Оливер Кромвель

Глава I НЕИЗВЕСТНЫЙ КРОМВЕЛЬ (1599–1642)

Когда в августе 1642 года началась Английская гражданская война, Кромвелю было 43 года, то есть это был человек средних лет. До этой даты историки знают о нем так же мало, как знали многие его современники, по той простой причине, что сохранился небольшой источник материалов о «предыстории» Кромвеля до 1642 года. Однако это не останавливало людей в выдумывании россказней о нем. «Вокруг выдающихся фигур в истории всегда возникают легенды», — писал Х.Н.Брейлсфорд[4], и Кромвель — не исключение. Следовательно, любому пытающемуся узнать, каким человеком был Кромвель в 1642 году, до его восхождения от неизвестности до лорда-протектора Англии, Шотландии и Ирландии, необходимо отбросить пласты легенд и мифов о нем, как археологи в поисках доказательств существования древних людей устраняют развалины, оставленные более поздними цивилизациями. Когда это будет сделано, мы увидим, что останется только горстка несогласующихся «фактов», равноценных археологическим кусочкам разбитой глиняной посуды и другим остаткам древней культуры человечества, из которых надо постараться составить ответы на главные вопросы, необходимые для понимания стремительного восхождения Кромвеля к власти и величию в последние шестнадцать лет его жизни. Какова экономическая и социальная подоплека появления Кромвеля? Насколько богатым и социально-влиятельным он был к началу 40-х годов? Каковы были его религиозные и политические взгляды? Насколько важной была его роль в развитии мощной парламентской оппозиции, столкнувшейся с Карлом I перед началом гражданской войны? Что привело его к тому, что он стал в 1642 году одним из тех, кого сэр Симондс Д’Ивес назвал «пылкими душами», кто пошел на риск потери жизни и собственности, посвящая себя борьбе против короля еще до официального начала боевых действий 22 августа 1642 г.?

Источники многих недостоверных россказней о Кромвеле до 1642 г. — это враждебные биографии, написанные сразу после реставрации, которые наполнены выдуманными, скандальными рассказами о нем, чтобы очернить его характер и описать его как пожизненного врага монархии. Типична история о том, что Кромвель и принц Карл встречались еще детьми, когда Яков I и его двор останавливались в доме дяди Кромвеля — сэра Оливера Кромвеля в Хинчинбруке в начале 1600-х годов, и якобы тогда Кромвель разбил нос юному принцу. Джеймс Хит, богатый воображением ранний биограф Кромвеля, в своей книге «Течение жизни, или жизнь и смерть, рождение и похороны Оливера Кромвеля, последнего узурпатора» без угрызений совести пересказывал выдуманные истории о юности Кромвеля. Во время своего короткого пребывания в качестве студента в университете Кембриджа Хит голословно утверждал, что Кромвель «был более известен действиями в поле, чем в классах (в которых он никогда не удостоился славы из-за отсутствия заслуг и достоинств), будучи главным организатором матчей и игроком в футбол либо других тяжелых видов спорта или игр»[5]. После окончания университета Хит описывал Кромвеля, забросившего официальную учебу, в одном из адвокатских обществ столицы «для разбора дебошей… пьянства, распутства и подобных нарушений распущенной молодежи»[6]. Уничижительная критика Хита, конечно, заслуживает цитирования, но ее следует принимать как злобные выдумки, которые говорят скорее о непреодолимой ненависти многих влиятельных людей к Кромвелю в Англии в период Реставрации (засвидетельствован, например, акт эксгумации и «экзекуции» над телом Кромвеля в 1661 г.), чем об истинной жизни Кромвеля. Интересны также имеющие небольшую ценность для понимания карьеры Кромвеля народные легенды, возникшие вокруг его имени. Один из примеров — упорный миф о Кромвеле — разрушителе церквей, который произошел из-за путания Оливера с Томасом Кромвелем, наместником Генриха VIII по церковным делам, проводившим секуляризацию монастырской собственности за 60 лет до рождения Оливера.

Другие истории, приписанные Кромвелю, тоже нельзя принимать на веру. В эту категорию входят дразнящие легенды о том, как Кромвель несколько раз путешествовал по континенту в 20 — 30-х годах и не раз встречался во время своих поездок с еврейским лидером Менасехом бен Израилем, с которым он переписывался позже, будучи протектором, и который также служил солдатом Европейской армии в Тридцатилетней войне. Это (если является правдой) может помочь в объяснении сложных загадок последующего обращения Кромвеля к делу просветительской миссии евреев в Англии, так же как и его удивительных военных успехов в гражданской войне и позднее в военных кампаниях в Ирландии и Шотландии. Но для этих историй, как и для легенд о том, что в 30-х годах Кромвель однажды сел на корабль, намереваясь эмигрировать в Новую Англию, но высадился до отправки, совсем нет достоверных доказательств. Есть некоторые основания верить поздним рассказам о том, что Кромвель занимался некоторое время в одном из адвокатских обществ, имея лишь поверхностные знания в юриспруденции, так как тогда не было редкостью для дворянской молодежи, к которой принадлежал и Кромвель, заканчивать образование таким образом. Но точно эти истории не подтверждены. Его имени нет в каком-либо регистрационном журнале адвокатских обществ; сам Кромвель позже заявлял, что у него нет особых знаний юридических тонкостей: «Я слышал разговоры «протестующих» и подобные вещи, о которых я плохо осведомлен», — сказал он в комиссии Палаты Общин 21 апреля 1657 г.[7]

Кроме того, в последнее время доказано, что некоторые эпизоды, утвердившиеся как часть легенды о Кромвеле, были неправильно поняты и больше не имеют прежнего значения. Можно считать самым удивительным недавнее предположение, сделанное Джоном Моррилом, о том, что в высшей степени невероятно, чтобы на религиозные взгляды Кромвеля оказал решающее влияние (как считалось долгое время) его школьный учитель в Хантингдоне доктор Томас Берд и его книга «Театр правосудия», или то, что Берд был образцом пуританства для его юного ученика. Берд был «жадным плюралистом», школьным учителем, священником церковного прихода Всех Святых в Хантингдоне, управляющим больницы там же и, кроме того, священником церковного прихода Святого Иоанна в Хантингдоне в 1610 г.

Моррил в результате кропотливой исследовательской работой обнаружил, что в 1630 г. Берд с жадностью старался наложить руку на дополнительный источник прибыли, наследство, оставленное гражданам Хантингдона Лондонской компанией по торговле шелком для учреждения нового проповеднического общества в городе; это позволяет думать, что Берд «выглядел как самодовольный кальвинист эпохи английского короля Якова, а не как человек, который зажег огонь внутри Кромвеля»[8]. Не следует также рассматривать как частичное доказательство его возвышения избрание его в 1628 — 29 гг. членом парламента от Хантингдона. Неполные версии единственной речи Кромвеля в этом парламенте, в которой он, кажется, только описывал случай, произошедший, по крайней мере, за десять лет до этого, чтобы пояснить опасения, разделяемые им с другими членами парламента, по поводу распространения арминианства[9] среди епископов, наводят на мысль, что он играл весьма незначительную роль в парламенте, создавшем «Петицию о праве». Просто нет основания поддерживать мнения о том, что первый парламентский опыт Кромвеля предсказал его последующую важную роль в парламентской политике с середины 40-х годов и далее. Более того, если получше приглядеться к легенде о политической «оппозиции» Кромвеля монархии и установленному в 30-х годах управлению, повод для этого почти исчезает. Брайан Квингрел показал — нет основания предполагать, что Кромвель выступал как главный противник наложения ареста на имущество рыцарства для обеспечения долга (одного из новых, непопулярных финансовых сборов Карла I во время его личного правления после роспуска парламента в 1629 г.)[10]. Более того, легенда о Кромвеле как о «лорде болот», противнике капиталистических синдикатов торговцев и придворной аристократии, которые в 30-е годы пытались осушить и огородить болотистую землю в Или и вокруг него, основана главным образом на одном отрывочном докладе в 1638 г., который составили жители болот Или в согласии с Кромвелем: «они платят 4 пенса за каждую корову сверх положенного, чтобы удерживать осушителей в течение пяти лет, и тем временем довольствуются каждым футом их общинной земли»[11]. Даже если это правда, то она не является доказательством того, что Кромвель был против осушения болот. На самом деле, позже, будучи протектором, он поддерживал это. Скорее, он добивался гарантий того, чтобы те, кто в результате осушения лишался собственности, получал компенсацию. Нет реальных оснований считать, что Кромвель был радикальным защитником общественных прав или главным противником фискальной политики Карла I в 30-е годы.

Когда эти и другие легенды и мифы не принимаются в расчет, остается очень короткая автобиография человека, которого избрали членом парламента от Кембриджа в Короткий и Долгий парламенты на двух выборах в 1640 году. Он родился 25 апреля 1599 года в Хантингдоне около Кембриджа в Восточной Англии, был единственным выжившим сыном Роберта и Элизабет Кромвель, у которых было также семь дочерей (старшие сестры Оливера — Джоан, Элизабет и Катрин, и младшие — Маргарет, Анна, Джейн и Робина). Он обучался в местной бесплатной средней школе в Хантингдоне, где его учителем был Томас Берд, а затем более года в Сидней Суссекс Колледже Кембриджского университета — с апреля 1616 по июнь 1617 г. Его обучение в университете вскоре прервала смерть отца и он покинул Кембридж, чтобы управлять собственностью в Хантингдоне и вокруг него. В 1620 г. он женился на Элизабет Бучьер, дочери богатого лондонского торговца мехом и кожаной одеждой, которую он, возможно, встретил в Лондоне или в Эссексе, где Бучьеры имели некоторую собственность, включая Малую усадьбу Стенбрук около Фельстеда в Эссексе. Есть все основания, включая рождение восьми детей между 1621 и 1638 годами, полагать, что у них были близкие, теплые отношения; никто не нашел какого-либо факта супружеской неверности Кромвеля, о которой сплетничали роялисты[12].

Можно быть уверенным только в некоторых главных событиях жизни семьи Кромвеля до 1640 года. Они два раза переезжали: один раз в 1631 г., когда Кромвель продал большую часть своей собственности в Хантингдоне и переехал в Сент-Айвс, находящийся в пяти милях от Хантингдона; а затем — в 1636 г., когда семья переехала в Или. Существует только две неоспоримых записи о выезде Кромвеля из Восточной Англии до 1640 года: когда он поехал в Лондон как член Палаты Общин от Хантингдона в парламенте 1628–1629 гг., и еще раз в 1630 г., когда он появился перед Тайным советом, разбиравшим местный спор о городском уставе Хантингдона.

Позже Кромвель сказал (в речи в парламенте в 1654 г.), что он был «дворянином по рождению, живущим не занимая значительных высот, но, однако, и не в неизвестности»[13]. Насколько точно это указывает на известное сейчас его экономическое и социальное положение до 1640 г.? Нет сомнений, что Кромвель был «дворянином по рождению». Его дед и дядя, сэр Генри и сэр Оливер Кромвели, имели значительную собственность в графстве Хантингдоншир и в других местах, включая огромный дом в Хинчинбруке, за пределами Хантингдона, и их образ жизни соответствовал их положению магнатов графства — мировой судья и член парламента. Кромвель укреплял семейные связи: например, две его тетки были замужем за представителями известных дворянских семей — Хэмпден в графстве Букингэм и Баррингтон в Эссексе, а кузина была замужем за Оливером Сент-Джоном. Это также ставило его, большую часть его жизни до 1640 г., над огромным разрывом в тогдашнем английском обществе, который отделял дворян от остальных. Немногое из того, что известно о годах учебы Кромвеля, похоже на то, чем занимались сыновья дворян начала XVII века, особенно, если он в адвокатском обществе приобщался к знаниям так же, как и в университете Кембриджа. Более того, женитьба Кромвеля на дочери богатого, имеющего хорошие связи лондонского торговца и землевладельца в Эссексе укрепила его претензии на аристократизм, что также отразилось на его избрании в парламент в 1628 г. Однако до 1640 г. Кромвель всегда находился на задворках дворянского общества Восточной Англии, и на короткое время в начале 30-х годов он, возможно, опустился в ряды обычных землевладельцев — йоменов — напоминание о том, что между дворянством и не-дворянством существовала пропасть и можно было как опуститься, так и подняться из нее в начале XVII века. На статус Кромвеля не мог не оказать неблагоприятного воздействия тот факт, что экономическое положение его дяди резко ухудшилось в 20-е годы, вылившись в продажу Хинчинбрука. Монтегю потеснил старших Кромвелей, которые были главными патриархами региона. Еще более важно то, что наследство его отца — младшего сына — в обществе, где первородство многое значило среди имущих классов, было довольно небольшим. Когда оно было продано в 1631 г. за 1800 фунтов стерлингов, вероятно, оно приносило только 90 фунтов стерлингов в год (обычная формула оценки стоимости земли — ежегодный валовой доход, умноженный на двадцать), что делало Кромвеля весьма мелким дворянином после принятия наследства в 1617 г. Более того, четырнадцать лет спустя его экономическое положение быстро начало ухудшаться. Его решение переехать в Сент-Айвс в 1631 году, возможно, было отголоском политического спора, в который он втянулся в Хантингдоне, но переезд ясно означал падение семьи Кромвеля вниз по социальной шкале. Кромвель продал всю свою собственность в Хантингдоне (кроме семнадцати акров) и взял в аренду небольшую ферму в Сент-Айвс, приняв скорее образ жизни фермера-йомена, чем дворянина-помещика. В 1636 году его экономическое состояние улучшилось, так как он стал главным наследником дяди, получив по его завещанию церковные десятины, участок земли в Или и дом на краю соборной лужайки, где родилась его мать (она и незамужние сестры Оливера присоединились там к его семье), с доходом около 300 фунтов в год. Существует неточное доказательство того, что к концу 30-х годов Кромвель, таким образом, проложил себе обратный путь в ряды мелкопоместного дворянства.

Существует еще меньше данных, на основе которых можно построить картину отношения Кромвеля к политике до 1640 г. Как мы увидели, нельзя считать его важным и даже заметным политическим противником монархии в конце 20-х и в 30-е годы. В тридцатых Кромвель оплатил налоги и пеню за имущество, изъятое в обеспечение долга, взимаемые королевской властью. И не ссора в Хантингдоне в 1630 году с теми, кто защищал новую хартию города, кажется, заставила сопротивляться олигархической власти. Как показало слушание дела на Тайном совете, главная жалоба Кромвеля против новой хартии состояла в том, что новые правители города, возможно, использовали свое влияние в личных целях и — что не менее важно — в том, что по новому соглашению его не назначили ольдерменом.

Почему же, в таком случае на первой сессии Долгого парламента в ноябре 1640 года Кромвель стал решительным противником короля? Возможно, его политизация произошла под воздействием религиозных взглядов. В свое время, до 1638 года, Кромвель твердо воспринял определенные религиозные ценности, что сделало его очень заинтересованным в церковной политике, проводимой Карлом I. В конце 20-х или начале 30-х годов своей жизни он перенес духовное испытание, которое убедило его в том, что Бог назначил его быть одним из «избранных» для вечного спасения. В одном из самых полных его писем от 13 октября 1638 года к жене его двоюродного брата миссис Сан-Джоан он описывает свое обращение в ярких выражениях:

«Бог… дает весну сухим и бесплодным пустыням, где нет воды. Я живу (вы знаете где) в Мешеке, который, как они говорят, означает «продленный», в Кедаре, что означает «мрачность»: Господь все еще не окинул меня. Хотя Он медлит, Он, наверное, (я верю) приведет меня к Его шатру, к Его месту отдыха. Моя душа вместе со всеми прихожанами, мое тело отдыхает в надежде, и если здесь я смогу славить моего Бога делами или страданиями, это доставит мне самую большую радость… Господь примет меня в свои сыновья и даст мне возможность быть просветленным, таким же просветленным, как и Он… Да будет благословенно Его имя за просветление такого темного сердца, как мое! Вы знаете, какой образ жизни я вел. О, я жил в темноте и мне это нравилось, я ненавидел свет. Я был вождем, вождем грешников. Это истина: я ненавидел набожность и все же Бог простил меня. О, как велико Его милосердие!»[14].

Невозможно точно сказать, когда произошло обращение. Это не могло случиться внезапно, как часто предполагают. Правдоподобно то, что оно завершилось около 1629 или 1630 года последующим приступом болезни. Как мы увидим, Кромвель часто болел в моменты душевных и политических кризисов. Когда он был в Лондоне на парламентской сессии в 1628–1629 гг., он консультировался с доктором Теодором Мэйерном, известным лондонским врачом, который сделал в своем журнале для записи больных замечание, что Кромвель страдает депрессией («valde melancholicus»). В свое время его посещал личный врач доктор Симкотс из Хантингдона, который позже сказал сэру Филиппу Уорвику, «что его много раз вызывали из-за устойчивой боязни приближающейся смерти»[15]. Возможно, эти приступы депрессии и ипохондрии предвещали завершение его духовного обращения. Однако не следует видеть во всех болезнях Кромвеля признаки кризисов его общественной и личной жизни. Ясно, что дело не в этом: в 1645 г. журналист Джон Дилингем, хорошо знавший его, сообщал, что Кромвель болел от излишества «незрелых мыслей». Еще более вероятным, чем особые периоды или причины (для которых существует мало прямых доказательств), может быть то, что его духовное испытание разделяли другие «божественные» протестанты конца XVI и начала XVII столетий, о которых много теперь известно[16]. Правда, это еще не дает основания (что соответствует существующей информации о религиозных взглядах Кромвеля после 1642 года) предположить, что Кромвель после своего обращения пришел к принятию образа жизни и убеждений пуританского меньшинства Англии первых Стюартов.

Главным требованием пуритан было проведение дальнейшей (или полной) Реформации. Как и другие «богобоязненные» люди того периода, Кромвель пришел к убеждению, что Реформация в середине XVI-го века была вовсе не реформацией, в лучшем случае это была полуреформация. Хотя она разрушила власть папы в английской церкви, дореформенные должности, включая епископов, остались, и католические ритуалы, такие как ношение духовенством церковного облачения и отправление церковных праздников, например, Рождества, до сих пор допускались. Хуже всего было не то, что произошла лишь частичная реформация церковного управления и богослужения, но то, что внутреннее, духовное преобразование англичан продвигалось крайне медленно. Греховность, пьянство, сквернословие, прелюбодействие, супружеская неверность и незаконнорожденность процветали несмотря на продолжительную кампанию борьбы «богобоязненных» со всем этим злом, начавшуюся по крайней мере в 1580-х гг. Следовательно, со своим «обращением» Кромвель стал частью решительной кампании (хотя и ведущейся в Англии меньшинством), направленной на завершение Реформации в управлении и обрядности церкви, а также на внутреннюю «перестройку» жизни людей.

Однако до 1640 года кампания не включала в себя наступления на структуру церковного управления или на идею единой национальной церкви. Главным толчком для ускорения религиозной реформации было создание условий в пределах национальной церкви, благодаря которым каждый мог свободно находить своего Бога, если это не нарушает мира или не вредит существующему социальному и политическому порядку. На самом деле, главные руководители религиозной реформации в 30-х годах были опорой существующего социального и политического порядка — круг пэров, управляемых графом Бэдфордом, графом Уорвиком и лордами Сайе и Селе, которые были тесно связаны с богатыми нетитулованными дворянами, такими как Джон Пим, Джон Хэмпден и Оливер Сент-Джон. Объясняя превращение к 1640 году подобного человека с консервативными политическими взглядами в ярого противника монархии, нельзя преувеличивать важность попыток Карла I ввести арминианство в английскую церковь. Арминианство являло собой не только наступление на господствующую фаталистическую теологию, которой придерживалось большинство английских протестантов, в пользу теологии свободы воли. Те, кто, выдвигал эту теорию (главным образом Вильям Лод, архиепископ Кентерберийский с 1633 года), и которых Карл I продвинул к власти в англиканской церкви, также покровительствовали богослужению, казавшемуся многим протестантам столь близким к католицизму, поскольку почти не существовало различий. Они пытались утвердить этот тип литургии в английских церковных приходах, в некоторых случаях сменяя формы богослужения, практиковавшиеся с конца XVI века. Попытки Лода усилить таинственные и церемониальные аспекты в богослужении путем проведения проповедей в особенности рассматривались не менее, как поползновения на реформацию. К тому же, тот факт, что Карл I позволил своей жене Генриетте Марии и иностранным послам в Лондоне придерживаться католической мессы, и то, что сам король принял при дворе папских представителей, дало силу растущему подозрению, что протестантство подвергалось опасности со стороны организованного папского заговора, сконцентрированного при дворе.

К увеличивающимся подозрениям «богобоязненных» также добавлялось опасение того, что некоторые люди, окружающие короля (если не сам Карл I), организовывали наступление не только на протестантство, но на существующую конституцию. Теперь мы можем увидеть силу, вынудившую Карла I и его министров, ввязавшись в главную войну против Франции и Испании в середине 20-х годов, сократить сверхпарламентские источники прибыли, такие как вынужденные займы. Но Карл в эти годы пытался не только увеличить денежную массу чрезвычайными мерами, он также сажал в тюрьму людей, которые отказывались подчиняться его требованиям. Более того, в 30-е годы, хотя в стране был мир, он продолжал пополнять казну различными способами, например, новыми поборами — и это в то время, когда парламент не созывался. В таких условиях, наиболее вероятно, к концу десятилетия опасения пуритан относительно выживания протестантства и парламента стали неразличимы. Они считали, что цели реформации могут быть достигнуты, только, если Карл I вернется к традиционным способам управления, действуя с совета пэров и с регулярным парламентом.

Можно почти не сомневаться в том, что Кромвель разделял эти взгляды в 1640 году, так как многие его действия в первые месяцы Долгого парламента были направлены на продолжение реформации. Среди многих комитетов, в которые он входил, был важный главный комитет религии и комитеты для рассмотрения жалоб против назначения Лейдиана епископом Или и против введения парламентского законопроекта «о запрещении суеверия и идолопоклонства и об улучшении подлинного богослужения»[17]. Именно предложение Кромвеля от 8 сентября 1641 года привело к голосованию Палаты Общин за то, что «проповеди следует читать днем во всех церковных приходах Англии»[18]. Кроме того, до начала гражданской войны его имя часто повторяется при упоминании парламентской кампании против епископов и общего молитвенника. Сэр Эдвард Деринг (впоследствии сожалевший о содеянном) сказал, что представленный в Палату Общин 29 мая набросок законопроекта, отменяющий иерархию английской церкви, включая архиепископов и епископов, «попал в его руки» от сэра Артура Хаселрига, который, в свою очередь, получил его от Генри Вэйна-младшего и от Оливера Кромвеля[19].

Кромвель, возможно, находился вне политической клики, перешедшей в 1640 году в оппозицию королю. Но сделали свое дело связи в прошлом семьи Кромвеля со многими парламентскими критиками короля в начале 40-х годов. Как видно, он имел кровные связи, а также, через женитьбу, с Джоном Хэмпденом и Оливером Сент-Джоном. Замужество его тетки за одним из членов семьи Барингтона дало ему возможность контакта с могущественной клиентурой графа Уорвика в графстве Эссекс. Кроме того, четверо сыновей Кромвеля поступили в школу Фелстеда в Эссексе, директор которой был назначен Уорвиком. В недавнее время предполагалось, что такие связи с некоторыми самыми могущественными людьми Восточной Англии правдоподобно объясняют избрание Кромвеля в 1640 г. от Кембриджа и в Короткий, и в Долгий парламенты[20]. Однако следует подчеркнуть: доказательств того, что Кромвель имел близкие родственные связи с парламентским руководством на этом этапе, не существует. Далее после открытия Долгого парламента в ноябре 1640 года (когда появляется больше сведений о деятельности Кромвеля) не появилось убедительных доказательств тесного сотрудничества Кромвеля с пэрами, например, с Бэдфордом, Уорвиком, Сэйе и Селе из Палаты Лордов и их союзниками в Палате Общин под руководством Джона Пима. Тот факт, что Кромвель иногда играл более выдающуюся роль в работе Палаты Общин, чем можно было ожидать по причине его политической неопытности, позволяет предполагать, что именно семейные связи и религиозные и политические взгляды ввели его в круг этих крупных фигур в Вестминстере. Иначе трудно объяснить, почему именно Кромвель всего через шесть дней после открытия Долгого парламента представил петицию одного из парламентских героев первых дней Долгого парламента — Джона Лилберна против решения, переданного ему Звездной палатой. Многое из того, что он делал в 1640–1641 гг., подтверждает мнение о том, что парламентские лидеры обеих палат поручали ему выполнение некоторых их политических инициатив. 30 декабря 1640 года Кромвель ускорил второе чтение законопроекта о ежегодном созыве парламента, который несколько месяцев спустя стал «Трехлетним актом»; в августе 1641 года он предложил определить Сэйе и Селе и Бэдфорда опекунами принца Уэльского; осенью 1641 года внес предложения о назначении графа Эссекса командующим народным ополчением парламентским указом, а не парламентским законом, требующим согласия короля.

Однако все это не является достаточным основанием, чтобы предположить, что Кромвель, к тому же, был главной фигурой среди противников короля. Начнем с того, что семейные связи — существенная основа для прочных политических союзов. Здравый смысл наводит на мысль, что любовь и привязанность — далеко не единственный вид отношений между членами большой семьи. Помимо предостережения против характеристики Кромвеля как очень значимой фигуры в первые месяцы Долгого парламента, необходимо сказать, что он допустил много политических ошибок, чтобы приобрести доверие парламентского руководства. Импульсивное поведение — последовательная черта карьеры Кромвеля, как будет видно в дальнейшем. Но в первые дни его парламентской работы именно возбудимость и порывистость представляли для него серьезную обузу. Это уже доставило ему неприятности во время спора об уставе Хантингдона в 1630 году, когда он получил от Тайного совета выговор за произнесение «позорных и непристойных речей» против мэра города[21]. До начала гражданской войны его вмешательства в дела Палаты Общин во многих случаях были необдуманны, наивны, приводили к обратным результатам и, должно быть, с тревогой воспринимались парламентскими лидерами. Однажды, в феврале 1641 года, при защите тех (подобных ему), кто нападал на епископское определение сэра Джона Стренгвейса: «если придем к равенству в церкви, мы должны будем, наконец, достигнуть равенства в благосостоянии», гнев Кромвеля заставил его обрушиться на Стренгвейса с яростной речью, за которую ему палата вынесла выговор[22]. Несколько месяцев спустя (хотя источник — сэр Эдвард Хайд, впоследствии один из главных сторонников Карла I, не объективен) было отмечено, что Кромвель действовал с «неприличием и грубостью» и выражался «своевольными и оскорбительными» словами по отношению к лорду Мендевилю (впоследствии граф Манчестер), когда перед комитетом Палаты Общин встал вопрос об осушении болот[23]. Более того, некоторые попытки вмешательства Кромвеля в парламентские дела в то время были в лучшем случае наивны. В феврале 1642 года его предложение о том, что коллегу, члена парламента Джона Мура следует попросить написать опровержение собранию речей сэра Эдварда Деринга, который теперь пытался отмежеваться от своих ранних нападок на епископов, могло только вызвать раздражение у Мура, с которым Кромвель явно заранее не советовался. Можно ясно увидеть наивность Кромвеля в октябре 1641 года, когда он доказывал, что предложение о том, что епископы не должны голосовать в парламенте по законопроекту об исключении их из Палаты Лордов, было только временной мерой, пока законопроект не будет принят. «Кажется, — презрительно писал в своем дневнике сэр Симондс Д’Ивз, — джентльмен не принял во внимание, что если бы мы могли временно не учитывать их (епископов) голоса, до тех пор, пока не будет принят законопроект, посланный нами, они должны бы были навсегда потерять голоса в Палате Лордов»[24].

Инциденты, подобные этому являются ключом к разгадке гораздо более важных характеристик карьеры Кромвеля в этом периоде, чем незначительная роль, которую он занимал среди парламентских противников короля до гражданской войны. Его вспыльчивость и наивность демонстрировали его уверенность в правоте того, что он делал, его абсолютную веру в то, что дело парламента и дело религиозной реформации неразделимы, и его растущее опасение того, что если вскоре не будут приняты меры, дело потерпит неудачу. Это привело его к тому, что он не смог помять необходимость политической игры. Это также стало причиной политических просчетов, таких, как прогноз того, что немногие будут против «Великой ремонстрации» — длинного документа, содержащего парламентские требования к королю. В самом деле, многие консервативно настроенные члены парламента проголосовали против «Великой ремонстрации» и она была принята 22 ноября 1641 г. большинством лишь в одиннадцать голосов. Это вызвало опасение по поводу радикального направления событий, которое Кромвель, очевидно, не разделял. Действительно, события 1640 — 41 гг. укрепили его намерение защищать парламент. Когда в 1641 году парламентские лидеры раскрыли серию заговоров в рядах армии в Северной Англии, Кромвель был среди тех, кто настаивал на обвинении всех, вовлеченных в заговоры, и выступал против их освобождения под залог. Не удивительно поэтому, что когда в августе 1641 года король решил поехать в Шотландию, Кромвель находился среди тех, кто был против визита, опасаясь, что Карл секретно договорится с врагами о парламентском деле. Кроме того, как и многих других, Кромвеля сильно тревожили новости об Ирландском восстании, которые в ноябре 1641 года достигли Лондона. Девять лет спустя ужас того, что он назвал «самой беспримерной и самой варварской резней (независимо от пола и возраста), которая когда-либо случалась в этом мире», не уменьшился[25]. Как и остальные англичане-протестанты он рассматривал Ирландское восстание не как бунт против грубости и притеснений английского правления в Ирландии XVII века, а как нарушение закона, совершенное католиками в качестве первого шага по пути к вторжению в Англию, отмене Реформации и возвращению Англии к католицизму. Кромвель отчаянно противостоял угрозе. В конце 1641 года он настоял на том, чтобы командование армией в Ирландии было поручено Оуэну О’Коннелу, который сделал многое для выявления подробностей восстания, когда оно впервые поднялось; в начале 1642 года Кромвель докладывал в Палате Общин об «опасных словах», произнесенных в Лондоне ирландскими католиками[26], а в апреле 1642 года он заседал во вновь назначенном Совете по ирландским делам. Между апрелем и июлем 1642 года он вложил 2050 фунтов стерлингов в экспедицию, спланированную «авантюристами» и утвержденную актом парламента в марте 1642 года о новом завоевании Ирландии. Возможно, его тревога также увеличилась из-за переписки и связей с убежденными пуританами в провинциях, разделявшими его беспокойство. В начале 1642 года Ричард Симондс из Абергавеню, пуританский священник, служивший школьным учителем у сэра Роберта Харлея, послал Кромвелю, Пиму и Хезелригу петицию, которую Кромвель представил в Палате Общин, о том, что «если некоторые срочные меры не будут приняты (по сопротивлению силе папизма в Монмаутшире), вскоре возникнет такая же огромная опасность, как в Ирландии»[27]. Кроме того, в июле 1642 года сэр Вильям Брертон, которому пришлось стать одним из самых решительных руководителей парламентской войны в северо-западной Англии, писал Кромвелю, предупреждая его о жестокостях, проявленных к пуританским священникам специальными уполномоченными комиссарами Карла I в Чешире.

Преобладает впечатление о Кромвеле того времени как о второстепенном члене парламента, обеспокоенном опасением, возрастающим изо дня в день по мере накопления новостей, что, если вскоре не будут приняты решительные меры, то «дело» о парламентских свободах и религиозной реформации будет похоронено. Сразу после провала попытки военного переворота, предпринятой королем, в результате чего он не смог арестовать Джона Пима, Артура Хезелрига, Дензила Холлиса, Вильяма Строуда, Джона Хэмпдена и лорда Мэндевиля (которые, как он считал, возглавляли оппозицию), Кромвель присоединился к тем, кто настаивал на решительных мерах. Десять дней спустя он внес предложение о назначении парламентского комитета для принятия военных мер против угрозы, идущей, как он опасался, от католиков и сочувствующих им. Его не назначили членом так называемого Комитета народного ополчения, которому было дано это задание, но несмотря на свое рядовое положение в парламенте он убедил всех в необходимости решительных военных действий. 28 мая он призвал захватить седла у находящейся в Лондоне компании, производящей амуницию, оружие и седла, когда они будут перевозить их королю в Йорк, и собрать добровольцев для похода в Ирландию. Четыре дня спустя, 1 июня он предложил послать два корабля охранять устье реки Тайн, чтобы предотвратить иностранную помощь королю на севере.

Особенно раскрывает силу убеждения Кромвеля в необходимости военных действий его решение уехать из Лондона, возможно, около 10 августа в Кембридж для организации местного сопротивления тем, кто поддерживал короля. Со своим зятем Валентином Валтоном и небольшим отрядом солдат он захватил склад оружия и боеприпасов в Кембриджском замке, а также перехватил вооруженный эскорт, перевозивший деньги и столовое серебро из университета в Кзмбридже к королю в Йорк. Гражданская война официально еще не началась (король не поднимал флага в Нотингеме до 22 августа) и трудно преувеличить степень, в какой Кромвель подвергался риску обвинения в воровстве и измене, что можно было бы хорошо подстроить, если бы восстание против короля потерпело неудачу. Примечательно, что накануне войны Кромвель не разделял сомнений в правильности или неправильности сопротивления королю, свойственных многим его современникам, проявлявшим нерешительность. Через неделю после официального начала войны он собрал кавалерийский эскадрон в Хантингдоне вместе со своим зятем Джоном Десборо в качестве квартирмейстера и после недолгого пребывания в Вестминстере уехал вместе со своим отрядом из восьмидесяти человек, чтобы присоединиться к главной парламентской действующей армии под руководством графа Эссекса в кампании, ознаменованной нерешительной битвой в Эджхилле 23 октября 1642 года.

Несмотря на множество неизвестных фактов о ранней военной карьере Кромвеля мы можем предположить, что с началом гражданской войны он так отдался борьбе против короля, как ни один человек во всей Англии. Но больше всего его интересовала защита парламента. Когда впоследствии он сказал: «религия не являлась чем-либо впервые оспариваемым», он имел в виду, что достижение религиозной свободы не было главной причиной, заставлявшей его сражаться за парламент в начале войны[28]. В сентябре 1644 года он писал: «Я признаю, что никогда не смогу быть удовлетворен тем, что касается законности этой войны, но я уполномочен парламентом сохранить его права и в этом деле, надеюсь, могу похвалить себя как честного и прямого человека»[29]. Он считал, что если будут обеспечены парламентские свободы, то из этого неизбежно вытекут религиозные свободы внутри национальной церкви. Гражданская война, как бы то ни было, укрепила решительность Кромвеля продолжать борьбу за достижение этих целей. Но то, что произошло во время войны, впервые заставило его сомневаться, что сохранение парламентских свобод автоматически обеспечит углубление церковной реформации. В ходе войны Кромвель сделал вывод, что дело, за которое он борется, не так ясно определено, как он думал, когда устраивал засаду королевскому эскорту, выезжающему из Кембриджа по Большой Северной дороге в августе 1642 года.