Она умерла как леди

Глава вторая

В субботу вечером, тринадцатого июня, я отправился к Уэйнрайтам играть в карты.

Духота предвещала грозу. Ситуация – во многих отношениях – становилась критической. Франция капитулировала; фюрер находился в Париже; обезоруженные и обескровленные британские войска беспорядочно отступили на побережье, где вскоре им предстояло держать оборону, и теперь зализывали раны. Но мы все еще находились в относительно бодром расположении духа, и я радовался жизни не меньше остальных. «Теперь мы объединились, – говорили мы, – и все наладится». Бог знает почему.

Даже в тесном мирке Линкомба грядущая трагедия ощущалась не менее отчетливо, чем внезапный стук в дверь. На следующий день после встречи с Ритой я побеседовал с Томом и узнал о делах Уэйнрайтов и Салливана кое-что новенькое.

– Может кончиться скандалом? – эхом отозвался Том, собирая саквояж перед утренним обходом. – Может? Скандал уже разгорелся вовсю!

– Хочешь сказать, по деревне ходят сплетни?

– Сплетни ходят по всему Северному Девону. Не будь войны, все только и говорили бы об этих двоих.

– Ну а я? Почему мне не сказали?

– Дорогой мой папенька, – произнес Том свойственным ему приторно-любезным тоном, – ты же дальше собственного носа не видишь. И с тобой никто не сплетничает. Ведь тебе такое неинтересно. Дай-ка усажу тебя в кресло…

– Идите к черту, сэр, не настолько я немощный!

– Согласен, но сердце надо беречь, – сказал мой педантичный сынок. – Так или иначе, – он защелкнул саквояж, – я в толк не возьму, как люди могут вести подобный образ жизни и думать, что никто ничего не замечает. Эта женщина совершенно потеряла голову.

– Ну а что… что говорят люди?

– Что злодейка миссис Уэйнрайт ввела в искушение невинного юношу. – Том покачал головой и выпрямился во весь рост, готовясь прочесть очередную лекцию. – Кстати говоря, в медицинском и биологическом смысле это не выдерживает критики, поскольку…

– Мне в достаточной мере известно, откуда берутся дети, молодой человек, и твое присутствие в этом мире служит тому подтверждением. Значит, все сочувствие достается Салливану?

– Да, если это можно назвать сочувствием.

– Что он за птица, этот Барри Салливан? Ты не знаешь?

– Мы незнакомы, но говорят, что он приличный парень. И при этом транжира, типичный янки, ну и так далее. Не удивлюсь, если они с миссис Уэйнрайт сговорятся убить старика.

Эти слова Том произнес с видом мудреца, предрекающего будущее. Сам он в это не верил; просто таков был его способ делиться знаниями – или предположениями, – но его фраза прозвучала в унисон с неприятными мыслями, что крутились у меня в голове, и я отреагировал на нее так же, как любой отец.

– Чушь! – сказал я.

– Ты так думаешь? – важно спросил Том, покачиваясь на пятках. – Вспомни Эдит Томпсон и Фредерика Байуотерса. Вспомни Альму Раттенбери и Джорджа Стоунера. Вспомни… Да их, наверное, пруд пруди. Замужняя женщина средних лет западает на юнца…

– Юнца? А ты не юнец? Тебе каких-то тридцать пять лет!

– И как действуют все эти люди? – осведомился Том. – Безрассудно, вот как! Никто не просит развода. Нет, они теряют голову и убивают мужей. Такое случается в девяти случаях из десяти. Только не спрашивай почему.

«Поговори с кем-то из них, сынок. Оцени нервную дрожь, смятение, утрату самоконтроля. Тогда, быть может, поймешь».

– Но довольно пустой болтовни. – Он топнул ногой и подхватил саквояж. Том рослый, широкоплечий, русоволосый, как и я в его возрасте. – У меня любопытный случай неподалеку от Эксмура.

– Должно быть, нечто экстраординарное, раз ты называешь случай любопытным.

– Не столько случай, сколько пациент, – усмехнулся Том. – Старикан по фамилии Мерривейл. Сэр Генри Мерривейл. Он остановился у Пола Феррарза, на ферме «Ридд».

– Что с ним случилось?

– Сломал большой палец на ноге. Показывал какой-то фокус – даже не представляю, какой именно, – и сломал большой палец. Стоит съездить туда хотя бы для того, чтобы послушать, как он изъясняется. На следующие шесть недель усажу его в кресло-каталку. Но если тебя интересует последняя выходка миссис Уэйнрайт…

– Да, интересует.

– Тогда попробую выведать что-то у Пола Феррарза. Разумеется, тайком. Думаю, он неплохо знает эту женщину. Примерно год назад Пол написал ее портрет.

Я сказал, что запрещаю это делать, и прочел Тому долгую нотацию о неэтичном поведении. Поэтому пришлось ждать больше месяца, в то время как мир с грохотом катился в тартарары и вокруг не говорили ни о ком, кроме Адольфа Гитлера. Мне стало известно, что Барри Салливан вернулся в Лондон. Однажды я ездил проведать Риту и Алека, но служанка сказала, что они в Майнхеде. А затем одним мрачным воскресным утром я встретил Алека.

Любой был бы шокирован тем, как он изменился. Мы встретились на прибрежной дороге между Линкомбом и «Монрепо». Сцепив руки за спиной, Алек медленно и бесцельно брел вперед; даже издалека я видел, как подрагивает его голова. Шляпы на нем не было; ветер ворошил жидкие седые волосы и трепал полы старого пальто из шерсти альпаки.

Алек Уэйнрайт, хоть и невысокого роста, в прошлом был широк в плечах, но теперь как-то съежился, а прямоугольное, грубо очерченное, хотя и дружелюбное лицо с серыми глазами под клочковатыми бровями не то чтобы разъехалось в разные стороны, и не сказать даже, что изменило очертания, но утратило всякие эмоции, сделавшись совершенно невыразительным. Вдобавок у Алека подергивалось веко.

Он был пьян и спал на ходу. Мне пришлось его окликнуть.

– Доктор Кроксли! – Он кашлянул, и его взгляд оживился. Для Алека я не был доктор Люк или просто Люк; у меня имелось официальное звание. – Рад вас видеть, – продолжил он, не переставая покашливать. – Давно хотел встретиться. И даже намеревался. Но… – Он развел руками, будто не сумев вспомнить причину, по которой желание осталось неосуществленным. – Идите сюда, вот сюда, на скамейку. Присаживайтесь.

Дул напористый ветер, и я сказал, что напрасно Алек гуляет без шляпы. Он суетливо порылся в кармане, выудил из него старую матерчатую шапку и нахлобучил ее на голову, а затем сел рядом со мной. Голова его по-прежнему дрожала и удрученно покачивалась из стороны в сторону.

– Они не понимают, – по обыкновению кротко, произнес он. – Ясно? Не понимают!

Чтобы сообразить, о чем он говорит, мне пришлось развернуться к морю.

– Он приближается. Будет здесь со дня на день, – сказал Алек. – У него самолеты, войска, что угодно. Но когда я говорю об этом в пабе, все смеются: «О господи, хватит уже, разве без этого не о чем погрустить?» – Он откинулся на спинку скамейки, сложив на груди короткие толстые руки. – И знаете ли, по-своему они правы. Но они не понимают. Вот, смотрите! – На сей раз он выудил из кармана мятую газету. – Видите статью?

– Которую?

– Ладно, не ищите, перескажу. Лайнер «Вашингтон» прибывает в Голуэй, чтобы забрать американцев, желающих вернуться в Штаты. В американском посольстве говорят, что это последний шанс. Что это значит? Военное вторжение. Неужели этого никто не понимает?

Звуки его раздраженного голоса унес ветер, но в этих словах любой друг Алека непременно услышал бы вспыхнувшую надежду.

– Говоря об американцах… – начал я.

– Да. По-моему, я хотел вам о чем-то рассказать. – Алек потер лоб. – Да, о юном Салливане. Ну вы поняли, о Барри Салливане. Он славный парень. Не уверен, что вы с ним знакомы.

– Ну и что он? Тоже вернется в Штаты на «Вашингтоне»?

Алек недоуменно посмотрел на меня и замахал руками:

– Нет-нет-нет! Этого я не говорил! Барри не намерен возвращаться в Америку. Напротив, он снова решил нас проведать. Приехал вчера вечером.

В этот момент я окончательно понял, что катастрофы не избежать.

– Вот я и подумал, – продолжил Алек, тщетно изображая радушие, – почему бы сегодня вечером не поиграть в карты? Приедете? Как в старые добрые времена?

– С превеликим удовольствием, но…

– Я подумывал пригласить Молли Грейндж, – перебил меня Алек. – Ну, вы знаете, дочурку солиситора. Похоже, юный Барри ею интересуется, и я уже приглашал ее несколько раз. Ради него. – Алек не без труда изобразил улыбку; ему очень хотелось угодить то ли мне, то ли юному Барри. – Я даже подумал, не позвать ли Пола Феррарза, этого художника с фермы «Ридд», а также его гостя, и еще, быть может, Агнес Дойл. Тогда мы смогли бы поиграть на двух столах.

– Как скажете.

– Но Молли, как видно, не вернется из Барнстапла на этот уик-энд, да и Рита считает, что уютнее будет посидеть вчетвером, в тесном кругу. У служанки выходной, и принимать много гостей будет обременительно.

– Разумеется.

Алек смотрел на море. Меж бровей у него образовалась морщинка. Его явное стремление угодить не вызывало ничего, кроме сочувствия.

– Надо, знаете ли, почаще развлекаться. Да, время от времени не помешает развеяться. Окружить себя молодыми людьми. Понимаю, что Рите скучно. Она говорит, что затворничество не идет мне на пользу. Считает, что у меня ухудшается здоровье.

– Так и есть. Честно говоря, если не бросите пить…

– Дорогой мой друг! – уязвленно выдохнул Алек. – Неужели вы намекаете, что я пьян?

– Нет. Не сейчас. Но каждый вечер перед отходом ко сну вы опрокидываете пинту виски, и если не прекратить…

Алек снова устремил взгляд на море. Сложил руки, разгладил дряблую кожу на запястьях. Он все время покашливал. Но теперь его тон изменился и голос зазвучал тверже и звонче.

– Было, знаете ли, непросто, – сказал Алек. – Совсем непросто.

– О чем вы?

– О разном. – Похоже, он боролся с собой. – О финансах. Помимо прочего. У меня было множество французских ценных бумаг. Ну да ладно. Нельзя перевести часы назад и вернуться… – Тут Алек встрепенулся. – Чуть не забыл! Часы! Свои я оставил дома. Не подскажете, который час?

– Должно быть, начало первого.

– Первого?! Господи, мне надо домой! Новости, знаете ли. Часовой выпуск новостей. Нельзя его пропустить.

Его тревога оказалась столь заразительной, что, когда я доставал часы, у меня дрожали пальцы.

– Дружище, всего лишь пять минут первого. У вас предостаточно времени!

Но Алек помотал головой.

– Нельзя пропустить новости, – настойчиво повторил он. – Нельзя рисковать. Само собой, я на машине. Оставил ее чуть дальше по дороге, а сам вышел прогуляться. Но теперь надо идти назад, а передвигаюсь я со скоростью улитки. Суставы работают все хуже. Вы же не забудете о сегодняшнем вечере? – Он встал со скамейки, пожал мне руку и серьезно посмотрел на меня серыми, в прошлом проницательными глазами. – Боюсь, я не настроен на шутки, но постараюсь вас развлечь. Быть может, поиграем в шарады. Рита и Барри обожают всякие загадки. Сегодня. В восемь вечера. Не забудьте.

– Минутку! – попробовал удержать его я. – Рите известно о ваших финансовых проблемах?

– Нет-нет-нет! – потрясенно ответил Алек. – Я не стал бы отягощать ее подобными делами. И вы об этом не упоминайте. Кроме вас, я никому ничего не рассказывал. По сути дела, доктор Кроксли, вы мой единственный друг.

С этими словами он побрел прочь, а я направился обратно в деревню, чувствуя, как тяжелеет груз на плечах. Вот бы это бремя смыл дождь. Небо было свинцовое, вода темно-синяя, а мыс, весь в зеленых пятнах растительности, выглядел так, будто ребенок смял в один ком несколько кусков разноцветного пластилина.

На Хай-стрит я заметил Молли Грейндж. Алек говорил, что на выходных она не вернется из Барнстапла, где владеет и управляет машинописным бюро, но Рита, по всей видимости, ошиблась. Входя во двор отцовского дома, Молли оглянулась и улыбнулась мне.

День выдался не из приятных. После шести Том забежал на позднее чаепитие. В Линтоне кто-то покончил с собой, причем не самым опрятным образом, и по запросу полиции Том делал вскрытие. Подробности он изложил, жадно поедая бутерброды с маслом и вареньем и почти не слыша моих слов. В начале девятого, когда небеса окончательно потемнели, я уже проехал четыре мили, отделявшие деревню от «Монрепо».

По правилам военного времени окна затемняли в девять, но света в доме я не увидел, и этот факт вселил в меня некоторое беспокойство.

Изначально «Монрепо» был приятным на вид коттеджем, довольно большим и приземистым, с косой черепичной крышей и окнами в освинцованных рамах, выделявшихся на фоне тускло-красных кирпичных стен. У моря редко встретишь буйную растительность, и травы на лужайке считай что не было, но вдоль дороги тянулась живая изгородь из высоких тисов. Один из двух песчаных подъездов вел к входной двери, а второй – к стоявшему слева гаражу, рядом с которым находился теннисный корт. Справа на лужайке стояла увитая плющом беседка.

Теперь же, однако, поместье понемногу приходило в упадок. Это не бросалось в глаза, но проявлялось в едва заметных мелочах. Живая изгородь нуждалась в стрижке, незначительной, но тем не менее. Кто-то оставил под дождем яркие шезлонги. У одной ставни разболталась петля, которую домашних дел мастер – если таковой здесь вообще имелся – так и не удосужился починить. Повторюсь, дело было не столько в осязаемых вещах, сколько в неуловимой атмосфере упадка.

После наступления темноты вдруг становилось ясно, насколько уединенное оно, это богом забытое место. Здесь может произойти что угодно, и кто об этом узнает?

Стемнело так, что на въезде в поместье пришлось включить фары. Под колесами хрустел песок. Было тихо, спокойно и очень жарко, поскольку с моря почти не дул ветер. Позади коттеджа, за длинной полосой влажной красноватой почвы, смутно виднелись очертания утесов, отсеченных от моря семидесятифутовым обрывом.

Тусклый свет защищенных козырьками фар выхватил из темноты открытые ворота гаража на две машины, где стоял «ягуар» Риты. Когда я сбросил скорость, из-за дома вышел человек и направился ко мне.

– Доктор, это вы? – позвал Алек.

– Я. Поставлю машину в гараж, на случай дождя. Секундочку…

Но Алек не стал ждать. Покачиваясь, он вошел в свет фар, и мне пришлось остановиться.

– Послушайте… – Он оперся на дверцу машины и обвел подъездную дорожку пристальным взглядом. – Кто перерезал телефонный провод?