Они должны умереть

Глава 5

Зип продолжал ухмыляться до тех пор, пока Паркер не завернул за угол, направляясь вверх по проспекту. Только тогда улыбка сошла с его лица.

– Это ты заложил Пепе полицейским? – спросил он Луиса.

– Пепе Мирандо мне не брат, – ответил тот.

– Стукач проклятый, – произнес Зип и, повернувшись, направился к музыкальному аппарату. Ознакомившись с его устройством, он достал из кармана монетку, просунул ее в щель и, включив, повернул ручку громкости до упора. Сотрясая воздух, в комнату вихрем ворвались звуки мамбо.

– Потише, потише, – предупредил Луис.

– Ш-ш-ш... – прошипел Зип. – Ты мешаешь мне слушать музыку.

– Я сказал – потише, – крикнул Луис, выйдя из-за стойки и направляясь к автомату. Зип, хохоча, преградил ему путь. А кругом все визжало и скрипело, оглушительно ревели трубы, с адской последовательностью били барабаны. Около стойки, в такт музыке, раскачивал головой Джефф. Он повернулся к автомату. Старик пытался дотянуться до регулятора звука. А Зип все продолжал хохотать, преграждая ему дорогу. Дразня старика, он перебирал ногами, то приближаясь к нему вплотную, то отступая, чтобы вновь преградить ему путь. Ухмылка не сходила с его лица, но сейчас в его смехе не было ни капли юмора. Это была скорее защитная реакция на происходящее. Старик ринулся вперед, и Зипу ничего не оставалось, как посторониться, но и после этого он все еще не мог остановиться; таким же танцующим шагом он вышел на улицу, продолжая перебирать ногами, словно боксер, готовый к решительному бою. Наконец Луис добрался до автомата и выключил его.

С улицы послышался голос Зипа:

– Мне ничего не слышно, старый пень. Я порядком поистратился. Твой автомат сожрал все мои сбережения.

Рассерженный Луис подошел к кассовому аппарату, и, нажав кнопку «Не для продажи», вытащил десятицентовую монету и бросил ее на стойку:

– Вот твои деньги. Забирай их и уходи отсюда.

Высоко подняв голову, Зип рассмеялся. Так же, как и раньше, это был громкий, дразнящий смех, полностью лишенный юмора:

– Возьми деньги назад, папаша. Это, наверное, вся твоя выручка за неделю.

– Не слышали бы тебя мои уши, – пробормотал Луис. – В воскресное утро. Никакого приличия. Абсолютно никакого.

Как ни старался Луис сохранить спокойное течение воскресного утра, музыка сделала свое дело – она разбудила, казалось, всю округу. До этого улица была пустынна и тиха, как деревенская дорога. Вдали опять послышался колокольный звон и, заслышав его, местные жители стали выходить из домов, но они не торопились, – ведь прозвучали только первые удары колокола, и у них в запасе еще оставалось время до начала службы. Музыка стихла, а колокольный звон все еще не унимался, продолжая собирать людей, и скоро улица превратилась в пестрый людской поток, растворившийся в июльской жаре. Толпа была настолько яркой, настолько пестрой, что резало глаза. Две молодые особы в розовых платьях, выйдя из дома и взявшись за руки, направились вниз по улице к церкви. Из другого здания вышел пожилой мужчина в коричневом костюме с ярко-зеленым галстуком и пошел в том же направлении. Была здесь и женщина с королевской осанкой и летним зонтиком, защищавшим ее от солнца. Она тянула за руку своего сына, на котором была надета рубашка с короткими рукавами и шорты. Люди кивали друг другу, улыбались и обменивались немногочисленными репликами. Воскресное утро выходного дня было в разгаре.

С другого конца улицы появился Кух с какими-то двумя парнями. Он пробирался сквозь людской поток, мысли которого были устремлены в дальний конец квартала, где находилась церковь. Сразу же заметив их, Зип подошел к ним.

– Куда вы запропастились? – спросил он.

– Мы ждали Сиксто, – ответил Кух.

– Какого черта, Сиксто? Ты кто, мужик или нянька?

Казалось, краска вот-вот должна залить лицо Сиксто. Это был худенький шестнадцатилетний паренек, глаза которого готовы были наполниться слезами от каждого грубо сказанного слова. Он говорил на английском с довольно сильным испанским акцентом, хотя в некоторых случаях этот акцент звучал не так заметно. Говорил он тихим и сдержанным голосом, как будто не был уверен, что кто-то захочет его выслушать.

– Я помогал матери, – сказал он Зипу.

Другой парень, которого привел Кух, имел рост шесть футов, а лицо у него было настолько смуглое, что глядя на него, трудно было судить о нем как о личности. Черты лица его представляли смесь негра и кавказца. Природа и здесь все так небрежно смешала, что создавалось впечатление чего-то неопределенного и бессодержательного. Парню было шестнадцать. Он медленно двигался и так же медленно думал. На его лице вряд ли можно было что-то прочесть, его голова не была забита мыслями, и в таком идеальном сочетании он предстал перед своими современниками, которые называли его Папа. Шестнадцатилетний Папа тянул на все семьдесят.

– Когда мой отец уезжает, я помогаю матери. Он всегда просит меня об этом. – Папа говорил с таким сильным испанским акцентом, что иногда его было просто трудно понять. В такой момент он всегда обращался к родному языку и этот прием также усиливал впечатление образа мальчика-старика, оставшегося верным своему языку и традициям народа своей страны, которую он безумно любил.

– Это совсем другое дело, – сказал Зип. – Когда отца нет, ты остаешься в дом за него. Я ничего не имею против мужской работы.

– Мой отец плавает на торговом судне, – гордо произнес Папа.

– Кого ты обманываешь? – возмутился Зип. – Он – официант.

– Но на корабле. Это делает его работником торгового судна.

– Это делает его официантом! Послушайте, мы и так потеряли много времени. Пора с этим кончать. Нам надо пошевеливаться, если мы хотим успеть к одиннадцатичасовой мессе. – Он неожиданно повернулся к Сиксто, который смотрел на улицу отсутствующим взглядом. – Сиксто, ты с нами?

– Что? А, да. Я с вами, Зип.

– Ты витаешь где-то в облаках.

– Я думал... Знаешь, а ведь этот Альфредо не такой уж плохой парень.

– Он получит по заслугам, вот и весь разговор, – ответил Зип. – Больше не хочу о нем разговаривать. – Помолчав, добавил: – Объясните, пожалуйста, куда вы все уставились?

– Шарманщик, – пояснил Сиксто.

Шарманщик вышел из-за угла и остановился как раз напротив кафе. Вместе с ним был попугай с ярко-зелеными перьями. Усевшись на инструмент, попугай хватал клювом деньги и отдавал их хозяину, после чего переворачивался, падал головой вниз еще и еще, как бы желая отобрать наиболее удавшийся номер и предстать с ним на суд зрителей. Вокруг шарманщика и его дрессированной птицы сразу же собралась толпа. Это была особенная, празднично настроенная, одетая в яркие солнечные одежды толпа, устремившаяся в церковь и предвкушающая радость воскресного дня. После каждого удавшегося номера молодежь пронзительно визжала, а пожилые понимающе усмехались. Выйдя из кафе, Джефф всунул в клюв попугаю пять центов. Попугай просунул голову в решетку и, клюнув, вытащил узкую белую полоску. Джефф взял ее в руки и начал читать. Девушки завизжали от восторга. В воздухе царила атмосфера безмятежности, звукам шарманки противостояло умение птицы и любовь толпы. Утро было воскресным, поэтому хотелось верить в удачу, хотелось верить в светлое будущее. И все окружили шарманщика с его ученой птицей и довольного моряка, который, улыбаясь, искал свое счастье на бумаге и вновь смеялся, когда птица вытаскивала уже другую карточку с очередным счастьем. И все кругом казалось чистым и непорочным, витая в дрожащем летнем воздухе.

Менее чем в десяти шагах от шарманщика, менее чем в десяти шагах от нарядной толпы, стоял Зип в окружении трех человек, на которых были надеты фиолетовые шелковые рубашки. На них сзади можно было прочесть слова: «Латинские кардиналы». Буквы были вырезаны из желтого фетра и пришиты к фиолетовому шелку. «Латинские кардиналы» – четыре рубашки и четыре молодых человека. В то время как шарманка доносила до слушателей свои чистые звуки, эти молодые люди стояли особняком, разговаривая друг с другом вполголоса.

– Я думаю, – произнес Сиксто, – может быть... может, просто предупредить его?

– За то, что он приставал к ней? – удивленно прошептал Кух.

– Он ничего не сделал ей, Кух. Он только сказал ей: «Привет». В этом нет ничего плохого.

– Он хватал ее. – Кух решил покончить с этим разговором.

– Но она говорит по-другому. Я спрашивал ее. Она сказала, что он только приветствовал ее.

– Какое право ты имел задавать ей вопросы? – спросил Зип. – Она чья девушка – твоя или моя? – Сиксто молчал. – Ну так как же?

– Знаешь, Зип, – начал Сиксто, подумав. – Мне кажется... Мне кажется, она ничего не знает. Мне кажется, у вас с ней нет ничего общего.

– А мне кажется, что у меня нет ничего общего с такими щенками, как ты. Говорю тебе: она моя девушка – и давай это замнем.

– Но ведь она так не думает!

– Мне плевать, что она думает.

– Как бы то ни было, – произнес Сиксто, – неважно, чья она девушка. Если Альфредо ничего не сделал ей, почему нужно стрелять в него?

Они сразу замолчали, как будто их план был озвучен, а при упоминании этого слова перед ними мысленно возник пистолет. Это поразило их, и они притихли.

Сквозь зубы Зип процедил:

– Ты что, хочешь предать нас? – Сиксто молчал. – Не ожидал я этого от тебя, Сиксто. Я думал, ты не боишься.

– Я не боюсь.

– Он не боится, Зип, – произнес Папа, защищая Сиксто.

– Почему же ты тогда отказываешься? А если бы это была твоя девушка? Тебе бы понравилось, если бы Альфи отбил ее у тебя?

– Но он и не собирался ее отбивать. Он только сказал: «Привет». Что в этом плохого?

– Ты член нашего клуба? – спросил Зип.

– Конечно.

– Почему?

– Не знаю. Просто надо было... – Сиксто пожал плечами. – Не знаю.

– Если ты являешься членом нашего клуба и носишь фиолетовую рубашку, делай то, что я говорю. О'кей? А я говорю, что «Латинские кардиналы» размажут Альфредо Гомеса сразу же после одиннадцатичасовой мессы. Хочешь выбыть из игры? Попробуй. – Он сделал многозначительную паузу. – Все, что я знаю, так это то, что Альфи обращался с Чайной не так, как надо. Чайна – моя Девушка, заруби себе это на носу, и мне наплевать, знает она об этом или нет. Чайна – моя девушка, а это означает, что Альфи нажил себе немало хлопот.

– Да еще сколько, – подтвердил Кух.

– А это не означает, что я хочу его сжечь. Я хочу его размазать. Конечно, Сиксто, ты можешь отказаться – это твое дело. Только после смотри в оба – вот что я хотел сказать тебе.

– Я только думал, я думал... Зип, а может, с ним просто поговорить.

– Продолжай, ради бога, – сердито произнес Зип.

– Может, его просто предупредить, чтобы он с ней больше не разговаривал? Может, так сделать? Почему мы должны... убивать его?

И опять воцарилось долгое молчание. Произнесенное сейчас слово было сильнее первого. И это слово означало именно то, что было сказано, это слово означало: убить, лишить человека жизни, совершить убийство. Оно не было искусным заменителем, типа слова «размазать». Оно означало – убить.

– Почему мы должны... убивать его?

– Потому что так сказал я, – негромко произнес Зип.

– Это ведь совсем другое дело, если бы он...

– Чего ты все время добиваешься? Тебе что, надоело спокойно жить?

– Я только хотел сказать...

– Здесь все знают, что он приставал к Чайне, – жалобно произнес Зип. – А что должен?..

– Но он не приставал к ней! Он только сказал: «Привет».

– А может, мне просто подойти к нему и так вот дружески с ним побеседовать: «Как поживаешь, старина Альфи? Я понимаю, ты испытываешь чувства к Чайне, но пойми, это нехорошо». А может, Сиксто, мне еще и руку ему пожать?

– Нет, но...

– Разве тебе не хочется, чтобы другие клубы знали нас и уважали?

– Да, но...

– Значит, можно позволить таким гадам, как Альфи, спокойно жить среди нас и спать с нашими девочками? Сиксто покачал головой.

– Но, Зип, он даже...

– А теперь послушай меня, – прервал его Зип. – После того, что произойдет сегодня, мы станем самыми знаменитыми. Понимаешь? Мы раздавим этого гада, и отныне здесь не будет никого, кто бы нас не знал нас, «Латинских кардиналов». Пусть все знают, что теперь нас никто не сможет запугать. После сегодняшнего дня каждый в этом квартале захочет вступить в наш клуб. Мы будем самыми-самыми. Самыми-самыми. – Он помолчал, чтобы перевести дыхание. Его глаза блестели. – Кух, я прав?

– Естественно.

– О'кей. В одиннадцать часов Альфи, как обычно, придет в церковь. Служба закончится примерно в 11.40 или без четверти двенадцать. Мы схватим его на ступеньках, когда он будет выходить.

– Боже!

– На ступеньках! Нас будет четверо от начала и до конца, пока Альфи не упадет. Стрелять желательно метко, так как людей будет много и можно кого-нибудь задеть.

– Зип, на ступеньках церкви, – не верил своим ушам Сиксто. Его лицо перекосилось от боли. – Ave Maria, можно ли?

– Я еще раз повторяю – на ступеньках! Чтобы все видели, как он умирает. У меня четыре револьвера. Я возьму 45-й калибр, так как хочу сам прострелить голову этой сволочи.

Неожиданно улица погрузилась в тишину. Это перестал играть шарманщик.

– Вот два пистолета: 38-го калибра и «люгер», – прошептал Зип. – Выбирайте.

– Мне «люгер», – сказал Кух.

– Сиксто и ты. Папа, возьмете 38-й калибр. Оружие спрятано у меня дома. Кроме всего этого прихватим еще пару пистолетов. – Немного помолчав, добавил: – И еще один момент. Тебе, Сиксто, лучше остаться здесь. Будешь следить за домом Альфи. Это первое здание за углом.

– О'кей, – безучастно произнес Сиксто.

– Смотри в оба, чтобы он не ушел. Как только выйдет, следуй за ним. Если мы вернемся и тебя не будет, то следить будем уже за тобой.

– О'кей.

– Что?

– Я сказал – о'кей.

– О'кей, – повторил Зип. – Ну, пошли. – Он положил руку на плечо Куха, и они направились к дому Зипа. Немного поодаль, шаркающей походкой, за ними тащился Папа. – Кух, ты волнуешься? – спросил он его.

– Да так, немного.

– А я волнуюсь. Этот день особенный, понимаешь, о чем я говорю? Наши дела скоро пойдут в гору!

– Знаю, – ответил Кух.

– Как-нибудь в один из воскресных дней ты будешь сидеть на крыльце и мечтать. Особенно летом, как сейчас. Но сегодня все по-другому. Сегодня предстоит сделать многое. Вот что я хотел сказать. И это переполняет меня радостью. Сегодняшнее дело, ты понимаешь? Как же все здорово.

Подойдя к дому, Кух ухмыльнулся:

– Что касается Альфи, для него это совсем не здорово.

Стоя на углу недалеко от кафе и нервно покусывая нижнюю губу, Сиксто наблюдал за домом Альфредо.

А в это время в кафе Джефф показывал карточку Луису.

– Как тебе это нравится? – спросил он.

– Будь терпелив и настойчив в достижении цели, – читал Луис, – и все твои желания исполнятся.

– Кстати, во сколько открывается «Ла Галлина»? – спросил Джефф.

– Я думал, ты уже забыл про это.

– Ну, раз уж я здесь... – Джефф пожал плечами. – Так во сколько открывается бар?

– Сегодня воскресенье, а так как «Ла Галлина» – бар, то откроется он не раньше полудня.

– Тогда в запасе у меня еще много времени.

– Если ты послушаешься моего совета...

– Эй, эй, ты! – раздался рев, и они оба одновременно выглянули на улицу. Энди Паркер, казалось, появился из ниоткуда. Он подошел к стоявшему на углу Сиксто и громко крикнул: – Эй, ты, я обращаюсь к тебе.

Испуганный Сиксто попятился назад:

– Ко мне? – спросил он. – Ко мне?

– Что ты здесь делаешь? – Паркер вплотную приблизился к нему.

– Ничего, я только стоял...

– К стене!

– Что?

Схватив парня за воротник рубашки, Паркер швырнул его к столбу, что на углу кафе. – Я сказал: к стене!

– Но я ничего не делал, я только...

– Нагнись!

Сиксто недоуменно посмотрел на него. Видя, что его приказ не выполняется, Паркер в ярости ударил Сиксто прямо в живот. Согнувшись от боли, он обхватил живот руками и опустил голову.

– Руки на стену, ладони разжать! Делай, как я сказал! – закричал Паркер.

Сиксто сделал неудачную попытку разжать руки, но снова схватился за живот. Когда Паркер ударил его в бок, он судорожно попытался отпихнуть его. Затем, весь дрожа, вытянул руки и положил их на столб. Паркер быстро обыскал его. Он был всецело занят кропотливой и тщательной работой, настолько тщательной, что даже не заметил Фрэнка Эрнандеса, остановившегося в двух шагах от кафе.

– Повернись! – командовал он. – Выверни карманы и все выложи. Поторапливайся!

– Э, оставь его, Энди, – произнес подошедший к ним Эрнандес. Затем повернулся к Сиксто. – Уходи отсюда, парень.

Сиксто испуганно замялся, переводя взгляд с одного на другого.

– Мотай отсюда, да побыстрей, а то еще получишь. – Немного поколебавшись, Сиксто сорвался с места и, завернув за угол, быстро побежал по авеню.

– Спасибо, Фрэнк, – с издевкой произнес Паркер.

– В Уголовном кодексе нет такой статьи, которая бы запрещала ребятам заниматься своими собственными делами, Энди.

– Никто ничего не говорит, – Паркер сделал паузу. – Но предположим, что у этого безвинного ангелочка был спрятан пакет с героином.

– Ничего у него не было спрятано. Он не наркоман, и ты это знаешь. Этот парень из хорошей семьи.

– Неужели? А разве не бывает наркоманов из хороших семей? Но предположим, что у него был спрятан пакет. Только предположим.

– Единственное, что у него могло быть – так это презрение к полицейскому, который избивал его.

– Сдается мне, вы следите здесь за всеми, кто допустил хоть малейшее нарушение, – раздался голос Джеффа из кафе.

– Ты прав, моряк, – ответил Паркер. – День и ночь. Этот парень принадлежит к уличной банде. Ты видел на нем рубашку с названием клуба? Думаешь, я буду терпеть все это дерьмо?

– У этого парня нет чувства собственного достоинства, – сказал Эрнандес. – Так что, поторапливайся...

– Ну ладно, хватит о нем. Ты думаешь, его можно исправить с помощью дубинки? – Он помолчал. – Куда держишь путь?

– К миссис Гомес.

– А она еще ничего, эта миссис Гомес. Наверное, за пятьдесят, но с ней все в порядке. Фрэнк, а ты уверен, что это деловой визит?

– Уверен, – ответил Эрнандес.

– Что ж, поверим тебе на слово. Кстати, не заходил разговор о Мирандо?

– Когда я уходил, нет.

– Знаешь, – задумчиво произнес Луис, – Фрэнк, наверное, прав. Пойми меня, Энди, я не собираюсь учить тебя, как надо работать. Не думай так. Но, обращаясь таким образом с парнем, ты нанес ему сильную обиду. Я хочу сказать, что на острове все было бы по-другому.

– В Пуэрто-Рико нет проблем с бандами малолетних преступников, – сухо произнес Паркер.

– Конечно, нет. Но я имел в виду другое. Там... не знаю, как сказать... больше уважения.

– К чему? К послеобеденному отдыху? – разразился Паркер смехом.

– Ну вот, ты все свел к шутке, – смущенно произнес Луис.

– Я? Почему я должен шутить по поводу твоей родины?

– Знаешь, как тебе объяснить... мы были бедные и голодные, но в центре города всегда была площадь, церковь розового цвета, росли деревья манго. В любое время ты всегда мог пойти на эту площадь и пообщаться с друзьями. И никогда ты не был безликим, люди знали, как тебя зовут. Это очень важно, Энди, знать, кто ты есть.

– Ну, и кем же был ты, Луис? – довольно посмеиваясь, спросил Паркер. – Губернатором?

– Он все превратит в шутку, – добродушно произнес Луис. – Фрэнк, ты понимаешь, что я имею в виду?

– Разумеется.

– Здесь, порой, ты чувствуешь себя каким-то потерянным. А если ты безликий, то не может быть и речи об уважении, о чувстве собственного достоинства.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Луис, – произнес Джефф. – Это похоже на то, что я рассказывал о Флетчере. Можно раствориться в огромной массе людей и забыть, кто ты или что ты.

– Si, si. Остров уважал людей, уважал жизнь... и смерть тоже. Жизнь здесь ценится дешево, а смерть и того дешевле. – Он помолчал немного, напрягая память, как бы давая ей время восстановить прошлое. – На острове, – продолжал он, – в городе, где идут похороны, гроб несут по главной улице, а за гробом идут плакальщики.

– Я это знаю, – негромко произнес Эрнандес, – мне об этом рассказывал отец.

– И о маленьких девочках, несущих цветы и одетых в белое? – спросил Луис. – А город такой пыльный, спокойный и безмолвный.

– Да, и об этом тоже, – добавил Эрнандес.

– А владельцы магазинов стоят у дверей и, когда проносят гроб, они закрывают двери, тем самым высказывая свое уважение мертвому. Они как бы говорят:

«Я откладываю все свои дела, пока тебя провожают в последний путь, мой друг».

– Все это бред собачий, а не уважение, – подытожил Паркер. – Просто они все боятся смерти. Я тебе вот что скажу, Луис. Не знаю, как там, на вашем острове, а здесь, именно здесь – единственные, кто пользуется уважением, – так это живые, причем такие живые гады, как, например, Пепе Мирандо.

– Нет, – Луис выразительно покачал головой.

– Как нет? Поверь мне на слово.

– Ну я пошел, а вы продолжайте спорить, – сказал Эрнандес.

– А мы разве спорим? – произнес Паркер. – Мы просто рассуждаем.

– О'кей, продолжайте рассуждать. – Выйдя из кафе, Эрнандес завернул за угол.

А в это время Джефф продолжал ерзать на стуле и выглядывать на улицу. Он мог слышать, как за его спиной спорили, вернее, рассуждали Луис и детектив, но это его нисколько не интересовало. Он всматривался в закрытую дверь «Ла Галлины», сгорая от нетерпения узнать, когда же наконец откроется бар. Говоря по правде, он и сам не знал, хотелось ли ему провести вечер в постели с женщиной или нет, но в голову не приходило ни единой мысли, как еще можно убить время. А так как он прошел через весь город, то сама мысль о том, что все его планы рухнут, была ему просто ненавистна. И поэтому он так внимательно всматривался в закрытую дверь, как бы внушая ей открыться, и чудо произошло – дверь действительно открылась.