Они должны умереть

Глава 3

Внешний вид здания, в котором расположились полицейские и детективы 87-го участка, нельзя было назвать привлекательным. Эта постройка не видела ремонта уже более полувека. На фоне парка, расположенного через улицу, здание выглядело блеклым и унылым, а его серые камни не гармонировали с ярким солнечным светом – они были грубые и неровные, покрытые вековым слоем грязи, копоти, сажи. И только зеленые стеклянные абажуры с белыми номерами, указывающими, что здесь находится 87-й полицейский участок, вносили некоторое разнообразие в унылую картину этого дома.

Низкие пологие ступеньки крыльца вели к двум стеклянным входным дверям. Сейчас они были открыты так, чтобы легкий ветерок, дующий со стороны Гровер-парка, мог проникнуть в душное помещение. К сожалению, ветер доходил только до входной двери. И, конечно, он не проникал в приемную, где за высоким столом сидел сержант Дейв Мерчисон и, растягивая резинку трусов, на чем свет стоит проклинал жару. Слева от стола, на коммутаторе, стоял электрический вентилятор. Слава богу, потерпевших сейчас не было, и коммутатор молчал. Мерчисон вытер со лба пот и растянул резинку. Интересно, наверху такое же пекло?

Длинная деревянная дощечка, выкрашенная белой краской, на которой большими буквами было написано: «ОТДЕЛ РОЗЫСКА», указывала на узкую железную лестницу, ведущую наверх, к камере предварительного заключения. В пролете лестницы было не так жарко, ведь сюда тепло проникало только через маленькое окошко, а то место, где ступеньки круто поворачивали на третий этаж, являлось самым прохладным во всем здании. Чтобы попасть в комнату, где располагалась бригада детективов, нужно было пройти по длинному коридору. В этой комнате тоже были установлены вентиляторы, и хотя они работали на полную мощность, пользы от них в такую жару было мало. В дальнем конце комнаты через решетчатые окна проникал яркий солнечный свет. Его золотистые лучи разливались по деревянному полу, словно пламя пожара. Детективы сидели в рубашках с короткими рукавами за столами, залитыми солнечным светом.

В работе детективов была одна привлекательная вещь, которая выгодно отличала их профессию от других, – не обязательно было носить серый фланелевый костюм, на все пуговицы застегнутую рубашку и аккуратный черный галстук. Стив Карелла, наверное, единственный в бригаде, смахивал на должностное лицо, сошедшее с рекламных страниц журнала «Эсквайер». Даже одетый в кожаную куртку и брюки из грубой ткани, он всегда выглядел аккуратным и подтянутым. Высокий, с развитой мускулатурой, Карелла обладал большой силой. Казалось, вся одежда была выкроена по его стройной фигуре. В это утро на нем был надет костюм из полосатой льняной ткани, пиджак, который висел сейчас на спинке стула, и галстук-бабочка. Галстук был ослаблен до такой степени, что тот свободно болтался вокруг его шеи. Он расстегнул рубашку и склонился над донесением.

У других полицейских был немного иной стиль одежды. Например, на Энди Паркере, который поленился бы прилично одеться даже на свои собственные похороны, были надеты широкие нейлоновые брюки и спортивная рубашка, выполненная, несомненно, в честь образования на Гавайях штата. Этот шедевр изображал сомнительного поведения девочек, покачивающих бедрами; бочкообразная грудь Паркера была удобным местом для занятий серфингом, а цвета его рубашки можно было сравнить разве что с «римскими свечами»[4]. Паркер, который всегда выглядел небритым, даже когда тщательно брился перед подачей рапорта, сейчас был занят тем, что печатал на машинке. Он колотил по ней так, что удар его одного пальца можно было сравнить с ударом кулака. Казалось, машинка сопротивлялась, как могла, не желая уступать грубой силе. Паркер продолжал сражаться так, будто это был его последний смертный бой, каждый раз проклиная заклинившие рычаги с литерами. В ответ на хлопанье кареткой, звонок сердито протестовал, дойдя до конца строчки с надписью: «Отчет отдела розыска».

– Никаких остановок, – бормотал он сердито, – я должен допечатать этот чертов рапорт.

– Рад видеть тебя живым и здоровым, – приветствовал его Карелла.

– Ты, наверное, родился в рубашке, – произнес Карелла. – Пепе просто чувствовал себя великодушным. У него было оружие и тебе чертовски повезло, что он вас всех не перестрелял.

– Он еще неопытный щенок, – Паркер посмотрел на Кареллу.

– Я бы на его месте прихлопнул сначала всех полицейских, а затем подстрелил нескольких прохожих. Но Мирандо еще зеленый. Он вычислил, что его дело – швах и что у него нет никаких шансов.

– А может, вы ему просто понравились, – пошутил Карелла. – Может, он вычислил, что вы слишком благородны, чтобы застрелить его.

– Все может быть, – согласился Паркер и выдернул рапорт из машинки. Он не любил Кареллу. Он все еще помнил, как однажды, в марте, они подрались. Их поединок закончился внезапно, когда Фрэнк Эрнандес напомнил им о присутствии лейтенанта. Но Паркер не привык останавливаться на полпути. Вполне возможно, что Карелла забыл об этом инциденте – хотя навряд ли. Но Паркер был не тем человеком, который мог забывать и никогда не забудет, пока не поставит все точки над i. Мысленно возвращаясь к тому мартовскому дню, он подумал, как странно, что они опять (в том же составе) собрались в этой комнате, и почему тогда Карелла обиделся на случайное замечание, сделанное Паркером Эрнандесу. Черт побери, отчего люди такие ранимые? Он бросил рапорт на стол и направился к бачку с охлажденной водой.

Фрэнк Эрнандес, третье действующее лицо истории, которая произошла в один из мартовских дней, стоял сейчас у открытого ящика картотеки. Только тогда была весна, а сегодня – жаркий июльский день. На нем были надеты темно-синие брюки и светлая рубашка с короткими рукавами. К груди была пристегнута кобура, из которой торчал «кольт» 38-го калибра. Это был широкоплечий, загорелый мужчина с прямыми темными волосами и карими глазами, в которых отражалась возможность быть оскорбленным, и как результат – он всегда был к этому готов. А как нелегко приходилось работать пуэрториканскому полицейскому в районе, где проживало очень много людей его национальности! Но это вдвойне нелегко, если ты родился и вырос на улицах своего участка. И какие бы конфликты ни происходили между Эрнандесом и его земляками – он и полиция всегда составляли одно целое. Наверное, его нельзя было назвать счастливым человеком.

– Что ты думаешь об истории с твоим приятелем? – спросил Паркер, стоя у бачка.

– Каким приятелем? – поинтересовался Эрнандес.

– Я говорю о Мирандо.

– Он мне не приятель, – ответил Эрнандес.

– А здорово мы охладили вчера его пыл, – Эрнандес наполнил бумажный стаканчик, Паркер отпил из него, затем вытер рукой губы. – Нас пятеро вошло в ту квартиру, а этот сукин сын вытаскивает из рукава свою пушку и целится в нас. Вшивый подонок. Он оставил всех нас в дураках. Читал сегодня? «Мирандо обводит полицейских». Об этом мерзавце пишут все газеты.

– И все же он мне не приятель, – твердо повторил Эрнандес.

– Ну-ну, – Паркер хотел развить свою мысль дальше, но неожиданно перевел разговор на другую тему.

– Что за женщина приходила к тебе? – спросил он.

– Ее зовут миссис Гомес.

– Что ей нужно?

– У ее сына какие-то неприятности. Она хочет, чтобы я с ним поговорил.

– Какого дьявола? Ты что, священник?

Эрнандес пожал плечами.

– И ты что, собираешься пойти? – спросил Паркер.

– Пойду, как только закончу со своими делами.

– Наверное, ты все же священник.

– Наверное, – ответил Эрнандес.

Паркер подошел к вешалке и снял с крючка темно-голубую панаму.

– Я собираюсь отлучиться. А ты, если что-то услышишь, скажешь.

– Ты о чем? – спросил Карелла.

– Все о том же. Об этом подонке Мирандо. Не мог же он раствориться в воздухе? Наверняка, нет. Если бы ты был на его месте, куда бы ты убежал?

– В Россию, – ответил Карелла.

– Знаешь, я все же думаю, что он вернулся. И находится где-то здесь поблизости. После того, как мы его не схватили, навряд ли он будет искать пристанище в Риверхеде. Куда ему остается бежать? Домой. Домой, в 87-й участок. И если он где-то неподалеку, держу пари, здесь каждому известно о нем. Так что, Энди Паркер будет действовать по обстоятельствам. – Подойдя к столу, он открыл верхний ящик, достал оттуда запасную кобуру с револьвером и пристегнул ее у правого кармана.

– Не слишком гни спину, – произнес он уже в проходе. – Думаю, ты и не нуждаешься в этом совете.

Его шаги отозвались эхом в длинном коридоре. Эрнандес смотрел вслед спускающемуся вниз по железным ступенькам Паркеру. Отведя взгляд, он заметил, что Карелла наблюдает тоже, но за кем-то другим. Их взгляды встретились. Никто не сказал ни слова. Молча они принялись за работу.

Ацусена Гомес принадлежала к тем счастливым людям, которые, родившись красивыми, оставались такими всегда, какие бы злые шутки ни выкидывала с ними жизнь. В переводе с испанского ее имя означает «Белая лилия», и оно очень подходит ей, так как кожа этой женщины была белой и гладкой, а лицо, тело как будто вобрали в себя всю изысканную красоту и королевские привилегии этого цветка. Самым примечательным в ней были раскосые карие глаза, придававшие экзотический облик другим божественным чертам ее овального лица. У нее был аккуратный и прямой нос, а у рта пролегла складочка печали – свидетельство каких-то неприятностей в ее жизни. Не прибегая к диете, ей удалось сохранить хорошую фигуру, что служило предметом восхищения многих мужчин в ее родном Пуэрто-Рико. Ей исполнилось сорок два года, и она хорошо знала, каково быть женщиной; она познала счастье и печаль материнства. Ее нельзя было назвать высокой, и, может быть, это был единственный недостаток в ее прекрасном облике. Но сейчас, когда она стояла у кровати своего сына и смотрела на него, она казалась высокой.

– Альфредо?

Она не дождалась ответа. Он лежал, вытянувшись на кровати и уткнувшись лицом в подушку.

– Альфредо?

Он даже не повернул головы.

– Мама, – пробормотал он. – Пожалуйста, не надо.

– Ты должен выслушать меня. То, что я сейчас тебе скажу, очень важно.

– Мне безразлично, что ты скажешь. Я сам знаю, что мне делать, мама.

– Ты должен пойти в церковь, ты это хотел сказать?

– Si.

– Они хотят расправиться с тобой.

Он неожиданно поднялся с кровати. Это был шестнадцатилетний юноша, унаследовавший от своей матери светлую кожу и большие карие глаза. Его щеки уже прорезал редкий пушок. Скорбная складка, такая же, как у матери, пролегла около его рта.

– Я хожу в церковь каждое воскресенье, – сказал он просто. – И сегодня я тоже туда пойду. Они не посмеют остановить меня.

– Они не будут останавливать тебя. Они просто расправятся с тобой. Они так сказали?

– Si.

– Кто сказал так?

– Ребята.

– Какие?

– Мама, это тебя не касается, – жалобно произнес Альфредо. – Это...

– Зачем? Зачем им это надо?

Альфредо не ответил. Не отрывая взгляда от матери, он продолжал молчать.

– Почему, Альфредо?

Неожиданно у него в глазах блеснули слезы. Он чувствовал, что не может совладеть с собой, и быстро отвернулся от матери, чтобы она не видела его слез. Он опять повалился на кровать, спрятав лицо в подушку. Всхлипывая, его плечи вздрагивали, когда до него дотронулась мать.

– Плачь, не стесняйся, – произнесла она.

– Мама, я...

– Это очень полезно – поплакать. Иногда плакал и твой отец. В этом нет никакого греха для мужчин.

– Мама, мама, пожалуйста, ты не понимаешь...

– Я понимаю только то, что ты мой сын, – с железной логикой произнесла миссис Гомес. – Я понимаю, что ты хороший, а те, кто хочет тебе зла, плохие. Миром правит доброта, Альфредо. Но когда ты говоришь, что должен идти в одиннадцать часов в церковь, как ты это обычно делаешь, зная, что тебя подстерегает опасность, вот этого я не понимаю.

Он опять сел на кровать и теперь уже начал кричать:

– Я не имею права быть трусом!

– Ты не имеешь права... быть трусом? – изумилась она.

– Мама, я не должен бояться. Я не имею права быть каким-то ничтожеством. Тебе этого не понять. Пожалуйста, позволь мне делать то, что я обязан сделать.

Стоя у кровати своего сына, мать с изумлением смотрела на него, как будто видела впервые. Сейчас она никак не могла узнать в нем того дитя, которого прижимала к сердцу, который сосал молоко из ее груди. Его лицо, слова, даже глаза казались ей далекими и незнакомыми. Смотря на него, она силой взгляда как бы старалась побыстрее восстановить так мгновенно оборвавшуюся кровную связь.

Наконец, произнесла:

– Сегодня я ходила в полицию.

– Что? – вскрикнул он.

– Si.

– Зачем ты это сделала? Ты думаешь, я нужен полиции? Я, Альфредо Гомес. Разве ты не знаешь полицейских в нашем районе?

– Есть полицейские хорошие и есть плохие. Я ходила к Фрэнку Эрнандесу.

– Он такой же, как и все остальные. Мама, зачем ты это сделала? Почему не остановилась?

– Фрэнк поможет тебе. Он из barrio[5].

– Но учти, он полицейский, детектив. Он...

– Он вырос здесь, среди нас. Он испанец и помогает своим людям. Он поможет и нам.

– И все равно, ты не должна была туда идти, – покачал головой Альфредо.

– Никогда раньше в своей жизни я не была в полицейском участке. Сегодня первый раз. Мой сын в опасности, и я обратилась за помощью. – Помолчав, добавила: – Он пообещал прийти. Я дала ему адрес. Он сказал, что придет и поговорит с тобой.

– Я ничего не скажу ему, – прошептал Альфредо.

– Ты скажешь ему все, что нужно сказать.

– Который час? – неожиданно спросил он.

– У тебя еще есть время.

– Мне нужно одеться, чтобы идти в церковь.

– Не раньше, чем ты поговоришь с Франком Эрнандесом. Он подскажет тебе, что делать. Он знает...

– Он знает, несомненно, это так, – в его голосе насмешка смешалась с горечью и неотвратимой грустью.

– Он знает, что нужно делать, – уверенно произнесла миссис Гомес.