Оно-но-Комати

Глава 2 «Опавшая сакура»

«В заливе этом

Нет морской травы,

О, бедный мой рыбак!

Ты этого, наверное, не знаешь?

И от усталости изнемогая,

Всё бродишь здесь.

.

Думала, что они мне,

Эти белые облака,

Над вершиною гор?

А они меж нами всё выше и выше

Встают…»

(Оно-но Комати).

……..

Кимико в тот день действительно торжествовала. Конечно, ведь она получила дополнительно такое вкусное лакомство. Что касается меня, то я совсем не была голодна в тот день. Мне очень хотелось пойти в тот сад цветущих сакур, но у меня никак не получалось – тётушка не сводила с меня глаз.

Быть может, она уже что-то заподозрила, так как Хакира почти безвылазно сидела в отведённой для неё комнате, продолжая мечтать о своём «саде Созерцания».

Кимико украшала поделки, лепила из глины различные фигурки. Что касается меня, то я вела довольно скрытный образ жизни, и это настораживало тётушку.

– А кого же ты видела в том саду? – продолжала спрашивать меня Кимико, – если это был не император, то кто же тогда?

– Один молодой самурай.

– Красивый?

– Да.

Кимико смущённо заулыбалась.

– И он действительно звал тебя в этот сад?

– Да, он сказал, что позовёт императора и заклинателя змей.

– Заклинателя змей? Это того самого бродягу, которого мы встретили в первый раз по пути в Киото?

– Император любит представления со змеями.

– А ты не боишься встретиться с самим императором?

Кимико оторвалась от своих глиняных фигурок и посмотрела на меня.

– Говорят, он очень грозный, и его боятся даже сами демоны, в том числе, и Кицуне.

– Сам Кицуне боится нашего императора? – удивилась я.

На праздник Танабата тётушка подарила мне веер с изображением пагоды и стаи аистов. Веер мне несомненно понравился, и я непременно решила пойти в сад с беседкой, захватив его с собой, ведь обладание таким прекрасным веером могло подчеркнуть мою аристократичность. После ужина я подозвала к себе Кимико и прошептала ей на ухо:

– Сестрёнка, ты должна мне помочь.

– Помочь? – удивилась Кимико.

– Я хочу пробраться в этот сад, куда тот самурай приведёт самого императора, а затем я расскажу тебе и Хакире, какой он, наш император, и так ли он грозен, как о нём говорят.

Эти слова, казалось, озадачили Кимико. Она посмотрела на закрытую дверь комнаты Хакиры.

– Наша сестрица не очень-то интересуется дворцом.

– Ну, тогда я тебе расскажу обо всём. Разве тебе не интересно?

– Как же я смогу тебе помочь?

– Отвлеки тётушку, а в это время я уйду из дома.

– О, боги….но, ведь, это же очень опасно, Оно-но.

В карих глазах Кимико я прочла сомнение, которое бушевало в её душе. Но я была не из пугливых в отличие от моих сестёр, мне хотелось встретиться с самим императором, увидеть его; правда, это желание было действительно очень дерзким, и всё же….

– Хорошо, я помогу тебе, – произнесла моя младшая сестра, – только пообещай мне, что вернёшься очень быстро. Пообещай, Оно-но, а то я не стану тебе помогать.

– Обещаю.

….Через день мне удалось сбежать из дома тётушки и дойти до заветной калитки. Она оказалась чуть приоткрытой, как и в первый раз.

Я вошла в сад и увидела молодого самурая на том же самом месте. Он сидел на скамье, по-прежнему задумавшись над чем-то и разглядывая свою саблю. Однако, когда самурай увидел меня, он улыбнулся, отвлекшись от своих дум.

– А-а, это ты, Оно-но. Третий день я прихожу сюда, а ты так и не появлялась здесь. Что же привело тебя сюда на этот раз?

– Я сбежала от тётушки, она целый день следит за мной.

Самурай сорвал цветок нежной сакуры и протянул его мне:

– Ты похожа на этот цветок сакуры.

Честно говоря, я никогда раньше не задумывалась над тем, как я выглядела; мне казалось, вполне естественным быть ближе к природе, созерцать облака, туманные дали и горы. Однако слова самурая смутили меня, хотя я старалась не показать своего смущения; придворный этикет и флирт были мне не знакомы.

– Вы всё ещё не назвали своего имени. Наверное, Вы являетесь личным телохранителем нашего императора.

Тон мой мог показаться проявлением дерзости, и, если бы мои вопросы услышала тётушка Акира, она пришла бы в ужас, однако молодой самурай вполне благосклонно отнёсся к моему любопытству.

– Тебя интересует моё имя? Что ж, меня зовут Тэкэо.

– Что означает «благородный человек», – произнесла я, разглядывая дорогие одежды и украшения самурая. Должно быть, он был приучен к роскоши, хотя весь его вид говорил о том, что этот человек был лёгок на подъём и отличался мужеством.

– Верно, мои родители назвали меня так, потому что они всегда хотели, чтобы я был благородным.

– Вы живёте в этом дворце?

Самурай кивнул.

– По-моему, совсем неплохое место, чтобы каждое утро встречать здесь рассвет и заниматься самурайскими практиками, ты не находишь?

– С Вами трудно не согласиться, господин. И, тем более, Вы отличаетесь от остальных самураев.

– Отличаюсь?

Казалось, Тэкэо был очень удивлён.

– И чем же я отличаюсь?

– Вы слишком разговорчивы для самурая.

Молодой человек нахмурился:

– Значит, я не самурай?

– Этого я не говорила, г-н. Просто, Вы совсем не похожи на тех грозных воинов, которые стоят на страже во дворце.

Я была тогда ребёнком и вела себя с той детской непосредственностью, какая обычно бывает свойственна детям. О, если б я знала тогда, куда заведёт меня моя судьба!

Самурай написал своё имя на песке концом своей сабли.

– Этот иероглиф означает моё имя.

– Вы неплохо пишете.

Я огляделась, на мгновенье мне показалось, что запах цветущей сакуры стал ещё сильнее, он опьянил меня. Ничего подобного я не чувствовала раньше.

– Где же император и заклинатель змей? – спросила я.

– А ты ждёшь императора?

– Конечно, я хочу увидеть, как Шуджи укрощает змей. Вы обещали мне, г-н, в прошлый раз, если я приду сюда. И вот я пришла.

– Император уехал из Киото, а Шуджи тоже нет во дворце.

Я с грустью вздохнула:

– Ну вот, значит, и в этот раз моему желанию не суждено сбыться.

Молодой самурай с таким интересом посмотрел на меня, что мне пришлось ему рассказать о своём пари с Кимико.

– Значит, ты проиграла?

– Разумеется, и Кимико целый день ела мои рисовые шарики, которые я так люблю.

– Хорошо, следующий раз тебе принесут целую гору рисовых шариков, потому что твоё желание обязательно сбудется.

– Вы уверены в этом, господин? – спросила я, уже представив себе эту самую гору.

– Вполне.

– Значит, я действительно увижу самого императора?

– Увидишь. Ты действительно увидишь его.

Молодой самурай улыбнулся, при этом на его щеках заиграли ямочки.

– Значит, ты гостишь в Киото у своей тётушки?

– Да.

– И чем же ты занимаешься?

– В округе Акита я хожу на побережье, смотрю на гору Фудзияма, слушаю плеск волн, ударяющихся о скалы…..и пишу стихи.

– Ты пишешь стихи?

Молодой самурай даже встал от удивления.

– Я впервые слышу о том, что маленькая девочка может писать стихи.

Я обиделась и надула губы.

– Не такая уж я маленькая, как Вы думаете, г-н. Мои родители уже поговаривают о моей будущей помолвке с сыном соседа-феодала.

– Вот как?! Ну, тогда прочти что-нибудь из своей поэзии. Здешние придворные поэты не очень-то балуют нас своими произведениями.

– Вы действительно хотели бы послушать мои стихи?

Молодой самурай кивнул:

– Действительно, что-то подсказывает мне, что они воистину прекрасны.

Я закрыла глаза и погрузилась совсем в иную реальность, я услышала плеск волн, и мне на мгновенье вдруг показалось, что я находилась совсем не здесь, в дворцовом саду среди множества цветущих сакур.

….Вот и краски цветов

Поблекли,

Пока в этом мире

Я беспечно жила,

Созерцая дожди затяжные

И не чая скорую старость.

.

Я дорогою грёз

Вновь украдкой

Спешу на свиданье

В сновидениях ночных –

Но, увы,

Ни единой встречи

Наяву не могу дождаться…..

.

Печальна жизнь, удел печальный

Дан нам, смертным

Всем.

Иной не знаем доли.

И что останется?

Лишь голубой туман,

Что от огня

Над пеплом встанет поле.

.

Те слова,

Где сквозят печали

И радости мира,

Привязали меня

К жизни этой,

Юдоли бренной,

Из которой уйти хотела….

……

Когда я закончила, воцарилось молчание, которое, казалось, могло продлиться до бесконечности. Я открыла глаза и увидела Тэкэо, сидящего на скамье с закрытыми глазами и отрешённого от всего.

– Я закончила, – едва слышно прошептала я. Я не хотела нарушать его душевное уединение.

Наконец, Тэкэо открыл глаза и посмотрел на меня, но это был уже совсем другой взгляд – взгляд человека, побывавшего в сказке и сброшенного на землю в гущу страстей. Он нахмурился:

– Я не верю, что это – твои стихи, – сказал самурай.

– Не верите, г-н? Но…как же…?

– Такие прекрасные стихи не могла написать обычная девочка, интересующаяся змеями.

– Но это – мои стихи, г-н, хотите Вы в это верить, или нет.

Его сосредоточенный взгляд пытался что-то найти в моём; самурай крепко сжал мою ладонь.

– Читай ещё! Моя душа погружается в океан Спокойствия, когда я слышу твои стихи.

– Мне нужно возвращаться в город. Тётушка Акира, наверное, давно хватилась меня. Я могу подвести Кимико, и она из-за меня будет наказана.

– Возвращайся. На днях я буду ждать тебя здесь.

Он отпустил мою руку и с печалью взглянул на меня.

– А теперь уходи, иначе я не выпущу тебя отсюда.

Я покинула сад и благополучно возвратилась домой, однако дома тётушка Акира встретила меня со скорбью на лице.

– Где ты была, Оно-но?

Слуги были заняты сервировкой стола перед обедом, но тётушка не обращала внимания на эту суету. Пахло мисо. Я очень люблю мисо, однако в тот момент я дрожала от того, что вокруг меня витала печаль.

– Что случилось, тётушка? – спросила я.

– Пришло письмо от твоего отца. Твоя мать Мий-око, тяжело заболела. Вам нужно возвращаться домой. Через день я сама отвезу вас обратно.

– Что случилось с матушкой?

Кимико за обедом плакала, Хакира была грустна, мне показалось, что она даже стала сильнее хромать. Рыбки в небольшом аквариуме тоже вели себя беспокойно, будто, наши человеческие чувства передались и им. Тётушка отложила в сторону свой веер и серьёзно посмотрела на меня.

– Похоже, в этом доме кроме меня есть ещё один разумный человек, и этот человек – ты, Оно-но. Поэтому я скажу без обиняков, несмотря на то, что ты – ещё ребёнок.

– Так что же случилось, тётушка?

Я горела нетерпением, однако согласно правилам аристократического этикета, я должна была проявить спокойствие.

– Ваша матушка больна, и вы должны поехать обратно, чтобы быть с ней.

– Неужели всё так плохо, тётушка?

Она пожала плечами, нервно прошлась вдоль комнаты.

– Завтра мы пойдём в храм и сделаем великану Фурукакудзю пожертвование.

Фурукакудзю – это божество, которое по поверьям моих предков могло принести счастье человеку. Правда, боги очень изменчивы и капризны, им нужно постоянно делать пожертвования, их нужно ублажать. Если ты по какой-то причине пропустишь пожертвование, особенно на Сэцубун (канун Нового года), то жди ударов судьбы.

Тётушка почитала Фурукакудзю, в её алтаре стояли статуэтки божества, и каждый праздник этим статуэткам подносились цветы. Тётушка подозвала к себе одну из служанок.

– Подай-ка мне мои сандалии, гэти, и вели заложить повозку.

– Слушаюсь.

Служанка почтительно поклонилась своей госпоже и принесла гэти.

– Куда Вы хотите ехать, тётушка? – спросила я.

Кимико всё ещё рыдала, а Хакира сидела, молча, грустно смотря за окно, откуда была видна почти вся окрестность Киото. О чём она думала, я не знала, Хакира вообще в последнее время была очень молчалива и неразговорчива.

– Да успокой ты эту Кимико! – в раздражении воскликнула тётушка.

Я обняла сестру и прижала её к своей груди. До сего момента я не понимала того, что истинная близость между двумя людьми проявляется в горе, когда они могут поддержать друг друга.

– Я направляюсь к монаху Акайо, – сказала тётушка, – хочу сделать пожертвование, – она снова серьёзно взглянула на меня, – а ты останешься за старшую.

…..На следующий день перед самой поездкой мне вновь удалось выскользнуть из дома тётушки, пока она была занята обрядами.

Я нашла ту заветную калитку, вошла в сад с сакурами, однако в тот день сад был абсолютно пуст; поднялся сильный ветер, оборвав прекрасные нежные цветы. Главная сакура возле беседки казалась опавшей и больной, лишённая человеческой любви и тепла. Я прижалась к сакуре, чтобы поделиться с ней своим теплом, однако на миг мне показалось, что душа дерева умерла.

Я зарыдала, потому что почувствовала такую большую печаль, что была не в состоянии справиться с нею. Я наклонилась и закопала под сакурой фигурку рыбы, подаренную мне заклинателем змей Шуджи. Это было моим прощанием с садом сакур. О, если б я знала тогда, что сюда мне ещё предстояло вернуться.

– Прощай, – прошептала я.

Я взглянула на скамью, на которой сидел день назад молодой красивый самурай. Скамья была пуста, покрытая цветами сакуры.

– Прощай, – «услышала» я душу сакуры.

Тот день я провела в молчании, и это было не похоже на меня, потому что обычно я проявляю живой интерес ко всему, что меня окружает. Но даже такая перемена во мне не вызвала удивление тётушки Акиры, она была поглощена своими собственными мыслями.

За ужином все, также, молчали, монах Акайо смотрел на меня и думал о чём-то своём. На прощанье перед тем, как я села в повозку тётушки, Акайо сжал мою левую ладонь и произнёс те слова, о которых я затем буду долго вспоминать даже по прошествии многих лет:

– Что бы ни случилось, что бы ни произошло в твоей жизни, через какие бы перипетии тебе ни пришлось пройти, не оглядывайся назад. Просто прими всё и иди дальше.

– Вы даёте мне напутствие, г-н?

Акайо кивнул:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Оно-но.

– Счастлива? А что такое «счастье», г-н Акайо? – спросила я.

С буддистскими монахами я всегда вела себя с большим почтением, осторожностью, не позволяя себе лишних слов. Буддизм – новая недавно зародившаяся религия, которая пришла в Японию из Китая. Эти люди брились наголо, носили одежды цвета шафрана и такого же цвета «хакаму» (широкие штаны).

Они исповедовали буддизм, много молились и перебирали свои деревянные чётки. Что касается монахов культа «синто», на них всегда было белое одеяние и они всегда пугали особенно маленьких детей гневом демонов, если они перестанут слушаться своих родителей.

Тётушка Акира исповедовала буддизм, только лишь потому что это была модная религия при императорском дворе, её уважал наш молодой император Ниммё, но я сомневаюсь, что она была бы буддистской, если бы не последний фактор.

– Ты хочешь знать, что такое счастье, дитя? – Акайо улыбнулся, – я уверен, ты уже много раз испытала это состояние. Никто кроме тебя самой не определит твоё счастье, ведь у каждого человека оно своё. Когда мы чувствуем безмятежность и покой – вот здесь.

И Акайо показал на своё сердце.

– И умиротворение, – подтвердила я его слова, – и тебе снова хочется повторить это состояние.

– Я вижу, дитя, ты испытала всё, о чём я говорю тебе.

Я заметила, тётушка дала мне знак садиться в повозку, потому что время не ждало. В слезах на прощанье я протянула Акайо листок с написанными на нём недавно стихами. Я сочинила их рядом с опавшей сакурой.

Взяв лист, монах прочёл:

«Он опять не пришёл,

и ночью тоскливой, безлунной,

Я не в силах заснуть,

А в груди

На костре желаний

Вновь горит

– не сгорает

Сердце….»

Перед тем, как я села в повозку рядом с тётушкой, мы обнялись; Акайо утёр мои слёзы и прошептал:

– Ты подарила мне печаль своего сердца, и я безмерно рад этому, потому что ты позволила себе поделиться со мной частицей себя. Это – редкий дар, потому что чаще всего люди ходят закрытыми друг от друга. Когда будешь вновь в Киото, приходи в храм Будды, там ты найдёшь меня.

– Но…я никогда больше не приеду в Киото, – возразила я.

– Не зарекайся. Человек никогда не знает, куда приведёт его истина.

– Что такое «Истина»?

– Это то, что мы носим здесь же, рядом со своим сердцем.

Я увидела, что тётушка Акира выказывала явные признаки нетерпения. Беспощадное Солнце палило, и жара обещала стать ещё сильнее. В моих краях климат более умеренный, чем здесь – сказывалось влияние Океана.

– Оно-но, нам пора уезжать! – строго сказала тётушка.

Затем она улыбнулась и взглянула на монаха.

– Простите нас, г-н Акайо, нам нужно спешить. Спасибо Вам за лекарство, я уверена, моя младшая сестра Мий-око, скоро поправится.

Повозка тронулась, а я долго смотрела назад туда, где быстро уменьшалась фигурка монаха в мантии цвета шафрана.

Мне стало так грустно, и я прошептала те слова, которые прочла на дне своего сердца:

«Пытаясь сэкономить время,

мы так стремительно опережаем его,

Что приходится тратить его впустую,

Ожидая, когда нас

Нагонит жизнь….»

– Что ты там бормочешь себе под нос? – спросила меня тётушка.

Я утёрла слёзы и ответила:

– Ничего. Я просто пожелала г-ну Акайо счастья.

– Воистину, странный ребёнок, – прошептала тётушка.

Мы продолжили наш путь, но меня уже совсем не интересовала красота окружавших меня пейзажей, я бросала быстрые взгляды то на тётушку, то на сестёр, и на какой-то миг мне показалось, что я не имею ничего общего с этим миром, что на самом деле всё это так далеко от меня.

Это впервые испытанное мной чувство впоследствие возвращалось ко мне неоднократно. Я вспоминала молодого самурая Тэкэо, и мне становилось как-то не по себе.

«Я так и не увидела императора», – с досадой подумала я, прекрасно понимая, что вся эта дерзкая выходка не имеет к моей внутренней сути никакого отношения. Так бывает, когда ты мысленно отрываешься от земли. Образ опавшей сакуры в саду с беседкой явился для меня каким-то зловещим предзнаменованием. Мне ни о чём не хотелось думать, и почему-то где-то в душе подспудно жила надежда того, что с мамой всё в порядке, и не было никакого письма, извещающего о её болезни.

Тётушка с подозрением поглядывала на меня. Ещё бы! Я вела себя подозрительно спокойно. Она не понимала того, что творилось со мной после всех этих событий.

Вечером мы остановились на некоторое время в небольшом городке Ямагата. Коням требовался некоторый отдых, а мы, в особенности изнеженная тётушка-аристократка, нуждались в ночлеге.

Гостиница была совсем небольшой, но хозяин оказался человеком довольно вежливым и приветливым. Увидев тётушку, он расплылся в излияниях своей благодарности в том, что в его гостиницу пожаловала такая «уважаемая особа».

Он понимал, что эта вечерняя постоялица имела отношение к императорскому двору, и хотел всячески угодить нам. Каждой из нас была выделена отдельная комната, однако мне пришлось ночевать с Кимико, так как моя младшая сестра всё время плакала, и я не хотела оставлять её в одиночестве. Хакира так же была печальна и молчалива, она почти ни с кем не разговаривала, и на вопросы отвечала безучастным: «Да, нет…не знаю».

За ужином тётушка была молчалива, она ушла в свою комнату и не выходила оттуда до самого утра.

Что касается меня, то я, убедившись в том, что Кимико уснула, молча сидела в темноте и смотрела в окно. Ночь с её тишиной завораживала меня. Жена хозяина гостиницы, г-жа Акимото, постучалась ко мне. Это был знак вежливости и заботы о своих постояльцах.

– Вам ещё что-нибудь нужно? – спросила меня г-жа Акимото.

– Принесите мне свечу, бумагу и несколько кусочков угля.

Такая просьба несколько удивила её, но г-жа Акимото не подала вида. Я уснула лишь под утро, а перед нашим отъездом я поблагодарила хозяйку гостиницы, г-жа Акимото долго всматривалась в мой рисунок, затем поклонилась мне и произнесла:

– Очень красиво. Где Вы научились так рисовать?

Я пожала плечами.

– Нигде. В ту ночь меня просто посетило вдохновение.

Тётушка бросила беглый взгляд на мой рисунок и с упрёком сказала;

– Так ты совсем не спала, Оно-но?

– Нет.

– Напрасно. Тебе могут понадобиться силы, когда мы приедем.

– Я не верю в то, что моя мама больна. Может быть, это – всего лишь глупые слухи, не имеющие ничего общего с действительностью.

– Что за вздор! Нам нужно продолжать путь. Садитесь в повозку!

Кимико зарыдала и всем телом прижалась ко мне. Увидев удручённое личико моей младшей сестры, тётушка смягчилась, погладила волосы Кимико. Кого могут оставить равнодушным слёзы ребёнка?

– Я тоже хочу верить, что всё в порядке, – произнесла тётушка, перед тем, как сесть в повозку, – успокойся, Кимико, монах дал хорошее лекарство, оно обязательно поможет Мий-око.

Будущее никому не дано знать, мои мысли в тот день были поглощены опавшей сакурой в заброшенном императорском саду и молодым самураем…..

……

Мама, едва живая, лежала в своей комнате, а вокруг неё суетились служанки. Она на самом деле казалась больна. Кимико вылезла из повозки, сломя голову помчалась в дом и больше не отходила от мамы. Она много плакала, однако старалась не показывать своих слёз, потому что кто-то давненько сказал ей, что больной не должен видеть слёз родственников, потому что тогда ему становится намного тяжелее.

– Успокойся, Кимико, – шептала я ей в те минуты, когда мы, всё же, покидали комнату, чтобы принести ей новых снадобий. Но она не слушала меня.

….К обеду мы собрались всей семьёй в гостиной. Я видела, как сильно был удручён отец, он даже осунулся, на его уже немолодом лице, как будто бы, появились новые морщинки. Я никогда не видела его таким раньше.

– Что же произошло? – спросила тётушка, отложив в сторону свой разноцветный веер. В последнее время она пользовалась им реже обычного.

– Когда я увозила девочек в Киото, Мий-око была вполне здорова.

Отец пожал плечами:

– Наверное, она чем-то отравилась. Такое случалось и раньше, однако это быстро проходило, но сейчас….

Он вздохнул:

– Я слышал о том, что в соседнем селении умерло много людей от какой-то неизвестной лихорадки. Неделю назад к нам приезжали жители из этой деревни. Моя жена, Мий-око, могла заразиться от них.

Мама непрерывно стонала, черты её лица заострились, как это бывает у умирающих людей. Они долго мучаются, а затем уходят в Небытие. Однажды на моих руках умер слуга, за которым я и мама ухаживали, с тех пор смерть рисовалась в моём воображении в негативном виде. Я боялась смерти, смерть приносила людям большие страдания. Смерть уносила с собой хороших людей, с которыми я была близка и которым доверяла. Смерть – это зло. Хакира дежурила возле ложа больной, сменялась со слугами, чтобы хоть немного выспаться, однако выспаться не удавалось.

Когда твой близкий любимый тобою человек умирает, ты стараешься всеми фибрами твоей души помочь ему, облегчить его страдания, но ничем не можешь их облегчить. И вдруг в один момент ты начинаешь понимать, что смерть была бы избавлением для него от всех страданий, что он уже не желает больше жить, но не может сказать этого, ибо умирающие не говорят.

Я подумала тогда о яде и тут же застыдилась собственных мыслей. «Убийство – это грех», – подумала я. Десятилетний ребёнок уже мог слышать эти прописные истины, только вот откуда? Память твоих предков, говорящая с тобой ощущениями каждой твоей клетки, твоим естеством.

– Мамочка, не умирай! Прошу тебя, не умирай!

Слёзы струились из моих глаз, как потоки дождя над Океаном.

Я понимаю, Кимико должна была видеть моё спокойствие, чтобы в доме, наконец, воцарилось спокойствие, однако я ничего не могла с собой поделать. К обеду тётушка послала за лекарем в соседнюю деревню. В доме царило напряжение. После полудня возле дома остановилась повозка, и оттуда вышел плотного телосложения человек в фиолетовом кимоно. Его волосы были заплетены в многочисленные косички и стянуты на затылке. Он вышел из повозки со своим ярким саквояжем, в котором лежали многочисленные инструменты, которых я никогда не видела.

Лекарь поклонился отцу, поздоровался с тётушкой Акирой. Когда его проводили в комнату больной, он долго не выходил из неё, а мы столпились возле двери и ждали, когда же выйдет лекарь и огласит свой вердикт.

Я видела, как нервничали мои сёстры; Кимико трясло, и она не находила себе места; Хакира держалась мужественно, стараясь никому не показывать своего состояния. Но я-то знала, как ей было плохо. Хакира всегда оставалась для меня загадкой. Я увязалась за лекарем, представившимся г-ном Иоширо Такаясу, однако слуги преградили мне дальнейший путь к матери.

– Сюда нельзя, г-жа.

– Кто сказал? – я нахмурилась, посмотрела на закрытые двери.

– Так доктор сказал.

– Мне наплевать на то, что сказал доктор, я хочу видеть маму!

– Оно-но! – властный голос тётушки Акиры на некоторое время отрезвил меня, однако лишь на некоторое время. Я уговорила доктора разрешить мне присутствовать рядом с ним и во всём помогать.

– Вы научите ухаживать меня за мамой, и я буду делать это в Ваше отсутствие.

Доктор взглянул сначала на меня, затем на своего помощника – щуплого тщедушного человечка с ничем не примечательной внешностью.

– Хорошо, только пообещайте мне, что не упадёте в обморок от вида крови.

– Я не боюсь крови, – уверила я доктора, солгав в очередной раз. Но, кажется, г-н Иоширо поверил мне.

Доктор повелел разжечь как можно больше светильников в комнате больной. Вскоре здесь стало так светло, будто, в обители улыбающейся богини Гуань-Инь.

Помощник принёс подогретую воду, в которой доктор ополоснул руки, затем он приступил к осмотру, а я стояла в таком сильном напряжении, что мне казалось, ещё немного, и мои нервы вот-вот лопнут. Я видела напряжённое лицо доктора, и мне становилось с каждой минутой не по себе. Наконец, осмотр был окончен, и доктор Иоширо озадаченно посмотрел на меня.

– Г-н, что Вы скажете?

– Плохо дело. У Вашей матери повреждены все энергетические центры, ей требуется хороший уход и много воды.

– Она умирает, да?

Я едва держалась, чтобы не заплакать, и доктор почувствовал это. Он протянул мне пузырёк с какой-то жидкостью светло-зелёного цвета.

– Будете давать три раза в день по три глотка.

Я посмотрела на пузырёк, затем на бесстрастное лицо доктора Иоширо.

– Прошу Вас, доктор, останьтесь. Отец хорошо заплатит Вам, а я…я буду выполнять все Ваши рекомендации, только, пожалуйста, останьтесь.

Напряжённое лицо доктора говорило о его раздумьях, он пожелал переговорить с моим отцом.

Лихорадка, поразившая мою мать, оказалась заразной по словам доктора, и он рассказал, что в соседней деревне умерло несколько человек, поэтому в доме были приняты меры, чтобы предотвратить заражение ещё кого-нибудь из семейства.

Мама была помещена в отдельный пристрой, ей выделили отдельную посуду и столовые приборы; сестёр и тётушку изолировали в домике для гостей, и «последние новости» они могли получать лишь черед слуг. Моё упрямство вновь помогло мне, меня пытались тоже изолировать от больной, но я проявила чудеса упорства и настояла на своём.

– Нет! Я не оставлю маму! Я буду ухаживать за ней! Прошу тебя, отец, не отправляй меня в домик для гостей.

В течение недели я оставалась возле кровати больной, доктор учил меня готовить снадобья; он отлучался лишь временами, чтобы проведать своё семейство. В эти часы я была особенно напряжена. Иногда мама лежала спокойно, но мне порой казалось, что это происходило не от того, что ей становилось легче, а просто потому что у неё не было сил даже на то, чтобы стонать.

Временами она теряла сознание, затем приходила в себя, и я вновь начинала слышать глухие стоны. На ночь меня меняли слуги, я забыла о том, что такое сон и еда; все мои молитвы были обращены к небу, чтобы боги помогли моей матери, облегчили её страдания.

Я молилась Фукурокудзю и Дзюородзин – богам молодости и долголетия в нашем семейном алтаре, я подносила божествам блюда с рисом, слёзы мои иссякли, а сердце оставалось пустым. Оно всегда опустошается, когда сталкивается с большим горем. Моё сердце не являлось исключением.

Боги оставались безучастными, как и само небо. Разве небу есть дело до людских страданий и потерь?

Однажды я спросила доктора, когда помогала приготовить ему очередное снадобье:

– Скажите, г-н, моя мама будет жить?

Я хотела, чтобы он вселил в меня надежду, но надежды не было. И, всё же, человек так устроен, что продолжает верить, надеяться, даже тогда, когда всё рушится на его глазах. Я делала некоторые успехи и временами слышала, как доктор хвалил меня за моё усердие. В конце концов, я научилась готовить настои из различных трав; знала, как помочь больному принять пищу, различала по пульсу и запаху испражнений, сколько ещё жизненной силы «ци» осталось в теле больного.

– Доктор, что такое «ци»? – однажды спросила я у господина Иоширо.

– О, знание об энергии «ци» пришло в Японию из Древнего Китая, и об этой энергии знали ещё со времён Конфуция и Лао-цзы. Энергией «ци» пронизано всё окружающее тебя пространство. Когда её мало, ты чувствуешь упадок сил; если она в избытке, ты, также, можешь заболеть.

Вечерами я долго размышляла над словами доктора Иоширо, я закрывала глаза и старалась представить себе мир, наполненный энергиями, и этот новый мир сильно отличался от того мира, который я знала раньше. Этот мир был иным и немного пугал меня.

Бывало, даже строгий доктор тряс меня за плечо, а когда я отвлекалась от своего занятия, он говорил мне:

– Идите отдохнуть, г-жа. Вам надо выспаться. Завтра Вам потребуется больше сил, потому что у больной может наступить кризис.

Спала я в соседней комнате, но сон мой не был крепким, даже во сне мне казалось, что я слышала стоны мамы. Сёстры, отец и тётушка Акира были где-то рядом, но я не видела их.

Как-то раз доктор Иоширо подошёл ко мне, его взгляд в тот момент отличался пониманием и жалостью. Впервые тогда я поняла, что доктор являлся тоже человеком.

– Вы хотели мне что-то сказать, г-н Иоширо? – спросила я.

– Вам нужно быть мужественной, г-жа. Однажды настанет тот момент, когда Ваша мать умрёт, Вы должны быть готовы к этому.

Настой был уже готов, я сняла горшочек с огня и перелила содержимое в пузырёк.

– Значит, моя мама умрёт?

Долгое молчание было мне ответом. Наконец, доктор Иоширо произнёс:

– Все признаки говорят об этом, г-жа. Пульс сейчас ускорен, затем он начнёт замедляться до тех пор, пока совсем не исчезнет, точно так же, как жизненная сила покинет тело больной.

Слова доктора проникали в моё сознание как бы через какую-то промежуточную среду. Я смотрела на умирающую маму, и скорбь с каждым разом сжимала моё горло. Слёз не было, я чувствовала себя уже не такой маленькой девочкой, как Кимико; мои руки опустились, пузырёк выпал из них, настой с сильным специфическим запахом растёкся по полу.

– Значит, уже ничего невозможно?

Доктор кивнул:

– Так бывает, человек не в силах контролировать мир. Вам нужно привыкнуть в этому, г-жа.

Я посмотрела на маму, в глаза бросались её восковая бледность и худоба. Она уже третий день ничего не ела; мне с трудом удавалось отпаивать её теми отварами, которые прописал доктор.

….Через три дня мама умерла, и наш дом погрузился в скорбь. На этот раз Кимико была молчаливой, она почти что ничего не ела, и всё время сидела с опущенными глазами. Хакира бросила свой сад мечты и почти не выходила из комнаты. В наш дом были приглашены многочисленные дальние родственники, которых я вообще не знала, а многих даже впервые видела. Это постаралась тётушка, она придерживалась строгих ритуалов синтоизма, хотя всем объявила себя последовательницей Будды. Я не смогла смотреть на скорбные лица этих людей, слушать их речи, потому что в глубине души понимала, что всё сказанное являлось не искренним.

Отца я тоже не могла повидать. Распорядившись насчёт похорон, он закрылся в своём кабинете и никого не допускал к себе. Даже я не могла войти к нему; слуги, исполняя повеление хозяина, отсылали всех обратно. Я знала, отец так и не смог смириться с потерей матери, ведь он её любил, любил спокойной любовью, переходящей в обожание и восхищение аристократической красотой и сдержанностью предмета своего обожания.

И тогда я бежала на берег и, молча, слушала пение Океана.

«И всё снова возвращается на круги свои», – думала я. Я совсем не понимала, о каких кругах шла речь, просто, подобное выражение я много раз слышала от других, а дети склонны повторять за взрослыми. Нет, тогда я впервые ощутила себя не ребёнком, а взрослой. Именно тогда я поняла, что мы взрослеем вовсе не годами, а вехами, которые у каждого человека свои. Эти вехи – страдания на нашем пути.

Смерть моей мамы оказалась первой такой вехой для меня. Я внутренне повзрослела, но внешне осталась прежней девочкой со вздёрнутым носом и любопытным взглядом. Уже в то время от многих окружавших меня людей я слышала, что в будущем я стану очень красивой, и меня ждут поклонники, которые будут страдать от любви ко мне. Но в тот день, когда умерла мама, я не думала о своём будущем. Оно меня совсем не волновало.

Мысленно я много раз представляла себе эту старую сакуру с опавшими цветами, скамейку, молодого самурая с таким задумчивым взглядом…..

Сад с сакурами превратился для меня в некую несбываемую мечту. Я думала об этом, но никому не доверяла своих мыслей. Если бы тётушка Акира проникла в мои собственные мысли, она была бы очень недовольна и сочла бы, что мои мысли были очень дерзкими и вульгарными.

Вот почему я предпочитала молчать, чем удивляла весьма всех тех, кто знал меня. Я всегда была живым ребёнком, интересующмся всем тем, что попало в поле моего зрения в отличие от меланхоличной Хакиры и наивной Кимико. С такими детьми обычно бывает трудно, потому что они требуют к себе иного подхода. У них живой ум, прыгающий с предмета на предмет, и неустойчивое внимание.

Тётушка не раз упрекала отца в том, что он медлил с моим обучением.

– Это заняло бы Оно-но, – говорила тётушка Акира.

– С учёбой ещё успеется, – отмахивался отец от её назойливости.

И всё же, она вырвала у него обещание, что на будущий год он отпустил меня в Киото в частную школу г-жи Юко Фуздивара, созданную специально для обучения девочек.

– Оно-но ждёт прекрасное будущее. Девочек с такой необычной внешностью весьма ценят при дворе, а г-жа Юко – очень внимательная особа из рода Фудзивара, близкого к императорской семье.

Я видела, как хмурился отец.

– Я не повзволю, чтобы моя Оно-но стала одной из императорских наложниц, – отвечал он.

– Я не это имею в виду, Хоакито, – возражала Акира, обмахиваясь своим красочным веером, – Оно-но могла бы получить должность при дворе и составить хорошую партию с одним из придворных нашего императора.

Я помню, как отец тяжело вздыхал и молчал, не найдясь, что ответить на такое весьма заманчивое предложение тётушки.