пиджака что-то небольшое, но чрезвычайно тяжелое, блеснувшее в неярком свете кухонной лампочки тусклой желтизной. Нечто имело маленькое, но четкое клеймо Санкт-Петербургского монетного двора. Двуглавая клювастая птица свидетельствовала о серьезности учреждения, поставившего сей знак.

Плотников воздержался от эмоций, как и следовало ожидать от человека его возраста и ранга. Он даже не стал взвешивать слиток в руке, а лишь заметил, что подобный бартер может вызвать трудности с таможней. Тургул, мягко улыбнувшись, пояснил, что таможня тут совершено ни при чем, ибо «бартер» будет совершаться в пределах государственных границ. Хозяин дома тут же повеселел.

– Значит, металлоломчик… – забормотал он. – Хороший, я вам доложу, господин Тургул! Могу и цветного подкинуть, если хотите… Правда, как вы с таможней будете разбираться, ума не приложу. Вот АНТ попробовал… А вам, собственно, на какую сумму?

Антон Васильевич, не торопясь, достал ручку «Паркер» и написал что-то на салфетке. Хозяин стал изучать салфетку столь внимательно, словно там был записан государственный бюджет, а не единственная цифра.

– Ну, если так, – заявил он. – Могу моторы… моторы подкинуть. И запчасти… Траки, например… Хорошие моторы, от тягачей… Танков…

Тургул, подумав, намекнул, что моторы сами не ездят.

– Ну так за чем дело встало? – воскликнул Плотников, резво вскочив со стула. Он бросился куда-то в угол, долго рылся в недрах высокого кухонного пенала и, наконец, вернулся с еще одной бутылкой «Золотого Кольца».

– Заветная, – сообщил он полушепотом, покосившись в сторону двери.

Заветная была также откупорена.

– Так за чем дело стало? – повторил хозяин дома. – Да этого у нас! Все склады забиты! Тягачи, вездеходы… Мы вам из танка, господин Тургул, такой тягач отгрохаем! Пушки срежем, пулеметы срежем…

– А зачем резать-то? – тихо-тихо спросил генерал и даже отвернулся.

Николай Иванович поперхнулся воздухом, застыл, замолчал, затем начал медленно краснеть. Он краснел минуты четыре, после чего, резко выдохнув воздух, радостно взревел:

– Так вам нужно… – и умолк, лишь полные губы прошелестели: – оружие?!

Тургул лишь улыбнулся и заботливо долил рюмку Николая Ивановича. Тот несколько минут приходил в себя, после чего совершенно протрезвевшими голосом предложил пройти в кабинет, где в сейфе у него лежат каталоги.

– Это потом, – покачал головой Тургул, на лице которого уже не было и тени улыбки. – Вы изготовляете только броневую технику?

– Обижаете, господин Тургул! – Плотников, похоже, действительно слегка обиделся.

– Нужно полностью вооружить… отряд, – продолжал генерал, – стрелковое вооружение, танки, грузовые авто, связь… Аэропланы…

– …Система «Град». Да что хотите! И, наверное, в дальнейшем потребуются запчасти… ремонт, – Николай Иванович прокашлялся, – боеприпасы…

Тургул кивнул.

– Отряд, значит, с самолетами. И в пределах страны… А если… Мишка-сопляк без меня уголовником вырастет!..

– Он уже взрослый, – заметил генерал. – Это как раз повод слегка его заинтересовать. Молодежь любит такие игрушки. Мне сказали, что он прекрасно считает…

– А ладно! – махнул крепкой ручищей Плотников. – Черт с ними, со всеми! Дадут десять, отсижу три! Сколько у вас в отряде? Тысяч пять? Десять?

– Больше, уважаемый господин Плотников, – прищурился Тургул. – Для начала нам нужно вооружить… сто тысяч. Потянете?

– Это я-то не потяну? Это мы-то не потянем? – захохотал Николай Иванович. – Да благодетель, да хоть пятьсот! Вы же меня спасаете! Да черт со мной, не пропаду! Заводы спасаете! Отрасль! Да мы вам скидку, ей богу! Четверть заказа браком оформим за такое дело.

– Вам, может быть, лекарства? – вежливо поинтересовался Тургул, с некоторой опаской глядя на разбушевавшегося хозяина дома.

– Какое лекарство! Водки! – гаркнул Николай Иванович и начал, лихорадочно заливая стол, наполнять рюмки. Тургул на секунду стал совсем серьезным, а затем широко улыбнулся хозяину дома.

Глава 2. Расставание

Фрол с поручиком Ухтомским гуляли по Столице. В этот холодный, ясный осенний день оба они оказались совершенно свободны. Дхар, позвонив утром в больницу, где лежала Лида, выяснил, что девушку собирается обследовать какое-то заезжее светило, поэтому попасть к ней будет невозможно. Поручик же получил от Тургула, который после беседы с Плотниковым-старшим оказался необыкновенно занят, указание погулять по Столице и разведать обстановку. Поскольку Мик куда-то внезапно исчез, а Келюс намеревался посвятить день очередному походу в поисках работы, то дхар и поручик, решив выполнить приказ генерала совместно, уже второй час, не торопясь, бродили по центру.

– Узнаешь? – спросил Фрол Виктора, когда тот, остановившись у Пассажа, некоторое время внимательно рассматривал окрестности.

– Не очень, – честно признался поручик. – Я ведь в Петербурге жил, а сюда только к тетушке ездил. Не люблю этого города, вот Петербург – это да! Возьмем Питер, Фрол, свожу вас к нам, особняк покажу. Правда, там господа комиссары кого-то поселили… Ну ничего, покуда внутри чистить будут, мы с вами хоть снаружи поглядим. Его сам Монферран строил – тот, что Исаакий возводил.

– А зачем Питер брать? – удивился Фрол. – Давай сейчас съездим. Восемь часов на «Красной стреле».

Такую возможность поручик явно не учел.

– Нет, не хочу, – решил он наконец. – Могу себе представить, что они за эти годы с Питером сделали!… У меня ведь, Фрол, дед в Питере остался. Отца в августе восемнадцатого взяли, так и сгинул, а деда соседи спрятали. Ему семьдесят девять…

– А мать где? – осторожно поинтересовался Фрол.

– Во Франции, в Ницце, – ответил поручик и прибавил: – Слава Богу.

– Жалко особняк?

– Конечно жалко! – воскликнул Ухтомский. – Там ведь не только мебель, книги, картины… Там ведь дом, Фрол! Мой дом. Небось, даже господину пролетарию свой подвал жалко! Когда в январе восемнадцатого я уезжал на Дон, то сжег в камине все свои игрушки и книги. Даже любимую про лорда Фонтлероя.

– Ты чего? – поразился дхар. – Зачем?

– Неужели не ясно? – вздохнул поручик. – Я ведь уже понимал, что придут. Это отец все на что-то надеялся. Ждал, уезжать не хотел…

Улицы были полны народу, приходилось продираться через ряды торгующих, которых Ухтомский по привычке именовал «мешочниками».

– А вы, Фрол, откуда родом? – поинтересовался Виктор, чудом увернувшись от гражданки, обвешанной сумками, откуда торчали хлебные батоны и пачки спагетти.

– Кировская область, поселок городского типа имени XVI Партсъезда. Улица Вторая Арматурная.

– Вы, надеюсь, шутите, Фрол, – улыбнулся князь. – Такой губернии нет.

– Это не я, елы, – развел руками дхар. – Ну, Вятка это. Переселили нас туда в конце двадцатых – по оргнабору на строительство комбината. Поселок наш мы зовем «Дробь Шестнадцать». Да ничего! Квартира приличная, слава Богу, не в хрущевке. Не Монферран, ясное дело.

Князь растерянно попросил объяснить понятия «оргнабор» и «хрущевка», на что потребовалось минут двадцать. За это время они, проделав очередную петлю по лабиринту столичных улиц, внезапно оказались у большого здания, которое, несмотря на все превратности судьбы, еще не потеряло былого величия.

– А ведь это Дворянское Собрание, Фрол! – удивился Ухтомский. – Я тут бывал раза два…

– А здесь, елы, и сейчас Дворянское Собрание, мне барон рассказывал. Только они где-то в углу теснятся. А что, зайти хочешь?

– А пожалуй, – в глазах князя мелькнул зловещий огонек. – Поглядим на господ красных бояр!

Как в свое время Корфу, Ухтомскому и Фролу пришлось потратить немало времени, прежде чем они разыскали бывшую бильярдную. Как и барону, им предложили купить входные билеты. Фрол не стал возражать, но Виктор, сжав губы, вытащил офицерскую книжку и бросил на стол дежурной. Та растерянно взяла ее, повертела в руках и наконец заглянула внутрь.

– Ну и что, молодой человек? Вы хотите сказать, что это офицерская книжка вашего деда… или прадеда?

– Я Виктор Кириллович Ухтомский, – холодно отчеканил князь. – Желал бы пройти. Наше имя зарегистрировано в Столичном Собрании с восемнадцатого века!

Дежурная, с явной неохотой поднявшись, извлекла из стенного шкафа какую-то громадную древнюю книгу и принялась ее листать.

– Зарегистрирована, совершенно верно! – сообщила она. – А вот и Виктор Кириллович Ухтомский, допущен в Собрание в 1916 году… Так вы его потомок?

– Я хотел бы пройти! – повторил князь.

– Но понимаете, молодой человек, – не сдавалась дама, – если у вас нет свидетельства об анноблировании, то вам придется брать входной билет. Разве что выписать вам гостевой, но тогда нужна рекомендация…

Вокруг уже стояло несколько человек, делая вид, что совершенно не интересуется происходящим.

– Я, между прочим, сама родственница Ухтомских, – заявила дама, – правнучка Иллариона Константиновича Терентьева.

– Вот как? – удивился Ухтомский. – Председателя Второго Департамента Правительствующего Сената?

– Совершенно верно. Я внучка его дочки Зинаиды. У нас был особняк на Моховой. Вот!

Дама гордо обвела взглядом окружающих, число которых постепенно росло. Губы Ухтомского дернулись, затем расплылись в широкой улыбке.

– Милостивая государыня! – воскликнул он. – Как приятно в эти дни видеть такое благожелательное отношение к столь достойной семье, как Терентьевы! Вы даже подарили им целый особняк! Которого, – лицо князя вновь дернулось, – у них никогда в Столице не было. Илларион Константинович имел служебную квартиру в Санкт-Петербурге, а здесь снимал комнаты на Ордынке, в доме Прокофьева.

– А ведь точно, – негромко заметил кто-то из окружающих.

– К тому же, Зинаида Илларионовна Терентьева к великому горю родителей скончалась от кори в возрасте трех лет, когда выходить замуж, равно как и иметь потомство, еще несколько не ко времени.

– Я еще тогда говорил, когда ее принимали, что самозванка! – заметил другой голос. Шум стал разрастаться. С дамой случилась истерика, она принялась показывать извлеченную из ящика стола рекомендацию какого-то Сергея Леопольдовича, чем, впрочем, вызвала лишь реплику, о том, как ей эта рекомендация досталась.

– Оставьте ее, Виктор Кириллович, – обратился к Ухтомскому высокий бородач. – Бог ей судья! Проходите, я поручусь за вас. Моя фамилия Киселев, Александр Александрович Киселев. Вы хотели кого-нибудь повидать?

– Благодарю Вас, Александр Александрович, – кивнул Ухтомский, поворачиваясь к безутешной лже-Терентьевой спиной. – Вообще-то, мы с господином Соломатиным хотели повидать господина Говоруху. Ну и просто взглянуть, как российское дворянство… э-э-з… возрождается.

– Увы, – только и вздохнул бородач. – А Ростислава Вадимовича сегодня, к сожалению, нет. Все хворает.

– Жаль-жаль…

Ухтомский достаточно бесцеремонно осматривал окружающих. Впрочем, кружок любопытных быстро рассосался. Лже-Терентьева уже пришла в себя и уткнулась носом в том «Анжелики».

– Так че, Виктор, пошли отсюда? – предложил Фрол, чувствовавший себя в этих стенах неуютно.

– Оставайтесь, господа, – предложил Киселев, – у нас вскоре встреча со Звездилиным. Не Лещенко, конечно, но все-таки.

– Благодарю вас, господин Киселев, – учтиво кивнул Ухтомский. – Мы, пожалуй, останемся.

– …Послушайте, Фрол, – поинтересовался князь, покуда они не спеша пробирались вглубь бывшей бильярдной. – А кто такой Звездилин?

– А певец это! Такой бородатый, с косичкой. Романсы, елы, поет. И про вас, про белых, тоже.

– Любопытно, любопытно, – бормотал Ухтомский, рассматривая разного рода наглядную агитацию, развешанную на давно некрашеных стенах. Их маршрут с фатальной неизбежностью привел в буфет. В этот день, как и в день посещения Собрания Корфом, здесь было людно. Правда, на этот раз отпускали не сосиски, а ветчину. Очередь стояла грозно, но молодые люди все-таки достоялись, что стало возможным исключительно благодаря Фролу, который движением широких плеч не пускал представителей голубой крови, главным образом кавказской национальности, без очереди.

Ветчину брать не стали, а удовлетворились несколькими бутербродами с грудинкой, на которые ушли почти все и без того истаявшие деньги Фрола. Ухтомский намекнул, что заплатит за все сам, но у дхара был свой кураж, посему расплатились поровну. Тогда Виктор, отправив Фрола с бутербродами оккупировать освободившийся столик, отсчитал из внушительного вида пачки еще десяток бумажек и присоединился к дхару, неся бутылку коньяка «Самтрест».

Коньяк, к удивлению Фрола, лучше князя знавшего современные буфеты, оказался действительно самтрестовским. Ухтомский, несколько откиснув, стал рассказывать о том, как участвовал в обороне Кремля в ноябре 17-го, как его ставили к стенке пьяные солдаты Пулеметного полка, как в Ростове он повстречал Михаила Корфа. Фрол слушал и только качал головой. В свое время он с одноклассниками играл в Неуловимых Мстителей, да белые не вызывали у него особого восторга. Вдобавок то, что Ухтомский оказался настоящим князем, к тому же дальней родней, изрядно смущало.

Последний глоток был допит как раз вовремя. Публика начала вставать и переходить в соседнее помещение, где, как в свое время довелось увидеть Корфу, находился небольшой зал с лекторской кафедрой, украшенный серпасто-молоткастым гербом. Правда, на этот раз кафедру убрали, у стены было устроено возвышение, освещенное жутковатыми железными треногами, а над всем этим красовался большой трехцветный флаг.

Фрол и Ухтомский скромно заняли места в предпоследнем ряду. Знаменитость, следуя неписаной традиции, несколько задерживалась. Фрол вновь занервничал и, если бы не поручик, то наверняка не выдержал бы и ушел. Ухтомский же, напротив, получал своеобразное удовольствие, разглядывая публику. Губы князя то и дело кривились в усмешке, глаза недобро щурились. Лишь однажды он удивленно дернулся:

– Этак, Фрол Афанасьевич, можно и в желтый дом попасть. Вылитый Саша Трубецкой, даже прическа та же. Ну фантом!

– Так, может, это он и есть? Тоже… командированный.

– Нет, – помрачнел поручик. – Похоронили мы Сашу. Еще в апреле 17-го года, под Ригой. А это правнук, наверное. Но как похож…

Наконец где-то сбоку зашумело, и по проходу под шумные аплодисменты прошествовал высокий полный господин с изящным брюшком, носивший, как верно указал Фрол, не только клочковатую бороду, но и ухоженный пони-тейл. Раскланявшись, мэтр, поднялся на возвышение, где уже горели треногие софиты. К удивлению Ухтомского, Звездилин не спешил демонстрировать свои вокальные способности. Пространно поздравив присутствующих с обретенной свободой, он посвятил минут пятнадцать критике павшего режима. Затем, сделав изящный словесный пируэт, высказал свое восхищение самим фактом выступления перед воскресшим российским дворянством, после чего скромно намекнул, что сам он – потомок старинного рода графов Звездилиных. Пока зал аплодировал, с губ Ухтомского не сходила кислая улыбка, он тихо пробормотал какую-то загибистую фразу, из которой Фрол уловил лишь слово «гаер». Между тем, граф Звездилин, поцокав ногтем по микрофону, прокашлялся и наконец запел.

Фрол слушал певца с интересом. В конце концов, некоторые старинные романсы Звездилину так и не удалось испортить до конца, и пару раз дхар даже принимался вместе со всеми аплодировать. Ухтомский слушал молча, скрестив руки на груди и, если не считать блуждавшей по его лицу усмешки, внешне никак не выражал эмоции. Спев несколько романсов, певец перешел к наиболее интересной части концерта. Зал прослушал песни про хорунжего, вовремя не пристрелившего лошадь, про дорогую графиню, которой не рекомендовалось лишний раз нервничать, и про безбожного прапорщика, утопившего в тихом омуте золотые погоны, отчего ему и конец пришел.

Покуда Звездилин пел, усмешка постепенно сползла с лица Виктора, губы сжались и побледнели, пальцы вцепились в подлокотники кресла. Наконец знаменитость объявила свою самую известную – легендарную – песню «Поручик Ухтомский». Спев, переждав овацию и приняв должное число букетов, Звездилин вновь обратился к залу. Сославшись на постоянно задаваемые вопросы, он решил удовлетворить любопытство своих уважаемых слушателей, поведав им историю создания знаменитой песни.

– Фрол, это же с ума сойти можно! – возбужденно зашептал Ухтомский, с которого спала вся его невозмутимость. – Это ведь наша песня, ее Славик Арцеулов сочинил! Слова, конечно, немного другие, но это она!

– Елы, так это, значит, про тебя? – поразился Фрол, знавший, конечно, знаменитый шлягер, но никак не подозревавший о такой возможности.

– Не совсем. Там вначале «поручик Орловский» было. Андрей Орловский из второго взвода…

Между тем Звездилин начал рассказ. Его версия, однако, выглядела несколько иначе. Прежде всего он с легкой иронией отметил, что на великий шедевр претендуют уже полтора десятка авторов, причем этот список включает Зинаиду Гиппиус, Марину Цветаеву и Лебедева-Кумача. Истина, однако, в том, что песню сочинил он, граф Звездилин.

По залу прошел легкий шелест. Уловив его, артист снисходительно улыбнулся, заметив, что некоторые средства массовой информации утверждают, будто «Поручик Ухтомский» был известен и десять лет назад, и двадцать, и даже двадцать пять. И это действительно так, ибо песню эту он, Звездилин, написал в шесть лет, как раз тридцать лет тому.

– Так-так, – процедил Ухтомский.

Маэстро охотно поделился подробностями. В шесть лет он нашел в гараже седло, принадлежавшее его знаменитому прадеду, фельдмаршалу Звездилину. Играя в «казаки-разбойники», будущий великий певец сел в упомянутое седло и, внезапно почувствовав озарение, тут же сочинил знаменитую песню, вернее первый ее вариант, поскольку их теперь двадцать четыре. И все они, естественно, принадлежат одному автору, то есть самому маэстро.

– Помилуйте! – какой-то старик вскочил с места. – Эту песню пели еще в гражданскую войну!

– Дедушка, – снисходительно улыбнулся артист, – вам несколько изменяет память. Склероз, господа!

Звездилин вновь улыбнулся залу и слегка погладил себя по животику.

– Милостивый государь!

Фрол попытался ухватить князя за рукав, но опоздал.

– Милостивый государь, я не страдаю склерозом! Эту песню пели в Марковском полку в апреле 18-го. В сентябре ее текст напечатал «Екатеринодарский вестник».

Поручик стоял, высоко подняв голову и чуть прищурясь.

– А в 27-м – «Русская мысль» в Берлине, – добавил кто-то, и зал зашумел.

– Как вам не стыдно! – завопила какая-то дама средних лет, вскакивая и размахивая сумочкой. – Как вы можете сомневаться в словах господина Звездилина?

– Графа Звездилина? – переспросил кто-то.

– Фельдмаршала, – ответили ему.

– Господин Звездилин! – продолжал Ухтомский. – Если вы действительно дворянин, немедленно извинитесь перед залом. В том, что вы говорили, нет ни слова правды!

– Молодой человек! – растерялся маэстро. – Я вас уверяю… Честное слово…

– Честное – что? – поинтересовался князь, и тут мимо его виска что-то просвистело. Сумочка, брошенная дамой средних лет, пролетела в нескольких сантиметрах возле уха поручика, попав в сидевшего в последнем ряду пожилого господина. В ту же секунду вокруг дамы возник легкий водоворот, послышался сухой треск оплеухи, через секунду кто-то уже катился по проходу. Над вскочившей толпой замелькали крепкие ручищи, и все покрыл неистовый гвалт собравшихся в зале особ голубой крови.

– Пора, елы, сматываться, – рассудил невозмутимый Фрол и потянул Ухтомского к выходу. – Заметут, в карету его!

Поручик пытался сопротивляться, но Фрол, окончательно взяв командование на себя, потащил упиравшегося Виктора из зала. За спиной их ревело и клокотало, лишь чей-то одинокий голос отчаянно взывал: «Стыдитесь, господа!».

– Извозчики! Лакуны! – бормотал Ухтомский, буксируемый неумолимым Фролом. Уже возле самой двери они столкнулись с самим Звездилиным, который также успел вовремя улизнуть. Маэстро, увидев поручика, замер, а затем пробормотал что-то о хулиганах.

– Моя фамилия Ухтомский, – отрубил князь. – Вы что-то хотели сказать?

Звездилин попытался снисходительно улыбнуться, но тут их взгляды встретились, и он окончательно потерял дар речи. В двери уже вваливались люди в форме, и Фрол потянул Виктора к выходу. Ухтомский шагнул вплотную к потомку фельдмаршала, правая рука дернулась, но он лишь процедил: «На конюшню!» – и, резко повернувшись, шагнул прочь.

…Покуда Фрол и поручик совершали очередной круг по центру Столицы, дабы сгладить впечатление от знакомства со сливками местного общества, слухи уже начинали ползти по городу. В девятичасовых новостях зрители смогли прослушать репортаж о зверском избиении знаменитого певца Звездилина группой необольшевиков, устроивших погром в Дворянском Собрании. Полуночные «Вести» поведали, напротив, о похождениях вдрызг пьяного маэстро, который во время исполнения «Поручика Ухтомского» поколотил старушку. Все это кончилось большим интервью певца одной из центральных газет, где он повторил свой рассказ о рождении знаменитого шедевра, доведя количество созданных вариантов песни до двадцати пяти.

На следующее Фрол и Келюс как раз допивали кофе из последней пачки, когда в дверь позвонили.

– Мик, – предположил дхар.

Однако это был не Плотников. На пороге с несколько виноватым видом стоял поручик Ухтомский.

– Здравия желаю, господин Лунин! – отчеканил он. – Разрешите войти?

Получив разрешение, князь снял пальто, секунду потоптался в прихожей, а затем щелкнул каблуками:

– Разрешите доложить! Прислан для отбытия ареста!

– Чего? – ахнул подошедший Фрол.

– Получил сутки ареста от его превосходительства за буйство, – пояснил поручик. – Прислан для производства генеральной уборки в квартире.

Келюс хотел что-то сказать, но внезапно в голову пришла какая-то мысль, и он промолчал.

– Ладно, – решил Николай. – Уборку я, бином, и сам произведу, а так – милости просим. Пойдемте, Виктор, там у нас, кажется, еще есть кофе…

– …Понял? – шепнул Лунин дхару, покуда поручик мыл руки в ванной. – Тургул его второй день отсылает. Ну и дела! Если даже своему поручику не верит…

Ухтомского напоили кофе и оставили в квартире, запретив даже прикасаться к швабре и венику. Фрол поехал в больницу к Лиде, а Келюс направился в очередной поход. Он давно уже пытался устроиться в какой-нибудь институт, но даже в техникумах и редакциях свободных мест не оказывалось. На этот раз Николай сломал гордость и поехал к своей старой знакомой, которая работала в одном крупном издательстве. Знакомая угостила Николая кофе из редакционного кофейника, полчаса болтала о пустяках, а затем, когда они остались одни, неожиданно сменила тон, сообщив, что ничем помочь не может. И не только она – в списке людей, которых не следует принимать на работу, фамилия Келюса фигурирует с самыми резкими характеристиками. Списки эти, как выяснилось, регулярно рассылаются некими инстанциями по всем институтам, техникумам, редакциям и даже средним школам.

Лунин вспыхнул, но, сдержавшись, поблагодарил за информацию и покинул негостеприимные стены. На улице он нашел первую попавшуюся скамейку и долго курил, приходя в себя. Весной Лунин потерял работу, выйдя из правящей партии, что в конце концов бросило его на бетонные баррикады Белого Дома. Теперь же… А действительно, что теперь? Николай махнул на все и направился прямиком в Белый Дом. Терять было совершенно нечего.

Пускать его не собирались, посоветовав записать на прием. Лунин знал, что это значит и, вновь сломав гордость, напомнил, что работал в группе поддержки Президента. На него посмотрели внимательнее и принялись листать какие-то списки. Лунин уже и сам был не рад, но поворачивать назад было поздно. Минут через десять дежурный выписал ему пропуск и предложил подождать сопровождающего. Тот оказался двухметровым верзилой в штатском, державшимся, впрочем, крайне вежливо. Они прошли хорошо знакомыми Келюсу коридорами, поднялись на лифте, и вскоре Николай стоял у высокой двери, возле который вытянулись по стойке «смирно» двое таких же верзил. Лунин перешагнул порог и увидел Генерала.

– А, Лунин! – Генерал мельком взглянул на часы. – Хорошо, что застал, у меня скоро совещание по Украине. Ну, садись.

Келюс и не надеялся попасть именно к Генералу. Он предпочел, чтобы с его делом разобрался кто-нибудь другой, но выбора не было.

– Что? Никак в покое не оставят? Я ж им сказал!

– Здравствуйте, – перебил его Келюс. – Нет, меня не трогают. Даже следователь больше не вызывает. Спасибо.

– Тогда что? Материально плохо?

– Скажите, – вновь перебил Лунин. – Я что, враг народа?

Генерал на секунду задумался:

– Понял. Не берут на работу. Угадал?

Николай, насколько мог коротко, поведал ему о пресловутых списках.

– Ну, хреновье! – возмутился Генерал. – Интересно, кто их рассылает? Знаешь, Лунин, ты меня, наверное, крепко не любишь, да и я тебя тоже, но списки… Вот падлы!

Генерал схватил со стола блокнот, черкнул туда несколько размашистых строчек и на секунду задумался.

– Тебе куда лучше? Ты, кажется, преподаватель?

– Да куда угодно, – рассудил Келюс. – Хоть в издательство.

– Ага, – Генерал сделал новую запись. Затем спрятал блокнот и вновь задумался.

– Ладно, – заявил, наконец, он. – На работу тебя возьмут. Только, Лунин, имей в виду, насолил ты кое-кому крепко. Оружие есть?

Келюс ничего не ответил. Генерал усмехнулся.

– С собой не носи, но дома держи. Представим тебя и этого сержанта – Соломатина к ордену, авось приутихнут. И… вот что, Лунин. Память хорошая?

Николай кивнул.

– Я назову тебе телефон. Нигде не записывай. По нему ты меня всегда найдешь. Но только – если жизнь или смерть. Ясно? Будешь звонить, меня никак не называй. И себя не называй тоже. Выдумай кличку. Ну, псевдоним…

– Келюс, – предложил Лунин. Ничего другого в голову не пришло.

– Ага, «Графиня Монсоро», – сообразил Генерал. – У меня как раз дочка читает.

Он не стал называть номер, а записал его на листке блокнота, показал Келюсу, а затем сжег бумажку в пепельнице.

Фрол возвращался из больницы. Лида чувствовала себя заметно лучше, но случившееся было непоправимо: двигаться девушка не могла. Родители достали где-то немецкую инвалидную коляску, и курносая художница под присмотром Фрола училась ездить на ней по больничному парку.

Вчерашний визит медицинского светила не дал особых надежд. Рекомендовался санаторий и длинный список дефицитных лекарств. Светило также обмолвилось, что иногда сильные стрессы способны вывести больного из паралича, но при этом смотрело на Лиду с таким профессиональным оптимизмом, что девушка все поняла.

Фрол собирался уезжать и мучился, что ничем не сможет помочь. Впрочем, Келюс и Мик твердо обещали не забывать больную. Сама Лида держалась бодро, заявляя, что, как только вернется домой, попытается взять вновь в руки кисть.

В общем, настроение у Фрола было не из лучших. Открывая дверь, он услышал какой-то грохот. Ожидая чего угодно, дхар вихрем ворвался в квартиру и замер. Вся мебель была сдвинута с мест, швабра торжественно торчала посреди прихожей, а стук, доносившийся из кабинета, свидетельствовал о том, что Виктор, натиравший в данный момент пол, двигает огромный письменный стол.

– Ну даешь, елы! – поразился дхар. – Че, князья тоже полы натирают?

– Еще как, Фрол! – бодро отозвался Ухтомский. – Особенно в юнкерском. Пол у нас в актовом зале был, я вам доложу, как Дворцовая площадь.

– Это ничего! Мы у себя в Забайкальском зубными щетками пол мыли. Ладно, сейчас пособлю.

При мощной поддержке Фрола уборка была завершена сравнительно быстро и без потерь. Пострадал только один из стульев в гостиной, распавшийся от мощного толчка дхара. Стул пришлось клеить эпоксидкой, после чего уборка была сочтена законченной, и молодые люди направились на сверкавшую чистотой кухню пить чай.

– Фрол, – обратился к дхару поручик, допивая вторую чашку, – вы не могли бы продиктовать мне эпос о Ранхае?

– По-дхарски? – удивился тот. – Начало, вроде, помню…

Он на минуту задумался, затем распевно, не торопясь, прочитал:

– Только по-русски не смогу. Тебе хорошо, ты в гимназии учился!

– Да бросьте, Фрол! – решительно заявил Ухтомский. – Сможете. Пойдемте!

Они перешли в кабинет. Князь, усадив Фрола в кресло, достал из бумажных залежей чистую общую тетрадь и приготовил карандаш.

– Слышь, – не выдержал дхар, – а зачем тебе?

– А Рангайка чей предок? – усмехнулся Ухтомский. – Это будет почище родовой байки. Попробую потом стихами перевести. Размер легкий, как у «Калевалы». Давайте!

Фрол облегченно вздохнул, закрыл глаза и нерешительно начал:

– Ну… Слушай, племя серых дхаров… песню о воине… начальнике…

– Повелителе, – подсказал Ухтомский.

– Ну, повелителе Ранхае, великом сыне солнечного леса… Как там, елы? Могучем повелителе звезды и тучи…

– Красиво, – князь быстро водил карандашом по бумаге.

– Дорога… путь Ранхая вечен, его мир, война и работа…

– Деяния, – поправил Виктор, прицокнув языком.

– Деяния, – покорно повторил Фрол, – не подвластны злой ночи…

– Вот это фольклор! – удовлетворенно заметил Ухтомский, пока дхар переводил дух. – Это вам не «Гуси-лебеди»…

Когда Лунин вернулся домой, работа подходила к концу. Фрол постепенно сам вошел во вкус и время от времени прерывал русскую речь странно звучащими дхарскими словами. Ухтомский легко чертил в тетради строчку за строчкой.

– А, мемуары принца Дхарского, – понял Келюс. – Ваше дхарское высочество, как там у нас насчет ужина?

Ухтомский обещал забежать на следующий день, но так и не появился. Мик тоже пропал. Его матушка сообщила, что Михаил очень занят, причем ее тон не оставлял сомнений, что Плотников-младший действительно занялся наконец чем-то полезным.

Келюсу и Фролу это было на руку. До отъезда дхара требовалось закончить кое-какие дела.

…Вход в катакомбы, откуда их вывели омоновцы, был теперь забран густой решеткой. Массивный замок выглядел угрожающе, но Фрол, специально заехавший как-то днем взглянуть на него, лишь похмыкал и попросил у Келюса разрешения покопаться в инструментах. В свое время Лунин-старший недурно слесарил в свободное от партработы время, и дхар, быстро заполнив сумку всем необходимым, остался доволен.

Они вышли из дому поздно вечером, с полчаса бродили у Дома на Набережной, поглядывая по сторонам, но все было тихо. У решетки, загораживавшей вход, было также спокойно. Келюс стал светить фонариком, а дхар, тихонько насвистывая, занялся замком. Стальной страж явно не оправдал доверия – не прошло и пяти минут, как Фрол удовлетворенно хмыкнул и осторожно приоткрыл решетку.

Из подземелья несло холодом и сыростью. Николая передернуло, он плотнее запахнулся в специально надетую по этому случаю теплую куртку и осторожно шагнуть вглубь. Внезапно почудилось, что в глубине темного прохода раздался тихий стон.

– Чего там? – торопил его Фрол. – Пошли быстрей, елы!

– А ну-ка, Мессинг, – предложил Лунин, освобождая путь, – послушай…

Дхар озабоченно прислушался, затем провел по воздуху руками, подумал.

– Никого! Там, Француз, даже кошака бродячего, и того нет. Ручаюсь.

Келюс не стал спорить, и они двинулись вперед, подсвечивая фонариком. Вокруг было тихо, только песок шуршал под ногами да слышался стук падавших капель.

…В зале, где барон Корф в последний раз увидел огонь догоравшей свечи, теперь было пусто, только следы пуль на стенах да неглубокие воронки на полу напоминали о той ночи. Тело барона лежало в навек запаянном гробу, а то, что осталось от Тани Корневой – Коры, – как сказал Келюсу следователь, передали ее родным. Внезапно фонарик упал на что-то, тускло блеснувшее холодной сырой сталью. Егерский нож – трофей барона – лежал там же, где его оставили, незамеченный теми, кто забирал тела.

– Мику отдадим, – решил Келюс, пряча находку. – Все-таки память!

Они свернули налево и пошли по узкому коридору. Здесь тоже ничего не изменилось. То и дело слева и справа в свете фонаря возникали ниши, под ногами шуршали мелкие камни и битый кирпич, а воздух был все тот же – сырой, затхлый.

– Сейчас гроб будет, – вспомнил невозмутимый Фрол. – Не боись, Француз, прорвемся.

Луч фонарика выхватил из темноты нишу вместе с черной крышкой, и тут рука Келюса дрогнула: гроб был открыт, крышка сдвинута в сторону, каким-то чудом не упав на землю. Фрол покачал головой, забрал у Келюса фонарик и, посветив, заглянув внутрь.

– Пусто, – Лунин, преодолевая невольный озноб, заглянул следом. – Наверное, взломали. Кладоискатели, бином…

Фрол осмотрел края крышки и вновь покачал головой. Следов взлома не было, крышку просто вырвали с чудовищной силой. Но ухватиться было не за что – поверхность казалась гладкой.

– Вот елы! – констатировал дхар. – Либо у кого-то дури побольше, чем у Василия Алексеева и он просто за края взялся, либо…

– Либо что? – подхватил Лунин, заметив, что Фрол замолчал.

– Либо изнутри нажали… Пошли отсюда, Француз, мебель, в карету ее!

Вскоре они добрались до ниши, где оставили документы и оружие. Тайник был в полной сохранности, даже бумага, к удивлению Келюса, не особенно отсырела. Тонкие папки сложили в стопку и спрятали в захваченный с собой рюкзак. Туда же Фрол уложил браунинг и оба револьвера. Автоматы решили не трогать.

– Ну чего, – заметил дхар. – Назад? Или на Алию поглядим?

Николая передернуло. Ни за какие сокровища он не мог заставить себя вновь подойти к запечатанному дхарским заклятием входу, за которым лежали кости князя Полоцкого.

– Пошли отсюда, Фрол – вздохнул он. – Хватит на сегодня, а?

– Сейчас, – дхар напряженно вслушивался, затем осторожно провел по воздуху руками.

– Можно не смотреть, сняли мое заклятье. И Алии там, елы, нет. Так что заряди-ка, Француз, браунинг. Мало ли чего?

Впрочем, обратный путь прошел без приключений, разве что Николай пару раз оступился и слегка ушиб ногу. Всю дорогу Лунин напряженно прислушивался, но вокруг стояла все та же жутковатая тишина.

– Слышь, потомок Гхела, ты уверен? – спросил Келюс Фрола, покуда тот возился, запирая замок.

– В чем?

Если открыть замок не составило труда, то обратный процесс вызвал куда больше трудностей.

– Ну заклятье, бином. Алия…

– Да… Знаешь, Француз, когда мы обратно шли… Не хотел, елы, тебя зря пугать…

– Там кто-то был?

Келюс похолодел, хотя замок наконец закрылся и от подземелья их отделяла стальная решетка. И словно в ответ откуда-то из глубины донесся чудовищный вой, полный такой тоски и ненависти, что даже невозмутимый Фрол отступил на шаг.

– Ярты?

– Хуже – гургунх-эр. Потом объясню, Француз. Решетка – это, елы, конечно, хорошо…

Только дома, свалив добычу прямо на пол и запечатав дхарским заклятием двери, они перевели дух.

– Прямо не знаю, как тебя здесь, Француз, оставлять, – озабоченно заметил Фрол. – Ну и город, елы! Прав дед, хуже нашего леса. Поехали со мной, а? У нас в Дробь Шестнадцать тихо. Ну, февральский волк там…

– Спасибочки, – покачал головой Келюс. – За этого февральского – в отдельно. Так что за гургунх?

– Гургунх-эр. Он – вроде как всем яртам хозяин. Да ну его, Француз!..

Они почистили оружие, честно поделили скудный запас патронов, после чего Келюс спрятал серые папки в старый чемодан. Сверху он набросал разное тряпье, а чемодан совместными усилиями был водружен в самый дальний угол антресолей.

Наутро, как раз после чая – кофе кончился накануне, – в дверь позвонили, и на пороге появился Мик в куртке «Порше» с большой сумкой, на которой красными буквами была отпечатана реклама какой-то хьюстонской фирмы.

– О! – обрадовался Келюс. – Пропавшая грамота, бином!

– Здорово, мужики! – заявил Мик. Вид у него был какой-то непривычный. Плотников-младший держался не просто с достоинством, но и чуть ли не с легким оттенком превосходства.

– Попрощаться зашел. Уезжаю.

– Это куда? – поинтересовался Фрол, невозмутимо оглядывая Мика, который, сняв куртку, принялся долго и тщательно причесываться у зеркала.

– По батиным делам. Меня в фирму взяли. Перевелся на заочный, – сообщил он, с уважением поглядев на себя в зеркало и спрятав расческу. – Так что, мужики, не скоро увидимся.

– Ну, удачи тебе, – пожелал Келюс. – Да, Мик, у нас к тебе одно дело. Пойдем-ка…

Они прошли в кабинет, и Лунин кивнул на стол, где лежал тщательно вычищенный и даже заново заточенный егерский нож.

– Бери! Мы его в подземелье нашли. На память о дяде Майкле.

Глаза Мика блеснули. Он осторожно взял нож в руки, чуть погладил его, вновь положил на стол.

– Спасибо, Николай! Он мне пригодится. Прадедов… Моего прадеда дяди Майкла…

Келюс и Фрол переглянулись. Стало ясно, что знакомство с генералом Тургулом состоялось не зря.

– Зря вы тогда молчали, мужики. И дядя Майкл мне про Канаду рассказывал… За маленького держали!

– А ты бы поверил? – хмыкнул Фрол.

– Да ладно, что теперь уж, – вздохнул Плотников, – ничего…

Он секунду помолчал, затем плечи выпрямились, взгляд потемнел, правая рука легла на клинок, а голос внезапно стал низким, будто Мик сразу постарел на много лет:

– Мужики… Господа!.. Клянусь, что отомщу большевикам за дядю Майкла! За Лиду! За все… Я… Я им устрою исторический материализм!..

Мик аккуратно завернул нож в носовой платок и спрятал в сумку, после чего пожал всем руки и откланялся, пообещав позвонить или написать при первой же возможности. Когда дверь закрылась, Келюс с Фролом вновь переглянулись. Все это было очень странно.

– И мне пора, – заметил дхар. – Поеду-ка я за билетами, Француз. Засиделся я тут!

Фрол уезжал вечером на следующий день. Громада Казанского вокзала оглушала многоязыковым гомоном, хриплым лаем репродуктора и шумом уборочных машин. Гигантская толпа с мешками, сумками и кошелками чуть не раздавила Келюса и Фрола, и они с облегчением перевели дух, оказавшись на перроне.

Фрол был невесел. Накануне он побывал у Лиды, а за несколько часов до отъезда они с Келюсом съездили на старое кладбище, где под желтыми осыпавшимися рябинами груда венков обозначала место последнего успокоения Корфа. На кладбище Фрол не сказал ни слова, но Лунин заметил, что дхара все время мучает какая-то мысль. Он даже спросил Фрола, но тот отмолчался.

Лунин докуривал сигарету, а некурящий дхар смущенно переступал с ноги на ногу.

– Один остаешься, Француз, – молвил он наконец. – Только Лидка…

– Да, – кивнул Келюс, – один…

Накануне позвонил Тургул, сообщив, что они с поручиком покидают Столицу. Генерал благодарил Келюса за помощь и гостеприимство и просил передать привет от Ухтомского. Николай невольно пожалел, что не сможет снова встретиться с Тургулом. Он был бы не прочь закончить странный разговор, который они вели в поминальный вечер…

– Я тебе напишу, – пообещал Фрол. – Правда, елы, попозже. Мне ж работу искать надо! Гуляю, елы, с июля…

– Найдешь, – усмехнулся Лунин. – Ты же гегемон! Револьвер спрячь подальше, фрейшюц вятский…

– Да чего я, маленький? Это ты тут не задирайся, Француз. Ну ладно, пора…

Фрол внезапно стал очень серьезным, поднял правую руку и медленно произнес:

– Эннах, Николай! Квэр аг-эсх ахусо эйсор аг эрво мвэри! Квэр аг-лах мгхути-цотх!

– И тебе того же, полиглот! – вздохнул Келюс, пожимая широкую руку дхара. – Может, переведешь?

– Это наше старое пожелание: «Будь счастлив! Да будет с тобой Великий Свет и Высокое Небо! Да минует тебя тьма!» Ну, Француз, будь!

Он взял свою сумку и, повернувшись, не спеша пошел к вагону, но внезапно остановился, постоял секунду-другую и резко повернулся. Келюс, почувствовав тревогу, поспешил подойти.

– Француз… Николай… – нерешительно начал Фрол. – Вот, елы, не знаю, как и сказать… Я еще на похоронах почувствовал и тебе еще тогда сказать пытался, да как раз Ухтомский помешал. А сегодня, как мы на кладбище были…

Поезд засвистел и задергался.

– В общем, Француз. Не знаю, елы, почему, но в гробу Михаила не было.

– Как?!

Келюс мог ожидать всякого, но не такого. По крайней мере, все это время утешала мысль, что барон все-таки упокоился в родной земле.

– Не было, – мотнул головой дхар, – там вообще никого не было, землей набили, что ли. Знаешь, как в Афгане бывало. Я и сам, елы, поверить не мог, но сегодня, когда на кладбище…

Поезд дернулся и начал медленно отходить. Фрол, махнув рукой, схватил сумку и вскочил на подножку уходящего вагона. Колеса стучали, поезд ускорял ход, а растерянный и пораженный Лунин стоял на грязном асфальте перрона, не в силах двинуться с места. Не хотелось верить тому, что сказал Фрол, но в глубине души он понимал, что дхар не ошибся. Но что бы это ни означало, теперь все решать придется самому. Лунин оставался один…

– Не падай духом, воин Николай, – услыхал он внезапно знакомый голос. Все еще не веря, Келюс резко обернулся. Варфоломей Кириллович стоял рядом и смотрел вслед уходящему поезду.

– Здравствуйте, Варфоломей Кириллович! – вздохнул Келюс, которого появление старика отчего-то почти не удивило. – Жаль, что опоздали. Фрол бы обрадовался…

– Не опоздал я. С воином Фроатом мы еще увидимся. Ему сейчас домой ехать, к батюшке и матушке. А тебе, воин Николай, здесь оставаться.

– Да, – кивнул Келюс. – Мик умотал куда-то, теперь Фрол… Да вы, наверное, как всегда, все знаете.

– Знаю…

– Жалею, что скантр отдал, – вздохнул Лунин. – Разобраться бы с ним! Да что было делать? Они же… А если его отдавать было нельзя? Даже если бы всех нас из автоматов покрошили? Что же теперь делать?

– Тебе решать, воин. И за себя, и за других. Хорошо ли сие, худо – да так, видать, судилось.

– Скажете еще! – поморщился Лунин. – Да какой из меня командир? Фрол бы…

– Не думай за него, – покачал головой старик. – За себя думай, воин. Могло выпасть сильному, могло – слабому. Да только выпало тебе.

– Мне? Но… что я должен делать?

Ответа не было. Николай оглянулся – Варфоломей Кириллович исчез. Перрон был пуст, только холодный осенний ветер шевелил каким-то чудом попавший сюда кленовый лист.

Глава 3. Ольга

В небесах царила Черная Обезьяна, деревья в столичных парках покрыла молодая листва, а над городом уже прогремели первые грозы. Стоял май года от Рождества Христова 1992-го.

Эти шесть месяцев прошли для Келюса быстро и почти незаметно. Прошлое редко напоминало о себе. Через несколько дней после отъезда Фрола Николаю позвонили из одного крупного издательства, и уже на следующий день он работал в отделе исторической литературы на третьем этаже большого здания недалеко от метро «Новослободская». Постепенно Лунин привык и не без удовольствия погрузился в пухлые рукописи о делах ушедших в вечность вождей и героев. Жил он по-прежнему один, и зарплаты вполне хватало даже в эти трудные месяцы. Его оставили в покое. Никто за ним не следил, не звонил по телефону, даже следствие по поводу гибели Корфа прекратилось как-то само собой.

В январе, когда город был бел от первых метелей, Келюса пригласили в Белый Дом и вручили орден. Удивило, однако, то, что орден выдали в канцелярии под расписку. Торжественное вручение состоялось через неделю, но на эту церемонию, где присутствовал сам Президент, Николая не позвали. Зато туда попал Фрол. Он был вызван в Столицу, получил из рук Президента награду и заодно угодил на первые страницы центральных газет – из всех награждаемых репортеры выбрали именно его.

У Фрола все ладилось. Он работал в строительном кооперативе, обзавелся курткой «Аляска» и смотрел на жизнь достаточно оптимистично. Дхар сразу же поинтересовался вестями от Мика, но Келюс мог сообщить лишь то, что сам узнал у его родителей: Плотников-младший жив, здоров, однако в Столице появится нескоро.

Фрол уехал, и жизнь Лунина потянулась все так же спокойно и монотонно. Все эти месяцы Келюс виделся только с Лидой. Курносая художница жила дома, но двигаться могла лишь в немецкой инвалидной коляске. Иногда Николай возил ее в соседний парк, и Лида пыталась рисовать. О прошлом почти не говорили, спасала интеллигентская привычка часами беседовать ни о чем.

Как-то в середине мая Николай затеял уборку. Делал он это редко, однако основательно. Наведя порядок в комнатах, Келюс задержался лишь в кабинете. Тщательно вытерев пыль на книжном шкафу, он уложил ровными стопками бумаги деда, все еще лежавшие в углу, и занялся ящиками стола. Среди всякого ненужного хлама он вынул небольшую черную коробочку из-под китайского чая, сохранившуюся еще с пятидесятых годов. Николай подумал было, зачем этой коробке лежать в письменном столе, и вдруг вспомнил, что сам укладывал ее сюда. Еще через секунду Келюс знал и то, что там лежит. Эту вещь он не доставал уже полгода, почти забыв о ней.

…Позолоченный усатый профиль презрительно и равнодушно смотрел куда-то вдаль. Странный значок, давний подарок, пропуск за светящуюся молочную пелену. Он работал; волна непонятной энергии охватила Николая, придав силы, но одновременно породив какую-то тревогу.

«Лунин, – вдруг услыхал он чей-то тихий голос, – Коля… Коля Лунин…»

Голос шел не из значка, даже не со стороны, а, казалось, возникал прямо в мозгу. Келюс помотал головой, отгоняя странное наваждение, аккуратно упаковал и спрятал значок, затем закончил уборку кабинета и вдруг понял: что-то случилось. Словно разжались невидимые тиски, сжимавшие его все это время.

Да, он стал свободен – и ничего еще не кончилось. Но Николай уже знал, что должен делать.

За эти месяцы старый чемодан покрылся пылью, а пропитавшиеся сыростью подземелья бумаги стали сухими и ломкими. Келюс аккуратно рассортировал папки по номерам, достал несколько листов чистой бумаги и тщательно, словно в незабвенные студенческие годы, расчертил их в некое подобие таблицы. Можно было начинать.

Внешне в следующие несколько дней ничего не изменилось. Николай ходил на работу, совершал круги по магазинам и смотрел вечернюю программу новостей. Разве что теперь он стал еще более молчалив, сторонился коллег, а под глазами легли еле заметные тени. Каждый вечер Лунин садился за стол, и аккуратно расчерченные листы покрывались все новыми записями.

Да, внешне ничего не изменилось, но Келюс вдруг ощутил, что исчезло привычное чувство одиночества. Вначале он решил, что просто разгулялись нервы. На улице за ним никто подозрительный не шел, тайные пометки, оставляемые на двери, оставались по возвращении нетронутыми, но что-то говорило Лунину о верности его догадок. И в один из вечеров он понял, что не ошибся.

…Сначала внимание привлекли шаги на лестнице. Было не поздно, далеко не все соседи вернулись с прогулки или с поздней работы, но тот, кто шел, спускался откуда-то сверху. В этом также не было ничего необычного, хотя вниз соседи ездили, как правило, на лифте, однако Келюс почему-то встревожился. Он сгреб со стола все бумаги, сунул в ящик и прислушался. Шаги приблизились, замерли перед дверью. Неизвестный стоял несколько секунд, а затем нажал кнопку звонка.

– Мне Лунина, – сказали за дверью. – Коля, это ты?

Келюс удивился – и не зря. Колей его давно уже никто не называл, однако странный голос показался знакомым.

– Кто вы?

За дверью воцарилось молчание, затем голос нерешительно произнес:

– Я Лунин. Петр Андреевич Лунин. Коля, открой!

Келюсу стало жарко. Среди здравствующих родственников он не знал никакого Петра Андреевича. Единственный человек, которого так звали, был исчезнувший в конце тридцатых родной брат деда – молодой, улыбчивый, с небольшой острой бородкой, каким он остался на старых фотографиях. Лунин подумал о невероятности происходящего и открыл дверь.

Человек шагнул через порог, свет лампы упал на лицо, и Николая из жара бросило в холод. Ошибиться было невозможно – брат деда, сгинувший, оплаканный и давно забытый, стоял перед ним. Только вместо кожанки, которую он носил когда-то, на Петре Андреевиче был модный серый костюм.

– Коля… Я… Ты, наверное, удивился, – так же нерешительно произнес он. – Я сниму туфли. У тебя есть тапочки?

– Не надо снимать, – выдохнул Келюс, гость послушно вытер ноги о тряпку. – Проходите.

Николай провел странного посетителя в гостиную. Петр Андреевич с интересом оглядывал квартиру, в глазах его была та же растерянность и, как показалось Николаю, боль.

– Давайте договоримся сразу, – вздохнул Лунин-младший. – На призрака вы не похожи. Если вы самозванец, то это, бином, просто неостроумно. А если нет…

– Разве ты меня не узнал, Коля? – совсем растерялся гость. – Мы ведь виделись, помнишь? Тогда у вас был… кажется, 1974 год. Я еще с сыном был, с Кимом.

Келюс вспомнил. Тогда ему было десять лет, и его сверстник, очень серьезный и даже немного хмурый мальчик, сделал ему странный подарок. Именно этот подарок лежал сейчас в коробке из-под китайского чая.

– А почему вы не отдали скантр деду? Ведь я мог его попросту выбросить.

– Скантр? – переспросил гость. – Ах да! Это не я. Ким дал тебе свой. Я предлагал Николаю пропуск… скантр… Но он не взял. Ведь он всегда мог воспользоваться…

Но тут гость осекся и замолчал.

– Ладно, – продолжал Келюс. – Будем считать, я вас вспомнил. Ну, а остальное вы не желаете объяснить?

– Я думал, ты уже все знаешь. Ты ведь уже был у нас.

– А, в «Кармане», – понял Лунин. – Ну а все-таки?

Гость пожал плечами.

– Дед должен был тебе рассказать. Еще в конце двадцатых, когда строился этот дом, было заранее запланировано убежище – «Карман»… Мы называли его иначе – «Ковчег». Уже тогда кое-кто понимал, что оно скоро понадобится. Мы предусмотрели хорошую защиту…

– И разницу во времени, – подсказал Келюс.

– Да, – кивнул гость. – Хотелось не просто выжить, но и дожить…

– До коммунизма?

– Хотя бы до лучших времен, – невозмутимо ответил Петр Андреевич. – Многие вышли еще после XX съезда. Во всяком случае, стало возможным иногда выходить в гости. А потом начался отъезд… Мы с Кимом уехали как раз в 1974-м. Тогда мы заходили прощаться.

– В Америку, что ли, перебрались? – поинтересовался Келюс, хотя и понимал, что речь идет явно не об Америке.

Гость покачал головой.

– Ты узнаешь об этом, Коля. Потом. Сейчас это тебе… ну просто ни к чему. В общем, мы с Кимом были очень далеко, и я никак не мог успеть на похороны…

– Ясно, – кивнул Николай. – Чаю хотите?

За чаем разговор стал спокойнее. Гость расспрашивал Келюса о работе, о дальних родственниках, о которых Лунин-младший уже думать забыл, но ни о себе, ни о своих делах не распространялся. Вскоре Николай понял, что гость прекрасно знаком с последними политическими новостями, а после того, как Петр Андреевич поздравил его с орденом, решил, что и о нем странный визитер знает куда больше, чем показывает.

– Ты, наверное, думаешь, зачем я пришел? – наконец, спросил Петр Андреевич, глядя не на Келюса, а куда-то в сторону.

– Повидаться, наверное, – спокойно ответил Николай. – Все-таки родичи…

– Да, повидаться… Коля, отдай мне бумаги.

Келюс не стал спрашивать какие. С братом деда не хотелось ломать комедию.

– Все? – поинтересовался он. – Или, может, половину?

– Все. Пойми, Коля, это в наших общих интересах.

– А какие это у нас общие интересы? Я коммунизм строить не собираюсь.

– Коля, да при чем тут коммунизм! – вздохнул гость. – Эти бумаги ищут. Тебе очень повезло, Коля. И тут, и у нас думают, что Волков уже переправил их, поэтому тебя и оставили в покое. Но ведь еще неделя-другая – и тогда…

Петр Андреевич покачал головой, но Келюс и так понимал, что будет «тогда».

– Есть еще один путь, – усмехнулся он, – я отдам все это добро в прессу. Сейчас не 37-й и даже не 85-й. Напечатают!

Гость молчал, глядя себе куда-то под ноги, и было непонятно, слушает он или нет.

– Хотя бы бумаженцию из папки 8, – продолжал Николай, – биография Вождя. Знаете такую?

– Написана в 1925 году. Два экземпляра. С пометками Генерального.

– Забавная биография, правда? И родился вождь не 22, а 12 апреля, и звали его, оказывается, Николаем…

– В словаре «Гранат» он тоже Николай, – пожал плечами Петр Андреевич. – А в дипломе юрфака его отчество «Иванович». И кто на это обратил внимание?

– Да, но там не сказано, что Вождь, оказывается, скончался не в 24-м, а мирно умер от тифа в январе 1893 года в городе Самаре. И там не было фотографии надгробной плиты с именем раба Божьего Николая, умершего в 23 неполных года. А интересно, кто это умер в таком случае в 24-м? По-моему, это у вас называется Тайна Больших Мертвецов?

– Если ты читал резолюцию Генсека, – не поднимая глаз, ответил Петр Андреевич, – то можешь не сомневаться, что надгробная плита давно приведена в надлежащий вид. Это еще не Тайна Больших Мертвецов, Коля. Да и в газете все сие будет выглядеть бледно. Мало ли сейчас сплетен?

– Ну тогда, может, читателей развлечет секретный протокол к советско-китайскому договору 1950 года? – вновь улыбнулся Лунин. – Что мы там охраняли? Может быть, то, что называется «Око Силы?»

– Такого термина там нет, – возразил гость, по-прежнему не глядя на Келюса.

– Зато есть Объект № 1. И даже его карта, правда, в другой папке. В той самой, за которую убили вашего брата.

– Коля, – покачал головой Петр Андреевич, – ты же ничего не можешь изменить! Неужели ты не понял, насколько они всесильны? Даже если бы ты спрятал… или уничтожил скантр Тернема, то только бы на время отсек Око Силы от Столицы. Ведь у них еще есть Крымский Филиал, у них много что еще есть, Коля! Ты не только не пробьешь сердце, ты даже не сможешь отрубить щупальца.

– Да кто это «они»? – не выдержал Николай.

Петр Андреевич не ответил, затем медленно встал.

– Все-таки подумай. Здесь эти бумаги сгинут, причем вместе с тобой. А значок береги. На всякий случай: квартира № 211, это в соседнем подъезде. Нажмешь звонок четыре раза, дверь откроется сама. И не забудь значок.

– Я знаю, – Келюс вспомнил дергающийся скелет у светящегося входа. – Неплохо это у вас придумано! За приглашение спасибо, только, Петр Андреевич, бумаг я не отдам. И дед, наверное, вам бы их тоже не отдал. Так что извините… А правда, что вы с Бухариным дружили?

– Да, – кивнул Петр Андреевич. – Дружили. Он не захотел уходить в «Карман». Все не верил…

Келюс хотел поинтересоваться, чему именно не верил покойный Николай Иванович, но странный гость попрощался и аккуратно закрыл за собою дверь. Послышались шаги. Петр Андреевич шел не вниз, на улицу, а поднимался, откуда пришел, – наверх.

…На следующий вечер, вернувшись с работы, Келюс зарядил пленку в свой старый «Зенит» и, аккуратно разложив бумаги на столе, принялся фотографировать страницу за страницей. Дело оказалось долгим. Проявленные пленки Николай аккуратно завернул в мягкую бумагу, сложил в картонную коробку из-под печенья, а на следующий день, возвращаясь с работы, заехал к Лиде и отдал ей на хранение. Больше в Столице доверить их было некому.

Еще несколько дней Келюс жил в напряжении, ожидая неприятных встреч на улице или непрошеного ночного визита. Однако все было тихо. Однажды Николай не выдержал и, спустившись во двор, направился в соседний подъезд. Дверь в квартиру 211 мало чем отличалась от соседних, разве что выглядела подозрительно новой, да и замочная скважина, как сумел рассмотреть Келюс, оказалась декоративной. В конце концов Лунин не только успокоился, но и начал посмеиваться над собой за излишнюю предосторожность.

Как-то обычным майским днем Келюс сидел в большом редакционном кабинете, листая очередную рукопись и поглядывая на шумящий кофейник. Он ждал возможности выпить кофе с нетерпением, это был повод хотя бы ненадолго оторваться от опуса, над которыми приходилось работать. Бравый автор лихо разбирал по косточкам еврейское происхождение великого князя Владимира, многословно обосновывая сущность сионисткой политики Равноапостольного. Николай уже несколько раз поглядывал на мусорную корзину, но большего позволить себе не мог: рукопись передал лично главный редактор.

Кофе закипел. Довольный Келюс встал из-за стола, направляясь к кофейнику, возле которого одна из сотрудниц уже колдовала с чашками, но выпить ароматный напиток на этот раз не пришлось. В дверях послышались шаги, а затем голос одного из сотрудников соседнего отдела: «А вот он, Лунин! Кофе пьет в рабочее время!»

Келюс оглянулся. В дверях синела милицейская фуражка.

– А, гражданин Лунин! Подь сюды!

Келюс не стал возражать против формулировки и направился к двери. Он чувствовал, как за спиной затаили дыхание коллеги. То, что у Николая не все в порядке с политической биографией, знали все.

В дверях стоял молодой серьезный парень в милицейской форме, лицо которого сразу же показалось знакомым. Николай всмотрелся.

– Сержант Лапин, кажется?

– Так точно, – кивнул тот. – Я тебя тоже, Лунин, запомнил. Как тот парень, что мы к тебе привозили? Жив?

– В лучшем виде. Так я вас слушаю.

– Чего слушать? Поехали!

И сержант кивнул куда-то в сторону лестницы. Келюс, как и все, привык к тому, что человека могут забрать не только из рабочего кабинета, но даже из собственной спальни, однако недавнее прошлое заставляло его проявлять странную для граждан этой страны щепетильность.

– Ордер есть?

– А-а-а, – протянул сержант, – законы знаешь? Не боись, Лунин, ты не арестован. Тут дело другое.

– Скажите это им, – Николай кивнул в сторону коллег, ловивших каждое слово.

– Можно, – согласился Лапин. – Граждане! Гражданин Лунин срочно требуется в 83-е отделение на предмет опознания потерпевшей. Усе, граждане, прошу расходиться, усе в порядке!

Келюс забрал со стола сигареты, с сожалением поглядев на так и не выпитый кофе, и направился вслед за сержантом. Милицейский «луноход» доставил Николая в 83-е отделение, где на него посмотрели сурово и потребовали документы. К счастью, у Лунина оказался с собой паспорт, который был исследован самым внимательным образом, причем фотографию несколько раз сверяли с оригиналом. В конце концов пожилой капитан завел Келюса в кабинет и усадил на стул напротив себя.

– Ну, Николай Андреевич, – загадочно начал он, – может, сами все расскажете?

Годом раньше Лунин не упустил бы возможности задать несколько изящных вопросов, которые обычно доводили представителей власти до белого каления, но сейчас охоты играть в эти игры уже не было.

– Слушаю вас, – произнес он как можно суше, глядя капитану прямо в глаза. Как ни странно, тон подействовал.

– Вы знаете гражданку по имени Ольга? – милиционер достал лист бумаги, словно собираясь вести протокол.

– Я знаю несколько гражданок с таким именем, – столь же сухо ответил Келюс. Капитан выжидательно поглядел на него, ожидая, продолжения, но Лунин и не думал что-либо добавлять к сказанному.

– В таком случае, – нахмурился капитан, – известен ли вам гражданин по кличке, – он заглянул куда-то в папку, – да, по кличке Мик?

– Известен. Это Михаил Николаевич Плотников, студент Бауманки.

Келюс хотел спросить, в чем, собственно, дело, но, будучи человеком опытным, понимал, что тут же услышит бессмертную фразу: «Вопросы здесь задаю я». Поэтому он замолчал. Милиционер также умолк, о чем-то раздумывая. Это заняло немало времени и сил. Наконец, что-то решив, он достал платок и вытер пот со лба:

– Вот что, Николай Андреевич, вы, как я понимаю, человек верный. Орден у вас… Да… были в Белом Доме… Вы не думайте, мы все о вас знаем. Так вот, тут такое странное дело…

Капитан говорил долго, путано, повторяясь, но в конце концов Келюс начал понимать. Сегодня утром патруль на одной из улочек рядом с Савеловским вокзалом услыхал стрельбу. Милиционеры оказались людьми храбрыми и через минуту уже были на месте, однако успели лишь заметить двоих неизвестных, убегавших в сторону трамвайной остановки. На асфальте лежала без сознания девушка, которую вначале сочли раненой. К счастью, как выяснилось позже, пули в нее не попали, она лишь сильно ушиблась при падении. Стрелявших догнать не удалось. Девушка была в глубоком шоке и назвала только свое имя. Пострадавшую хотели направить в больницу, но на всякий случай осмотрели ее вещи. Документов у Ольги не оказалось, зато было обнаружено письмо, на конверте которого имелся адрес Николая Андреевича Лунина. Вместо подписи в послании стояло «Мик».

– Дайте письмо, – потребовал Келюс.

Капитан поглядел на него с явным сомнением, но, все-таки решившись, достал из ящика разорванный конверт. Николай взглянул сначала на адрес, а потом на само письмо. Насколько он мог помнить, это была действительно рука Мика. Бегло прочитав послание, он удивился и стал читать еще раз.

«Дорогой Келюс! – писал таинственно исчезнувший Плотников-младший. – Этой девушке грозит смертельная опасность. Помогите ей, чем можете. Ни о чем ее не расспрашивайте, и пусть она обязательно наденет известный Вам значок. У меня все в полном порядке».

Внизу стояло «Мик». Ни даты, ни названия города не было.

– Ну и что? – спросил Николай, надеясь выиграть время.

– То есть как? – удивился капитан. – Это я вас собираюсь спросить.

Придумывать что-либо связное не было возможности. Приходилось рассчитывать на импровизацию.

– Понимаю, – Келюс многозначительно посмотрел на капитана. – Это дело действительно секретное. Государственное…

Капитан весь подобрался. Лунин, бросив на него серьезный взгляд, продолжил:

– Товарищ Плотников находится сейчас в… – Келюс на мгновенье задумался. – Приднестровье… Зачем – сообщить не имею права, я давал подписку. Но вы, надеюсь, понимаете, о чем идет речь?

Капитан слушал, забыв закрыть сам собою раскрывшийся рот, затем моргнул и произнес что-то невнятное, из чего Николай смог уловить лишь слова о румынской экспансии.

– Ольга – дочь директора крупного оборонного предприятия из Тирасполя… Надо ли продолжать, товарищ капитан?

Милиционер вновь задумался. Вероятно с такими проблемами в 83-м отделении сталкиваться еще не приходилось.

– Понятно, понятно, – наконец произнес он. – Особые интересы, конечно… Кто же в нее стрелял, Николай Андреевич?

Келюс и не думал отвечать. Он смотрел прямо в лицо капитану и держал паузу.

– Неужели румыны? – охнул милиционер. – Эта, как ее, сигуранца? О Господи, тут от чечен проходу нет!

Капитан еще некоторое время изливал бессвязные жалобы на засилье лиц кавказской национальности, а затем предложил Келюсу составить протокол. Лунин не стал возражать, и вскоре документ, где потерпевшая, с легкой руки Николая названная Ольгой Константиновной Славиной, был готов. Так как новоявленная гражданка Славина находилась в состоянии шока и нуждалась в госпитализации, Келюс любезно согласился подписать бумагу вместо потерпевшей. Трудный вопрос был, плохо ли, хорошо, но разрешен, и капитан, заметно оживившись, предложил пройти в другой кабинет, где находилась потерпевшая.

Они вошли в большую пустую комнату, где на кушетке в полном одиночестве сидела та, которую Келюс окрестил гражданкой Славиной. Николай бросил на девушку беглый взгляд и понял, что никогда ее не видел. Впрочем, сейчас было не до наблюдений. Он широко улыбнулся, произнес: «Добрый день, Ольга Константинова!» – и пристально посмотрел ей в глаза.

– Здравствуйте, Николай Андреевич, – спокойно ответила та, будто видела Келюса не первый, а минимум сотый раз.

Лунин невольно удивился – Ольга казалась абсолютно спокойной. Она сидела на кушетке ровно, словно опираясь на невидимую спинку. Руки лежали на коленях, голова с чуть разбросанными в беспорядке каштановыми волосами была откинута немного назад. Лишь глаза смотрели на Келюса с едва скрытым ужасом.

Впрочем, эти нюансы мало интересовали капитана. Он громко, словно обращаясь к глухонемой, сообщил Ольге, что гражданин Лунин произвел опознание и с этой минуты она свободна. Что касаемо неизвестных преступников, то меры по их поимке принимаются, и о результатах следствия ей будет сообщено в должный срок.

Капитан оказался настолько любезен, что выделил машину, чтобы подвезти Ольгу и Келюса к Дому на Набережной. Больше везти странную гостью Николаю было некуда.

Ольга все с тем же наружным спокойствием кивнула капитану, не торопясь вышла из здания и села в автомобиль. Сержант Лапин, решив блеснуть воспитанием, поспешил открыть дверцу «лунохода». Девушка автоматически поблагодарила, и Келюс поневоле вздрогнул: Ольга говорила по-французски.

По просьбе Лунина «луноход» не стал заезжать во двор и остановился чуть в стороне, невдалеке от первого подъезда. Сержант Лапин пожелал всего наилучшего, «луноход» зачихал и отбыл восвояси. Келюс проводил его взглядом, а затем повернулся к Ольге.

– Ну, давайте знакомиться. Я действительно Николай Лунин.

– Ольга, – произнесла девушка, не прибавив, однако, ни отчества, ни фамилии. Пожатие небольшой руки оказалось неожиданно крепким.

– Николай Андреевич, я вас сильно подвела?

– Еще не знаю, – честно ответил Келюс и вдруг понял, что девушка держится из последних сил.

– Пойдемте, – как можно мягче добавил он, – здесь близко.

До квартиры девушка дошла спокойно, но, зайдя в прихожую, пошатнулась и, если бы не Лунин, не устояла бы на ногах. Николай успел довести ее до гостиной и усадить в кресло, и тут Ольгу стало трясти. Она закрыла лицо руками, заплакала и была не в силах даже выпить воды из принесенной Луниным чашки. Николай перепугался всерьез, и уже подумывал позвонить в «Скорую помощь», но сообразил, что объяснятся еще и с врачами, пожалуй, будет не в силах. Да и отправить Ольгу в больницу он не решался. Поэтому Келюс ограничился тем, что укрыл девушку пледом, а сам пристроился в сторонке.

Наконец гостья немного успокоилась и тихо произнесла: «Извините, ради Бога». Сказала она это по-французски, но Лунин уже не удивлялся.

– Я предлагаю на первое ванну, – как можно спокойнее произнес он. – На второе – чай с гренками, а на третье – немного поспать.

– Да, – тихо ответила девушка. – Спасибо, Николай Андреевич.

– Николай, – тихо поправил Келюс.

– Николай… Я… плохо соображаю.

– А и нечего соображать! – весело перебил Лунин. – Сейчас включу воду. Кажется, у меня даже есть чистое полотенце…

Когда девушка заснула, Келюс внимательно перечитал письмо Мика. Плотников-младший явно переконспирировал – особенно насчет значка с усатым профилем. Однако Лунин предпочел Мику поверить, поэтому, пока Ольга спала, достал из вещей деда кусок тонкой старой кожи и, насколько мог аккуратно, зашил значок. Получилась своеобразная ладанка, к которой Николай прикрепил цепочку от подаренного когда-то амулета с Водолеем – его знаком Зодиака. Получилось неказисто, но прочно.

Ольга проснулась часа через три. Ей было заметно лучше, во всяком случае девушка уже пыталась улыбаться, хотя большие голубые глаза все еще хранили следы испуга. Келюс показал ей письмо, предложив примерить ладанку. Ольга вежливо поблагодарила и, не задавая вопросов, надела ее на шею. Что делать дальше, Келюс не представлял, а потому предложил выпить кофе, который после того, как Николай начал работать, вновь появился в доме.

– Давайте так, Ольга, – предложил он, когда черный дымящийся напиток был разлит по чашкам. – Мик просил не задавать вам вопросов. Согласен, но, может, вы мне сами что-нибудь расскажете?

Ольга задумалась, а затем покачала головой.

– Мне очень неудобно, Николай. Вы рискуете из-за меня, а я не могу даже назвать своей фамилии. Поверьте, на это есть причины.

Келюс обратил внимание, что, даже волнуясь, девушка сидела за столом так же ровно, с поднятой головой, как и в ту минуту, когда Николай ее впервые увидел. Похоже, это было привычкой, уже вошедшей в плоть и кровь. Чашку Ольга держала так изысканно, что Лунин, вспомнив случайно вырвавшиеся французские фразы, крепко задумался.

– Как там Мик? – поинтересовался он, надеясь, что, по крайней мере, самочувствие блудного студента Бауманки не составляет особой тайны.

– Мик? – переспросила девушка. – А, Михаил… У него все в порядке. Он очень хорошо вас описал, я смогла сразу же вас узнать. Он недавно был пожалован штабс-капитаном и…

– Что-о? – поразился Келюс. Девушка подняла на него удивленные глаза.

– Я… я не должна была этого говорить, да? Господи, меня же предупреждали!..

– Пожалован, значит? – выдохнул Лунин. – Ну, будем считать, что вы ничего не сказали. Теперь попробую я. Вы встретились с Миком в… несколько иное время, лет этак семьдесят с небольшим тому. Вам грозила опасность, не будем пока уточнять какая, и вас переправили сюда. Правда, и здесь вас уже ждали… э-э-э… неприятности. Пока все правильно?

Девушка кивнула:

– Меня должны были встретить, я прождала больше часа. А затем они стали стрелять…

«Ну, удружил, друг Мик!» – подумал Келюс, естественно, не вслух.

– В общем, ясно. Разве что… Ольга, объясните, зачем Мик велел вам носить при себе эту штуку?

– Скантр, – тихо подсказала девушка.

Келюс кивнул:

– Да, скантр. Это имеет значение?

– Мик сказал, что в чужом времени человек может прожить недолго. Где-то месяца два, а то и меньше. Скантр создает какую-то оболочку… поле… Оно может защитить.

– Эх, жаль, барон об этом не знал! – пробормотал Келюс. – Ну, ладно, Ольга, надеюсь, у меня тут будет безопасно.

Последние слова он произнес с некоторой долей сомнения.

– Николай, – продолжала девушка. – Мик рассказывал мне о вас… о вашем времени. Я знаю, здесь тоже трудно, к тому же, вы человек небогатый. Я успела захватить с собой…

Она сняла с пальца небольшое золотое кольцо и протянула Келюсу. Острым голубым светом блеснули грани алмаза. Даже Лунин, с трудом отличавший сапфир от аквамарина, сразу понял, сколько может стоить такой камень.

– Не надо, – покачал он головой, отдавая кольцо девушке. – Оно вам еще понадобится. Да и не продать здесь такое, сразу заинтересуются. Чего там, все равно зарплату получаю!

– Что получаете? – не поняла Ольга.

– Ну, жалованье, – пояснил Лунин. – Оклад, так сказать – от родного правительства. Ладно, кофе пока есть, продержимся.

Проблемы материальные Келюса не очень волновали – с этим можно было какое-то время подождать. А вот кое-что иное беспокоило. Вечером Николай тщательно вычистил браунинг и пересчитал патроны. Их было мало, да и браунинг казался не очень надежным аргументом, и Келюс впервые пожалел об оружии, оставшемся в тайнике.

Впрочем, следующие несколько дней прошли спокойно. Келюс ходил на работу, давая каждый раз Ольге строгий наказ не открывать дверь и не подходить к телефону. Никто, однако, их не беспокоил, да и сама девушка оказалась очень удобным квартирантом. Несмотря на протесты Лунина, она регулярно убирала квартиру, привела кухню в почти выставочный вид и реанимировала засохшие было цветы на подоконниках. Во всем остальном девушка вела себя тихо, много читала, а вечерами смотрела телевизор, который, похоже, очень ее заинтересовал. Держалась она бодро, но иногда ночами Николай слышал, как из ее комнаты доносится плач. Впрочем, по утрам Ольга вновь была спокойна, приветлива и делала вид, что ей очень нравятся немудреные остроты Келюса, которыми он сдабривал кофе.

Говорили мало. Лунин чувствовал – девушке сейчас не до него. Николай догадывался, что девушка пережила такое, по сравнению с чем его собственные мытарства могли показаться детским утренником.

Работа с бумагами постепенно подходила к концу. Келюс исписал с полсотни листов бумаги и теперь дочитывал документы из последних папок. Вначале Ольга не обращала внимания на эти вечерние штудии, однако затем поинтересовалась, решив, вероятно, что трудяга Келюс берет работу на дом.

– Вы так много работаете, Николай, – сказала она как-то вечером. – Может, я могу чем-нибудь помочь?

– Это не работа, – усмехнулся Келюс, отрываясь от содержимого очередной папки. – Это хобби, то есть… э-э-э… увлечение. Разбираю один архив. В общем, довольно страшно, хотя иногда бывает и забавно. Вот, например, сейчас читаю письмо из сумасшедшего дома…

– Вы, конечно, шутите, Николай! – улыбнулась Ольга.

– Совсем не шучу. Письмо из самого настоящего желтого дома, а точнее из Кащенковской больницы в одно очень и очень солидное учреждение.

– Помилуйте! – ужаснулась девушка. – О чем могут писать из этой самой Кащенковской больницы?

– Как о чем? Само собой, о марсианах. Вот, извольте видеть. «Генеральному секретарю…» и так далее. «Находясь в заключении по политическим мотивам, дойдя до края гибели, не имею другого выхода, кроме обращения непосредственно в Центральный Комитет…» Дальше жалобы на врачей-отравителей, которые его в эту Кащенку заслали, на какого-то партийного бронзу средней руки… А вот уже интереснее: «Не имею права скрывать страшный факт, ставший мне ясным в последнее время. Наша страна уже много лет оккупирована пришельцами с Марса, которые хотят использовать нас как плацдарм для захвата всей планеты…»

– Он действительно больной, – покачала головой девушка. – Но зачем такие бумаги держать в архиве?

– Вот именно – зачем? – согласился Келюс. – Тем более ставить на этом опусе визу: «Ознакомить всех членов Политбюро и секретариата»? А дальше идет, так сказать, аргументационная часть. Вы, Ольга, знаете писателя Богданова?

– Нет, – подумав, ответила она. – Наверное, он жил потом. В ваше время…

– Богданов жил как раз в ваше время. Хотя в том, что вы его не читали, нет ничего удивительного. В общем, с него все начинается. Этот Богданов, между прочим, первый в России написал роман о полете на Марс.

– Ну и что? – удивилась девушка. – Это же роман!

– Конечно, роман, – вновь согласился Келюс. – Большевики Марса помогают большевикам с Земли, или наоборот, не помню уже. А здесь сказано следующее: Богданов, один из руководителей так называемого Большевистского Центра, имел отношение к самым секретным социал-демократическим архивам. Он, якобы, узнал, что марсиане вступили в контакт с Основоположником, когда тот писал «Капитал». Потом эти контакты не прерывались и перешли к господам русским большевикам. Богданова этот факт настолько поразил, что он отобразил его в своем романе. «Чеки» тогда еще не было, и его за разглашение тайны просто выкинули из партии. Через несколько лет Богданов погиб во время медицинского опыта. Так сказать, несчастный случай…

Келюс еще раз просмотрел какие-то пассажи письма и продолжил:

– После победы в октябре 17-го большевики, чтобы наладить сообщение с, так сказать, главной базой, начали подготовку космических, как тогда говорили, «эфирных», полетов. В самый разгар гражданской войны Вождь дал указание Цандеру и его товарищам готовить космическую технику. В двадцатые годы работа продолжалась, причем к ней подключили знаменитого философа-идеалиста Циолковского, который, оказывается, был контактером с юных лет…

– Кем был? – не поняла Ольга.

– Контактером – то есть, с марсианами якшался. Одновременно началась широкая пропаганда космических полетов. Пропагандировались такие опусы, как «Аэлита» графа Толстого, строились планетарии. Даже назвали какую-то деревню «Марс»…

– А что, действительно назвали?

– Вроде бы, – пожал плечами Келюс. – Кажется где-то под Ленинградом… То есть, Петроградом. Ну-с, а с середины 20-х с Марсом была установлена постоянная связь через базу марсиан на Тибете, в так называемой Шамбале, благодаря известному ныне Рериху. Кстати, эта связь поддерживается до сей поры через его сына. В конце 20-х правительством было получено послание от так называемых махатм, то есть, читай, марсиан, где обещалась всяческая поддержка всех большевистских начинаний… Кстати, Ольга, такое послание действительно было, только, конечно, не от марсиан… Ну, тут много всякого. Белые ламы из Шамбалы помогают Красной Армии… Ага, а вот про Антарктиду: оказывается, освоение Антарктиды было вызвано тем, что тамошние условия идеально соответствуют марсианским. Так сказать, плацдарм для высадки. А вот и схема… Главная база супостатов на Тибете, затем в Южной Америке… Это, похоже, Эквадор. Ну и запасная база в Крыму… Потому-де там проводят совещания и встречи со всякими союзниками. Столицу они, оказывается, контролируют через специальный излучатель. Вот так… В конце письма, естественно, просьба срочно спасать родную страну от жидо-марсианских козней и заодно выпустить автора из Кащенки. Подписи, кстати, нет, вырезана.

– Но ведь это неправда, Николай? – в голосе Ольги слышался испуг. – У нас большевиков называли по-разному, даже «слугами Антихриста». Но ведь этого не может быть!

– Думаю, марсиане тут ни при чем, – согласился Лунин. – Но, похоже, этот бедняга кое-что узнал – про излучатель в Столице, да и про Крым. В любом случае я ему почему-то не завидую…

Внезапно он замолчал. Холодный порыв ветра ударил из раскрытого окна, дохнуло сыростью, влажным спертым воздухом, и на мгновение Келюсу вспомнились коридоры столичных катакомб. Форточка хлопнула, вновь растворилась, и вдруг что-то черное мелькнуло прямо перед лицом Николая. Летучая мышь, невесть каким образом попавшая в квартиру, метнулась прямо к столу, затем резко взмыла вверх, чуть не задев лицо Лунина, подлетела к Ольге, потом снова ушла вверх… Вновь хлопнула форточка, и все кончилось. Из приоткрытого окна вместо катакомбной сырости вновь струился теплый майский воздух, напоенный ароматом отцветающей сирени.

– Мерзость! – произнес, наконец, Келюс. – Откуда это она? Хорошо, еще, в волосы не вцепилась!..

– Заблудилась, – предположила Ольга самым спокойным тоном, но Келюс чувствовал, что девушке тоже не по себе. Он аккуратно сложил бумаги и спрятал их в стол. Охота читать странные документы полностью пропала.

На следующее утро, уходя на работу, Лунин как бы между прочим поинтересовался, умеет ли Ольга обращаться с оружием. Она, ничуть не удивившись, ответила утвердительно. С этого дня Николай стал оставлять ей браунинг.

С каждым днем настроение Николая портилось. Стало казаться, что на работу и с работы его сопровождают какие-то странные личности. Держались они на приличном расстоянии, и Келюс так и не смог понять, действительно ли началась слежка или просто шалит воображение. Пару раз, выглянув вечером с балкона, он замечал внизу странного мужчину в широкополой шляпе, который сидел на скамейке, выгуливая огромную черную собаку. Во дворе было полно собачников, но этого Николай видел впервые. В конце концов он не выдержал и поинтересовался мнением своего соседа – владельца красавицы-колли. Тот сказал, что странного собачника он прежде не видел, а вот собака у этого типа и вправду необычная. Во всяком случае, другие псы обходят ее десятой дорогой, даже те, которые не преминули бы в ином случае выяснить свои собачьи отношения.

Тревога Келюса не могла укрыться от Ольги, но на все вопросы Николай отвечал ссылками на производственные неприятности. Лунин понимал, что девушка ничем не сможет помочь, а тревожить ее раньше времени не хотелось.

Закончив работу с архивом, Келюс аккуратно упаковал папки в черный «дипломат», а затем целый вечер писал большое письмо, к которому приложил одну из архивных фотографий. Не доверяя своему почтовому ящику, он специально съездил после работы на Главпочтамт, бросив письмо там в расчете на то, что в сутолоке огромного зала на него не обратят внимания.

Ночью Келюсу не спалось. Он прислушивался к шорохам, доносившимся из окна, к дальнему гулу машин, и эти привычные звуки отчего-то стали казаться зловещими. Выругав себя за паникерство, Николай встал и направился в кухню выкурить сигарету и выпить холодного чаю – все это в комплексе обычно приводило его в равновесие. Сигарета уже догорала, Лунин успел вполне успокоиться, когда вдруг заметил, что в дверном проеме, ведущем в коридор, кто-то стоит. Собственно говоря, он заметил это еще за несколько секунд, но почему-то сознание отреагировало только сейчас.

– Ольга? – хотел спросить он, но смолчал, поскольку сразу понял – это не она.

– Николай, – знакомый голос донесся словно издалека. – Николай…

– О господи, – пробормотал Келюс, стараясь рассмотреть белесый силуэт. – Эй, кто вы там, хватит!..

То, что стояло, чуть качнувшись, двинулось вперед, темнея и приобретая форму человеческой фигуры. Под лампой засветились почти прозрачные волосы, сквозь легкий туман проступило знакомое лицо…

– Кора, – вздохнул Келюс. – Кора, зачем ты здесь? Ты же…

– Мне разрешили зайти к вам, Николай, – еле слышно ответил знакомый голос. – Вам грозит смерть – и то, что хуже смерти. Уходите завтра же утром, иначе вам никто уже не поможет.

– Спасибо, – с трудом выговорил из себя Лунин, стараясь не смотреть в жутковатое полупрозрачное лицо. – Я бы и сам смылся, так ведь Ольга… С ней что будет?

– Предоставьте ее собственной судьбе. Ей уже не поможешь, как нельзя было помочь мне… Прощайте, и да хранит Вас Тот, в Кого вы не верите.

– Но… – начал Лунин и тут же понял – говорить не с кем. На кухне было пусто, ровный свет лампы освещал нехитрый уют, и только что случившееся сразу же показалось сном.

Утром Келюс держался подчеркнуто бодро и даже, готовя кофе, принялся напевать что-то из «АББА» – репертуара своей юности. Ольга, напротив, была бледна и молчалива.

– Я, наверное, уйду, Николай, – сказала она за завтраком, глядя куда-то через плечо Лунина.

– Вот еще! – возмутился тот. – Помилуйте, Ольга! Вы… Да куда вам идти? Или вы мне не доверяете?

– Я доверяю вам, Николай. Вы и Михаил… Мик… единственные, кто пытался мне помочь. Но сегодня я видела сон. Не смейтесь, я верю в сны…

– Я не смеюсь, – вздохнул Келюс.

– Мне снился отец. Он сказал, что вам из-за меня грозит страшная опасность. Из-за нашей семьи не должна больше литься кровь. Не задерживайте меня, Николай, я знаю, что делаю.

– Ага, – на секунду задумался Лунин. – Вы, кажется, умеете стрелять?

– Я не возьму ваш браунинг, – покачала головой девушка. – Он вам понадобится самому.

– Я не о том. Вы, Ольга, умеете стрелять, а я нет. Вы уйдете – а меня ухлопают в тот же вечер.

– Вы не умеете стрелять?

– А где мне было, бином, учиться? – вполне натурально удивился Лунин. – Вот нас и перебьют по одиночке!

– Что же делать? – совсем растерялась девушка.

Келюс велел ей не паниковать и выбросить дурные мысли из головы, после чего с самым веселым видом попрощался и отправился на работу. Впрочем, веселость пропала сразу же за дверью. Всю дорогу Лунин внимательно посматривал по сторонам, однако ни утром, ни днем ничего подозрительного так и не заметил. Под вечер Николай немного успокоился и без всяких дурных предчувствий, не спеша направился домой. Майский вечер был тих, листья еле заметно шелестели под легкими порывами теплого ветерка, все кругом дышало свежестью и покоем.

…Возле самого дома, не доходя полусотни шагов до подъезда, он вдруг почувствовал, как повеяло холодом. Николай оглянулся, подумал о расшалившихся нервах и прошел чуть дальше. Но тут холод обрушился ледяной волной, повеяло страшной катакомбной сыростью – и огромная тень рванулась к Келюсу из-за деревьев. Гигантский черный пес сбил Николая с ног. Лунин упал на асфальт, почувствовав рвущую боль в левой руке…

Глава 4. Сапожник

…Келюс беспомощно лежал на асфальте, пытаясь приподняться, но черная собака нависала над ним, мешая двигаться. Она не рычала, только скалилась, и этот молчаливый оскал окровавленной морды казался еще страшнее. Такой собаки Николай еще не видел: плоский нос, широко посаженные маленькие глаза, острые уши; чудище немного напоминало бультерьера, но было размером с крупного дога.

– Выродок, – пробормотал Келюс, чувствуя, что левая рука начинает неметь, – мутант, бином…

Собака придвинула свою страшную морду поближе, и Лунин готов был поклясться, что огромный клыкастый рот оскалился в презрительной усмешке. Откуда-то сбоку послышался легкий свист. Чудище, повернувшись, отбежало в сторону. Келюс, опираясь на здоровую руку, с трудом встал и огляделся. Собака была шагах в десяти, а рядом с ней стоял некто в широкополой шляпе – странный собачник, уже несколько дней бродивший вечерами по двору. Николай прикинул, не позвать ли на помощь, как вдруг из-за спины человека в шляпе вынырнула невысокая гибкая фигура.

– Ай, Лунин! Вот и встретились!

«Шинджа, – понял Келюс. – Ну, приплыли…»

– Что с тобой, Лунин? – в голосе Китайца звенело торжество. – Собачка укусила, да? Маленькая собачка? Зачем быстро бегаешь? Собачки любят тех, кто медленно ходит.

Келюс не отвечал. Его шатало, рана ныла, но он закусил губу, пытаясь стоять ровно.

– А жить ведь хочется, Лунин, да? Где же твой йети? Он таких собачек не боится.

Николай молчал. Он понял, что Китаец, несмотря на его развязный тон, здесь не главный. И, действительно, человек в шляпе поднял руку, и Шинджа немедленно умолк.

– Лунин, – голос собачника оказался неожиданно сиплым, каким-то булькающим, – отдайте нам документы и девушку. Сейчас вы подниметесь, отберете у нее браунинг и спуститесь вниз. Через полчаса можете делать все, что вам угодно.

Да, голос был странным, словно собачник пользовался несовершенным голосовым аппаратом. Странным – но почему-то знакомым.

– Она-то вам зачем? – поморщился Николай, соображая, что Китаец и его новый хозяин явно не хотят шума, иначе бы сразу вломились в подъезд.

– Однако, – со странным выражением заметил Сиплый, – вы, Лунин, очень любопытны!

– Торопись, Лунин, – прибавил Шинджа, и усмешка исчезла с его лица. – Ай торопись! Не спустишься, мы сами поднимемся. И не звони никуда – не поможет.

– Хорошо…

Келюс, собравшись с силами, направился к подъезду. Он боялся, что эти двое пойдут следом, но Сиплый и Китаец остались на месте, только черная собака проводила Николая до самых дверей.

Лунин долго возился с замком – боль мешала попасть в замочную скважину. Когда он, наконец, открыл дверь, Ольга уже стояла на пороге, а ствол браунинга смотрел ему прямо в лицо.

– Слава Богу, – девушка опустила пистолет. – Я подумала…

– Правильно подумали…

Келюс запер дверь, сбросил на пол окровавленный пиджак и, шатаясь, подошел к телефону. Но трубка мертво молчала – Сиплый оказался предусмотрителен…

– Вы сильно ранены, Николай? – услыхал он голос Ольги. Девушка стояла, внешне совершенно спокойная, только губы были сжаты, и глаза, не отрываясь, смотрели на окровавленную его рубашку. В руке у нее каким-то чудом оказались бинты и йод.

– Я не ранен, – Келюс устало опустился в кресло. – Собака, кусачая такая…

– Снимайте рубаху!

Девушка промыла укус, продезинфицировала и наложила аккуратную повязку. Было заметно, что действует она умело, как опытная медицинская сестра.

– Я два года работала в госпитале «Красного Креста», – пояснила Ольга, – вам сейчас надо лечь.

– Всенепременно! – кивнул Келюс, лихорадочно соображая, что делать. Те двое явно не хотят огласки, значит можно постучать к соседям позвать на помощь, но первый же милицейский патруль заинтересуется Ольгой. А кроме того Сиплый может прийти и завтра, и послезавтра…

Николай побрел в спальню и нырнул в недра платяного шкафа. Рубашку и куртку для себя он нашел сразу, а подходящие брюки для Ольги пришлось поискать. Через несколько минут он положил перед девушкой старые, но еще приличные джинсы «Монтана», рубашку и легкую куртку.

– Что это? – не поняла Ольга.

– Переодевайтесь! Придется побегать.

Оставалось взять самое необходимое – документы, деньги и черный «дипломат», в котором были сложены папки. Браунинг Лунин спрятал в карман куртки.

– Я готова, – сообщила Ольга, появившись в дверях. Одежда оказалась ей в самый раз, только куртка сидела чуть мешковато.

Николай понимал, что оставаться в квартире опасно. Черный пес – еще не самое страшное, что могло быть у его врагов. Вновь подумалось о соседях, но Келюс вдруг сообразил, что собака может легко его учуять, и тогда пострадают еще и ни в чем не повинные люди. Нет, это была его война…

Келюс подумал и вышел на балкон. Он знал, что вход на чердак забит наглухо, как и парадный, ведущий на улицу. Но сосед по балкону живет уже в другом подъезде. В том самом, где находится странная квартира № 211!

Сосед был дома, даже балконная дверь оказалось открытой.

– Эй! – крикнул Келюс. – Илларион Петрович!

– Коля? – послышалось в ответ, из двери показалась растрепанная голова соседа – большого оригинала, разводившего на балконе орхидеи.

– Илларион Петрович, не уходите! Ольга!

Девушка вышла на балкон. Объясняться было некогда, и Николай кивнул на перила. К счастью, перелазить было нетрудно. Пораженный происходящим, Илларион Петрович, быстро отодвинув в сторону несколько горшков с орхидеями, подал Ольге руку. Убедившись, что девушка уже на месте, Келюс бросил последний взгляд через балконную дверь, подумав, что надо бы выключить свет, и тут услышал звонок. Времени не оставалось, он передал Ольге «дипломат» и рывком перебросил тело через балконное ограждение. В спешке Келюс совершенно забыл про рану, вспомнив о ней лишь когда левая рука бессильно скользнула вниз. Николая качнуло, он еле удержался и в следующую секунду наверняка бы сорвался вниз, но кто-то крепко схватил его за шиворот. Лунин, успев перехватить руку, в отчаянном рывке перевалился через соседские перила – и тут только сообразил, что удержала его Ольга.

– Спасибо, – только и мог пробормотать Лунин, переводя дух. Его так и тянуло повернуться и заглянуть в темный провал двора, и он с трудом сдержался. – Илларион Петрович, на нас напали… бандиты. Мы выйдем через вашу дверь. А вы звоните в милицию. И закройте балкон!

– Ага… да, – закивал тот. – Вот времена! Это все, Коля, демократы…

Сосед поспешил открыть входную дверь и проводить опасных гостей. Впрочем, на гостеприимство Иллариона Петровича Николай и не рассчитывал.

Оказавшись на лестничной площадке Келюс быстро осмотрелся. Квартира № 211 была этажом выше.

– Наверх! – велел он, боясь опоздать, и девушка послушно поспешила вслед за ним по темным, давно не метеным ступенькам. У 211-й квартиры они остановились. Лунин кивнул на дверь.

– Там – тайник. Убежище… Но учтите, что там время идет медленнее.

– Что значит «медленнее»? – удивилась Ольга. – Николай, зачем вы это все рассказываете? Если там можно спрятаться, то пойдемте!

– Мне нельзя, – Келюс хотел добавить о значке, зашитом в ладанке, но решил, что говорить об этом не стоит. – Ничего, Ольга, у меня есть браунинг. Стрелять я, конечно, не умею…

Не став продолжать, он нажал, как учил Петр Андреевич, четыре раза на белую, туго поддающуюся кнопку звонка. Никакого звука Николай не услышал, но дверь щелкнула и бесшумно растворилась.

– Что это? – ахнула Ольга. В дверном проеме плавал белесый, похожий на подсвеченное молоко, туман. Келюс вдруг почувствовал, как от девушки заструилось тепло, ее тело окуталось легким сиянием, в кончиках пальцев начали покалывать невидимые иголки. Скантр работал…

– Сам не знаю, – честно признался Лунин, прислушиваясь к тишине подъезда, – но через это можно пройти. Ольга, закрывайте глаза и – вперед, только не снимайте с шеи эту штуку…

Внизу хлопнула входная дверь. Кто-то вошел в подъезд.

– Да скорее же! – шепотом поторопил девушку Келюс, доставая браунинг.

– Николай, мы сможем пройти вдвоем? – вдруг спросила Ольга. – Это ведь пропуск, да? Мне Мик говорил…

– Это пропуск, он создает поле… Да идите же, Ольга!

– Мы пойдем вдвоем. Вы встанете рядом…

Ольга мгновенье подумала, затем, сняв с шеи ладанку со скантром, взяла ее в левую руку и посмотрела на Келюса. Тот помедлил еще секунду, но тут снизу послышался звук шагов и, как показалось Николаю, собачье рычание. Он вздохнул, сунул браунинг в карман куртки и взял «дипломат». Ольга обхватила его за плечи, стараясь держать внезапно потяжелевший значок прямо между ними.

– Три, два, один! – усмехнулся Лунин. – Пошли!

…Их обхватил дрожащий сумрак, в глазах поплыли красные круги, раненая рука Николая внезапно заныла. Что-то ударило по левому плечу, он успел подумать, что защитного поля может не хватить… Но тут завеса исчезла. За спиной раздался хлопок – дверь в таинственную квартиру сама собой захлопнулась. Келюс открыл глаза и понял, что никакой квартиры тут нет, а они стоят на обычной лестничной площадке. Вокруг было пусто и тихо, затхлый воздух пах пылью.

– Все в порядке? – спросил Лунин, видя, что Ольга продолжает стоять с закрытыми веками.

– Да, – девушка с трудом открыла глаза. – Меня что-то ударило…

Она надела ладанку со скантром и осторожно погладила правое плечо. Куртка на этом месте обуглилась. Николай покосился на свою куртку, и на левом плече увидел такое же черное пятно.

– В общем, прорвались, – резюмировал он. – Ну вот, Ольга, это место называется «Карман» или «Ковчег». Когда-то здесь прятались большевики.

– От кого? – удивилась девушка.

– От других большевиков. Ну, пойдемте поглядим?

Они стали неторопливо спускаться. Вскоре Келюс понял, что находится в таком точно подъезде, как и тот, который только что покинул. Только побелка выглядела еще более старой, да и двери были деревянные, без привычной кожаной обивки. Некоторые из них оказались опечатаны, причем печати были как на пожелтевших полосках бумаги, так и сургучные, на темных длинных шнурах. Две или три двери оказались забитыми крест-накрест.

– Пусто, – констатировал Николай. – Может, и вправду в Америку подались?

Внезапно снизу послышался стук. Келюс, достал браунинг, подумал, снова спрятал.

– Мы здесь гости, – негромко напомнила Ольга, и Николай согласно кивнул.

Они спустились ниже, на первый этаж. Двери, ведущей на улицу, не было, вместо нее имелось нечто, похожее на тамбур. Вход был закрыт наглухо, рядом стояли стул и тумбочка, над которыми висела эмалированная табличка: «Предъяви пропуск».

Стук шел откуда-то справа, где лестничная площадка образовывала небольшой тупик. Николай поднес палец к губам, Ольга кивнула, и они, стараясь ступать как можно бесшумнее, заглянули за угол. Тупик кончался дверью. Она оказалась полуоткрыта, из-за нее лился неяркий электрический свет, тихо играла музыка – и слышался стук. Келюс, знаком велев Ольге подождать, осторожно подошел поближе и заглянул внутрь.

За дверью находилась сапожная мастерская. Большая комната была заставлена старинными столами, стеллажами и стульями, на которых в беспорядке лежала разнообразная обувь. Больше всего Николая поразили сапоги – всех возможных размеров и фасонов. В углу пристроился старый радиоприемник с большой темной тарелкой-динамиком, откуда и доносилась музыка. В другом углу шипел примус, на нем стояли закопченный медный чайник и высокая консервная банка с рваными краями. На белых, грубо побеленных стенах красовались заботливо убранные в рамочки вырезки из «Огонька». Всмотревшись, Лунин узнал «Утро в Сосновом лесу» Шишкина и «Ворошилов на прогулке» Александра Герасимова.

Посреди мастерской на высоком стуле со странной спинкой, напоминающей силуэт готического собора, сидел пожилой человек в фартуке темно-синего цвета, под которым была надета застиранная гимнастерка. Очки человек в фартуке сдвинул на лоб, внимательно разглядывая грандиозных размеров подметку, поднося ее при этом чуть ли не к самому носу.

– Не годится! – побормотал он сердито, подметка полетела куда-то в угол. – Хотел бы я знать, куда это большевики подевали хорошую кожу?

– Добрый день, – осторожно проговорил Николай. Сапожник не спеша нацепил очки на нос, внимательно поглядел на Келюса и покачал головой.

– А, товарищ Лунин, если не ошибаюсь? Тот самый товарищ Лунин, который так не любит советскую власть?

Он говорил не спеша, тщательно произнося каждое слово и слегка дирижируя при этом правой рукой, словно задавая темп.

– Наверное, тот самый, – рассудил Келюс, – а что, я тут очень знаменит?

– Не преувеличивайте значение собственной личности, товарищ Лунин, – сапожник снял очки и спрятал их в старый кожаный футляр. – Все равно творцом истории будут не товарищи Лунины, а наш великий советский народ. А поэтому, товарищ Лунин, зови барышню и заходи, гостями будете.

Келюс, про себя отметив, что странный сапожник сказал не «девушка», а «барышня», прикинул, что стены в этом доме близки к полной прозрачности. Он кивнул Ольге, и они вместе переступили порог мастерской, где пахло кожей, табаком и еще чем-то странным, но по-своему уютным.

– Добрый день, сударь, – вежливо произнесла Ольга, усаживаясь на стоявшую у входа старую табуретку.

– Здравствуйте, барышня, – кивнул сапожник и усмехнулся в густые усы. – Я вижу, вы попали в ненадежную компанию. Товарищ Лунин – человек политически неустойчивый. То белым помогает… То красным помогает… По-моему, он просто двурушник!

Высказав столь тяжкое обвинение, сапожник взял молоток и ударил по подошве гигантского сапога, торчащего на распорке.

– Форменный двурушник!.. Чаю выпьете?

– Выпьем, – согласился Николай. Болтовня странного сапожника ничуть не задела. Он лишь подумал, что куча обуви на столе и стеллажах как-то не соотносится с абсолютно пустым подъездом. Между тем, сапожник, сняв чайник с примуса, принялся колдовать с заваркой.

– Индийский, – проговорил он удовлетворенно, заливая кипяток в маленький заварной чайничек. – Настоящий «Роял»! А наши знатные чаеводы все еще выращивают не чай, а банные веники. Ордена им давай, премии давай… А все равно – веники!

Заварив чай, он извлек из небольшого сундучка мешочек, в котором оказался колотый сахар. Сахар был высыпан в треснутую тарелку с широким синим ободком.

Чай пили из жестяных кружек. Для Ольги хозяин мастерской нашел большую красивую чашку с изображением распустившего хвост павлина.

– Значит, бегаешь, Лунин? – поинтересовался сапожник. – Политическое убежище просишь? А зачем бегаешь?

Келюс пожал плечами. Ответить было нелегко.

– Родственник твой приходил. Говорит, есть такой двурушник, мой внучатый племянник. ВЧК его ищет, все его ищут… А почему ищут?

Сапожник с треском раскусил кусок сахара и отхлебнул чая.

– А потому ищут, – назидательно произнес он, подняв вверх указательный палец, – что товарищ Лунин решил стать умнее всех. Правильно ли это?

Подумав, он решил:

– Нет, неправильно! А почему неправильно? Во-первых, потому, что товарищ Лунин просто не в силах стать умнее всего советского народа. А во-вторых, сколько бы товарищ Лунин не читал всякой клеветнической подметной литературы, все равно ничего ему ровным счетом не узнать!

Сделав такой вывод, хозяин мастерской допил чай и достал пачку папирос «Казбек». Келюс, подивившись такой музейной редкости, тоже закурил.

– Много ли узнал товарищ Лунин? – продолжал сапожник, пуская кольца дыма в потолок. – Нет, не много. И напрасно отдельные паникеры видят в товарище Лунине какого-то Аттилу. Это не просто смешно. В политическом отношении это очень вредно. Вот, например, прочитал товарищ Лунин гнусные лживые бредни о нашем великом Вожде. Много ли он понял? Нет, ничего не понял! А почему не понял? Этому виной его мелкобуржуазная сущность…

Этот вывод доставил сапожнику немалое удовлетворение. Он глубоко затянулся папиросой и выпустил в воздух полдюжины трепещущих колец дыма.

– А почему старшие товарищи по партии не поправили товарища Лунина? – в тон хозяину спросил Николай. – Где их большевистская сплоченность? Почему они бросили товарища Лунина одного?

Сапожник, искоса поглядев на Келюса, погрозил ему пальцем, затем затушил окурок в большой консервной банке, служившей пепельницей, и вздохнул:

– Извините, дорогие гости, заболтался. Стар стал совсем! Обувку чинить будем?

Келюс автоматически поглядел на свои кроссовки.

– Ой, у меня здесь что-то прогорело! – растерянно произнесла Ольга. На ее правом кроссовке темнело пятно – такое же, как на куртке.

– Снимайте, барышня, – распорядился сапожник. – Здесь коврик, ставьте ноги.

Взяв кроссовок и критически оглядев его, он стал копаться в большом ящике, забитом различными лоскутками, кусками кожи и старыми подметками.

– Тайвань, – констатировал он, вновь поглядев на кроссовок. – Проклятые чанкайшисты, лютые враги китайского народа!

Он вновь занялся содержимым ящика, извлек оттуда несколько кусков кожи и принялся за работу.

– Тайвань! Агенты американского империализма, поджигатели войны… Ничего, будет как новый! Эх, товарищ Лунин, почему молчишь? Почему барышню не развлекаешь? Эх, молодежь, молодежь! Барышня сидит, красавица, умница, а он молчит, как член Политбюро на съезде болгарской компартии. Хотите, барышня, я вам сказку расскажу?

– Хочу, – улыбнулась Ольга.

– В некотором царстве… – не торопясь, начал сапожник, бросив насмешливый взгляд на Келюса, – в некотором государстве жили-были большевики…

Такое начало сказки несколько удивило девушку. Самому же сапожнику оно явно понравилось. Он цокнул языком и продолжил:

– Были они сильные, смелые и морально устойчивые. И были среди них два друга, два кунака…

Лицо его вдруг стало жестким, улыбка исчезла.

– Один из них – просто большевик. Рядовой солдат нашей славной партии. А вот второй – настоящий джигит. Богатырь! Один – десять жандармов мог связать, из любой тюрьмы убегал. Пытали враги его, иголки под ногти загоняли – ничего не сказал. Герой был! И полюбил за это его сам великий Вождь, сделал его своим другом, посылал на самые секретные задания…

Сапожник покачал головой и вздохнул:

– Только вот однажды приходит этот герой к своему другу, простому большевику, и говорит: «Узнал я, что Вождь наш вовсе не Вождь. Умер наш Вождь давным-давно, а на его месте сидит какой-то товарищ Вечный…»

Произнеся это странное имя, сапожник нахмурился:

– Его друг не поверил. Что значит – Вождь не Вождь? Какой-такой товарищ Вечный? Только вскоре поехал этот герой на велосипеде. Хорошо ездил, в дождь ездил, в бурю ездил. А тут поехал – и попал под грузовик. Бывает, конечно…

Сапожник помолчал и заговорил вновь, еще медленнее, взвешивая каждое слово:

– Друг его к тому времени большим человеком стал. Сам не хотел – товарищи выбрали. Познакомился с бумагами – как вот потом товарищ Лунин познакомился. И понял…

Что именно понял этот сказочный герой, сапожник не уточнил. Он перешел к верстаку, где стояла швейная машинка, и начал застрачивать латку на кроссовке.

– А потом Вождь умер. Кто плакал, а кто радовался. Похоронили его, речи сказали. А он потом приходит…

– Как? – не выдержал Келюс. – Кто приходит?

– Приходит и говорит, – продолжал сапожник. – «Я, – говорит, – теперь вместо тебя буду. Тот Вождь уже не нужен, у нас будет новый Вождь. Но это буду тоже я. А ты, дорогой, много знать стал. Прямо как друг твой, который на велосипеде ездить не умел…»

– И что? – вновь не выдержал Николай.

– А ничего, товарищ Лунин. Умные люди догадались и «Карман» этот построили. Пока товарищ Вечный снова власть брал, кое-кто успел выбраться. Кто уехал в эту… Утопийскую Советскую Социалистическую республику. А кто здесь сапоги латает.

– А товарищ Вечный?

– А что товарищ Вечный? – удивился сапожник. – Он на то и Вечный. Правит сколько хочет, потом выбирает себе нового, доверчивого… И снова правит.

Келюсу вспомнилась серая папка со странным списком. Тринадцать номеров – без № 2!

– Тайна Больших Мертвецов!

Сапожник но никак не отреагировал, лишь еле заметно усмехнулся в усы.

– А зачем этому Вечному скантр? – не отставал Лунин. Хозяин мастерской помолчал, а затем задумчиво проговорил:

– А мы его тоже спрашивали, зачем на всякую научную ерунду деньги тратить? Деньги эти, товарищ Лунин, кровью доставались. А он говорит: «Дураки, нам сила нужна, большая сила…».

– Око Силы, – не выдержал Келюс.

– Большая сила, – повторил сапожник. – А скантр эту силу в фокус соберет и куда надо направит. В Крыму поставишь – в Греции «Интернационал» петь начнут. Это тебе, товарищ Лунин, не листовки Коминтерна.

– А что это за Утопийская Республика?

– Утопия, товарищ Лунин, – всегда утопия! – отрезал собеседник. – Циолковские хреновы! Сидят, коммунизм строят и меня ругают. Пусть строят! Поглядим еще…

Он поставил последний стежок, отрезал нитку и внимательно осмотрел кроссовок:

– Прошу, барышня! Не хуже чем у проклятых империалистов.

Ольга нерешительно взяла кроссовок, примерила и вежливо поблагодарили, осведомившись, сколько должна за работу.

– Э-э, – махнул рукой сапожник. – Какая это работа! Носите на здоровье. Ну и обувь теперь делают, смех один! Может, тебе, товарищ Лунин, сапоги сработать? Хочешь – яловые, хочешь – хромовые?

– Спасибо, – поблагодарил Келюс, вставая. – Мы, наверное, пойдем. Где здесь можно передохнуть?

– Заходи, куда хочешь! Тебе какую квартиру? Трехкомнатную? четырехкомнатную? Все по потребностям!

Он кивнул на стену, где под номерками висело несколько десятков разнообразных ключей. Николай, не глядя, тыкнул куда-то в середину, получил ключ и откланялся. Ольга также встала и пожелала хозяину всего наилучшего.

– Смотри, товарищ Лунин, – проговорил сапожник им вслед. – Береги барышню! С такой барышней только смелый джигит гулять может.

Выйдя на лестничную площадку, Келюс остановился и вытер пот со лба.

– Кто это был, Николай? – негромко спросила Ольга. – Я… я не поняла ничего. Он говорил о каких-то страшных вещах. И нас он знает…

– Да, – кивнул Лунин. – Знает…

– Вспомнила! Я видела его портрет у вас в книжке. Ну конечно, я даже помню, как его зовут!..

– Я тоже… – вздохнул Николай. – Пойдемте, Ольга, и в самом деле передохнуть надо.

Квартира находилась на третьем этаже. Дверь была запечатана но, к счастью, не заколочена. Никаких вещей, кроме старой скрипящей мебели, в квартире не осталось, только в прихожей на полу лежал пожелтевший номер «Известий», вышедших в октябре 1961 года.

– Здесь, кажется, есть диван, – сообщил Лунин, осмотрев квартиру, – отдыхайте, Ольга, а я на кресле пристроюсь.

– Николай, здесь жили люди, – заметила Ольга, присаживаясь на старый диван с выпирающими из боков пружинами. – Куда они все делись?

– Похоже, уехали в эту самую, бином, Утопийскую Советскую, – предположил Келюс, пытаясь поудобнее устроится в большом рассохшемся кресле.

– А где это? Ведь про Утопию писал, кажется, Томас Мор?

– Писал, – согласился Лунин. – Должно быть, эта Советская Социалистическая не близко, если сапожник помянул Циолковского.

– А помните, Николай, то письмо, – вспомнила Ольга, – из сумасшедшего дома? Неужели тот человек был прав?

Николай лишь развел руками. Они заснули быстро. Ольга спала спокойно, Келюс же постоянно просыпался. Рана на левой руке болела, боль растекалась холодом, задевая сердце, перехватывая дыхание. Наконец Николай забылся. Перед глазами закружился странный хоровод, мелькнула грустная, бледная Кора, из темноты проступило мертвое, строгое лицо Михаила Корфа, но вот все заслонил страшный, ухмыляющийся лик майора Волкова… Послышался далекий стук. Николай понял, что нужно немедленно проснуться, но, уже выныривая из сонной одури, успел услыхать слова князя Полоцкого:

– Теперь ты такой же, как и мы, Лунин. Такой же…

Стучали в дверь. Келюс, пошатываясь, встал и пошел открывать, только в коридоре сообразив, что не мешало бы захватить пистолет.

– Коля! – услыхал он знакомый голос. – Это я, открой!

Лунин подумал, вернулся комнату, он достал из кармана куртки браунинг и вновь подошел к двери.

– Вы одни, Петр Андреевич? – поинтересовался он, стоя вплотную к стене, как когда-то учил его Михаил Корф.

– Один…

Николай открыл дверь, быстро сделав шаг назад, не опуская пистолета. Петр Андреевич вошел в переднюю, озабоченно выглянул наружу, прикрыл дверь и только тут заметил оружие.

– Ты что, Коля? Это же я!

– Вижу, – согласился Келюс. – Оружие есть?

– Ну, – сразу сник гость, – вообще-то…

– Вынимайте и бросайте на пол. И не вздумайте, бином, дергаться!

Петр Андреевич, поглядев на родственника с нескрываемым испугом, стал вытаскивать из кармана пиджака большой черный пистолет неизвестной Келюсу системы. Руки плохо слушались, и пистолет упал на пол. Николай отступил еще на несколько шагов.

– Идите прямо и не оборачивайтесь. Зайдите в комнату и сядьте на стул.

Петр Андреевич не стал спорить. Николай, подождав, пока гость войдет в комнату, подобрал пистолет.

– З-здравствуйте, – выдавил из себя Петр Андреевич, увидев Ольгу, которая, только что проснувшись, с удивлением смотрела на нежданного гостя.

– Добрый вечер, – растерянно ответила она и тут увидела Келюса. – Николай, что происходит?

– Родственное свидание, бином, – пояснил Лунин, усаживаясь в кресло. – Прошу знакомиться, Ольга. Это мой, так сказать, самый близкий родич – Лунин Петр Андреевич. Здешний старожил и мой большой доброжелатель. Кстати, ваш тоже. Я не ошибаюсь, дядя?

Петр Андреевич вздрогнул.

– Ну так что, Петр Андреевич? Прошлый раз вы оказались неплохим пророком, меня довольно быстро вычислили. Или и тут, бином, без вас не обошлось?

– Как ты так мог обо мне подумать, Коля? – всплеснул руками гость. – Ты сейчас в… очень сложном положении. Эти бумаги тебе не сохранить даже здесь. Отдай их мне сейчас, и я тебе помогу. Пойми, с бумагами тебе отсюда не выйти!..

– Значит, вы поможете мне скрыться?

Петр Андреевич с готовностью кивнул.

– Только, дядя, если вы заметили, я не один.

– Давай выйдем, Коля, – вздохнул Петр Андреевич. – Я должен сказать…

В коридоре он отвел Келюса в дальний угол, зачем-то оглянулся по сторонам.

– Коля, уходи немедленно. Оставь ее, ты с нею погибнешь! Она… Пойми, Коля, ты с ней не спасешься. Ее приговорили к смерти, ее уже ничто не спасет. Там… Там, где я сейчас живу, не шутят. Подумай о себе…

– Уже, – кивнул Николай. – Подумал, дядя.

– Мальчишка, – выдохнул Петр Андреевич. – Не хочешь думать о себе, так подумай хоть обо мне! У меня ведь сын. Оставь ее, отдай мне бумаги и уходи!..

– Угу…

Келюс задумался, поглядел на перепуганного родственника.

– А теперь слушайте внимательно. Сейчас мы спускаемся вниз и уходим. Вы покажете куда. На всякий случай пойдете с нами. Если там засада, первые пули полетят не в меня и не в Ольгу. Это понятно?

– Ты никуда не уйдешь, Коля, – покачал головой Петр Андреевич. – Там… снаружи тебя уже ждут. Здесь тоже…

– Значит, ляжем вместе, – невозмутимо заметил Николай. – Ничего, у вас ведь остался сын, правда? Так что кто-то из Луниных уцелеет.

В глазах Петра Андреевича плавал ужас.

– Ну так что, дядя? Еще успеем уйти? Или забаррикадируемся и устроим, бином, Фермопилы? Стреляю я, конечно, неважно, но тут не промахнусь.

– Я… я лучше уйду, – забормотал Петр Андреевич. – Делай, что хочешь.

– Кто же вас выпустит, дядя? – удивился Келюс. – Идти – так вместе. Ну как?

Они вернулись в комнату, Николай взял с кресла свою куртку.

– Собирайтесь, Ольга, – велел он, вынимая из-за кресла «дипломат». – Попутешествуем.

По лестнице спускались тихо. Первым шел Петр Андреевич, за ним Келюс с браунингом, следом Ольга, неся «дипломат» – левая рука Николая болела, и он понял, что не удержит даже такую тяжесть. На площадке первого этажа никого не было. Лунин взглянул на Петра Андреевича, тот покачал головой:

– Они вот-вот придут, Коля. Все ходы закрыты…

– А квартира 211?

– Перекрыли, – вздохнул Петр Андреевич. – Есть, правда, путь через подвал, но им давно не пользовались. Говорят, там бывает… Но я этому не верю…

– Вот и посмотрим, – рассудил Николай. – Пошли!

Келюс велел Ольге подождать, а сам с Петром Андреевичем, который стал тих и послушен, заглянул за угол. Дверь в мастерскую оказалась заперта, и поверх нее были наклеены свежие бумажные ленты с синими печатями. Лунин порылся в кармане, достал взятые у таинственного сапожника ключи и отдал дяде. Тот молча кивнул.

В подвал вела огромная железная дверь. Николай, дернув за ручку, убедился, что замок сработан на славу. Приглядевшись, он понял, что это не обычный замок, а цифровой.

– Я же говорил, – вздохнул Петр Андреевич. – Они все перекрыли…

– Откройте, – Келюс не спеша поднял ствол браунинга.

– Коля… Коля, – зашептал Петр Андреевич, – мы же родственники! Что ты делаешь? Неужели из-за какой-то…

Рука с пистолетом еле заметно дрогнула, и Петр Андреевич, не договорив, замолк.

– Открывайте, дядя. Я вас очень прошу!..

– Коля, ты же коммунист, – забормотал Петр Андреевич, поглядывая по сторонам. – Ты же внук Николая Андреевича! Был бы он жив, он объяснил бы тебе…

Где-то близко хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и молодой, мальчишеский голос крикнул: «Где они?»

– Считаю до трех, дядя, – Лунин взвел курок.

– Ты… меня… из-за нее… из-за этой? – прохрипел родственник.

– Да. И там, куда вы попадете, ваш друг Николай Иванович Бухарин объяснит, что прав был я. А с дедом вам лучше не встречаться… Открывайте!

Петр Андреевич с надеждой поглядел на лестницу, но те, что вошли в подъезд, вероятно, поспешили наверх. Он вздохнул и стал набирать код на черной железной панели. Это тянулось невыносимо долго, наконец замок клацнул, и дверь не спеша стала открываться.

– Налево, – негромко проговорил Петр Андреевич. – По коридору до конца – и направо, там увидишь. Уходите!..

– Сейчас, – Николай кивнул Ольге. – Отдайте мне пропуск, Петр Андреевич. Вам он пока ни к чему.

Тот хотел возразить, но, поглядев на Келюса, достал из нагрудного кармана значок с усатым профилем, точно такой, какой был зашит в ладанке. Николай сунул его в карман куртки и шагнул за дверь. Порог был высокий. Келюс взял у Ольги «дипломат», потом подал ей руку. Петр Андреевич, убедившись, что его оставили в покое, быстро повернулся и побежал вверх по лестнице.

– Все в порядке, Ольга, – улыбнулся Лунин. – Сейчас бы дверь закрыть…

Тяжелая железная плита не поддавалась. Ольга поставила «дипломат» на пол, и они надавили на дверь вдвоем. Наконец, замок клацнул. Келюс оглядел его, заметив, что под замком вмонтирован тяжелый стальной засов. Задвинув его, Николай удовлетворенно хмыкнул – теперь открыть двери снаружи можно было разве что с помощью газорезки.

– Ну ладно. Где это мы?

– Какой-то подвал, – заметила Ольга, оглядываясь по сторонам. – Никого нет…

Узкий, с высокими сводами, коридор был действительно пуст. Он тянулся издалека, по стенам стелились кабели, каждые десять метров в потолок была вмонтирована небольшая лампочка в металлическом плафоне.

– Ну что, пошли? – предложил Келюс. – Нам, вроде бы, налево.

– Давайте передохнем, Николай. Минуту, не больше.

Они присели прямо на посыпанный песком пол. Келюс закурил и тут же поморщился – горло захлестнуло болью.

– Николай, – вдруг заговорила Ольга, – я слышала, о чем вы говорили. Ваш родственник прав, вам надо было отдать бумаги и… Мне некуда идти! Из-за нас, из-за нашей семьи уже погибли люди. Теперь я осталась одна… Не хочу! Я вам очень благодарна, но так дальше нельзя, уходите! Возьмите мое кольцо, оно вам может пригодиться. И оставьте мне браунинг…

– Угу, – хмыкнул Келюс, – и румынский оркестр, бином – чтобы Шопена играть… Знаете, Ольга, вот кого не люблю, так это паникеров. И вообще, пора идти!

– Вы благородный человек, Николай, – улыбнулась девушка. – Вы настоящий дворянин. Но поймите, нам вдвоем все равно не уйти!

– Кто я? Ольга, я вас познакомлю с воином Фроатом, так вот, он не просто дворянин, а настоящий царевич дхарский. А я – увольте! И вообще, скоро я свалюсь, так что вам придется меня тащить, готовьтесь.

– Не волнуйтесь, Николай, – кивнула она, явно не принимая шутки. – Я вас дотащу, я ведь работала в госпитале…

– Ну просто гениально! – заключил Келюс, вставая. – Кстати, вот вам браунинг. Услышите шум – бейте не задумываясь.

Лунин шел первым, держа руку в кармане куртки, где лежал отобранный у Петра Андреевича пистолет. Боль временами становилась невыносимой, и Келюс вновь отдал «дипломат» девушке. Но все равно идти было трудно, и Николай крепко сжал зубы, чтобы не стонать.

Время от времени коридор пересекали поперечные переходы, также освещенные рядами лампочек под жестяными плафонами. Каждый раз, подходя к очередному перекрестку, Келюс осторожно заглядывал за угол, но все было тихо. Внезапно ухо уловило отдаленный крик. Николай остановился и приложил палец к губам. Крик повторился, Келюс выхватил из кармана пистолет.

– Что случилось, Николай? – Ольга недоуменно оглянулась.

– Разве вы не слышите? Кто-то кричит!

– Но здесь тихо!..

Николай прислушался. Вдалеке кто-то плакал, за тем послышались грубые голоса, вновь раздался душераздирающий крик. Келюс посмотрел на девушку, та отрицательно покачала головой.

– Значит, брежу, – стараясь быть спокойным, рассудил он. – Пойдемте дальше.

Коридор казался бесконечным, крики не утихали, и временам Николай начинал думать, что он действительно бредит. Внезапно возле одного из перекрестков он услыхал звук шагов. Кто-то шел по проходу.

– Назад, – шепнул он, но было поздно. Из-за поворота показались трое. Келюс прижался к стене, пытаясь заслонить девушку. Пистолет, который он забыл снять с предохранителя, застыл в руке.

…Двое незнакомцев держали в руках короткие карабины с блестящими лакированными прикладами. Но не это поразило Николая. Форма! Странная форма без погон с большими лазоревыми петлицами, какую он видел только в кинофильмах. Двое конвоировали третьего – кого-то невысокого, руки которого были схвачены сзади стальными наручниками. Конвоируемый шел, пошатываясь, один из людей в форме лениво толкнул его прикладом…

– Николай, что с вами? Здесь никого нет!

Лунин понял, что девушка ничего не видит. Он помотал головой, надеясь прогнать видение, но ничего не изменилось. «Лазоревый» вновь толкнул человека в наручниках. Внезапно один из конвоиров посмотрел на Келюса, затем повернулся, что-то сказал другому. Теперь уже оба «лазоревых» смотрели в его сторону, и Лунин с ужасом понял, что они его видят.

– Ольга, – шепнул он, прижимаясь затылком к холодной стене. – Я, кажется…

Девушка достала платок и вытерла холодный пот, проступивший у него на лбу. Келюс задыхался. Он видел, как конвоиры о чем-то переговариваются, слышал растерянные, злые голоса, затем один из «лазоревых» стал поднимать карабин, и Николай понял, что пуля в этом карабине – настоящая. По крайней мере, для него.

Внезапно Ольга, что-то прошептав, резко подняла руку, и в ту же секунду лица «лазоревых» стали расплываться, фигуры побледнели и начали медленно исчезать. Наконец они пропали без следа, и сразу же стихли крики. Келюс удивленно оглянулся. В пустом подвале было спокойно и тихо, только где-то вдалеке еле слышно капала вода.

– Фу-у! – покачал головой Лунин, понемногу приходя в себя. – Этак и вправду можно сквозануться.

– Я видела, что вам стало плохо, Николай, – Ольга присела рядом. – Я не знала, чем вам помочь. Тогда я прочла Трисвятие, меня научила няня…

– Спасибо няне!

Келюс чувствовал, что ему стало легче, даже боль отступила, и он смог наконец свободно вздохнуть.

– Ну, пошли?

Вскоре они добрались до конца коридора. На противоположной стене висел большой распределительный щит, влево и вправо шли узкие проходы.

– Направо? – предложил Лунин. Они свернули в проход, и сразу же стало темнее. Они были уже на середине, как вдруг Ольга замерла, схватив Келюса за руку. Стены подвала содрогнулись, откуда-то донесся грохот, лампочка, висевшая в конце коридора, закачалась.

– Дверь, – понял Николай, – наверное, гранату подвесили к замку. Пошли, Ольга. Надо успеть!

Сзади уже слышались голоса, и Николай ускорил шаг, насколько позволяла раненая рука. Под ноги стали попадаться старые трубы, пустые банки из-под краски, какие-то ржавые бидоны. Через минуту они уже были в конце прохода перед невысокой деревянной дверью. К счастью, она оказалась не заперта, и спустя мгновенье Келюс и Ольга зашли в небольшую квадратную комнату, сразу показавшейся Лунину знакомой.

…Он уже был здесь, в этой комнате, где стояли деревянная тумбочка с инвентарным номером и старый стул, а на полу лежал маленький потрепанный коврик. Только тогда Николай заходил сюда через другой вход, который теперь был закрыт огромной стальной дверью, находившейся посередине противоположной стены.

Сзади послышались крики. Келюс выглянул наружу – по проходу бежали несколько человек, одетых как-то странно. Уже захлопнув дверь и задвинув засов, Николай сообразил, в чем дело: они были в черных куртках, но не таких, как у бандитов Волкова, а иных, похожих на те, которыми костюмеры обычно наделяли актеров, игравших комиссаров в историко-революционных эпопеях.

– Надо открыть, – заметил он, подходя к стальной двери. – Надеюсь, она не заперта.

Николай хотел добавить, что, если дверь не удастся открыть, их заботы скоро кончатся, но вовремя спохватился. К счастью, бегло осмотрев стальное устройство, Лунин понял, что дверь закрыта только на засов.

– Помогите, Ольга, – попросил он, и они вдвоем попытались сдвинуть дверь с места. Первая попытка не увенчалась успехом, они нажали снова, и тут совсем рядом, в только что покинутом коридоре, послышался шум. В дверь ударили чем-то тяжелым.

– Открывай, контра! – прокричал молодой, мальчишеский голос, наполненный до самых краев злостью.

– Нажали, – шепотом скомандовал Николай. Они вновь навалились на засов, и стальная щеколда, наконец, стала медленно сдвигаться с места. В дверь вовсю колотили, но она держалась.

– Еще чуток!

Засов открылся, и тут совсем рядом что-то сухо треснуло. Пуля, пробив деревянную дверь, щелкнула о металл у самого виска Ольги.

– Открывай! – орали в коридоре. – Все равно порешим контру!

Вновь ударили выстрелы. Николай понял, что они могут не успеть – двери находились одна напротив другой, и, даже стреляя вслепую, можно было не промахнуться. Но тут Ольга, чуть прищурившись и сжав губы, прицелилась и нажала на спуск. В небольшой комнате грохот браунинга оглушил. За дверью послышался крик, девушка выстрелила еще дважды и не торопясь спрятала пистолет.

– Да простит меня Бог, – прошептала она, медленно перекрестившись.

Вдвоем они потянули за огромное стальное кольцо. Дверь со скрипом открылась, и в ту же секунду в глаза ударил мерцающий светло-молочный свет. Келюс почувствовал, как его охватывает легкое пульсирующее тепло. Скантр заработал, Лунин схватил Ольгу за руку, и они шагнули прямо за переливающуюся завесу. В дверь вновь ударили чем-то тяжелым, но они были уже по другую сторону барьера. Светящаяся завеса осталась за спиной, а вокруг расстилалась звенящая капелью темнота столичных катакомб.

– Ну вот, – Келюс постарался улыбнуться. – Уже что-то знакомое. Эх, дорогу бы вспомнить! Фрола бы сюда…

Он стал напряженно всматриваться в темноту, угадывая уже хоженый маршрут, как вдруг сзади послышался крик. Келюс обернулся – сквозь светящуюся завесу тянулась чья-то рука, затем в призрачном молочном свете показалось искаженное болью лицо… Через секунду чье-то тело в черной куртке рухнуло прямо к ногам Келюса и Ольги.

– О Господи! – выдохнула девушка.

…Скелет в черной кожанке, окруженный легким радужным свечением, бился на сыром полу подземного коридора…

Глава 5. Болезнь

Николай пытался вспомнить дорогу, что вела к костелу святого Варфоломея. Чем дальше они отходили от светящейся завесы, тем он чувствовал себя увереннее, даже темнота катакомб казалась теперь уютнее, чем затхлый воздух «Кармана». Рана почти не болела, правда, на смену лихорадке пришел холод. Ольга же, напротив, пала духом. Она то и дело спотыкалась, останавливалась, в конце концов Лунину пришлось взять ее под руку.

– Николай, – не выдержала, наконец, она. – Что это было?

– А-а! – понял Лунин, – у этого типа, похоже, не было пропуска… скантра. Защитное поле – выдумали, умники! Как это мы тогда с вами вдвоем прошли, сам удивляюсь.

Ольга вздрогнула, очевидно представив, что могло случиться.

– Но, как ни странно, мы пока живы. А если вход окажется открытым, то можем считать, что нам и вовсе, бином, повезло.

Как ни странно, несмотря на полную темноту и раненую руку, Николай с каждой минутой шел все более твердо. Несмотря на чернильную тьму, он начинал различать нависшие над ними своды, ниши в стенах и даже небольшие лужи, то и дело встречавшиеся на пути. Келюс вдруг понял, что видит в темноте, как видела несчастная Кора. Как это ни странно, это открытие оставило Лунина почти равнодушным. Он словно стал другим. Сырая тьма катакомб уже не пугала, и Николай вдруг подумал, что не просто видит, но чувствует дорогу и может идти даже с завязанными глазами.

– Ой, – вдруг испуганно проговорила Ольга, – что это? Под ногами…

Келюс огляделся и понял, что они находятся в подземном зале, среди куч стреляных гильз, ковром покрывавших землю. Николай, не став ничего объяснять, крепче сжал руку девушки и повел ее прочь от этого страшного места. Но тут же подумалось, что, будь он один, то с удовольствием остался бы здесь и смог непременно найти что-нибудь интересное. Найти – или встретить…

Да, идти стало нетрудно. Подземный коридор был ровным, и Лунин лишь удивился, с каким трудом они шли здесь, преследуя яртов Волкова. Да и о яртах он подумал без прежнего страха. Келюс понял, что больше их не боится.

– Николай, что это с вами? – вдруг спросила Ольга. – У вас лицо… светится…

– Это все скантр! – бодро ответил Келюс, хорошо понимая, что значок с усатым профилем совершенно ни при чем. – У вас тоже лицо светится. Энергетическое поле, бином!

Девушка нерешительно взглянула на свои руки, потрогала лицо и немного успокоилась. Лунин ускорил шаг и вдруг сообразил, что совершенно не хочет покидать подземелье. Он обозвал себя психом, но странное чувство не исчезало. Николай подумал, что готов даже вернуться в проклятый «Карман» и встретиться лицом к лицу со своими странными преследователями. И Лунин понял, что выйдет из этой схватки победителем.

– Свет! – внезапно вскрикнула Ольга, и Келюс увидел впереди небольшой дрожащий огонек. Подумав, он достал пистолет и снял с предохранителя.

– Идите тихо! – шепнул он девушке. – Когда я скажу – падайте на землю.

Свет медленно приближался, уже можно было разобрать, что горит большая переносная лампа, вокруг которой суетятся несколько человек в спецовках. Вскоре стали различимы отдаленные голоса. Чей-то громкий, явно начальственный, баритон интересовался, куда подевалась какая-то труба. Судя по эпитету, труба чем-то явно провинилась перед говорившим.

– Кажется, водопроводчики, – облегченно вздохнул Келюс. – Ну конечно, бином, здесь же коммуникации!..

Они подошли ближе и, убедившись, что перед ними действительно бригада «Водоканалтреста», разыскивающая неуловимую трубу, вышли на свет. Их появление разом оборвало все разговоры. Парни в спецовках стали нерешительно переглядываться.

– Добрый день, – взял инициативу на себя Келюс. – Не подскажите нам, как выйти? Мы краеведы, из Музея истории и реконструкции Столицы. Отбились от группы.

– А-а-а, – облегченно вздохнул какой-то парень, по виду старший, – сокровища ищите?

– Не сокровища, – поучительно поправил Лунин, – а библиотеку Ивана Грозного. Читали, наверное?

– Читали, – неуверенно ответил кто-то. – Только какая тут, к чертям собачьим, библиотека? За угол зайдешь – до костей продирает!

– Наука требует жертв, товарищи! Здесь выйти можно?

– Идите вдоль провода, – посоветовал старший. – Там лампы повесили – не заблудитесь.

Лунин, поблагодарив, тронул Ольгу за локоть. Действительно, впереди горел свет.

– Николай, о чем это вы? – тихо спросила девушка, когда бригада водопроводчиков осталась позади. – Какая библиотека? Здесь что, действительно спрятаны книги Ивана Грозного?

– Ляпнул первое, что в голову пришло, – усмехнулся Келюс. – Хорошо, хоть про библиотеку вспомнил, а то проявили бы бдительность… Ну, вот, кажется, и выход!

Они прошли через знакомый Лунину подвал, поднялись по ступенькам и оказались в залитом асфальтом дворике костела.

– Господи, как жарко! – поразилась Ольга. – А ведь всего день прошел!

Действительно, вокруг ничто не напоминало теплый май. Белое беспощадное солнце заливало город, дышать было трудно, пыльные листья беспомощно свисали с ветвей. Недавно уложенный асфальт проседал под ногами, словно трясина.

– Не один день, – вздохнул Келюс. – В «Кармане» другое время, Ольга. Хотел бы я, бином, знать, сколько мы там пробыли? Ладно, у меня, кажется, есть мелочь.

Из ближайшего телефона-автомата он набрал номер Лиды. К аппарату долго никто не подходил, наконец трубку подняли, и Николай узнал голос девушки.

– Лидуня, привет! – как можно более весело воскликнул он. – Это я, Николай! Как дела?

На другом конце провода воцарилось молчание, затем Лида пробормотала что-то вроде «О боже!», и вновь настала тишина. И вдруг в трубке раздался голос, который Келюс меньше всего ожидал услышать:

– Француз! Живой, елы? Ну, бить тебя некому!

– Воин Фроат! – обрадовался Николай. – Ты-то откуда взялся?

– Я?! – возмутился дхар. – Да я уже вторую неделю, елы… Ладно, где ты?

– Я у костела. Не забыл еще?

– Ага, – сообразил Фрол. – Стой там и никуда не уходи, понял?

– Ну, вроде, порядок, – рассудил Лунин, вешая трубку. – Сейчас я вас, Ольга, познакомлю с дхарским царевичем.

Фрол примчался через двадцать минут. Он выскочил из такси, ткнул Келюса кулаком в живот, несколько смущенно пожал руку Ольге и, буркнув: «Приедем, поговорим», усадил всех в машину. Пока такси мчалось к проспекту Мира, дхар сидел молча, время от времени оборачиваясь, словно желая лишний раз убедиться, что Келюс не исчез.

– Так ты чего приехал? – спросил Лунин, когда они вышли из машины.

– Потом, потом, – отмахнулся Фрол, – еще спрашиваешь!

Лида уже ждала их в передней, сидя в своем кресле, а рядом с нею стоял крепкий бородатый парень в старомодной рубашке-батнике и потертых джинсах.

– Вот, – заявил Фрол, закрывая дверь. – Привел, елы! Ну че, когда бить будем?

– Коля… Келюс… Ты жив? – Лида внезапно заплакала. – А мы уже…

– Я же говорил, появится! – весело заявил бородатый парень и подмигнул Ольге. – Представь нас, невежа эдакий!

– Ах, да, – сообразил Келюс. – Прошу любить и жаловать – Ольга. Ну, а это…

– Валерий, – бородач протянул руку. – Однокурсник этого шкодника.

– Гордость Самарской губернии, – добавил Лунин. – Археолог-любитель без мотора… А это обещанный дхарский царевич.

– Да ну тебя! – возмутился дхар. – Фрол я, Соломатин. Вы, Оля, его не слушайте.

Ольга познакомилась с Лидой, и вся компания переместилась в комнату, где раньше была мастерская курносой художницы. Среди привычных сюрреалистических этюдов Келюс заметил большую картину, нарисованную сепией. Сразу стало ясно, что рисовала не Лида. Ряды огромных, залитых закатным светом сосен тянулись вдоль неширокой лесной дороги. Золотисто-коричневые тона делали рисунок живым, казалось, лес дышит, а ветви деревьев чуть заметно раскачиваются.

– Это Фрол, – Лида уловила взгляд Николая. – Правда, здорово?

– Да ну, – махнул рукой дхар, – это просто так. Вспомнил…

– Неплохо, – одобрил Келюс. – Не Шишкин, конечно… Ну, дорисуешь медведей, будет Шишкин!.. Ладно, леди, джентльмены, дхары и археологи. Поскольку вся каша заварилась явно из-за меня…

– А из-за кого же еще? – вновь возмутился Фрол.

– Позвонили твои соседи, – перебила художница, – сказали, что на твою квартиру напали бандиты, а ты пропал.

– Где-то так, – согласился Келюс. – Когда это было, Лидуня?

– Больше месяца назад. Тебя везде искали, по телевизору объявляли…

– Да, шумели преизрядно, – кивнул бородатый Валерий. – Даже по Би-би-си сообщили, что пропал, де, известный правозащитник Николай Лунин.

– В «Комсомолке» напечатали статью, – продолжала Лида, – будто твое исчезновение как-то связано с Приднестровьем, и ты прячешь дочку какого-то их руководителя…

При этом все как бы случайно взглянули на Ольгу, но девушка оставалась невозмутимой.

– В общем, бред, – резюмировал Валерий. – Видели собаку с горящими глазами, каких-то то ли японцев, то ли тайваньцев…

– Мне Лидка написала, – вставил Фрол. – Я с работы отпросился и приехал. А тут Валерий позвонил… Ну ладно, Француз, рассказывай.

Но тут Ольга, внимательно слушавшая разговор, поглядела на Келюса и еле заметно нахмурилась:

– Господа, еще успеем поговорить. Николай ранен.

Ее слова вызвали легкую суматоху. Несмотря на уверения Келюса, что с ним все в порядке и у него только легкая царапина, с Николая сняли рубашку, и Ольга с Фролом занялись его рукой. Рана, действительно, уже начала затягиваться, что обрадовало Ольгу, которая заметила, что впервые видит такое быстрое заживление. Фрол вначале согласно кивал, но затем, внезапно нахмурившись, осторожно провел над раной своей большой ладонью. Келюс почувствовал, как холод, сковывавший локоть, на мгновение отступил.

– Вот елы, – пробормотал дхар. – Кто это тебя, Француз?

– Собака, – неохотно признался Николай. – Этакий баскервильский мопсик, бином.

Фрол ничего не сказал, но еще больше нахмурился.

Несмотря на протесты, Келюса уложили в постель и выдали градусник. Температура оказалась ниже обычной – 35,9, что было сочтено всеми следствием усталости и упадка сил.

Наконец, Николай получил возможность рассказать о случившемся. Он постарался изложить все как можно точнее, опустив лишь некоторые подробности, касавшиеся Ольги. Его слушали в полном молчании, и даже когда Келюс предложил задавать вопросы, никто не решался нарушить тишину.

– Слышь, Француз, – наконец, спросил Фрол. – Что это была за собака?

– Черная, – удивился Николай. – Я такой породы не знаю. Гибрид, бином.

– Меня там не было, – поморщился дхар. – Знаю я этих собачек, елы! А этот, Сиплый… Ты чего, узнал его голос?

– Не узнал, но… Что-то знакомое, то ли в манере, то ли… Или показалось?

– Ладно, – вмешался Валерий. – Уже за одно то, что мы это слушали, нас надо запереть в дурдом лет на пятнадцать каждого. Я бы предложил начать с себя… но сначала должен кое-что добавить.

Он встал, ненадолго вышел, затем вернулся с небольшой коричневой папкой.

– Когда я получил твое письмо, – начал бородач, – то подумал, что ты здесь слегка переработался. Если бы не фотография, то я бы и заниматься этим не стал…

– О чем вы? – не поняла Лида.

– Этот орел предложил мне проверить, не похоронено ли на нашем кладбище некое известное лицо, чего не могло быть, так сказать, по определению. В общем, поручил я это одному парню, он у нас в архиве работает, мой бывший студент, так что человек надежный. Я посоветовал заглянуть в городской архив коммунального хозяйства. Ремонт и благоустройство кладбищ и все прочее. И знаешь, что он там нашел?

– Ничего, – усмехнулся Келюс. – Фонд оказался закрытым.

– Еще круче. Этот фонд был закрытым, но в прошлом августе, как раз после этой заварушки, фонд оказался изъят. А это, между прочим, тысячи единиц хранения! Представляете, партархив – и тот тронуть не успели, а какой-то фонд коммунального хозяйства… Дурдом!

– Значит, ничего не выяснил? – с сожалением заметил Николай.

– То есть как это не выяснил? Подумаешь, фонд изъяли! Нас на мякине не проведешь! Для начала я прикинул, что биография, о которой ты написал, редактировалась где-то в середине 20-х. Значит, если надгробие меняли, то приблизительно в то же время. Я и подумал, как они это дело оформили? В общем, перелистал для начала газеты. И, представь себе, в нашей газетенке, тогда она «Красный Самарец» именоваться изволила, за ноябрь 1925 года, нахожу…

Валерий достал из папки ксерокопию газетной полосы и показал всем присутствующим.

– Аккурат под праздник какие-то хулиганы разбили на старом кладбище несколько надгробий. Шум, естественно, пресса осуждает родимые пятна капитализма… Какие именно надгробия разбиты, естественно, не указывается. Тогда я подумал: а может быть, милицейский архив уцелел? Выправил я допуск…

– Ну? – взволнованно воскликнул Келюс.

– Вот, – бородач достал из коричневой папки несколько фотографий. – Разбитые надгробия. На одном из них, вот погляди, хоть и плохо, но читается: Николай… и так далее.

– Значит, точно, – констатировал Лунин. – Большие Мертвецы!

– С выводами спешить не будем, но можно согласиться с тем, что на нашем кладбище был похоронен человек по имени Николай, имевший ту же фамилию и отчество, что и наш Вождь. Человек этот умер в начале 1893 года, а в ноябре 25-го его надгробие было разбито и заменено другим.

– Спасибо, – усмехнулся Келюс, – значит, все-таки, я не сумасшедший!

– Погоди благодарить! Ты писал, что такая же хитрая могила есть в Днепропетровске. По списку, это номер 5. Я написал моему тезке – Валере Зайцеву. Вчера ему звонил… В общем, сходится, только надгробие заменили в 1960-м году…

Поскольку все остальные мало что поняли в этой тарабарщине, Лунин коротко растолковал в чем суть.

– Так что же это выходит? – поразился Фрол. – Все эти годы нами правил один и тот же человек? Вот, елы!..

– Человек? – переспросил Келюс, и дхар умолк.

– Кстати, воин Фроат, – продолжал Лунин. – Тут есть кое-что и по твоей части. Дайте-ка мне этот чертов ящик…

Порывшись в «дипломате», он извлек оттуда три папки.

– Об этом уже кое-что писали, – начал он, открывая одну из них. – Справка по программе «Зомби», которая на самом деле «Программа „СИБ“». Так сказать, поточное производство яртов… Между прочим, тут указывается, что «СИБ», то есть ярт, ничего не помнит о своем прошлом. В общем, понятно, почему они накололись с Волковым – он-то был не просто зомби…

– А кто такой Волков? – поинтересовался Валерий.

– Расскажу… Кстати, теперь понятно, почему эти партайгеноссен с балкона прыгали. Оказывается, нужных людей они заранее обрабатывали. Ну, а потом, как я понял, достаточно невинной фразы по телефону – и настройка срабатывает…

– Вот козлы совковые! – выдохнула Лида.

– Но и об этом писали. А вот кое-что новое…

Он достал из очередной папки несколько листков бумаги, украшенных большими синими печатями и размашистыми начальственными росписями.

– Это по Теплому Стану, – пояснил Келюс. – Второй канал у них работал на связи с Деникиным, это мы уже знаем. А вот Первый… Воин Фроат, как звали вашего супостата, который дхаров изводил?

– Семен Курбский, а что?

– Почитай! Помнишь князя Семена, о котором Прыжов рассказывал Михаилу?

Фрол взял папку, извлек из нее документы и стал просматривать. Вдруг его руки, державшие листки, вздрогнули. Фрол помотал головой, словно отгоняя наваждение.

– Ах ты! – с трудом выговорил он. – Ну… Француз! Да что же это такое?

– Бартер, воин Фроат! Курбский по Первому каналу получал автоматы в обмен на меха и рубины. Наверное, без автоматов он бы с вами не справился.

– Его звали «Сумх-гэгхэн астгуро мэгху», – вспомнил Фрол, – «князь Семен – владыка молний». Вот тебе и сказки, Француз…

– Ну, и вот, воин Фроат, – заключил Лунин, передавая дхару еще одну папку, но Фрол лишь махнул рукой.

– Ну, тогда сам прочту. Докладная записка наркома внутренних дел от 18 января 1932 года. Два экземпляра, разослана для ознакомления всем членам Политбюро. Называется «Итоги решения дхарского вопроса».

– Как? – поднял голову Фрол.

– Именно так, – Келюс показал документ. – В начале абзац про нашу национальную политику в духе очередного съезда, а дальше – поинтереснее. Это доклад о массовом переселении дхаров. Помнишь Фрол, ты сам об этом рассказывал?

– Точно, – кивнул тот, – тогда как раз моего деда выселили.

– Сперва, как и водится, про подготовительную работу. Особенно отмечается роль Уральского областного комитета партии. Разъяснительная работа, трудоустройство… Твоих ведь на стройку послали?

– Да, целлюлозный комбинат, кажется.

– Точно, – Келюс ткнул пальцем в бумагу. – Вот и целлюлозный комбинат. Всего было «организованно переселено» 15.837 человек… А вот самое главное. Читаю… «Несмотря на проводимую работу, отдельные несознательные представители дхарского населения, находящиеся под влиянием кулацкого и феодально-байского элемента, уклонились от переселения и самовольно покинули места проживания, после чего нелегально направились в верховья реки Печоры (Северный Урал), в район населенного пункта Якша. Оперативно-розыскными мероприятиями установлено, что бежавшие принадлежали к так называемому племени серых дхаров…»

– Серые дхары, – повторил Фрол. – Мне Волков говорил, что я из серых дхаров…

– «После неудачной попытки оперуполномоченного ОГПУ тов. Озолиня задержать беглецов они скрылись в лесном массиве юго-восточнее Якши…»

– А где это? – перебил Валерий. – Лида, у вас дома есть атлас?

Принеся атлас, археолог открыл карту Урала.

– Точно! Есть Якша!

– Продолжаю, – кивнул Лунин. – «После известных итогов операции с участием войск Уральского ВО решено установить постоянную блокаду района с использованием спецподразделений НКВД и РККА. Ответственным назначить…» Ну, и так далее…

– Значит, войска не справились, – резюмировал Валерий, – лихие у вас родственники, Фрол!

Дхар качнул головой.

– Дед рассказывал, будто последние настоящие дхары ушли в какой-то лес и ждут эннор-гэгхэна…

– Кого ждут? – не поняла художница.

– Эннор-гэгхэна. Владыку Вечноживущего.

– В общем, мессию, – уточнил Николай. – Не ново, но убедительно… Последняя пометка на документе – пятилетней давности. Может, и сейчас еще сторожат.

– Печора, – медленно, нараспев проговорил дхар. – Пех-ра… Где-то там Фроат-гэгхэн построил Дхори Арх…

– Стоп, – перебил археолог. – Об этом давайте-ка попозже… Келюсу и Ольге надо отдохнуть, а я сяду на телефон и обзвоню общественность. Порадую Стародомскую, а то она уже готова искать тебя на Огненной Земле.

Вечером Келюс уже настолько пришел в себя, что побеседовал по телефону с Калерией Стародомской, дал интервью двум корреспондентам и позвонил в райотдел милиции, сообщив, что жив и здоров. Несмотря на уговоры, он решил сегодня же вернуться домой. Ольгу после короткого совета решили пока оставить у Лиды, тем более родители курносой художницы постоянно ездили на дачу, а девушке был необходим присмотр. Документы Валерий, следуя указанием Лиды, спрятал в гараже.

Фрол решил ехать с Келюсом.

– Не прогонишь, Француз? – спросил весьма странным тоном.

– Что случилось, принц дхарский? – удивился тот.

– Ничего. Просто, елы, ты… болен.

– Да чего там, болен? – возмутился Лунин. – Подумаешь, жучка тяпнула! Да там уже все, считай, затянулось!

– Вот именно! – совершенно нелогично ответил дхар.

Келюс попрощался с Ольгой. Девушка, как всегда, сдержанно пожала ему руку и внезапно перекрестила широким крестом.

– Я буду молиться за вас, Николай, – шепнула она, поглядев на Келюса так, что тому вдруг стало жалко самого себя.

Валерий поехал куда-то к ВДНХ, где жили его родственники, а Николай и Фрол поймали такси и вскоре уже были у Дома на Набережной. На двери были наклеены листки бумаги с казенными печатями, и Лунин не без удовольствия их сорвал. В квартире царил беспорядок, кресло в передней было перевернуто, ящики в кабинете выдвинуты, но, как убедился Келюс, все ценное осталось на месте. Порядок навели быстро, после чего Николай привычно поставил на плиту чайник и достал из кармана позаимствованную у Валерия пачку сигарет.

– Ну и что дальше, Француз? – внезапно спросил Фрол.

– Да Бог весть. С работы меня наверняка турнули, так что я свободен, аки вольный ветер, бином. Можно продолжать… Сначала помогу Ольге куда-нибудь уехать от греха, а потом… А потом мы должны найти Око Силы!

Дхар лишь присвистнул.

– А не надорвешься?

– Как выйдет. Конечно, до него мы не доберемся, это я, бином, понимаю. Но если нельзя попасть в сердце, попытаемся обрубить щупальца.

– Скантр, – кивнул Фрол. – Только где его, елы найдешь! Эх, в руках держали!..

– Он где-то в Столице, – уверенно заявил Николай. – Если мы его уничтожим, то отрежем товарища Вечного от Ока Силы. Едва ли у них есть в запасе второй такой, иначе они не цеплялись бы за этот. Ну, а во-вторых, Крым…

– Почему Крым, елы? – удивился Фрол.

– У них там есть что-то, – пояснил Келюс, – какое-то устройство, источник энергии… Мой, так сказать, родич назвал это Филиал…

– То-то наш Президент, елы, Крым отдавать не хочет! – хмыкнул дхар. – А я-то думал, из-за пляжа… Только вот что, Француз, ты особо не геройствуй. Алия, между прочим, снова в Столице выступает, уже вторую неделю. Вот так-то.

Келюс почувствовал холод в ладонях, но ничего не ответил.

Николай заснул почти сразу, словно провалившись в огромную бездонную яму. Он по-прежнему чувствовал холод в левой руке, но это не мешало. Напротив, почему-то подумалось, что, когда холод дойдет до сердца, станет совсем хорошо…

…Сон был странный. Николай увидел проселочную дорогу и небольшую заросшую травой ложбину возле покосившегося телеграфного столба. Вдруг земля стала прозрачной, и на дне глубокой ямы он разглядел несколько страшных, совершенно распавшихся остовов. Один из скелетов, привстав, потянулся к нему, но Николай почему-то не испугался. Желтая кость руки поднялась в крестном знамении, и Лунин увидел вместо страшного оскала лицо Ольги. Каштановые волосы в беспорядке падали на лоб, голубые глаза были полны слез, а прямо между ними чернело запекшейся кровью пулевое отверстие.

– Ольга, ведь вы живы! – закричал он, но девушка медленно покачала головой.

– Меня невозможно спасти, Николай…

Тут все провалилось куда-то в черноту, и из этой мглы медленно проступило другое женское лицо. Кора – Таня Корнева – грустно улыбнулась.

– Вот и все, Келюс! Вам надо было уйти, я же говорила…

Затем ее лицо пропало, и перед Луниным встал во весь рост Михаил Корф, но не в мятом современном костюме, а в щегольской черной форме, с орденами на груди и стеком в левой руке.

– Экий форс-мажор, Николай! – произнес он странным, не своим голосом. – Выходит, я должен вас всех перебить? Что за ерунда, право?

Потом пропал и он, и в полной тьме Лунин услыхал страшный хохот. Он понял: это и есть тот, кого победить ни он, ни Фрол не смогут никогда, Последнее Зло, что привиделось ему когда-то в темном коридоре Белого Дома.

Хохот прервался, и перед Келюсом появилось лицо Алии. Певица, завлекающе улыбаясь, манила его. Николай хотел что-то сказать, но горло сдавило, и он почувствовал, что делает шаг, потом еще один… Алия продолжала улыбаться синими неживыми губами, и Келюс вдруг ощутил страшный, доселе неведомый голод, и во рту явственно проступил жуткий солоноватый привкус свежей крови…

…Николай очнулся от сильного толчка в грудь, открыл глаза и несколько секунд не мог сообразить, почему стоит посреди комнаты. Фрол был рядом, осторожно поддерживая его за плечо.

– Господи, – пробормотал наконец Келюс. – Чего это я? В лунатики записался?

– Ничего, Француз, – спокойно ответил дхар. – Ложись-ка и спи.

Келюс с некоторым удивлением отметил, что дхар одет и, судя по всему, еще не ложился. Лунин попытался сообразить, что это могло значить, но думать не хотелось, и он почти сразу заснул, на этот раз крепко и без сновидений. Последнее, что он успел заметить, был Фрол, который сидел рядом, делая над его головой какие-то непонятные пассы.

Утром Николай встал весь разбитый и понял, что идти никуда не сможет. Фрол с ним согласился и внезапно посоветовал задернуть шторы. Идея понравилась – солнечный свет почему-то вызывал неприязнь. Затемнив комнату, Келюс сразу почувствовал себя увереннее. Внезапно вспомнилось, что ему уже советовали не выходить на солнце и задергивать занавески. Николай долго не мог сообразить, кто давал ему такой совет, пока наконец до него не дошло – Кора…

Вечером, когда Лунину стало полегче, все вновь встретились в квартире у Лиды. Пока Фрол о чем-то беседовал с курносой, а Ольга готовила на кухне чай, Келюс отозвал своего самарского приятеля в сторонку.

– Слышь, Шлиман районного масштаба, ты у нас всегда отличался благоразумием…

– Я?! – поразился Валерий.

– Посоветуй, – продолжал Николай. – Ольге угрожает опасность. Что бы придумать, а?

Валерий задумался.

– Как я догадываюсь, в милицию лучше не обращаться, да?

Лунин кивнул.

– Очень мило! Ты еще скажешь, что у нее нет документов… Да, мило! Ладно, сейчас я возвращаюсь домой, там буду пару дней, а потом уезжаю в экспедицию до конца августа. Я буду на Чабан-Кермене, это километрах в двадцати от Судака. Места там глухие, три года скачи – не доскачешь. К тому же, теперь это заграница… В общем, Ольга могла бы поехать со мной. Там, конечно, не курорт, особенно когда дожди зарядят…

– А что, идея! – встрепенулся Лунин. – Давай у Ольги спросим.

Девушка выслушала Келюса и Валерия очень внимательно, затем улыбнулась:

– Знаете, Валерий, я уже бывала в экспедициях. Как-то года четыре назад я заезжала к своему кузену, он тогда копал под Севастополем.

– А у кого? – заинтересовался бородач. – Кто-то из музея или пришлый?

– Он копал у Василия Васильевича Латышева. Вы слыхали о таком?

Археолог погрузил пальцы в густую бороду.

– Гм-м… Да, я слыхал о Василии Васильевиче. И очень бы много дал, чтобы заехать к нему в экспедицию хотя бы на денек.

– Думай, что хочешь, Шлиман, – улыбнулся Келюс, – но Ольга говорит правду.

– Николай, – удивилась девушка, – почему вы думаете, что Валерий должен сомневаться в моих словах?

– Нет-нет, – успокоительно заговорил бородач. – Все в порядке! Ну, заезжали вы в гости к Латышеву…

– Валерий! – тонкие брови взлетели вверх. – Не понимаю, чем заслужила такой тон…

Но тут Ольга, что-то вспомнив, испуганно проговорила по-французски: «Извините, ради Бога!» – и быстро вышла из комнаты.

– Да чего там! – вздохнул археолог. – Ну, копала она у Латышева. Почему бы мне не побывать, скажем, у Лепера или Бертье-Делагарда? Все нормально, красивые девушки путешествуют во времени, князь Курбский получает из министерства обороны автоматы, а нами правят агенты с Сириуса… Полный порядок! Ладно, прежде чем писать заявление в Кащенку, загляну-ка лучше в Ленинку…

…Ночью, перед тем, как ложиться спать, Фрол несколько раз провел ладонями над головой Келюса, что-то тихо прошептав.

– Воин Фроат, – не открывая глаз, заметил Лунин, – шаманом тебя пока никто не назначал. А если со мною что не так, скажи!

– Хвораешь ты, Француз, – неохотно ответил дхар и отвернулся.

– Знаешь, Фрол, что-то стал я туго соображать, особенно днем, на солнце. Но такие вещи понять все же могу. Это из-за укуса, да?

– Не знаю, елы…

– Светобоязнь, нет аппетита, левая часть тела как будто, бином, полита жидким азотом, хожу по ночам, хотя лунатизмом никогда не страдал. Все признаки ярта, да?

Фрол молчал, по-прежнему отвернувшись. Наконец, медленно проговорил, глядя куда-то в темное окно.

– Ярты, ярты… Волков, сволочь, еще изгалялся. Мол, для дикарей – ярты, а по ученому какие-то «СИБы»…

– «Существа с измененной биологией», – не открывая глаз, пояснил Лунин. – В этих бумагах есть отдельная папка. Какую-то дрянь вносят в кровь – уколом, но можно и укусом. Для экзотики, бином!

– Первый раз тебя Кирилыч вытащил, но такие вещи без следа, елы, не проходят. А теперь… Не умею я такое лечить! Старики умели. Может быть, там, в этом лесу, у Дхори Арха…

– Что же мне делать? – спросил, помолчав, Келюс. – Знаешь, во сне я уже чувствовал – вроде у меня во рту кровь.

– Продержись недельки три, Француз! – вздохнул Фрол. – Попытаюсь. Ты, главное, держись…

– Чеснок, что ли, в карман сунуть? Или сразу кол проглотить… осиновый?

– Ты, елы, с колом не торопись, – рассудил дхар. – А вот штуку эту, ну, скантр, ты бы не снимал. Сдается мне, она не только Ольге помочь может.

На следующее утро Лунин достал из все того же дедова ящика кусок кожи и сделал себе ладанку, зашив туда значок с усатым профилем, позаимствованный у Петра Андреевича. За неимением лишней цепочки, Николай подвесил ладанку на обыкновенный тонкий шнур. Легкое, едва уловимое тепло охватило все тело и Келюс сразу же почувствовал себя лучше, даже солнечный свет перестал беспокоить. Он уже собирался, оставив все опасения прогуляться на давно покинутую работу, надеясь как-то объясниться с начальством, как вдруг Фрол, уже давно посматривавший в кухонное окно, подозвал его и указал вниз.

– Вон там, на скамейке… Ты, Француз, не про этих, в комиссарских кожанках, рассказывал?

Лунин всмотрелся и понял, что Фрол не ошибся. На скамейке сидели трое молодых парней, одетых, несмотря на дикую июньскую жару, в одинаковые кожаные куртки.

– Они? – поинтересовался дхар, внимательно вглядываясь в незнакомцев.

– Похожи. Знаешь, я-то и видел их всего несколько секунд. Какого черта они в куртках ходят? И не жарко им!

– У Волкова его урки тоже в кожаных куртках ходили. Правда, тогда осень была. И куртки другие… А ну-ка, подожди, Француз!..

Дхар неторопливо спустился вниз. Келюс видел, как Фрол прошелся по двору, о чем-то перекинулся парой слов с пенсионерами, оккупировавшими детскую площадку, и, как бы ненароком, оказался возле лавочки с тремя неизвестными. Через несколько минут дхар вернулся. Вид у него был задумчивый.

– Не ярты, Француз, – сообщил он, вновь поглядев в окно. – И не эти… с биологией измененной. У них поле такое же, как и у нас с тобой. И фэйсы нормальные, не скажешь ничего.

– А может, мы паникуем? – предположил Келюс. – Ну мало ли, оригиналы попались.

– Не-а, – покачал головой Фрол. – Оригиналы-то они, елы, оригиналы. Только, Француз, у каждого из них такая же штука, как у тебя.

– Скантр?

– Ага. Так что думай сам, откуда они, елы, такие оригинальные.

Келюс вспомнил страшный скелет, бьющийся в корчах у светящейся завесы. Вероятно, тогда у этой компании еще не было скантров. Зато оружия хватало…

Лунин подумал и на всякий случай проверил пистолет. Но оружие не понадобилось – через полчаса Николай выглянул в окно и увидел, что странных молодых людей на скамейке нет. Спустя некоторое время Келюс и Фрол, выйдя на разведку, убедились, что незваных гостей ни во дворе, ни поблизости не видно.

Вечером, когда они навестили Лиду, там их уже с нетерпением поджидал Валерий.

– Где тебя носит? – обратился он к Келюсу. – У меня же сегодня поезд! Шляешься неизвестно где… Ольга, можно вас на минутку?

Девушка не без удивления поглядела на возбужденного археолога.

– Прежде всего, хотел бы извиниться. Вчера я позволил себе… В общем, прошу прощения, Ольга. Вы действительно были в экспедиции Василия Васильевича Латышева. Я зашел сегодня утром в Ленинку и заглянул в отчет Археологической комиссии. Там была фотография…

– Какой отчет? – заинтересовался Лунин. – За какой год?

Валерий не ответил, выжидательно поглядев на девушку. Та покачала головой.

– За… какой-то. В общем, винюсь в маловерии и прошу еще раз прощения, Ваше…

– Ради Бога, Валерий! – воскликнула Ольга.

– Все! – кивнул археолог. – Уже молчу, уже забыл. В общем, принимайте меня в вашу палату № 6 на правах полномочного члена. Предлагаю следующее: через пару дней я звоню сюда, и мы договариваемся окончательно. Лучше всего, Ольга, если вы подъедите в Симферополь, а на вокзале я вас встречу. На Чабан-Кермене вас никто не найдет. Ну что, договорились?

– Спасибо, Валерий, – голос девушки неожиданно дрогнул. – Я понимаю, вы все из-за меня рискуете…

– Я? – удивился бородач. – Помилуйте, я-то уж точно никому не нужен. Это вот этот… деятель вечно ищет приключений. А кому интересен провинциальный доцент в последней стадии алкоголизма?

– Не слушайте его, Ольга! – улыбнулся Келюс. – Он шутит, у него не последняя стадия. В крайнем случае – предпоследняя… Валерий, у тебя там в экспедиции народ надежный?

– Разный, – бородач слегка поморщился. – Это ведь не моя экспедиция, Николай. Старшим там один мужик из Киева. Пьет крепко – в общем, свой. Ну и человек трех-четырех я знаю. А кто еще будет, бог весть. Да ладно, скажем, что Ольга из…

– Тирасполя, – подсказал Лунин.

– Угу. Никого, думаю, это особо волновать не будет. Ну что, договорились?

– Договорились, – кивнула Ольга. – Знаете, я умею делать копии находок из папье-маше. Меня учил один господин из лаборатории Эрмитажа…

– Боже мой! – восхитился Валерий. – Из папье-маше! Да этим уже полвека не занимаются! А там, на Чабан-Кермене, вообще разбойничий притон. Дневник не ведут, находки в таз сваливают и… Ладно, не стоит к ночи. Впрочем, скоро сами увидите.

Ольга ушла помогать Лиде на кухне. Келюс, убедившись, что они с Валерием в комнате одни, достал из самодельной кобуры пистолет.

– Возьми, – протянул он оружие приятелю, – на всякий случай. Патронов, правда, мало, но пригодится.

– Да ты что? – прошептал пораженный археолог. – Он что, настоящий?

– Игрушечный, бином. Бери, говорю!

Валерий почесал в затылке, неуверенно поглядывая то на Николая, то на оружие, затем нехотя взял пистолет, тщательно осмотрел и взвесил в руке.

– Пользоваться умеешь? – поинтересовался Николай. – Может, показать?

– Да мне что показывай, что не показывай. Мы люди штатские. Вот ежели лопата, которая БСЛ…

Бородач, еще раз взвесив пистолет в руке, вынул обойму и быстро, почти не глядя, разобрал его, а затем вновь собрал.

– «Астра», – сообщил он, – испанский. Модель старая, но надежная. Дальше пятидесяти метров не бьет, но для ближнего боя – лучше не придумаешь. Где взял?

– Где взял, где взял, – хмыкнул Лунин, – купил, бином!

Валерий, сунув обойму на место, поставил пистолет на предохранитель. Николай успокоился – его самарский приятель владел, судя по всему, не только Большой Саперной Лопатой и мог в случае чего постоять за себя.

Фрол весь вечер и все следующее утро был неразговорчив, на вопросы Келюса отвечал односложно и большей частью невпопад. Наконец он заявил Николаю, что завтра же уезжает. В глубине души Келюс не рассчитывал, что Фрол покинет его так быстро. Он даже мысленно упрекнул дхара в эгоизме, но тут же одернул себя. Эту страшную игру затеял он сам, и нельзя требовать от других, чтобы они ежедневно и ежечасно рисковали жизнью. Тем более что и сам Лунин не мог до конца ответить, ради чего он продолжает это дело, и без того стоившее и ему, и другим слишком многого.

…Фрол уехал, наскоро попрощавшись. Келюс попросил его позвонить через несколько дней, но дхар, к удивлению Николая, заявил, что едет не домой, и недели две-три не сможет подавать о себе вестей. Лунин попытался узнать подробности, но тот отшутился и лишь просил быть осторожным и ни в коем случае не снимать с шеи ладанки со скантром.

Квартира в доме на Набережной сразу опустела. Келюс ждал звонка от Валерия, а поскольку иных дел не оставалось, то решил постепенно возвращаться к обычной жизни. Николай сходил в редакцию, где на него посмотрели странно, но, к его крайнему удивлению, без особых сомнений проглотили байку, которую Келюс наскоро сплел, пытаясь объяснить месячное отсутствие. Николай взял в руки очередную толстую рукопись, и ему показалось, что все, начиная с прихода сержанта Лапина, было странным сумбурным сном.

Валерий позвонил через три дня, сообщив, что прибыл в Крым и пробудет в Симферополе несколько суток. Келюс тут же перезвонил Лиде, но Ольги там не оказалось – девушке наскучило многодневное сидение в четырех стенах, и она отправилась гулять по Столице. Николай позвонил вечером, но Ольги все не было. По голосу художницы он понял, что та тоже взволнована, и поспешил приехать, втайне надеясь, что Ольга успеет вернуться до того, как он доедет до проспекта Мира. Однако девушка не появилась ни этим вечером, ни на следующее утро. Уповать на случайность больше не имело смысла.

Николай наобум обошел район проспекта Мира, прошелся по центру и только тогда осознал, что надеяться больше не на что. Те, кто упустил девушку у Савеловского вокзала и в подземных коридорах «Кармана», очевидно, сумел добиться своего. Сил не было, не хотелось никуда идти, пропало желание делать хоть что-нибудь. Николай вспомнил свой жуткий сон и вновь, в который раз, почувствовал бессилие – жуткое опустошающее бессилие человека, посмевшего бросить вызов чему-то неведомому, но всемогущему…

В милицию обращаться не имело смысла – Николай даже не знал фамилии девушки. Он подумал было обратиться к Генералу, но понял, что и тот едва ли сможет помочь.

…Телефон позвонил в начале десятого вечера. Николай, подумав, что это Лида, схватил трубку и удивился – голос оказался незнакомым.

– Николай Андреевич? – осведомился неизвестный. – Не кладите трубку, нам надо поговорить.

Глава 6. Уход

– Слушаю вас, – очнулся Келюс. – Алло!

– Это не телефонный разговор, Николай Андреевич, – откликнулась трубка. – Спускайтесь вниз, там вас ждет машина.

– Кто вы?

– Я вам представлюсь, – пообещал неизвестный. – Выходите сейчас же. У вашего подъезда стоит бежевая «волга». Оружие можете не брать, вам пока ничего не угрожает.

Слово «пока» было прекрасно интонировано.

В трубке загудел отбой. Келюс посидел минуту у молчащего телефона и начал собираться. Терять действительно было нечего. Браунинг, как и просили, он брать не стал. Невольно подумалось, что все, кто начинает интересоваться его скромной персоной, оказываются хорошо осведомленными о его домашнем арсенале.

У подъезда действительно стояла «волга», за рулем которой сидел молодой человек в хорошо сшитом штатском костюме. Келюс заглянул сквозь стекло и облегченно вздохнул. Этот, по крайней мере, ничем не походил ни на Китайца, ни на Сиплого, ни на странных парней в комиссарских куртках.

– Садитесь, – человек в штатском открыл переднюю дверцу, – поговорим в машине.

«Волга», тронувшись с места, выехала на полупустынную в этот вечерний час набережную. Человек за рулем молчал. Келюса так и тянуло спросить, собираются ли они беседовать или намерены просто кататься, но он заставил себя молчать и ждать, что будет дальше.

– Ценю вашу выдержку, – усмехнулся неизвестный, поглядывая в зеркальце на Лунина. – Подобные приглашения в поздний час, да еще в вашем положении… Не буду вас томить, вот мое удостоверение.

Он протянул Келюсу красную книжечку. Сделано это настолько быстро, что Николай не успел ни фамилии, ни того, что выдавлено на красном сафьяне.

– Простите, – осмелел он, – я ничего не успел прочитать.

– Правда? – удивился владелец удостоверения. – Не беда! Зовите меня Николаем, как видите, мы – тезки. А учреждение, которое я представляю, думаю, вам известно.

Келюс промолчал. Из какого учреждения его тезка, он догадался сразу.

– Ну вот, – продолжал тезка Николай. – Не буду тратить время на предисловия, тем более что вы известны как человек умный и догадливый. Отдайте нам документы, Николай Андреевич! И чем скорее, тем лучше.

Лунин вновь, как и в разговоре со своим странным родственником, не стал спрашивать, что за документы и при чем тут он. Результат все равно будет тот же.

– Нет, – просто ответил он, – не отдам.

– Но почему? – вполне искренне удивился гэбэшник. – Вы спасли бумаги от Волкова, за что вам большое спасибо. Вы не отдали их каким-то типам весьма сомнительного вида. Возможно, были и другие, так сказать, желающие, им вы тоже отказали. И правильно, замечу еще раз, Николай Андреевич, поступили! А теперь вам останется исполнить ваш гражданский долг…

– Нет.

– Но мы же не просим вас уничтожить их или передать какой-нибудь банде! Составим акт, вы получите копию… В конце концов, их место в архиве.

Лунин отвернулся.

– Я не верю вам. Это ведь не просто ведомости по уплате членских взносов.

– И тут вы правы, – кивнул гэбэшник. – Это действительно не ведомости по уплате взносов, хотя и такие документы, уверяю вас, Николай Андреевич, очень интересны. А вот насчет того, что вы нам не верите, то это зря. Не буду уверять, что наше учреждение, так сказать, перестроилось и перешло исключительно к демократическим методам. Но мы все-таки не банда Волкова, и не ваши новые знакомые, которые гуляют около вашего дома с собаками. Кстати, я спугнул тут одного. В шляпе. Крепкий такой мужчина!..

Келюс промолчал. Все это слишком походило на плохо скрытую угрозу.

– Покойный Михаил Корф нам тоже не верил. Вместо того чтобы лезть под землю и тащить вас с собой, ему стоило просто позвонить по телефону. К сожалению, итоги известны. Михаила Модестовича не стало, а в чьих руках находится скантр, ни вы, ни я не знаем.

– Почему? – удивился Келюс. – Я, в общем, догадываюсь.

– Я тоже… догадываюсь, – согласился тезка Николай, – но та особа, которая получила скантр из ваших рук, не держит его у себя в кабинете. Он передал его, а вот куда?

Николай вновь ничего не ответил. У него были соображения на этот счет, но делится ими он не собирался.

– С этими бумагами может случиться та же история. Неужели вас это устроит?

– Наверное, я чего-то не понимаю, – вновь удивился Лунин. – Те, кто интересовался архивом, насколько мне известно, тоже не частная лавочка. Почему это я должен отдать предпочтение вашей конторе?

– По нескольким причинам, – охотно отозвался собеседник. – Вы правы, тот гражданин с собакой и его свита, с которыми вы, очевидно, знакомы, без сомнения, не частная лавочка. Но в государстве есть разные ведомства. Мы, конечно, не Красный Крест, но в этой истории нами движет вполне законное любопытство к государственным тайнам, которые мы обязаны охранять. А что движет ими? Мы-то бумаги сохраним, можете не сомневаться. Конечно, их увидят не раньше, чем лет через двести, но все-таки увидят. А вот, назовем ее так, параллельная служба сразу же кинет их в огонь. Это, как я уже сказал, во-первых… Кстати, Николай Андреевич, курите, если хотите. Сбоку, на дверце, есть пепельница.

Келюс не стал возражать и закурил. Гэбэшник, в свою очередь, ловко извлек из кармана пачку «Космоса», почти не отрывая рук от руля, прикурил и продолжил:

– Теперь – во-вторых. Видите ли, наша контора тоже может причинить изрядные неприятности. Зачем это вам нужно?

Келюс молчал. Что-то говорило ему, что главное гэбэшник еще держит про запас. Тот заглянул в зеркальце заднего вида, и лицо его посуровело.

– Могу ответить за вас, – произнес он суховатым деловым тоном, в котором уже не было и следа добродушия. – Сейчас не 37 год, суд будет гласным, и вы сможете там наговорить такого, что наша контора закается, что связалась с вами.

– А если и так? – спокойно согласился Лунин. – Ну, давайте, что там у вас, бином, в левом рукаве?

– Извольте, – после минутного молчания кивнул гэбэшник. – Стало быть, Николай Андреевич, переходим к левому рукаву. Видите ли, вы несколько переоцениваете свою стойкость. Я не собираюсь угрожать вам лично. Как я понимаю, вам грозят так часто, что это уже не принимается всерьез. Вы действительно храбрый человек, говорю это не в похвалу, просто констатирую факт…

Он вновь замолчал, а затем продолжил, голос его стал тяжелым и неожиданно густым:

– Только, Николай Андреевич, если вы в самом деле решили бросить вызов целой Системе, то у вас не должно оставаться слабых мест. Я уверен, вы давно сняли копии с документов и позаботились, чтобы их передали куда нужно в случае вашей гибели. Да, за себя вы отомстите… Но кое-что вы оставили без защиты, и тут ваша месть будет бесполезной. Кое-что, а точнее кое-кого…

Келюс понял. Одновременно с чувством бессилия в глубине души мелькнула радость: Ольга жива.

– Да, ваша девушка у нас, она жива, здорова, так что можете успокоиться, пока, во всяком случае. Мы выпустим ее в обмен на бумаги. Вопросы?

– Вопросов нет… пока, – кивнул Лунин, по-прежнему глядя в темное окно. – Только вы сами намекнули, что сейчас не 37-й. Вы держите у себя человека без всякой вины…

– Кого держим? – поразился гэбэшник. – Ольгу Константиновну Славину из Тирасполя? Такого человека в природе не существует…

– Это еще как посмотреть, – покачал головой Келюс. – Ее видели в отделении милиции, составляли протокол, ее видели и другие.

– Дурак ты, Лунин! – поморщился тезка Николай. – Ты что, так ничего и не понял?

– Так объясни, если я дурак, – предложил Келюс, тоже переходя на демократичное «ты».

– Ну, слушай, – гэбэшник, резко затянувшись, выбросил сигарету в окно. – Та, которую ты назвал Ольгой Славиной, является гражданкой… скажем, другого государства. В том… государстве она объявлена вне закона. Вся семья ее уже уничтожена. Ты хоть знаешь об этом?

– Яма, – внезапно вырвалось у Келюса, вспомнившего свой сон, – у телеграфного столба в ложбине…

Тезка Николай быстро обернулся, но ничего не сказал. Затем, достав другую сигарету, закурил и резко увеличил скорость.

– У этого… государства имеются контакты с нашим правительством. И теперь от нас требуют вернуть Ольгу. Такое решение, в принципе, принято. Об остальном догадайся сам…

– Значит, скажем, другое государство? – зло переспросил Келюс. – И его, скажем, граждане гуляют по Столице и палят из револьверов?

– Ты об этих типах в комиссарских кожанках? Мы их накрыли сегодня утром. Арестовывать не стали, но забрали оружие и предупредили. Ты, Лунин, не их бойся. Другие есть. Наши… скажем, соотечественники.

– Но если Ольгу решили выдать…

– Ты дальше слушай, – перебил гэбэшник. – В нашей державе есть разные, как ты выражаешься, конторы. У контор этих интересы не всегда совпадают. Так вот, в той… скажем, другой державе, тоже есть разные люди. Кое-кто там вовсе не жаждет крови. И наша… контора не хочет ссорится с этими другими. Поэтому мы можем поступить по-всякому. В том числе и следующим образом…

Он достал из внутреннего кармана пиджака пакет из плотной бумаги и показал Келюсу:

– Здесь паспорт на имя Славиной Ольги Константиновны. С тираспольской пропиской и временным разрешением на проживание в Столице, а также справка, что она беженка. Цени, Лунин, мы это сделали за два дня. Так вот, мы можем сегодня же выпустить гражданку Славину, которую была задержана для проверки… Кстати, что бы ты о нас не думал, но эту девушку нам жалко. Просто по-человечески. Не веришь?

Келюс пожал плечами. В человеческие чувства представителей спецслужб верилось слабо. Впрочем, значение это уже не имело.

– Паспорт, – вздохнул он. – Отдашь ее паспорт сейчас. Потом вы привезете Ольгу, и мы поедем за документами.

– Не веришь? – усмехнулся тезка Николай. – Ладно, согласен. Ольгу привезут сюда, а потом прокатимся к этой бедной девушке-художнице. Как я понимаю, документы где-то там, правда? И цените, Николай Андреевич, мы не требуем от вас фотокопий. Исследуйте их, сколько душе угодно. Жаль, что вы так настроены, а то мы с интересом послушали бы ваши выводы…

Он затормозил, поставил машину возле тротуара, достал небольшую рацию, и, щелкнув переключателем, коротко бросил: «Приезжайте». Затем, спрятав рацию, откинулся на сиденье.

– Слушай, тезка – заговорил он, глядя куда-то сквозь ветровое стекло. – Говорю не официально, а только от себя. Твоей девушке нельзя оставаться в Столице и суток. Пусть уезжает немедленно, и желательно подальше, лучше всего вообще за кордон, куда-нибудь в ближнее зарубежье. Не отправляй ее самолетом, ни с кем не говори по телефону о ее отъезде и не давай телеграмм. Сам побудь в Столице еще пару дней и мотай в противоположном направлении. Все эти дни будь дома, особенно по вечерам. Отсидись где-нибудь месяца три… А вообще-то, мне не хотелось бы работать твоим опекуном. Как ты до сих пор жив, просто ума не приложу?

– Сам удивляюсь, – согласился Лунин. – Вероятно, вашими молитвами.

Из темноты вынырнула «волга». Келюс сразу заметил на заднем сиденье женский силуэт и узнал Ольгу. Машина, затормозив, остановилась рядом, почти борт о борт с автомобилем тезки Николая.

– Я должен поговорить с ней, – заявил Николай. – Несколько минут.

Гэбэшник кивнул, сделав знак тому, кто сидел за рулем подъехавшей машины. Келюс вышел, из подъехавшей «волги» выскочил крепкий парень в штатском и распахнул заднюю дверцу. Ольга нерешительно выглянула из машины.

– Николай!.. – тихо проговорила она.

Девушка вновь оглянулась и попыталась выйти из машины. Келюс поспешил помочь.

– Ольга, все в порядке, – зашептал он, стараясь, чтобы не слышали люди в штатском. – Все в порядке…

– Да, конечно, – шевельнула губами она. – Вы живы, Николай, а значит, все в порядке… Вас давно арестовали?

– Я не арестован, – удивился Лунин, но тут же в голову пришла простая мысль: что если это игра? Гэбэшники получат документы, а потом… Он оглянулся – тезка Николай курил, отвернувшись в сторону и делая вид, что происходящее его не касается.

– Поговорим потом, – вздохнул Келюс. – Сейчас нас отвезут к Лиде…

Он подошел к тезке Николаю и тронул его за плечо. Тот обернулся.

– Мне нужен телефон…

Художница ответила почти сразу.

– Лида, – волнуясь, заговорил Николай. – Это я, Лунин. Ты дома одна?

– Нет, – удивилась та. – Дома родители, как раз сейчас приехали. Куда ты пропал? Я звонила…

– Потом расскажу, – перебил Келюс. – Я скоро подъеду. Позвони сейчас по телефону…

Ничего путного не придумывалось, и Николай назвал номер Стародомской.

– Скажешь, что я у друзей. У очень хороших друзей…

– Николай! – Лида начала что-то понимать. – Если эти козлы… Мой сосед – журналист из «Вестей», могу его позвать…

– Если я через сорок минут не приеду вместе с Ольгой, зови. Попроси отца спуститься с ключами от гаража.

Он отдал трубку гэбэшнику, ободряюще махнул рукой девушке и сел в машину.

– На проспект Мира? – поинтересовался тезка Николай, заводя мотор. – Ну почему сразу «козлы»?

Николай пожал плечами. Верить конторе, в которой служил его тезка, не приходилось.

Машины остановились прямо у подъезда, где жила курносая художница. Келюс, подождав, пока Ольга выйдет из машины, подал ей руку и не торопясь направился к подъезду. Отец Лиды, в наскоро наброшенном костюме и шлепанцах, уже ждал. Николаю так и хотелось ускорить шаг, даже побежать, но усилием воли он заставлял себя идти спокойно, не оглядываясь. Он понимал, что стрелять в спину им не станут, но перевести дух смог лишь, когда, передав ключи, отец художницы закрыл за собой дверь подъезда. Как выяснилось, Лида успела выдумать целую историю о предстоящем туристском походе, для которого Лунину срочно понадобилась хранившаяся в гараже спиртовка.

Гэбэшники между тем даже не смотрели в его сторону, чем-то негромко переговариваясь. Келюс ожидал, что тезка пойдет с ним в гараж, но тот, на миг обернувшись, лишь кивнул и продолжил разговор со своим коллегой. Лунин понял, что для них, как и для него самого, очевидна простая истина: деваться Николаю действительно некуда.

Вскоре он вернулся, неся многострадальный «дипломат». Его тезка включил свет в машине, бегло просмотрел папки, затем, не говоря ни слова, кивнул и достал бланк с несколькими печатями. Вслед за этим гэбэшник извлек из внутреннего кармана ручку и быстро заполнил бумагу.

– Распишитесь, Николай Андреевич, – предложил он. – Это останется у вас.

Келюс не стал возражать. Тезка Николай отдал документ и поблагодарил за помощь органам безопасности. Руки, впрочем, друг другу пожимать не стали. Гэбэшник, сопровождавший Ольгу, сел в свою машину, а тезка Николай на несколько секунд задержался и, быстро оглянувшись, шепнул:

– Если хоть немного дорожишь ею… Да и своей башкой тоже… Действуй, как я сказал. А в общем, козел ты, Лунин!

Келюс кивнул, подождал, пока машины уехали, а затем поднялся к Лиде. Девушка уже ждала его, шепнув, что Ольгу сейчас лучше не трогать – ей дали успокаивающее и уложили отдохнуть.

– Ну и хорошо, – устало кивнул Николай. – Я отдал им документы, Лида. У меня не было выхода…

– Козлы! – привычно вздохнула курносая. – Но ты правильно сделал, может, хоть теперь отцепятся. И… у тебя ведь остались копии!

Лунин кивнул, хотя в этот миг менее всего хотелось думать о партийных секретах.

Келюс уже надевал туфли, когда в прихожую вдруг вошла Ольга.

– Вы уже уходите, Николай? – голос ее еле заметно дрогнул. – Мы… мы даже не поговорили…

– Отдыхайте! – попытался улыбнуться Лунин. – Вам ведь за эти дни пришлось хлебнуть!..

– Меня уже арестовывали, – светлые глаза девушки на миг потемнели. – Это страшно только в первый раз… К тому же сейчас меня никто и не оскорблял, не грозил штыком, не обещал расстрелять брата и сестер… Зато они говорили о вас. Будто бы вам грозит страшная опасность…

– Да какая там опасность, – махнул рукой Келюс. – Кому я нужен? Правда, пришлось отдать бумаги этим, бином… товарищам.

– Из-за меня? – губы девушки внезапно дрогнули. – Николай, я вам очень благодарна… Это не те слова, но вы, надеюсь, поймете… Но я знаю, что такое война. Эти бумаги были вашим оружием, из-за них вы рисковали жизнью!..

– Из-за них погиб дед, – спокойно ответил Лунин. – И еще другие люди, я их даже не знал… Из-за них погиб Михаил Корф… Хватит крови, Ольга! Если эти проклятые документы помогли вам выйти на свободу, значит от них есть хоть какая-то польза. И… Завтра мы поговорим, вам надо уехать…

– А вы? – тихо спросила девушка, и голос ее вновь дрогнул.

– Пока останусь. Нам нельзя уезжать вместе, это опасно для вас и для меня…

– Да, конечно, – кивнула Ольга. – Сейчас вы скажете, что мы обязательно увидимся, но мне слишком часто приходилось прощаться с людьми и никогда не встречать их вновь…

Валерий позвонил на следующий день. Лунин, не называя имен, велел бородачу встречать девушку послезавтра. Оставалось достать билет до Симферополя, но тут помог отец Лиды, и к следующему вечеру к отъезду было все готово.

Они простились наскоро в квартире у художницы – Лида и ее родители, начинавшие догадываться, что речь идет не о туристском походе, настояли, чтобы Николай на вокзал не ехал. Проводить девушку взялся отец Лиды вместе с соседом-журналистом, здраво рассудив, что безопаснее лично проводить свою странную гостью.

– Спасибо за все, Николай, – кивнула Ольга на прощанье. – Знаете, почему-то я верю, что мы с вами увидимся. Странно, правда? Мне уже казалось, что в этом мире ни во что нельзя верить. Я буду молиться за вас…

– Не забудьте молитву вашей няни, – усмехнулся Лунин, – тогда со мною точно ничего не случится! После того, что было, мы можем считать себя почти бессмертными, правда?

– Правда, – согласилась девушка и тоже улыбнулась.

…На следующий день позвонил Валерий, сообщив, что все в порядке и через час они уезжают туда, куда договаривались. Николай, мысленно поблагодарив приятеля за немудреную конспирацию, достал из библиотеки атлас и открыл большую карту Крыма. Порыскав по ней, он нашел Чабан-Кермен и успокоился – место и в самом деле оказалось глухим, глуше некуда. Оставалось надеяться, что враги все-таки потеряли след.

Только после этого Келюс по-настоящему перевел дух. Полежав денек на диване, он, как ни в чем не бывало, появился в редакции. Начальство вновь сделало вид, что ничего не произошло. Николай пожал плечами и сел за рукопись. Впрочем, уже через несколько часов он отчасти понял, в чем дело. Во время обеденного перерыва на его стол положили карикатуру – Николай был изображен в шинели а-ля Дзержинский с маузером в одной руке и топором в другой. Подпись не оставляла сомнений, сотрудником какого ведомства здесь считают Лунина. В другое время это здорово бы разозлило, но теперь Келюс лишь усмехнулся, рассудив, что в такой момент такая репутация может быть даже небесполезной. Объясняться он ни с кем не стал, а карикатуру приколол кнопкой над своим столом.

Дни шли за днями, и Лунин стал постепенно привыкать к одиночеству. Вечерами он садился за свои записи, пытаясь свести воедино то, что прочитал в старых папках и услыхал от тех, с кем общался последнее время – от странного сапожника до своего тезки из непопулярной конторы. Рана полностью зажила, и о болезни ничто уже не напоминало.

Где-то через неделю после отъезда Ольги Николай, освободившись пораньше и пробежавшись по магазинам, не торопясь шел домой по длинному, пустынному в этот час бульвару. Внезапно глаза уловили что-то знакомое. Впереди, за высокими старыми деревьями, разбросавшими ветви над землей, мелькнула знакомая кожаная куртка.

Первым желанием было немедленно повернуть назад, но Келюс одернул себя. Он почему-то не боялся этих странных типов, тем более теперь, когда Ольга в безопасности. К тому же, если это засада, пути к отступлению уже наверняка отрезаны. Николай не ошибся. Оглянувшись, он увидел, что шагах в десяти за ним идет еще один парень, правда одетый вполне по-летнему, но с таким равнодушным ко всему видом, что Лунин понял все сразу.

Тип в черной куртке, еще раз выглянув из-за дерева, сделал кому-то знак рукой и не спеша вышел на аллею. Откуда-то с другой стороны появился еще один, тоже без куртки, но в странного покроя гимнастерке с высоким стоячим воротником. Идущий сзади ускорил шаг и поравнялся с Келюсом, остальные молча заступили дорогу. Они ничуть не походили на яртов Волкова да и вообще на преступников – молодые, с одинаковыми короткими прическами, худые, немного нескладные. Только несуразная одежда да еще неожиданно взрослые глаза отличали их от сотен сверстников.

Парни минуту-другую рассматривали Келюса с недобрым, даже брезгливым интересом. Затем тот, кто был в куртке, очевидно старший, поглядел Лунину прямо в глаза.

– Ты предатель, Николай!

– Что?! – обомлел Келюс.

– Ты предатель, – повторил парень. – Ты предал свой класс. Ты предал партию. Ты помогаешь врагу. Контре!

– А-а, – понял Лунин. – Слушайте, ребята, может не надо политграмоты? Может, бином, просто подеремся?

Парни переглянулись.

– Он издевается, – по-петушиному крикнул тот, что был в гимнастерке, но старший жестом осадил его.

– Здесь мы тебя не тронем, Николай, но учти, у нас ты приговорен к смерти за пособничество лютому врагу пролетариата.

– Тебе бы в кино сниматься! – восхитился Келюс. – Где ты, бином, научился так формулировать? Кстати, какому такому врагу я помогал?

– Ты помогал ей! – крикнул парень в гимнастерке. – Ты что не понимаешь? Она же враг! Контра! Она…

Парень в куртке жестом велел ему молчать.

– Учти, Лунин, нас было пятеро. Когда она бежала, вся наша ячейка поклялась найти ее и привести приговор в исполнение. Двое уже погибли – по твоей вине. Но мы здесь, и мы найдем ее. Впрочем, – парень в кожанке усмехнулся, – может, у тебя еще осталась совесть, Николай?

– Поймите, – внезапно проговорил третий, до этого молчавший, – из-за нее могут погибнуть тысячи людей! Тысячи честных, преданных делу партии пролетариев! Она – знамя, Николай! Мы должны вырвать это знамя из рук врага, этих проклятых реакционеров-богоразовцов и социал-предателей косухинцев…

– Ну хватит, – поморщился Келюс. – Будем драться, пацаны, или давайте расходиться. В «красных дьяволят» я играл где-то в классе втором.

Парень в гимнастерке вновь дернулся, но опять был остановлен старшим.

– Ей не уйти, товарищ Лунин!

Он попытался произнести это как можно внушительнее, но в середине фразы голос сорвался на фальцет.

– Железная рука партии уже раздавила все их змеиное гнездо! А ты еще пожалеешь…

– Уже пожалел! – разозлился Лунин. – Я напрасно пригласил тебя в кино. Тебе, бином, надо в спецшколу для дебилов. А ну-ка, с дороги!..

Никто даже не пошевелился.

– Сейчас мы уйдем, Николай, – кивнул старший, – но еще увидимся. А пока отдай скантр, ты лишен пропуска в «Ковчег». Кстати, из-за тебя твоего дядю отдали под трибунал, он оказался трусом. Если отдашь пропуск, партия отнесется к нему со снисхождением.

Скантр отдавать не хотелось, но мысль о том, как пропуск все-таки чужой, заставила задуматься. В глубине души Лунину было жаль Петра Андреевича.

– Отдай пропуск, товарищ Лунин, – поторопил его тот, что был в гимнастерке. – Все равно отберем!

Келюс, расстегнув ворот рубашки, достал ладанку и попытался разорвать нитки. Отдавать ладанку этим типам почему-то особенно не хотелось. Нитки поддавались плохо, дело шло медленно, но парни не торопили. Наконец, Лунин, разорвав ладанку, отдал значок с усатым профилем типу в комиссарской кожанке.

– Носите, бином, на здоровье, – пожелал он на прощание, – пионер юные, головы чугунные…

Ночью он проснулся, словно от сильного толчка. Встав, Келюс машинально, не понимая даже, что делает, оделся и направился к выходу. Только у самой двери Николай остановился, сообразив, что творит нечто несуразное.

– Стоп! – пробормотал он. – Я что, спятил?

Звук собственного голоса немного отрезвил. Лунин постоял у двери, помотал головой и медленно, словно на ногах висели гири, пошел назад. Проходя мимо зеркала, он бросил случайный взгляд и, увидев свое отражение, вздрогнул. Лицо было чужим, незнакомым, черты странно заострились, белки глаз покрылись сеточкой взбухших сосудов, на лбу обозначились глубокие морщины… Келюс бросился в ванную и сунул голову под кран. Когда немного полегчало, Лунин побрел обратно в спальню. Он попытался заставить себя забыться, считал до тысячи, но откуда-то из глубин подсознания всплывало странное желание немедленно встать и уйти на темную улицу. И вновь почудился ему соленый вкус крови во рту…

Утром Келюс с трудом смог встать. Солнце пугало; он задернул шторы и лег на диван. Николай не завтракал, даже не выпил чаю, но с удивлением понял, что совсем не хочет есть. Голова была пуста, ни о чем не думалось, и он пролежал до самых сумерек на диване, глядя в белый потолок.

К вечеру ему стало лучше. Николай обругал себя паникером и, чувствуя прилив бодрости, собрался погулять. Каким-то краешком сознания он понимал, что вечером, да еще в таком состоянии, на улицу выходить не стоит, но прохладный сумрак манил, и Келюс, накинув легкую куртку, вышел во двор, с удовольствием вдохнув свежий, уже остывший воздух.

Николай не знал, куда идет. Ноги сами несли его через малолюдный в это время центр по Тверской куда-то в сторону столичных новостроек. Келюс с удивлением понял, что не чувствует ни малейшего страха. Даже Сиплый с его адской собакой не казался уже опасным. Вспомнив трех типов, забравших у него скантр, Лунин решил, что сейчас ни за что не отдал бы пропуск. Николай сообразил, что уже ощущал нечто подобное – в подземелье, после схватки в «Кармане». Он понял, что болен, что Фрол был прав, но эта мысль ничуть не испугала. Впервые за весь день он ощутил голод и почему-то обрадовался.

У Белорусского вокзала к Николаю пристала пьяная компания. Он остановился, не слушая воплей, перемешанных с густыми выражениями, и спокойно ждал. Здоровенный парень в порванной майке, ростом чуть ли не на голову выше Келюса, уже схватил его за плечо, но вдруг, взглянув в лицо, отшатнулся. Лунин лишь усмехнулся. Внезапно его правая рука дрогнула, дернулась – и пальцы с неведомой ранее силой ухватили парня за горло. Тот захрипел и начал оседать на асфальт.

Келюс с трудом заставил себя разжать пальцы и, не оборачиваясь, зашагал дальше. Случившееся ничуть не удивило. Он шел вперед, сквозь опускавшуюся на город ночь, думая, что напрасно слушал Фрола и боялся своей непонятной болезни. Он не болен – Николай понимал это с каждой минутой все отчетливей. Это просто его новая жизнь.

Внезапно откуда-то из переулка к нему метнулась мелкая облезлая шавка, диким лаем встретившая нарушителя своих владений. Николай, не любивший собак размером с крысу, инстинктивно отпрянул. Подзадоренная собачонка метнулась к нему прямо в ноги, но внезапно замолчала и попыталась остановиться. Это не удалось, она на полном ходу ткнулась о кроссовки, взвизгнула, неловко отскочила на несколько метров и, подняв морду к небу, завыла. Николай сделал шаг вперед, но собачонка, подпрыгнув на месте, с жалобным лаем скрылась в темноте. Келюс пожал плечами. Даже в его нынешнем состоянии это показалось немного странным.

Николай сел на ближайшую лавочку и достал сигареты. К его удивлению, курение не доставляло обычного удовольствия. Табачный дым показался пресным и противным. Николай повертел сигарету в пальцах, выбросил, не глядя, и задумался. К своему новому состоянию он уже начал привыкать, хотя какая-то тревога все еще ощущалась. Мелькнула мысль, что надо поговорить обо всем этом с Фролом, но он тут же решил, что дхар не поймет его, нынешнего. И тут новая мысль о каком-то близком пределе, о границе, которую придется переступить, заставила Николая похолодеть. Он боялся этого, но чувствовал, что отступать уже поздно. Келюс решил закурить еще одну сигарету, рука скользнула в карман, где лежала пачка, но там и осталась – случайно обернувшись, Николай понял, что сидит на скамейке не один. Собственно, необычного в этом ничего не было, он находился почти в центре огромного города, и час был еще не слишком поздний, но к скамейке никто не мог подойти незаметно.

Это была девушка. Длинные белокурые пряди волос спадали на лицо, но Келюс сообразил, что знает ее, и еще через секунду понял, кто сидит рядом с ним.

– Кора, – позвал он, ничуть не удивившись. – Здравствуй, Кора…

Девушка медленно подняла голову, и Николай увидел ее лицо. Оно показалось самым обычным, живым, только очень грустным. Впрочем, он ни разу не видел Кору веселой.

– Добрый вечер, Николай, – тихо проговорила она. – Не называйте меня Корой. Я теперь снова Таня. Таня Корнева…

– Конечно, Таня! – Келюс улыбнулся и подсел ближе. – Знаешь, так рад тебя видеть… Как ты тут очутилась?

– Я давно здесь.

– То есть как? – не понял Николай. – Знаешь, Таня, ты мне снилась. Я даже видел какой-то призрак… фантом…

– Я хотела вас предупредить. Я понимаю, люди нас боятся…

– Но ведь ты не призрак!

Келюс еще раз посмотрел на девушку. Странно, все почему-то считали ее мертвой. Он сам так считал! И Лунин лишь подивился, отчего люди так плохо видят.

– Николай, – в голосе Коры слышался испуг. – Вы… вам кажется, что я живая?

– Ну, конечно!

Келюс, чтобы увериться окончательно, осторожно прикоснулся к ее руке. Рука была горячей, и у него мелькнула мысль, что девушка перегрелась на солнце. Таня тихо застонала.

– Значит, уже поздно… Николай! Понимаете, вы не должны меня видеть, в крайнем случае, я должна казаться вам призраком, тенью. Я ведь действительно умерла!.. Кажется, вы уже перешли грань…

– Постой, постой… – поразился Лунин. – Ты хочешь сказать, что я… Да я ведь живой!

– Я тоже была… живая. И Волков… Я опоздала! Мы все опоздали, теперь вы с ними. И вы, наверное, идете туда, к ним…

– К кому? – пожал плечами Лунин. – Я просто гуляю. Вот, бином, придумаешь еще!

– Это они, – Кора медленно подняла руку, указывая куда-то в темноту. – Я знала. Они – за вами…

Вдали вспыхнул свет фар. Послышался шум мощного мотора, и возле кромки тротуара затормозил огромный черный «мерседес».

– Не ходите к ним, Николай, – зашептала девушка. – У вас не будет пути назад…

Дверца автомобиля отворилась, кто-то невидимый в темноте вышел на тротуар. Внезапно в салоне «мерседеса» вспыхнул яркий свет, и Келюс увидел высокую худую женщину в странном, непривычного покроя платье. Длинные черные волосы спадали на плечи, большие, в яркой помаде губы улыбались.

– Это… это она, – вновь шепнула Кора, но Лунин и сам узнал ту, которую они оставили в подземной часовне рядом с распавшимся остовом князя Полоцкого.

…Алия приветливо махнула рукой и, по-прежнему улыбаясь, сделала несколько шагов к скамейке. Келюс встал. Кора тоже вскочила, схватив Николая за руку.

– Лунин! – воскликнула Алия мелодичным приятным голосом, совсем не похожим на тот, что звучал со сцены. – Я знала, что найду тебя. Почему ты здесь? Мы ждем тебя.

– Не отвечай! – крикнула Кора.

– Я решила заехать за тобой, – певица вновь чарующе улыбнулась. – Что же ты молчишь? Сейчас тебе нужна помощь, Лунин. Ты еще слаб, тебе нужно принять лекарство. Мы решили тебя встретить… Ну, чего ты молчишь? Это невежливо, когда с тобой разговаривает красивая женщина!

Алия скорчила обиженную гримасу. Николай хотел спросить, кто это «мы» и о каких лекарствах речь, но внезапно заметил, что из машины вышел высокий мужчина в черном костюме. Он остановился чуть позади певицы, скрестив руки на груди. Свет упал на лицо, и Келюсу стало не по себе: это не было лицом человека.

– Они увезут тебя, – шептала Кора. – Ты станешь как Волков, только слабее… Не отвечай!

– А, это ты! – только сейчас Алия сделала вид, что заметила девушку. – Что ты здесь делаешь, Кора? Не слушай ее, Лунин, она просто струсила и теперь хочет сделать трусом тебя. Ты ведь не трус, правда? Да что с тобой? Тебе плохо? Жаль, у меня нет с собой лекарств… Ну ничего, сейчас тебе станет лучше.

Сделав еще шаг вперед, она протянула к Келюсу длинные худые руки. Темный маникюр на ногтях в ночном сумраке казался черным.

– Я знаю, чего тебе хочется! – зашептала она. – Этого поначалу хочется всем нам, очень хочется, очень…

В руке певицы оказался длинный узкий нож, она взмахнула им, полоснув себя по левой руке. Кровь хлынула сразу, залив нарядное платье, но Алия лишь улыбнулась и протянула руку.

– Пей, гордый! Я люблю гордых…

Келюс попытался вздохнуть, но захлебнулся воздухом. В глазах зарябило, в висках застучали невидимые молоточки, рот наполнился знакомым солоноватым привкусом. Он попытался сбросить руку Коры и неуверенно шагнул вперед.

– Стой, – воскликнула девушка, повисая на его руке. – Ты погибнешь! Что ты делаешь? Ты хочешь стать таким, как Михаил?

– Что?!

Келюс остановился, не отводя глаз от Алии.

– Ты сказала… Что случилось с Михаилом?

– Иди сюда, Лунин!

Голос Алии внезапно стал иным – грудным, низким. Певица шагнула вперед, попытавшись положить окровавленные руки ему на плечи. Раскосое смуглое лицо с большими черными глазами оказалось совсем рядом, и Николай вдруг почувствовал, как повеяло трупным духом.

– Назад! – вздохнула Кора, потянув Келюса за руку. Он послушно сделал несколько шагов в сторону, не силах оторвать глаз от льющейся крови. Николай даже ощущал ее аромат, странный, немного пряный, смешивающийся с еле уловимым запахом тления…

– Возьми! – девушка сняла с шеи тонкую цепочку с маленьким крестиком. – Это когда-то помогло мне. Одень, скорее!

Медленными, непослушными он движениями надел крестик и попытался поблагодарить, но слова застряли в горле. Лунин увидел, как остановилась Алия, как ее лицо исказилось жуткой гримасой, как оскалился накрашенный рот… Но наваждение уже исчезло, пропал солоноватый привкус во рту, и Николай с трудом перевел дыхание.

– Мы… – хрипло произнес он, сжимая руку Татьяны. – Мы не вогнали кол тебе в сердце. Ничего, еще успеем! Не я, так другой…

Алия попятилась. Ее спутник приблизился, в руке ее мелькнуло что-то черное, блеснувшее в неярком свете вороненым металлом.

– Стреляй! – усмехнулся Келюс. – Все равно – вашим не буду!

Алия что-то тихо сказала, и оружие нехотя опустилось.

– Тебе будет очень плохо, Лунин, – певица дернула накрашенными губами. – Скоро тебе захочется умереть, но умереть ты не сможешь, и тогда сам приползешь к нам. До свидания, еще встретимся!

Келюс хотел ответить, но сил не было. Алия хлопнула дверцей машины. «Мерседес» взревел и сгинул, оставив после себя облачко пыли.

– Фу ты! – вздохнул Николай, приходя в себя. – Ну, спасибо, Кора… Таня… Да, что ты говорила о Михаиле?

Он обернулся, но там, где только что стояла девушка, была только легкая полупрозрачная тень.

– Прощайте, Николай, – услыхал он тихий, почти неразличимый голос. – Живите долго! Вспоминайте… иногда…

Через несколько секунд все исчезло, Келюс остался один на пустой скамейке посреди затихшей ночной Столицы. Внезапно он почувствовал холод и страшную усталость. Лунин достал последнюю сигарету и принялся вспоминать, где находится ближайшая станция метро.

Наутро солнечный свет по-прежнему резал глаза, но Николай заставил себя встать, сделать зарядку и умыться. Он решил было приготовить завтрак, но понял, что не может проглотить ни крошки. Тогда Келюс сварил кофе и постарался выпить полную чашку. Он никогда не думал, что это может стать таким трудным делом, но сразу же почувствовал себя лучше.

Сборы заняли не больше получаса. Лунин надел старые джинсы и штормовку, снял с антресолей рюкзак, уложив туда видавший виды польский спальник, топорик, фонарь и несколько банок консервов, затем надел старые, еще отцовские, темные очки. Он был готов, оставалось взять браунинг.

Ключи Лунин оставил соседям, сообщив, что уезжает в туристический поход. Уже на лестнице он подумал, что надо позвонить Лиде, но понял, что не сможет ничего толком объяснить.

На вокзале, возле пригородных касс, Келюс, на минуту остановившись, задумался. Он твердо знал, что должен уехать из Столицы – не в другой город, а туда, где нет людей, где нет ничего и никого. Николай стал вспоминать места многочисленных вылазок, куда заносила его студенческая молодость, но каждый раз убеждался, что это не подходит. Наконец он вспомнил. Два года назад Лунин в одной случайной компании оказался в маленьком заброшенном домике посреди леса. Больше он там не бывал – слишком далеко пришлось бы добираться, но как раз это и устраивало сейчас Николая.

…Электричка шла медленно, кланяясь каждому полустанку. Лунин сел на теневой стороне, и солнце на какое-то время милосердно оставило его в покое. Он снял темные очки, перевел дыхание и стал глядеть на мелькающие за окном деревья пригородных рощ. Келюс знал, почему уезжает. В Столице оставаться нельзя, и дело было не в опасности – он сам стал опасен. Сейчас Николай уже никому не мог помочь, и никто не помог бы ему. Он вспомнил добряка Фрола, просившего продержаться две-три недели, но понял, что даже если дхар найдет какое-нибудь средство, способное помочь беде, будет поздно. Ольга ошиблась, они едва ли вновь увидятся, по крайней мере в этом мире…

На конечной станции Лунин вышел из вагона, надел очки и закинул рюкзак за плечи. Идти предстояло долго. Впрочем, солнце почти не мешало, и яркий свет терялся среди мощных древесных крон. Каким-то чудом гигантский лес уцелел. Келюсу даже подумалось, что здесь, вдалеке от Столицы, лесная глушь берет реванш, наступая на покинутые деревни и брошенные дома. Дорога была покрыта упавшими ветвями и высокой травой, было заметно, что по ней давно уже никто не ездил. Лес шумел, звенел птичьими голосами, люди еще не стали хозяевами этой древней чащи, жившей своими извечными законами.

Николай нашел нужную тропинку и свернул прямо в глушь. Лес окружил его со всех сторон, солнце пропало в густой листве, кривые корни то и дело цеплялись за ноги, и Келюс уже начал опасаться, что сбился с пути. Однако часа через полтора тропинка вывела на небольшую поляну, где чернела старая покосившаяся изба. Крыльцо, прежде высокое, украшенное резными перилами, почти обвалилось, окна давно лишились стекол, дверь едва висела на одной петле. Впрочем, крыша еще держалась, толстые бревна сруба казались вечными, и Лунин, уже бывавший здесь, понял, что лучшего места ему не найти.

В избе было совершенно пусто, только в дальнем углу стояли две пустые бутылки, покрытые толстым слоем пыли, а на треснувшей длинной лавке лежала газета с оборванными краями. Николай, бросив рюкзак на пол, сходил в лес, наломал еловых веток, сложил их на черном, змеившимся щелями полу и кинул поверх спальник. Оставалось сходить за водой, благо заброшенный колодец находился сразу за избой, но Лунин понял, что пить ему совсем не хочется. Сняв штормовку, он положил ее под голову и лег поверх спальника.

Его сразу же окружила тишина. В избе что-то еле слышно потрескивало, негромко шумел ветер в близких кронах, но это лишь подчеркивало давнюю, устоявшуюся тишь навсегда брошенного дома.

«Вот и все, – подумал Келюс. – Похоже, действительно, все…»

Он закрыл глаза и стал слушать далекий шум леса, потрескивание старых бревен и ненавязчивое беззаботное пение птиц. Теперь он наконец мог отдохнуть. Мысли исчезли, откуда-то подступала пустота, обволакивая сердце, затопляя сознание…

Глава 7. Лес дхаров

За окном купе мелькали бесконечные ряды темных высоких елей. Небо казалось серым, хотя солнце стояло высоко – белые ночи уже закончились, но темнело только после полуночи. Странный дикий край, начинавшийся прямо за железнодорожной насыпью, был виден четко и ясно, словно на картине, только горизонт окутывал легкий белесый туман.

Фрол был в купе один. Большинство пассажиров сошло еще в Микуни, чтобы ехать в Сыктывкар. Дхара это вполне устраивало, он не особо любил шумные компании, уже изрядно надоевшие за долгую дорогу. До Ухты, конечной станции, оставалось еще несколько часов. Фрол вырос среди вятских лесов и, как ему казалось, хорошо знал эти места. Но теперь, забравшись на добрую тысячу километров севернее, начал понимать, что край, куда он направляется, совсем другой, непохожий даже на лесную глушь, начинавшуюся сразу же за последними домами ПГТ Дробь Шестнадцать. Он то и дело поглядывал в окно, и странное ощущение легкого страха, почти не знакомое ему ранее, начинало охватывать дхара.

Фрол был человеком основательным и серьезным, несмотря на годы. Совсем еще недавно мысль, что он сорвется с места и отправится искать какой-то таинственный лес, могла вызвать у него только крайнее недоумение. А между тем, ехал он именно туда, в далекую Якшу, невдалеке от которой исчезли в уральской тайге последние дхары – странное место, окруженное воинским кордоном, где, по глухим сказаниям, его давний предок Фроат Великий воздвиг Дхори Арх, великое святилище, Сердце дхаров.

Когда Фрол впервые услыхал о Якше, ему вначале и в голову такое не приходило. Он лишь подумал, что надо рассказать об этом родичам, а еще лучше – приятелям из Общества Возрождения Дхаров «Оллу Дхор», на собрания которого Фрол несколько раз ездил в Киров. Сведения вполне могли устареть – со дня написания бумаги из НКВД прошло почти шесть десятилетий. Мысль о поездке пришла ему случайно, когда дхар в очередной раз сидел рядом со спящим Келюсом, с безнадежным отчаянием глядя, как меняется во сне лицо приятеля. Он читал старые заклинания, слышанные от деда, пытался даже, следуя советам купленной в киоске книжицы, ставить «энергетическую защиту», но все напрасно: Николай уходил. Однажды среди ночи дхар подошел к дивану, где спал Лунин, и присел рядом. Келюс внезапно открыл глаза. Фрол уже успел выругать себя за то, что разбудил приятеля, но вдруг понял, что Николай по-прежнему спит, а на него смотрит кто-то другой. Дхар взглянул этому другому в глаза и отпрянул – показалось, что на него в упор глядит Всеслав Волков. Он помнил рассказы деда о знахарях, лечивших все, даже укусы яртов, но ни дед, ни кто-либо из родни, переселенные в ПГТ совсем молодыми, не успели узнать давние секреты. Фрол считал, что тайны его народа ушли навсегда, и никому уже не вспомнить великое искусство его предков Фроата и Гхела. Но теперь, узнав о поселке Якша, ему подумалось, что там мог уцелеть кто-то из стариков, помнящих древние заклинания. Если что-то и могло спасти Николая, то только это.

Фрол решился. Он не стал ничего говорить ни Келюсу, ни Лиде, даже не дал телеграмму домой, понимая, что все равно ничего не сможет объяснить. Времени оставалось совсем мало, и дхар мог надеяться лишь на то, что теплое поле маленького скантра хоть немного защитит Лунина.

Ехать надо было Ухты. Оттуда до Якши оставалось не менее трехсот километров, таинственный поселок стоял среди поросших тайгою уральских предгорий на берегу Печоры – Пех-ры, древней реки дхаров. Что он там будет делать, Фрол не очень представлял. Он даже составил несколько фраз на подзабытом языке предков, но в конце концов махнул рукой, решив добраться вначале до Якши, а там уже разобраться, что к чему.

Северное солнце начинало клониться к западу. Фрол уже подумывал о том, чтобы поспать пару часов до Ухты, как вдруг дверь купе задергалась – кто-то без особого успеха пытался войти. Дхар удивился, но, секунду подумав, взялся за ручку. Дверь со скрипом сдвинулась с места.

– Благодарствую, – услыхал он знакомый голос. – Засовы сии, воин Фроат, почище узилищных станут. Тут и ангел Господень, что Петра-апостола на волю вывел, того и гляди, не прошел бы.

– Варфоломей Кириллович! – обрадовался Фрол, не веря своим глазам. – Ну, елы! Вот хорошо…

– Войти дозволишь, воин? – старик с чуть насмешливым интересом оглядывал купе. – Дивны палаты сии!

– Да заходите, конечно! – заспешил дхар. – Палаты, ясное дело… Вот у нас фирменный поезд до Кирова – там хоть вагоны немецкие с кондиционером.

– Да не возжелаем чуда заморского, – улыбнулся Варфоломей Кириллович, усаживаясь у окна. – Не помешал, воин?

– Да ну, что вы! Эх, жаль, мы вас в Столице не встретили!

– Давно там не был, – улыбка исчезла, лицо старика стало суровым и усталым. – Много ходить довелось… Узнал я, что ты в Ухту собрался, верно ли?

– Да я не до Ухты, – вздохнул Фроат. – Тут такое, елы, дело… Даже не знаю, как объяснить.

Собравшись с мыслями, он начал рассказывать странному старику все, что случилось с ним и его друзьями в Столице. При этом Фрол то и дело ловил себя на мысли, что, будь он на месте Варфоломея Кирилловича, то едва ли поверил бы и трети. Но старик слушал внимательно, время от времени слегка хмурясь и кивая головой.

– Ну, в общем, хотите, елы, верьте, хотите – нет, – закончил дхар и махнул рукой. – Влипли мы. А Француз… Николай… хуже всех…

– Да, – кивнул Варфоломей Кириллович, – из всех, кто жив.

Фрол удивленно поглядел на него, но переспросить не решился.

– Не ведаю, сумею ли пособить, – продолжал старик. – Страшно то, что ты укусом яртов именуешь. Молитвой не поможешь. В силах ли кудесники дхарские превозмочь сие?

– Попытаюсь, – упрямо мотнул головой Фрол. – А вдруг, елы?

– И впрямь. Чего тщета людская, наукой именуемая, не поборет, то древнему знанию порою подвластно. Однако же время, как разумею, почти ушло. Поспеешь ли? Ладно, ежели совсем худо станет, чего и придумаем… Но только ли за этим, воин Фроат, едешь?

– Ну, родичи же, – задумался Фрол. – Нас, дхаров, осталось совсем чуток. Надо повидать, есть ли они еще. Ну и Дхори Арх, конечно. Говорят, он там где-то. Взглянуть бы! Его мой предок построил – Фроат-гэгхэн…

Старик внимательно поглядел на Фрола, затем медленно проговорил, глядя ему прямо в глаза:

– Слыхал я о Теплом Камне, воин Фроат. Давно слыхал, еще от друга моего, отца Степана. Сказывали, что великие чудеса творили в те дни дхары. Только не все чудеса от Того, в Чьих мы руках, воин! Его рука сейчас с тобою, но, ежели дорога тебе жизнь, не подходи к Теплому Камню, не трогай его. Там – твоя судьба, но судьба ведет туда, где и я помочь не смогу. Понял ли?

– Не-а, – покачал головой сбитый с толку Фрол. – Дхори Арх – Сердце дхаров. Он всегда нас спасал! Язычество это, конечно… Но как это может мне, елы, грозить?

– Сие и вправду Сердце дхаров. Но не дхарам грозит беда – тебе грозит. Не трогай Теплый Камень!

– Вот елы! – пожал плечами дхар. – Варфоломей Кириллович, ну не понимаю я! Заминирован он, что ли?

– Про то не ведаю, – покачал головой Варфоломей Кириллович. – Как объяснить тебе, воин? Когда был я молод, понял я, что дарован мне Тем, Кого так мало почитают сейчас, дар страшный. Тяжкий дар, воин: ведаю я, что с человеком случиться может. Как сие да почему – не знаю. Объяснял как-то мне муж зело ученый, да, знать, и он того не разумеет. Такой дан искус…

– И что? – удивился Фрол. – Чего в этом плохого?

– Иной раз дитя благословлять принесут, – старик закрыл глаза, вспоминая. – Мать да отец рады, дите смеется, а взгляну… Страшен сей дар! Помню, к отцу в гости собрался. Он еще и не старый был, батюшка мой. А глянул… Нет, не должно нам знать такое! Но раз дан мне дар сей, то нести его должно. И я говорю тебе, Фроат, сын Астфана, потомок славных князей дхарских, не подходи к Дхори Арху!

– Ладно, – нерешительно согласился Фрол. – Раз вы говорите… Вот елы!..

– Пойду я, – вздохнул старик, вставая, – пора…

– Куда ж вы? Ведь станция нескоро будет. Вы что, в другом вагоне?

Варфоломей Кириллович еле заметно улыбнулся, покачал головой и вышел из купе. Фрол хотел было пойти следом, желая расспросить старика поподробнее, но не решился. Он выглянул в окно, за которым мелькал темнеющий в лучах позднего заката лес, а затем снова сел на место, пытаясь понять, что имел в виду странный гость. В предчувствия Фрол не очень верил, но слова старика заставляли поневоле задуматься.

Утром Фрол был уже в Ухте. Побегав по грязному маленькому вокзалу, он вскоре узнал, что до Якши никакой транспорт не ходит – даже в этом медвежьем углу Якша считалась краем света. Наконец, дхару посоветовали доехать автобусом до поселка со странным названием Вой-Вож, а оттуда добираться по реке. Дхар вздохнул, сообразив, что путешествие окажется еще более непростым, чем он предполагал, и отправился на автостанцию.

До Вой-Вожа автобус ехал часа три, петляя по разбитой и раскисшей после недавних дождей грунтовке. Народу было много, и Фрола с его рюкзаком изрядно помяли, но затем пассажиры стали мало-помалу выходить. Уже через час в автобусе стало посвободнее, и дхар, поудобнее усевшись у окошка, завел беседу со своими попутчиками – молодыми, но уже бородатыми парнями, возвращавшимися в Вой-Вож из Ухты. Вскоре он узнал много интересного. Якша, как поведали попутчики, оказалась даже не поселком, а маленькой деревней в десяток домов на берегу Печоры, окруженной со всех сторон густой чащобой. О самой Якше парни ничего толком рассказать не могли, но, когда Фрол походя упомянул о таинственном лесе, один из них хмыкнул, заметив, что про это он слыхал. В лесу, как говорили ему в детстве, живут снежные люди, которые уволакивают маленьких детей за отказ есть манную кашу. Фрол посмеялся, но парень, вдруг став серьезным, сказал, что, конечно, никаких снежных людей там не было и нет, но еще до войны за Якшей, возле какой-то горы, был построен лагерь, куда посылали зэков-штрафников со всей Коми-республики. Через год или два что-то случилось, и лагерь погиб. Поговаривали, что зэки разрыли древнее кладбище, и страшная эпидемия скосила всех, включая охрану и начальство. После этого там долго стояли войска, чтобы не дать таинственной болезни вырваться за пределы кордона, однако в августе прошлого года, почти сразу же после событий у Белого Дома, солдаты ушли.

Фрол, постаравшись удивиться как можно естественнее, поинтересовался, как могут войска стоять в глухом лесу, не имея связи с внешним миром, ведь до Якши можно добраться лишь по реке. Парень согласился, но заметил, что слыхал о строительстве дороги к таинственному лагерю, но не от Якши, а с юга, от Чердыни. По этой дороге, построенной зэками, и передвигались солдаты и техника. Второй парень слушал своего приятеля молча, но затем возразил, что верит в снежных людей, во всяком случае, знает в Вой-Воже человека, который лет двадцать тому назад сумел, каким-то образом пройдя через кордон, побывать вблизи загадочного леса. Там и вправду живет какая-то нечисть и нежить. Да и лагерь вовсе не вымер, а проклят.

Тут уж удивился не только Фрол, но и разговорчивый парень. Его приятель, пожав плечами, неохотно рассказал, что слышал, будто там по-прежнему держат зэков, но ни они, ни охрана покинуть лагерь не могут, а увидеть их можно только ночью, в лунном свете. Днем же слышны лишь голоса да лай караульных овчарок.

Фрол не стал ни возражать, ни соглашаться, предоставив своему говорливому спутнику вволю измываться над подобными фольклорными изыскам. Он тоже слабо верил в такие байки, но слова об эпидемии заставили задуматься. По рассказам деда, возле Дхори Арха когда-то находилось древнее кладбище, где хоронили погибших славной смертью дхарских богатырей. Именно там был похоронен Фроат Великий, строитель святыни дхаров…

Вой-Вож оказался захудалым поселком на берегу Печоры, еще только начинавшей свой путь к Ледовитому океану – речке небольшой, но зато достаточно бурной, что текла вдоль невысоких, поросших густым лесом берегов. В поселке, носившем столь странное название, дхару сразу же повезло. Он только подошел к пристани, как тут же заметил старый облезлый катер, собиравшийся отплывать куда-то вверх по течению. Там распоряжался немолодой густобородый мужик, одетый, несмотря на лето, в куртку из плотной серой ткани и высокие сапоги. Фрол окликнул бородача, оказавшегося владельцем катера. Как выяснилось, тот действительно собирается вверх по Печоре, и притом как раз до Якши. Плыть дальше не имело смысла: выше река становилась опасной для путешествия даже на легких лодках.

Просьба Фрола взять его с собой была воспринята бородачом, носившим, как выяснилось, экзотическое имя-отчество Оюшминальд Савинович, без особого энтузиазма. Он долго молчал, а затем потребовал у Фрола паспорт. Дхар хотел было возмутиться, но сообразил, что в этих диких местах он в своей городской легкой курточке, кроссовках и старых джинсах смотрится чрезвычайно подозрительно.

Оюшминальд Савинович изучал паспорт чрезвычайно внимательно, потом, вновь поглядев на Фрола, запросил за путешествие весьма немалую сумму. Дхар тут же согласился – деньги имелись, а выбирать в данном случае не приходилось. Получив задаток, бородач несколько смягчился, и Фрол поспешил занять место на катере. Уже через несколько минут под нервный треск мотора они поплыли на юг, вверх по великой дхарской реке Пех-ре. Оюшминальд Савинович сидел на корме у руля, дымя папиросиной, а некурящий Фрол, закутавшись от свежего, не по-летнему холодного ветра в свою курточку, с любопытством смотрел на проплывающие вдоль борта берега. Он еще ни разу не был на Печоре. Из рассказов деда дхар вынес убеждение, что великая Пех-ра под стать хорошо знакомой ему Каме, а то и Волге. Вероятно, где-то севернее Печора была и в самом деле такой, но здесь, у истоков, она напоминала, скорее, горную речку. Впереди то и дело мелькали черные подводные камни, вокруг которых кипели буруны, русло делало странные зигзаги, а у горизонта сквозь синеватый вечерний туман уже проступали невысокие, поросшие густым темным лесом уральские предгорья. Плыть было нелегко, и Фрол успел пару раз изрядно переволноваться, пока не понял, что его бородатый спутник с диковинным именем – человек опытный и ходит здесь не в первый год.

Чем дальше на юг, тем круче становились берега. Временами, когда солнце исчезало за поросшими темным еловым лесом склонами, Печора текла словно в глубоком сумрачном ущелье. На берегах было абсолютно безлюдно, лишь пару раз Фрол заметил черные, брошенные в давние годы избушки, а однажды на высоком откосе мелькнул высокий раскольничий крест. Дхар тут же почувствовал странную, неведомую ему силу, шедшую от черного креста, но лодка свернул за поворот, и Фрол быстро потерял его из виду. Он хотел спросить об этом у своего спутника, но, поглядев на угрюмое лицо Оюшминальда Савиновича, так и не решился.

Плыли долго, пользуясь бесконечным летним вечером. Наконец стемнело, из-за высоких холмов пополз туман, берег начал исчезать из виду, и Фролу стало не по себе, как когда-то в шумной Столице, куда попал впервые школьником. В каменном лабиринте, среди огромной толпы, и здесь – на пустынной реке, среди чужих непонятных лесов – дхар ощущал себя маленьким и беззащитным. Но Фрол тут же одернул себя – страна предков, давняя отчизна серых дхаров не была для него чужой. Он, потомок Фроата Великого и Гхела Храброго, возвращается сюда, чтобы увидеть то, что видели когда-то они. Эта мысль как-то сразу успокоила, и дхар уже спокойно глядел на белый туман, сползавший с берега и стелющийся по воде.

Наконец Оюшминальд Савинович свернул к низкой песчаной косе. Сразу же за прибрежными деревьями темнела избушка, и Фрол мысленно обрадовался, ибо ночевать под открытым небом совершенно не хотелось. К ночи похолодало, но печь разжигать не стали, а развели у избы небольшой костер. Фрол извлек из рюкзака купленные в Столице консервы, но бородач, покачав головой, принес из катера внушительный кус копченого мяса и большую бутыль, заткнутую пробкой. Оценивающе взглянув на Фрола, он кивнул на бутылку. Оставалось извлечь из рюкзака кружку. Дхара трудно было смутить коньяком князя Ухтомского, а уж перед такой привычной микстурой он не робел и подавно.

Вскоре дело пошло веселее. Копченое мясо (бородач пояснил, что это кабанина) оказалось вполне к месту, да и самогон, к удивлению дхара, был не особо мерзким. Постепенно разговорились. Бородач, следуя давнему местному обычаю, не спрашивал Фрола, зачем тот едет в Якшу, и дхар решил рассказать сам, сообщив, правда, лишь о живших в этих краях родственниках, выселенных в годы коллективизации. Желание повидать родину предков не могло вызвать удивление даже у Оюшминальда Савиновича. Подумав, Фрол добавил, что, по слухам, кто-то из его родственников бежал с этапа и ушел в лес. Бородач задумался, а потом уверенно заявил, что слыхал о чем-то подобном. Здесь и вправду в давние годы было несколько сел, где жили то ли старообрядцы, то ли зыряне, бежавшие от ГПУ в лес и жившие там много лет. Он сам однажды видел беглецов и даже говорил с одним из них.

Фрол как бы невзначай упомянул о снежном человеке, и лицо его собеседника сразу же искривилось ухмылкой. По мнению Оюшминальда Савиновича, подобные слухи распускали сами беглецы, чтобы к их убежищу не совались посторонние. Дхар не стал спорить, переведя разговор на проблемы экономических реформ в стране и ваучерной приватизации.

Проблемы были должным образом обсуждены, бутыль наполовину опустела, а Фрол так и не решился задать Оюшминальду Савиновичу самый простой вопрос: кто и почему наградил бородача таким именем. Впрочем, перед сном, укладываясь на разбросанное в углу избушки старое сено, тот, оценив, вероятно, сдержанность своего спутника, сам открыл тайну. Оюшминальдом назвал его отец, комсомольский активист, проводивший в здешних краях коллективизацию. Имя достойному потомку Савина было дано в честь Отто Юльевича ШМидта НА ЛЬДине – будущий Оюшминальд родился как раз после челюскинской эпопеи. Бородач со вздохом сообщил, что несколько раз пытался стать просто Осипом, но в конце концов привык, особенно после одного случая в Сыктывкаре, когда его благодаря имени приняли за шведа. Фрол остался невозмутим, но про себя решил, что имя Фроат, хотя и напоминает, по мнению всезнайки Келюса, что-то иранское, звучит все же не в пример скромнее.

В Якшу прибыли около полудня. Это действительно оказалась небольшая деревенька, окруженная со всех сторон высокими, поросшими лесом холмами. На маленькой полуразвалившейся пристани и на берегу было пусто, слышался лишь собачий лай – четвероногие аборигены на свой лад приветствовало гостей. Пока Оюшминальд Савинович и Фрол крепили катер, откуда-то из-за крайней избы появился и первый двуногий, привлеченный шумом мотора и собачьим концертом. К некоторому удивлению Фрола, это оказался молодой парень без бороды, что смотрелось в этих местах как-то несолидно. Спутник Фрола, однако, отнесся к безбородому весьма уважительно, приветствовав по имени-отчеству, которые дхар, занятый катером, не успел расслышать. Покуда Фрол доставал рюкзак и разминал ноги на поросшем редкой травой берегу, Оюшминальд Савинович и абориген успели обменяться несколькими фразами, после чего безбородый многозначительно поглядел на дхара и, нахмурившись, направился прямо к нему.

Все разъяснилось быстро – безбородый оказался участковым в чине лейтенанта. Паспорт Фрола вновь был изучен самым тщательным образом, после чего лейтенант, оценивающе оглядев гостя, бросил внимательный взгляд на его рюкзак. Фрол забеспокоился: там среди вещей лежал револьвер, а объясняться с местной властью никак не входило в его планы. Наконец участковый, не возвращая паспорта, заявил, что лицо Фрола он уже где-то видел, и потребовал, чтобы «гражданин Соломатин» последовал за ним.

Пришли они не в отделение милиции, которого в Якше не было и в помине, а прямо в дом, где и проживал лейтенант. Участковый извлек из занимавшего пол-избы сундука пачку разыскных объявлений и стал неторопливо пересматривать их, то и дело поглядывая на дхара. Когда эта процедура ничего не дала, лейтенант удивился, но уверенно повторил, что видел уже лицо «гражданина Соломатина», предложив Фролу предъявить документы, которые могли бы дополнительно засвидетельствовать его весьма подозрительную личность.

Документов у Фрола, кроме отданного участковому паспорта, не оказалось, но во внутреннем кармане куртки он внезапно обнаружил небольшую книжечку – орденское удостоверение, которое брал еще перед отъездом в Столицу, чтобы предъявить в военкомате и забыл положить на место. Вид удостоверения весьма удивил бдительного участкового. Осторожно открыв книжечку, он сличил фамилию с паспортом, а затем вдруг хлопнул себя по лбу. Память у лейтенанта была действительно неплохой – он запомнил фотографию в газете, где улыбающийся Фрол демонстрировал журналистам только что полученную от Президента награду.

Дхар, с достоинством выслушав разъяснения, получил обратно свой паспорт, после чего был напоен чаем с брусникой. Лейтенант, узнав об исчезнувших в период коллективизации родственниках «гражданина Соломатина», задумался. К сожалению, он знал об этом даже меньше, чем его бородатый знакомый с экзотическим именем и мог лишь добавить, что работа в районном архиве уже ведется, и вскоре все невинно пострадавшие будут реабилитированы. Однако стоило Фролу упомянул о таинственном лесе, лейтенант внезапно оживился. Он оказался родом из Якши, и лес, вокруг которого из года в год менялись караулы, был ему хорошо известен. Первый кордон начинался почти сразу же за деревней, однако был вполне проходим – солдаты стерегли лишь узкую лесную дорогу. А вот дальше, за заброшенным лагерем, кордон был жестким, охватывая весь лес. О самом лесе говорили всякое, но лейтенант, не веривший, в силу своего служебного положения, в снежных людей, мог лишь предположить, что кто-то из раскулаченных, действительно, укрывался в еловой чаще, но есть ли там кто-либо в данный момент, сообщить затруднился. Солдаты ушли почти год назад, а за это время таинственный лес вполне мог опустеть.

В конце концов лейтенант не только показал Фролу грунтовку, ведущую через лес к брошенному лагерю, но, чувствуя себя виноватым перед заподозренным им орденоносцем, снабдил дхара плащом, накомарником и высокими сапогами, рассудив, что в курточке и кроссовках в лесу придется туго. Фрол, не став отказываться, поблагодарил лейтенанта и зашагал по лесной дороге, выслушав напоследок просьбу уговорить беглецов, буде таковые найдутся, зайти в Якшу и выправить у местного Анискина паспорта.

Деревенька исчезла за поворотом. Вокруг был только лес – неуютный, темный, сырой. Среди старых нахохлившихся елей не пели птицы, слышен был только негромкий шелест качавшихся на ветру тяжелых хвойных лап.

Фрол был неплохим ходоком, а в армии прилично бегал кросс. Дорога была хотя и узкой, но ровной, и дхара то и дело подмывало как следует пробежаться, тем более пройти предстояло, по словам участкового, не менее полусотни километров. Почти сразу он наткнулся на брошенный пост – у дороги стоял небольшой грибок, когда-то выкрашенный в защитный цвет, а сама грунтовка была перекрыта деревянным шлагбаумом. Почти исчезнувшая надпись «Закрытая зона. Проезд воспрещен» свидетельствовала, что именно здесь начинался кордон.

Через часа два Фрол остановился передохнуть, присев на старую поваленную ель. Стало ясно, что до темноты удастся пройти чуть больше половины пути, а ночевать придется прямо среди деревьев. Эта мысль не доставила особого удовольствия, и Фрол пожалел, что с ним нет его старого мотоцикла, который сразу бы решил все проблемы. Дхар без всякой радости поглядел на неровную, поросшую старой травой, дорогу – и внезапно понял, что мотоцикл не нужен. Мрачный лес, холмы, серое, покрытое низкими дождевыми тучами небо – не чужбина, родина, земля дхаров. Его предки только посмеялись бы, услыхав о двухколесной железной повозке. Им не нужна была техника, которой так гордились люди-«асхары»…

Усмехнувшись собственной непонятливости, Фрол снял плащ и сапоги, скатал, приторочил к рюкзаку. Затем стал посреди дороги, поднял лицо к серому небу и, взглянув на быстро несущиеся куда-то на запад облака, закрыл глаза.

– Истинный Лик… Ахно Хэйлу, – прошептал он по-дхарски и, все еще не отрывая глаз, почувствовал, как земля уносится куда-то вниз, распрямляются плечи, наливается силой тело. Страшные когтистые лапы уже не пугали, как когда-то в Столице. Здесь, на древней дхарской земле, Фрол впервые по-настоящему почувствовал себя Фроатом.

Он хотел хмыкнуть, но услышал что-то похожее на рычание. Это почему-то развеселило, но вместо смеха из горла донесся рев. Дхар, махнув огромной лапой, подхватил с земли рюкзак и скатку, свистнул, (свистеть он не разучился) и легко, огромными прыжками помчался вперед. Бежать было совсем нетрудно, дыхание оставалось ровным и свободным. Вначале Фроат подумал, что бежит слишком медленно, но, бросив быстрый взгляд вокруг, понял, что едва ли старый мотоцикл помог быстрее достичь цели. Впрочем, в давние годы дхарские богатыри славились тем, что умели опережать врагов, и пеших, и конных.

…Где-то через час дхар остановился, но не потому что устал, а просто из желания посидеть минуту-другую на траве. Лес был пуст, по-прежнему не слышалось птичьих голосов, а из низких туч начало накрапывать. Впрочем, дождь теперь был не страшен, и Фроат, вновь закинув рюкзак со скаткой за спину, продолжил путь. Теперь он боялся лишь одного – заблудиться, но успокаивал себя тем, что лесная просека, по которой он бежал, никуда не сворачивала.

Приближался вечер. Фроат уже подумывал, чтобы остановиться и разбить лагерь для ночлега, но внезапно лес расступился. Просека вывела его к каменистому предгорью, поросшему высокой травой и редким кустарником. Дхар остановился и, не выходя из лесу, осторожно огляделся. Дорога шла теперь вверх по склону, затем вновь исчезала в глубине леса, росшего на склонах невысокой горы. Где-то там был перевал, за которым по словам участкового, находился главный кордон.

Лагерь Фроат увидел почти сразу. У подножия горы вытянулся неровный квадрат, внутри которого можно было заметить невысокие серые сооружения, вероятно, уцелевшие бараки. По углам дхар разглядел бревенчатые вышки охраны. Ни в лагере, ни около него не было ни души. Фроат вспомнил рассказы про местные привидения и усмехнулся. Лагерь ничем его не заинтересовал, и дхар собрался, немного передохнув, направиться к перевалу, но тут слух уловил отдаленный лай. Фроат замер – где-то далеко, как раз там, где стояли бараки, лаяла собака. Дхар решил, что это может быть отбившаяся от охотников одичавшая псина, но внезапно залаяла вторая собака, затем еще несколько, и вскоре над опустевшим лагерем слышался звонкий собачий концерт.

Фроат решил не рисковать – его, мягко говоря, непривычный вид мог вызвать неприятности, и дхар, сняв рюкзак и присев на траву, закрыл глаза, пытаясь вновь ощутить себя человеком. Вскоре он почувствовал холод и, открыв глаза, убедился, что пора надевать сапоги. Он стал прежним, только на руке краснела ссадина – где и за что он успел зацепиться, Фрол так и не вспомнил. Одевшись, он достал из рюкзака револьвер в самодельной полотняной кобуре и прикрепил его под мышкой. Можно было идти дальше.

До лагеря оставалось не меньше трех километров. Фрол шел не спеша, прикидывая, что может быть за покосившейся серой оградой. Едва ли люди, скорее, стая одичавших собак, и тут оставалось надеяться только на револьвер. Дорога стала заметно лучше. Где-то за километр от распахнутых лагерных ворот Фрол увидел поваленный щит, на котором когда-то была надпись, но от букв теперь не осталось и следа. Впрочем, о чем там сообщалось, догадаться было нетрудно.

Лай стих, однако время от времени со стороны лагеря слышались какие-то звуки, и Фрол уже несколько раз подумывал, не достать ли ему револьвер.

Шагах в трехстах от ворот дхар остановился. У ворот и вдоль развалившегося забора никого не было, но что-то не пускало дальше, и Фрол внимательно осмотрелся. Справа все было пусто и голо, но слева он заметил ровный ряд деревьев, посаженных явно человеческой рукой. Дхар пригляделся и понял – за деревьями начиналось кладбище. Сквозь зеленые ветви был виден долгий ряд могил, над которыми стояли простые деревянные памятники с пятиконечными звездами. От погоста веяло страшным холодом. Фрол тут же вспомнил катакомбы под Столицей, но пересилил себя и, осторожно поглядывая по сторонам, направился прямо к ровной линии выросших за эти годы елей.

Могилы успели просесть, деревянные памятники покосились, некоторые рухнули, не уцелело ни одной надписи, однако Фрол, поглядев на облупившиеся звезды, рассудил, что здесь похоронены бойцы охраны. Один из памятников оказался выше прочих, звезда над ним была жестяная, вся проржавевшая, но табличка, сделанная из литого чугуна, сохранилась неплохо. Под жестяной звездой лежал майор НКВД Пров Иванович Евдокимов. Могил было много, и Фрол подумал, что слухи о поразившей лагерь эпидемии не напрасны. Под жестяной звездой лежал один Евдокимов, и дхар рассудил, что покойный майор был, судя по всему, здешним начальником. Его немного удивило, что он видит только могилы охранников, но, пройдя немного дальше, все понял – сразу же за этим кладбищем находилось большое поле, покрытое курганами братских могил. Некоторые из них были уже раскопаны медведями или росомахами, и в траве желтели развалившиеся кости. Здесь навсегда остались заключенные…

Фрол перекрестился и поспешил вернуться на дорогу, ведущую к воротам. Теперь стало ясно – все, от начальника до последнего зэка, погибли очень много лет назад, а значит, тот, кто был за оградой, не имел к давно брошенному лагерю никакого отношения.

У ворот дхар остановился и прислушался. Еще метров за сто он слышал доносившиеся из-за ограды голоса, несколько раз начинала лаять собака, теперь же, когда Фрол оказался рядом, все стихло. Дхар поежился, достал револьвер и заглянул за ворота.

…То, что было когда-то лагерем, поросло высокой травой, кустарником и желто-белыми цветами на высоких стеблях. Бараки, выглядевшие издалека почти целыми, вблизи оказались совершенно разрушенными. Крыши рассыпались, между бревенчатых стен тянулись к небу высокие деревья, вышки охраны покосились и держались каким-то чудом. Над мертвым лагерем стояла гулкая тишина, и Фрол готов был поклясться, что к этому страшному месту много лет никто не приходил. Он спрятал ненужный револьвер и шагнул за ворота, сразу же утонув по колено в высокой траве. Ничего интересного внутри не оказалось. Плац, когда-то аккуратно ухоженный, зарос особенно буйно, и, если бы не рухнувшие остатки того, что когда-то было трибуной, Фрол так и не понял бы, что перед ним. Сразу же за плацем стояли несколько небольших домиков, сохранившихся немного лучше, очевидно, служебные помещения и жилища охраны. Туда Фрол решил не идти и уже собирался повернуть назад, как вдруг где-то совсем рядом залаяла собака. Дхар дернулся, выхватил револьвер и оглянулся. Высокая трава стояла ровно, не шелохнувшись, вокруг по-прежнему не было ни души, но собака все лаяла, пока чей-то грубый голос не приказал:

– Тихо, Алмаз!

Лай оборвался, но Фрол почувствовал вокруг себя какой-то странный шелест, тихий шепот, словно его окружили десятки невидимок. Кожей ощущая чьи-то взгляды, дхар резко обернулся, но все оставалось по-прежнему, только в разрыве туч блеснуло неяркое солнце.

Чертыхнувшись, Фрол направился к ближайшему бараку. Он заглянул за рухнувшую стену, но внутри не было ничего, кроме выросшей почти в метр высотой травы. Если кто-то и прятался среди развалин, то во всяком случае не здесь.

– Эй! – не выдержал дхар. – Где вы все, елы?

– Да здесь мы, парень! – прозвучало у самого уха. – Слышь, какой сейчас год?

– Девяносто второй, – не думая, ответил Фрол.

– Вот черт! – отозвалась пустота. – Девяносто второй! Ну, приплыли… Ты что, парень, беглый?

Говоривший был где-то совсем рядом, но Фрол по-прежнему видел лишь высокую траву и почерневшие бревна рухнувшего барака.

– Да что вы пристали! – не выдержал он. – Вы-то кто?

– Мы-то! – недобро протянул кто-то, но тут в воздухе прошелестело «Шухер!» – и новый голос, хриплый, полный злости, проскрежетал: «Молчать, сволочи!»

Барак отозвался – загудел, заревел на сотню голосов.

– Да он все равно нас слышит!.. Сколько можно!.. Пошли вы, суки!

Фрол поспешил отбежать в сторону, но шум не утихал. Теперь голоса слышались из всех бараков, бешено лаяли собаки, кто-то невидимый приказывал замолчать. Вдруг грянул винтовочный выстрел, затем другой – и все стихло.

– Психи! – выдохнул сбитый с толку и изрядно напуганный Фрол. – А ну вас, елы! Сходите с ума сами!..

Он повернулся, чтобы побыстрее покинуть жуткое место, но внезапно чей-то голос, властный, явно привыкший повелевать, остановил его.

– Погодите, товарищ!

Невидимый стоял совсем рядом, в нескольких шагах.

– Вас можно на несколько слов?

– Можно, – согласился дхар. – Только перестаньте прятаться! «Зарница» здесь, что ли?

В ответ послышался негромкий смех.

– Мы не прячемся, просто вы нас не видите. Я стою прямо перед вами. Моя фамилия Евдокимов. Майор Евдокимов…

Фрол вспомнил надпись на чугунной плите, и его передернуло.

– Вы, я вижу, человек храбрый. За эти годы сюда заходили несколько каких-то граждан в очень странной форме, но они сразу же убегали. Один даже пытался стрелять…

Это обстоятельство показалось невидимому майору очень забавным, и он вновь коротко рассмеялся.

– Вы нас можете увидеть, когда стемнеет. Могу я узнать вашу фамилию?

– Сдаюсь, – вздохнул дхар. – Соломатин Фрол Афанасьевич, Кировская область, поселок имени Шестнадцатого Партсъезда, русский, холост, сержант запаса, елы. Галлюцинациями до сегодняшнего дня не страдал.

– Мы не галлюцинация, товарищ Соломатин. Я начальник особого лагеря при Кировском управлении Гулага…

– Ага, – буркнул Фрол. – Под жестяной звездой.

– Да, – спокойно согласился невидимый. – Мы все остались там. Какая-то эпидемия… Я умер одним из последних, это было в июне 1938-го… А потом мы все вновь оказались здесь, и с тех пор это повторяется каждый день. Для меня и для остальных здесь все совершенно реально.

Фрол еще раз огляделся, все еще думая о каком-то нелепом розыгрыше, но в мертвом лагере по-прежнему было пусто.

– Вы вот что, товарищ майор НКВД… Не люблю, елы, в жмурки играть! Когда стемнеет, подойду к воротам, тогда и поговорим. Идет?

– Хорошо, – согласился голос. – Буду ждать вас в полночь.

…Очутившись за пределами лагеря, Фрол еле подавил в себе желание бежать что есть духу. Он чувствовал, что ему в спину по-прежнему смотрят и не хотел ронять себя даже в глазах призраков. Дхар, не особо торопясь, добрался до опушки, прошел немного вглубь леса, чтобы проклятый лагерь исчез за деревьями и без сил рухнул на траву.

Он ожидал встретить всякое – но не такое. Дед рассказывал об оборотнях, яртах, о февральских волках, но о лагерях, населенных призраками, слышать не приходилось. Впрочем, на встречу в полночь, Фрол решил идти. Он привык держать слово, даже если оно было дано давно сгинувшему майору НКВД.

…Поздний летний вечер уже начал спускаться над предгорьем, из лесу тянуло холодной сыростью, и Фрол плотнее завернулся в длиннополый плащ из плотной ткани. Он с тоской подумал о свитере, который бы здесь явно не помешал, и не спеша направился к лагерю. Пройдя где-то полдороги, Фрол понял, что лагерь смотрится теперь по-другому – среди мертвых развалившихся бараков горел свет. Вначале он был еле заметен, но постепенно, по мере того, как тьма окутывала окрестности, становился все ярче. Дхар мог уже разглядеть горящие прожекторы на вышках и большие фонари над самыми воротами. Фрол, решив не удивляться, ускорил шаг.

Да, лагерь был освещен, но, подойдя ближе, дхар понял, что это уже другой лагерь. Забор стоял ровно, исчезли проломы, над высокими ровными досками змеями вилась колючка, ворота, бессильно распахнутые днем, теперь были плотно заперты. Но изменилось не только это – на вышках темнели чьи-то силуэты, а у ворот в свете фонарей застыл караульный с карабином, штык которого отблескивал в электрических лучах. Несмотря на яркий свет, фигуры на вышках и силуэт караульного у ворот казались бледными, полупрозрачными, но по мере того, как тьма накатывалась на пологий склон, призраки наливались плотью, и Фрол мог уже различить зеленый цвет формы и яркие пятнышки петлиц на гимнастерках.

Он остановился у ворот, не доходя нескольких шагов до стоявшего на посту караульного. Молодой парень замер по стойке «смирно», направив штык карабина прямо в зенит, но глаза его с испугом глядели на дхара.

– Привет, – хмыкнул Фрол, – как служба?

Часовой не ответил, но быстро кивнул. Взгляд его стал совсем жалким, словно солдат готов был заплакать. «Под какой звездой лежишь, парень?» – подумал Фрол и поглядел на часы – до полуночи оставалось две минуты. Дхар хотел поговорить со странным часовым, но тут отворилась калитка, которой днем не было и в помине, и за ворота вышел широкоплечий, очень крепкий на вид человек в темно-зеленой форме, фуражке со звездой и с широкой портупеей, которую оттягивала желтая кобура. При виде его часовой окаменел.

– Вы точны, товарищ Соломатин!

Майор Евдокимов протянул плотную округлую ладонь. Дхар автоматически подал руку, но пальцы зачерпнули пустоту.

– Извините, совсем забыл, – майор покачал головой. – Увидел живого человека и обрадовался… Давно здесь никого не было! Хорошо, что вы пришли, завтра мне надо будет что-нибудь сказать осужденным. Мы еле загнали их в бараки…

– Вы товарищ майор, вот чего…

Фрола так и тянуло перейти на привычное «ты», но что-то останавливало – все-таки он разговаривал с призраком.

– Что тут, елы, происходит? Сталин помер, всех давно реабилитировали, таких, как вы, на пенсию отправили. Чего вы с ума сходите?

– Я бы лично рад сойти с ума, – жестко усмехнулся Евдокимов. – Да, товарищ Сталин умер, мы знаем. Нам сказал это один заброда прежде, чем свалиться в обморок… Наши осужденные уже не нуждаются в реабилитации – так же, как и я в пенсии. Не знаю, сможете ли вы нам чем-нибудь помочь. Во всяком случае, рад поговорить с живым человеком…

– Да я не совсем человек, товарищ майор.

Лицо Евдокимова дернулось, и Фрол поспешил объясниться.

– Я дхар. Может, слыхали?

– А-а-а, – майор с явным облегчением кивнул. – Слыхал, конечно! Насколько я знаю, дхары жили в этим местах, пока не выразили желание добровольно переселиться, чтобы принять участие в стройках пятилетки. Там, за горой, была их деревня. Но почему вы говорите, товарищ Соломатин, что вы…

– Потому, – перебил его Фрол. – Выразили желание, значит? Добровольно, елы?

– Постойте, постойте, – задумался майор. – Старик, что приходил как раз перед эпидемией, говорил, будто он из каких-то серых дхаров. Он просил, чтобы мы не трогали камни у горы…

– Камни у горы… – Фрол замер. – Камни? Дхори Арх?

– Большие гранитные валуны. Они стояли кругом, там были еще какие-то могилы. И старик сказал…

– Стоп, – прервал его дхар, – давайте-ка, елы, по порядку…

– Да, – кивнул майор, – извините. Нам действительно есть о чем поговорить, товарищ Соломатин. Пригласил бы вас к себе, но у вас нет разрешения на посещение лагеря. Понимаю, со стороны это выглядит странно, но, наверное, в аду тоже строгий порядок.

– Наверное, елы, – легко согласился дхар. – Ну ладно, начальник, так чего там с камнями было?

Утро застало Фрола в пути. Он встал еще до рассвета и быстро пошел по дороге, ведущей к перевалу, стараясь не смотреть налево, где оставался лагерь. Там еще горели огни, слышался собачий лай, но дхар шел не оглядываясь, и вскоре ветви старых елей, закрыли каменистый пустынный склон. Лай затих вдали, и Фроат облегченно вздохнул. Большая часть пути осталась позади, и он вновь подумал, что скажет тем, кого встретит в таинственном лесу.

Остатки кордона он заметил сразу же за перевалом. Среди поляны стояли несколько покинутых домиков, за ними тянулись ряды аккуратных деревянных бараков, рядом горбился брошенный «ЗИЛ» со снятыми колесами и выбитым передним стеклом. Дорогу преграждал очередной шлагбаум, а за ним Фрол с немалым удивлением обнаружил два ряда траншей и большой блиндаж. Лес охраняли действительно на совесть.

Прямо за блиндажом начиналось просека, перед которой вились ряды колючей проволоки, а дальше угрюмо темнела лесная опушка. Фрол, без особого труда перебравшись через «колючку», уже собрался идти прямо в лес, но тут же прикинул, что просека слишком аккуратно расчищена. Будь он, скажем, командиром на этом кордоне, то именно здесь разместил бы минное поле. Мгновенно похолодев, Фрол обругал себя за беспечность и, перебравшись обратно за проволоку, стал внимательно осматриваться. Шагах в двадцати он заметил столб со щитом. Подойдя ближе, дхар вновь как следует обругал себя: надпись честно предупреждала, что за ней начинается минное поле. Фрол нашел камень покрупнее и кинул прямо на просеку. Камень подпрыгнул, покатился и замер. Дхар подумал было, что мины перед уходом сняли, но на всякий случай решил повторить опыт. На этот раз камень был поменьше, но хватило и его: над землей взлетел черно-желтый фонтан, по барабанным перепонкам ударил грохот, и взрывная волна прижала Фрола к земле.

– Сапожники, елы! – пробормотал обозленный дхар. – Хоть бы мины сняли!..

Он прислушался. Вокруг, на брошенном кордоне, и на близкой лесной опушке, было тихо, но вдруг что-то чуть заметно зашелестело. Ветви дрогнули, огромный черный силуэт мелькнул в просвете между елями. Фрол замер. Громадная голова на секунду выглянула из ветвей и тут же пропала.

Глава 8. Пророчество Гхела

С минами Фрол, служивший в артиллерийской разведке, дела почти не имел. Миноискатель, правда, держать в руках приходилось, но здесь, среди дикого леса, отыскать его было весьма затруднительно. Дхар решил не спешить и направился вдоль кордона, поглядывая то на начиненную смертью просеку, то на недоступную чащу. На опушке было пусто, но Фрола не оставляло чувство, что из-за деревьев за ним наблюдают. Пройдя около километра, он вдруг заметил, что через просеку идет узкая тропа, обозначенная воткнутыми в землю еловыми ветками. Фрол обрадовался и уже хотел свернуть к лесу, но вовремя остановился – в проходе могло быть оставлено несколько мин для незваных гостей. Он решил не рисковать и направился дальше.

Где-то метров через триста Фрол наконец нашел то, что искал. Просека в этом месте заметно сузилась, к тому же посреди нее зияли две свежие воронки. Таким образом, по крайней мере половина пути, там, где разорвались мины, была безопасна. Отметив это место, дхар повернул назад и, побродив среди брошенных бараков, подобрал длинный железный прут. На миноискатель этот никак не походило, но выбирать было не из чего.

Фрол никогда не завидовал саперам и теперь лишний раз убедился в своей правоте. К счастью, песчаная почва на просеке была мягкой, щуп входил в нее легко, но все равно, каждый шаг давался с огромным трудом. То и дело железо утыкалось во что-то твердое, и требовалось каждый раз обходить опасное место. Вскоре Фролу стало жарко, легкий рюкзак начал оттягивать плечи, приходилось то и дело вытирать выступающий на лбу пот. За час дхар еле-еле сумел добраться до первой из воронок, где можно было передохнуть.

Вокруг по-прежнему не было ни души, но, вглядевшись в близкую уже опушку, Фрол заметил, что в нескольких местах высокая трава на пригорке время от времени чуть заметно колышется. Итак, за ним следили, причем, как прикинул дхар, по меньшей мере двое. Не только бежать, но и залечь под выстрелами на утыканном минами пространстве было невозможно, и оставалось надеяться, что у неизвестных хватит терпения подождать встречи лицом к лицу.

Последний отрезок пути, между воронкой и опушкой, оказался самым трудным. Земля была нашпигована металлом, Фрол чувствовал, что еще немного – и рука со щупом может дрогнуть. Когда до травы на опушке оставалось метра полтора, дхар собрался с силами и легко перепрыгнул через узкую желтую полосу. Сапоги утонули в траве, Фрол выпрямился, огляделся и облегченно вздохнул: полоса смерти осталась позади. Перед ним лежала неширокая, не более двух метров, травяная опушка, за которой начинался лес. Дхар облегченно вздохнул и присел на землю.

Отдохнуть, впрочем, не удалось. Где-то через минуту Фрол услыхал совсем рядом шаги и, открыв глаза, увидел прямо перед собою крепкого рыжего парня в темном комбинезоне, какие обычно носят танкисты. Ствол «калаша» смотрел прямо на дхара. За парнем в комбинезоне стояли двое, куда выше его ростом, широкоплечие, в старых, местами порванных ватниках. Все трое обросли внушительными бородами. Взгляды бородачей не обещали ничего хорошего.

– Эннах! – дхар не спеша встал.

Бородачи переглянулись, один из них неохотно буркнул: «Энна». Фрол сделал шаг вперед.

– Стой, где стоишь! – рыжий передернул затвор автомата.

– Асгум, эд-эрх, – произнес Фрол как можно вежливее, но с легкой иронией. Он решил говорить только по-дхарски, но его собеседники явно предпочитали русский.

– Ишь, воспитанный! – хмыкнул парень с «калашом». – Ну, спасибо. Арман, стало быть… Оружие есть?

– Есть, – кивнул Фрол, – револьвер.

– А, так ты и по-русски знаешь? – восхитился рыжий. – А ну, кидай-ка ствол, полиглот. Да не вздумай дурить, враз порешу!

Фрол отстегнул кобуру и положил ее на землю. Нож, о котором он умолчал, дхар решил пока не отдавать.

– Лихо ты через мины шел! Мы все думали, взорвешься или нет. Чего через проход не захотел?

Фрол пожал плечами. По тону говорившего он понял, что был прав – в проходе его ждал сюрприз.

– Ученый, значит? Ну че, шлепнуть тебя тут, гэбэшник чертов или на минах попляшешь?

– Да асха лахэ, – внезапно сказал один из парней в ватнике. Рыжий недоверчиво поглядел сначала на него, потом на Фрола и наконец вздохнул:

– Ладно, пусть катится. Слышь, стукач, можешь идти, мы не будем стрелять. Дойдешь – твое счастье.

– Я не стукач! – не выдержал Фрол. – Я к вам шел. Я – дхар. Мой дед жил здесь, его звали Митх… Дмитрий Соломатин…

– Мариба дхор са? – поинтересовался один из бородачей, поглядывая на Фрола с явным интересом. – Аст но?

Говорил он быстро, с непривычным для слуха произношением, но Фрол понял, что его спрашивают о племени и дхарском имени.

– Ас мариба дхор. Аст но – Фроат кна Астфану.

– Ну дает! – рассмеялся парень с автоматом. – Еще скажи, что ты Гхел Храбрый! Да какой ты к чертям собачьим серый дхар? Катись, пока не порешили!

Фрол хотел объясниться, но кровь уже ударила в голову. Здесь, на дхарской земле, где княжили его предки, ему, потомку Фроата Мхага, не верят! Его считают стукачом! Фроат почувствовал, как бешено забилось сердце, задергались от напряжения мышцы. Ветви елей внезапно оказались совсем рядом, секунда – и автомат, вырванный огромной когтистой лапой, улетел куда-то за деревья. Вторая лапа лениво щелкнула рыжего по носу, отчего тот рухнул навзничь и закатил глаза. Бородачи в ватниках отшатнулись, но в глазах у них, как показалось Фроату, мелькнул огонек одобрения.

Через минуту Фрол, вновь став прежним, уже склонился над лежавшим на земле скептиком. Тот был без сознания.

– Ничего, – спокойно заметил один из бородачей по-русски, – оклемается… Меня зовут Рох. А это мой брат Лхаст.

Они обменялись рукопожатиями, причем руки братьев оказались чуть ли не вдвое шире, чем у Фрола, да и ростом они были заметно повыше. Дхар в очередной раз убедился, что его рост, служивший предметом зависти Келюса, среди соплеменников считается едва ли не ниже среднего.

Один из братьев, Лхаст, наклонился над упавшим и легко провел ладонью над его лицом.

– Сейчас ему станет лучше, – уверенно заявил он. – Не обижайся Фроат. Серж не серый дхар, его отец из белого племени, мать – вообще из «черных». Ему неведом Истинный Лик.

Теперь Лхаст говорил по-дхарски.

– А почему он Серж? – удивился Фрол. – Разве это наше имя?

Он тоже перешел на дхарский, хотя и несколько стыдился своего произношения. Однако братья вполне его понимали.

– У него нет дхарского имени, – пояснил Рох. – На языке мосхотов его зовут, конечно, Сергей, но ему почему-то нравится быть Сержем.

Рыжий Серж, наконец, открыл глаза и, приподнявшись, испуганно поглядел на Фрола. Тот уже успел спрятать револьвер и приводил в порядок одежду. Плащ не пострадал, но на рубашке отлетели пуговицы.

– Извини, Фроат! – выдохнул Серж, не без труда вставая. – Думал, гэбэшник ты. Рост у тебя для «серого» неподходящий…

Серж тоже перешел на дхарский; впрочем, слово «гэбэшник» было произнесено, само собой, по-русски.

– Рост – это да, – согласился Фрол, – это я не в батю… Ну что, мир?

Они пожали друг другу руки, и Серж отправился искать улетевший куда-то автомат. Грозное оружие было найдено метрах в пятидесяти – «Калаш» висел, зацепившись ремнем за ветку. Тем временем Рох и Лхаст рассказали, что заметили Фрола сразу и хотели его окликнуть, чтобы показать безопасную дорогу, но Серж был против, считая, что гость – явно из гэбэшников. Как понял Фроат, гэбэшников здесь ни разу не видели, но привыкли опасаться.

Наконец все вновь собрались вместе и не спеша направились вглубь леса. Шли гуськом, один за другим; Рох объяснил, что сходить с тропы опасно – кое-где были установлены мины, а в некоторых местах незваных гостей поджидали самострелы с натянутой тетивой из медвежьих жил. Те, кто жил в лесу, имели время продумать систему обороны до мелочей. Всю дорогу Фрола тянуло расспросить своих новых знакомых о том, что здесь творится, но Серж и братья сами закидали его вопросами. Фролу пришлось выступить в роли историка, политического обозревателя и даже экономиста. Как он понял, до августа прошлого года дхары узнавали новости от солдат, стоявших на кордоне. Там же они выменивали одежду, обувь, соль и даже батарейки для коротковолнового приемника. За счет чего происходил обмен, ему не сказали, а дхар решил пока не уточнять. После того как солдаты спешно снялись с места и ушли, дхары начали выходить из лесу, однако только ночами и недалеко. Батарейки в приемнике сели через два месяца, и теперь Фролу пришлось рассказывать обо всем, что случилось в стране за этот непростой год. Известие о том, что он защищал Белый Дом (про орден дхар на всякий случай умолчал) было принято неоднозначно. Серж откровенно позавидовал, прибавив, что еще не расплатился с коммунистами по полному счету, братья же рассудили, что дхары не должны вмешиваться в дела мосхотов. То, что происходило в прошлом августе у бетонных баррикад, не касалось их племени. Фрол предпочел не спорить – он еще слишком мало знал о здешних правилах и традициях.

Наконец парни кое-что рассказали сами. Рох и Лхаст были потомками тех, кто ушел в лес в начале 30-х. Они здесь родились и ни разу, если не считать коротких ночных вылазок, не покидали этих мест. А вот Серж оказался родом из Курска. Шесть лет назад он попал в Афганистан, перессорился с «дедами» и в результате угодил в дисбат, откуда и бежал. Про дхарский лес ему рассказал отец, слыхавший о нем от своего деда. Сержу повезло – он добрался сюда со стороны Чердыни, умудрившись прибиться к одной из рот, направляемых на кордон и в первую же ночь сумел перебраться через минное поле. Теперь, узнав о переменах, рыжий мог лишь сожалеть, что пересидел все годы в этой глуши. Парень явно не довоевал, и Фрол подумал, что давать такому «калаш», пожалуй, не стоит.

Тропинка долго плутала между деревьями, несколько раз пересекала неширокие ручьи, ныряла в ложбины и наконец вывела на большую поляну, посреди которой стоял бревенчатый дом. Рядом с ним были вырыты несколько землянок, а чуть дальше находился длинный, сколоченный из толстых досок стол.

На поляне было пусто. Рох пояснил, что мужчины ушли на охоту, женщины отправились за ягодами, но через час-другой все должны собраться. Впрочем, кто-то здесь явно оставался. Из домика выскочила собачонка, а вслед за нею на крыльцо вышел высокий, еще выше Роха и Лхаста, седой старик, одетый в такой же ватник. Рох махнул рукой, старик кивнул в ответ и, неторопливо, чуть прихрамывая на левую ногу, направился к ним.

– Это наш отец, – шепнул Лхаст Фролу, – его зовут Вар, сын Сатфа. Он – последний из Беглецов.

– Он старший? – догадался тот.

– Да. Мы избрали его кна-гэгхэном.

Фрол вспомнил, что в отсутствие князя племенем управляет выборный «сын князя» – кна-гэгхэн.

Собачонка, подбежав к дхару, деловито обнюхала его сапоги, а потом завиляла хвостом и даже попыталась подпрыгнуть, чтобы свести знакомство покороче. При этом, как отметил Фрол, она ни разу не залаяла. Между тем старик подошел к гостю, вопросительно поглядев сначала на него, а затем на сыновей.

– Он дхар, – пояснил Рох, – серый дхар. Он знает Истинный Лик.

– Эннах, – негромко проговорил кна-гэгхэн. – Кто ты и откуда, серый дхар?

Фрол помедлил, вспоминая полузабытые дхарские слова.

– Соломатин я, Фрол Афанасьевич. Моего деда переселили отсюда в Киров… в Вятку. Недавно я узнал, что кто-то ушел в лес и решил приехать.

Вышло не особо понятно и совсем не убедительно, но старик лишь кивнул в ответ.

– Ты Фрол? – спросил он наконец. – У тебя нет дхарского имени?

– Он сказал, что его зовут Фроат. Фроат, сын Астфана, – поспешил вставить Серж.

Услыхав это, старик вздрогнул, сделал шаг вперед, подойдя к Фролу почти вплотную.

– Как? Фрол, он сказал правду?

– Да, – растерялся дхар, – Фроат меня зовут. Мой отец – Астфан, сын Митха, то есть, Афанасий Дмитриевич…

Старик задумался.

– Да, конечно… Среди мосхотов даже серое племя забыло наши обычаи. Раньше, Фроат, никто бы не позволил ни тебе, ни твоему отцу носить такие имена. Их могли получить только потомки Фроата Мхага.

– И сейчас это так, – удивился дхар, – только в нашей семье…

Фрол растерянно умолк. То, что он был потомком Фроата Мхага, всегда воспринималось им просто как семейная легенда. Но здесь, в дхарском лесу, он почувствовал себя чуть ли не самозванцем.

– Хорошо, – Вар внимательно поглядел на смущенного дхара, затем на сыновей. – Мы еще поговорим об этом, сын Астфана. Нам надо поговорить о многом… Пока же будем называть тебя Фролом. Ты не будешь возражать?

Фрол пожал плечами, ему, собственно, было все равно. Странное дело, Келюс и Варфоломей Кириллович часто называли его по-дхарски, здесь же все было наоборот.

– Пойдем, – кивнул старик, – тебя сейчас покормят, Фрол. А потом заглянем ко мне…

Братья отвели Фрола к деревянному столу. Серж сбегал в одну из землянок, притащив большой кусок вяленого мяса и чугунок с уже остывшей картошкой. Хлеба не было, и дхар рассудил, что в окруженном минными полями лесу его вряд ли легко достать. Он успел проголодаться, поэтому ел с аппетитом, не забывая расспрашивать своих новых знакомых о здешнем житье-бытье. Вскоре он узнал, что с едой особых проблем нет, поскольку дичи в лесу хватает, кроме того, Беглецы успели захватить с собой достаточно картошки, которая, несмотря на нелегкий климат, росла неплохо. Проблемы бывали лишь с солью, но в последние годы удавалось доставать ее у солдат. Выращивали также лук, чеснок и кое-что из зелени. Как бы ненароком Фрол поинтересовался, хватает ли на всех места. Его уверили, что лес большой и может прокормить не только сотню, но и всю тысячу. Фрол, не выдержав, спросил напрямую. Братья переглянулись, начали что-то прикидывать, наконец Рох сказал, что сейчас здесь живут восемнадцать дхарских семей, то есть, где-то под пять десятков человек, в том числе около двадцати взрослых мужчин. Фрол заметил, что сотни никак не получается, но Лхаст, несколько пренебрежительно махнув рукой, пояснил, что чуть дальше живут еще несколько семей белых и даже три семьи черных дхаров. При этих словах рыжий Серж сник, посмотрев на Фрола как-то виновато. Дхару тоже стало не по себе. Дед ничего не рассказывал ему о том, что соплеменники как-то разделялись, да еще почему-то по цветам. Фрол не выдержал и спросил об этом у Роха. Тот, весьма удивившись, пояснил, что племя «серых» всегда считалось первенствующим, из этого племени происходили дхарские князья, и только «серые» умели принимать Истинный Лик. Все это говорилось так, словно Фрол был ребенок, почему-то не выучивший таблицу умножения. Он не выдержал и попытался возразить, но Фрола не стали слушать. Лхаст лишь заметил, что мосхоты сбили уцелевших дхаров с толку, если даже потомок Фроата Мхага не видит разницы между собой и каким-то «черным», попросту говоря, диким чугом.

Фрол отвернулся. «Чугами» дразнили дхаров победители-русские, «чугом» называл его Волков…

Братья, явно не обратив на это внимания, продолжили рассказ. Из Беглецов, ушедших от НКВД, в живых оставался только их отец, старый Вар. Фрол удивился, но Рох пояснил, что в лес успели уйти, главным образом, старики и дети. Мужчины вместе со взрослыми членами семей были вывезены раньше и не сумели бежать. Многие погибли от болезней, особенно в первые годы, а некоторые ушли из лесу в конце пятидесятых, узнав о смерти Сталина. За последние годы в лес сумело пробраться только трое, одним из которых и был Серж. Дхары начали постепенно забывать о тех, кто ушел в таинственный лес, принимая рассказ о них за очередную легенду, подобную сказаниям о Ранхае и Гхеле.

Несколько раз приезжие высокие чины по громкоговорителю предлагали дхарам выйти из лесу, обещая полную безопасность, но последовать этому совету решились немногие. Впрочем, с солдатами давно научились ладить, и уход их был воспринят без особой радости. Тут Фрол, вновь не выдержав, поинтересовался, что дхары собираются делать теперь, когда блокада снята, а власть, столь долго их преследовавшая, пала. Братья на минуту задумались, наконец Рох заметил, что это должно решать Великое Собрание – Ахусо Т'Йасх, но многие из тех, кто родился здесь, едва ли захотят вернуться в большой мир. Кроме того, добавил он, понизив голос, скоро должен прийти эннор-гэгхэн. А уж Владыка Вечноживущий знает, что делать дхарам. Фрол вспомнил скептическую физиономию Келюса, но вновь промолчал.

Старый Вар ждал гостя в доме, сидя на простой деревянной лавке и читая огромную книгу в переплете из тонких деревянных дощечек.

– Садись, Фрол, – кивнул он.

Старик еще какую-то минуту смотрел в книгу, дочитывая страницу, затем аккуратно захлопнул деревянный переплет и положил рукопись на лавку.

– Это летопись дхаров. Наверное, у меня осталась последняя. Всего их было три, эта написана по приказу самого Ранхая.

– А я встречал потомка Ранхая, – вспомнил Фрол, – его зовут Виктор Ухтомский. Он хочет перевести «Ранхай-гэгхэн» на язык мосхотов.

– Вот как? – усмехнулся Вар. – Князья Ухтомские не забыли, какой они крови? Ты расскажешь мне об этом, Фрол, но позже…

Кна-гэгхэн замолчал, глядя куда-то вниз, на черные доски пола. Затем вздохнул.

– Ты пришел в наш лес, когда дхары на воле уже забыли о Беглецах. Здесь все будут тебе очень рады. Ты расскажешь нам о том, что сейчас там, за Пех-рой…

Он вновь о чем-то задумался, потом повторил:

– Да, мы рады тебе. Но ты пришел не в обычный день. И это странно…

Фрол удивился. Ни церковных, ни даже светских праздников сегодня не намечалось.

– Нынче Гхелов день, – Вар укоризненно покачал головой. – Вы уже забыли об этом среди мосхотов. В этот день погиб Гхел Храбрый, это день скорби, но вместе с тем и день нашей надежды… Мы поговорим и об этом, но вначале я хочу послушать тебя. Мне кажется, Фрол, ты пришел к нам не просто с новостями о здоровье Президента.

Тут уж пришлось задуматься Фролу.

– Как бы это, елы, сказать, Вар-гэгхэн…

Он пытался говорить по-дхарски правильно, но «елы» поневоле сорвалось с языка.

– Я не гэгхэн, – улыбнулся старик. – По-русски моя должность называется «завхоз». Слушаю тебя, сын Астфана…

Пришлось рассказывать. Получалось не особо гладко, но в целом дхар справился. Старик слушал внимательно, но, когда Фрол, удовлетворенно вздохнув, замолчал, вновь усмехнулся, покачав головой:

– Это дела мосхотов. Ты, Фрол, напрасно радовался смене власти. Цари мосхотов, как бы они себя не называли, всегда будут нашими врагами, и если это все новости, то не стоило везти их так далеко. Но ведь это не все? Ты видел и узнал куда больше, иначе ты бы не стал ехать, как говорят мосхоты, за тридевять земель.

Фрол хотел перевести разговор на движение дхарского возрождения «Оллу Дхор», открытие первой дхарской школы в Сыктывкаре и готовящееся переиздание дхарского словаря. Но старик взглянул ему прямо в глаза – и дхар решился. Торопясь, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, он рассказал обо всем, начиная со страшной ночи у Белого Дома. От волнения Фрол то и дело переходил на русский, но старик слушал, не перебивая, лишь время от времени кивал. Лицо его оставалось невозмутимым, лишь когда Фрол рассказал о таинственном князе Семене и Первом канале, по которому к Владыка Молний получал автоматы, Вар жестко усмехнулся и, жестом остановив дхара, открыл тяжелую книгу.

– Мы знали это, сын Астфана, – вздохнул он, листая большие твердые страницы, и Фрол с удивлением понял, что книга написана на бересте. – Вот, смотри. Это писалось еще при жизни Гхела.

Он показал дхару страницу, испещренную странными знаками, но Фрол лишь покачал головой. Древнего дхарского письма он не знал.

– Я прочту, – понял его Вар. – «В год Черной Рыси, в десятый год княжения Гхела достославного, мужа доблестного, вновь пришел безбожный Сумх, князь мосхотский. И привел он с собою войск бесчисленное множество – и пеших, и конных, и срубил ладьи на Пех-ре, и повел воинов своих прямо к Дхори Арху. Продал же он душу тому, кого поминать здесь не станем, и получил взамен молнии огненные. И поражали те молнии богатырей дхарских, и доспехи пробивали, и стены жгли. И хвалился князь Сумх дхаров покорить, князя Гхела в полон взять, Дхори Арх же по камню разметать…»

Старик закрыл книгу, помолчал, вновь отложил рукопись и кивнул Фролу, прося его продолжить. Дхар послушался, доведя свой рассказ до дня, когда он решил ехать на Печору. Смолчал он лишь о Варфоломее Кирилловиче, зато о лагере призраков поведал со всеми подробностями, добавив, что валуны, которые были сброшены со склона, могли быть камнями Дхори Арха. Старик ничуть не удивился.

– Они разрушили Дхори Арх и были прокляты. Не жалей их, Фрол! Только когда Сердце дхаров вновь забьется, их души обретут покой. Но не мне восстанавливать Теплый Камень.

Он внимательно посмотрел на Фрола и продолжил:

– Ты искал здесь наших лекарей. Мы не забыли то, что знали наши предки, но твоему другу помочь не сможем…

– Как? – ахнул Фрол. – Но ведь дед говорил…

– Нет. Мы могли бы спасти тебя, но не твоего друга. Он не дхар.

– Ну и что? – не понял Фрол. – Да что у вас тут творится, Вар-гэгхэн? Белые, черные, серые! Француз… Николай – он не дхар, ну и что? Да он… Эх!

И он в отчаянии махнул рукой.

– Не обвиняй нас, Фрол, – мягко проговорил Вар. – Ты не так меня понял. Мы не можем вылечить твоего друга, ведь то, что спасет дхара, не спасет человека. Мы не люди, Фрол. Во всяком случае, не такие люди, как все.

Дхар молчал, понимая, что теперь Николая могло спасти только чудо. Он вспомнил лицо Келюса, которое видел ночью, страшное, чужое, и содрогнулся.

– Значит, мы не люди? – вздохнул он наконец. – Дед говорил, что раньше, очень давно, на Земле жили только дхары. Потом люди стали истреблять нас, и тогда дхары научились превращаться. Кроме тех, которые одичали и стали «чугами»…

– Я тоже слыхал это. Многие дхары утратили Истинный Лик и стали просто слабыми людьми, забыв и нашу мудрость, и нашу славу. Поэтому мы, серые дхары, гордимся тем, что не забыли, кто мы есть… Значит, Сумх-гэгхэн до сих пор получает «калаши»?

Слово «калаши» старик произнес четко, метнув на Фрола быстрый взгляд. Дхар понял, что Вар разбирается не только в древних легендах.

– Да, наверное… У них теперь снова есть скантр. Не знаю, включили ли они снова Первый канал…

– Меха и красные камни нужны всем, – глаза Вара блеснули. – И вашему Президенту тоже. Значит, остановить это можно, только уничтожив скантр?

– Выходит так, – пожал плечами Фрол. – Да только к нему и не подойти. Вот елы, в руках же был! А теперь… Разве что армию собрать…

– Ты забыл Дхори Арх. Его сила больше, чем сила скантра. Он сильнее даже того, что ты назвал «Ур Самху».

Фрол не без труда сообразил, что именно так Вар перевел «Око Силы».

– Так Дхори Арх же разрушен, – удивился он. – Его должен восстановить только эннор-гэгхэн!

– Да! – согласился Вар. – Эннор-гэгхэн… Ты сам напомнил об этом, Фрол!.. Ты рассказал много важного, но забыл о самом главном.

– О чем, елы? – удивился Фрол. – Я вроде…

– О себе самом.

Дхар потер лоб.

– Ну, снова-здорово! Да что я-то? Ну, Соломатин Фрол Афанасьевич, Кировская, область… Паспорт показать, что ли?

– Не надо, – усмехнулся старик. – Значит, ты Соломатин… Здесь жили Соломатины, один стал известным ученым, написал учебник. Его дхарское имя Рох, как и у моего сына.

– Так это же прадедов брат! – обрадовался Фрол. – А прадеда звали Дмитрий Геннадиевич – Митх, сын Гхела. Потом прадед умер, деда выселили по оргнабору…

– Да, – прервал его старик, – помню. А сейчас, Фрол, ты расскажешь о себе и своей семье как можно подробнее. Поверь, я спрашиваю не из любопытства.

– Вот, елы, отдел кадров! – пробурчал Фрол, но спорить не стал.

Разговор был долгий. Наконец Вар, поблагодарив гостя, предложил ему, пока все не собрались, погулять по лесу. Рох, старший сын старика, взялся его сопровождать. Фролу лес успел несколько поднадоесть, но он понял, что его присутствие здесь почему-то кажется лишним. Дхар решил не возражать и отправился любоваться природой.

Лес и вправду был красив. Кроме привычных елей то и дело попадались островки дубов и даже берез, с небольшого холма сбегал ручей с прозрачной, почти сладкой водой. Все это было приятно, но Фрол хотел увидеть места, где живут дхары. Однако Рох уверенно вел его по глухим лесным тропам, а на все просьбы отвечал, что у гостя еще будет возможность со всеми повидаться.

Впрочем, кое-что удалось заметить. Большая поляна была превращена в огород. Рядом с грядками пристроились две большие теплицы, дхар вновь убедился, что блокада леса, особенно в последние годы, была достаточно прозрачной.

Тропа, по которой шли Фрол и Рох, внезапно свернула прямо в чащу, закружила между огромных мрачных елей и вскоре вывела на поляну, посреди которой находился огромный камень. Он лежал тут давно, однако, как сразу же понял Фрол, когда-то его место было не здесь. Он казался слишком большим для этого места, его нижняя, более узкая, часть в прежнее время была закопана в землю, сам же камень стоял когда-то вертикально.

– Это камень из Дхори Арха, – негромко пояснил Рох. – Когда Беглецы уходили, они взяли один камень с собой.

Фрол изумился. Он никогда не думал увидеть камень легендарной дхарской святыни. Вспомнилось предупреждение Варфоломея Кирилловича, но он успокоил себя тем, что перед ним всего лишь реликвия, оставшаяся от разрушенного Сердца дхаров.

Камень был необычный – черный, каких нельзя увидеть ни на Печоре, ни южнее. Фрол, вспомнив строительный техникум, предположил, что это редкая разновидность твердого базальта, привезенная издалека. Поверхность камня оказалась грубо отесанной, а на одной из сторон выбит странный знак весьма замысловатой формы.

– Надо же, елы! – Фрол осторожно притронулся рукой к глыбе. – А они все были черные?

Рох, никогда не видевший Дхори Арх, но слышавший о нем от отца, пояснил, что святилище состояло из двух кругов, каждый из которых образовывался несколькими вкопанными вертикально камнями. Во внешнем круге, самом большом, было четырнадцать огромных плит из местного гранита, внутри же находился второй круг, составленный из семи черных камней, один из которых лежал сейчас на поляне. В центре, на особой площадке, лежал Ирга-Арх – Синий Камень, привезенный издалека самим Фроатом Мхагом, по другой же легенде – упавший с прямо небес. Именно у него дхары просили духов-вагров заступиться за них перед Ахусо Мвэри – Высоким Небом.

Рох был готов вести гостя дальше, но Фрол решительно заявил, что желает вернуться. Рох согласился, хотя и без всякой охоты. Когда минут через сорок они вновь оказались на поляне у дома, где жил Вар, Фрол понял, что его не зря отправили любоваться достопримечательностями. Одновременно стало ясно и то, что патриархальные нравы дхарской общины, о которых то и дело ненавязчиво упоминал Вар, на самом деле весьма далеки от идиллии.

У дома кна-гэгхэна шумела толпа. На Келюса, привыкшего к столичным митингам, она не произвела бы особого впечатления, но Фрол, мало избалованный политическими страстями в ПГТ Дробь Шестнадцать, весьма удивился. У крыльца собрались человек двадцать, большей частью крепкие бородачи в ватниках и военных комбинезонах. Среди мужчин было и несколько женщин, одетых весьма просто, но с обязательными темными платками на головах. На крыльце стоял высокий худой парень, что-то громко вещая, как не без удивления понял Фрол, по-русски. Он вопросительно посмотрел на Роха. Тот поморщился:

– Опять Асх. Шумный он…

– Асх? – удивился дхар. – Разве есть такое имя?

«Асх», насколько он помнил, означало просто «наш».

– А это и не имя, – согласился Рох. – Вообще-то, он Александр.

…Александр Шендерович был одним из троих, кто сумел пробраться в лес через кордоны. Он был родом из Столицы и до двадцати лет считал себя настоящим русаком, более того, будучи студентом, состоял в подпольной патриотической организации. Однако лет за десять до августовских событий эта организация была раскрыта сотрудниками другой, куда более влиятельной, Александру грозил арест, и он подался в бега. Попав к дальней родне, Шендерович узнал, что он не русский и даже не еврей, как намекали однокурсники, а дхар. Александра это открытие поначалу смутило, но вскоре он вполне освоился, только теперь Шендеровича вела не Русская Идея, а смутная мечта о Великом Дхарском Возрождении. В лес он прорвался буквально под пулями опешивших часовых и с тех пор стал самым беспокойным в небольшой общине, возглавляемом старым Варом.

– Демократ, однако, – печально констатировал Рох, тщательно выговаривая русские слова. – Так называемый…

Фрол понял это и сам, как только прислушался к тому, что доносилось с крыльца.

– Здесь говорят, что я не признаю решений Великого Собрания! – вещал Асх, делая рукой жест, сразу же напомнивший дхару виденные им памятники Вождю. – Это неправда, сограждане! Я чту решения нашего законно избранного законодательного органа. Но скажите мне, – голос оратора зазвенел иронией, – когда оно в последний раз собиралось? По-моему, наш уважаемый президент предпочитает принимать решения в семейном кругу!

Толпа зашумела, бородачи принялись многозначительно переглядываться. Кажется, Асх в данном случае был близок к истине. «Президентом» он, судя по всему, величал «завхоза» Вара.

– Мы теряем время, сограждане! Настал час выйти и предъявить свои требования. Блокады больше нет, в стране революция!..

Собравшиеся вновь зашумели, на этот раз недоверчиво. Очевидно, даже здесь в революцию не очень верили. Но это Асха не смутило.

– Мы должны объединиться с дхарами, живущими в эмиграции, и поставить перед оккупационным антинародным режимом вопрос о восстановлении дхарской государственности…

Фрол изумленно моргнул, с трудом соображая, что эмигранты – это дхары, живущие за пределами леса, а «оккупационный антинародный режим» он защищал у Белого Дома.

– Как первый шаг мы должны требовать возвращения бассейна Печоры… Да-да, конечно, Пех-ры. Затем…

Фрол лишь изумлялся, вспоминая скромные собрания общества «Оллу Дхор». Кажется, многие из присутствовавших были также не готовы к столь грандиозным переменам, оратора стали перебивать, какой-то бородач в ватнике, став рядом с Асхом, напомнил, что вывести из лесу дхаров должен только эннор-гэгхэн. При этих словах Шендерович несколько растерялся:

– Я не спорю, сограждане, но вопрос очень сложный. С одной стороны, предание об эннор-гэгхэне выражает вековечные чаяния народа…

Кажется Владыка Вечноживущий плохо укладывался в уже готовую схему Дхарского Возрождения.

Фрол подошел поближе к крыльцу. Некоторое время собравшиеся не обращали на него внимания, но вот по толпе прошел шелест, и через минуту все смотрели на Фрола. Асх, так и не доведя до конца свой пассаж по поводу вековечных чаяний, умолк.

– Эннах! – совсем растерялся дхар, не ожидая так быстро оказаться с сфере всеобщего внимания.

– …Свободные дхары!

На крыльце стоял кна-гэгхэн Вар.

– Свободные дхары! – повторил старик. – Сегодня, в день Гхела Храброго, к нам пришел нежданный, но дорогой гость – Фрол Соломатин, серый дхар, который решил разыскать свой народ.

Бородачи окружили Фрола, к нему потянулись огромные ладони, которые он едва успевал пожимать.

– Наш друг Александр, называющий себя Асхом, прав. Мы давно уже не собирались. И сейчас я, ваш кна-гэгхэн, объявляю, что Ахусо Т'Йасх, Великое Собрание, начнется сегодня, в Гхелов день, за два часа до полуночи. Пусть приходят все дхары: и серые, и белые, и черные. Я сказал…

Толпа ответила одобрительных гулом. Тем временем Фролу пришлось познакомиться с двумя десятками соплеменников. Он мало кого успел запомнить, но обратил внимание, что половина имен не дхарские, а русские. Впрочем, и его самого Вар назвал не Фроатом, а Фролом. Вскоре к нему протолкался и неугомонный Асх.

– Вы Соломатин? – воскликнул он, протягивая Фролу тонкую, совсем не дхарскую ладонь. – Фрол Афанасьевич? Я Асх Шендерович.

– Будем знакомы, – усмехнулся дхар. – А почему ты Асх?

– А что, неплохо? Я – «Наш»! А вы из Столицы?

Дхарский давался Асху с трудом, поэтому после первых же фраз перешли на русский.

– Вы участвовали в обороне Белого Дома? Как я завидую вам, Фрол Афанасьевич! Вы какую организацию представляете?

Фрол понял, что неутомимый борец всерьез принял его за эмиссара эмиграции.

– «Оллу Дхор», – сообщил он, не желая разочаровывать пламенного революционера.

– «Дхарская Весна»? – не без труда перевел тот. – Это, наверное, просветители, да? Воскресные школы, букварь?

– Так че, за «калаши», что ли, браться? – обиделся Фрол.

– Нет-нет, – заспешил Асх. – Я против насилия, конечно… Скажите, что предлагает руководство эмиграции? Мы должны вернуться, правда?

– А че тут делать-то? Вон, вокруг на полсотни километров пусто – живите!

– Вы слышали! – воскликнул Асх. – Что я говорил? Хватит ждать, целый год мы уже ждем невесть чего!

– Мы ждем эннор-гэгхэна, – сурово заметил немолодой бородач, и все собравшиеся согласно закивали. – Он придет!

Бородачи вступили в весьма серьезный спор о каких-то признаках и приметах грядущего Владыки. Воспользовавшись этим, Фрол вынырнул из толпы и попытался исчезнуть, но его догнал неугомонный Асх и принялся расспрашивать о столичной жизни. Фрол отвечал явно невпопад, будучи слабо знаком с теми кругами, о которых расспрашивал Шендерович, но затем упомянул Стародомскую, и Асх радостно воскликнул, что вместе с Калерией провел целых два дня в одном из райотделов милиции. Теперь дело пошло легче. Келюса Асх, конечно, не знал, зато слышал о его деде. Назвав старика «сталинским зубром», он тут же выразил сожаление по поводу его гибели, присовокупив, что без старого Лунина в Доме на Набережной остались одни идиоты. Шендерович был знаком и с Плотниковым-старшим, бывал у него дома и неплохо помнил малолетнего пакостника Мика. Узнав, что Плотников-младший стал одним из столпов столичной демократии, Асх лишь покачал головой.

За беседой время шло быстро, а между тем на поляне постепенно собирались обитатели леса. На митинге присутствовала, главным образом, молодежь, теперь же к дому не спеша подходили люди постарше. Впрочем, до начала Великого Собрания времени еще оставалось достаточно. Фрола накормили обильным ужином, он успел перезнакомиться со всеми, кто пришел на поляну, в том числе с двумя своими троюродными братьями – Анхом и Дирхом. Это были крепкие тридцатилетние мужики, оказавшиеся потомками Рханы, сестры Фролова прадеда.

Асх не отставал от него, излагая перед полномочным представителем загадочной, но могучей дхарской эмиграции свои грандиозные планы. Когда он дошел до включения в новообразуемое дхарское государство части Столичной области, Фрол, не выдержав, поинтересовался, как в новом государстве будет с белыми и черными дхарами. Асх сразу сник и, сославшись на свою приверженность идее равенства, заговорил о многовековых предрассудках, признав, что со всеобщим избирательным правом могут выйти затруднения. Потом, вновь вздохнув, заявил, что дхарам, и местным, и тем, кто остался среди мосхотов, не хватает вождя. Фрол, догадываясь, к чему идет дело, усмехнулся и предложил Шендеровичу баллотироваться на вакантный престол гэгхэна. Асх, покачав головой, шепотом сообщил, что ради дела согласился бы, но его бабушка, к сожалению, не из «серых», а из «белых». Злые же люди утверждают, что ее отец, прадед Асха, вообще из «черных», но с последним борец за дхарское возрождение был категорически не согласен.

Поздним вечером пришедшие на поляну начали собираться в большой круг у огромной старой ели, стоявшей рядом с домом Вара. Ель была поистине огромна, когда-то ее вершину сожгла молния, но дерево выжило, разбросав над поляной огромную, причудливой формы, крону. Фрол сел в последнем ряду рядом с рыжим Сержем. Сыновья Вара были где-то впереди, там же оказался Асх, и еще многие из новых знакомых Фрола. Однако он заметил, что Серж, такой решительный и даже нагловатый в лесу, сразу сел сзади, там же пристроились десятка два скромных молчаливых людей, которые почти сразу же попали в какую-то непонятную пустоту. Вскоре дхар догадался – только серые дхары могли выступать на этом Собрании. «Белым» и «черным» полагалось находиться сзади, молча внимая речам. В последнюю минуту дхар увидел, что его троюродные братья – Анх и Дирх – молча, не сказав ни слова, подошли к нему и сели рядом.

Ровно в десять вечера в центр круга вошел Вар. Он с минуту смотрел на тихо шепчущееся собрание, затем поднял руку. Все стихло.

– Приветствую вас, свободные дхары! – голос старика в мертвой тишине звучал по-молодому звонко и сильно. – Сегодня, в день Гхела Храброго, я собрал вас, как велит закон и обычай, дабы обсудить то, что не терпит отлагательства. Но вначале вспомним тех, чью память отмечаем в этот скорбный и торжественный день.

Вар смолк, и тут же кто-то из первого ряда затянул протяжную песню, которую сразу подхватили десятки голосов. Это было даже не пение, скорее мерный речитатив, в котором едва угадывалась мелодия. Фрол знал эту песню – плач о реке Печоре. Ее пел дед, и теперь Фрол вспоминал позабытые с годами слова:

Эту песню сложили еще при жизни Гхела Храброго в память о павших в первых битвах с полчищами мосхотов.

Песня смолкла, минуту-другую стояла тишина, затем Вар согласно обычаю спросил, что, по мнению собравшихся, надлежит в первую очередь обсудить. Тут же с места вскочил Асх и, перемежая дхарскую речь русскими словами, потребовал немедленно рассмотреть перспективы возвращения на землю предков. Его поддержало много молодых голосов, собрание зашумело, и Фрол подумал было, что Вару придется решать этот вопрос, но старик, лишь невозмутимо кивнул, поинтересовавшись, нет ли иных мнений. Тут же встал Рох, предложив выслушать их гостя, только что пришедшего из большого мира. Собрание вновь зашумело, и Фрол понял, что выступать придется именно ему. Так и получилось. Фрол, чувствуя на себе взгляд десятков любопытных глаз, вышел на середину круга. Впрочем, Вар облегчил ему задачу. Коротко рассказав о том, что случилось в стране (он сказал, естественно, «в земле мосхотов»), он внезапно попросил Фрола сообщить собравшимся об Институте Тернема, Первом канале и оружии, которое получал знакомый покойного Прыжова – загадочный князь Семен.

Рассказывать было нелегко. Дхарских слов не хватало, приходилось переходить на русский, да и по-русски многое звучало весьма странно. Однако Фрол видел, что его слушают не просто внимательно. Каждое слово звучало в напряженной тишине, и только изредка, когда он упоминал князя Семена – Сумх-гэгхэна – над толпой проносился тяжелый вздох. Среди этого леса, словно вынырнувшего из тумана легенд, его история казалась куда более реальной, чем в Столице. К концу рассказа лица слушателей помрачнели, по поляне прошел ропот. Завершив повествование, Фрол поспешил вернуться на место, и слово тут же взял Асх.

– Вы поняли, товарищи? – возопил он. – Вы поняли, сограждане? Я всегда говорил, что коммунистам верить нельзя! Я считаю…

Но его не слушали. Собрание шумело, и Асх, явно растерявшись, сел на место.

– Свободные дхары! – вновь заговорил старый Вар, – тяжелые дни знало наше племя. И дни нынешние не лучше прежних. За грехи наши, за забвение обычаев предков Высокое Небо сурово карает нас. Только эннор-гэгхэн может спасти наш народ…

Собрание вновь зашумело. Асх, опять вскочив, начал что-то вещать о предрассудках, фольклоре и необходимости немедленно начать борьбу. Его схватили и усадили на место.

– Наш друг Александр, называющий себя Асхом, – продолжал Вар, – говорит, что легенда о эннор-гэгхэне – только пережиток старины… Не шумите, свободные дхары, я сам не согласен с этим. Он говорит, что такая легенда есть у христиан. Что ж, может быть. Я не отвечаю за Бога Христа, но прежде чем судить, давайте вспомним. Что сказал Гхел Храбрый, когда его, умирающего, принесли к Дхори Арху?

– Он сказал, что после его смерти у дхаров больше не будет князей, и наше племя покорится мосхотам, – ответил чей-то суровый голос.

– Что мосхоты запретят нам поклоняться Высокому Небу и разрушат Дхори Арх, – добавил другой.

– Что нас прогонят с нашей земли, и мы потеряем наше имя и нашу речь, – крикнул третий.

– Сбылось ли это? – спросил Вар, и толпа согласно загудела.

– Но вспомните! – старик повысил голос. – Гхел сказал также, что перед смертью ему открылось грядущее. Он увидел, что через много лет к дхарам будет послан Вечноживущий Владыка – эннор-гэгхэн. Он восстановит Дхори Арх, победит Сумх-гэгхэна и возродит наше величие. Так ли это?

Толпа вновь загудела. Кна-гэгхэн выждал минуту, затем вновь заговорил:

– Многие сомневались. Ведь князь Семен давно умер, победить его казалось невозможным. Многие не верили, кое-кто не верит и сейчас… Но горе вам, маловеры! Мосхоты с помощью своих колдунов даже сквозь века помогают Сумх-гэгхэну. Можем ли мы помешать этому и прервать злое колдовство? Если Сумх-гэгхэн не получит молнии, он не сможет победить дружину Гхела. Вспомните, только на десятый год погиб Гхел Храбрый и дхары покорились. Время еще не истекло!

Фрол прикинул, что старый Вар прав – если верить Прыжову, Первый канал начал работать года два назад.

– А теперь давайте вспомним, что мы знаем о приходе эннор-гэгхэна? Асх, ты ученый человек, скажи нам!

Шендерович неохотно встал, пожал плечами.

– Перед его приходом будут великие знамения, но мы не сразу поймем их…

– Было это? – перебил его Вар. – Разве не рухнула власть мосхотов? Разве не ушли солдаты из нашего леса?

– Эннор-гэгхэн будет из рода Фроата Великого, из племени серых дхаров, – продолжал Асх. – Ему будет ведом Истинный Лик. Первым делом он восстановит Дхори Арх, победит Сумх-гэгхэна, и тогда мир начнет меняться… Ну товарищи, это же фольклор!

Вокруг неодобрительно закричали – фольклорная теория не пользовалась здесь особой популярностью.

– Это еще не все, – добавил старик. – Эннор-гэгхэн никогда не назовет себя, мы сами должны угадать, кто он… Так ли я говорю?

Поляна шумела. Фрол заметил, что некоторые из сидевших впереди стали оборачиваться, посматривая на него с немалым любопытством. Дхару стало не по себе.

– Все ли я назвал? – Вар махнул рукой. – Нет, есть еще главная примета. Эннор-гэгхэн придет в день, когда погиб его славный предок, князь Гхел. В этот день, свободные дхары! Я представлял вам нашего гостя, но я назвал его мосхотское имя. Скажи нам, Фрол, из какой ты семьи? Как тебя зовут по-дхарски?

Поляна замерла. Фрол нехотя поднялся, затравленно поглядев вокруг. Все ждали. Вдруг откуда-то из первых рядов пронеслось: «Фроат… сын Астфана… Фроат…».

– Отвечай нам, Фрол! – воззвал старый Вар. – Ты стоишь перед Великим Собранием свободных дхаров!

– Фроат! – крикнул кто-то. Вокруг зашумело, и через секунду общий крик сотряс лес:

– Фроат! Великий Фроат вернулся! Фроат, сын Астфана! Эннор-гэгхэн! Эннор-гэгхэн!..

Фрол оглянулся, заметив, что Серж смотрит на него с плохо скрытым испугом. Те, кто был рядом, – «белые» и «черные» – сидели неподвижно, словно окаменев.

Дхар медленно встал. Растерянность уходила, Фролу вдруг представилось, что на него смотрит Варфоломей Кириллович – спокойно, с еле заметной улыбкой. Он набрал в грудь побольше воздуха и поднял руку. Сразу же наступила тишина.

– Вот чего, товарищи и граждане! – дхар усмехнулся, поглядел вверх, на темнеющее небо. – Фамилия моя будет Соломатин, зовут Фролом Афанасьевичем. Русский, сержант запаса. Вот и весь сказ!

Секунду-другую все молчали, затем вновь раздался общий крик, но Фроат, сын Астфана, не стал ждать. Он поклонился собранию и зашагал, не оглядываясь, к ближайшим деревьям.

Глава 9. Послушник

Келюс не помнил, сколько длился его странный сон. Иногда казалось, что он просыпается, Лунин даже ясно видел все окружающее: почернелые бревна избы, треснувшую печь с отвалившейся побелкой, мягкий ночной сумрак, льющийся из окна, – но затем все вновь заволакивал странный дымящийся туман. Однажды Николаю почудилось, что он открыл глаза и тут же заметил чью-то фигуру рядом с кроватью. Келюс вспомнил, что никакой кровати в избе нет, он лежит просто на полу, но эта мысль исчезла, поскольку он узнал того, кто сидел рядом. Это был старый Лунин. На нем был тот самый костюм, в который обрядили его напоследок – серый, сшитый очень давно по странной моде 50-х годов. Дед сидел молча, освещенный бледным, жутковатым светом.

– Дед, – шевельнул губами Келюс. – Ты мне снишься, да?

Старик услышал и, ничего не сказав, покачал головой.

– Значит, взаправду, – понял Лунин. – Я умираю, дед?

Старик вновь покачал головой.

– Что ж ты так, Коля? – услышал (или ему показалось, что услышал) Келюс и очень удивился, ведь дед никогда не называл его так. Он всмотрелся в лицо того, кто сидел рядом, и вдруг с ужасом понял, что вместо живого лица перед ним страшная мертвая маска.

– Ты не дед! – собрав последние силы, проговорил Лунин. – Уйди!

Все исчезло, перед глазами мелькнул яркий дневной свет, и тут же все тело пронзила боль. Николай понял, что все-таки проснулся, а солнечный луч бьет ему в лицо. Келюс отодвинулся, подумал, что надо хотя бы ненадолго встать, и вновь уснул.

Странные видения посещали его еще не раз. Кое-что он забывал сразу, и только на душе оставалось ощущение нечеловеческого ужаса. Он вновь видел деда, но еще более непохожего на себя, страшного, молчаливого. Однажды Лунину показалось, что в избе заскрипели шаги. Кто-то высокий в старинных остроносых сапогах подошел к нему и присел рядом. На этот раз Николай почему-то не испугался и попытался подняться. Это удалось с большим трудом, и он успел подумать, что для сна все слишком реально. Подняв голову, Келюс с удивлением узнал Фрола. На дхаре была серебристая, покрытая блестящими полированными пластинами, кольчуга, со спины свисал плащ, заколотый роскошной фибулой с огромным красным камнем, а на широком, покрытом золотыми бляшками поясе висел меч в кожаных ножнах. На голове странного гостя был островерхий шлем.

– Ты Николай? – знакомым голосом, но с каким-то странным акцентом спросил человек в шлеме, и еще более пораженный Келюс сообразил, что лицо Фрола украсила небольшая вьющаяся бородка, да и ростом он стал заметно выше.

– Ну даешь, воин Фроат! – усмехнулся Лунин, уверившись, что это все-таки сон. – В три богатыря, бином, записался?

– Я не Фроат, – гость покачал головой, – я Гхел, сын Фроата Мхага.

– Князь Гхел? – оживился Келюс. – Вы, кажется, предок Фрола? А почему вы мне снитесь?

Гость ничего не ответил. Осторожно проведя ладонями перед лицом Николая, точно так же, как это делал когда-то Фрол, он покачал головой и задумался.

– Наши знахари не смогут тебе помочь, – негромко проговорил он. – Фроат-гэгхэн думает, что тебя защищает твой амулет. Тебе надо встать, Николай.

– Ага, – согласился Келюс, – вот проснусь и встану. Только зачем, бином?

– Тебе надо встать, – повторил человек в шлеме. – Вот, возьми.

Он достал цепочку с каким-то небольшим предметом, похожим на колесико со странными изогнутыми зубчиками, и, осторожно приподняв Келюсу голову, надел цепочку на шею.

– А где сейчас воин Фроат? – поинтересовался Келюс. – И чего это вы его гэгхэном обозвали?

Странный гость, так похожий на Фрола, не ответил и, встав, молча, направился к двери. Келюс опустил голову и тут же вновь забылся.

Он проснулся утром, когда солнце вновь ударило по глазам. Лунин, чувствуя себя очень слабым, подумал, что хорошо бы позавтракать, но тут же понял, что есть он не сможет. Вспомнив то, что было ночью, Николай расстегнул ворот рубашки, но никакого амулета не обнаружил – на груди висел только маленький крестик, подаренный Корой. Окончательно убеждаясь, что это был сон, Келюс провел руками по коже и вдруг почувствовал странное жжение. Он скосил глаза: на груди остался глубокий красноватый след – отпечаток колесика с изогнутыми зубчиками.

«Приплыли», – подумал Келюс, пытаясь встать, но сил не было. Он решил еще немного поспать и вновь провалился куда-то в темную бездну.

На этот раз сон был тревожен. Вокруг слышались стоны, чье-то хриплое дыхание, где-то вдали мерно и жутко бил большой колокол. К сердцу подступил страх, и лишь краешек сознания, помнивший, что это всего лишь сон, заставлял сохранять спокойствие. И вдруг Келюс услышал, как его зовут по имени. Он прислушался.

– Николай, – повторил чей-то голос. – Мне надо с вами поговорить…

– Говорите, – охотно согласился Лунин. – Ко мне тут уже дхарский князь приходил. А вы кто будете?

Ответа не было, но из кромешной темноты начало проступать что-то белое – странный бледный призрак без лица, с едва различимыми, таящими во тьме контурами.

– Кто вы? – повторил Келюс. Он хотел было съязвить, что другие его гости относились более внимательно к своей внешности, но вдруг понял, что узнает этот голос.

– Это… Это вы? – ахнул он. – Вы, Михаил?

– Я, – услыхал он негромкий голос Корфа. – Извините, Николай, за этакий форс-мажор. Являться к вам в виде отца Гамлета! Любительский театр, право…

– Но ведь я сплю! – чуть не крикнул Келюс. Захотелось немедленно проснуться, но что-то удерживало, заставляя слушать дальше.

– Да, вы спите, Николай. Наяву вы меня не сможете увидеть. А если совсем точно, сможете увидеть не меня. Я вам, верно, помешал. Признаться, всегда боялся фантомов…

– Михаил, – перебил его Лунин, – если это действительно вы… Что с вами случилось? Мне Кора чего-то говорила. И Варфоломей Кириллович…

– Я погубил себя, Николай. Погибнуть – еще не самое страшное. Увы!..

– Что вы говорите? – поразился Келюс.

– Я отдал то, что отдавать не имел права. Если вы встретите меня. Нет, не так… Если вы встретите не меня… Убейте! Не раздумывая, сразу!.. Только сейчас, когда вы спите, я могу вновь вспомнить себя. Николай, вам надо немедленно проснуться и уходить. Вы слышите?

– Слышу, – вздохнул Келюс. – Да объясните же мне что случилось? Кора… Татьяна мне сказала…

– Нет времени… Просыпайтесь, Николай, и уходите. Ради Того, Кого я уже не могу упомянуть, уходите!..

– Михаил!

Белый силуэт начал темнеть, и сквозь пелену проступило лицо Корфа, такое, каким Келюс видел его в последний раз, мертвое, усталое, с сурово поджатыми бесцветными губами. Дохнул сырой холод – и Лунин понял, что проснулся. Вокруг было темно, только из окна струился лунный свет, освещая узкую полоску пола. Вдали, где-то в лесу, слышался крик ночной птицы.

– Бред, – пробормотал Келюс, вставая. К его радости, это удалось почти без труда. То ли долгий сон дал силы, то ли помогла ночь, но Лунин бодро поднялся, поправил помятую одежду и даже попытался сделать нечто вроде гимнастики. Он попытался прикинуть, сколько времени спал и рассудил, что никак не менее нескольких дней. Рука коснулась подбородка, наткнувшись не на щетину, а на уже заметно отросшую бороду. «Ого! – только и подумал Николай. – Сколько же я провалялся? Дней десять? Говорят, во время болезни борода растет быстрее, но все же…»

Лунин вспомнил свои странные сны, тут же подумав о словах Корфа. Он быстро собрал свой немудреный скарб, вытащил пистолет и осторожно подошел к окну. Лунный свет заливал поляну, из лесу по-прежнему неслись отрывистые птичьи голоса, воздух был холоден и чист…

Снам Николай не верил. В конце концов, он был болен, и все тревоги могли отразиться в сновидениях. Лунин вновь расстегнул рубашку, потрогал кожу – никаких следов странного амулета не было и в помине. Чтобы развеять последние сомнения, Николай зажег спичку, скосив глаза туда, где был странный отпечаток, и тут пальцы, державшие спичку, дрогнули, огонек потух. Келюс лихорадочно зажег новою спичку, вытер пот со лба – там, где он видел след от амулета, теперь проступал глубоко въевшийся в кожу рисунок. Он походил на татуировку, но контур странного колесика выглядел даже четче и яснее, чем если бы был выколот иглой. Вначале Келюс подумал, что он еще не проснулся, однако быстро огляделся и рассудил, что вокруг все слишком реально. Он не спит, а если не спит, значит…

Николай вновь подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Поляна была все та же – мирная, залитая серебристым светом луны, но в лунном свете где-то у самой опушки мелькнула черная тень. Келюс протер глаза. Все приобрело прежний вид, но тревога уже не покидала. Он понял, что там, за границей серебристой поляны, таится опасность, и эта опасность подстерегает именно его.

Лунин присел на рассохшуюся лавку, помотал головой и попытался размышлять трезво. В этой глуши могли доживать век не только чудом не попавшие под браконьерские пули зайцы и лисы, но и самые настоящие волки, встречаться с которыми, особенно ночью, никак не хотелось. К месту – или совсем не к месту – вспомнилась читанное в газете статья о стаях одичавших собак, облюбовавших окрестные леса. Николай вновь подошел к окну и отшатнулся: прямо посреди поляны темнели два продолговатых силуэта.

Размышлять о том, волки ли это, собаки или что-то еще, не было времени. Лунин бросился к двери и проверил засов. Тот оказался задвинут, но дверь была настолько ветхой, что сильный удар мог легко ее вышибить. Впрочем, Келюс рассудил, что лесные хищники на такое едва ли способны. Оставалось ждать. Николай взглянул на часы, убедившись, что только-только наступила полночь. Он решил сесть у окна и, держа оружие наготове, наблюдать за поляной. Подтащив лавку поближе, Лунин устроился поудобнее и вновь выглянул наружу.

Волки (Николай понял, что это именно волки) подошли ближе. Он уже мог разглядеть их – звери стояли неподвижно, подняв морды, большие желтые глаза отблескивали в лунном свете. Послышалось негромкое рычание – звери следили за домом, словно чего-то ожидая. Лунин никогда не ходил на охоту и даже не читал знаменитой книги Аксакова, однако поведение волков все же казалось странным. Он помнил, что даже зимой умные звери редко выходят прямо к человеческому жилью. Что-то было не так. Вновь взглянув в окно, Келюс похолодел – волков было уже трое. За дверью послышался какой-то шум, Николай вскочил и выглянул в другое окно – четвертый волк сидел на крыльце. Лунин вернулся на свой наблюдательный пункт – два волка исчезли, зато третий подошел совсем близко. Желтые, с прозеленью, глаза взглянули прямо на Келюса, и он вновь услышал глухое рычание. Уже начиная догадываться, он бросился к окну напротив…

Все стало ясно. В доме было три окна, возле каждого дежурил серый часовой, а четвертый ждал у двери. Не уйти – на помощь одному волку тут же кинутся другие.

Николай положил на лавку ставший почему-то очень тяжелым пистолет, и задумался. Он уже понял, что волков привел сюда не голод, да и вели они себя слишком разумно. Или не слишком? Николай еще раз проверил дверь, решив, что даже крупному зверю через нее не вломиться. Окна находились достаточно высоко, к тому же рама помешает волку, даже если сумеет допрыгнуть. Значит осада? Но еда у Келюса была, а в пистолете еще оставались патроны. Значит, предстояло досидеть до утра – при солнечном свете звери не решатся остаться. Если только…

…Если только, это обычные волки. Если только они пришли не за ним, Николаем Луниным. А если за ним… Келюс горько усмехнулся. Осада не продлится долго, звери лишь стерегут его, пока кто-то или что-то не появится и не предъявит на Лунина свои права. Конечно, в другое время и в другом месте подобная мысль показалась бы бредом. Дрессированных волков Николай не встречал даже у Сетон-Томпсона, но теперь, после всего, что с ним случилось, эта идея не казалась ему слишком невероятной.

Николай выглянул в окно – волк был совсем рядом. В лунном свете оскаленная пасть зверя, казалось, зловеще улыбается.

– Ждешь? – Келюс взял с лавки пистолет. Волк дернулся и, покосившись на оружие, отскочил на несколько шагов.

– Ученый, бином! – усмехнулся Лунин. – А может, вступим в переговоры?

Волк остановился и склонил голову.

– Слышь ты, шкура! У меня, между прочим, полная обойма. Сейчас пристрелю тебя, а потом уложу остальных. Ясно?

Николай, конечно, не думал, что волк его понимает, но звук собственного голоса подбадривал, и он, зная, что звери прекрасно разбираются в интонациях, засмеялся как можно более презрительно. Дальнейшее произошло почти мгновенно. Волк присел, зарычал и внезапно прыгнул. Келюс еле успел отскочить – рама с треском распахнулась, в окне показалась оскаленная морда. Передние лапы зверя зацепились за раму, и он повис, рыча и с ненавистью глядя на человека. Почти тут же послышался грохот: волк, стороживший на крыльце, со всего размаху бросился на рассохшиеся доски двери.

Николай медленно, словно во сне, поднял пистолет и наставил его на оскалившуюся морду. Волк вновь зарычал, палец надавил на спуск, но выстрела не последовало – оружие дало осечку. В ту же секунду волчья голова исчезла, зверь, не удержавшись, спрыгнул на землю. В дверь вновь ударили, но старые доски выдержали. Выглянув наружу, Келюс понял, что первый приступ отбит: волки отошли на прежнее место.

Пользуясь передышкой, Николай осмотрел пистолет. Оружие было в полном порядке, но Келюс вспомнил прошлогодний август. Тогда браунинг тоже дал осечку в тот момент, когда в дом вломились ярты Волкова…

Николай обошел избу. Лунный свет помог, и он быстро нашел то, что требовалось – старую, ржавую кочергу. Для четырех волков маловато, но по крайней мере один из них теперь имел шанс получить на полную катушку.

…Волки по-прежнему сидели на месте. Внезапно послышался странный звук, словно треснул древесный ствол. Серые гости вскочили, отбежали немного назад, вновь замерли, нетерпеливо оглядываясь. Странный треск повторился – и Николай понял, что тот, кого ждали, приближается.

Он ждал человека, но увидел силуэт, который принял вначале за еще одного волка. Но когда зверь подбежал ближе, Келюс убедился, в свой ошибке – со стороны опушки к дому неторопливо бежала большая собака, издалека похожая на волка, но глаза ее горели не желтым огнем, а красным пламенем. Когда она подбежала ближе, руку Николая пронзила боль. Он вспомнил – они уже встречались…

Лунин прицелился и нажал на спуск, но браунинг вновь дал осечку. Тогда он спрятал бесполезный пистолет и, взяв в руку кочергу, стал поближе к дверям. Собаки он не боялся, но вслед за черной тварью мог прийти ее хозяин. А Сиплого не остановит жалкая дверная задвижка.

Между тем, собака была уже совсем рядом. Волки встретили ее испуганным повизгиванием, окружили, принявшись тыкать серыми мордами в сторону дома. Черная тварь подняла к небу огромную уродливую голову и завыла. Келюс вздрогнул и сжал в руке железный прут – из глубины подступавшего к поляне леса, еще не близко, но уже и не очень далеко, что-то завыло в ответ. Вой ничуть не походил на собачий, скорее это был крик – но кричал не человек. Собака вновь завыла, послышался ответный вой, но уже совсем рядом, и вот на краю поляны возник черный силуэт. Лунин ждал знакомую фигуру в шляпе, но тут же понял, что это не Сиплый. Не Сиплый, не Китаец – кто-то огромный, почти квадратный, с круглой головой, сидевшей на самый плечах. Почему-то вспомнилась байка Фрола о гургунх-эре, что всем яртам хозяин… Но кто бы ни шел из ночного леса, стало ясно – Николаю с ним не справиться.

Страшная фигура неторопливо двинулась вперед. Келюс оглянулся, осматривая пустую избу в поисках чего-то более подходящего, чем кочерга, но вдруг до него донеслось легкое дуновение ночного ветра. И тут же наступила тишина. Николай взглянул в окно – поляна была пуста, ни волков, ни красноглазой собаки, ни того, что двигалось с опушки. Из леса донесся привычный крик ночной птицы, луна бесстрастно лила серебристый свет… Лунин отбросил в сторону кочергу, вытер руки, запачканные ржавчиной, и без сил опустился на лавку. Более всего хотелось отдохнуть, полежать, закрыв глаза, но в наступившей тишине внезапно послышались чьи-то быстрые шаги. Взглянув в окно, Лунин увидел два темных силуэта, приближавших к дому. Те, что шли сейчас через залитую лунным светом поляну, очень спешили. Келюс подумал о пистолете, но внезапно почувствовал страшную усталость и понял, что обороняться уже нет сил. К тому же гости не вызывали у него тревоги. Напротив, Николай почувствовал облегчение – жуткое одиночество кончилось.

Темные фигуры приближались. Келюс уже видел, что эти двое – молодые парни, несколькими годами моложе его самого. Они шли быстрой походкой опытных путешественников. Николай подумал о туристах, но его смутила странная одежда ночных гостей. Он не мог понять, в чем дело, и, лишь когда незнакомцы поднялись на скрипящее крыльцо, понял – эти двое были монахами. Удивиться он не успел – за дверью послышались тихие голоса. Один, низкий, немного хрипловатый, в чем-то убеждал другого, голос которого был тихий, почти детский. И вот в дверь постучали.

– Кто? – поинтересовался, Келюс, пытаясь говорить тоном человека, которого разбудили среди ночи.

– Не гневайся, хозяин, – ответил хрипловатый голос. – Странники мы, с дороги сбились.

– Какой дороги?

Николай хорошо помнил, что никаких дорог поблизости нет.

– В обитель возвертались, – ответил другой голос, совсем молодой, юношеский, – да в Княжий Бор завернули: там староста хворает. По темноте вышли и тропу спутали.

Келюс рассудил, что молодые монахи, вероятно из какого-нибудь восстанавливаемого монастыря, еще не освоились как следует со здешними лесами. Он представил, каково оказаться ночью в такой чаще, и посочувствовал путникам.

– Пусти, хозяин! – попросил хрипловатый голос, – нам бы только до утра подремать.

Николай решился и, спрятав пистолет, пошел к двери. В сенях было темно, и Келюс поспешил пригласить гостей в избу, залитую лунным светом.

– Мир тебе, хозяин, – степенно поздоровались молодые люди, снимая островерхие шапки и наугад крестясь в красный угол.

– Здравствуйте… – кивнул Лунин и не без колебания добавил: – отцы.

Монахи и в самом деле не походили на «отцов». Старшему, с хриплым голосом, едва исполнилось двадцать, второй был еще моложе. Тон Келюса не укрылся от гостей, поскольку старший недовольно покосился на него, а затем наставительно произнес:

– Сан, на нас возложенный, во всяком возрасте почтенен!

– Оставь, брат, – усмехнувшись, перебил младший, – гордыня сие. Да и не монахи мы еще, только послух приняли. Какие мы отцы?

– Да и я тут не хозяин, – заспешил Лунин. – Зашел переночевать..

– Все одно хозяин, – наставительно заметил старший, извлекая из мешка пару восковых свечей. В их неярком колеблющемся свете Келюс смог разглядеть лица ночных гостей. Они были действительно молоды, хоть под подбородком у каждого уже вилась небольшая бородка. Лица оказались настолько схожи, что Николай понял: младший, сказав старшему «брат», имел в виду не традиционное монашеское обращение, а нечто куда более простое – незнакомые монахи были родными братьями. Но если лицо старшего Келюс видел впервые, то молодой послушник ему явно кого-то напоминал.

– Вы, наверное, голодны, – заспешил Лунин, входя в роль хозяина. – Вот бином, у меня и хлеба нет! Правда, консервы… Отцы, вы консервы едите? Они рыбные.

– Благодарствуем, – кивнул младший, – да только нам и хлеба хватит. Добрые люди в Княжем Бору оделили. И тебе скибку оставим.

– Да я и не голоден… Тут вообще не до кулинарии.

Николай выглянул в окно. На поляне было пусто, и он облегченно вздохнул.

– Али разбойники пожаловали? – понял старший. – То-то, я гляжу, не в себе ты.

– Волки, – коротко ответил Лунин, не желая распространяться на эту тему.

– Волки? Да ведь лето ныне! А ты часом не перепутал?

– Волки – они разные бывают, брат, – тихо заметил младший, и Келюс вновь подумал, что молодой монах ему кого-то напоминает. Старший между тем покачал головой.

– Волки, говоришь? – повторил он, хмуро поглядев на Николая.

– Вы из какого монастыря? – поинтересовался Лунин, решив перевести разговор на менее скользкую тему.

– А ты у него спроси, – монах столь же хмуро взглянул на младшего брата. – То-то и оно! Иные многие покой вкушают, а этот… Да еще мудрствует!..

– Не мудрствую я, брат, – негромко, но твердо ответил младший. – Вот пусть нас хоть хозяин наш рассудит!

– Мирянин он! Что он в житии нашем разумеет?

– А мы? – вновь улыбнулся младший. – Давно ли из миру ушли?

– Ин ладно… – старший кивнул. – Тож рассуди, сыне! Решил он житие смиренное презреть и уйти, яко леший, в лес жить, среди медведей псалмы петь! Видано ли сие? Или он всех отцов обители нашей мудрей?

– Не мудрость сие, – горячо возразил младший. – Не достоин я обители. Один уйду! Вот ежели смогу…

– А что? – вмешался Келюс. – Прямо как Сергий! По-моему, ваше начальство, бином, должно таких, как вы, на доску почета вешать!

Монахи недоуменно переглянулись.

– А кто таков Сергий?

Лунин решил, что слухи о низком образовательном уровне духовенства не так уж несправедливы.

– Вы что, отцы, даже о Сергии не слыхали?

Подробно, словно беседуя с нерадивыми студентами, Николай пересказал некоторые эпизоды из жития Радонежского Святого. К его удивлению, монахи, особенно младший, слушали, словно и вправду ничего не знали о великом подвижнике. Младший брат совсем по-детски открыл рот и, только поймав укоризненный взгляд старшего, поспешил придать лицу серьезный вид.

– Вот так, – удовлетворенно заключил Келюс, преисполненный наследственной атеистической гордыни. – Я думал, у вас в семинарии чему-то учат!

– Неученые мы, – охотно согласился младший, – не сподобил Господь… Говоришь, Свет Фаворский видел? Дивно!

– Будет тебе, свет, – буркнул старший. – Ты и Часослов еле разбираешь…

– Куда уж мне, – молодой послушник вздохнул. – А все же уйду! Найду место некое на холме или на горке да скит поставлю. Раз сей Сергий смог, то и я возмогу. Таким, как он, не стану, конечно, зато душа спокойна будет…

– Ну вот и говори с ним! – заключил старший, поворачиваясь к Келюсу. – И отец игумен его увещевал, и я, и батюшка наш…

– Буду как Сергий, – упрямо прошептал младший. – Возмогу…

И тут Келюс понял, кого напоминает ему молодой паренек.

– А скажите-ка, отец, – обратился он к нему, с каждой секундой убеждаясь, что не ошибся. – У вас нет родственника-священника? Очень на вас похож, зовут Варфоломей Кириллович. Не знаете такого?

Братья вновь переглянулись.

– Может, дядя? – неуверенно предположил младший. – Слыхал я, сан он принял. Только не видели его давно. Как переселили нас…

– Точно! – перебил Келюс, – он говорил, что его семью выселили откуда-то из-под Ростова. А вы очень на него похожи!

– Видать, похож, – усмехнулся старший, на время забыв о своем плохом настроении. – Он ведь тоже Варфоломей. Батюшка говорил, что его в честь брата назвали. А я – Степан, стало быть…

– Ах, да, – смутился Келюс. – Не представился, извините… Николай Лунин. Я, вообще-то, в Столице живу…

– А что здесь оказался? – перебил Степан. – Али бежишь от кого?

– Болен я, – неохотно признался Лунин и поспешил уточнить. – Но я не заразный. В общем, решил здесь отлежаться.

– То-то, я гляжу, странный ты… – монах неодобрительно качнул головой.

– Оставь, брат, – усмехнулся Варфоломей. – Кто же из нас не странен?

Он подошел к Николаю и осторожно, не касаясь, провел по воздуху ладонями. Келюс почувствовал, что сердце забилось спокойнее, а ледяной холод, мучивший уже который день, отступил.

– Лекаря бы, – растерянно проговорил молодой послушник, – али знахаря какого…

Кажется, результаты краткого осмотра его изрядно расстроили.

– Ладно, – заявил Келюс, – были б вы, отцы, из медицинского!.. Давайте-ка ужинать. Консервы открыть?

Он достал из рюкзака пару банок сайры. Степан удивленно взял одну из них в руки, покрутил, показал младшему брату.

– Ишь, – заметил он, – диво заморское. Исхитрились!

– Я тоже консервы не люблю, – признался Лунин. – Только у меня больше, бином, и нет ничего.

– Не надо, Николай, – сказал Варфоломей, доставая из мешка половину хлебной буханки, – хлеб есть, и слава Богу. Водицы б только!

Келюс вспомнил, что воды он так и не набрал. К счастью, рядом с домом был колодец. Лунин поднял валявшиеся на полу пустые бутылки и вышел во двор. Минуту он осматривался, вглядываясь в темневшую неподалеку опушку, но, не заметив ничего опасного, направился к колодцу. Цепь уже успела заржаветь, да и ведро явно знало лучшие времена. Келюс с трудом сдвинул с места ворот, цепь нехотя загремела, но шли секунды, а всплеска не было. Наконец ведро глухо ударилось о что-то твердое. Николай повторил попытку, но с тем же успехом – воды в колодце не было.

Новость изрядно расстроила. Самому Келюсу пить не хотелось, но мысль, что он не сможет дать своим гостям даже воды, показалась невыносимой. Николай вернулся в избу, поставил на пол ненужные бутылки, прикидывая, где набрать воды в этом глухом лесу.

– Колодец высох, – сообщил он наконец.

– Вот жалость-то, – огорчился Варфоломей. – Знали бы, сами воды набрали. Тут ручей близко.

– Ну, не близко, – возразил Степан. – Однако же и вправду…

– Ручей? – вскинулся Келюс. – Где?

– Болен ты, – наставительно заметил старший. – Да и мест, видать, не знаешь. Я схожу.

– Ну уж нет!

Эта мелочь изрядно задела Николая. Похоже, отец Степан принимает за белоручку из Столицы, не способного даже воды принести!

– Я тут хозяин, как вы и сами, бином, изволили заметить. Где ручей?

– Влево, там тропинка, – кивнул младший, показав в дальний угол поляны. – Там прямо. Однако, Николай, ты и вправду болен. Хоть и не заразна хворь твоя…

Варфоломей не договорил, но по его тону Келюс понял, что молодой послушник догадался, чем именно болен Лунин.

– Да и по лесу шляются всякие. Волки опять же… Лучше мне сходить.

– Да, – согласился Николай, – волки… Нам двух бутылок хватит?

Братья переглянулись.

– Не бери скляницы сии, – посоветовал младший, – вот, возьми, как раз и довольно.

Он достал из мешка небольшой туесок с плотно подогнанной крышкой. Приглядевшись, Николай понял, что тот сделан из бересты.

– Антиквариат! – констатировал он, – почти Хохлома, бином. А не прольется?

Монахи только улыбнулись. Келюс накинул куртку и приладил кобуру с пистолетом, рассудив, что в лесу браунинг может и не отказать. Монахи, не говоря ни слова, смотрели на его сборы.

– Ты, Николай, вот что, – внезапно заметил Варфоломей, – воду бери там, где часовня стоит. Да и сам из туеска выпей.

– Да я пить не хочу, – пожал плечами Лунин.

– Выпей! – повторил младший, и Келюсу почудилось, что он слышит голос Варфоломея Кирилловича.

– Ну выпью, ладно, – согласился он. – Волшебная эта береста что ли?

Братья рассмеялись.

– Да какая волшебная! – махнул рукой Варфоломей. – Сам я сей туесок сработал. Береза – древо доброе, от нее вода сладкой становится… И не бери оружие, брат, не понадобится тебе оно.

Келюс задумался. Пистолет вел себя странно, но идти совсем безоружным как-то не хотелось. Он нерешительно выглянул в окно.

– Не тронут тебя, – твердо, совсем по-взрослому проговорил Варфоломей. – Только не бойся, воин Николай!

– Как… как вы меня назвали? – поразился Келюс.

– Так воин и есть, – поддержал брата Степан. – Вон, диво заморское поцепил – любо смотреть. Али не так?

– Может, с тобой пойти? – предложил Варфоломей, и в голосе его мелькнуло беспокойство. Келюс вспомнил, что может ждать его в лесу, но тут же устыдил себя – молодой паренек в рясе не должен платить по его счетам.

– Ну, отцы! – как можно искреннее усмехнулся он, снимая кобуру, – будто на войну снаряжаете. Да я мигом!

– Иди с Богом! – не поддержав шутки, строго произнес Варфоломей и, подняв худую юношескую руку, благословил Лунина.

На поляне было тихо, и Келюс быстро успокоился. Тропинку он нашел сразу – узкую, зато хорошо протоптанную. Лунин подивился, кто мог ходить по ней в такой глуши, и нырнул под глухую сень деревьев.

Его охватила тьма. Высокие кроны рассеяли лунный свет, и только редкие отблески прорывались сквозь густую листву. Тишина казалось странной – затихли ночные птицы, даже листья перестали перешептываться. Николай ускорил шаг, надеясь побыстрее добраться до ручья. Тропинка внезапно свернула, Келюс приблизился к повороту, но вдруг заметил, что из-за угла на тропинку падает тень. Николай остановился, замер. Тень шевельнулась…

«Не бойся!» – вспомнились так часто слышанные слова.

– А я и не боюсь, – вздохнул Лунин.

Тень шевельнулась, из-за угла неторопливо вышел волк. Никогда Николай не видел зверя так близко. Желтые глаза светились торжеством, пасть скалилась, волк взглянул Келюсу прямо в лицо и зарычал. Послышалось ответное рычание, и на тропинку вышел второй зверь.

Лунин понял – не убежать. Догонят, собьют с ног…

– А ну, кыш, сволочи! – гаркнул он, шагнув вперед. – Фрола тут нет, он бы вас благословил!..

Волки вновь зарычали, на этот раз зло и тревожно, но внезапно расступились. Келюс подумал, что звери могут броситься сзади, но пересилив себя, спокойно зашагал дальше. Тянуло оглянуться, но Николай заставил себя смотреть прямо.

Пройдя метров двадцать, Лунин, на секунду остановившись, прислушался. Сзади было тихо, за ним никто не бежал.

«На испуг берут, – понял он. – Нет, врете!»

Он хотел присвистнуть для пущего форсу, но внезапно замер. Посреди тропинки клубилось что-то белое, похожее на легкий туман. Повеяло холодом, белое облако густело, темнело, приобретая очертания человеческой фигуры.

– Ну, и кто ты? – не выдержал Николай.

– Я!..

Белый туман пропал, а на его месте возникла фигура, чем-то напоминавшая человека, но все же иная, жуткая, застывшая в страной неестественной позе. Отблески лунного света упали на оскаленный череп, сквозь почерневшие лохмотья белели ребра, руки, лишенные давно истлевших мускулов, бессильно повисли по бокам.

– Ты все-таки испугался…

– Ясное дело, испугался, – озлился Николай. – Устроили тут анатомичку, ширмачи паскудные!

В пустых глазницах плеснул красный огонь.

– Это не страх, Лунин! Страх еще впереди. Но даже там, куда ты попадешь, есть разница между князем и холопом.

– А-а! – понял Келюс. – Со свиданьицем, бином! Классовый подход применяете, товарищ майор?

Страшный оскал затуманился. На Николая смотрело лицо Волкова:

– За все надо платить, Лунин. И за мою смерть – тоже…

Посиневшие губы не двигались, голос, глухой, нечеловеческий, шел откуда-то издалека.

– Твоих друзей ждет смерть. Они умрут, и ты не сможешь их спасти. Я уже говорил, моя смерть не принесет тебе радости. Знаешь, Лунин, много столетий я хотел узнать, что ждет там таких, как мы. Теперь я узнал. Скоро и узнаешь и ты.

– Все? – заставил себя усмехнуться Келюс. – Тогда отправляйся, откуда пришел. Будь проклят, нелюдь!

– Кого ты проклинаешь? Меня – или себя?

Лицо призрака затуманилось, дрогнуло. Николай шагнул вперед – и все исчезло, только еле заметное белое облачко клубилось над тропинкой. Келюс, резко выдохнув воздух, вытер со лба холодный пот.

Тропинка вела все дальше, но вот деревья расступились, впереди блеснула под луной ровная гладь небольшой речки. Он был у цели. Николай подошел к самой опушке, когда сзади донесся тихий, но отчетливый голос:

– Постой! Почему они хотят твоей смерти? Ведь ты такой, же, как они!

Кто бы ни спрашивал, над ответом пришлось подумать. Николай обернулся к темной кромке леса.

– Я не такой. И не буду, ясно? Можешь им так и передать!

Тихий вздох пронесся между кронами.

– А ты кто? – осмелел Николай.

– Я был здесь всегда, – прошелестело в ответ. – Сегодня они не тронут тебя: на твоей груди – знак дхаров.

Келюс вспомнил о странном рисунке и невольно провел ладонью по рубашке.

– А ты знал дхаров?

– Я знал всех. Прощай!..

Часовню Келюс увидел сразу. Она стояла на самом берегу, невысокая, деревянная, с резным шатром. Николай удивился, подумав, кому понадобилось строить часовню в такой глуши и тут только понял, насколько хочется пить. Аккуратно, стараясь не взболтнуть тину, он набрал полный туесок и жадно припал губами к берестяным краям. Он пил глоток за глотком, чувствуя, как исчезает усталость, как теплеет скованное льдом тело. Хотелось посидеть несколько минут у воды, но Николай вспомнил, что его ждут, поэтому поспешил вновь набрать берестяной сосуд и плотно закрыть крышку.

Дорога назад показалась очень короткой. Лес был спокоен и тих, лишь слышались крики ночных птиц и шелестели густые кроны. Николай взбежал на крыльцо, толкнул дверь и остановился. В комнате, освещенной лунным светом, было пусто, ночные гости исчезли, только на столе лежала краюха хлеба. Лунин вышел на крыльцо, но никого не увидел. Молодые монахи пропали, словно и они были лишь предутренним сном.

Николай еще немного посидел в пустой у окна, а затем, почувствовав страшную усталость, собрал рассыпавшиеся по полу еловые ветки и, упав на них, мгновенно заснул.

Разбудил его голод. Келюс вскочил, протер глаза, и, наскоро умывшись, принялся открывать консервы. Такого голода он не чувствовал уже давно, а потому с азартом принялся за сайру в масле. Вода из туеска показалась действительно сладкой, и Николай с сожалением подумал, что не сможет отдать молодому послушнику эту диковинную вещь.

Только проглотив две банки консервов и чуть ли не половину хлебной краюхи, Келюс сообразил, что завтракает впервые за много дней. Он выглянул в окно на залитую утренним светом поляну и понял, что больше не боится солнечных лучей. Холод исчез, даже раненая рука успокоилась, словно и не было страшного укуса.

Николай выбежал на поляну и поспешил через залитый солнцем веселый утренний лес к речке. Уже набирая воду, он почувствовал: что-то не так. Келюс оглянулся – часовни не было. Он пробежался вдоль реки, но от виденного ночью не осталось даже следа, разве что на месте часовни трава росла гуще, и торчали несколько метелок крапивы. Николаю приходилось бывать в археологических экспедициях, и он знал, что крапива растет там, где когда-то стояли дома – сотни лет, даже если от зданий не остается и памяти.

Лунин постоял у тихо журчащей речушки, умылся ледяной водой, улыбнулся яркому июльскому солнцу и пошел обратно в пустую избу собирать вещи.

Глава 10. Сердце Дхаров

Фрол проснулся, недоуменно поглядел на неяркое солнце, уже успевшее встать над густыми еловыми кронами, привстал и тут же понял, что он не один. Рядом стояли чернобородый Рох, Асх Шендерович, а чуть подальше, за их спинами, – рыжий Серж.

…Дхар так и не вернулся в поселок. Побродив в лесу, он решил переночевать среди деревьев, благо плащ, взятый у лейтенанта-участкового, был при нем…

– А-а, – Фрол помотал головой, отгоняя сон, – доброе утро, мужики! Эннах!

– Эннах, гэгхэн! – неожиданно серьезно ответил Асх, склонив голову в коротком поклоне. Остальные молча последовали его примеру.

– Ну, мужики! – взмолился Фроат, сразу же вспомнив вчерашнее. – Хватит, елы! Ну какой я к бесу князь?

– Вы законный князь дхаров, Фрол Афанасьевич. Собрание подтвердило ваши права как потомка Фроата Мхага…

– От имени Собрания мы приносим свои извинения, – добавил Рох, отчего-то по-русски. – Мой отец не имел права допрашивать вас, Фроат-гэгхэн. Владыке Вечноживущему никто не задает вопросов. Его должны просто узнать, как узнали вас.

Дхар встал, с силой провел ладонью по лицу и вновь с тоской поглядел на небо. Больше всего ему в этот миг захотелось оказаться где-нибудь за тысячу километров от этого леса.

– Фрол Афанасьевич, – внезапно улыбнулся Шендерович. – Ну, считайте, что вас избрали бригадиром. Кто-то ведь должен восстановить Дхори-Арх, а вам это как раз по специальности.

Чернобородый Рох неодобрительно покосился на бывшего правозащитника. Сравнение ему определенно не понравилось.

– По специальности… – обреченно вздохнул Фрол, почему-то вспомнив разговор с генералом Тургулом. – Устроили эту… наследственную монархию, елы! Ладно, поглядим. Умыться бы!..

Умыться удалось в ближайшем ручье. По дороге в поселок Фрол не без трепета ожидал встретить толпу любопытных, но возле дома старого Вара было пусто. Асх, уловив его взгляд, пояснил, что новый кна-гэгхэн, избранный вчера Собранием, уже отдал распоряжения, и народ занят подготовкой к выходу из леса.

– Постой-постой! – сообразил Фрол, – этот новый… уж не ты ли?

– Пока вы меня не утвердили, еще нет, – с некоторым вызовом заметил Шендерович, – но надо сказать, что меня избрали почти единогласно. Правда, я был единственным кандидатом, что, конечно, не очень демократично…

Позавтракав, Фрол, Асх и Рох вместе с упорно хранившим молчание Сержем собрались в доме, где жил старый Вар. Старик тоже присоединился к ним, и по его спокойному лицу было невозможно понять, как отреагировал он на свое неожиданное смещение. Все расселись за столом, причем пока Фрол нерешительно топтался у табурета, на котором вчера сидел Вар, все остальные тоже упорно не желали садиться. Наконец, странная церемония завершилась, и воцарилось молчание. Фрол нерешительно поглядел на старика, тот чуть заметно улыбнулся:

– Эд-эрх, Фроат! Мы знаем, что случившееся для вас неожиданно, но мы не выбираем своей судьбы. Потомку Фроата Мхага суждено стать гэгхэном. Как старший среди дхаров поздравляю вас!

– Ну, спасибо, – вздохнул Фрол. – Хоть скажите, чего мне делать?

– Сначала – кадровые вопросы, Фрол Афанасьевич, – развел руками Шендерович. – Как и всегда.

– Тебя, что ли утвердить? – вновь догадался дхар. – Ну, раз выбрали, утверждаю.

Асх встал и поклонился.

– Ну, чего ты? – совсем смутился Фрол. – А еще, елы, диссидент! Ну, давай излагай, какие там у тебя еще кадровые?

– Благодарю, гэгхэн, – вновь кивнул Шендерович. – Я тут кое-что тут набросал…

Он достал старую записную книжку, перелистал несколько страниц.

– Вот… Предлагаю, для начала, создать Совет при гэгхэне. Исторический прецедент имеется, такой Совет был когда-то при Фроате Мхаге. Так сказать, с законосовещательными правами…

– Политбюро, что ли? – покосился на него Фрол.

Асха слегка передернуло.

– Фрол Афанасьевич, я все понимаю, я ведь и сам демократ. Но сейчас такое время…

– Ну как, единогласно? – поинтересовался дхар, взглянув на сидящих за столом. – Аплодировать будем?

– Совет нужен, – неторопливо проговорил Вар, – он и вправду был когда-то при гэгхэне…

Остальные молча кивнули.

– Насчет, так сказать, состава, – продолжал Асх. – Прежде всего, это здесь присутствующие. Вы, гэгхэн, естественно, председатель. Затем думаю включить еще двоих. Одну кандидатуру предложит товарищ… То есть, извините, эд-эрх Вар, а вторую я…

– А я чего? – поинтересовался дхар, смутно вспоминая слышанное в школе о принципах конституционной монархии.

– Вы гэгхэн, – не особо уверенно ответил Асх. – По традиции, каждое ваше слово – закон…

– Значит, елы, закон? Ну так вот что! Прежде чем пятилетку разрабатывать начнем, я… Как это правильно будет? Указываю?

– Повелеваю, – без тени насмешки подсказал Вар.

– Повелеваю… – Фрол помолчал. – Все дхары: серые, белые и черные – с этого дня становятся равными. Никаких там, елы, традиций! Понятно? И чтобы никто не смел называть другого «чугом»!..

– Воля ваша, гэгхэн, – пожал плечами Асх, – я сам за демократию, даже пострадал при застое… Но как отреагирует на это эмиграция? Мы нарушим старый закон…

– Закон? – удивился Фроат. – А я его, елы, отменяю. Теперь ясно?

Все, кроме Сержа, выглядели несколько озабоченными. Рыжий, напротив, весь сиял.

– Дальше, – продолжал Фрол. – Все оружие, что есть в лесу, сдать на хранение эд-эрху Вару и без разрешения никому не выдавать. Это тоже, елы, понятно?

Все вновь не стали спорить, но Серж был на этот раз явно расстроен.

– Ну, а теперь давай, эд-эрх Асх, – предложил Фрол, – чего там у тебя в пятилетнем плане?

Шендерович вновь встал, правда, на этот раз записная книжка осталась невостребованной.

– Вчера на Собрании, – начал он, – было принято решение о немедленном восстановлении Дхори Арха. Я, правда, предлагал начать с выдвижения политических требований оккупационным властям, но воля, так сказать, народа…

– Дхори Арх… – Фроату вспомнились слова Варфоломея Кирилловича. – Ну, если решили… А насчет политических требований ты, эд-эрх Асх, не спеши, а то, знаешь, революция – революцией…

– Конечно, конечно, – подтвердил Шендерович не без грусти, – тактика политической борьбы, понимаю. Восстановление Дхори Арха станет символом. А через некоторое время… У меня уже разработан подробный план. Прежде всего мы должны организовать необходимое информационное обеспечение. Начать следует с западных средств массовой информации…

– Постой-ка, – прервал его Фрол, – как там по закону? Я могу закрыть Совет? Ну, елы, прервать заседание?

– Да, – несколько растерялся Асх, – конечно, гэгхэн.

– Ну так вот. Заседать пока не будем, успеем еще. А сейчас я хочу поговорить с эд-эрх Варом и эд-эрх Асхом…

Через минуту в комнате остались только Фрол, хозяин дома и Шендерович.

– Вот что, мужики, – помолчав немного, заговорил дхар, – вы тут теперь главные. Ты, Александр, к тому же, человек ученый. Хочу вам рассказать…

И он, стараясь говорить как можно понятнее и яснее, поведал о предсказании Варфоломея Кирилловича. Фролу было неловко, он был уверен, что видавший жизнь Вар и начитавшийся книг Шендерович попросту посмеются. Однако его выслушали очень внимательно.

– Гэгхэн… Фрол Афанасьевич… – задумался Асх. – Знаете, я атеист, даже в приметы, честно говоря, не верю. Но к этому предупреждению следует отнестись серьезно. Если вам грозит опасность, мы сможем обеспечить охрану…

– Погоди, – прервал его Вар, – мы тут не советчики, Фроат, решать тебе. Но ты знаешь, без Дхори Арха дхарский никогда не воскреснет…

– Дхори Арх – символ, – вставил Шендерович.

– Нет, – покачал головой Вар. – Дхори Арх не только символ. Он – наша сила. Дхори Арх спасал дхаров в самые страшные дни, но только гэгхэн властен над ним, и только потомок Фроата сумеет его восстановить. Конечно, Александр прав, мы будем тебя охранять, но решать все равно тебе. Понимаешь, Фроат, без тебя мы останемся маленькой горсткой беглецов, даже если мосхоты… русские позволят нам выйти из леса. Что мы сможем сделать? Восстановить несколько деревень на старых пепелищах? Дхары не станут нас слушать, если не поверят, что эннор-гэгхэн с нами и Сердце дхаров снова бьется…

Фрол молчал, понимая, что старый Вар прав.

– Ты думаешь, Фроат, достоин ли ты такого титула, имеешь ли право разделить давнюю славы наших князей? На твоем месте я бы тоже сомневался. Но узнать об этом можно только одним путем. Высокое Небо рассудило, так, что от тебя, а не от другого, зависит судьба народа.

– Значит, решили, – Фрол резко выдохнул воздух и встал, – завтра сходим на разведку, поглядим, чего там нужно. Я все-таки, елы, строитель, как-нибудь уж…

– Да все в порядке будет, Фрол Афанасьевич! – загорячился Асх. – У нас же все есть! Инструменты, взрывчатка, даже грузовик. Мы же готовились…

Ладонь Вара предостерегающе легла на его плечо, и новый кна-гэгхэн послушно умолк.

Весь следующий день Фроат бродил по лесу, не обращая внимания на суету в поселке. Серж пригнал откуда-то новенький военный грузовик с сорванными номерами, остальные готовили инструменты, Вар, запершись в доме, изучал какие-то древние рукописи. Фрола же беспокоило совсем иное. Он понимал, что поставить на место камни древнего святилища будет несложно, но от него ждали не только этого. Гэгхэн должен вызвать древнюю силу, таившуюся в Дхори Архе. И не просто вызвать, но и сокрушить легендарного Сумх-гэгхэна, от которого Фрола отделяли почти пять столетий. Но чтобы лишить князя Семена смертоносных «молний», следовало прервать работу Первого канала в Институте Тернема. А для этого существовал лишь один способ – уничтожить скантр, тот самый, что светил живым пламенем в глубине катакомб. Как говорил Келюс, обрубить щупальце. Очевидно, у хозяев скантра нет в запасе такого же устройства, поэтому таинственное Око Силы потеряет связь со Столицей на месяцы, а то и на годы. Правда, оставался еще какой-то Филиал в Крыму…

Фрол слыхал от деда, что дхарские князья с помощью Теплого Камня сокрушали самых могучих врагов, но что могли сделать два кольца каменных глыб? Дхар вспомнил Варфоломея Кирилловича, как-то называвшего его мудрым, и горько усмехнулся. Келюс на его месте обязательно что-нибудь бы сообразил, даже шкодливый Мик, учившийся в Бауманке, разобрался бы быстрее!

Фрол долго стоял у громадной глыбы на поляне, но черный камень был холоден и мертв. Если бы не странный знак, он ничем не отличался бы от обыкновенных валунов, которые в незапамятные годы занес в северные леса наступавший от берегов холодного океана ледник.

Вечером Фроат вернулся в лагерь и первым делом зашел к старому Вару, поделившись с ним своими сомнениями. Тот, ничуть не удившись, положил на стол потемневший от времени свиток. Дхар взял его в руки и невольно удивился: это оказалась не бумага и даже не береста, а толстый пергамент, на котором выцветшими за долгие годы чернилами был нарисован какой-то план, издалека напоминающий неровное колесо. Фрол всмотрелся и понял – неведомый ему чертежник изобразил два круга камней, внутри которых находился еще один, синий.

Это был план Дхори Арха. Фрол быстро понял несложную конструкцию святилища. Возле каждого камня имелся особый знак, подобный тому, который был выбит на уже виденной им глыбе. Итак, порядок камней становился ясен. В сопроводительном тексте, который Вар поспешил перевести, были указаны расстояния в шагах, а также диаметр внешнего и внутреннего кругов. Наконец Фрол обратил внимание на плохо сохранившийся рисунок в верхнем углу свитка – маленький кружок и нечто, напоминающее кисть человеческой руки.

– Не знаю, что это, – заметил Вар. – Тут была подпись, но от нее уцелело лишь несколько букв. Я долго пытался понять, но так и не смог. Здесь три строчки, по-моему, в первой сказано: «Ур Монху»…

– Сила Луны, – перевел Фрол. – Луна, которая имеет силу? Елы, да это же полнолуние!

Старик кивнул.

– Да, мне тоже так кажется. А вот дальше… «Ур гаху-рман»…

– Сила руки и птицы? – удивился Фроат. – А дальше? Там только две буквы уцелело.

– Три, – поправил Вар, – слово «Аку», а перед ним, наверное, тоже стояло «ур». «Ур аку».

– Сила меча, – повторил Фрол. – Ур Монху, ур гаху-рман, ур аку… Сила Луны, Сила руки и птицы, Сила меча… Вот елы, накрутили предки!

На следующее утро отряд разведчиков был готов к выступлению. Шли налегке, все необходимые вещи, включая инструмент, вез грузовик. За рулем сидел гордый Серж, потративший накануне полдня, чтобы разминировать участок просеки. Правда, автомата у него на этот раз не было – приказ Фроата действовал.

Фрол шел вместе с остальными. Он пытался затеряться где-то посередине, но быстро заметил, что все тут же пристраивались за его спиной. Пришлось идти первым. Рядом с ним шли Рох и Асх, следя за тем, чтобы отряд не сбился с пути и не угодил в ловушку, предназначенную для незваных гостей. У опушки отряд остановился. Впервые за много лет дхары покидали лес открыто, при ярком свете дня. Фрол понимал, что от него ждут каких-то слов, но ничего подходящего в голову не приходило, и он просто махнул рукой и первым шагнул на просеку.

Лес был по-прежнему пуст и безлюден. Перевалив седловину, они вышли на неровный каменистый склон. Отряд сделал лишь первые шаги вниз, в долину, когда откуда-то справа послышался отдаленный собачий лай. Фрол вспомнил – за невысоким холмом находился лагерь призраков.

…Все в лесу знали о таинственном лагере, где живут лишь голоса «Мэгху Вагри» – злых духов, но, услышав лай, разведчики поневоле ускорили шаг. С лиц исчезли улыбки. Здесь начиналась земля врагов, тут по-прежнему были души тех, кто уничтожил Дхори Арх…

Не доходя до лагерной ограды, отряд повернул направо. Там, в полукилометре от дороги, на уступе невысокого горного хребта находилась небольшая ровная площадка. Она была пуста, если не считать редких кустов с краю и ровной нетронутой травы. Ничто не напоминало о том, что именно здесь стояли когда-то камни Дхори Арха.

Фрол, бегло оглядевших и просмотрев старый план, понял, что работы предстоит немало. В поселке среди прочего добра нашелся компас, и разобраться с прежним расположением камней не составляло особого труда. Но до этого было еще далеко. Фроат прошелся по площадке, велев выкосить траву и срубить кустарник. Между тем, подъехал грузовик, и дхары принялись выгружать инструмент. Фрол не стал ждать и, оставив старшим Роха, зашагал вниз – туда, где темнели полуразрушенные бараки.

При его приближении звуки, доносившиеся из-за серой ограды, постепенно стихали. Фрол уже не удивлялся – невидимых зэков загоняли в бараки, а охрана сдерживала готовых залаять собак. Он уже готов был войти в один из широких проемов в развалившейся ограде, но передумал, вспомнив слова майора о порядке, существующем даже в аду. Да и перспектива снова оказаться среди застывших в молчании призраков совсем не радовала, поэтому дхар повернул к воротам.

Ворота были по-прежнему открыты, их полусорванные створки, казалось, вот-вот упадут на землю, а за ними виднелось море высокой травы, над которой летали белые бабочки. Фрол хотел окликнуть невидимого часового, но так и не решился и принялся ждать. Минуты три было тихо, и дхару начало казаться, что в лагере и в самом деле пусто, но вдруг где-то совсем рядом он уловил сдавленное покашливание.

– Че, простудился, служба? – поинтересовался Фрол, прикидывая, где может стоять часовой. – Чего молчишь?

– Он действует по уставу, товарищ Соломатин, – ответил знакомый голос. – Здравствуйте!

– Здорово, майор, – вздохнул Фроат. – Вот, елы, никак не привыкну!

– Признаться, я тоже… Вы, я вижу, не один. Это, как я понимаю, ваши друзья?

– Ага, – охотно согласился дхар. – Враги народа, елы, и их потомки. Кулацко-байская банда, стало быть.

Пустота долго молчала – очевидно начальнику лагеря требовалось время, чтобы переварить «кулацко-байскую банду».

– Вы хотите восстановить ваше святилище? – наконец, поинтересовался он. – А у вас имеется соответствующее разрешение правительства?

– Камни, – Фрол отвернулся. – Там было два ряда камней. Просто гранитные и черные – базальтовые.

– Мы свалили их неподалеку, метрах в сорока за площадкой, в ложбине. Думали использовать для фундамента… Но… Товарищ Соломатин, что будет с нами? Среди осужденных ходят странные слухи. Я, как атеист и член партии…

– Вот и скучайте тут, елы, если атеист! – не выдержал дхар. – А невинно репрессированным товарищам передайте, что слухи такие имеются. Если Дхори Арх будет восстановлен, с вас снимется проклятие, а куда уж после попадете, сами увидите.

– Я хотел вам сказать… – нерешительно кашлянул Евдокимов. – Когда мы выкапывали камни, то нашли несколько могил. Неподалеку – метрах в двадцати. Мы сложили все кости в одну яму, она справа от площадки, сверху положили небольшой валун, вы найдете…

– Вот кой-кого бы тоже… в одну яму да камнем придавить! – не оборачиваясь, бросил Фрол.

– Товарищ Соломатин, понимаю ваши чувства, но мы выполняли приказ. Я даже звонил в Сыктывкар по поводу этих камней, мне сказали, что объект не представляет культурно-исторической ценности! Вы сейчас живете в другое время…

– Ага, – вновь согласился дхар, – другое, это верно. Не скучно столько лет зэков охранять, начальник? Вот елы, я думал, привидения только по кладбищам ходят да пацанов пугают!

– Вам не понять, – помолчав, негромко отозвался голос. – Меня поставила сюда партия. Я был лишь простым ее бойцом…

Фрол ничего не ответил и, повернувшись, пошел обратно. В спину ударил собачий лай, а следом – многоголосый вой. Голоса неслись отовсюду, из разрушенных бараков, из-за ограды и даже, как показалось дхару, из-под земли.

Когда Фрол вернулся, работа на площадке кипела. Дхары косили траву и рубили кусты, Рох время от времени отдавал короткие распоряжения, а задумчивый Асх рассматривал пергамент, который незадолго до этого дал ему дхар. Фрол коротко рассказал о том, что удалось узнать. Мрачные взгляды, устремленные в сторону лагеря, говорили лучше любых слов – ничто, даже полувековое проклятие, не могло заставить дхаров простить тех, кто разрушил Дхори Арх. Фролу даже показалось, будто его слова о том, что души врагов могут наконец, обрести покой, понравились далеко не всем.

Через час площадка была очищена. Чуть в стороне был действительно найден небольшой покатый валун, лежавший на квадрате едва заметно просевшей земли. Фроат приказал не трогать это место. Он не знал, какие обряды нужны для того, чтобы кости дхарских богатырей, потревоженные много лет назад, вновь упокоились в священной земле.

Фрол обошел площадку, внимательно осматривая обнажившуюся землю. Как он и думал, места, где когда-то стояли камни, можно было заметить сразу – грунт просел, и расположение глыб сразу стало понятным. Ложбину тоже нашли быстро. Она заросла кустарником и деревьями, сквозь которые были заметны местами прикрытые высокой травой неровные бока гигантских темных камней.

Серж, съездив в поселок, вернулся с подмогой – двумя десятками крепких парней. С ними прибыл и старый Вар. Грузовик привез с собой палатки и запас еды – у склона горы решили разбить временный лагерь. После ужина Фроат собрал прямо на очищенной площадке совет, предложив трудиться по сменам, чтобы не останавливать работ на лесных огородах. По его расчетам, в этом случае Дхори Арх удастся восстановить за две недели. Все согласились, но старый Вар неодобрительно покачал головой.

– Надо спешить, гэгхэн, – пояснил он. – Полнолуние – через шесть дней, это главное полнолуние года. Нам надо успеть. Вспомните: «Сила Луны».

– Но, товарищ Вар! – вмешался Асх, – даже если соберутся все мужчины, мы не справимся. Камни – по несколько тонн. Был бы кран…

В ответ послышался дружный смех. Фрол понял – дхарам не нужна современная техника.

Наутро он первым взял лопату и направился к ближайшему углублению в земле, где когда-то стоял камень. Оглянувшись, Фрол увидел, что дхары стоят сзади, ожидая его слов. Но ораторствовать Фроат был не любил, а посему расстегнул ворот рубашки, неожиданно для самого себя перекрестился и вонзил лопату в затвердевшую за долгие годы землю. Через минуту десятки лопат выбрасывали серый грунт наружу. Фрол копал быстро, не глядя по сторонам и не замечая взглядов, которые то и дело бросали на него соплеменники.

Ямы закончили к вечеру. Настал час заняться самым трудным – камнями.

На следующий день Фрол, вновь не сказав ни слова, сбросил куртку, снял сапоги и неторопливо направился к ложбине. Он не оборачивался, но слышал за собой шаги своих товарищей: на работу, как в давние годы в бой, дхары шли молча. У самого края ложбины к Фроата догнали Асх и старый Вар.

– Фрол Афанасьевич, – нерешительно проговорил Шендерович, – вы бы не таскали эти каменюки!..

– Ты первым начал работу, Фроат, – добавил Вар, – так и должен был поступить эннор-гэгхэн. Но здесь мы справимся без тебя. Это опасно…

– Точно, – кивнул Фрол, – особенно если технику безопасности нарушать. У меня на участке с этим всегда строго. Так откуда начнем?

Он расстегнул рубашку, закрыл глаза, протянул руки вперед и хотел хмыкнуть, но услыхал низкий рык. Открыв глаза, он увидел огромные, покрытые темной густой шерстью лапы. Рядом с ним уже стояло десятка два дхаров, принявших Истинный Лик. Асх, которому такое было недоступно, казался по сравнению с ними пигмеем. Фроат хотел подбодрить растерянного Шендеровича, но вместо слов послышался рев, и Асх испуганно отшатнулся. Фроат махнул когтистой лапой и шагнул вперед. Остальные уже вырывали с корнями вросшие за долгие годы деревья, а кое-кто пытался расшатать вросшую в землю глыбу.

Даже Истинный Лик помог не сразу. Много времени ушло на расчистку ложбины. Переплетенные корни мешали работе, на кустах росли такие колючки, так что даже толстая шкура чувствовала уколы. Фрол неторопливо расшатывал ближайший камень, думая о том, как теперь общаться с соплеменниками. То, что говорить он не сможет, дхар понял уже давно.

– Гэгхэн, не спеши, – услыхал он чей-то голос и удивленно замер. Слова доносились не со стороны, а сами собой возникали в мозгу. Фроат оглянулся и увидел заросшего шерстью гиганта. Это был Анх, его троюродный брат. Фрол и сам не понял, каким образом он сумел узнать его в этом облике, но быстро убедился, что может распознать и всех остальных. А затем он услыхал голоса – дхары переговаривались, но не вслух, а мысленно.

– Давай вместе, Фроат-гэгхэн, – предложил Анх, и они вдвоем принялись раскачивать гранитную глыбу.

– Ну надо же! – растерянно подумал Фроат. – Это, как его… телепатия, что ли?

– Мы называем это «гэлло-дхэн» – голос племени, – пояснил Анх. – Так говорили когда-то все дхары.

Фроат почесал острыми когтями затылок и навалился на камень. Вскоре первая глыба была освобожден от земли, и десяток дхаров стал неторопливо катить черную громаду наверх. Гигантская глыба неторопливо ползла по склону. Наконец камень перевалили через гребень.

– Сизифов труд! – «услыхал» внезапно Фроат. Оглянувшись, он вновь удивился. Рядом стоял Асх.

– Ну уж нет, – не согласился дхар. – Мне про этого Сизифа еще в школе рассказывали. У него, елы, хуже получалось! А ты что, Александр, тоже можешь это… Гэлло-дхэн?

– К сожалению, только это, – Шендерович развел руками. – Меня Вар научил. Вот если б Истинный Лик! Конечно, это в какой-то мере пережиток старины…

– Это уж точно! – махнул лапой Фроат и направился вниз, где его ждала следующая глыба.

Камни оказались практически неповрежденными, и на каждом был хорошо различим замысловатый знак, отмеченный на плане. Глыбы сразу же подкатывали к заранее заготовленным ямам. Асх, держа в руках старый пергамент, указывал нужное место, сразу напомнив Фролу неопытного регулировщика на перекрестке. Остальные, не занятые тасканием камней, засыпали ямы землей. Некоторые глыбы перекашивало, и дхарам, которые приняли Истинный Лик, приходилось долго их выравнивать.

Вечером, когда все вновь приобрели привычный вид и устало черпали деревянными ложками похлебку, к Фроату подошел неугомонный Асх.

– Ну че, начальник, – подмигнул ему Фрол. – Ругать будешь? Так ведь без магарыча, елы, вкалываем!

– Опять вы глумитесь! – обиженно заметил Шендерович.

– Чего я делаю? – Фроат отложил ложку.

– Глумитесь, – повторил Асх, – издеваетесь.

– Это регулярно, – согласился дхар, вновь принимаясь за похлебку. – Не надо было, елы, монархию устанавливать. А еще демократ!

– В Англии тоже монархия, – вздохнул Шендерович. – Наверное, у меня просто нет чувства юмора… Тут такое дело, Фрол Афанасьевич. Мы пересчитали камни, всего их двадцать. Завтра мы привезем двадцать первый, тот, что у нас в лесу. Но должен быть еще один. Кажется, его называют Синий Камень, Ирга-Арх.

Фроат кивнул. Если верить легендам, без Ирга-Арха остальные камни – просто диковинный памятник старины.

– Вот, елы, – расстроился он, – и вправду. Где же его искать-то?

На следующий день работа пошла быстрее. Дхары уже наловчились, и глыбы одна за другой ползли вверх по склону, чтобы занять свои места в одном из кругов Дхори Арха. Камни вырастали словно из-под земли. Теперь площадка уже не выглядела пустынной и заброшенной, все заметнее становились два гигантских кольца: внешнее – темно-розовое, гранитное, и черное, словно облитое смолой – внутреннее. Фрол, то и дело лично проверявший установку камней, обратил внимание, что в их верхней части, имеются глубокие пазы – в давние годы вертикально стоящие глыбы были перекрыты плоскими каменными плитами. Когда он рассказал об этом Вару и Асху, то старик, задумавшись, сказал, что слыхал об этом, но Дхори Арх был частично разрушен еще при Сумх-гэгхэне и с тех пор полностью не восстанавливался. Асх же заметил, что в этом случае Сердце Дхаров очень напоминает знаменитый Стоунхэдж. Фроат не слышал о таинственном памятнике британской старины, и Асх принялся рассказывать о дольменах и менгирах, а затем, хлопнув себя по лбу, заявил, что, вероятно, главная загадка Стоунхэджа состоит как раз в том, что он выстроен их соплеменниками, жившими в Британии и предложил в ближайшее же время попытаться установить контакт с дхарами Соединенного Королевства.

Еще день ушел на завершение работ. Все камни, включая привезенный из лесу, были установлены на местах. Правда, отсутствие строительного опыта сказалось: некоторые глыбы оказались закопанными на неодинаковую глубину, а часть, несмотря на все старания Фроата, накренилась. Весь следующий день пришлось исправлять огрехи. Тем временем те, кто не был занят установкой камней, насыпали над ямой, куда был сброшен прах дхарских витязей, большой курган. По указаниям Вара, вокруг кургана было выложено каменное кольцо, а сверху сделана небольшая площадка. На ней предстояло провести поминальную тризну, а затем установить памятник. К концу дня Фроат, Вар и Асх обошли воссозданное святилище, придирчиво рассматривая каждый камень. Заодно старик рассказал Фролу о смысле двух колец. Во время священнодействия члены племени имели право стоять в промежутке между первым и вторым каменными кругами, гости, прибывшие на торжество, могли находиться только снаружи, а в центре, у Синего Камня стоял гэгхэн. Даже дхармэ, жрецы Дхори Арха, могли находиться лишь во втором ряду камней, между базальтовыми глыбами, и оттуда в случае необходимости давать князю советы. Приходить к Ирга-Арху во время обряда запрещалось под страхом смерти.

Теперь центр святилища пустовал. Тут под наблюдением Вара, помнившего разрушенное святилище, строилось возвышение из небольших камней – место для пропавшего Синего Камня.

…Фроату, изрядно уставшему за день, не спалось. До полнолуния оставались всего сутки, а святилище так и не было закончено. Не выдержав, он спустился в ложбину. Вдалеке лаяли собаки, и Фроат, обернувшись, увидел яркий свет прожекторов над лагерем.

В ложбине, уже перекопанной не один раз, было тихо. Фрол еще раз прошелся по рыхлой земле, прикидывая, куда мог деться пропавший камень. Те, кто ломал святилище, могли взять его с собой или попросту разбить, но майор Евдокимов уверял, что все глыбы скатили вниз с холма…

Луна стояла высоко, и вся ложбина, а также пустой каменистый склон были залиты ровным белесым светом. Фрол прикрыл глаза, почему-то вспомнив катакомбы Столицы. Там было куда темнее, но он шел на ощупь, чувствуя след яртов. Дхар даже видел его – холодный, сине-белый, обжигающий. Он видел холод. Но Дхори Арх звали Теплым Камнем. Значит, Ирга-Арх…

Фрол закрыл глаза и протянув ладони вперед, но под веками было черно и пусто. Тогда он выбрался из ложбины и огляделся. Вокруг все заросло густой травой, а дальше расстилался пустой склон. Трава росла ровно, но вдруг Фролу показалось, что в одном месте травяная поверхность словно ныряет вниз. Еще ни на что не надеясь, просто из привычки доводить любое дело до конца, дхар подошел ближе и вновь протянул ладони. И тут же кожу обожгло, а под веками вспыхнул оранжевый огонь. Фрол ойкнул, взмахнул руками, сбрасывая липкий жар, а затем, сев поблизости, закрыл глаза. Под веками плавали яркие пятна, но вот они исчезли, и Фроату показалось, что земля стала прозрачной, а в глубине засветился синеватый кристалл неправильной формы, немного похожий на грубо отесанный топорами пень. Свет шел изнутри, сразу же напомнив дхару что-то уже виденное. Он задумался и тут же вспомнил – скантр Тернема! Только цвет его был не синий, а бело-желтый. Фроат всмотрелся и вдруг заметил, что на верхней поверхности Синего Камня находится надпись. Буквы, похожие на те, что были в дхарской летописи, шли странной спиралью. Рядом с надписью было углубление странной формы, чем-то напоминающее отпечаток ладони.

Дхар открыл глаза. В лицо ударил лунный свет, перед ним была лишь высокая трава, казавшаяся в лучах ночного светила белой.

Фроат неторопливо возвращался в лагерь, обдумывая виденное. Ему могло просто почудиться, но если все же нет… Ладонь, отпечатанная в камне была левой, значит, те, кто стоял у Ирга-Арха, клали в углубление левую руку. Фрол совершенно не разбирался в магии, но прикинул, что будь Дхори Арх обычным механизмом, там могла находиться кнопка «пуск». Итак, левая ладонь включает «установку»… А правая? Фрол вспомнил, как диктовал Виктору Ухтомскому эпос о Ранхае. Там были строчки, которые он так и не смог объяснить любопытному поручику. Ранхай спросил совета у волшебника Рхаса, а тот посоветовал:

Ухтомский, выслушав перевод, с ходу предложил русский вариант:

Итак, птица. Ур гаху-рман – Сила руки и птицы… Левая рука должна лежать в углублении Ирга-Арха, а правая… Ур аку! Меч! В правой должен быть меч! Черный меч, если верить легенде о Ранхае. Но ни Рох, ни старый Вар, ничего не говорили о мече…

Наутро Фроат подозвал к себе Роха, велев ему взять десяток дхаров и внимательно осмотреть все вокруг ложбины, а также заглянуть в увиденное им ночью углубление. Затем он подошел к Вару. Старик собирался обратно в лес: хозяйство, оставленное на женщин и детей, требовало присмотра. Фроат, попросив его на минуту задержаться, спросил о мече. Тот удивился, и дхар уточнил, что речь идет о Черном мече. Старик взглянув на него как-то странно, а затем предложил съездить в лес вместе.

Всю дорогу Вар молчал и только в лесу, когда они вдвоем шагали по узенькой тропинке, поинтересовался, откуда и что именно знает Фрол о Черном мече. Фроат сослался на «Песнь о Ранхае», рассказав заодно об отпечатке ладони на камне. Вар долго молчал, затем покачал головой.

– Я виноват перед тобою, гэгхэн. Я говорил людям о тебе, а сам не верил до конца. И теперь мне стыдно… Никто, кроме меня, не помнил о следе ладони Фроата Мхага и о Черном мече! Ты узнал сам, без меня, гэгхэн. Я думал рассказать об этом позже, когда найдем Ирга-Арх…

Они дошли до поселка, но не стали там задерживаться, и старик повел Фрола куда-то вглубь леса. Они шли по узким тропам, то и дело обходя спрятанные в ветвях деревьев самострелы. Наконец они добрались до поляны, на противоположном конце которой росла огромная ель. Вар подошел к дереву и, нагнувшись, отбросил толстый слой старых иголок, устилавший землю. Обнажилась крышка большого деревянного люка.

– Подними ее, гэгхэн, – велел он и на всякий случай оглянулся.

Фроат, откинув крышку, покачал головой. Открылся темный погреб, в котором стояли несколько больших старых сундуков, обитых полосами темной меди.

– Ты, наверное, догадался, что это? – тихо сказал Вар.

– Ну не золото же! – удивился Фроат.

– Скажем так, не только, – улыбнулся старик. – Все, что осталось от наших сокровищ. Я – последний хранитель достояния племени. Теперь ты понимаешь, откуда у нас оружие, грузовик и другие вещи. Но я тратил мало. Это понадобится нам сейчас, когда мы вышли из лесу. Теперь об этом знаешь и ты. А меч… Сейчас увидишь.

Он спустился в погреб, открыл один из сундуков и достал оттуда что-то завернутое в темную ткань.

– Вот… Разверни!

Фроат снял толстое старое полотно, из-под которого виднелось что-то темное. Ткань упала на землю, и руках у дхара оказался длинный меч в потрескавшихся кожаных ножнах с рукоятью, отделанной пожелтевшей резной костью. Фрол осторожно вынул клинок из ножен и присвистнул: лезвие было черное. Он потрогал пальцем металл и понял, что меч изготовлен не из железа.

– Надо же! Бронза, но с какими-то добавками. Вот, елы, начудили!

– Это и есть Черный меч, – кивнул Вар, – он принадлежал Фроату Мхагу. Не знаю, из чего он сделан, но металл крепче железа и не ржавеет. Попробуй!

Фрол никогда не держал в руках не то что меча, но даже спортивной рапиры. Подумав и вспомнив кое-что виденное в кино, он подбросил вверх ткань, неловко взмахнул мечом – клинок прошел сквозь материю, словно через паутину.

– И чего с ним делать? – поинтересовался дхар, аккуратно вкладывая меч в ножны.

– Он твой, – строго заметил старик. – Это меч гэгхэна.

– Это понятно, – вздохнул Фрол, вспомнив слова Асха о пережитках старины. – Так не людей же им, елы, пластать! А ежели чего, я лучше автомат возьму…

– Он не для боя. Меч брали только в дни новолуния, когда гэгхэн совершал обряд у Синего Камня.

Фроат взвесил меч в руке.

– Чего же выходит, эд-эрх Вар? Силы руки и сила птицы – это значит, я должен положить руку в углубление, чтобы камень меня вроде как опознал… А птица откуда? То есть, елы, почему?

– Не знаю, – покачал головой старик. – Говорили, что гэгхэн мог взлететь и поразить врага Черным мечом. Но это сказка, во время обряда князья не отходили от Синего Камня ни на шаг.

Меч Фрол нес в руке. Вначале дхар хотел подвесить его к поясу, но пояса не нашлось, кроме того он представил себя с мечом у бедра и решил, что в таком виде его засмеют.

Возле Дхори Арха его ждала целая толпа. Увидев Фрола все смолкли и начали переглядываться.

– Эннор-гэгхэн, – донеслось до него, – эннор-гэгхэн!..

От собственного титула Фролу стало кисло, и он решил было провести разъяснительную работу о преимуществах республиканского строя, но тут толпа расступилась, и дхар понял. На земле лежал камень, виденный им ночью. Только он не светился, а был черен – но чернота отливала синевой.

Все молчали. Фроат, подойдя поближе, заметил на верхней поверхности камня витую надпись и глубокий отпечаток ладони. Он удовлетворенно вздохнул – что бы ни случилось, Синий Камень найден.

– Мы увидели его сразу, – заговорил наконец Рох, – он был в той самой яме, гэгхэн. Его лишь чуть засыпало землей…

Фроат хотел рассказать, как было дело, но понял, что в этом случае его окончательно примут за кудесника. Поэтому дхар произнес нечто неопределенно-ободряющее, заметив, что камень нужно поставить на место. Он хотел сам взяться за дело, но Рох мягко, но твердо отстранил его, и несколько десятков рук покатили камень к центру Дхори Арха. Через некоторое время к Фролу подошел Асх.

– Мы… мы установили его, Фрол Афанасьевич, – произнес он несколько неуверенно. – Они… Мы теперь поняли, что вы действительно эннор-гэгхэн. Мы ведь искали Ирга-Арх три дня…

– Искали – вот и нашли! – усмехнулся Фрол. – А с гэгхэном этим… Ты же атеист! Ну, почувствовал я его. Он же теплый, то есть не он, а его это… поле. Про экстрасенсов слыхал?

– Я слыхал про экстрасенсов, Фрол Афанасьевич, только… Вчера я лично осматривал эту яму. Камня там не было!

– Да? – почему-то не удивился Фроат. – Такой я, видать, шутник. Нашел ночью камень да и закопал. Для пущего авторитету.

– Вы все шутите, Фрол Афанасьевич, – поморщился Шендерович. – Вы не могли его закопать, и поднять тоже не смогли бы. Не в этом дело. Сверху была трава, там не копали уже много лет. Можно подумать, что камень вроде как всплыл!

– И что? – невозмутимым тоном отреагировал дхар.

– Как что?! Фрол Афанасьевич, будем серьезны! Мы же с вами современные люди, а ваши… наши соплеменники всю жизнь прожили в лесу, им только шамана с бубном не хватает!..

Фрол пожал плечами:

– Раз не хватает, так бери бубен и действуй!

Шендерович отвернулся и обиженно засопел.

– Ты мне другое скажи, – продолжал Фроат, – раз мы с тобой, елы, современные. Что это за камень? Может, там внутри что-то есть, механизм какой-нибудь? Говорят, с его помощью летать можно.

– Летать? – поразился Асх. – Ну знаете, левитация – это больше для цирка. А камень самый обыкновенный. Я, правда, не геолог, но такие уже видел. Нечто вроде порфира или нефрита… Я осматривал его и уверен, что внутри ничего нет – камень сплошной. Но вы не объяснили мне…

– Да я и сам точно не знаю, – всерьез задумался дхар. – По теплу, думаю, и нашел.

– Тут что-то не так, – мотнул головой Шендерович, – вы что-то скрываете или вас просто обманывают. Как я понял, готовится какой-то обряд, чуть ли не камлание. Но ведь это же смешно – с помощью древнего обряда воздействовать на предмет, находящийся в нескольких тысячах километров! Совершенно напрасная трата времени! На вашем месте я бы не стал участвовать ни в чем подобном. Пока ваш авторитет высок, но представьте, что будет…

Дальше слушать Фрол не стал. Отмахнувшись от разгорячившегося демократа он поднялся по склону, добрался до ближайших деревьев и лег прямо на усыпанную хвоей землю. На душе скребли кошки. Фрол понимал, что говорливый Асх прав. Более того, дхар не представлял, что будет, когда наступит час положить ладонь на Синий Камень. Он вспомнил о Келюсе, которому так и не смог помочь и только вздохнул. Все шло не так. Здесь, в дхарском лесу, нужен не он, а кто-то другой, куда более толковый и образованный. Угораздило же его попасть к соплеменникам именно в Гхелов день! Да, Шендерович прав – в него, Соломатина, верят, но тем страшнее будет разочарование. Ведь он не Фроат Мхаг!

Фрол представил, как он стоит возле Синего Камня с древним мечом в руке и в который раз почувствовал себя самозванцем. Конечно, можно отказаться. Его считают гэгхэном, а гэгхэн вправе поступить по-своему. Ведь Фрол не собирался никем править, а тем более творить чудеса! Вот уж точно, шаман с бубном!

– Ну хоть бы посоветовал кто! – с отчаянием вздохнул Фроат. – Ну, чего, елы, делать?

– Не бойся, воин Фроат, – почудился ему знакомый голос. Дхар даже обернулся, но вокруг было пусто.

– Эх, Варфоломей Кирилыч! – Фрол вновь оглянулся, словно надеясь увидеть старика где-нибудь рядом. – Не бояться! А если ничего не умеешь, не знаешь, а тебя, елы, чуть ли не пророком считают?

– Не бойся, – вновь донесся до него голос старика, – не бойся, князь Фрол!..

Фроат только вздохнул. Князь! Вот уж почудилось!

Между тем, начинало темнеть. Над разрушенными бараками смутно светились еле заметные лучи прожекторов, над дальним лесом поднималась луна, по земле полз вечерний холод. Фрол почувствовал, что замерз. Он встал, отряхнул прилипшие к рубашке иголки, посмотрел на часы и побрел обратно.

У Дхори Арха кипела работа. Из леса вернулся старый Вар и отдавал последние распоряжения. Дхары раскладывали большой костер, на высоком дереве, выросшем неподалеку от временного лагеря, была повешена большая лошадиная шкура, еще одна лежала с другой стороны лагеря на нескольких специально принесенных камнях. Фрол хотел расспросить Вара о смысле этих жутковатых приготовлений, но затем решил ни во что не вмешиваться.

Старик подошел к нему сам и протянул какой-то тяжелый сверток. Фрол, уже ничему не удивляясь, развернул его и обнаружил нечто тяжелое, тихо звенящая стальными кольцами. Кольчуга… Вар пояснил, что таков обычай – гэгхэны всегда надевали доспех перед тем, как идти к Дхори Арху. Тут уж дхар не выдержал и запротестовал, не желая самому себе казаться пугалом. Меч – еще ладно…

Когда солнце опустилось за горы, в небо взлетели языки пламени – это разгорался костер. Фрол вновь взглянул на часы и понял, что времен для размышлений уже не осталось – близилась полночь.

Глава 11. Черный меч

Возле костра собрались почти все, кто жил в дхарском лесу. Фрол заметил черные платки женщин и даже несколько притихших детей, жмущихся поближе к родителям. Издалека то и дело доносился собачий лай – лагерь призраков, залитый белым светом прожекторов, жил своей страшной непонятной жизнью. И над всем этим светила огромная, неправдоподобно яркая Луна.

– Пора, – тихо сказал Вар. Фрол кивнул и оглянулся, понимая, что отступать поздно. Дхары смотрели на него, молча, в спокойном ожидании, в тишине слышался лишь треск сгоравших в огне сучьев. Вар поднял руку. Молчаливый насупленный Лхаст, поклонившись, подал Фроату Черный меч. Его ножны уже успели приторочить к широкому офицерскому ремню. Фрол застегнул пряжку и, чуть подумав, поклонился. Над толпой пронеслось: «Эннах, гэгхэн!» – и все вновь стихло. Дхар вздохнул и не спеша направился через внешнее кольцо, мимо гранитных глыб, к центру Дхори Арха. За спиной осталось второе кольцо из черных базальтов, Фрол оказался в центральном круге. Сзади послышался негромкий шум – дхары шли за ним, чтобы согласно обычаю занять место между гранитным и базальтовым глыбами.

В центре, на возвышении из небольших, наскоро пригнанных серых камней стоял Ирга-Арх. В лунном свете он вновь показался не синим, а черным, таким же, как глыба базальта. Фроат поднялся на каменное возвышение и взглянул на часы. До полуночи оставалось две минуты. Лунный свет заливал Дхори Арх, дхары, стоявшие за базальтовым кольцом, походили на черные тени. Фроат взглянул на равнодушную бесстрастную Луну, прикинул, не перекреститься ли на всякий случай, но раздумал и вложил левую руку в углубление Ирга-Арха.

В первый миг он ничего не почувствовал, только свет Луны стал как будто ярче и плотнее, проникая жгучим холодным огнем даже через кожу. Фроат успел подумать, что на этом все и кончится, но внезапно Ирга-Арх дрогнул. От неожиданности дхар едва не отдернул руку. Твердая холодная поверхность вибрировала, дрожала, становясь с каждой секундой теплее. Вспыхнул огонек, как будто под толстым слоем синего стекла, зажглась маленькая электрическая лампочка…

Синий Камень признал потомка гэгхэнов.

…Огонь внутри камня становился все заметнее, разливаясь вширь, словно под твердью пульсировала теплая светящаяся жидкость. Синие волны переливались, то и дело вспыхивая маленькими белыми искрами. Фроат вновь подумал, что уже видел нечто подобное – так переливалось живое пламя внутри Скантра Тернема. Теперь от камня шло ровное спокойное тепло, синее пятно ширилось, переливы живого огня завораживали, не давая оторвать взгляд.

Стоять было не очень удобно. Фроат попробовал, не отнимая руки, немного повернуться и внезапно замер – площадка у Синего Камня, еще минуту назад пустая, наполнилась людьми. Дхару почудилось, что лунный свет скользнул по неровной стали старинных доспехов, отразился от высоких островерхих шлемов. Те, что пришли, стояли молча, глядя прямо на Фроата. Он почему-то не удивился, лишь обратив внимание, что все остальные, собравшиеся за первым кольцом, тоже смотрят на него, не замечая нежданных гостей. Вероятно, их мог заметить только тот, чья рука лежала на поверхности Синего Камня. И Фроат вновь принял это, как должное.

– Эннах! – произнес он мысленно, надеясь, что его услышат.

– Энна, гэгхэн!

Гости подняли вверх руки в старинном дхарском приветствии.

Фроат хотел спросить кто пришел к нему, но так и не решился. Ближе всего к Синему Камню стоял высокий широкоплечий человек в сверкающей кольчуге, украшенной большим круглым зерцалом. На голове его был шлем, с плеч свисал плащ, из-под которого виднелись ножны длинного меча. Лицо гостя внезапно напомнило Фроату старые отцовские фотографии, только глаза незнакомца смотрели неулыбчиво и строго, да под подбородком виднелась небольшая светлая бородка.

– Эннах, – беззвучно шевельнул губами дхар. – Вы тут, поди главный?

Тот, кто был похож на отца внезапно улыбнулся:

– Нет, Урхотаг. Главный здесь ты, мы лишь пришли почтить эннор-гэгхэна. Когда-то я построил то, что ты возродил…

– Вы… Фроат Мхаг? – поразился Фрол. – Значит, все это правда? Тогда скажите, что мне нужно делать? Я ведь…

– Ты и сам все знаешь, Урхотаг!

Только сейчас Фрол вспомнил значение этого слова. «Урхотаг» – «Восстановитель».

– Мы, твои предки, гэгхэны народа дхарского, будем рядом. Час настал!

И в ту же секунду пространство возле Ирга-Арха опустело, витязи в блестящих кольчугах исчезли, только под луной чуть заметно колыхались едва различимые тени. Фроату стало ясно, почему никому не разрешалось заходить в центр Дхори Арха, пока гэгхэн стоял у Синего Камня…

Он взглянул на Ирга-Арх и увидел, что вместо глыбы под его рукой пульсирует светящийся ярко-синим цветом кристалл. Напряжение в теле исчезло, оно стало легким и сильным. Фроат глубоко вздохнул, почувствовав, что готов к чему-то. Но к чему? На мгновение он растерялся, но затем вспомнил то, что написано на старом пергаменте: Ур-Монху, ур гаху-рман, ур аку…

– Сила луны, сила руки и птицы, сила меча, – повторил он по-русски…

Полнолуние наступило, его рука лежит на Синем Камне. Значит, сила птицы… «Сан Ранхай-о схому рмани…» Ты, Ранхай, взлети, как птица!..

И в ту же секунду Фрол почувствовал, что его ноги отрываются от земли и он уже не стоит, а парит в воздухе, залитый бешеным светом Луны. Дхори Арх, светящийся Синий Камень, молчаливая толпа – все осталось внизу. Дхар вдруг понял, что перестал вдыхать воздух, но тут же сообразил, что это уже не требуется. Холодный ночной ветер заполнил невесомое тело и готов был нести его в любую даль. Свет Луны внезапно стал теплым и плотным, казалось, лучи ночного светила затвердели, и по этим узким светящимся тропинкам можно идти вверх, до самого лунного диска.

Фроат глянул вниз, увидел синее пятно Ирга-Арха, и вдруг заметил, что рядом с камнем кто-то стоит. Он удивился и только потом понял – у Ирга-Арха, положив левую руку в углубление, был он сам. Дхар попытался взглянуть на себя-другого, взлетевшего в небо, и увидел, что его тело светится, словно сотканное из лунных лучей. Но Черный меч – Бхата Ак – по-прежнему оттягивал пояс, и, потрогав его рукой, Фрол ощутил вес неведомого металла.

Он приказал себе подняться выше, и освещенный луною Дхори Арх исчез, превратившись в маленькое, еле заметное пятнышко посреди огромного, неразличимого с высоты пространства. Но страха не было, напротив, пришла уверенность и неведомое прежде ощущение силы.

– Сила птицы! – усмехнулся Фрол, – этак и в космос можно залететь! Где это я?

Он взглянул вниз, но почти ничего не увидел. Только всмотревшись, дхар различил внизу темное неровное пространство – покинутую им землю. Черные пятна леса, ломаная линия близких предгорий… Где-то в неимоверной дали мелькнула крохотная синяя искорка, и Фрол понял, что видит свет Ирга-Арха.

– Я должен найти скантр, – проговорил он вслух, – значит нужно в Столицу… Эх, компаса не взял!

Он нерешительно оглянулся: вокруг плясали лунные блики, вдалеке темнела еле различимая земля, и вдруг под ним засветилась небольшая теплая звездочка. Удивленный Фроат заставил себя спуститься и вскоре увидел, как звездочка вырастает, распадается на разноцветные огоньки. Послышался негромкий привычный гул, и дхар невольно усмехнулся. Самолет! Высоко же его занесло!..

На миг стало страшно, потянуло вниз, к покинутой земле, но Фрол пересилил себя, заставив думать. Итак, «сила руки и птицы» повиновалась ему. Оставался Черный меч, по-прежнему оттягивавший пояс. Меч – и скантр, светящий кристалл, служивший его врагам.

Найти Столицу было не так просто. Фрол, ориентируясь по видневшимся внизу горам, попытался определить направление. Город находился где-то на юго-западе, и до него, как хорошо помнил Фроат, была не одна тысяча километров. Можно было спуститься ниже, найти русло Печоры и, следуя по ее течению, добраться до железной дороги, а магистраль сама привела бы к цели, но дхар не спешил. Те, кто охраняет Институт Тернема, могли предусмотреть и такое. Добраться до скантра, даже в виде серебристого призрака, будет не так просто. Он видел себя, а значит, его увидят и другие. Спускаться опасно, Ранхай-гэгхэн мог мчаться, словно птица, на мосхотов, но его не поджидали застывшие в круглосуточном дежурстве экстрасенсы, и у врагов не было светящегося рукотворного чуда, способного поставить несокрушимый заслон. Черный Меч, память давно минувших веков, будет бессилен.

Фроат вновь поглядел вниз, на исчезнувшую во тьме землю. Да, птице едва ли удастся достигнуть Института Тернема. Но те, кто способен остановить птицу, не смогут задержать падающий с небес метеор! Он немного подумал, по привычке глубоко вздохнул, хотя совсем не нуждался в воздухе, и с чудовищной скоростью помчался вверх, прямо к зениту, где нестерпимым блеском сиял лунный диск.

Он летел долго, стараясь не смотреть вниз. Лунный свет притягивал, хотелось мчаться без остановки, бесконечно, пока сияние ночного светила будет указывать дорогу. Фроат был свободен, свободнее птицы, свободнее человека за штурвалом сверхвысотного истребителя. Казалось, он уже порвал связь с надоевшей землей, став частью иного мира, наполненного черной пустотой и залитого лучами серебристого светила…

…Его остановила боль. В висках стучала кровь, горло сжало невидимым обручем, под веками взрывались разноцветные звезды. Фроат понял, что подошел к невидимой границе, за которой сила Дхори Арха уже не действовала. Дхар отвел глаза от Луны, казавшейся отсюда огромной и страшной, и взглянул вниз. То, что он увидел, поразило. Тьма пропала, и в чудовищной дали проступили смутные контуры, сразу напомнившие что-то давно виденное. Черные пятна морей, узкие, извилистые линии рек, неровные горные хребты… Под ним лежала огромная, слегка закруглявшаяся по краям поверхность – ожившая географическая карта. То, что было раньше страничкой атласа, теперь расстилалось внизу – громадное, темное, с маленькими еле заметными светящимися огоньками городов. Его страна…

Фрол невольно рассмеялся. Зрелище было нереальным, каким-то ненастоящим. Дхар легко отыскал маленькое пятнышко почти в самом центре. Столица… На миг вернулся страх, но тут же пропал. Фроат вжал голову в плечи, прижал руки к бедрам, придерживая ножны, в которых покоился Бхата Ак, и падающей звездой помчался вниз, где ждала его земля.

…Потемнело. Лунный свет исчез, перед глазами была лишь темная неровная твердь. Фрол несся вниз, стараясь не терять из виду с каждой минутой увеличивающееся пятнышко – светящийся контур Столицы. Оно росло, а затем внезапно распалось на тысячи маленьких огоньков, разбегавшихся по темному пространству. Вскоре светящееся зарево заняло весь горизонт, и Фрол задержал падение. Он у цели – перед ним лежала Столица, и среди миллионов огней надо было отыскать единственный, живой и переливающийся, свет скантра…

Фроат вспомнил, в какой части города находится Теплый Стан и заскользил на юг, растерянно поглядывая на огни громадного города, похожие друг на друга, словно близнецы. Можно было спуститься ниже, в гущу улиц, но Фрол не был уверен, что не заблудится среди гигантского муравейника Столицы. Кроме того, внезапно понял дхар, скантр мог быть и не в Институте. Значит, требовалось что-то иное. Дхар начал вспоминать скантр – узкий цилиндр, сжатый металлическими кольцами, белое с золотистым отливом свечение, переливающееся внутри кристалла, теплое изучение, ощутимое почти физически. Фрол закрыл глаза, попытавшись восстановить в памяти ощущение легкого покалывания в пальцах. Он на забыл скантр – значит и светящийся кристалл его помнит! Мысль показалась странной, но дхар уже не сомневался. Скантр где-то близко, где-то рядом, надо только почувствовать…

…Под веками вспыхнул маленький трепещущий огонек, пальцы словно коснулись пламени, сердце дрогнуло от присутствия незримой силы. Есть! Фрол осторожно, стараясь не потерять возникшую слабую связь, стал двигаться в направлении сигнала. Он не открывал глаз, чтобы не помешал свет, льющийся с земли. Медленно-медленно огонек под веками рос, пальцы уже сводило дрожью, и сердце стало биться в такт мощному пульсирующему излучению. Теперь сбиться с дороги было невозможно, и Фроат посмотрел вниз.

Он удивился – огней стало значительно меньше, словно город внезапно пропал. К горизонту ползло неровное пятно леса. «Значит, все-таки Теплый Стан», – подумал Фрол и почему вспомнил, что Дхори Арх называют еще «Арвэ Арх» – «Теплый Камень». В давние годы, когда на земле еще не было асхаров – людей, там, где теперь раскинулись кварталы Столицы, жили дхары. И не дальняя ли память о предках – Теплый Стан? Случайно ли мудрец Тернем именно на этом месте построил свой таинственный Институт? Увы, даже во времена Фроата Мхага и Гхела Храброго мудрецы-дхармэ ничего не помнили о тех забытых временах.

Теперь Фроат мог двигаться с открытыми глазами. Он чувствовал скантр, и неведомая сила с каждой секундой все больше наполняла его. Фрол даже испугался, что мощь скантра вот-вот покорит волю, остановит, притянет к себе, чтобы сделать вечным пленником… Впереди показалась высокая, залитая светом прожекторов ограда, сразу же напомнившая Фролу лагерь призраков. В глазах замелькали яркие огни, сердце забилось в бешеном ритме. Фроат спустился ниже и увидел несколько огромных зданий, окруженных двумя рядами бетонных стен. Дхар прикрыл глаза, и сразу же веки обожгло – скантр был где-то рядом, Фроат вновь поглядел вниз, пытаясь почувствовать точку, откуда исходит сила, и наконец заметил большой пятиэтажный корпус, стоящий в некотором отдалении от остальных зданий. На крыше дома располагалась огромная параболическая антенна, а рядом возносилась к небу решетчатая вышка, на вершине которой горела красная лампа. Фроат уже не сомневался – скантр, загадочный объект «Ядро», здесь.

Он не спешил. Теперь, когда цель рядом, можно было минуту-другую понаблюдать. Большинство окон в корпусе были темны, лишь внизу, у входа, где дежурила охрана, горел свет. Но окна светились и выше, там, очевидно, находились лаборатории, обслуживавшие оба Канала. Дхар хотел ринуться вниз, прямо сквозь крышу, но вновь остановился. Его заинтересовала антенна. Даже отсюда он чувствовал присутствие огромной энергии. Фроат прикрыл глаза, попытавшись настроить внутреннее зрение, помогавшее ему видеть холодный след яртов.

…Вначале под веками плыли радужные круги – сильная энергия мешала сосредоточиться, но затем глаза понемногу привыкли, и Фрол, словно воочию, увидел горящие бело-желтым огнем силуэты антенны и решетчатой вышки. Вдруг что-то сверкнуло, и прямо перед собой дхар разглядел прямую, как стрела, небесную реку. Ее конец терялся где-то за горизонтом, оттуда, из неизвестной дали, по воздушному руслу тек наполненный могучей энергией поток. Течение казалось мерным и неспешным, иногда от него отрывались огненные всплески и тут же гасли в окружающей тьме. Свет был ярко-белым, но порой по течению пробегали еле заметные волны, и единый поток распадался на разноцветные радужные струи.

Река вливалась прямо в чашу антенны, пропадая в ней. Фрол решил, что она идет туда, где находился скантр, но присмотревшись, понял, что поток имеет продолжение. От верхушки решетчатой башни, там, где горела красная лампа, начиналась новая река. Даже не река – несколько сильных и ровных струй расходились в разных направлениях, но цвет их был уже не белым, а темно-бордовым, словно смешанным с кровью. Бесконечные потоки продолжали свой путь, и Фрол начал смутно понимать, что он видит. Издалека, откуда-то с юго-востока, неведомое Око Силы посылало свою мощь в Столицу. Эту энергию, перехваченную чашей антенны, преломлял скантр, направляя ее туда, куда желали ее хозяева. С верхушки решетчатой вышки она неслась над страной. Здесь, в Теплом Стане, на древней дхарской земле, билось сердце того, кого называли товарищем Вечным.

Фроат успел вновь пожалеть, что тогда, в подземелье, они не смогли уберечь скантр – и вдруг почувствовал резкий удар. Что-то задело его, обожгло, отбросило в сторону. Дхар не успел еще ничего сообразить, как новый удар толкнул его вниз, прямо на ровную поверхность крыши. Он собрал все силы, заставив себя свечой подняться выше, пока ярко освещенный двор Института не превратился в маленькую горящую точку. Но и здесь, на огромной высоте, Фрол не чувствовал себя в безопасности. Рядом с ним что-то сверкнуло, и совсем близко, чуть не задев руку, по темному небу промчался сгусток темного багрового пламени.

Фроат сделал резкий вираж, затем вновь спикировал вниз. Поблизости промчался еще один темно-багровый след – били с вершины решетчатой башни. Да, охрана Института была готова ко всему, и Фроат понял, какой силе бросает вызов. Времени терять было нельзя, и он вновь попытался настроиться на скантр. Удалось не сразу, что-то мешало, словно невидимая, но плотная завеса начала затягивать пространство над Теплым Станом. Наконец Фрол почувствовал слабый всплеск знакомого тепла. Он прижал рукой ножны Черного меча, закусил губы и рухнул вниз, прямо на светящийся огонек. Перед глазами мелькнула вспышка, что-то опалило лицо, но невидимая завеса уже осталась позади, в пальцах вновь закололи иголочки, свет перед глазами вырос в ровное горячее пламя, и Фрол, открывая глаз, успел заметить мелькнувшие плиты крыши. Сразу же стало темно, и он понял, что находится внутри здания.

Впрочем, свет был не нужен. Скантр находился рядом, сбиться с дороги было невозможно. Перед глазами проносились темные пустые комнаты, серые плиты перекрытий, какие-то провода, решетчатые конструкции. В уши ворвался рев: гудела сигнализация, и Фрол услышал испуганные крики. Но вот перед глазами вновь блеснул свет, и дхар очутился в огромном зале. Гигантское помещение было освещено мощными лампами дневного света. Сирена по-прежнему ревела, из распахнутых дверей выбегали люди в пятнистой форме, но, не замечая Фрола, лишь растерянно метались из угла в угол. А в самом центре находилось нечто большое, неровное, сверкавшее белым металлом и стеклом. Подобравшись поближе, дхар понял, что конструкция напоминает большую сплюснутую с двух концов сферу, стоящую на решетчатой подставке, от которой в разные стороны змеились провода. Из самой сердцевины шел огромный красный кабель, исчезавший под полом. Ячеистая сфера, стоявшая на подставке, была прозрачной, словно стеклянной, а изнутри струился знакомый переливающийся свет. Скантр, казалось, висел в воздухе, не касаясь ячеистой поверхности, такой же, как и тогда, в подземелье, только свет, струившийся из кристалла, теперь был невыносимо ярок, словно в зале горело маленькое солнце. Лишь через несколько секунд Фрол сообразил, что скантр лежит на прозрачной подставке, от которой в глубину сферы идут десятки тонких разноцветных проводов.

Народу в зале прибавилось. Люди в форме уже не бегали, а выстроились вдоль стен, держа оружие наизготовку. Тут же находились несколько человек в белых халатах, которые о чем-то нервно переговаривались, бросая взгляды то на скантр, то на входную дверь. Фрола все еще не замечали. Он не спеша подобрался к самой сфере и встал на подставку. Скантр был теперь совсем рядом, и дхара окутало вязкое тепло, от которого занемели руки и пересохло горло. Внезапно дхар почувствовал, что кто-то на него смотрит. Он понимал, что каждая секунда на счету, но не удержался и посмотрел назад.

Возле входа в зал стоял человек в халате, но не белом, а черном. В руках он держал что-то светящееся, похожее на раскаленную металлическую трубку. Фрол не видел его лица, но ощущал тяжелый ненавидящий взгляд. Сомнений не было – этот, в черном халате, видел его. Светящаяся трубка вздрогнула, человек что-то крикнул, обращаясь к людям в пятнистой форме…

Фроат не стал больше ждать. Повернувшись лицом к ослепительно сияющему кристаллу, он выхватил из ножен Черный меч. Сзади ударила автоматная очередь, но Фроат, ничего не слыша, не отрывая глаз, глядел на переливающееся внутри скантра пламя. Скантр казался живым существом, другом, попавшим в плен, и Фроату в который раз захотелось спасти это маленькое чудо, но он понимал, что сделать это невозможно. Слишком многое зависело от того, сможет ли он погасить переливающееся в кристалле пламя.

– Прости, – тихо произнес дхар, словно скантр мог его услышать, и в ту же секунду Черный меч обрушился прямо между двумя металлическим кольцами, туда, где под полированной поверхностью бушевал бесшумный огонь. Руку пронзила боль, в глаза ударил фонтан пламени, послышался страшный нечеловеческий крик…

Несколько секунд Фроат стоял неподвижно, боясь пошевелиться. Рука, державшая меч, онемела, по телу пробегали волны боли, а вокруг была кромешная тьма.

– Гэгхэн! – вдруг услыхал он чей-то далекий голос. – Гэгхэн…

Темнота исчезла, и перед глазами синим светом заиграл светящийся кристалл Ирга-Арха. Фроат понял, что по-прежнему стоит в центре святилища, его левая рука все еще лежит в углублении камня, а правая держит вытащенный из ножен меч.

Он вновь ощутил свое тело, почувствовал, как в легкие вливается воздух. По коже заструилось тепло, рука, лежащая на камне, показалась тяжелой, словно вылитой из свинца. Фрол взглянул на меч и увидел, что на ровном лезвии теперь появились глубокие зазубрины. Только это подсказывало, что все виденное не сон.

Дхар оглянулся – за черным кругом базальтовых глыб за ним по-прежнему наблюдали десятки темных фигур. Вдали горел костер. Фрол прикинул, сколько могло пройти времени, взглянул на Луну и понял, что белый диск находится почти там же, разве что немного опустившись в сторону темнеющего вдали горного хребта. Все случившееся заняло едва ли больше часа.

– Но… но я сделал это? – неуверенно прошептал он. – Я же видел…

– Сделал…

Дхар так и не понял, откуда пришел ответ. Он вздохнул, опустил занемевшую левую руку, и в ту же секунду Ирга-Арх погас, превратившись в мертвую немую глыбу. Дхар оглянулся и неуверенным движением вложил в ножны ставший вдруг необыкновенно тяжелым меч.

– Ну все, елы! Все…

Он ждал, что к нему подойдут, но вокруг было по-прежнему пусто. Фрол вспомнил, что никто не может войти внутрь Дхори Арха, пока гэгхэн стоит у Синего Камня. Дхар усмехнулся и, тяжело ступая, медленно направился к выходу.

Его сразу же подхватили. Чьи-то руки поддержали за плечи, кто-то помог присесть на заранее принесенный обрубок дерева, перед глазами мелькали знакомые лица Вара и его сыновей, у губ оказалась фляга с водой… Все это доходило до Фрола как сквозь толстое стекло. Навалилась усталость, в висках стучала кровь, а во рту чувствовался неприятный железистый привкус. Дхар хотел что-то сказать, но язык не слушался, и он лишь махнул рукой и внезапно увидел, что высохшая старая трава оказалась почему-то возле самого лица…

Когда Фрол пришел в себя, то понял, что лежит на срубленных еловых ветках, рядом горит костер, а у него сидят, о чем-то негромко переговариваясь, старый Вар и Асх Шендерович. Увидев, что Фрол открыл глаза, оба замолчали. Дхар глубоко вздохнул, с облегчением почувствовав, что усталость прошла, сердце бьется спокойно и ровно.

– Как вы себя чувствуете, Фрол Афанасьевич? – после минутного молчания осведомился Асх.

– Я? – удивился Фроат. – Да вроде нормально. Сколько сейчас времени?

Вар развел руками – часов у него не было. Фрол поднес циферблат к глазам, отблеск костра высветил цифры.

– Вы были без сознания часа два, – заметил Шендерович. – Мы уже начали волноваться.

– Да нет, елы, все в порядке!

Фрол легко вскочил и оглянулся. Ночь еще не ушла, хотя Луна склонилась уже совсем низко, а небо на востоке начинало бледнеть. Вокруг, возле палаток и у костра, сидели дхары. Никто не спал, слышался негромкий гул голосов.

– Мы хотели устроить праздник, – негромко проговорил Вар, – но решили подождать, пока тебе станет лучше, гэгхэн.

– Праздник? – удивился Фроат. – Да какой еще праздник, ей-богу!…

– Воля твоя, гэгхэн. Эта ночь и без того войдет в наши предания. Дхори Арх вновь ожил…

– Да, – заспешил дхар, – я не успел вам рассказать. Я нашел скантр…

– Мы видели! – возбужденно перебил Асх. – Мы все видели, Фрол Афанасьевич! Когда вы взмахнули мечом, на камне вдруг появился какой-то светящийся цилиндр. Потом была вспышка… Знаете, я до самого конца не верил, и, признаюсь, посрамлен. Значит вы его уничтожили?

– Вроде, – без всякой гордости согласился Фроат. – Жалко, елы! Зато теперь шиш с маслом князю Семену вместо автоматов! Правильно?

– Да, – сурово кивнул Вар. – Так и должно было случиться, эннор-гэгхэн!

– А у них есть другие возможности? – поинтересовался Асх. – Вы что-то говорили о Крыме?

– Что-то есть, – согласился Фрол. – Это еще надо, елы, узнать.

– В этом может помочь Дхори Арх, – кивнул старик. – Но не спеши, Фроат, все это надо обдумать.

Дхар кивнул. Думать о загадочном Филиале совершенно не хотелось. Он накинул плащ – предрассветный холод уже чувствовался – и неторопливо направился к Дхори Арху. Никто не пошел за ним, дхары остались на месте, провожая гэгхэна долгими взглядами. Это было неприятно, и Фроат поспешил отойти подальше. Поднявшись на невысокий бугор, он огляделся. На востоке неторопливо росло белесое пятно, предвестник близкого утра, луна уже скрылась за горой, на склонах стояла тишина. Вдруг уши резанул собачий лай. Фрол поглядел в сторону лагеря и увидел горящий среди предрассветной мглы свет прожекторов. Лагерь-призрак продолжал свое страшное бытие.

Фрол вспомнил рассказ о проклятии и быстро зашагал обратно. Вар, его сыновья и Асх сидели у костра, молча глядя на догорающий огонь.

– Эд-эрх Вар, – обратился к старику Фрол. Тот поднял голову, и Фроат, не найдя слов, указал на поднимавшееся над лагерем зарево.

– Да, – понял его тот. – Для них ничего не изменилось.

– Но ведь Дхори Арх восстановлен, – удивился Фрол. – Проклятие снято!

– Нет! Такое проклятие может снять только гэгхэн.

– Фрол Афанасьевич! – вмешался Асх. – Нашли кого жалеть! Это ведь «сталинские соколы»! Поделом им!..

– Но там ведь и зэки были. Не одна сотня! – напомнил Фроат.

– Они вместе ломали Дхори Арх, – возразил молчавший до этого Рох. – Не нам спорить с волей Высокого Неба.

– Конечно! – поддержал его Шендерович. – Небось, там были всякие большевики с дореволюционным стажем, отважные чекисты… Этот ад они заработали!

– Ага, – кивнул Фрол. – И кто ж ты такой, Александр, чтобы их судить? А еще демократ!.. Что я должен сделать, эд-эрх Вар?

Старик поморщился:

– Ты должен сказать, что снимаешь с них проклятие, гэгхэн. Но не знаю, стоит ли прощать наших врагов.

– Они мертвы, – Фроат отвернулся. – Они уже получили свой ад…

Дхар быстро зашагал к горящему огнями лагерю. Почему-то подумалось, что Варфоломей Кириллович на его месте поступил бы именно так.

…Возле закрытых ворот по-прежнему стоял часовой. Фрол сочувственно кивнул парню, поглядел на ощетинившуюся «колючкой» ограду. Что и как говорить, дхар не имел ни малейшего понятия. Да и послушает ли его сила, приковавшая мертвецов к поруганной ими земле?

– Вот чего, – вздохнул Фрол. – Слушайте меня, мужики!

Он понял, что говорит еле слышно и хотел повторить, но вдруг почувствовал, что все вокруг смолкло. Тишина казалась звенящей, страшной.

– Меня зовут Фрол Афанасьевич Соломатин, – дхар повысил голос. – По-дхарски, значит, Фроат, сын Астфана, сейчас я у дхаров вроде как главный. Объяснять ничего не стану, сами давно, елы, поняли!

Над лагерем пронесся тяжелый вздох.

– С живыми вами я бы иначе поговорил. Чего мы, дхары, вам плохого, сделали, а? Только чего уж теперь!..

Тишина ответила негромким стоном, словно отозвалась земля, скрывшая в своей глубине непрощенные кости.

– Не судья я вам, мужики! – махнул рукой Фрол. – Пусть вас Бог судит! Так что идите с миром, а уж куда – сами увидите. Земля пухом!..

Несколько секунд стояла тишина, и вдруг над лагерем прогремел страшный, нечеловеческий крик, словно боль, накопившаяся за долгие годы рвалась наружу. Крик рос, заполняя все вокруг – и внезапно оборвался. В то же мгновение погас свет прожекторов, исчезли часовые на вышках. Мертвые руины окутала тьма…

Фрол постоял еще несколько минут, глядя на проступавшие в предрассветной тьме развалины лагеря, затем медленно побрел обратно и, вернувшись к костру, молча присел на траву.

– Я бы не прощал их, – старый Вар покачал головой. – Но, может, ты и прав, гэгхэн…

– И бог с ними, – перебил старика нетерпеливый Шендерович. – Фрол Афанасьевич, вся эта мистики, неприкаянные души… Несерьезно как-то! У нас много дел, завтра надо будет собрать Совет, я набросал тут план…

– Давай, – согласился дхар. – Хоть семилетний, елы. Только без меня, завтра ухожу…

– Как, Фрол Афанасьевич? – поразился Шендерович. – Но ведь… Но ведь мы только начали!

– Помолчи, – сурово прервал его старик, – не тебе спорить с волей эннор-гэгхэна! Но перед твоим отъездом, Фроат, нам все же надо будет о многом переговорить…

– Это да, – со вздохом согласился Фрол, – это можно.

Уехать на следующий день не удалось. Дел оказалось невпроворот, и, хотя Фрол пытался убедить соплеменников, что они справятся и сами, без него, пришлось задержаться. Он утвердил состав Совета, который должен управлять дхарами в его отсутствие. Старый Вар остался во главе тех, кто решил не уходить из лесу, остальными должен был руководить Асх. Фрол, опасаясь, что бывший борец за Русскую Идею, выйдя в большой мир, тут же наломает дров, запретил ему принимать важные решения без согласия Совета и ни в коем случае не идти на конфликт с властями.

На этом заботы не кончились. Дхары решили построить новое селение неподалеку от Дхори Арха, от Фрола же требовалось указать место, и он полдня потратил на поиски наилучшего участка, где бы поблизости находился источник воды и имелась земля, пригодная для огородов. Когда же такое место было найдено, Фролу предложили, по древнему обычаю, бросить первую лопату земли, но дхар, вспомнив многочисленные церемонии, виденные им по телевизору, представил себя со стороны и категорически отказался.

Смотрителем Дхори Арха Фрол назначил Лхаста, сына старого Вара, ему же передал на хранение Черный меч. Можно было уезжать, но заботы не кончились. Рыжий Серж категорически настаивал, чтобы Фролу выделили охрану или, по крайней мере, вооружили до зубов. Вар, отозвав Фрола в сторону, предложил взять с собой золото. Фрол от всего отказался, решив, что и то, и другое пригодится самим дхарам. Прощаясь, он пообещал вернуться через пару месяцев и на всякий случай оставил свой адрес, а также, немного подумав, адреса Келюса и Мика. Асх, уже вошедший во вкус своих новых обязанностей, заявил, что и сам собирается через месяц навестить Столицу, а на обратной дороге обязательно посетит ПГТ Дробь Шестнадцать.

Фролу не хотелось, чтобы проводы были долгими, поэтому он решил уйти на рассвете. Асх, Рох и Серж взялись проводить его до Якши. Перед расставанием старый Вар долго мялся, смотрел куда-то в сторону, а затем как-то неуверенно предложил Фролу остаться еще на какое-то время. Чувствуя, что старик что-то недоговаривает, дхар поинтересовался причиной, и тогда Вар нерешительно заметил, что видел странный сон, и лучше бы Фроату побыть еще неделю-другую с дхарами. Фрол вспомнил слова Варфоломея Кирилловича и заколебался, но затем вспомнил, что дома ждут родители, а в далекой Столице – Келюс, которому он так и не смог помочь. Поэтому дхар предпочел отшутиться, обещав старику быть осторожным и беречь себя.

До Якши доехали с ветерком, на военном «ЗИЛе». Правда, в километре от села машину остановили и загнали в лес, чтобы не отвечать на не очень удобные вопросы о ее происхождении. Появление Фрола в сопровождении высоких молчаливых бородачей произвело в Якше настоящую сенсацию. Участковый не на шутку встревожился, но, к счастью, у Асха уцелел его паспорт. Вид документа примирил безбородого со столь неожиданными гостями.

Разговор был долгий. Лейтенант то и дело начинал сетовать на трудности с паспортизацией, отсутствие бланков и бюрократию в райцентре. Но в конце концов удалось договориться, и участковый твердо обещал немедленно заняться легализацией дхаров, а также добиться разрешения на строительство их поселения у Дхори Арха. Напоследок он угостил всех чаем с брусникой и договорился с соседом, что тот подкинет Фрола на своей моторке до Вой-Вожа.

Через четыре дня Фрол уже подъезжал к дому. Дорога оказалась нелегкой, он с трудом доехал до Ухты, долго ждал поезда, успел наголодаться на грязном вокзале, и привычные впечатления быстро вытеснили странные дни, проведенные в дхарском лесу. Вся эта история стала казаться чем-то нереальным, будто Фролу приснился сказочный сон, в который не веришь, но запоминаешь на всю жизнь.

Дхар вышел на своей станции уже под вечер. До ПГТ было всего с десяток километров, но рейсового автобуса почему-то не оказалось, и он решил пройтись пешком через лес, благо дорога была известна с детства. Фрол спешил. Еще в Ухте он дал телеграмму, что возвращается, и теперь хотел побыстрее добраться домой. Он твердо решил пробыть с родителями не больше двух дней. Дхар торопился в Столицу. Он понимал, что не сможет излечить Келюса, но все равно надеялся, что его присутствие сможет хоть чем-нибудь помочь другу. Фрол не без тревоги подсчитывал время, прошедшее с их последней встречи, втайне надеясь, что сумеет разыскать Варфоломея Кирилловича и упросить его помочь.

Дхар то и дело вспоминал свой разговор со стариком, рассудив, что тот ошибся. Дхори Арх ничем не повредил потомку Гхела Храброго. За всю дорогу Фрол не заметил ничего подозрительного, а здесь, в двух шагах от дома, он и подавно никого не боялся. Дорога петляла между гигантских сосен, отбрасывавших длинные вечерние тени, дул прохладный ветерок, и внезапно Фрол почувствовал озноб. Он вновь посетовал на отсутствие свитера, но в ту же секунду понял, что ветер здесь ни при чем. Дхар нерешительно остановился, хотел было достать спрятанный в глубине рюкзака револьвер, но затем махнул рукой и пошел дальше, успокаивая себя тем, что в знакомых местах ничего угрожать не может. Но тревога не уходила, резко забилось сердце, холод становился все ощутимей. Внезапно впереди мелькнула черная тень, Дхар не успел даже остановиться и оглядеться, как тень скользнула снова, уже совсем рядом. На дорогу неторопливо вышла огромная черная собака. Фрол увидел жуткую, похожую на череп морду, горящие красным огнем глаза – и тут же вспомнил рассказ Келюса о Сиплом и его страшном псе.

Собака секунду стояла, словно не решаясь подойти ближе, но затем, беззвучно зарычав, бросилась на дхара. Доставать оружие не было времени, и Фрол поступил так, как учил его дед – крепкий кулак ударил прямо по оскаленной морде. Собака взвизгнула, рухнула на землю, но тут же вскочила. Дхар был уже готов.

– Ах, вот ты кто, елы!

Правая рука рассекла воздух. Собака, поспешила отскочить, спасаясь от невидимого удара.

– Не нравится?

Дхар вновь взмахнул рукой, собака взвыла и бросилась обратно в лес.

– У-у, ярытники!

Фрол, перевел дыхание, и в ту же секунду заметил блеснувший из-за листвы ствол пистолета. Ударил выстрел – и Фрол ничком упал на пыльную дорогу.

Из-за деревьев вышел человек в странной полувоенной форме. Держа оружие стволом вверх, он осторожно подошел к дхара и, минуту постояв, нерешительно тронул тело носком ботинка. В тот же миг Фрол резко рванул его за ногу, человек рухнул на землю, а еще через секунду его пистолет был уже в руках у дхара.

– Пощади, большой человек! – заскулил упавший, и Фрол тут же узнал его. На дхара смотрело искаженное страхом лицо Китайца.

– Пощади! – продолжал канючить он, с ужасом глядя на Фрола. – Я не хотел зла большому человеку! Нарак-цэмпо приказал мне!..

– Вот сволочь, елы! – возмутился дхар. – И как мы тебя до сих пор не прибили?

– Это Нарак-цэмпо приказал! Большой человек уничтожил скантр…

– Было дело, – усмехнулся Фрол – ну что, связать тебя что ли, обормота?

И тут выражение лица Шинджи изменилось, став из испуганного зловещим. Фрол понял, что опасность рядом, но ничего не успел сделать. Где-то совсем близко ударил еще один выстрел, пистолет выпал из руки, тело пронзила острая боль, а из пробитой пулей кисти хлынула кровь. Фроат попятился, надеясь успеть отбежать за дерево, но Китаец, мгновенно вскочив, подхватил лежавшее в пыли оружие. Но не на него смотрел Фрол. Из-за деревьев выходил человек в темном пальто, лицо его скрывала глубоко надвинутая шляпа, рука сжимала наган.

«Сиплый», – поднял дхар.

Человек в шляпе, подойдя к Фролу, остановился в двух шагах. Дхар, пытаясь остановить льющуюся кровь, сжал простреленную кисть.

– Вы смелый человек, Соломатин, – из-под глубоко надвинутой шляпы послышался жуткий, нечеловеческий голос. – Но вы нарушили слишком много правил…

Фрол закусил губу, пытаясь сдержать стон. До Сиплого было метра полтора, и дхар подумал, что сумеет допрыгнуть и схватить врага за горло. Если бы не раненая рука… Сиплый, похоже, догадался. Из-под шляпы раздался жутковатый звук, что должно было обозначать смех.

– Не успеете, Соломатин! Вам не поможет даже Истинный Лик.

Фрол попытался собраться с силами, сосредоточиться, но жгучая боль мешала, секунды проходили, а тем временем Сиплый, отсмеявшись, поднял револьвер.

– Убей его! Убей! – вопил Шинджа, испуганно прячась за спину человека в пальто. Фрол понял, что у него остается единственный шанс. Он подался вперед, чтобы прыгнуть прямо на врага, но тот вновь рассмеялся и медленно поднял голову. Страшное нечеловеческое лицо глянуло на Фрола, но несмотря на это дхар сразу узнал знакомые черты.

– Это… елы… – ахнул он, – но почему?!

Из револьверного ствола блеснуло пламя, Фрол ощутил страшную боль, затем все покрыла тишина, и чей-то тихий голос позвал его по имени…

…Дхар очнулся там же, на просеке. Быстро вскочив, он принялся разминать затекшие руки, но простреленная кисть не болела, исчезла рана, и Фрол стал удивленно осматриваться, пытаясь понять, что произошло. Прямо перед ним Китаец и тот, второй, которого он успел узнать, затаскивали вглубь леса чье-то беспомощное тело. Внезапно Фроат узнал свою куртку, увидел валяющийся на земле рюкзак с бесполезным уже револьвером и все понял.

– Вот елы! – выдохнул он. – Как же это? Значит, достали?

– Не бойся, воин Фроат! – услыхал он знакомый голос.

– Варфоломей Кириллович! – Фрол обернулся. – Выходит… Выходит, меня действительно… И вы были правы…

– Сколь был я рад, ежели бы ошибся! – негромко ответил старик.

Все еще не веря, не желая верить, Фрол вновь огляделся. Да, старый священник не ошибся…

– Значит, вы пришли со мной попрощаться? – невесело усмехнулся он.

– Я пришел тебя встретить, князь Фрол.

– Как вы меня назвали? – поразился дхар. – Вы же… вы же меня все больше Фроатом… И князь… Почему?

– Любо тебе дхарское имя, – еле заметно улыбнулся старик. – Но ныне звать тебя должно, как зовет Тот, Кто призвал тебя. И меня, грешного, называй иначе…

Фрол хотел переспросить, но, повернувшись, увидел того, кого привык называть Варфоломеем Кирилловичем, и удивленно замолк. Старик вновь улыбнулся и кивнул на Фрола. Дхар взглянул на себя и удивился еще больше. Он попытался спросить об этом новом, непонятном, но Варфоломей Кириллович, шагнул вперед и положил широкую легкую ладонь ему на плечо. Блеснул ослепительный свет, и в ту же секунду исчезли и вечерний залитый закатным солнцем лес, и пыльная дорога, и засыхающие пятна крови на серой земле…

Глава 12. Внеочередное звание

Келюс уже четыре дня как вернулся в Столицу. Его долгое отсутствие опять никого не удивило. Сосед отдал ключи, равнодушным тоном поинтересовавшись, хорошо ли удалось отдохнуть, на работе, куда Николай заглянул на следующий же день, выяснилось, что он приказом отправлен в отпуск. Только Лида радостно вскрикнула, услыхав по телефону его голос. Курносая художница все эти дни пыталась найти Лунина, обзванивая немногочисленных общих знакомых. Однако рассказывать ей Келюс ничего не стал ничего, решив, что девушке хватает своих забот.

Среди груды почты Николай надеялся найти весточку из Крыма, но ничего, кроме газет, вещавших об инфляции и о близкой гражданской войне, обнаружить не удалось. Николай помнил, что сам строго-настрого запретил Ольге и Валерию писать и звонить без крайней необходимости, но все же расстроился. От Фрола также не было вестей. Лунин, начавший отчего-то волноваться, хотел заказать междугородний разговор с ПГТ Дробь Шестнадцать, но затем вспомнил, что дхар, прощаясь, сказал, что едет куда-то по делам, и решил не беспокоить его родителей раньше времени.

Плотников по-прежнему пребывал в нетях. Его отец, до которого Николай с немалым трудом дозвонился, сообщил, что у его отпрыска все в порядке, и даже передал Лунину привет, однако все это говорилось таким тоном, что Келюс поспешил распрощаться.

В раскаленной летним солнцем Столице делать было совершенно нечего, ехать некуда, и Келюс делил время между перечитыванием пыльных томов семейной библиотеки и разбором своих записей, касавшихся партийного архива. Почти каждый день он навещал Лиду. Пару раз они гуляли по парку, Николай катил коляску, в которой сидела девушка, а Лида время от времени пыталась работать. Теперь ее рисунки стали совсем другими. Абстракции, столь восхищавшие Келюса во время посещения выставки на Малой Грузинской, исчезли. Девушка рисовала парк, увядшие от жары листья на ветвях и белесую гладь пруда. Рука плохо слушалась, рисунки получались так себе, но Николай хвалил все подряд, хорошо, впрочем, понимая, что слова едва ли способны обмануть больную.

Этим вечером Лунину не спалось. Он даже удивился: бессонница, столь часто мучившая его прежде, исчезла, и первая ночь без сна почему-то сразу же настроила на тревожный лад. Келюс пытался читать, не смог, попытался выключить свет и уснуть, но темнота огромной комнаты внезапно испугала. Он включил лампу, выругав себя за трусость, но свет тушить не стал, а отправился в кухню и включил чайник. Впрочем, чаю совершенно не хотелось. Николай дождался, пока чайник закипит, выключил его и закурил, глядя в темное окно и слушая, как медленно стихает шипение кипящей воды.

Внезапно погас свет. Старый выключатель время от времени позволял себе такие шутки, и Лунин ничуть не удивился. Он решил не суетиться и посидеть в темноте, благо поднявшаяся луна, пробиваясь через листья высоких кленов, бросала сквозь оконное стекло неровный колеблющийся свет. Вдруг Николай почувствовал, как недвижный воздух шелохнулся. Он повернулся и обомлел – рядом с ним за столом сидел Фрол. Дхар был в той же куртке, в которой они виделись последний раз, в тех же старых джинсах, только глаза стали почему-то серьезными и очень грустными и на подбородке выросла короткая жесткая бородка.

– Ну, и напугал ты меня, бином! – выдохнул Келюс, в первую секунду даже не подумав, каким образом его приятель мог оказаться среди ночи у него на кухне. Он лишь машинально отметил, что Фрол сидит на том же месте, где и обычно. Лунин хотел спросить, отчего тому не спится ночью, но тут до него, наконец, дошло.

– Фроат, это ты? – с трудом выговорил он. – Откуда?!

– Убили меня, Француз, – равнодушным, немного печальным голосом ответил тот. – Зашел проститься…

– Что?

Как всегда в случае чего-то из ряду вон выходящего, у Николая появилось странное чувство нереальности происходящего. Этого не было. Этого не могло быть!

– Сиплый убил, – тем же странно-равнодушным тоном ответил Фрол, – узнал я его…

– Кто… кто он? – заторопился Николай, все еще не веря.

Фрол покачал головой.

– Не скажу, поздно уже. Самому тебе придется… Рад, что ты выздоровел, – в голосе дхара появилось что-то, привычное, живое. – Я ведь тебе, елы, так и не смог помочь. А скантр я все-таки уничтожил!

В недвижных, застывших глазах мелькнула тень гордости.

– Да расскажи толком! – закричал Келюс, все еще надеясь, что дхар сейчас рассмеется и признается в каком-то невероятном розыгрыше. Но Фрол вновь покачал головой и вдруг посмотрел Николаю прямо в глаза.

– На тебе знак дхаров, ты сможешь меня заменить… Ну, прощай, Француз. Вспоминай иногда…

– Фрол! Фроат! – крикнул Николай, но внезапно пронесся легкий порыв ветра, и все исчезло. Лунин вскочил, зачем-то бросился к входной двери, распахнул ее, долго смотрел на лестничную площадку, где было пусто и тихо. Наконец, закрыв дверь, без сил опустился прямо на пол. Он пытался думать о какой-то невероятной галлюцинации, о психическом осложнении после болезни, но рассудок подсказывал, что искать отговорки бесполезно. Его друга – спокойного, храброго, преданного Фрола – больше нет. По лицу Николая текли слезы, он не замечал их и только удивлялся, почему на губах внезапно появилась соль.

…Когда рассвело, Келюс заставил себя встать, умыться и сварить кофе. Делал он это автоматически, ни о чем не думая, даже не замечая, как горячий черный напиток обжигает горло. Внезапно зазвонил телефон. Николай вскочил, уронив чашку на пол, бросился к аппарату, схватил трубку все еще надеясь, что звонит Фрол и виденное ночью – просто бред. Но голос в трубке был женский. Его долго звали по имени, пока Николай наконец не узнал Лиду.

– Да, – наконец отозвался он, – слушаю…

– Келюс… Николай!.. – голос в трубке сорвался на плач. – Тут… тут что-то случилось, приезжай…

Ему долго не открывали. Николай подумал было, что родители, как всегда, куда-то уехали, а бедная девушка возится с инвалидной коляской, но внезапно дверь отворилась. Николай не поверил своим глазам: перед ним стояла Лида. Стояла неровно, опираясь на алюминиевую лыжную палку, но она все же стояла…

– Лида? Ты…Ты…

– Да, – со странным спокойствием ответила художница. – Извини, очень нервничала, когда звонила… Заходи, Николай. Случилось что-то страшное…

Лида, закрыв дверь, неловко, но достаточно уверенно прошла по коридору в свою комнату. Келюс попытался помочь, но девушка коротким жестом отстранила его и, дойдя до кресла, медленно села и отложила палку.

– Сейчас… минутку. Я все расскажу… Думала, сердце не выдержит…

– Не спеши, – как можно мягче попросил Лунин, чувствуя, что торопиться и вправду уже некуда. Художница кивнула, закрыла глаза.

– Можешь считать меня сумасшедшей, Николай. Я, кажется, действительно спятила… Но все равно расскажу! Этой ночью меня будто что-то толкнуло, я проснулась…

Лида принимала целую жменю различных таблеток, предписанных эскулапами, и засыпала сразу, без сновидений. Но этой ночью она вдруг почувствовала, что в глаза бьет свет. Проснувшись, девушка в первые секунды не могла понять, что происходит. В комнате было темно, ни одна лампа не горела, но откуда-то со стены лились яркие солнечные лучи. Вначале ей пришла в голову нелепая мысль, что в стене почему-то прорубили окно, но тут же сообразила, что на улице ночь, никакого окна в стене не было и нет, а свет идет из картины, висевшей как раз напротив кровати. Это был пейзаж, подаренный когда-то Фролом.

Присмотревшись, Лида поняла, что картина стала объемной, и девушке подумалось, она все-таки спит и видит окно, но не на улицу, а куда-то в другой мир. Но все, за исключением странной картины, было слишком по-настоящему. Художнице показалось, что рама выросла в размерах, и перед ней не окно, а целый проем в стене, ведущий в сосновый лес и даже почувствовала легкое дуновение ветерка, принесшего еле заметный аромат хвои. Лида поняла, что свет не дневной, а скорее вечерний. Впрочем, на картине и был изображен вечер. Она стала понемногу успокаиваться, успев подумать, что сон не так уже плох, а Фрол и в самом деле замечательный художник. Но тут картина потеряла недвижность. Вновь повеял ветер, верхушки сосен еле заметно дрогнули, облачко на небе неторопливо снялось с места, и до ее слуха донеся шорох вечернего леса. Лида почти не удивилась, когда на дороге появился человек в куртке, с небольшим рюкзаком за плечами. Она сразу узнала Фрола и даже улыбнулась. Дхар шел быстро, приближаясь к переднему краю картины. Лида даже заметила под подбородком Фроата небольшую бородку, которую он никогда на ее памяти не носил. Она почти успокоилась и решила позвать Фрол, но внезапно он остановился, замер. Откуда-то из-за деревьев появилась огромная черная собака, дхар резко обернулся, взмахнул рукой, девушка услыхала негромкий злобный визг…

– …А что было дальше? – спросил Келюс, уже не удивляясь. Художница покачала головой, губы дрогнули.

– Фрол упал. Появился человек. Такой странный, вроде японца. Подошел к нему, достал пистолет. Фрол как-то его повалил… пистолет выбил, а потом… Нет, не могу!..

– Кто его… убил?

Девушка вздрогнула, услыхав страшное слово.

– Какой-то… козел в шляпе. В таком длинном пальто, кажется, в перчатках. И лицо… Не разглядела, но оно какое-то…

– Сиплый…

Николай понял, что ночное видение не лгало. Сиплый. Фрол узнал его…

– Когда Фрол упал, я вдруг поняла, что стою у картины. Я даже пыталась… пыталась вбежать туда, внутрь, но упала, потеряла сознание, а когда очнулась, было уже утро. И картина была, как прежде… Но я смогла встать…

– Шок, – вздохнул Николай. – Это тебя и подняло.

Девушка не ответила. Силы оставили ее, и художница откинулась на спинку кресла. Лунин, подойдя к картине, стал рассматривать знакомый пейзаж с золотистыми соснами, и вдруг понял, что картина изменилась. Посреди дороги краснело маленькое пятнышко. Келюс осторожно снял пейзаж со стены и заглянул на обратную сторону – пятнышко проступило и там. Николай осторожно прижал палец, и красная точка отпечаталась на коже…

Лида чувствовала себя настолько скверно, что Николай решил остаться с нею, пока девушке не станет лучше. Вскоре, однако, в замке провернулся ключ, и в квартиру вошли родители художницы, задержавшиеся в эту ночь на даче. Николай, не желая вступать в объяснения, которые все равно бы ничего не дали, шепнул им, что ночью Лиде стало плохо, и она позвонила ему. После чего он поспешил попрощаться, решив, что все равно ничем не сможет помочь.

…В ближайшем переговорном пункте Лунин заказал разговор с ПГТ имени XVI-го Партсъезда. К телефону подошла мать Фрола. На осторожный вопрос Николая она сообщила, что тот недавно прислал телеграмму, почему-то из Ухты, и скоро должен приехать. Келюс, не став ничего рассказывать, попрощался, затем нашел ближайший телефон-автомат и набрал номер, который не значился в его записной книжке. К аппарату долго не подходили, потом в трубке что-то клацнуло, и сильный мужской голос произнес: «Слушаю».

– Это Келюс, – поспешил представиться Николай.

– Какой еще? – в голосе Генерала послышалось раздражение, но затем он хмыкнул: – А-а! Слушаю. Что там еще случилось?

– Пропал Фрол Соломатин, – выдохнул Лунин, боясь, что Генерал, не дослушав, повесит трубку. – Это… Вы его должны помнить, его представили к ордену…

– Помню. Так что с ним?

– Он пропал. Кажется… Кажется, его убили. На него напали двое, один Шинджа, вы его должны знать, другой в длинном пальто. У него сиплый голос, он все время ходит с собакой…

– Где это случилось? – перебил Генерал.

– Возле его дома, недалеко от станции, – нерешительно проговорил Николай. – Он живет… Жил…

– Не надо, узнаю. Так ты думаешь, его убили?

– Да, – выдавил из себя Келюс, – это связано с объектом «Ядро»…

– Стоп! – голосе Генерала звенел гневом. – Спятил, что ли? Не уезжай из Столицы, понял? Если что-то узнаю, сообщу…

В трубке загудел отбой. Келюс аккуратно повесил трубку, вышел на улицу и побрел куда глаза глядят.

Два следующих дня не принесли ничего нового. Келюс вновь побывал у Лиды, которая, к невероятному изумлению и радости родителей, уже пыталась ходить без палки, и узнал, что она тоже звонила в ПГТ. Родители Фрола уже начинали волноваться, но ничего существенного сообщить не смогли. Правда, один из соседей сказал им, что три дня назад якобы видел Фрола на станции…

Келюс пытался вновь перечитывать свои записи, но понял, что работать не сможет. Тогда он забрал у Лиды фотопленки и два вечера печатал фотографии. Изготовив три экземпляра, Николай отвез два комплекта вместе с пленкой обратно к Лиде, а один оставил у себя. Просматривая готовые фотокопии, Лунин вновь обратил внимание на карту Объекта № 1. Немного подумав, он изготовил точную копию на кальке и на следующий день отправился в Ленинку, в отдел картографии. Все это позволяло как-то убить время. Келюс то и дело порывался махнуть в Крым, к Ольге, но каждый раз сдерживал себя. Те, кто не нашел девушку в Столице, смогут легко выйти на нее вслед за ним. За себя Лунин почему-то не боялся – может, события последних месяцев просто отбили инстинкт самосохранения. Но подвергать риску тех немногих, кто был вместе с ним, Николай не имел права.

Однажды вечером, когда за окнами библиотеки уже начало темнеть, Келюса, сидевшего в маленьком зале отдела картографии, позвали к телефону. Николай невольно удивился, зная, что в Ленинке посетителей к телефону обычно не приглашают. Впрочем, ему было все равно.

Лунина провели в комнату, где действительно оказался телефон, но никто, понятное дело, ему не звонил. Высокий хмурый мужчина в штатском внимательно взглянул в лицо Келюсу, словно сверяя его облик с виденной им фотографией, а затем, не представившись, предложил немедленно сдать атласы, с которыми Лунин работал, и следовать за ним.

Николай внезапно разозлился – слишком часто у него требовали документы, вызывали на беседы и приглашали в соответствующие учреждения. Поэтому он довольно резко попросил у незнакомца предъявить удостоверение и ордер, в противном решив устроить грандиозный скандал. Хмурый мужчина чрезвычайно удивился и слово в слово повторил уже слышанное. Келюсу пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, тогда тот, несколько растерявшись, попросил немного обождать, после чего извлек из внутреннего кармана пиджака небольшую красную книжицу. Лунин двумя пальцами раскрыл ее, надеясь увидеть наименование столь знакомого ему учреждения, но мрачный мужчина оказался военным, из какой-то «ВЧ» с пятизначным номером. Между тем, тот достал авторучку и прямо на библиотечном формуляре, взятом со стола, написал несколько цифр. Это был хорошо знакомый Николаю номер телефона.

…Хмурый мужчина оказался начальником охраны Генерала. Возле Ленинки их ждала огромная черная машина с правительственными номерами. Келюс не без робости сел на заднее сиденье, сопровождающий задернул занавески, и машина, взревев мощным мотором, помчалась куда-то прочь от Центра. Ехали долго. В просвет между занавесками Лунин видел заметил мелькавшие за окном пригородные рощи, затем черная машина свернула на небольшую просеку под красный «кирпич» и вскоре остановилась у высокого глухого забора. Огромные ворота отползли в сторону, автомобиль въехал на длинную тенистую аллею, в глубине которой стоял ничем не примечательный двухэтажный дом.

Келюса высадили у самого крыльца. Машина уехала, и Николай остался один. Осмотреться он не успел – двери веранды отворились, и оттуда выглянула симпатичная ушастая девица. С интересом поглядев на Николая, она произнесла: «Добрый день», и быстро исчезла. Почти сразу же из дома вышел офицер в летной форме, козырнул Келюсу и представился. Старший лейтенант по имени Алексей оказался сыном того, кому принадлежала дача. Он сообщил, что позвонил отец и велел принять гостя, пока сам он не вернется с заседания Госсовета. Николай был приглашен в дом и представлен генеральской дочке – той самой девице, которая выглядывала из-за дверей, после чего они с Алексеем прошли в большую комнату, увешанную охотничьими трофеями. Старший лейтенант включил видеомагнитофон, по экрану которого тут же замелькали кадры из заокеанского боевика, и предложил выпить кофе. Николай отказался, молодой офицер понял его по-своему, и намекнул, что можно выпить кое-что посущественнее. Николай вопросительно взглянул на дверь, но Алексей махнул рукой, пояснив, что он в отпуске, после чего извлек из замаскированного под книжный шкаф бара бутылку армянского коньяка. К этому было добавлено, что после одиннадцати месяцев полетов на гробах он намерен пить весь отпуск и вообще заниматься децивилизацией. Замечание о «децивилизации» чрезвычайно понравилось Келюсу, и они выпили по первой, после чего закурили оказавшийся у Алексея «Кэмел».

Они как раз успели выпить по второй, когда где-то рядом зашумел мотор, хлопнула входная дверь, и в комнату вошел Генерал. С некоторым недоумением взглянув на происходящее, он нахмурился и кивнул на бутылку. Алексей понял и налил отцу полную стопку.

– Уже набрались? – буркнул Генерал, проглотив благородный напиток единым глотком.

Старшего лейтенанта вопрос явно обидел, а Николай лишь пожал плечами.

– Ладно… Иди, Алексей!..

Старший лейтенант, очевидно приученный к дисциплине, тут же встал, подбадривающе кивнул Келюсу и вышел из комнаты. Генерал прошелся к двери и обратно, затем резко обернулся.

– Ну что, герой? – произнес он почти злобно. – Рассказывай!

– Я думал, это вы мне хотите что-то рассказать, – вполне искренне удивился Николай.

– Слушай, Лунин! – взорвался Генерал. – Ты из меня дурачка не делай! Почему какой-то пацан знает о государственных секретах больше меня?

– По-моему, это уже от вас зависит. К тому же, бином, если вы второй человек в стране, это вовсе не означает, что вы обязаны на меня орать.

– Ишь, «бином»! – уже спокойнее буркнул Генерал. – Интеллигент нашелся… Образованный…

– Образованный, – охотно согласился Келюс. – А вы что, из дворников?

Генерал дернул щекой, сел в кресло, плеснул в стопку коньяку.

– Орать на тебя я не обязан, это верно. Наливай, если хочешь…

Они молча выпили, затем Генерал, взяв со стола принесенную с собой кожаную папку, достал оттуда несколько листов бумаги.

– У меня к тебе много вопросов, Лунин! Но в начале о твоем Соломатине… Порадовать ничем не могу. Как считаешь, может, он где-нибудь скрывается?

Келюс покачал головой.

– Не думаю, он ведь телеграмму домой послал, что возвращается. Говорят, его видели на станции.

– В курсе, – кивнул хозяин дома. – Докладывали. Там видели еще каких-то типов, один из них с собакой…

– Я их знаю, – перебил Николай. – Один из них – Шинджа, то, что был в Белом Доме, вы его должны помнить. Он еще называет себя капитаном Цэбэковым.

– Капитан Цэбэков уже месяц как в служебной командировке, – поморщился Генерал. – Во всяком случае, так мне доложили. И кто меня дурит: ты или они?

Лунин лишь пожал плечами.

– С Цэбэковым разберемся, никуда не денется, а что касается Соломатина… Боюсь, ты прав. Жалко парня!

– Да, – тихо проговорил Лунин. – Если вы не найдете этих гадов, я найду их сам. А меня убьют – найдут другие…

– Много на себя берешь! – повысил голос Генерал. – Смотри, залетишь так, что даже я тебя не отмажу – даже если захочу отмазать, в чем сильно сомневаюсь… А теперь расскажи-ка, что это ты молол про «Ядро»? Что ты имеешь в виду?

– Вы держали его в руках, – равнодушно заметил Николай. – Еще вы обещали нас всех расстрелять без суда и следствия… Помните?

– Помню, – коротко бросил Генерал. – А ты хоть знаешь, для чего используется скантр?

– Знаю…

– Знаешь? Знаешь, выходит? А я вот не знаю, хотя, между прочим, должен!..

– Не должны, – столь же невозмутимо ответил Келюс.

– Что?!

Генерал вскочил, потом вдруг как-то весь сник, словно из него выпустили воздух.

– Слушай, Лунин, и не вздумай меня перебивать. То, что я тебе сейчас скажу, я не имею права говорить никому. По сути я совершаю должностное преступление!..

Николай никак не отреагировал. Эмоции Генерала оставили его равнодушным.

– Тогда, в августе, мне доложили, что бандиты Волкова похитили прибор, носивший кодовое название «Ядро-7». Этот прибор, как мне сказали, является главной деталью комплекса управления ПВО Столицы. Я тогда поверил – скантры действительно используются в ПВО. Мне поручили… Надеюсь, понимаешь кто…

Келюс кивнул – догадаться и в самом деле было нетрудно.

– …Мне поручили найти скантр, что я и сделал. Я отдал его и был уверен, что все в порядке. Когда два дня назад ты брякнул о «Ядре», я решил прежде, чем вырвать тебе язык, проверить, где сейчас «Ядро-7»…

Генерал помолчал, потом вновь плеснул коньяка, но пить не стал и, подержав стопку в руке, резким движением поставил на стол.

– В ПВО Столицы «Ядро-7» не используется и не использовалось. Там стоит скантр другого типа, его, естественно, никто не похищал… Ну, а теперь объясни, что от меня скрывают?

– «Ядро-7» находилось в Институте Тернема, – начал Келюс, – это в Теплом Стане…

– Что за институт? – перебил Генерал. – Тот, где занимаются, новыми видами связи? Но почему «находилось»?

– Несколько дней назад, – продолжал Николай, не отвечая, – скантр был уничтожен, во всяком случае, у меня есть основания так думать. Больше пока ничего не скажу, узнавайте сами. В конце концов, я ведь, бином, в редакции работаю!

– Узнаю, Лунин, – пообещал Генерал. – Но лучше тебе рассказать сейчас.

– Нет… Трое, кто знал об этом, уже погибли. Если я расскажу, могут погибнуть остальные. Ведь, если даже вам лгут, неужели их что-нибудь остановит?

Генерал задумался, прошелся по комнате.

– Кто такая Ольга Славина? – внезапно спросил он. – Что это за история с ее арестом? Куда делся твой друг Михаил Плотников? Что это за канадец Корф, которого в посольстве знать не знают?

Николай вновь не стал отвечать – хотя бы потому, что Генерал не поверит ни единому слову.

– Михаил Модестович погиб, – сказал он наконец. – Об остальных говорить не стану. Можете делать со мной все, что хотите…

– У меня тут в подвале дыба, – буркнул Генерал. – Дурак ты, Лунин! Шлепнут тебя, а мне потом с твоими родителями объясняться.

– Не придется. Я сирота. Был дед, но его убил Волков. Так что спите спокойно!

В двери постучали. В комнату заглянула уже знакомая Келюсу ушастая девица и позвала всех ужинать.

– Хорошо, – заключил Генерал, вставая. – Узнаю все, а потом позову тебя. Сам ничего не предпринимай. Это приказ… Ужинать будешь?

– Если пригласите, – пожал плечами Келюс, чувствуя, что и вправду проголодался.

– Пошли, интеллигент!

За ужином Генерал молчал, а Николаю пришлось отвечать на многочисленные вопросы его дочери. Ушастую девицу звали Стеллой, она училась в университете и увлекалась альпинизмом. Все это было сообщено Келюсу на одном дыхании, после чего у него поинтересовались планами на август. Николай, не ожидавший такого напора, растерянно поглядел на хозяина дома, но Генерал лишь рассмеялся, посоветовав Николаю каяться чистосердечно.

В тот вечер Келюс долго не мог уснуть, размышляя, правильно ли поступил. Было бы соблазнительно передать Генералу все материалы, но Николай решил не спешить и вначале разузнать о делах в Институте Тернема.

На следующий день он не пошел в библиотеку. Лунин уже узнал кое-что о горном рельефе Центральной Азии, а заодно о загадочном народе бхотов. Теперь слепая карта Объекта № 1 уже не казалась столь непонятной. Келюс сел на автобус и вскоре был в Теплом Стане. Он не знал, где точно находится Институт Тернема, но поселок был небольшим, и Николай быстро добрался до проходной. Глухой бетонный забор, высокие здания за оградой – все было так, как рассказывал Корф. Лунин присел на лавочку, где когда-то встретились барон и Сеня Прыжов, и стал наблюдать, время от времени убавляя свой сигаретный запас. Через проходную то и дело входили люди, один раз ворота отъехали в сторону, пропуская белую «волгу» со столичными номерами. Институт, казалось, жил своей обычной жизнью, и Николай уже собирался домой, но тут к остановке подошли несколько молодых людей. Услышав первые же слова их разговора, Келюс насторожился.

– Вздули мы вас! – удовлетворенно заявил кто-то.

– Это все Шаев, – возразили ему. – Нашел когда играть мизер!.. Ну, ничего, завтра устроим реванш! Все равно установка дала дуба.

– Во-первых, виноват не только я, а, во-вторых, раньше, чем через неделю не починят, – не согласился его собеседник, не иначе упомянутый Шаев.

– Через неделю? Ты хоть знаешь, что там полетело? Зря, что ли, эти козлы отсюда не вылазят!

Из какого учреждения прибыли упомянутые «козлы», было понятно без объяснений.

– Спохватились, – буркнул кто-то. – Поздно пить боржоми, когда печень отпала! Оба Канала полетели, главной установке – хана. За десять лет не починят.

– Чего там, – возразил проштрафившийся Шаев, – в прошлом году тоже кричали, что хана, а через месяц заработала. Ну, подключат резервную систему…

– Скантру хана, болван! – тут же осадили оптимиста. – Резервная система, сам знаешь, – ее даже на главную установку не хватит, а Каналы можешь уже списать, им ввек не заработать!..

– Тише, идиоты! – вмешался серьезный голос. – Доболтаетесь! Про подписку забыли?

– А иди ты, – отреагировал кто-то. – Подписка!… Завтра же по Би-би-си все услышим.

Тут подкатил автобус, и разговорчивая компания отбыла, оставив Келюса одного. Николай вынул очередную сигарету и задумался. Смысл услышанного был ясен: скантр действительно уничтожен, работы в Институте прекратились, и надежда оставалась лишь на какую-то резервную систему. И Лунин тут же вспомнил о таинственном Крымском Филиале. Он решил побыть еще некоторое время на столь многообещающем наблюдательном пункте, но вдруг почувствовал внезапное беспокойство. Вокруг было тихо, и Келюс решил, что шалят нервы, но тут в конце пустынной улицы появилась большая черная «волга». Уже не раздумывая, Николай вскочил, спрятался за кирпичную коробку автобусной остановки и выглянул наружу. «Волга» остановилась у забора, из машины выскочил какой-то военный, ворота отъехали в сторону, и автомобиль последовал дальше. Ничего странного в этом не было, но Келюс успел заметить одного из пассажиров. Тот, кто сидел на заднем сиденье, был в черном балахоне и небольшой, похожей на профессорскую, шапочке… Лицо Келюс не успел заметить, но этого и не требовалось – Нарак-цэмпо он узнал сразу. Значит, в Институте и в самом деле происходит что-то серьезное…

Лунин поспешил сесть в первый же автобус, идущий в Столицу. Вновь встречаться со старым бхотом совершенно не хотелось.

На лестничной клетке Келюс поздоровался со своим соседом Прохором Ивановичем, в давние годы грозным следователем НКВД, а ныне скромным пенсионером, чем-то похожим на гриб-поганку. Гриб-поганка, странно поглядев на Николая, сообщил, что час назад к нему приходили двое людей в штатском. «В штатском» было тщательно интонировано. Гости, как сообщил Прохор Иванович, позвонили в дверь, но, не застав хозяина, ушли восвояси.

Николай лишь пожал плечами, хотя в том, что это были не случайные посетители, сомневаться не приходилось. На подобные вещи нюх у соседа был образцовым.

Дома он лишь успел поставить чайник, как зазвонил телефон. Лунин снял трубку и услышал голос Лиды.

– Мик приехал, – едва поздоровавшись, сообщила она.

– Ух ты! – обрадовался Лунин. – Ты его видела?

– Он звонил, сказал, что заходил к тебе, но не застал, заедет к шести. Я ему хотела рассказать, но он очень спешил…

Курносая художница сама хотела приехать, но родители, пораженные ее внезапным выздоровлением, не отпускали Лиду из квартиры ни на шаг.

Время шло медленно. Николай успел наскоро прибрать в квартире, два раза выпить кофе и выкурить полпачки «Астры». Чтобы отвлечься, он взял из шкафа мудреную книгу с жутким названием «Повстанцы Мау-Мау» и углубился в изучение извилистых путей национальной революции в далекой Кении. Лекарство помогло, и Николай не заметил, как стрелки часов приблизились к шести. Поставив книгу на место, он подумал, не заварить ли чай, как вдруг услышал шаги на лестничной клетке. И в ту же минуту кто-то позвонил в дверь.

Келюс заглянул в глазок и увидел улыбающееся лицо Мика. Николай тоже усмехнулся и открыл дверь.

– Ну привет, – выдохнул он. – Заходи, бродяга!

– Здравствуйте, Николай! – степенно и чуть снисходительно ответствовал Плотников, проходя в переднюю. Лунин невольно удивился – подобного тона от беспутного Мика слышать еще не приходилось. И внешне Плотников стал другим. Вместо модных тряпок на нем был аккуратный строгий костюм, волосы оказались коротко, по-офицерски подстриженными, да и весь вид стал каким-то иным, словно Плотников-младший повзрослел сразу лет на десять.

Вслед за Миком в дверях появилась веселая физиономия Виктора Ухтомского.

– Здравия желаю, Николай! – отчеканил он. – Мне заходить или в подъезде подождать?

Келюс втащил Ухтомского в квартиру, и молодые люди обменялись тычками в плечо. Ухтомский ничуть не изменился и был, похоже, искренне рад встрече.

– Мы днем заходили, – заметил Мик тем же странным тоном, – вас не было, мы долго ждали…

Произнес он так, что Лунина чуть не потянуло на извинения, но он тут же спохватился.

– А я, бином, что-то не видел вашей визитной карточки… сэр!

Плотников смутился и, на какое-то время потеряв свой гонор, стал прежним Миком. Лунин потащил гостей на кухню, усадил за столь много повидавший кухонный стол и поставил чайник.

– Ну ладно, – начал он, расставляя чашки. – Вижу, что живы. Надеюсь, никого не ранило?

– Меня, – поднял руку Ухтомский. – Правда, самую малость… Ерунда, зажило как на собаке. Вы-то как, Николай?

Келюс помедлил – ответить было не так-то просто.

– Вот что, – решил он, – обо мне потом, давайте о вас. Надолго сюда?

Мик и Ухтомский переглянулись.

– В общем-то, надолго, – ответил, наконец, князь. – Это длинная история… Да, Николай, вам привет от Антона Васильевича.

– Спасибо, – улыбнулся Келюс. – Как там генерал?

– Господин генерал, – как бы между прочим поправил Мик.

Келюс покосился на него, но ничего не сказал.

– Он сейчас большой человек, – не особо понятно сообщил Ухтомский, – его даже сюда не пускают, мол, опасно. Хотя тут не опаснее, чем у нас.

– Как там эта девушка? – перебил Мик, и Келюс догадался, о ком идет речь.

– В порядке. Отдыхает в Крыму.

– Хорошо…

Николай понял, что Плотников явно не хотел распространяться на эту тему в присутствии Ухтомского.

– Между прочим, мог бы и предупредить! – не выдержал он. – Как можно было отпускать ее одну?

– Извините, Николай! – виновато вздохнул Мик. – У нас… у меня было другого выхода… Вы знаете, кто она?

В голосе Плотникова было что-то странное.

– Я и не спрашивал, – успокоил его Келюс, – здесь она Ольга Константиновна Славина.

– Значит, они добрались даже сюда… Я ничего не могу вам объяснить, Николай. Пока, во всяком случае.

– Ладно, – заключил Лунин. – Сейчас ей, вроде, ничего не угрожает…

– А как там остальные? – подхватил Мик, определенно желая изменить тему разговора.

– Лида выздоровела, – сообщил Келюс, не решаясь говорить о Фроле. – Уже ходит…

– Вот здорово! – искренне обрадовался Плотников. – Ну, она молодец! А как там Фрол Афанасьевич?

– Да, – воскликнул Ухтомский, – как дела у моего дхарского кузена? Он сейчас здесь?

– Нет…

– Вот жалость-то! – огорчился Виктор. – Так хотелось повидаться! Я ведь, представляете, Николай, пока в госпитале лежал, сумел-таки перевести «Ранхай-гэгхэна». Не полностью, конечно. Вот, послушайте!..

Ухтомский принес из прихожей портфель, достал оттуда тетрадь в кожаном переплете и, открыв первую страницу, с выражением прочел:

– Конечно, на «Калевалу» похоже, – смущенно добавил он, – зато, по-моему, точно… Так Фрол Афанасьевич не собирается в Столицу?

– Нет, – с трудом выговорил Келюс, – он не приедет. Фрол исчез… Кажется… он погиб…

– Что?! – ахнул Мик. – Фрол Афанасьевич?

– Вы… вы уверены, Николай? – растерялся Виктор.

– К сожалению, да…

Лунин, понимая, что гости ничего не знают о событиях последних месяцев, коротко рассказал о том, что произошло. Подробностей он и сам не знал, лишь сообщил, что Фрол пропал, возвращаясь из поездки куда-то на Северный Урал.

…Мик замер, обхватив лицо ладонями. Виктор Ухтомский медленно перекрестился.

– Но кому… – не выдержал Плотников. – Кому он помешал? Господи, ну какие сволочи!

– Он уничтожил скантр, – ответил Келюс, заметив, что Мик и Ухтомский удивленно переглянулись. – Институт Тернема выведен из строя.

– И Второй канал? – быстро спросил Плотников.

– Оба…

– А мы-то строим из себя героев, – вздохнул Виктор. – Ведь это было нашим заданием!..

– Не продолжайте, князь, – перебил Мик. Ухтомский умолк, и Келюс с удивлением понял, что старшим здесь является именно Плотников.

– Он сумел уничтожить скантр, – повторил он. – Как – сам не знаю. Правда, у них осталась какая-то резервная система…

– В Крыму, – кивнул Мик. – Но даже если они сумеют подключиться, мощности на оба канала не хватит.

– Да, – согласился Николай, – у них нет второго такого скантра. Выходит, главное щупальце воин Фроат обрубил…

– Мы сделаем все остальное, – негромко добавил Мик. – Крым – это уже наша забота. Эх, Фрол Афанасьевич!..

– Это и моя забота, – возразил Лунин. – Теперь я уж не отступлю! Но ведь это не все, есть еще что-то, какое-то Око Силы…

– Сначала – Крым, – покачал головой Плотников, и Келюс еще раз с удивлением понял, насколько изменился когда-то беспечный шалопай Мик. – Без резервной системы они ничего не смогут сделать…

Келюс хотел уточнить, кто такие «они», но решил, что еще успеет. Достав из холодильника недопитую бутылку водки, он поставил на стол стопки.

– Я не видел Фрола мертвым, ребята, – начал он, – поэтому не буду его поминать, пока не узнаю наверняка.

– Верно, – согласился Плотников. – Знаете, Николай, до сих пор не верится… Давайте выпьем за другое. Разрешите тост…

Мик встал, глаза его холодно блеснули, он поднял стопку и медленно, внятно выговаривая каждое слово, произнес:

– Я пью за смерть наших врагов! За то, чтобы мы не смели успокаиваться, пока не отомстим. За вашего деда, Николай, за моего прадеда, за Кору… И за Фрола Афанасьевича… Я пью за смерть!

– За смерть, – повторил, вставая Ухтомский.

Келюс ничего не сказал, но тоже встал, молча выпив этот страшный тост.

Они долго сидели за столом, не решаясь заговорить. Наконец, Келюс встал, выключил давно уже исходивший паром чайник и достал заварку.

– Вам покрепче, поручик? – повернулся он к Ухтомскому.

– Покрепче, – согласился тот, – только я уже штабс-капитан. Как раз после госпиталя присвоили…

– Поздравляю! Значит, теперь вы оба – штабс-капитаны?

– Я нет, – улыбнулся Плотников.

– А мне Ольга рассказывала… – удивился Николай.

– Она не ошиблась. Но это было уже давно.

Внезапно Мик распрямил плечи, поднялся и голосом, полным нескрываемой гордости, отчеканил:

– Разрешите представиться, Николай Андреевич. Подполковник Плотников!

– Ого! – поразился Келюс. – Когда успел, бином? Ну, даешь!

Мик, улыбнувшись чуть снисходительно, достал из внутреннего кармана вчетверо сложенную бумагу. Лунин взял ее и осторожно развернул. В глаза бросился странный, непривычный шрифт, давно забытые «яти»…

…В выписке из приказа по Вооруженным Силам Юга России сообщалось, что за выдающиеся заслуги в деле борьбы с большевизмом капитану Плотникову Михаилу Николаевичу присваивается внеочередное звание подполковника.

Приказ подписал главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин.