Предисловие

До недавнего времени Майкл Фрэйн был постоянным литературным сотрудником английской газеты «Обсервер». Его фельетоны быстро привлекли внимание читателей — они были ироничны и талантливы.

Потом Фрэйн ушел из журналистики в литературу. Он написал-три книги. Первая из них сейчас перед вами.

Это умная, насмешливая, беспощадная книга.

Внешне она напоминает серию фельетонных зарисовок, объединенных сквозным сюжетом. Ее герои смешны, их действия нелепы. От того, что они относятся к себе и к своим поступкам с величайшей серьезностью, ощущение смешной нелепости еще более возрастает. К финалу нелепость и бессмыслица достигают почти фантасмагорических размеров.

Фрэйн безжалостен к своим героям. Он выставляет напоказ их духовное убожество, запрограммированность их действий, автоматизм мышления. Он издевается над этими людьми, превратившимися в оловянных солдатиков.

Своих героев Фрэйн не придумал. Они существуют в современной буржуазной действительности и непрерывно порождаются ею. Их становится все больше, этих людей, внутренне подобных кибернетическим роботам.

Растущая машиноподобность человеческой психики постепенно превращается в угрожающее общественное явление. В книге Фрэйна изображено общество таких людей-автоматов. Автор нашел для своих роботоподобных героев весьма характерное, хотя сегодня еще фантастическое занятие. Почти все они — сотрудники научно-исследовательского института автоматики и заняты внедрением электронных машин в разные сферы бытия — культуру, спорт, бизнес, религию, этику и т. д. Так замыкается круг: люди-роботы создают кибернетизированное бытие; оно в свою очередь порождает своих создателей.

Кибернетизация бытия также не придумана Фрэйном. Этот процесс неотвратим — управление жизнью современного сложнейшего общественного организма немыслимо без автоматизации сферы производства, управления и обслуживания. Но — наивно было бы думать, будто можно автоматизировать материальные основы бытия, не затрагивая его духовной надстройки. Меняется не только характер труда людей, сотрудничающих с автоматом, спаренных с ним, обслуживающих его или пользующихся его услугами. Меняется также психика этих людей. Постепенно изменяется знакомый прежде облик самого общества. Автоматизированный мир будущих столетий сулит не только возникновение новых профессий, но и изменение образа мышления людей. Автоматизация производства неизбежно влечет за собой кибернетизацию бытия.

Окажется ли это благом или обратится во зло? Речь может идти о благе и зле лишь в их сегодняшнем понимании— о благе духовных ценностей или зле превращения человека в оловянного солдатика, в робота с многозначным инвентарным номером.

Со времен фантастических сатир Чаплина западная фантастика видит в автоматизации угрозу номер один.

В этой фантастике с навязчивостью. кошмара повторяются одни и те же образы. Человек, окруженный машинами, затравленный машинами, вытесненный машинами. Государство, функционирующее как идеальная и безотказная машина принуждения, как анонимная тирания электронных устройств. Общество как совокупность идеально послушных, удручающе одинаковых — покупающих, потребляющих, исполняющих, соблюдающих, голосующих и не думающих обывателей-роботов. Мир, из которого вытравлено все индивидуальное, духовное, человеческое и. заменено стандартным, массовым, потребительским.

Неизбежно ли это?

В книгах Бредбери, Шекли, Воннегута и других западных фантастов неизбежность этого доказывается со строгостью геометрической теоремы.

Но как формулируется эта теорема? Дано: полное развитие автоматизации при условии сохранения устоев буржуазного общества. Требуется доказать:, ненужность Человека в этой модели.

Таких пугающих своей непреложностью доказательств скопилось уже немало. Но каждое из них — обвинение в адрес не автоматизации, а того строя, который в своем логическом развитии все более отрицает ценность человеческого существования. Когда автоматизация подчиняется не интересам развития личности, а интересам монополистической прибыли, бюрократического аппарата и фашизирующегося государства, тогда ее единственным результатом, действительно, может быть лишь создание общества обывательского «благоденствия». Только такое общество — надежная опора всего строя.

Мир будущего, каким его рисуют западные фантасты, изображается чаще всего как законченный продукт двух встречных тенденций. С одной стороны, это тенденция кибернетизации бытия в условиях капитализма: автоматизация производства, управления и обслуживания, конвейерное производство материальных благ, примитивных развлечений, массовой эрзац-культуры, превращение государства в военно-полицейскую электронную машину и так далее. С другой, — это тенденция к превращению обывателей-роботов в массу, в основную часть общества, вполне удовлетворенную таким образом жизни.

Традиционные герои западной фантастики — это бунтари-одиночки, последние носители человечности, размалываемой гигантскими жерновами этих тенденций. Поэтому основной конфликт в ней — это конфликт между Машиной (машиной-государством, машиной-обществом) и Человеком.

Увлеченная судьбой последнего Человека, западная фантастика до сих пор очень мало внимания уделяла другой, более грандиозной драме буржуазной действительности: процессу превращения человека в обывателя-робота. Наши представления об обывательстве — потребительская подоплека всех (в том числе и духовных) интересов, идейная беспринципность и так далее — не учитывают его новой, едва ли не важнейшей особенности, порождаемой в наше время усилившейся кибернетизацией бытия: обывательство кибернетической эпохи становится все более машиноподобным. Автоматизм мышления и действий становится нормой и формой его существования.

Именно эта мысль является главной в «Оловянных солдатиках». Фрэйн не просто запечатлел типы современного обывателя — в бизнесе, в политике, в науке. Пользуясь средствами фантастического гротеска, он создал обобщенный образ машиноподобного существа.

Поэтому его книга перерастает рамки фельетона или памфлета. Это — острая и проницательная фантастическая сатира, обнажающая одну из важнейших тенденций современной буржуазной действительности.

С первых же страниц Фрэйн вводит нас в странный мир — суетливо деятельный и в то же время как бы остановившийся в этой судорожной суете. Каждый герой, появляясь вновь и вновь, повторяет одни и те же слова и поступки. От этого кажется, будто действие вращается вокруг сюжетной оси, как карусель вокруг столба, — карусель, на площадке которой судорожно дергаются манекены. Механически-однообразное повторение одних и тех же фраз и жестов создает непреодолимое ощущение автоматичности всего происходящего. Да и сами эти фигурки на карусели — как они похожи на персонажей кукольного балагана!

Вот важно, с сознанием собственной значимости, расхаживает по кабинету кукла Пошлак — председатель Объединенного телевидения, миллионер, напыщенный кретин, изрекающий мнимоглубокомысленные сентенции.

Вот, весь подобострастие, внимает его «откровениям» кукла Ныттинг — аристократ по недоразумению, насмерть запуганное ничтожество, ответственный за культурные связи в той же компании. А здесь, в сторонке, возложив локти на девственно чистый директорский стол, сидит совсем уж бессловесный и безликий манекен. Это Чиддингфолд, директор института автоматики, Руководящее Лицо, вся деятельность которого сводится к тому, чтобы Возглавлять.

А вот и его подчиненные. Запершись в служебном кабинете, играет сам с собой в гольф или подсматривает за директором его помощник Нунн — бывший бравый служака на ниве госбезопасности, бдительный страж государственных устоев, ныне маниакально подозрительный и безнадежно тупой интриган.

Тоскливо уставившись на пишущую машинку, восседает Хью Роу — глава отдела спорта, бесталанный руководитель, мечтательный графоман, все время пытающийся сочинить повесть и сочиняющий вместо этого хвалебные рецензии на нее.

Меланхолически ковыряет в ухе Голдвассер — руководитель отдела печати, интеллигент из породы трусливых либералов, вечно занятый решением мучительной проблемы, кто умнее — он, Голдвассер, или все-таки ненавистный ему Мак-Интош?

И сам Мак-Интош — кукла-интеллектуал, по всякому поводу и без повода ораторствующая о перспективах всеобщей кибернетизации, демонстрируя при этом безжизненную, машинную логику.

Паноптикум? Нет, научно-исследовательский институт автоматики имени Уильяма Морриса. Великий Моррис был, как известно, ярым противником машин.

Это не только смешно, это и символично: деятельность мак-интошей, голдвассеров и других механических кукол на ниве всеобщей автоматизации человечества так же противоречит подлинным интересам человечества, как имя Морриса — самой идее автоматизации. Но если подобная деятельность противоречит интересам людей, почему она оказывается все же возможной? И успешной? Почему Объединенное телевидение вкладывает солидный капитал в институт имени Морриса? Почему расширяются лаборатории и строятся новые корпуса?

Вслед за Фрэйном мы проходим по отделам института.

Отдел печати занят классификацией газетных материалов. Анализ информации, обрушиваемой ежедневно на головы читателей, показывает, что она представляет собой бесконечные вариации из одних и тех же стандартных, трафаретных блоков. Сами блоки придуманы заранее, безотносительно к реальной действительности. Механически повторяются одни и те же блоки слов в заголовках— меняется только способ их комбинирования. Так называемый поток информации оказывается совершенно искусственной, не отражающей жизни конструкцией, видимостью, скрывающей отсутствие информации.

Искусственный характер и механический способ конструирования этой псевдокультуры вполне допускают её изготовление с помощью электронных машин. Машина может комбинировать блоки-слова в крикливые заголовки и блоки-словосочетания в передовицы/ сенсационные сообщения и текущую хронику.

И всего удивительнее, что проверка подтверждает: механически составленный текст воспринимается читателями с той же бездумной привычностью и приблизительностью понимания, что и текст обычный.

Это означает, что кибернетизированная пресса формирует читателя-робота, для которого процесс чтения столь же механически-бездумен, как и переваривание пищи.

Отдел спорта анализирует спортивные игры и вызываемые ими эмоции. Ситуация оказывается сходной. Современный спорт выродился в механическую лотерею, разыгрываемую с помощью живых фигурок — спортсменов.

Эмоции болельщика — не более чем однозначные, стандартные реакции на случайные перипетии и случайные результаты игры. Вызвать такие эмоции может и специально запрограммированная машина, которая будет конструировать в своем электронном чреве все необходимые «случайности», будет придумывать и описывать ход несуществующей игры и сообщать название выигравшей команды.

Но можно шагнуть далее, рассуждает Мак-Интош. Можно и болельщика заменить машиной.

И в самом деле, реакции болельщика настолько примитивны и стандартны, что их также можно запрограммировать и воспроизвести на машине. Тогда совсем реальной станет перспектива, нарисованная Мак-Интошем: машины играют, машины «болеют», машины сами себе аплодируют и сами на себя делают ставки.

Значит, снова оказывается возможной замена еще одного куска живой действительности ее кибернетической, искусственной и по существу бутафорской имитацией. И это оказывается возможным потому, что упомянутая действительность уже давно всего лишь видимость, за которой скрывается далеко зашедший процесс качественного перерождения в механически-однообразную имитацию.

Но постепенная трансформация реальности сопровождается столь же постепенным перерождением зрителя-человека. Он уже не отличает видимости от сущности и не замечает ни автоматизма имитации, ни автоматизма собственных эмоций.

В отделе этики конструируются электронные машины, способные заменить людей в решении этических конфликтов, в вопросах морали и религии. Ведь ни для кого не секрет иллюзорность догм буржуазной морали. За их кажимостью, за соблюдением внешних норм и ритуалов обыватель скрывает примитивный и однозначный расчет. И сами ритуалы, и подлинные этические нормы поведения столь стандартны и примитивны, что можно составить их алгоритм и сконструировать на его основе «идеального прихожанина». Он будет надежно защищен от всякой «коммунистической заразы», будет исправно возносить ханжеские молитвы, а на деле руководствоваться моралью «робот роботу волк». Именно таков электронный «Самаритянин», созданный Мак-Интошем. Он измеряет череп соперника, чтобы решить: стоит его спасать или утопить. A следующая модель «Самаритянина» еще точнее воспроизводит свой человекоподобный прообраз: оказавшись на тонущем плоту с себе подобным, робот сражается не на жизнь, а на смерть с товарищем по несчастью, чтобы уцелеть.

Собравшиеся у бассейна люди заключают пари — кто же из этических автоматов победит. Так раскрывается полная тождественность моральных принципов «живых» роботоподобных обывателей и запрограммированных автоматов.

Фрэйн идет от пародии — на кибернетические игры, на увлечение поисками алгоритмов человеческого существования, ставшее возможным в связи с развитием кибернетики. Но, пародируя, он вскрывает истинный смысл этих игр и алгоритмов: нелепые этические автоматы действительно чем-то напоминают людей; поведение человека в современном обществе действительно в чем-то подчиняется немногим нехитрым алгоритмам. И тогда пародия перерастает свои рамки и ее объектом становится само буржуазное общество.

Конечно, Фрэйн использует приемы фантастического преувеличения, гротеска, экстраполяции. Нет еще ни таких Озверевших этических автоматов, ни машинного газетного языка, ни кибернетических устройств, которые взяли бы на себя функции спортсменов и болельщиков.

Но есть угрожающе реальный, пусть и не так далеко зашедший, процесс перерождения действительности в совокупность однообразных действий, механически совершаемых машиноподобными существами.

Поэтому фантастические экстраполяции Фрэйна воспринимаются как логически обоснованное обобщение, как зримый, почти реальный образ возможного.

Подобно тому как мы говорим о фатьяновской культуре, мы можем говорить теперь, о культуре оловянных солдатиков— культуре человекоподобных автоматов.

Как всегда бывает в истории, оловянные солдатики не только творят своими стараниями все более пригодное для себя, то есть автоматизированное, бытие, но и сами формируются ими же создаваемой системой. Этот двуединый процесс и представляет собой кибернетизацию жизни.

Таким образом, пресловутая кибернетизация перестает быть неразгаданной иррациональной угрозой неведомого происхождения. Ее корни и ростки спрятаны в человеке-автомате, которого производит современное «свободное общество». Машина информации делает из человека оболваненного и бездумного потребителя стандартного чтива. Машина спортивного бизнеса создает из него одуревшего. и озверевшего болельщика. Машина государства, политики, религии воспитывает в нем лояльного мещанина, ханжески-смиренного на словах и корыстно-расчетливого на деле. Его жизненные функции механизированы и упрощены до предела — для удобства унификации. Вся система существования делает из него стандартного и легко воспроизводимого робота, тщательно вытравляя все индивидуальное, личностное, не укладывающееся в программу, на конвейер.

Фрэйн не оригинален в обличении обывателя как продукта и опоры буржуазного общества. Его оригинальность состоит в том, что он подметил новые тенденции и процессы, нашел и показал общее, главное, что объединяет Голдвассера и Пошлака, Мак-Интоша и Нунна, — автоматизм, машиноподобность мышления, восприятия, поведения.

Куклы пляшут на карусели. Присмотритесь внимательней к ним. Их сходство с роботами начинается с самого существенного, характерного для роботов — отсутствия ощущения личности. Каждый из них как бы отчужден от самого себя, от человеческого, индивидуального в себе. Они воспринимают себя только через массовое, стандартное. Вот Роу пишет хвалебные отзывы на самого себя. Его не поражает противоестественность этого занятия. Он, кажется, просто не понимает, что Роу — это он. Он ощущает себя не более чем любым из сотен безликих авторов, о которых пишутся подобные рецензии. И мисс Ребус считает себя сексуальной только потому, что так говорят о миллионах ей подобных готовые штампы Модных теорий. И Нунн ведёт своё идиотское расследование несуществующего заговора, пользуясь заданными стереотипами рассуждений, и так же, как Роу, не замечает бессмысленности своих «умозаключений». Подобно Роу и Ребус, он приходит к полному отчуждению от собственной личности: зашифровав в своих заметках самого себя, он сочтет потом это зашифрованное лицо главным заговорщиком. Люди-роботы не могут отойти от стандарта, даже если это приводит их к бессмыслице, к противоречию с действительностью — как Роу, когда его похвалы самому себе, по логике «жанра», разрастаются до гомерически-нелепых размеров, — не могут, ибо их существование есть механическое повторение стереотипа.

Взгляните, как герои Фрэйна воспринимают окружающий мир. Вот Роу пишет роман. Теперь он уже в кругу других стандартов, имитирующих (опять только имитирующих!) стиль модных авторов. То это бесконечный перечень деталей одежды, то нескончаемое перечисление мнимых «оттенков чувств», то поток словоблудия типа: «он знал, что она знала, что он знал…» Мир в восприятии Роу дробится, рассыпается на. перечни якобы однородных, равно важных и качественно неотличимых деталей. Так же воспринимает мир электронная цифровая машина, сводя любую информацию к перечню мельчайших и одинаково важных «шагов».

Прислушайтесь к их разговорам. Вот Прествик висит на телефоне: «Нунн! Это Нунн? Нунн, это вы? Это вы, Нунн?» Беспомощное, нечленораздельное бормотанье вместо связной человеческой речи. У каждого какой-нибудь один, с механической назойливостью повторяющийся мотив: «Кто же умнее?» (это, конечно, Голдвассер), «Каждый знает, что Человек должен» (это миссис Платков), «Ну, конечно же, вы совершенно правы» (мистер Хоу) — и так далее. Можно и вообще ничего не говорить, как Чиддингфолд.

Посмотрите, как Они развлекаются. Без толку топчутся в одном кругу, ведут бессодержательные разговоры, повторяют по три раза одну и ту же остроту, не понимают друг друга. Что это — некоммуникабельность, отчуждение? Нет, просто танец заведенных кукол. Танец кончается пьяным и бессмысленным скандалом — куклы Чиддингфолд и Ребус с деревянным стуком падают на пол.

Вслушайтесь в их рассуждения. Вот Мак-Интош разглагольствует о том, что машина заменяет людей-болельщиков, людей-бизнесменов и вообще всех людей. Что это — бессмыслица? Нет, просто доведенное до абсурда логическое умозаключение рассуждающего автомата, каковым является Мак-Интош. Для него, как и для Роу, мир лишен целостности, а люди — индивидуальности. Они всего лишь не очень совершенные машины. Но разве не так же рассуждает бдительный Нунн, для которого всякие непредвиденные поступки людей подозрительны, Ибо не укладываются в его логические до абсурда схемы! Кукла-«интеллектуал» и кукла-«блюститель порядка» трогательно едины в своем представлении о том, каким должен быть «идеальный мир» — это мир строжайшего «порядка», для торжества которого необходимо уничтожить всяческие следы человеческого.

И наконец, взгляните на их «деятельность» — однообразную, механическую, бессмысленную суету, суматошный круговорот бесцельных действий. Единственным результатом этих действий является непрерывное воспроизводство и приумножение тех кажимостей, которые образуют мир их существования. Вместо научной работы— заседания бесчисленных комитетов и подкомитетов, разрабатывающих церемониал встречи королевы; вместо новых корпусов — декорации лабораторных интерьеров; вместо приборов — шикарные картонные макеты; вместо электронной машины — жестяная модель, внутри которой сидит усталый человечек, старательно печатающий на машинке ответы «электронной прорицательницы». Даже петиция, направленная Чиддингфолду, — и та кажимость, потому что в числе подписавшихся есть и сам Чиддингфолд. Кажимость и сам приезд королевы, роль которой в конце концов приходится играть бородатому ассистенту Ноббсу. Так автоматы имитируют друг друга, имитируют людей, имитируют жизнь. Таков мир оловянных солдатиков.

Но в этом суматошном механическом танце таится еще одна угроза. Автоматические действия людей-автоматов, цепляясь друг за друга, образуют некую бюрократическую систему, которая подчиняет их себе. Комитеты и подкомитеты, петиции и репетиции, интриги и ритуалы, видимость и кажимость — все это мертвящий мир бюрократиады. И вновь за фантастическими ситуациями и образами проступает реальная закономерность: действия машиноподобных существ не могут не сливаться в машиноподобный бюрократический круговорот. Эти существа — уже не люди, а просто винтики и колесики гигантской машины; остервенело жужжа, они' вращаются вхолостую. В этом круговороте они все более притираются друг к другу, теряют понимание бессмысленности своих действий, ощущение реальности, чувство человечности.

Книга завершается символическим эпизодом: электронная машина «Эхо-ІѴ» сочиняет хвалебную рецензию на свою повесть… «Оловянные солдатики».

Книгу о людях-автоматах пишет машина-автомат, и герои ее — всего лишь воплощение алгоритмов, запрограммированные манекены. Вот почему творения Роу как две капли воды- походят на творения электронной машины.

Мысль Фрэйна глубока и точна, при всей своей кажущейся парадоксальности: кибернетизация бытия возможна не только потому, что машина может делать все, как человек, но и потому, что человек все делает, как машина.

Кто в этом виноват?

Фрэйн не ставит вопроса и не отвечает на него, он притворяется, будто пишет непритязательную пародию на графоманов, бюрократов, ретивых сыщиков и незадачливых пророков от кибернетики. Но книга его заставляет думать, ставить вопросы и искать ответы. Они очевидны. Фрэйн сам убедительно показал, что изображенные им люди-автоматы — это закономерное порождение буржуазной системы общественных и социальных отношений, буржуазной культуры и иерархии ценностей.

Фрэйн не изображает будущего в отличие от большинства фантастов. Но показанного им достаточно, чтобы вполне зримо представить то грядущее, которое способны создать оловянные солдатики, командующие бизнесом, наукой, политикой. Это не может не вызывать беспокойства.

Майкл Фрэйн написал умную, насмешливую, беспощадную книгу. И нужную — как сигнал тревоги.


Р. Нудельман

Загрузка...