Часть третья ЛАБОРАТОРИЯ

Табачный дым извивался причудливыми узорами.

— Открой окно, Дима, — не выдержал хозяин кабинета.

Дима Чиртков поднялся из-за стола, распахнул высокие створки окон, вернулся на свое место. Свежий вечерний воздух полился в кабинет начальника МУРа. Сидевшие за столом мужчины одновременно глубоко вдохнули его, затушив в пепельницах окурки.

— Продолжай, — кивнул Диме Грязнов.

Дима опять склонился к листу ватмана. В центре листа была обозначена красным кружком Москва. К ней от других, меньшего размера кружков тянулись синего цвета стрелки. Все это походило на схематически изображенный театр военных действий.

— Это поток наркотиков, идущих в столицу, — пояснил Дима. — Опий поступает из Афганистана, Пакистана и наших бывших братских среднеазиатских республик. Оттуда же следует марихуана. Нигерийцы поставляют кокаин из Латинской Америки и героин из тех же Афгана, Пакистана и Индии. Из Украины поступает маковая соломка. Синтетику привозят в основном из Западной Европы. Москва сегодня является крупным потребителем наркотических веществ. Но она, естественно, сохранила и свои транзитные функции. Движение наркотиков из Москвы в различные регионы страны обозначено красными стрелками.

— Ну, хорошо, хорошо, это все общие места, — нетерпеливо перебил подчиненного Грязнов.

— Александр Борисович просил сделать схему, я сделал, — обиженно ответил Чиртков, глянув на молча сидевшего Турецкого.

— Ну сделал — и молодец. Давай ближе к нашим баранам, — поторопил его Вячеслав.

— Вещества, следующие через Москву транзитом из-за границы, идентифицируются по характеру упаковки или расфасовки как заграничный товар. Если речь идет о синтетике, то ампулы — зарубежного производства. Интересующий нас «китайский белок» производится или, во всяком случае, расфасовывается на нашей территории. Об этом свидетельствуют ампулы, в которых находится препарат. Все они отечественного производства. Кроме того, используются ампулы из-под других лекарственных веществ, например из-под новокаина. Движение «китайского белка» по территории России показано на схеме зелеными стрелками. Дело дошло до того, что этим наркотиком пользуются и некоторые должностные лица в самом Кремле.

Турецкий молча пододвинул к себе лист ватмана, углубился в схему.

— Ты мне лучше скажи, что в казино Свимонишвили. Всех перетрясли?

— Допрашивали еще раз. Емельянов работал. Все по-прежнему: все были на местах, все друг друга видели.

— Всех допросили? До единого?

— Ну да, — неуверенно ответил Дима. — Точнее, нет. Не допросили только Татьяну Кветную. Она в тот вечер работала на входе в казино, встречала посетителей. Это был ее первый рабочий день. И последний. Девчонку так напугала смерть Горностаевой, что она больше на работу не выходила.

— Так почему не допросили? Адрес-то ее есть?

— Она в общежитии прописана. Библиотечного института. А тут ведь каникулы. Девчонка на следующий день домой уехала, в Старую Руссу.

— Старая Русса — это что, где-нибудь в штате Миссури? — сердито прищурился Грязнов. — Не добраться? Или в Ямало-Ненецком автономном округе? И не летят туда сегодня самолеты?

— Добраться, конечно, можно, — покраснел Дима. — Но мы пока другими делами были заняты. Потом, она всего один день проработала, скорее всего, и не запомнила никого.

— Ты мне это брось! Запомнила — не запомнила. Может, наоборот, во все глаза смотрела с непривычки. Кто ее в казино пристроил?

— Менеджер казино говорит, что он. Мол, случайно познакомился, подвозил на машине. Девочка симпатичная, решил помочь ей на жизнь заработать.

— Короче, ты мне эту Кветную найди. Если она действительно человек случайный, значит, круговой порукой не связана.

Дима кивнул:

— Хорошо, Вячеслав Иванович.

— Ну иди пока, — пробурчал Грязнов.

Когда дверь за подчиненным закрылась, Грязнов извлек из сейфа бутылку «Смирновской», тарелку с бутербродами. Налил Турецкому, не забыл и себя, любимого.

Приятели выпили, потянулись к бутербродам, приготовленным Галочкой, симпатичной секретаршей муровского начальника.

— Знаешь, Вячеслав, все-таки я стою на своем: производство налажено где-то совсем неподалеку. Может быть, в самой Москве.

Вячеслав хмыкнул.

— Ты смотри, — Турецкий указал на схему, сделанную Димой Чиртковым, — движение «белка» происходит из центра в регионы. Обратных стрелок нет.

— Не могу себе представить, чтобы это было в Москве. Уже полгода циркулирует эта дрянь по столице, мы ходим по пятам за курьерами и почему-то до сих пор не наткнулись на производителей!

— Может, не совсем здесь, а где-нибудь неподалеку. Ладно, это пока версия. Но самый тщательный досмотр поездов, следующих в столицу из ближайших городов, надо организовать. Мы об этом уже говорили, Слава.

— Уже организован, — буркнул Вячеслав.

— А вот что есть из фактов, — невозмутимо продолжил Турецкий. — По окружению Свимонишвили. Знаешь, сплошная интербригада. И грузины, и русские, и даже прибалты. Вот из прибалтов есть у нее некий Альгерис Смакаускас. По национальности литовец, но родился и вырос в Риге. Этот период его жизни пока скрыт сиреневым туманом. Знаешь, как там сейчас к нам относятся, особенно к ФСБ? Я выслал прокурору Латвии отдельное требование, но пока — ничего. Но вот что наши фээсбэшники наковыряли про российский период жизни этого молодца. В восемьдесят четвертом году осужден за изнасилование. Было мальчонке девятнадцать. Судили в Риге, дело находится в местном суде. А срок тянул в Свердловской области, в Краснотурьинске. Вот, прислали документы на него из первого спецотдела МВД.

Турецкий протянул другу ксерокопию листа вроде тех, что заполняют в отделах кадров при приеме на работу. В верхнем левом углу было два изображения Альгериса — анфас и профиль, как положено.

— Так вот, — продолжил Александр, — не тебе рассказывать, каково с такой статьей в зоне. Но паренек себя опустить не дал. Более того, снискал благосклонность одного из авторитетов зоны. А сидел там в это время сам Отар Кахарадзе. Парень был при нем, грузинский язык даже на примитивном уровне выучил.

— У Кахарадзе и в Москве все куплено-перекуплено было, — вставил Грязнов, снова наполняя рюмки. Друзья выпили, запили остывшим в чашках кофе. — Эх, Галка ушла уже, придется самому кофе приготовить.

— Ладно, пей холодный. Кстати, что это у тебя за Галочка такая симпатичная завелась в приемной? Признавайся, старый хрыч!

— Отстаньте со своими гнусными домыслами, господин Казанова. Всех по себе меряете. А у девушки муж и ребенок. Исключительно порядочная женщина. Просто мне приятно видеть по утрам хорошенькое улыбчивое личико, а не…

— Ладно, ладно, — рассмеялся Турецкий. — Оправдываться в милиции будешь.

— Фу, какая дешевая шутка, — поморщился Слава.

— Это я от бесперспективности ситуации, — вздохнул Александр.

— Кстати, у Кахарадзе и в нашем славном ФСБ свои люди были. В частности, полковник Гурам Табагари. Но засветился полковничек, и убрали его. Было это году, кажется, в девяносто четвертом. А сегодня и самого Отарика уже нет.

— Ладно, мертвые сраму не имут. Давай продолжим разговор о живых. Так вот, после отсидки завербовался Альгерис в Грузию волонтером. Как раз было время грузино-абхазской войны. А кличка у него знаешь какая была? Охотник. Был он снайпером. И попадал в цель с одного выстрела — в глаз.

— Шутишь? — встрепенулся Грязнов.

— Нисколько. Оттуда перебрался в Москву. Был в одной из преступных столичных группировок. Стрелки хорошие всем нужны. А с девяносто четвертого года и по сей день Смакаускас уже в команде Свимонишвили. Вот и все, что накопали на него фээсбэшники. Я его допрашивал. Такой убьет как плюнет. Абсолютно холодный взгляд. Смотрит словно сквозь прорезь прицела, — объяснил Турецкий.

— Эх, пистолет бы найти!

— Ага, еще и видеопленку с записью убийства.

— Ну не могу я! День за днем ковыряемся — и ничего! Курьерша эта, Тото, совсем обнаглела. Словно сама на глаза лезет. Наши ребята засекли ее на днях около «Метелицы». Подъехала на «форде» с двумя молодцами, у каждого по сумке в руках, и — шнырь внутрь. В дверях еще обернулась и ручкой махнула нашей машине. Привет, мол, ребята! Бойцы вслед кинулись, пока с охраной разбирались, она уже исчезла. Всю «Метелицу» перешарашили — ни ее, ни парней, ни сумок. Зло берет!

— То-то ты уже на подчиненных рычишь.

— Я? Да ты что? Я им отец родной.

— Рычишь, рычишь.

— Зарычишь тут, — признался в своей вине Слава, — когда эти крысы хлопковые все хвосты обрубают. Взять хоть Висницких. Не знаю, как старший, а на младшего уже накопано — будьте любезны. А не ухватишь — все через подставных лиц. А в «Целителе», в его собственной фирме, все чин чинарем. Ни к одной бумаге не придерешься. Налоги исправно платит. Обогащает государственную казну. А я его нюхом чую — клейма ставить некуда. Видно, хорошие юристы на них работают.

— Юристам тоже кушать надо, — вставил Александр и, вздохнув, добавил: — Ну, поработаем этими, таксами. Они, кажется, на крыс охотятся. Будем рыть носом землю. Чего-нибудь нароем рано или поздно. Впервой, что ли?

— Скажите, какие мы спокойные…

— Жениться тебе надо, Грязнов. Надежный тыл — вот что спасает от нервных перегрузок.

— Спасибо, что научил, — расшаркался приятель. — Как Ирина, кстати?

— Передает тебе неизменный привет. Поехали-ка к нам на ужин. Ирка сегодня грибной суп обещала сварганить. Из исключительно белых грибов. И плов из баранины.

— Ну уж это вообще. — У Грязнова заблестели глаза. — Да неудобно, поздновато уже.

— Ты что, совсем тут заболел? Когда это тебе у нас неудобно было?

Турецкий уже поднялся с места, но, уставившись на Грязнова, вдруг снова уселся на стул:

— Наливай!

Грязнов, хлопая рыжими ресницами, разлил водку и тоже уставился на друга.

— Вот что, поезжай-ка ты в Ригу. Пошукай там спортивные общества. Может, надыбаешь что-нибудь на Смакаускаса. А то эти запросы официальные нам лет пять жизни стоить будут. Знаешь, как они — три фразы в час: «Та, нет, мошет быть». А еще через полчаса: «Што-то я раскофорился…» Так же и в переписке. Положено через тридцать дней отвечать на мое отдельное требование — значит, ответят ровно через тридцать, даже если сегодня ответ знают.

Вячеслав Иванович рассмеялся:

— Ну наконец-то я вижу нормального Грязнова! Молодежь посылать — не уверен, что справятся. В сложной международной обстановке. А твоя обаятельная рожа открывает любые засовы. Что и требуется сделать без промедления.

— Ты что, серьезно? А как здесь без меня?

— Здесь пока ничего не происходит. Во всяком случае, по нашему делу. А в остальном тебя прекрасно заменит Погорелов.

— Да как я поеду-то? Пока официальное разрешение истребуешь на поездку в ближнее зарубежье, те самые пять лет жизни и пройдут.

— А мы тебя запустим как туриста. Загранпаспорт-то у тебя есть. Ну вот. Накрутим Ирку, чтобы она у своей рижской тетушки истребовала приглашение на твою персону. За деньги все делается быстро. Мы ей, конечно, возместим затраты. И поедешь как частное лицо. На рижаночек посмотришь… Делом конкретным займешься. А то ты без беготни как без витаминов.

— Это точно, — согласился Грязнов. — Что ж, как прикажете, гражданин начальник.

— Тогда за успех нашего безнадежного предприятия!

Мужчины выпили, пихнули в рот остатки бутербродов.

— Ну, давай в мою «Ладу». Я тебя, эх, прокачу!

— Нет уж, лучше я тебя, эх, прокачу. А то вы, гражданин начальник, выпимши. А уж мою-то машину никто не остановит.

Муровский «мерседес» мчался по уже темным улицам.

— Эх, неудобно: Ниночке ничего не везу, — огорчился Грязнов.

— Да она спит уже, не расстраивайся. Вот Ирине надо чего-нибудь вкусненького прихватить. И нам, само собой.

Остановившись у супермаркета, друзья взяли бутылку шампанского и «Смирновскую». Разумеется, литровую. На выходе из магазина был и цветочный отдел. Грязнов ухватил букет бледно-желтых игольчатых хризантем.

— Шикуете, полковник, — как бы укорил друга Турецкий уже в машине. — Впрочем, дама будет рада.

— А мы чаво? Мы в радостном предвкушении предстоящей деноминации запросто расстаемся с этими чуждыми нашему народу тысячами. Вот когда появится долгожданная копеечка, вот тут-то мы ее и прибережем! А тыщи эти пресловутые нам ни к чему.

Александр рассмеялся. Все-таки ему удалось изменить тяжелое, нервное настроение друга. Впрочем, его нервозность понятна: муровцы начали копаться в этом малоперспективном деле задолго до Александра и уже немного выдохлись. У Турецкого тоже для радости причин не было: результаты-то спрашивали с него, руководителя группы. И Саша чуть ли не каждый день слушал тяжелое сопение Меркулова в телефонной трубке. Но нельзя же всем поддаваться мизантропии одновременно!

Глядя в окно, Александр снова прокручивал в голове фигурантов.

— А фоторобот по последней фотографии Тото Чиртков сделал?

— Сделал, — отозвался Грязнов.

— Что младший Висницкий?

— Что… Сама любезность. Готов во всем сотрудничать.

— А сын его?

— Вызывали и сына. Прямо герой-молодогвардеец. Оба они только и думают о том, как найти негодяев, запятнавших светлое имя благородного заведения Нины Вахтанговны. Грузинка, та хоть не притворяется. Смотрит только своими очами звериными и нагло усмехается. Да ты ж ее видел.

— Видел, — вздохнул Александр.

— А старший букает своими мелкими глазками и твердит: «Я не очень приветствую род деятельности своей невестки, но ведь игорный бизнес официально разрешен. Нина Вахтанговна платит налоги, из которых поступают зарплаты бюджетникам». Только и слышишь от них про налоги, прямо благодетели Отечества! Поднять бы их, как того Буратино, вверх тормашками да потрясти хорошенько, представляю, сколько золотых бы насыпалось. На все наше необъятное поле дураков.

Турецкий помолчал, давая Вячеславу выговориться, потом задумчиво сказал:

— Знаешь, а на меня старший Висницкий произвел такое впечатление…

— Какое?

— Ну, порядочного человека.

Грязнов вылупился на друга, хмыкнул.

— Ну да, порядочный. Было у отца два сына, причем оба — фармацевты. Старший умный и хороший, а младший — сами понимаете…

— Бывает и так, — пожал плечами Турецкий. — Ладно, Слава, не заводись опять. Приехали.


Коля Емельянов вышел из автобуса, замершего на центральной площади городка, и отправился в районное отделение милиции отмечать командировку. Да и покалякать с коллегами.

Пожилой капитан в несколько помятой форме заметно засуетился, увидев служебное удостоверение Николая.

— С чем пожаловали, товарищ лейтенант? Аж из самой столицы? Чайку с дороги не хотите? Клавдия, поставь чайник, — крикнул он в приемную.

Коля Емельянов купался в лучах славы своего учреждения. «Только в провинции и почувствуешь себя человеком!» — с иронией поглядывая на суету пожилого капитана, подумал он. И основательно, с чувством собственного достоинства, расположился на стуле.

Вполне по столичным модам одетая Клавдия — молодая, дородная девица с длинной каштановой косой вдоль спины — внесла поднос со стаканами, дребезжащими о подстаканники. Она метнула в молодого человека оценивающий взгляд. Видимо, оценка Емельянову была поставлена вполне удовлетворительная. Потому что девица опустила выпуклые коровьи веки с подкрашенными ресницами и стрельнула в бедного Колю уже совершенно другим взглядом… Коля мужественно отвел глаза, подумав, однако, что можно и заночевать в этом городишке, когда тут такие кустодиевские красавицы пропадают.

— Так что вас привело к нам, товарищ лейтенант? — обеспокоенно повторил свой вопрос капитан, спустив Колю на землю.

— Вам звонили по поводу Татьяны Кветной.

— А, это шурин мой звонок принимал, я-то на выезде был. Здесь Танюшка, здесь. А что? Неужели натворила чего?

Дородная Клавдия явно не спешила выходить из кабинета, замедлив свои и без того плавные движения.

— Брысь отседова, — рявкнул на нее капитан.

Клавдия всполохнулась как курица, того и гляди закудахчет, и обиженно хлопнула дверью.

— Ничего ваша Татьяна не натворила, — громко сказал в спину с каштановой косой Коля. «До чего бабы любопытный народ!» — подумал он про себя. — Но мне нужно с ней побеседовать.

— Нужно так нужно. Давайте, я командировочку вам отмечу.

— А из какой она семьи, Татьяна?

— Из какой? — подумал капитан. — Так у нее одна мать осталась да братья. Папаша-то спился. Но человек был золотой, слабохарактерный только. Он в обувной мастерской работал. Так бабы со всего города ему обувь несли. А когда у человека руки золотые, ему спиться — как мне пос… М-да, чего это я. Короче, спился мужик. Ну а жена у него, Марья, чего ж — баба как баба. Он ее из Грузии привез. Красивая была. Потом-то Васька из нее соки выпил, конечно. А так что — семья как семья. Трое ребят у них, все на моих глазах выросли. Старшие-то братья неподалеку живут. Ферма у них, телок взяли. Да только пока одни хлопоты да расходы. А Танюшка вон в Москву укатила. Хорошая девчоночка была. Только столичные-то города портят. Не знаю уж, что там с ней приключилось, чего вы по ее душу приехали, а так девчоночка хорошая была.

Емельянов отодвинул свой стакан, чтобы остановить разговорчивого капитана.

— Ну вы идите, вам Клавдия дорогу укажет, — понял капитан. — Клавдия! — окликнул он, и кустодиевская красавица тут же возникла в дверях. — Проводи товарища лейтенанта до Марьи Кветной. Да до самого двора-то не веди. Ишь, глазищами заиграла, бесстыжая. Товарищ лейтенант по делу приехавши. А не на твои выкрутасы смотреть. До угла доведешь — и дуй обратно. Там они сами найдут.

Клавдия презрительно фыркнула, молча вышла из кабинета. За ней последовал Емельянов.

— Хорошо тут у вас, — завел он светскую беседу, глядя на крутые бока Клавдии и змеившуюся по спине косу.

Клавдия не ответила, только махнула рукою небрежно. Дескать, чего хорошего?

— Воздух такой замечательный, запах…

Тут в нос ударил густой запах коровьего навоза. Мимо них проехал грузовик, нагруженный, судя по всему, натуральными удобрениями. Клавдия хмыкнула.

— Церкви опять же, смотрю, восстанавливают потихоньку, — сменил он тему, оглядывая небольшую церквушку, одетую по самые купола в деревянные леса. Девушка все молчала.

— Ну вот, — обернулась наконец Клавдия, когда они дошли до обширного района частного сектора. — Вот пойдете по этой улице, — она указала Емельянову направление, как бы ненароком прижавшись к молодому человеку. Тот замер, боясь шевельнуться. — Дойдете, значит, до колонки, — Клавдия явно к нему прижималась, не снилось же ему это! — А там направо свернете, это их улица и будет. Третий дом от угла.

Рука Емельянова сама собой потянулась к полненькой талии.

— Вы что это, лейтенант? — возмутилась девушка, отстраняясь. — Что вы позволяете-то себе? Думаете, здесь все можно? А дома жена небось…

Емельянов отдернул руку.

— Спасибо вам, — сухо поблагодарил он. — Извините, если что не так.

И зашагал в указанном направлении.

— Мы до шести работаем, — взволнованно крикнула ему вслед Клавдия. — Вы зайдите к товарищу капитану, он вас ждать будет…

«Непременно переночую», — окончательно решил Емельянов.


Третий дом от угла прятался в густых ветвях яблоневого сада. Тяжелые ветки, плотно усыпанные яблоками, склонялись к самой земле, Коля Емельянов, сам выросший в таком же небольшом городке, с удовольствием разглядывал через калитку эту красоту.

Вон «мельба», вон «осенняя полосатая», а в глубине «белый налив» и, конечно, «антоновка», как без нее! — перечислял Коля про себя известные ему с детства сорта яблок.

Почуяв незнакомого человека, во дворе громко залаял пес.

— Шарик, ты что это? — послышался девичий голос.

Из глубины сада на дорожку вышла девушка в коротком халатике. В руках ее было ведро, доверху наполненное яблоками. Девушка была повыше и постройнее капитанской Клавдии, но тоже довольно фигуристая.

«Ну и девки здесь вырастают на яблочках!» — подумал Коля.

— Разрешите войти? — полуспросил он, уже отворив калитку и подходя к девушке. — Татьяна Кветная, если я не ошибаюсь? — Взгляд его сам собою устремился на глубокий вырез халатика, из которого выступала высокая девичья грудь.

— Да, — растерянно и чуть напряженно ответила девушка. — Шарик, да замолчи ты! — крикнула она в сторону собачьей будки. Коля только сейчас рассмотрел здоровенную псину, кавказскую овчарку, исходившую злобным лаем. Однако окрик девушки возымел действие — псина лаять перестала, только злобно порыкивала в сторону Коли.

— Ничего себе Шарик, — усмехнулся Николай.

— Взяли щенком, такой пушистый был, круглый. Нам сказали, что это лаечка небольшая будет. Вот и назвали соответственно. А вон чего вымахало!

Пес, чувствуя, что говорят о нем, снова сердито гавкнул.

— А вы по какому делу? — спросила Таня, рассматривая Емельянова.

Коля показал свое удостоверение.

— Я так и подумала. — Таня закусила губу. — Да я вас помню. Вы в ту ночь в казино были. И еще один такой симпатичный был молодой мужчина. С интеллигентным лицом.

— Мне поговорить с вами надо, Танечка. Да вы не бойтесь, — постарался успокоить девушку Николай.

— Ну, проходите в дом, если надо, — вздохнула девушка.

В просторной кухне, она же, видимо, столовая, хлопотала у печи сухощавая средних лет невысокая женщина.

— Мама, к нам из МУРа приехали, принимай.

Женщина распрямилась, испуганно посмотрела на вошедших.

— Вот, доигралась, — зашумела она, — милиция в дом пожаловала! Что соседи-то скажут, позорище-то какой! — причитала женщина.

— Хозяйка, а можно у вас молочка купить? — мирно улыбаясь, спросил Коля. — Уж больно молочка хочется свежего.

Женщина захлопнула рот, уставилась на Колю. Затем посыпала скороговоркой:

— Зачем же покупать, когда своя коровка есть. И молочка вдоволь. Неужто я кринку не налью, когда человек с дороги?! Сейчас я живо в погреб слетаю!

Коля подмигнул Татьяне, она улыбнулась.

— Ну, где присесть можно?

— Да вон в комнату пройдемте. В залу, как мама говорит.

В середине «залы» стоял стол, покрытый льняной скатертью. Над диваном висел ковер. В углу, на комоде, стоял японский телевизор.

— Это братья маме на сорок пять лет подарили, — торопливо пояснила Таня, указывая на телевизор.

— Да я и не спрашивал ничего.

Коля взглянул на Таню:

— Танечка, вы не бойтесь меня. Я делаю свою работу. Вот должен я всех, кто был в ночь гибели Горностаевой в казино, допросить, значит, должен! Начальство с меня требует. А вы одна у меня остались недопрошенная. Вот мне и попало от начальника.

Коля выбрал верный тон. Таня расслабилась и даже улыбнулась:

— Серьезно?

— Ну конечно! Так что давайте приступим. Я запишу ваши слова в протокол. И еще. Вот я диктофон включаю, а вы спокойно отвечайте на мои вопросы. Договорились? Не возражаете? Я должен по закону попросить вашего разрешения.

Таня кивнула.

— Ну, начали. Назовите свою фамилию, имя и отчество, пожалуйста.

— Кветная Татьяна Васильевна.

— Место работы или учебы?

— Студентка библиотечного института. Московского, разумеется.

— Когда вы устроились на работу в казино «Терек»?

— Да я и проработала там всего один вечер, вернее, ночь. Это было двадцатого августа.

— Кстати, у вас подписку о невыезде отбирали?

— Нет, только адрес записали, ну допросили там же. Не видела ли чего-нибудь подозрительного. Потом отпустили. Я сразу же утром и уехала.

— Почему?

— Испугалась.

— Чего?

— Ну как чего? Девушки этой мертвой.

— Вот-вот, я ведь ей писала — не суйся ты в логово это! Ног потом не унесешь! — Это подала голос мама Татьяны, неслышно вставшая в дверях с кринкой молока. — Вы молочка-то попейте! — обратилась она уже к Емельянову.

Тот, поморщившись, остановил запись, отложил бланк протокола допроса свидетеля в сторону.

— Мария…

— Да ты тетей Машей меня зови. Отчество у меня заковыристое. Все по имени зовут. Вообще-то по паспорту я — Мэри. Отец-то у меня грузин. Но здесь меня все Машей кличут. Я уж привыкла. Какая я тут Мэри? Тут Мэрями только коров кличут да коз…

— Тетя Маша, вы пока помолчите, хорошо? Я с Таней поговорю, а потом с вами, ладно?

Женщина обидчиво поджала губы.

— А кто вас на работу в казино устроил?

— Тетя Нина, — как о само собой разумеющемся факте сообщила Таня.

— Тетя Нина? — переспросил Коля. «А менеджер казино уверял, что он», — отметил про себя Коля. — Какая тетя Нина? — не сразу понял он.

— Ну, Нина Вахтанговна. Мама моя с ней в одном классе училась. Вот я и привыкла с детства — тетя Нина.

Вот так. Весь Московский угрозыск ищет нити, ведущие к Свимонишвили, а в маленьком городке Старая Русса живет себе женщина, которая училась с Нино в одном классе! И девушка, которая, оказывается, с детства зовет Свимонишвили тетей Ниной!

— Расскажите поподробнее, как вы устроились на работу?

— Ну как? Жизнь в Москве сами знаете, какая дорогая.

— А нечего уезжать было! — вставила тетя Маша.

Коля понял, что с этим темпераментом ему не совладать, и решил не реагировать.

— А что мне тут, коров с тобой пасти всю жизнь?

— Давайте ближе к делу! — призвал оперативник.

— Ну вот. Я маму и попросила, чтобы она тете Нине написала письмо, адрес-то мы знали от грузинских родственников. Мама написала. Тетя Нина сначала не хотела меня брать на работу. Но ее муж уговорил. Вот и все.

— А вы вообще бывали у них дома, общались с тетей Ниной в Москве?

— Что вы, — замахала руками Татьяна. — Это я только один раз была, когда о работе договаривалась. И то дальше кухни не пустили. Я тетю Нину по Кутаиси помню. Меня мама отправляла туда на лето к бабушке. Я в аптеку бегала дяди Вахтанга, когда бабушка хворала. Тетя Нина ему часто помогала. А потом они в Тбилиси переехали.

— Та еще семейка была! — вставила тетя Маша.

— А что же в ней не так было? — спросил Емельянов.

— Известно что! — поджала губы тетя Маша, обрадовавшись, что на нее обратили внимание. — Отец-то ее, Вахтанг, темными делишками занимался. Дурью. Ну, наркотиками. Все знали, все молчали. Все у него куплены были. А я с Ниной за одной партой десять лет отсидела. Дружить не дружили, но какими-то секретами девчоночьими делились, не без этого. Жених у нее был, Ладо Чичиладзе, так, кажись, я уж забыла. Потом убили его на турецкой границе. Товар вез — так в городе говорили. Ну потом я после школы сразу замуж выскочила, на свою беду, да больше в Кутаиси и не бывала, но с мамой-то переписывалась, она мне новости сообщала, пока жива была, царство ей небесное, — тетя Маша перекрестилась. — Ну вот. Нина после смерти Ладо в горы уехала к старшей сестре да год там и прожила. Переживала очень. А назад вернулась с сестрой и племянницей. Так сестра-то маленько в Кутаиси прожила, да и обратно в аул. А девчоночка в доме Вахтанга осталась. Вроде говорили, здоровье у нее слабое. Но бабы-то шептались, что это не племянница, а дочка Нинина. Девчоночка-то. Но это втихомолку, вслух-то скажи чего про Вахтанга или их семью — в Риони утопят или в руинах храма Баграта закопают. Концов не сыщешь! — тетя Маша на секунду перевела дух. — Плохая семья! Вот я и говорила Таньке — не лезь в их логово звериное! Так нет, куда там!

— А ты знаешь, сколько в Москве стоит на дискотеку сходить?

— А и нечего шляться!

Емельянов остановил запись.

— Гражданочки, ну что это вы, в самом деле. Попрошу замолчать! — вдруг гаркнул он во весь голос.

Женщины притихли. Коля осмысливал услышанное.

— Так. Таня, постарайтесь вспомнить всю ночь в казино. Вы ведь впервые были в таком месте. А новые впечатления — самые сильные. Знаю, что вас уже допрашивали, но это было сразу после происшествия, вы были взволнованы, напуганы. Может быть, что-то вам вспомнилось позже, после отъезда.

Таня молчала, опустив голову.

— Вы знаете, что в ту же ночь произошло два убийства? Это кроме смерти Горностаевой. Представитель банка был убит. И товарищ наш. Тот самый, с интеллигентным лицом. Который вам понравился.

— Говори, Танька, если знаешь чего! — приказала вдруг мать.

Емельянов включил диктофон, повторил вопрос.

— Ну я действительно перепугалась очень. Там такая свистопляска была. Сначала меня грузины какие-то лапали, — тетя Маша поджала губы, но промолчала. — Потом, — продолжила Таня, — ваши сотрудники нагрянули. Шум, выкрики разные. Потом девушку эту из обменника мертвую нашли. Я в первый раз такое видела. В общем, я от страха, это… в туалет захотела. Вот. А там, в помещении этом, окно есть, оно на другую сторону выходит, на переулочек. На окне жалюзи. Я пока руки мыла, сквозь жалюзи и смотрела, так, машинально. И видела, как мужчина из казино вышел. Высокий такой, светловолосый. Я его узнала — он вместе с тетей Ниной в казино приехал. Интересный такой мужчина, я его и запомнила. Вышел он как-то крадучись и быстро исчез. Я не осознала, что надо об этом сказать. Если честно, то испугалась. Думаю, скажу, а потом со мной как с этой девушкой…

— Вы напрасно боитесь, Танюша! — ласково подбодрил ее Николай. — Это очень важная информация, вы можете очень помочь следствию. А безопасность вашу мы вам гарантируем. — «Эх, кто и что может сегодня гарантировать?!» — мысленно упрекнул себя Николай. Но дело есть дело. Он достал из «дипломата» две фотографии Альгериса, протянул Татьяне. — Вам знаком этот мужчина?

— Ну да, это он и есть, тот, что выходил, — уверенно ответила Таня, рассмотрев снимки.

— Постарайтесь вспомнить, в какое время это было.

— Я без часов была, — растерянно проговорила Татьяна и надолго задумалась.

Николай кинул снимки Альгериса в «дипломат», потом несколько секунд смотрел в его раскрытые внутренности, вдруг вытащил пачку других снимков.

— Ну, хорошо. Время вы попытаетесь вспомнить. А вот посмотрите на эти фотографии. Нет ли там кого-либо вам знакомого. И вы, тетя Маша, посмотрите.

Тетя Маша с готовностью уселась рядом с дочкой. Женщины принялись внимательно разглядывать фотографии. На одной из них невысокая девушка, почти подросток, с тугими темными косичками, шла рядом с двумя высокими, черноволосыми парнями. На другой пожилая женщина тяжело опиралась о руку стройного чернявого юноши. На третьей была сфотографирована группа мужчин. Таня недоуменно пожала плечами.

— Ты гляди, чернявый-то этот, — тетя Маша ткнула грязным ногтем в одного из рослых юношей, — это, кажись, Пата, сын Чичико Папавы.

Таня с сомнением пожала плечами.

— Только не надо ничего придумывать, — попросил Коля. — Если не знаете, то и не знаете…

Тетя Маша обидчиво поджала губы. Таня в явном замешательстве рассматривала снимки. Наконец, она взяла последний — фоторобот девушки в низко надвинутой на лоб мужской шляпе.

— Да ведь это Тамрико! — воскликнула Таня и даже рассмеялась. Она снова стала перебирать отложенные снимки. — И вот тут она. А на этом снимке старушка — так ведь это тоже она! А здесь, — Таня разглядывала фотографию мужчин, — да вот же! Этот парень в шляпе — это она! Смотри, мама, — Таня протянула снимки матери.

— Кто такая Тамрико? — изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросил Николай, скашивая глаза на диктофон. Пленка монотонно жужжала.

— Так племянница тети Нины. Или дочка, я уж не знаю, — оживленно щебетала Таня. — Она же актриса. Мама-то ее только махонькой видела. А мы с братьями, как приезжали на каникулы в Кутаиси, так за ней все табуном и ходили. Она в Тбилиси училась, в театральной студии. Потом в театре работала, в Грибоедовском. Мы специально обратно домой через Тбилиси ездили, чтобы на ее спектаклях побывать. Она нам всегда контрамарки доставала.

— Фамилия? — все стараясь говорить безразличным тоном, спросил Емельянов.

— Кантурия. Тамара Кантурия, — тут же ответила Таня. — У меня даже программка театральная сохранилась. С ее автографом.

Таня все подсовывала снимки Тамрико своей матери, весело смеясь. Емельянов выключил диктофон, отер пот со лба. Вот как все просто! Сто раз был прав Грязнов, разругавший в пух и прах Диму Чирткова. Всего один свидетель, оставшийся недопрошенным. А оказалось, что это — самый главный свидетель! Неуловимая Тото — Тамара Кантурия. Год рождения известен.

— У вас телефон есть? — спросил Коля тетю Машу.

— Есть, милый, есть, — ответила та, отвлекаясь от снимков.

— Какой номер в милиции?

Николай Емельянов потребовал, чтобы ему срочно, на ближайший проходящий в Москву поезд, были заказаны два билета. Ближайший поезд отходил через два часа.

— Таня, вы собирайтесь, мы с вами в Москву поедем, — отвлек Коля женщин. — Вам ведь скоро на занятия?

— Ну да. Я через три дня собиралась уезжать.

— Ну так поедете пораньше. Зато за казенный счет.

— Куда это ты ее, милый? — забеспокоилась тетя Маша.

— Не волнуйтесь, тетя Маша! Таню будем беречь как зеницу ока. Она нам огромную помощь может оказать. В разоблачении преступной группы. Я так вашему капитану милиции и сказал. А везу я ее в МУР. К самому главному начальнику.

Тетя Маша загордилась, одернула шейный платок.

— Я что? Я не возражаю. Ты молочка-то попей! А то я принесла, а ты не пьешь. Танька, что встала-то, кобылица? Поезд тебя ждать не будет. Дуй, собирайся.

Коля с чувством выпил молока, отер губы.

— Тетя Маша, пока Таня собирается, вы мне снова расскажите то, что уже тут говорили. Я вас отдельно запишу.

— Зачем это?

— Порядок такой. Каждый свидетель должен отдельные показания давать. А не базаром, какой у вас с Таней получился. И я обязан ваши слова зафиксировать в протоколе.

— Так я ж уже рассказала все.

— Еще раз повторите. Я вам буду задавать вопросы, а вы отвечайте.

— Что это у тебя как театр какой! Снова повторять, это как в кино снимают. Дубли там все делают. У нас тут снимали однажды.

— Вот-вот. Как в кино.

— Хорошая у тебя работа! Не пыльная. А сколько платят-то тебе? Ты как вообще — женатый?

Аккуратным своим почерком Емельянов записал в протокол и показания тети Маши.

Билеты на поезд вручала Емельянову Клавдия. Она посмотрела на оперативника таким испепеляющим взором, словно Коля бросал ее с целой дюжиной сварганенных сообща детишек. Но Коля уже не реагировал на кустодиевские плечи, равно как и на другие красоты древнерусского городка. Единственное, что заботило его, — как можно быстрее доставить Татьяну Кветную пред светлы очи Вячеслава Ивановича Грязнова.


Турецкий с воодушевлением использовал свои законные утренние полчаса, когда в коридоре зазвенел телефон.

— О Господи… — проронила жена. — Это становится традицией! Ну почему нельзя позвонить позже!

Александр сделал слабую попытку не реагировать на настойчивый перезвон, но это было невозможно.

— Иди уж, — легонько оттолкнула мужа Ирина. — Небось Меркулов звонит, а он все равно дозвонится.

Но в трубке раздался не глуховатый голос Константина Дмитриевича. В трубке возбужденно рокотал Грязнов.

— Чего делаем, спим еще? — поинтересовался приятель.

— Угадай с трех раз, — сердито буркнул в ответ Александр.

— Ну извини, старик, — понимающе хмыкнул приятель. — Потом наверстаешь. А пока мчись на всех парах в свое ведомство. Я к вам тоже сейчас подъеду. Новости есть. Твоя версия, Сашок, кажется, подтверждается!

— Какая версия? — не сразу вник Турецкий.

— Подробности при встрече! — Грязнов дал отбой.

Турецкий нашел приятеля в кабинете Меркулова.

— Заходи, Александр, ждем тебя! — махнул рукой Константин. — Начни, Слава, с начала, — обратился он к Грязнову.

— Сегодня ночью произошел взрыв в девятнадцатом поезде, из Питера. Не слышал в утренних новостях? — начал Слава.

— Да я и кофе уже на бегу выпил. Какие уж тут новости. Давай рассказывай по порядку.

— Ну если по порядку, то так: у нас, с вашей подачи, Александр Борисович, со службой на транспорте есть договоренность о досмотре поездов, следующих в столицу. По отработке твоей, Сашок, версии о том, что производство «белка» где-то неподалеку налажено. — Это Грязнов рассказывал, скорее, для Меркулова, поскольку Саша об этой договоренности прекрасно знал. — Так вот, сегодня ночью, при досмотре поезда номер девятнадцать, произошел взрыв в туалете восьмого вагона. Это было сразу после проезда Бологого. В туалете все разворотило. Есть двое пострадавших.

— Ну? — нетерпеливо откликнулся Турецкий.

— Ну а во втором туалете, который тоже заминирован был, взрывное устройство не сработало. Так там обнаружены коробочки с ампулами. На коробочках этикетки. Вот, посмотри. — Грязнов пододвинул к Турецкому лежавшую на столе стандартного размера картонную коробочку. В таких обычно продают лекарства для инъекций. На коробочке была наклеена этикетка: «полипептид Хуанхэ». Внизу этикетки мелким шрифтом было набрано: АОЗТ «Аквапресс». Санкт-Петербург, ул. Рубинштейна, дом 8. — Турецкий открыл коробочку. В ней аккуратным рядком лежали ампулы с желтоватой жидкостью.

— Полипептид — это же белок, правильно? — сам себе задавал вопросы Турецкий. — А Хуанхэ — это река в Китае, правильно? Значит, «китайский белок»? И внешне похоже, — Турецкий еще раз взглянул на ампулы.

— Не только внешне, — возбужденно откликнулся Грязнов. — Я экспертов среди ночи поднял. По предварительным оценкам, именно он и есть. Окончательный результат завтра будет. Но посмотри, как упаковано! Хоть сегодня в аптеку!

— Вкладыша нет, — заметил Турецкий. — С характеристикой вещества, показаниями к применению. Да и с разрешением Минздрава на использование. Кто произвел взрыв и что это за АОЗТ такое?

Грязнов вздохнул:

— Тут у них накладка вышла. Взрыв дистанционного управления. А взрывал парень молодой. Он в вагоне-ресторане сидел, это соседний с восьмым. Когда бойцы пошли по вагонам с проверкой, парень их видел, они через ресторан проходили. Ну и струхнул, нажал на кнопочку. А сам выпрыгнул из тамбура ресторана. Выпрыгнул неудачно, на трансформаторную будку. Перелом основания черепа, разрыв внутренних органов, кажется, мочевого пузыря. Отвезли в Бологое, в больницу. Но врачи говорят, что безнадежен. Охрану к нему поставили. Документов при парне нет. Так что тут вряд ли что высветится. Что касается АОЗТ «Аквапресс», нет такого АО в Питере. А по указанному адресу вообще ничего подозрительного. Это нам уже знакомый тебе Гоголев доложил, замначальника Питерского угро.

— Связался с прокурором Санкт-Петербурга. А потом и с Виктором Петровичем тоже разговаривал, — вступил в разговор Меркулов. — Попросил Гоголева прочесать почтовые отделения. Может быть, и почтой товар отправлялся. Под видом медикаментов. Думаю, тебе, Александр, следует в Питер выехать. Отслеживать ситуацию там.

— Видимо, так, — согласился Турецкий.

— Нужно будет обследовать НИИ медицинского или биохимического профиля. Фармацевтические фирмы. А ты, Вячеслав…

— Славу я прошу в Ригу съездить собрать информацию на Смакаускаса. Я тебе, Костя, уже докладывал, — сказал Турецкий.

— Охотник? Один выстрел — и прямо в глаз? Что ж, убийцу Фрязина мы должны достать! Не очень, правда, понимаю, в чем нам поможет Рига.

— Но, Костя! Оба убийства были произведены из спортивного пистолета. Пусть Вячеслав прощупает спортивные общества. Не такой уж Рига большой город. А может, он тренера этого Альгериса отыщет. Да вдруг еще и про пистолет что-нибудь надыбает. Приглашение уже получено от Ириной тетушки. С визой проблем не будет.

Меркулов поморщился:

— Если даже он и «надыбает», как ты весьма неблагозвучно выражаешься, то пистолета-то нет. Не найден. Кстати, почему он использовал именно спортивное оружие?

— Ну а ты вспомни, они со Свимонишвили прибыли в казино, уже зная, что там идет проверка и присутствуют парни из физзащиты налоговой полиции. Официального разрешения на ношение оружия у него наверняка нет — судимость имеет. А этот спортивный мог и в кабинетике его храниться, в казино. У него же есть там своя комната служебная.

— Есть, — подтвердил Вячеслав. — Только никакого пистолета там теперь нет. Ни «марголина», ни какого другого. Мои ребята досматривали. Как и все казино.

— Естественно, — кивнул Меркулов. — А как он ведет себя, Смакаускас?

— Спокоен как танк. Всюду хозяйку свою сопровождает, Свимонишвили. Вообще, весь этот клан редкостное хладнокровие сохраняет, что и бесит!

— Ладно, Вячеслав, поезжай. Визу за день сделаешь. Только не засиживайся там, не расслабляйся.

— Вот еще! — буркнул Слава. — Я бы и не поехал. Чует мой нос, что лед тронулся. И самые важные события будут здесь происходить.

— Нос у тебя, конечно, знатный, — оглядел грязновскую «картофелину» замгенпрокурора. — Только второстепенных дел не бывает, Слава. Не тебе говорить. А в проведении разведопераций равных тебе нет, чего уж там.

Грязнов польщенно хмыкнул:

— Доброе слово и кошке приятно.

— Так что выезжай завтра, — продолжил Меркулов. — Просьба: уложиться в три дня. А ты, Саша…

В этот момент ровный голос Константина Дмитриевича перебил резкий междугородний звонок.

Меркулов снял трубку:

— Да, Виктор Петрович, приветствую еще раз. Слушаю. Так. Так… Что ж, спасибо за оперативность. Я к вам Турецкого направляю, руководителя следственной группы. Сегодня же и поедет. Я рад, что вы рады. Ну добро. А ты, Саша, — продолжил Меркулов, аккуратно опустив телефонную трубку, — поедешь сегодня же в Питер. Виктор Петрович сообщил следующее: на одном из отделений связи города служащая показала, что производила отправку препарата с маркировкой «полипептид Хуанхэ». Название необычное, народ у нас нынче на все нетрадиционное, китайско-тибетско-американское, живо реагирует, вот работница почтового отделения и запомнила. Я еще раз созвонюсь с прокурором Питера, Маркашиным, чтобы был тебе обеспечен полный карт-бланш.

— Так не обидит, я думаю, — скромно опустил очи Александр.

— Еще бы! Когда вместе бражничали. Как говорил один одесский профессор: «Не мало было ими исколесено по тем местам».

— Откуда ты все знаешь, Костя? — прищурился Александр.

— Положение обязывает.

Таким вот образом и оказался Александр Борисович в «Красной стреле», следующей в Северную Пальмиру.


…Турецкий вернулся в купе. На столике стояли два пластиковых контейнера с ужином. Женщина держала в руках красивую керамическую кружку с чаем, смотрела в окно. Турецкому был виден ее профиль — высокий, наполовину скрытый каштановой прядью лоб, прямой нос, четко очерченный подбородок. Он опять ощутил непонятное волнение и, неизвестно на кого рассердившись, уселся на свое место. Взял лежавшую на столике газету «Стрела» и как бы погрузился в чтение. Но номер газеты был тот же, что и в его прошлую, недавнюю поездку, и вместо разгаданного кроссворда и столетней давности анекдотов глаза почему-то разглядывали руки женщины с длинными пальцами и коротко остриженными, безукоризненной формы ногтями без лака. «Да кого же она мне напоминает? — вконец измучился Саша, украдкой рассматривая попутчицу. — Господи, да ведь Риту! Риту Счастливую»7.

Действительно, темноволосая незнакомка чем-то неуловимым походила на русую Риту — давнюю, сильную и трагически оборвавшуюся Сашину любовь. Чем? Да вот этой породистой статью тонкой фигуры, внимательным взглядом умных глаз. И руки! Такие же крепкие, с коротко остриженными ногтями, чтобы не рвалась тонкая резина перчаток. Рита смеясь сокрушалась, что никто и никогда не примет ее за беззаботную светскую львицу — руки выдавали профессию.

— Вы врач? — неожиданно спросил он попутчицу.

Женщина подняла на него серые глаза, чуть помедлила и ответила своим звучным голосом:

— Да. А вы, судя по наблюдательности, следователь?

— Да, — растерянно признался «важняк».

Они посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись. И Турецкий почувствовал радостное облегчение, будто узнал наконец старого друга.

— А что, чай уже разносили? Я пойду попрошу себе, — торопливо заговорил он, боясь, что разговор оборвется и он больше не услышит ее виолончелевого голоса.

— Идите, — чуть насмешливо улыбнулась женщина.

Саша промчался по коридору, затребовал: немедленно! чаю! в пятое купе!

— Вам плохо? — испуганно спросила пожилая проводница, глянув на его возбужденное лицо.

— Нет, мне хорошо, — взяв себя в руки, строгим голосом ответил старший советник юстиции, повернулся и степенно прошествовал обратно.

Через минуту проводница принесла керамическую кружку с дымящимся чаем, посмотрела наметанным глазом на парочку, сказала вполголоса: «Ага», видимо решив для себя некую задачу, вышла, аккуратно прикрыв дверь купе. Пассажиры снова рассмеялись.

— Интересно, что обозначает это «ага»? — спросила женщина.

— Не знаю, — смутился Саша. — Очевидно, соответствие человеко-единиц койко-местам, — неуклюже пошутил он и добавил: — Меня зовут Александр Борисович. Можно Саша.

— А меня Наталья Николаевна, можно Наташа, — в тон ему ответила попутчица.

— Гончарова? — предположил Александр.

— Денисова, — рассмеялась Наталья Николаевна.

Они прихлебывали чай и посматривали друг на друга. «Интересно, сколько ей лет? Морщинок почти нет, выглядит на тридцать. А в глазах такой жизненный багаж — лет на сорок. А когда смеется — совсем девчонка», — прикидывал Турецкий.

— Вы москвичка? — прервал он свои раздумья.

— Нет, я… из Питера, — чуть замешкавшись, ответила Наташа.

— Чем вызвана задержка с ответом? Что вы скрываете от следственных органов? — насупив брови, строго спросил он.

— Ого! — якобы изумилась Наташа, принимая игру. — Чувствую себя в неумолимых, железных руках правосудия! Ну чем вызвана? — посерьезнела она. — Видите ли, называть себя ленинградкой уже отвыкла, а петербурженкой — еще не привыкла. Питер — московское словечко, тоже не очень привычное. Мы свой город раньше только Ленинградом называли. А теперь это слово из обращения изъяли: «Санкт-Петербургские новости», «Санкт-Петербургские ведомости», «Петербургская панорама» и так далее. Но новое, вернее, старое название в обиходе не приживается. И получается: уже не Ленинград, но еще не Санкт-Петербург.

— Почему?

— А вы когда последний раз в нашем городе были?

— Недавно, — уклончиво ответил Саша.

— Ну и что, похож он на Санкт-Петербург?

— Пожалуй, нет, — согласился Турецкий, вспомнив разбитые дороги, темноту вечерних улиц, едва освещенных редкими, как чинара в пустыне, фонарями, груды мусора и матерную ругань возле ларьков.

— Так вы, Наталья Николаевна Денисова, она же, судя по профилю, Гончарова, против возвращения культурной столице России исторически верного наименования? — сурово осведомился Саша и даже как будто потянулся за шариковой ручкой, дабы внести ответ в протокол.

— Нет, мой генерал, — потупилась Наташа, — историческая справедливость, безусловно, должна восторжествовать! Но в сегодняшних реалиях, исходя, так сказать, из действительности, учитывая, я бы сказала, текущий момент, все не так однозначно, как это представляется некоторым поверхностным наблюдателям.

И, как будто устав ерничать, Наташа подняла на Турецкого свои умные глаза и добавила:

— Ну что, пристрелялись? Может, теперь поговорим нормально, Саша?

От этого «Саша», произнесенного ее необычным голосом, у Александра Борисовича упало и часто забухало сердце. «Тормози, Турецкий! — попытался он остановить себя. — Это не проходной флирт. Это — реинкарнация. Она — это Рита. Ты попадаешь под поезд, как какая-нибудь пресловутая Анна Каренина. А ведь у тебя жена и дочь».

Но поезд уже набирал обороты, и кони уже понеслись.


— Вячеслав Иванович, к вам Емельянов, — доложила Галочка, и ее улыбка ощущалась даже через селектор.

— Что там у него? — нетерпеливо осведомился Грязнов.

— Что-то очень важное, он так излагает, — снова улыбнулась сквозь селектор Галочка.

— Ну пусть заходит, коли важное, — разрешил Грязнов.

Коля Емельянов рванул в кабинет начальника. Через десять минут он вылетел пулей в коридор, бросив на ходу приветливой Галочке: «Я сейчас вернусь!» — на что Галочка лишь пожала плечиками. И действительно, тут же вернулся, но не один, а с высокой фигуристой девушкой.

Подмигнув на ходу Галочке разбойничьим глазом, Емельянов впихнул девушку в начальственный кабинет и юркнул следом.

— Сумасшедший, — пожаловалась Галочка на Емельянова своему компьютеру, ласково и спокойно взиравшему на нее голубым оком. Компьютер понимающе прошуршал системой сохранения текста.

Тут же ожил селектор.

— Галочка, сделай кофейку нам, — с каким-то вожделением в голосе пророкотал начальник.

Галочка пожала плечиками, с грустью посмотрела на свой умницу компьютер и принялась за кофе.

— Знаете, я себя предательницей чувствую, — взволнованно говорила фигуристая девушка (сидевшая в кресле! у журнального столика, где разрешалось сиживать только Турецкому!) начальнику МУРа, расположившемуся напротив. — Она такая славная была. И на спектакли нас всегда проводила…

Емельянов тоже сидел около столика, но был вроде как в стороне от разговора.

— Дорогая Танечка! (дорогая Танечка! — ревниво отметила про себя секретарша) — пророкотал Грязнов. — Большинство преступников — очень славные и милые с виду люди. У них на лбу профессия не прописана, иначе все слишком просто было бы. Спасибо, Галочка, — мимоходом кивнул своей секретарше Грязнов, принимая из ее рук поднос в кофейными чашками.

— На здоровье, — как бы равнодушно ответила Галочка, направляясь к двери.

— А ваша кутаисская актриса развозит по столице страшную отраву, которая убивает людей за два-три года применения. Убивает молодых, таких, как вы, — рокотал Грязнов. — Так что переживать вам абсолютно нечего. Напротив, гордиться надо, что такую помощь нам оказали. За что я вас и благодарю сердечно.

Таня зарделась.

— Так я могу идти? — спросила она.

— Нет, Танюша, идти вы не можете. Мы теперь за вашу голову головой отвечаем, простите за каламбур. Николай, — обратился он к Емельянову, — еще раз зафиксируйте показания Татьяны Васильевны. Сразу доложишь. И подумаем, где Танюшу припрятать на некоторое время. Галочка, вызови ко мне Погорелова, — окликнул он уже стоявшую в дверях секретаршу. — А я Турецкому на «дельту» звякну, — вслух подумал Грязнов, когда кабинет опустел.

Минут через двадцать совещание в кабинете начальника МУРа продолжилось.

— Ну что, Валентин, — обратился Вячеслав к своему заму, — в связи с установлением личности Тото дело принимает новый оборот. Адрес установили?

— Кантурия Тамара Багратионовна, прописана по Профсоюзной улице, дом семнадцать, квартира девять. Но это, я думаю, не единственный ее адрес.

— Я тоже так думаю, — согласился Грязнов. — Тем не менее сегодня же телефон ее поставят на прослушку. На это у Меркулова разрешение получим. Эх, на черта мне в Ригу ехать, — опять завелся Слава, — когда тут события назревают? Как бедному жениться — так ночь коротка!

— Ну что ты психуешь, Вячеслав? — урезонил его Погорелов. — Можно подумать, прямо сегодня ей товар и привезут! Так только в сказках бывает. Тем более взрыв был в поезде. Они сейчас затихарятся. Еще не одну неделю будем ждать.

— Да, ты прав. Надо дать команду транспортникам, чтобы проверки поездов прекратили пока. Чтобы пташки успокоились. Тем не менее глаз с телефона не спускать! Вернее, ушей. И горячку не порите без меня. Мы должны взять ее только с товаром в руках! Когда наркота при ней будет. И не спугнуть, не дай бог! Девчонка изворотлива как бес.

— Да какая она девчонка? Двадцать восемь лет! — встрял Погорелов.

— Ну не мальчишка же!

— Ладно, не волнуйся, мы все же не чайники.

— Да я разве?.. — начал было Грязнов, но тут же перебил себя. — Татьяну Кветную надо куда-то припрятать на время.

— Сделаем, — кивнул Погорелов. — Еще одна информация важная: знаешь где эта артистка работает?

— Неужели в театре каком-нибудь? Мы вроде все театры прочесывали.

— Нет, не в театре. Работает она в Минздраве. Секретарь руководителя главка, Ильи Висницкого.

— Ты серьезно? — Грязнов даже приподнялся. — Турецкий же там был, наверняка видел ее.

— Ну по основной-то профессии она, конечно, актриса. И как свой облик менять умеет, уж мы-то знаем. Так что Турецкому простительно. Ладно, звони Меркулову, а то у тебя поезд сегодня, не забыл?

— Это верно, — согласился начальник МУРа.


Поезд мерно, успокаивающе покачивался. Где-то в конце вагона гуляла киношная, судя по произносимым фамилиям, компания.

— Так вы были в командировке? — спросил Александр.

Наташа кивнула.

— Что же это за медицинское учреждение, которое отправляет своих сотрудников по высшему разряду в командировки? Или что это за сотрудник такой выдающийся?

— Сотрудник самый рядовой. И учреждение — инфекционная больница. Правда, мы — база одной из городских академий. Теперь ведь что ни институт — академия. Вот, пригласили на международную конференцию, которая в Москве проходила. Все расходы несет принимающая сторона. Пригласили мою шефиню, профессоршу, а она отправила меня.

— А вы — тоже профессорша?

— Нет, — рассмеялась Наташа, — я — кандидатша.

— Значит, вы — любимица начальницы?

— Пожалуй, — усмехнулась Наталья Николаевна. — Только в нашей системе кто любимец? Тот, кто воз везет и есть не просит. У нас на отделении таких любимцев — весь персонал. Вот шефиня, как опытный психолог, наблюдает: кто на грани срыва, того на конференцию какую-нибудь — немного отвлечься. Иначе не выдержать.

— Значит, вы были на грани срыва? — неосторожно спросил Саша.

Наташа замолчала, опустила темные ресницы.

— Все нормальные люди бывают иногда на этой грани, — тихо ответила она. — А вы разве не бываете?

— И я бываю, — ответил Саша и опять вспомнил Володю Фрязина… — Послушайте, сегодня уже двадцать девятое? Ну да, — подтвердил он, глянув на свой «Ориент». — Вот, сорок дней, как мы похоронили товарища. Молодого парня, замечательного. И у меня, вы знаете, чувство вины, как будто лично я его не уберег. У него мама осталась. Ведь как это ужасно — хоронить своих детей. И девушка осталась, которую он любил, и у них уже детей не будет. Вы простите меня, — смешался Турецкий, — вы, наверное, спать хотите, а я вам мешаю разговорами своими дурацкими.

— Нет, — ответила Наташа. — Во-первых, я в поездах все равно не сплю, а во-вторых, в нашей сумасшедшей жизни поговорить по-человечески совершенно некогда. И если такой разговор возникает — ведь это дорогого стоит, правда? Что при этом бессонная ночь? Ерунда! Я, кстати, бессонные ночи переношу легко: привыкла к ночным дежурствам.

— Ну и слава богу, — облегченно вздохнул Александр. — Я тоже достаточно ночная птица. Наташа! У меня с собой коньяк есть, давайте помянем моего товарища, вы не против?

— Я не против, — мягко улыбнулась Наташа. — Давайте-ка я ужин организую. А вы пойдите покурите, если хотите.

— Нет, лучше я вам помогу, — ответил Саша, боясь выйти из купе и потерять возникшую атмосферу тепла и доверительности.

Наташа достала из сумки несколько симпатично разрисованных одноразовых тарелок, салфетки, бутербродницу, из которой был извлечен солидный пучок зелени.

— Ого, какая экипировка, — удивился Саша.

— Тарелки всегда вожу с собой в командировки, — словно смутившись, стала объяснять она. — Вечером в гостинице захочется перекусить, так не на газетке же. А зелень просто очень люблю, вот и забрала остатки, не выбрасывать же красоту такую.

Действительно, нежные листья кинзы, тугие стебли петрушки с густой кудрявой шапкой, красноватый базилик не допускали возможности быть забытыми в пустом гостиничном номере.

Саша разрезал пластиковые упаковки, нарезал ломтиками булочки. Наташа извлекала аппетитную продукцию никому не ведомого ОАО «Вагрес», раскладывала ее по тарелкам, украшая зеленью и приговаривая:

— Так, йогурт оставим на утро, колбасу давайте сюда, а сыр вот на эту тарелку положим.

Все это они проделывали так слаженно, словно прожили вместе не один год. Руки, ограниченные в движениях маленьким пространством купейного столика, то и дело соприкасались, и от каждого прикосновения ее прохладных пальцев у Александра гулко бухало сердце.

— А вы часто в командировки ездите? — поинтересовался он, чтобы отвлечься от своих ощущений.

— Да, довольно часто. Бывает, на эпидемические вспышки вызывают, я уже говорила, я — врач-инфекционист. Конференции случаются. Потом, мы сами ездим с лекциями. Поскольку я человек свободный, ничем не связанный, то и езжу чаще других.

«Свободный! Ничем не связанный!» — радостно высветилась в сознании Турецкого прямо-таки кумачовая надпись. И в ушах как будто даже зазвучала бравурная музыка.

«Спокойно, мужик, — опять попытался он остановить себя, — это она не связана, а ты даже очень связан. Тормози, тормози, Турецкий».

— Я, пожалуй, выйду все-таки покурю. Заодно и мусор выброшу, — сказал он, собирая со стола пустые упаковки.

Наташа внимательно посмотрела на порозовевшего «важняка» и, опять чуть насмешливо усмехнувшись, разрешила:

— Идите.

Неизвестно, каким образом старший следователь по особо важным делам при Генпрокуроре России боролся в тамбуре с захлестнувшим его половодьем чувств, но в купе Турецкий вернулся внешне спокойным, со свойственным ему обычно цветом лица.


— Слава? — чуть растерянно спросил женский голос.

Вячеслав посмотрел на запястье. До поезда оставалось не так уж много времени. И нужно было заехать домой, собраться. Однако не ответить голосу Грязнов не мог, поскольку голос принадлежал Ирине Генриховне, жене отбывшего в Питер Турецкого.

И звонила Ирина по прямому телефону, минуя секретаршу.

— Что, Ириша? Случилось что-нибудь? — обеспокоенно спросил Грязнов.

— Да нет. Видишь ли, у меня Нинка захворала…

— Помощь какая-нибудь нужна? — невольно перебивал Вячеслав, поглядывая на часы.

— Нет, что ты! У нее просто температура и головка болит.

Слава принялся постукивать башмаком по полу.

— Я знаю, у тебя поезд скоро, — словно увидела его Ирина, — но ты меня выслушай все-таки. Кстати, тетя Марта тебя встретит. Будешь у нее жить.

Грязнов перестал стучать ногой. «Ну да, у нее же слух абсолютный!» — ругнул он себя.

— Слушаю, Ириша.

— Я Нинку всегда антигриппином лечу, он ей помогает очень. А сейчас наших лекарств в аптеках нет, все импортное. Я позвонила в аптекоуправление, узнала, что антигриппин есть только в аптеке на улице Строителей. Ты меня слышишь?

Грязнов, сцепив зубы, слушал.

— Да, Ириша, — очень спокойным голосом ответил он, опять глянув на часы.

— Я приехала в аптеку. Пока платила в кассу, к прилавку подошел мужчина с выбитым чеком и попросил дать ему «полипептид Хуанхэ». Я это хорошо слышала. И когда сама к прилавку подошла, этому мужчине как раз протянули коробку. Знаешь, в которых ампулы всякие пакуют.

И я успела этикетку рассмотреть. Там так и написано: «полипептид Хуанхэ». И что-то мелким шрифтом. Я пока домой ехала, все думала. Послушай, Слава, ведь полипептид — это белок. А Хуанхэ — это река в Китае. Я сейчас в энциклопедии проверила. А вы на кухне у нас только про «китайский белок» и говорили, помнишь, в последний раз? Это глупость, наверное, но я решила тебе позвонить, чтобы спать спокойно. Ты уж лучше меня отругай, что я, дура такая, тебе голову морочу.

— Ириша, ты не дура, ты самая умная женщина в мире! — охрипнувшим голосом рявкнул Грязнов. — Давай адрес аптеки!

— Что ты так кричишь, сумасшедший? — рассмеялась Ирина. — Я оглохну и буду профнепригодна!

— Я тебя к себе возьму, сыщик ты наш! Ну, диктуй, записываю.

Через полчаса к неприметной аптеке на улице Строителей подъехал муровский «мерседес». Из него вышли Грязнов и Погорелов. Следом Олег Лойко и двое сотрудников из группы прикрытия.

— Ну зачем ты этот спектакль устраиваешь, — поморщился Грязнов, оглядывая дюжих молодцев в пятнистом камуфляже.

— Ты недооцениваешь значения фактора устрашения противника, — витиевато парировал Погорелов.

Но устрашать никого не требовалось. Пожилая женщина, заведующая аптекой, уже дважды втихомолку глотала валидол. Лицо ее было покрыто красными пятнами.

— У нас заключен договор с московской фармацевтической фирмой «Дары природы» на поставку этого вещества. Вот, посмотрите листок-вкладыш: показания к применению очень широкие. Препарат, во-первых, стимулирует иммунитет…

— А есть ли на этот препарат разрешение Минздрава? — поинтересовался Лойко.

— Разумеется, — дрожащим голосом отвечала заведующая. — При заключении договора мы просмотрели все необходимые документы. Поскольку препарат очень дорогой. Да вот, у нас осталась ксерокопия сертификата.

— Покажите, пожалуйста, Роза Ильинишна.

Пока заведующая, волнуясь, перебирала многочисленные папки, Грязнов пододвинул к себе коробочку с препаратом. Кроме сделанной крупным шрифтом надписи «полипептид Хуанхэ» внизу мелким шрифтом было обозначено все то же несуществующее АОЗТ «Аквапресс» из города на Неве. Наконец, Роза Ильинична нашла нужную папку, развязала дрожащими пальцами тесемки, извлекла лист бумаги.

На листке, черным по белому, было написано, что вещество, именуемое «полипептид Хуанхэ», представляет собой… — далее шли замысловатые биохимические термины — и является эффективным иммуномодулятором. По результатам лабораторных и клинических испытаний разрешается к использованию на территории Российской Федерации в соответствии с инструкцией по применению.

Ниже значилась мелкая, старательно прописанная подпись И. Н. Висницкого.

— Ага, — машинально произнес вслух Грязнов, ознакомившись с листком, — ага… — повторил он.

— Роза Ильинишна, — мирно улыбаясь, обратился он к заведующей. — С кем конкретно вы заключали договор? И когда последний раз вы получали препарат?

— С исполнительным директором фирмы. Приятный такой молодой человек. Да вот его подпись под договором. — Женщина указала дрожащей рукой на бланк.

Под документом значилась никому не ведомая фамилия — Курносов.

— А получали в последний раз почти месяц тому назад. Ждем новую партию. Препарат уже почти весь разошелся. Мы и предоплату уже провели.

— Вот эту коробочку мы с собой возьмем, — указал Грязнов на лежавшую на столе коробку, — если вы не возражаете… И текст договора, и ксерокопию лицензии.

— Я? — испуганно тряхнула буклями Роза Ильинична. — Я не возражаю.

— Сейчас мы это протоколом изъятия оформим.

После оформления протокола Грязнов поднялся.

— А… А нам что дальше делать? — заикаясь, спросила заведующая.

— Что? Работать. Документы на препараты у вас в порядке, работайте спокойно. Это у нас плановая проверка, вы не волнуйтесь. Только говорить о нашем визите никому не следует. Вы нам сейчас соответствующую подписку дадите, договорились?

Заведующая опять тряхнула буклями.

Через несколько минут муровский микроавтобус вывернул на проспект Вернадского и помчался к дому Вячеслава Ивановича.

В «мерседесе» Грязнов закурил. Обернувшись в салон, коротко распоряжался:

— Олег, вещество срочно на анализ. Сколько времени потребуется? Ну, для проведения химико-биологической экспертизы?

— Два дня, Вячеслав Иванович.

— Валентин, за аптекой установи наблюдение.

— И так ясно, — сквозь дым своей сигареты ответил Погорелов.

— Но как обнаглели, сволочи! Прямо через аптеку наркоту продают! Подходи и покупай!

— А что? Гениальная идея. Не надо с товаром по столице шататься. Если бы Ирина Генриховна не заехала сюда случайно, торговали еще и торговали. Но вообще, судя по всему, они с реализацией спешат. Чуют все-таки, что жареным пахнет. Хотят товар сбыть побыстрее и рвать когти.

— Висницкого без меня не трогайте. Я через три дня вернусь. Пропади пропадом эта Рига, — опять чертыхнулся Грязнов. Но тут он вспомнил, что едет по делу о убийстве Володи Фрязина, и краска стыда залила веснушчатое лицо. — Пропади я сам пропадом, — ругнул он себя.

— Ну, ну, это ты брось, — обеспокоенно проговорил Погорелов.

— Все, приехали.

Микроавтобус остановился на Енисейской улице, у дома начальника МУРа.

— Всем спасибо и общий привет. Валентин, звякни в контору, чтобы через полчаса машина под окном стояла! А пусть лучше опоздает, тогда не поеду никуда! — крикнул он уже на ходу.

Машина резво вскинулась с места, исчезла за поворотом.

«А Сашка считает старшего Висницкого порядочным человеком! — думал Грязнов, уже собираясь в дорогу с помощью племянника Дениса. — Я ж говорю, не бывает такого, чтобы в одном логове разные звери выросли».


Коньяк в пластиковых стаканчиках чуть колыхался в такт перестуку колес.

— Ну что ж, давайте помянем Володю, светлая ему память, — Турецкий поднял свой стакан, глянул на Наташу.

— Светлая ему память, — серьезно повторила она.

Саше понравилось, как она выпила, — без обычного женского жеманства, охов и похлопываний ладошкой. Наташа пощипывала веточку зелени, Турецкий что-то жевал, оказывается, он успел проголодаться.

— А вы расскажите, Саша, о своем друге… Ну, то, что можно. Вам легче будет, — прервала молчание Наташа.

— Что рассказать? Прекрасный парень был. Знаете, пришел к нам — такой тихоня застенчивый. Молчун. Но призвание, как и талант, его сразу видно. Все, что делал, делал хорошо, основательно. Как у поэта: хотел во всем дойти до самой сути. А до сути доходить нам не всегда позволяют, к сожалению. И человек он настоящий. Знаете, был такой случай — погибла девушка молодая, журналистка. Мы с ней познакомиться даже не успели, слишком поздно на нее вышли. Так Володя ей на похороны венок заказал от всего нашего богоугодного заведения. Никому не сказал, мы случайно узнали. Нам, пентюхам старым, никому в голову не пришло такую простую вещь сделать, а ему пришло. Ведь это характеризует, правда?

— Характеризует, — согласилась Наташа.

— После этого случая он и ушел от меня в другое ведомство. Девчонку убили, а убийцы ее…

Саша оборвал себя, налил коньяк.

— Вот я все и думаю: был бы парень рядом, под рукой. А я его отпустил. Простить себе не могу. Ладно, давайте за хороших людей выпьем, чтобы они не переводились.

— Давайте.

Они чокнулись легкими пластмассовыми стаканчиками и выпили.

— И что же с ним случилось? — осторожно спросила Наташа.

— Убили его. — Саша опять вспомнил настенную надпись над Володиной головой. — Помешал он им, подонкам.

— А у вас не убили бы? В вашем ведомстве?

— У нас? И у нас могли бы, запросто. Что верно, то верно. Что-то я и не припомню, чтобы кто-нибудь своей смертью умирал. В моем окружении, во всяком случае, таких нет. Хотя следователей убивают все же реже, чем сыщиков.

Александр вспомнил Шуру Романову, ту же Риту. Это — из самых близких, а сколько их вообще, погибших, на его памяти?

— И вас могли бы убить?

— И могли, и могут. Чем же я такой особенный? Пуля, она, как известно, дура. И желающие всегда есть.

— Вот видите, — мягко проговорила Наташа. — Значит, просто у вас работа такая. И вас могли бы убить. И сидел бы сейчас на вашем месте ваш Володя и так же горевал бы о вас и винил бы себя. Сегодня сорок дней, да? Значит, сегодня его душа должна упокоиться. Вы подумайте, легко ли ей будет уходить, когда она видит, в каком вы смятении. Ему ведь уже не больно, он должен обрести покой. Так не мешайте ему. Помните, у Семена Гудзенко есть стихи такие: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели, мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом чисты…»

Турецкий замер. Виолончелевый голос произнес те же слова, которые он говорил про себя на кладбище. В ночной тишине они прозвучали торжественно-печально.

— Откуда вы знаете? — ошалело спросил Александр.

— Что?

— Стихи эти?

— Ну я вообще-то грамотная, — рассмеялась Наташа.

— Потрясающе! Знаете, давайте мы немедленно выпьем за совпадения.

Он схватил бутылку, все время поглядывая на сидевшую напротив женщину. Удивительно! Она смогла найти именно такие слова, которые ему сейчас были очень нужны. Пусть даже раньше он не очень верил в существование такой неуловимой субстанции, как душа. Но сейчас ему хотелось думать, что души всех близких ему людей действительно обрели покой где-то там, в неведомых далях, и, может быть, помогают ему, Турецкому, жить и делать их общее дело.

— Я не очень уловила связь между моими словами и вашим тостом, но присоединяюсь! — с ласковой улыбкой сказала Наташа, радуясь его оживлению.

— Знаете, ведь и раньше были потери. — Турецкого уже понесло. Словно открылись шлюзы и горькие, невысказанные мысли хлынули потоком слов, освобождая его от тяжкого груза мужской сдержанности. — Мы потеряли мать-командиршу. Такая была женщина! Скакун! В свои далеко за сорок фору давала взводу мужиков. А еще раньше, уже давно, погибла замечательная женщина. Наш судмедэксперт. Вы на нее похожи, — Саша запнулся. — Но даже эту смерть я пережил… Не то что легко — нет! Но как-то пережил, как переболел. И делал дальше свое дело. А сейчас, после смерти Володи, такая тоска. И руки иногда опускаются. Мы все теряем и теряем. Самых лучших, самых любимых. А их все не убывает… — Саша замолчал, словно выдохся, и добавил уже тише: — Наверное, это старость.

— Полноте, — весело возразила Наталья Николаевна, — мы с вами, кажется, ровесники, а я еще совсем молодая женщина — мне всего сорок.

— Правда? — обрадовался Александр. Почему-то ему было приятно, что они действительно почти ровесники. Ну да, они совпадали по времени. Формировались в семидесятые. Вот и поэты у них общие. А взять какую-нибудь двадцати-, даже тридцатилетнюю красотку — совсем другое поколение. Как с другой планеты. Переспать можно, а поговорить — сложно. И он вспомнил, что Рита была даже старше его.

— Просто вы устали. Просто вам давно надо было выговориться. А выговориться негде.

«Это правильно, — подумал Турецкий, — не по Грязнову же свои сопли размазывать. И тем более не по Меркулову. А дома — тоже нельзя: не пугать же Ирину. Она и так в вечном страхе живет».

— Жену вы бережете, а на работе — не принято. Верно? — Наташа смотрела на него своими умными глазами и чуть улыбалась.

— Вы что, ясновидящая? — как-то даже грубовато спросил Александр. Ну неприятно же, когда тебя насквозь видят! Он-то полагал, что такой способностью обладает только законная супруга!

— Да нет, не пугайтесь, — она словно опять прочитала его мысли. — Я ведь все-таки врач. Я умею слышать больше, чем говорят. Это входит в профессию.

Чуть помолчав, Наташа попросила:

— Налейте, пожалуйста, Александр Борисович. У меня тоже есть тост!

Александр выполнил просьбу, выжидающе посмотрел на женщину.

— Давайте-ка выпьем за эффект попутчика. Известно, что наиболее откровенными люди бывают с теми, кого встречают случайно и ненадолго, да? Я предлагаю выпить за попутчика, достойного искренности! Это я не про себя, — смутилась она и тут же поправилась: — А вообще-то и про себя! И про вас! Не знаю, как я вам, а вы мне очень помогли. Знаете, я на таком тяжелом отделении работаю, больные практически безнадежные. И руки порой опускаются, вот как у вас. Ты их лечишь, из могилы вытаскиваешь, а зачем? Они не хотят нормально жить! И получается, что работаешь вхолостую.

— Ну как вы можете так говорить! — рассердился Саша. — Вы ведь врач! Они ждут вашей помощи!

— Вот-вот, — улыбнулась Наташа. — Видите, как вы меня поддерживаете! И когда я вас слушала, я думала: вот, у человека проблемы не менее, а пожалуй, более тяжкие, чем твои. Значит, что? Значит — это жизнь! И надо жить и делать свое дело! Вот! Давайте выпьем за нас. По-моему, мы замечательные!

— Правда? — смутился Саша.

— А то! — весело откликнулась Наташа.

Они чокнулись и лихо опрокинули стаканчики.

— А теперь немедленно закусывать! — приказала доктор.


— Ну каковы результаты, Олег?

В кабинете Погорелова сидели несколько сотрудников МУРа. Лойко положил на стол акт экспертизы.

— В ампулах, изъятых в аптеке по улице Строителей, — как всегда обстоятельно, докладывал Лойко, — обнаружен триметилфентонил. Как мы и предполагали.

— Что у вас, ребята? — обратился Валентин к двум молодым оперативникам.

— Взяли сегодня одного клиента. Покупал препарат в аптеке. Взяли аккуратно, уже возле метро, — докладывал коренастый Юра Виноградов. — Попрессовали мужика. Да только он ничего не знает по существу. Слышал про «полипептид Хуанхэ» на Птичьем рынке. Дескать, двух девиц встретил, знакомых по дискотекам. Они ему, мол, рассказали, что это препарат от импотенции, — Юра хмыкнул. — Врет, конечно. Устроить ему, что ли, половые испытания? Проверить, какой он импотент. Сидит в СИЗО. Фамилий этих девиц, естественно, не знает. Только имена — Анжела и Марина. Мы уже начали проработку всех дискотек.

— Ладно, что с прослушиванием телефона Тамары Кантурия? Какая информация?

— За весь вчерашний день у нее был только один разговор. С Ниной Свимонишвили.

— Давай запись, — скомандовал Погорелов.

Дима Чиртков поднялся, подошел к магнитофону, поставил пленку.

«— Как дела, дорогая? — послышался хрипловатый голос Нины Вахтанговны.

— Как? Сижу без дела, ты же знаешь, — отвечала Тамара.

— Вот и посиди пока. Надо переждать.

— Что с курьером?

— Умер сегодня. Не приходя в сознание. Даже без нашей помощи. Так что концы обрублены. Но проводник сказал, что в одном из туалетов что-то нашли. Придется прекратить перевозку на время.

— Но, Нина, у них ведь там очень много наработано. С хранением тоже проблемы. Я думаю, можно перевезти автомобилем. Заказать контейнер для перевозки мебели, например. Я все сдам оптовикам.

— Подумаем, — оборвала ее Нино. — Как Илья?

— Нервничает. Все говорит мне, зачем, мол, Нине это казино. Оно нас всех, мол, компрометирует.

— Да он и мне постоянно ноет. Я уж пообещала, что продам заведение и открою косметический салон, — Нино хрипловато рассмеялась. — Вообще, он мне не нравится. Следовало бы от него на время отделаться. Но нельзя, мы сейчас все на виду.

— Нам самим следовало бы уехать. Но для этого надо реализовать наработанное. Держать большие партии препарата в лаборатории тоже опасно. От него следует избавляться. А после реализации мы можем свернуть работы в лаборатории до лучших времен и уехать.

— Подумаем, — снова ответила Нино. — Ну, спокойной ночи, дорогая. Не проспи на работу.

— Не просплю, — улыбнулась в трубку Тото».

Чиртков выключил магнитофон, занял свое место у стола.

— Может, взять проводника? Он с ними связан, судя по разговору, — предложил Сережа Дубровин, совсем молодой парень, пришедший на работу в МУР месяца два назад.

— Ни в коем случае! Чему вас там в юридическом институте МВД учат? — рассердился Погорелов. — Сейчас главное — полная тишина. Они должны успокоиться. Мы обязаны взять Кантурию только с товаром на руках. Причем когда она повезет его на реализацию. Это другая статья, вы должны знать. Поэтому прослушивание и прослушивание! Терпение и терпение! Пожалуй, и дискотеки пока не трогайте. Наше дело — ждать.


Выпитый коньяк расширил не только сосуды, но и круг вопросов, приемлемых для обсуждения. Так, по крайней мере, решил Турецкий и спросил:

— Наташа, вы замужем?

— Та-ак, — протянула Наташа, — ну вот и начались вопросы о моей личной жизни. А я-то думаю, когда…

— Вы не отвечайте, если не хотите, — испугался Турецкий.

— Ну почему же, вам ведь хочется знать, верно? Нет, я не замужем. Когда-то была, но недолго.

— Просто вы такая интересная женщина, неужели… — начал было Александр.

— А что, интересные женщины всегда и безусловно замужем? — прервала Наташа, насмешливо улыбаясь. — По моим наблюдениям, дело обстоит как раз наоборот: именно яркие, умные, одним словом, интересные женщины, как правило, и не замужем.

— Почему? — тупо спросил Саша.

— Видимо, потому, что мужчины неинтересные. Ну что, съели? — рассмеялась она, глядя на расстроенное Сашино лицо. — Просто меня всегда удивляет это мужское чванство. Почему-то вы все полагаете, что выбираете только вы. А на самом деле выбирают вас. И если выбрать некого, то что? То и ничего!

Ведь обидные слова говорила! Особенно для такого супермена и плейбоя, каким иногда — редко! редко! — но все же считал себя Александр Борисович. Да и какой мужчина хоть раз в жизни не считает себя суперменом и плейбоем! Как говорит сама Наташа — это входит в профессию! Но самое интересное, что эти обидные слова произносились с такой милой улыбкой, с такими ласковыми модуляциями виолончелевого голоса, что обижаться совершенно не хотелось! И Саша рассмеялся.

— А дети у вас есть? — все еще улыбаясь, спросил он и осекся, увидев ее изменившееся лицо.

— Детей нет. Была дочь. Умерла, — быстро ответила Наташа и отвернулась к окну.

Саша растерянно замолчал, не зная, как продолжить разговор. Он представил на минуту, что они с Ирой потеряли свою Нинку, свой звонкий колокольчик, и даже головой замотал — не дай бог!

Наташа снова заговорила, продолжая смотреть в окно:

— После смерти дочери мы с мужем развелись. Бывает, горе сближает, бывает — наоборот. У нас был второй вариант. А потом со мной случился несчастный случай… продолжительностью в десять лет. «Иронию судьбы» помните, конечно? Барбара Брыльска про свой роман с женатым мужчиной рассказывает. Это мой случай. Десять лет без права переписки. Он, кстати, тоже москвич. — Наташа помолчала. — Но все, как известно, проходит. Прошло, в конце концов, и это. Только больше я не влюбляюсь ни в женатых, ни в холостых. Знаете, я бы сейчас с удовольствием сигаретку выкурила. А в тамбур идти не хочется.

Женщина взглянула наконец на Турецкого, и ему показалось, что глаза ее подозрительно блестят.

— Это мы сейчас организуем! — засуетился Саша, возясь с оконной рамой. — Ну вот, вполне достаточное пространство для удаления дыма и предотвращения задымления помещения… — нес он какую-то чушь, боясь, что влага из ее глаз прольется.

Наташа взяла из протянутой пачки сигарету, чуть потянулась к огню зажигалки. В свете маленького желтого пламени Саша рассмотрел печально опущенные уголки губ, наметившиеся носогубные складки, тени под глазами. И ему стало так нестерпимо жаль ее, захотелось немедленно прижать к себе, гладить коротко стриженные каштановые волосы. И пусть бы она плакала в его плечо и выплакала бы свое горе. А он бы ее утешал.

Но Наташа не заплакала, а, напротив, улыбнулась.

— Посмотрите, уже светает, — сказала она, опять глянув в окно. — Сейчас докурим и поспим чуть-чуть, хорошо?

— Хорошо, — огорчился Турецкий. И стал судорожно соображать, что бы у нее еще спросить, этакое нейтральное, чтобы, не дай бог, не расстроить снова, но в то же время такое, что ей небезразлично.

— Наташа! — вспомнил наконец он, — вы говорили, у вас больные — безнадежные. Чем же они болеют, если не секрет?

— Хронические гепатиты. Гепатиты с циррозом печени. Это уже инвалиды глубокие. Сгорают как свечи. Это ведь наркоманы процентов на восемьдесят. Ты их вытаскиваешь, а они опять за свое.

Турецкий аж подпрыгнул! Ну конечно, это наркоманы!

— Наталья Николаевна! — официальным тоном произнес старший следователь Генпрокуратуры. — Я расследую дело, связанное с наркобизнесом. По этому делу и направляюсь в ваш город. Следственным органам может потребоваться ваша помощь. В качестве специалиста или эксперта. Поэтому прошу вас оставить адрес и телефон, по которым мы могли бы вас найти.

— Вы это серьезно? — удивилась Наташа.

— Вполне, — ответил Александр и для убедительности показал свое удостоверение личности.

— Ну что ж, если следственным органам нужно…

Наташа достала из сумочки визитку и протянула Турецкому. Саша посмотрел на карточку.

— И адрес напишите, пожалуйста, домашний.

Наташа, пожав плечами, написала несколько строк.

— Ну вот, — довольный Турецкий положил визитную карточку в бумажник. — Я бы, конечно, и так попросил у вас телефон. Но ведь вы могли и отказать бедному юноше. А теперь я уверен в нашей будущей встрече. И предупреждаю, вы в меня влюбитесь. Хоть немножко.

— Да-а? — удивилась такому нахальству Наташа. — Вы так уверены?

— Да. Я очень постараюсь, — заявил Турецкий.

— Это что, тоже в интересах следствия?

— Просто вы мне очень нравитесь. Это во-первых. А во-вторых, я хочу, чтобы вы снова научились влюбляться. Это чувство очень украшает жизнь.

— Ого! Я-то думала, что еду с застенчивым, интеллигентным человеком, а вы, оказывается, опасный тип! Ну вот что, Казанова транспортный! Хватит морочить голову бедной девушке. Пойду-ка умоюсь.

Наташа поднялась, Турецкий тоже немедленно вскочил и придержал ее за локоть.

— Подождите, — попросил он охрипнувшим голосом.

Женщина замерла. Длинные ресницы были опущены и бросали тени на порозовевшие щеки. Вот сейчас она была, ни дать ни взять, молоденькая перепуганная девчонка. Александр привлек ее к себе и погладил стриженые волосы. Они оказались очень мягкими, и Саша вновь провел рукой по каштановым прядям.

— Мне очень хотелось сделать это, — шепнул он куда-то в ее шею.

И в этот момент тишину купе разорвало мерзкое пиликанье. Наташа резко отстранилась. Турецкий, чертыхаясь, схватил трубку сотового телефона.

— Привет, старик, с добрым утром! — раздался противный голос Грязнова. Вообще-то баритон Вячеслава Ивановича противным не был, но в данную минуту…

— Привет, — кисло отозвался Александр, глядя вслед выпорхнувшей из купе Наташе. Она еще и язык ему в дверях показала!

— Ты что такой кислый? — удивился товарищ.

— А чего ты звонишь не вовремя? — не удержался от упрека Саша.

— Не понял, — ошалел Грязнов.

— Случилось что-нибудь? — спохватился Александр.

— Да ничего не случилось. Проверка связи. Разбудить тебя решил. Уже почти семь утра. Думал, ты обрадуешься.

— Извини, старик. Да я и не спал. Просто ты это…

— Не вовремя, что ли? — вконец обалдел Грязнов. — Ты чем там занимаешься, ловелас старый? Прямо в поезде?

— Да нет, Слава, ну что ты, ей-богу! У меня попутчик — очень ценный консультант по нашему делу. Может оказаться нам весьма полезен.

— Понятно. Хорошенькая? — ехидно спросила трубка.

— Перестань, — улыбнулся Александр.

— Ладно, позвонишь сам. Ну ты даешь… — напоследок хохотнул Грязнов и дал отбой.

Турецкий выскочил в коридор. Пассажиры еще спали. Проход был абсолютно пуст, Наташи не было видно. Быстро прикинув, где расположен вагон-ресторан, Саша помчался в нужном направлении. Высовывались из служебных купе и испуганно таращились ему вслед сонные проводники. В ресторане он увидел то, что было нужно. На пустых столиках стояли вазочки с разноцветными игольчатыми астрами. У одного из столиков сидел толстый буфетчик кавказской наружности и мрачно пил коньяк в полном одиночестве. Саша подлетел к нему.

— Слушай, командир, продай мне цветы!

Турецкий протянул пятидесятитысячную купюру. Буфетчик равнодушно взглянул на Сашу, на купюру, не прерывая своего занятия и никак не реагируя на просьбу.

— Продай, прошу! Вы ведь все равно на перерыв уйдете. Дня на два. Цветы завянут. А мне они очень нужны!

— Зачэм? — меланхолично спросил горец.

— Я хочу подарить их. Женщине. Ну а где я сейчас в поезде найду цветы? Продай, очень прошу!

Толстяк уставился в окно, обдумывая услышанное. Турецкому хотелось треснуть по круглой кудрявой башке, но он сдерживался.

— Маладэц! — наконец вынес он свой вердикт. — Обычно напоят женщину, переспят — и гуд-бай! А ты цвэты хочешь падарит… Маладэц! Джигит! Забирай все!

Ловким движением пальцев грузин выхватил голубоватую купюру, освободив тем самым руки Турецкого для более нужного занятия. Саша быстро обошел столики, собрал цветы. Букетик получился очень даже симпатичным.

— Падажды, — остановил его горец. — Слушай, куда цветы поставишь, нэ падумал, да?

С этими словами толстяк оторвал свое могучее туловище от стула и протянул Саше вазочку.

— Тепер иды! — разрешил он.

Саша тихонько открыл дверь купе. Наташа лежала на спине, закинув руку за голову. Ноги были согнуты в коленях и прикрыты покрывалом. Женщина спала. Александр тихонько поставил в ее изголовье вазочку с цветами, полюбовался ее спокойным во сне лицом, сел напротив.

Он просидел не шелохнувшись до тех пор, пока вагон не ожил. Потом принес две чашки с дымящимся кофе. Поставил одну около Наташи. Она потянулась, выгнулась, как большая, красивая кошка, возбуждая в Александре бог весть какие желания, и распахнула серые глазищи. Посмотрела на цветы, вдохнула кофейный аромат, потом перевела взгляд на Александра.

— Как в кино, — промолвила женщина.


…Грязнов вернулся в Москву уже через два дня. Вечерним поездом. Добравшись домой, первым делом позвонил Ирине.

— Ириша, здравствуй, привет тебе от тетушки.

— Слава? Уже вернулся? Ну здравствуй. Как съездил?

— Удачно, Ириша, удачно. Тетушка у тебя — класс! Я уж думаю, не взять ли мне ее внештатным сотрудником. Я тебе посылочку от нее привез. На днях заброшу. Как Ниночка?

— Спасибо, уже поправляется.

— Добро. А что благоверный твой, звонит?

— Да. Каждый день. У него там работы много.

— Сейчас я ему сам звякну, узнаю, как он там работает. Ну до свидания, Ириша. Если что нужно будет, звони. И спасибо тебе за аптеку. С меня причитается.

— Ладно тебе, — рассмеялась Ирина. — Ну счастливо, Слава. Ниночке пора ингаляцию делать.

Потом Слава позвонил Погорелову, узнал последние новости. Выслушав Валентина, прогудел в трубку:

— Хорошо. Будем ждать событий. Я о своих успехах завтра расскажу. Пока.

Третий звонок был уже Александру. Грязнов набрал номер его «дельты» и тут же услышал голос друга.

— Привет командировочным!

— Славка? Ты откуда?

— Я уже из дома. А вы где находитесь, товарищ старший по группе?

— В гостинице, только приехал. Гоголев меня привез. Мы план намечали. Дальнейших действий.

— Ага, чувствую. По пол-литра на грудь приняли?

— Нет, меньше. Ну давай рассказывай, с чем вернулся?

— Ну что, результаты есть. Тетка у Ирки твоей замечательная старушенция. Она там в обществе защиты прав человека. Входят в это общество, как ты понимаешь, в основном русские. К тому же отставники, бывшие военные. Как наиболее притесняемый контингент. Так через это свое общество она мне в первый же день нашла тренера нашего фигуранта. Он отставник, подполковник. Тренировал команду рижского СКА, еще, понятно, в советское время. Парня помнит прекрасно. Сам его и тренировал. Говорит, что он действительно был высококлассный стрелок. С малолетства с отцом на охоту ходил. Сначала он биатлоном занимался, но там соперников было многовато, и тренер — Павел Аверьянович его зовут — предложил парню заняться стендовой стрельбой из пистолета. Использовали они пистолеты Марголина. Альгерис больших успехов достиг, на мастера спорта вышел. Но тут с ним приключилась эта история с изнасилованием. Тренер говорит, что изнасилования и не было. Фигурант наш с девчонкой встречался пару месяцев. Потом на другую барышню переключился. Вот эта покинутая девушка устроила ему прощальный ужин при свечах, а утром в милицию побежала. Сам Павел Аверьянович был на сборах с биатлонистами, когда все приключилось. Вернулся, ему ребята из команды всю эту историю и доложили. Главное, девчонка потом просила заявление свое назад, но машина завертелась. Раскрытое преступление — кто ж от такого подарка откажется. Но главное вот что: пистолеты выдавались спортсменам на личное хранение под расписку. Когда тренер вернулся, Смакаускас уже сидел в СИЗО. Ну, Павел Аверьянович решил ситуацию не отягощать и о пистолете ничего не сказал. То есть он у парня остался. Потом его списали как-то. Пистолет, а не парня. Но! Как человек военный, Павел Аверьянович очень аккуратен в бумагах. И представляешь, все журналы по выдаче оружия у него сохранились. Кому выдано, когда, какой заводской номер. Все сохранилось! И расписка Альгериса о получении оружия. Я со всего этого добра ксерокопии сделал. И помимо протокола магнитофонную запись допроса привез. И все за два дня! Вот как надо работать, господин «важняк»!

— А еще ехать не хотел! — рассмеялся Турецкий.

— Эх, данных-то много, да пистолета нет. Надо будет еще раз прочесать все окрестности у дома Фрязина. Это ведь последнее убийство было, может, он все-таки там его бросил. Хотя мы уже прочесывали. Но не грех повторить. Как твои-то дела?

— Да пока никак. Прощупываем НИИ, допрашивали женщину — почтового работника, что посылку отправляла. Сделали фотороботы. Пока больше ничего.

— А как научный консультант поживает?

— Да я ее больше и не видел после поезда.

— Ага, значит, это все-таки была женщина!

— Иди ты, Славка, — рассмеялся Турецкий. — Ну у вас там дела потихоньку движутся? Я с Погореловым сегодня связывался. Кстати, это правда, что наша актриса работает в одном известном ведомстве?

— Правда.

— Ты бы видел ее там, Слава. Не женщина, а инвалид детства.

— Про что и речь. Вся эта семейка одним миром мазана. А ты еще и защищал кое-кого.

— Да уж. Просто не верится. Мне Погорелов про аптеку рассказал. Значит, подпись Ильи Николаевича есть под разрешением на реализацию?

— Есть, Саша, есть.

— Грустно.

— Ты лучше за жену свою порадуйся. Это она нас вывела. Молодец Ирина!

— Кто же спорит?

— Что-то не слышу в твоем голосе законной гордости за законную супругу.

— Да горжусь, горжусь. Так что, остается ждать? — перевел разговор Турецкий.

— Ждать и догонять — хуже нет, — вздохнул Грязнов.


Но долго ждать сотрудникам МУРа не пришлось. Видимо, фортуна сжалилась над ними, приняв во внимание многомесячную изнурительную работу людей. Уже на третьи сутки прослушивания с телефона Тамары Кантурия была считана необходимая информация. Сначала Тамаре позвонил Сергей Висницкий и сообщил, что контейнер для отправки мебели в Москву заказан на следующее утро. Предположительное время прибытия в Москву — семнадцать часов.

— Привезут в квартиру на Наметкина. Я ребят пришлю около семнадцати. Они разгрузят. Отпросись у Ильи пораньше. Тебе сегодня еще позвонят. Проверь все свои контакты, чтобы груз ушел от тебя без задержки.

— Хорошо, Серго, — ответила Тамара.

Потом она звонила по нескольким телефонам, договаривалась о передаче «лекарства».

Уже около полуночи Тамаре позвонили из Петербурга, сообщили, что мебель привезут завтра.

На контейнере надпись «Горячев и компания. Перевозка мебели». Номер машины такой-то.

Адрес доставки: улица Наметкина, дом… квартира…

Всю ночь трещали муровские телефоны непрерывными междугородними звонками. Турецкий, сидевший в кабинете Гоголева, переговаривался с Грязновым, не покидавшим Петровки. Были оповещены все посты ГАИ в самом Питере и на трассе Петербург — Москва о предоставлении «зеленого коридора» для контейнера «Горячев и компания», номер машины…

Ранним утром следующего дня к задним воротам одного из учреждений, занимающего обширную территорию почти в центре Питера, подъехала «Газель». Машину уже ждали. Из стоявшего у самой ограды здания вышли несколько молодых мужчин. Они растолкали мирно дремавшего в будке вахтера, тот, позевывая, открыл ворота. «Газель» подъехала к дверям здания. Картонные коробки, заклеенные скотчем с надписями типа: «люстра», «кофейный сервиз», «мелочи из секретера» и тому подобное, быстро перекочевали в машину. Вахтер получил бутылку водки, «Газель» выехала с территории учреждения. Неподалеку, в глухом переулке, ее поджидал трейлер с надписью «Горячев и компания».

— Что это у вас, мужики, не как у людей? Мебель в одном месте, посуда — в другом, — удивился усатый водитель, раскуривая беломорину. В это время из парадного несколько парней выносили части кухонного гарнитура.

— Да переезды все, — объяснил ему сопровождавший «Газель» мужчина в кожаной кепке. — Съезжаемся мы с тещей. В Москву меня перевели. Решили и старуху с собой взять. Что ей тут одной оставаться? — охотно объяснял водителю мужчина в кепке.

— С тещей, значит, жить будешь? Ох, не завидую я тебе, мужик, — хохотнул водитель.

— И не говори, — охотно поддержал разговор обладатель кепки. — Главное, старуха-то с придурью. Но жена заладила…

Тем временем коробки из «Газели» шустро переместились в нутро контейнера, в самую его глубину. Затем внутрь последовала кухонная мебель.

— …Но жена заладила: возьмем да возьмем. Ты сам женатый?

— А куда от них денешься! — хохотнул водитель. — Уже в четвертый раз. Они, бабы, обожают, когда у них штамп в паспорте. Будто им при этом медаль выдают за трудовую доблесть.

Пока шел этот волнующий разговор, водитель «Газели» обошел трейлер и быстро прилепил к днищу машины какую-то небольшую штуковину. Затем он появился уже с другой стороны и подошел к говорящим.

— Слышь, браток, я смотрю, ты «Беломор» куришь, а мой кончился.

— Так возьми сигарету, — предложил свою пачку мужчина в кепке.

— Не, я сигареты не курю. Баловство это.

— Точно, браток, баловство, — поддержал его представитель компании Горячева. — В кабине у меня пачка лежит. Возьми.

— Моя-то баба последняя, я ее еще и с пацанчиком взял, так пока женихались, ласковая была, как кошечка. А только расписались… — продолжил он беседу.

— Загрузили, командир! — крикнул один из парней.

— Ну ладно. Уже семь пропикало. Пора трогаться. Адрес московский мы сверили: улица Наметкина, так?

Водитель трейлера забрался в кабину. Тяжело урча, контейнер двинулся в путь.

— Сделал? — спросил «кепка» водителя «Газели».

— Мина на днище. Жучок в кабине, — отрапортовал тот.

— Хорошо. Все свободны до завтра, — распорядился «кепка».

Молодые люди растаяли в утренней темноте. Переулок был пуст. Только-только начали загораться окна в тесно прижатых друг к другу домах.

За трейлером «Горячев и компания», следующим в Москву, следили более десятка людей. Следили с таким же вниманием, как любители автогонок смотрят ралли «Формула-1». Посты ГАИ передавали друг другу по цепочке информацию о движении машины.

Обладатель кепки, уже висевшей на вешалке, сидел в собственной квартире, поглаживая обширную лысину и слушая голос водителя трейлера. Тот всю дорогу, неимоверно фальшивя, горланил гнусным голосом русские народные песни. Лысый морщился как от зубной боли, но мужественно слушал. Время от времени он связывался по радиотелефону с водителем другой машины, неказистого «Москвича», пристроившегося к трейлеру через пару перекрестков от места загрузки.

— Как там обстановка? — спрашивал лысый.

— Пока все спокойно, — отвечали из «Москвича».

В семнадцать тридцать к высокому, только что отстроенному и еще на половину не заселенному дому подъехал трейлер. «Москвич» отстал от контейнера около метро «Новые Черемушки». Там он затихарился в одном из переулков, о чем сообщил по «трубке» лысому питерскому «диспетчеру».

Трейлер остановился у одного из подъездов и громко просигналил. Тут же из подъезда высыпало несколько парней, началась разгрузка. Поскольку в этот дом чуть ли не каждый день въезжали жильцы, контейнер не привлек к себе внимания. Не прореагировали на него и двое молодых людей, парень и девушка, сидевшие в обнимку на лавочке в разбитом у дома сквере. Девушка лишь вздрогнула на мощный звуковой сигнал фургона, обернулась на миг к подъезду, но тут же повернулась снова к парню и замерла в продолжительном поцелуе. Страстные объятия не помешали тем не менее передать информацию в МУР:

— Контейнер прибыл, идет разгрузка.

— Хорошо, Юра, продолжайте наблюдение, — послышался голос Погорелова из портативной рации, спрятанной во внутреннем кармане Юриной куртки.

— Нравится мне это задание! — сообщил он своей напарнице, усиливая объятия.

— Ну ты не очень-то увлекайся, — едва успела ответить девушка, как Юра снова приник к ее губам.

Во время разгрузки один из парней, переносивших ящики и мебель, выронил из кармана бумажник, который как бы случайно упал под фургон. Парень, согнувшись, полез его доставать и отлепил от днища машины небольшой предмет.

Сидевшая в сквере парочка обнималась еще полчаса. До тех пор, пока из подъезда не вышла Тамара Кантурия в сопровождении все тех же парней. Компания скрылась за углом дома, о чем немедленно был оповещен Погорелов, а через десять минут покинула сквер и парочка.

Тамрико вернулась в свою квартиру на Профсоюзной, позвонила Нине Вахтанговне.

«— Все в порядке, дорогая, — прошуршала магнитофонная лента голосом Тамрико в небольшой аппаратной на Петровке. Возле магнитофона стояли Погорелов и Грязнов. Вячеслав от нетерпения постукивал ботинком.

— Хорошо, я рада, — отозвалась Нино. — Когда передаешь товар?

— Завтра в шесть утра подъедет Тенгиз, загрузимся, и в шесть тридцать встреча с барыгой.

— Что-то я беспокоюсь, — проговорила Нино.

— А я — нет, — весело отозвалась девушка. — Пока все идет прекрасно. Ну до завтра, дорогая!»

С пленки пошли короткие гудки.

— Чует опасность, зверюга, — имея в виду Свимонишвили, сказал Грязнов. — Валентин, собирай народ ко мне в кабинет. — Если будет что-нибудь новое, немедленно сообщите, — приказал Вячеслав сидевшей у магнитофона девушке в форме сержанта. Та кивнула.

До позднего вечера обсуждался план захвата Тамары Кантурия. Никто из задействованных в операции людей не ушел в тот вечер домой: слишком велико было напряжение. Да и ситуация могла измениться в любую минуту. Галочка непрерывно носила в кабинет начальника тарелки с бутербродами и кофейники. Около одиннадцати вечера Грязнов силой отправил свою помощницу домой. Кабинет его к этому времени был плотно завешен табачным дымом. На столе стояли груды грязных чашек.

— Вы хоть окно откройте, а то до утра не доживете! — потребовала уходя Галочка.

В шесть утра у дома на Профсоюзной остановился микроавтобус. Через пару минут в него впорхнула вышедшая из подъезда Тамара. Микроавтобус повернул на улицу Наметкина, остановился около известного уже подъезда. Тамара вышла в сопровождении двух мужчин, один из которых вел машину. Еще через двадцать минут уже загруженный микроавтобус заурчал, тронулся с места, завернул за угол. Он проехал метров триста и был взят в коробочку муровскими машинами. Из машин стремительно выскочили спецназовцы, окружили автобус. Резким ударом пистолета-пулемета было выбито окно, осколки стекол посыпались на водителя. Тут же была открыта дверь.

— Что происходит? — завопил с грузинским акцентом водитель, когда его выволакивали из машины.

Дюжий спецназовец молча приложил грузина к капоту машины, другой уже защелкнул на его запястьях наручники. В салоне микроавтобуса метался второй мужчина, лихорадочно вытаскивая из кармана ТТ. Но выстрелить он не успел, сбитый с ног мощным ударом в грудь. Через секунду верхом на бившемся на полу теле восседал громила-спецназовец, заламывая поверженному руки. Затем его, уже скованного, выволокли из салона. Тамара, сидевшая в кабине рядом с водителем, словно окаменела.

— Откройте дверь, — приказал возникший перед ней Грязнов.

Девушка подчинилась. Грязнов секунду рассматривал ее. Светло-серый плащ из мягчайшей лайки. Короткие черные волосы одной длины едва прикрывали уши, распадаясь на косой пробор и обрамляя волнистыми прядями ее лицо. Чуть крупноватый нос, красиво очерченные губы и небольшие, но выразительные темные глаза в длинных черных ресницах. Очень привлекательная женщина.

— Тамара Кантурия? — спросил ее Грязнов.

— Нет, — помедлив, ответила девушка. — Елена Субботина. А что происходит? У нас переезд, мы перевозим вещи.

— Понятно, — ответил он. — Ваши документы попрошу.

Тамара достала из сумочки паспорт, протянула.

— В чем все-таки дело? Что вы вытворяете? Я буду жаловаться!

— Это конечно, это сколько угодно, — согласился Грязнов. — Мы должны осмотреть ваш груз. Тут рядом только что убийство произошло. Так, может, вы труп расчлененный везете, гражданка Субботина, — весело проговорил он, сверившись с паспортом. — Ребята, давайте, — махнул Вячеслав Иванович оперативникам. — Олег, подходи, — подозвал он Олега Лойко. — Емельянов, давай понятых.

Оперативники уже вспарывали ящики, вытряхивая лежавшее сверху тряпье. Проложенные мягкой серой бумагой, в ящиках покоились коробочки с ампулами.

— Лойко, немедленно вези на исследование, — протянул Грязнов одну коробку Олегу. — Граждане понятые, одна упаковка вещества отправляется на анализ, что будет внесено в протокол.

Понятые, две пожилые дворничихи, единственные живые души на безлюдной в ранний утренний час улице, ошалело кивнули.

— Вячеслав Иванович, да тут этого добра считать — не пересчитать! — ахнул Юра Виноградов.

— Считайте, ребята… Пилите, Шура, пилите… Они золотые. А то гражданка Субботина скажет, что ей в МУРе коробочки подсунули.

— А-а-а, — вдруг во все горло завопил один из задержанных, тот, что размахивал пистолетом.

— Молчи, сука, пристрелю как шавку, — ласково шепнул ему на ухо спецназовец, крепко державший мужчину.

— Вещички, значит, перевозите? — усмехнулся Грязнов, глядя на Тамару. Та молча отвернулась.

Наконец был оформлен протокол места происшествия, из которого следовало, что в задержанном микроавтобусе обнаружено сто тысяч упаковок неизвестного вещества. По десять ампул в каждой упаковке. Когда понятые расписались, Грязнов все так же весело сказал девушке:

— Ну что ж, очаровательная гражданка Субботина, проедемте на Петровку! Ваши рыцари, безусловно, проследуют с нами.


…Илья Николаевич Висницкий недовольно поглядывал на часы. Уже десять, а Тамары на месте нет!

Ну сколько можно! И так без конца отпрашивается. Да вот только вчера снова отправилась к своему доктору, на два часа раньше ушла. Сегодня опять нет. Все знают, что она ему почти родственница, молчат. Но за спиной-то судачат наверняка! Дескать, к кому Илья Николаевич строг, а кому — так все позволено. И снова нужно обращаться к секретарше своего зама, первой сплетнице учреждения. Ну как же можно так его, Илью, подставлять! Он, конечно, понимает, что у нее проблемы со здоровьем, что-то там женское. Тамара в слезах призналась ему года два назад, что лечится от бесплодия. («Господи, да есть ли на свете нормальные, здоровые женщины?» — попутно подумал он, вспомнив свою погибшую жену.). И очень ей сочувствует. Поэтому девочка и замуж не выходит, считает себя не вправе создавать семью, где не будет детей. Это, конечно, очень благородно, да и вообще Тамара очень славная девушка, и он ее нежно любит. Но работа есть работа, все имеет свои пределы! В конце концов, здесь не собес, а главк Минздрава.

Так думал Илья Николаевич, раздраженно просматривая принесенные на подпись документы.

Но он прекрасно знал, что, как только откроется дверь и заглянет Тамара в своих дурацких очках, которые она носила только на работе, все его раздражение растает. Он действительно очень привязался к этой девушке, умевшей без слов чувствовать его настроение и сказать всего два-три слова, но именно таких, какие бы ему хотелось в данную минуту услышать.

И конечно, он сочувствовал ее женскому несчастью. Женщина, у которой нет детей, это артефакт. Это ошибка природы. Но к сожалению, сегодня таких женщин все больше и больше. Основная часть из них просто не хочет обременять себя. Не желает отягощать и без того сложную жизнь. Но природа не прощает поругания своих законов. Сколько он видит этаких свободных от забот дамочек даже в собственном учреждении. И что? Часть из них просто пускается во все тяжкие, словно торопится спустить свою женскую сущность с молотка. Часть превращается в злобных психопаток. Другое дело, когда женщину постигает такая беда, как бесплодие. Илья Николаевич опять вспомнил жену.

Как ни странно, он быстро привык к своему вдовству. Как справедливо заметила однажды Нино (о чем Илья Николаевич, естественно, не знал), его темперамент не требовал постоянной физической близости. Он был, что называется, не по этой части. В то же время оказалось, что он бесконечно устал от постоянных Надиных истерик, резких перемен настроения, что одиночество не тяготило его. Напротив, он радовался, приходя домой в чисто убранную опрятной домработницей тетей Глашей квартиру, где его ждал вкусный обед. Накормив его, тетя Глаша уходила, и весь вечер можно было просто отдыхать от напряжения рабочего дня. Каждый раз, ощущая, как ему хорошо одному, Илья мысленно просил у Нади прощения.

Да не совсем один он и был. Семья брата неустанно тормошила его. Илья Николаевич свято соблюдал церемониал, всякие там семейные праздники. Но тяготился их обществом. Какой-то нагловатый, но трусоватый Сергей, циничный Иван, жесткая Нино. Господи, а ведь когда-то, совсем еще мальчиком, он был влюблен в нее. Пожалуй, из всех них Илья радовался только Тамаре.

Да где же она, в самом деле?

Раздался телефонный звонок. Висницкий поднял трубку.

— Илья? — послышался хрипловатый обеспокоенный голос Нины. — Тамрико на работе?

— Нет, я сам ее жду. Не звонила, не предупреждала. Может, она у доктора опять?

— У какого доктора?! — еще более нервно воскликнула Нина. — Ладно, я еще позвоню. — Она швырнула трубку.

Илья занервничал. Может, с Тамарой что-нибудь случилось? Не дай бог, под машину попала. Движение-то сумасшедшее.

Опять зазвонил телефон. Илья схватил трубку.

— Але! — слишком громко воскликнул он.

— Илья Николаевич Висницкий? — спросил его незнакомый мужской голос.

— Да, — тревожно отозвался Илья.

— Вам следует срочно прибыть в московский угрозыск. На Петровку, тридцать восемь.

— Что-нибудь случилось? С Тамарой? — почему-то воскликнул он.

— За вами заедут. Через десять минут спуститесь к подъезду.

В трубке послышались короткие гудки. Илья сжал руками виски. Что-то случилось с Тамарой, почему-то он был в этом уверен. Надо позвонить Нине. Илья взял трубку. В эту минуту в кабинет вошел его первый заместитель.

— Илья Николаевич, вы слышали? — с ходу начал он. — Сегодня в Думе при обсуждении нашей программы…

Заместитель проговорил десять минут. Илья не понял ни слова из сказанного. Он тупо смотрел то на зама, то на часы.

— Мне нужно уехать, — прервал он словесный поток, вскакивая из-за стола.

— Вы в Думу? — крикнул вслед заместитель. — Это правильно! Надо по горячим следам!


— А вот и Илья Николаевич! — поднялся Грязнов навстречу Висницкому. — Проходите, присаживайтесь. Чаю? Кофе?

— Нет, спасибо, — отказался Висницкий, осматривая кабинет.

— Да вы садитесь, садитесь, разговор у нас долгий будет.

— О чем? — напряженно спросил Висницкий, опускаясь на стул. — Простите, с кем имею честь?

— Позвольте представиться: Грязнов Вячеслав Иванович, начальник данного учреждения. Конечно, не след начальнику подозреваемых допрашивать, не царское это дело, как говорит один мой знакомый. Да и ваш, кстати. Турецкий его фамилия. Но очень уж вы мне любопытны, Илья Николаевич.

Лицо Висницкого окаменело.

— Что происходит? Какой допрос? Кто подозреваемый? Вы о чем это? Это что, провокация? Что вы сделали с Тамарой?

— С какой Тамарой? — удивился Грязнов.

Висницкий помолчал, затем поднял глаза на Грязнова:

— Сегодня не вышла на работу моя секретарша, Тамара Кантурия. Я очень обеспокоен. И тут мне звонят и, ничего не объясняя, требуют явиться сюда. Я, естественно, еду, потому что волнуюсь за девушку.

— Она ведь еще и ваша родственница… — как бы между прочим вставил Грязнов.

— Да! — гордо вскинул подбородок Висницкий. — А что? Каким-нибудь указом Президента это запрещено?

— Да бог с вами, — замахал руками Вячеслав. — У Президента тоже в аппарате родственники имеются. Ну да оставим Президента в покое. Вернемся к вашей родственнице. У нее ведь, кажется, и здоровье неважное? Часто отпрашивается с работы. Вот вчера, например…

— Что вы сделали с Тамарой? — звонким голосом спросил Илья.

— Ну вот только этого не надо! Вы ведь не в гестапо, Илья Николаевич! Галочка, — Грязнов наклонился к селектору, — пригласи сюда Погорелова с дамой.

Илья молча смотрел в окно.

— Вы курите? — спросил его Вячеслав.

— Нет, — надменно ответил Илья. — Я вас хочу предупредить, что я — ответственное лицо. Я вам не старичок какой-нибудь безответный. Я подниму прессу. Это разгул беззакония и безнаказанности…

— Я, с вашего позволения, закурю, — перебил его Вячеслав.

Дверь кабинета отворилась. Погорелов пропустил вперед женщину, зашел следом.

— Тамарочка! — вскричал Висницкий, поднимаясь.

Тамара не смотрела на родственника. Грязнов снова внимательно рассматривал ее. Невысокая, пожалуй, чуть коренастая. Если зачесать назад волосы, закрепить нелепым гребешком, нацепить на нос круглые очки с толстыми линзами — так описывал ее Турецкий, — вместо безупречного костюма, наверняка от кутюрье, нацепить нелепую кофту, длинную юбку, что ж, действительно будет совершенно другой образ. Но все же как спрятать эти глаза — не представляю, думал он. Актриса!

— Ну что, гражданка Субботина, она же Кантурия, будем дальше комедию ломать, актриса вы наша всенародная? — обратился он к даме.

Тамара смерила недобрым взглядом хозяина кабинета.

— Вызывать пожилого человека, волновать его… — процедила она. — Прости, дядя Илико, что не позвонила тебе, — мягко сказала она Висницкому.

— Какая трогательная сцена! — усмехнулся Грязнов. — Просто плакать хочется. Но вы, Тамара Багратионовна, правы. Чтобы опознать вашу обворожительную личность, господин Висницкий не нужен. Там, в соседних кабинетах, — Грязнов ткнул пальцем в стену, — ваши подельники уже сдают вас оптом и в розницу.

Тамара лишь презрительно улыбнулась.

— Ну да, они мало что знают, — ответил за нее Грязнов. — А потому присаживайтесь, Тамара Багратионовна, к нашему столу. Поговорим.

— О чем? — резко спросил Висницкий. — Я еще раз предупреждаю, вы ответите…

— О лаборатории, — как бы не слыша угроз, проронил Грязнов.

— Какой лаборатории? — гневно воскликнул Илья Николаевич. — Да что, в конце концов…

— О подпольной лаборатории по производству триметилфентонила, или «китайского белка», или «полипептида Хуанхэ», как вам больше нравится. Где находится эта лаборатория? — резко спросил Грязнов, глядя на Висницкого.

Висницкий тряхнул головой, пытаясь понять услышанное. Но он ничего не понимал. Тамара отводила глаза.

— Я ничего не понимаю, — так и признался Илья.

— Ну, чтобы не затягивать нашу беседу, ознакомьтесь вот с этим.

Грязнов протянул Висницкому лист бумаги. Пока Илья Николаевич доставал из кармана очки, Тамара устремила взгляд на листок. Лицо ее начало розоветь. Она опустила глаза.

— Полипептид Хуанхэ… — начал вслух читать Висницкий, — представляет собой… — далее он только шевелил губами. — Здесь моя подпись? — недоуменно спросил он Грязнова.

— Это вы меня спрашиваете? — в ответ поинтересовался тот. — Насколько я понимаю, подпись именно ваша. Мы сравнивали. Правда, в виде ксерокопии. Факсимиле, так сказать.

— Но я этой бумаги не подписывал… Я вообще о таком веществе впервые слышу…

— Ну да. Не слышал, не видел. Господин Висницкий, а ведь нам придется вас задержать. И поместить в СИЗО. Поскольку под видом этого самого «полипептида» продавался страшной силы наркотик. Прямо в аптеке. И как вы будете сидеть с уголовниками, не представляю…

— Оставьте его в покое, — вдруг сказала Тамара. — Дядя здесь ни при чем.

— Ну да, мой дядя самых честных правил… — съехидничал Грязнов.

Тамрико подняла на него черные глаза, сверкнувшие гневом.

— Я заявляю, заявляю официально и требую, чтобы мое заявление было внесено в протокол. Илья Николаевич ничего не знал об этом документе. Я его сделала сама. На ксероксе. Взяла одно распоряжение с его подписью, наложила сверху нужный мне текст и пропустила через ксерокс. Все. Это элементарно.

— Зачем, Тамара? — изумленно спросил Висницкий.

Тамара не смотрела на него.

— Ну вот у нас и первое признание, — обескураженно прокомментировал Грязнов.

— И последнее, — сверкнув очами, проронила Тамара.

— Девочка моя, а ведь вам светит три года за хранение дури и десять лет за провоз. Не говоря уж о таких мелочах, как фальшивый паспорт.

— Поищите девочек в своей приемной, — прошипела Тамрико, с ненавистью глядя прямо в глаза Грязнова. От этого звериного взгляда у Славы даже пробежали мурашки.

— Я так понял, что вы больше говорить не намерены? По крайней мере, сегодня? — стараясь сохранять спокойствие, спросил он Тамару.

— Попрошу показать мне протокол допроса, — ледяным тоном потребовала она.

— Ну уж вы, пожалуйста, приказов не раздавайте. Здесь я хозяин, — начал заводиться Грязнов.

Предупреждающе кашлянул Погорелов.

— Вячеслав Иванович, вот протокол, — протянул он Грязнову несколько листков.

Пробежав глазами текст, Грязнов передал листки Тамаре. Та очень внимательно их изучила.

— Кто ведет мое дело? — осведомилась она.

— Ваше дело по обнаружению подпольной лаборатории, производящей триметилфентонил, ведет руководитель следственно-оперативной группы старший следователь по особо важным делам при Генпрокуроре России, старший советник юстиции Турецкий Александр Борисович. Устраивает?

— Это вам мой адвокат сообщит. И больше в отсутствии адвоката я ни слова не скажу.

— А в присутствии? — почему-то не удержался Грязнов.

— И в присутствии — тоже.


«Все смешалось в доме Облонских» — этой тоже давно расхожей фразой классика можно обозначить ситуацию в доме Нино Свимонишвили. Известие о задержании Тамрико с товаром было получено. Нино, Сергей и Альгерис находились на кухне. Альгерис молча сидел у стола.

Сама Нино стояла у окна, выкуривая одну сигарету за другой и нервно сжимая пальцы. Ее муж метался по кухне, хватаясь то за бокал с коньяком, то за таблетки.

— Она нас сдаст, она нас сдаст… — без конца бормотал он, заламывая руки, как примадонна немого кино.

— Заткнись, — процедила Нино, с ненавистью глянув на мужа. — Мою девочку, — голос ее начал подниматься, — мою девочку взяли, а ты трясешься только над своей трусливой шкурой!

— Нет, это ты заткнись! — завизжал Висницкий. — Это ты втравила меня во все это! Я с самого… — он захлебывался словами, — я с самого начала был против этого дела, я говорил, что это опасно… Теперь она нас всех сдаст, и тебя тоже. Твоя девочка… — вдруг закривлялся он.

Нино подлетела к мужу, влепила ему пощечину. Тот схватил ее за руку, замахнулся. Но рука его тут же была перехвачена железными пальцами Альгериса. Вывернув руку, он отшвырнул Сергея в угол. Тот рухнул на пол и зарыдал. Все происходящее было хорошо слышно в гостиной, где у телевизора сидел Вано. Казалось, он вообще не реагирует на ситуацию. Но это было не так. Молодой человек очень внимательно прислушивался к разразившемуся скандалу.

— Заткнись еще раз, гамахлебуло, — презрительно глянула на него Нино. — Тамрико никого не сдаст. Она будет молчать. Я знаю свою девочку.

— Как же, — плакал на полу Сергей, — жди больше… Надо немедленно скрываться. Если тебе наплевать на меня, на сына, на нас всех, то мне — нет! — впал он в уже полную истерику. — Я немедленно уеду. И Ваня со мной… — Тут на Сергея Николаевича напала нервная икота. Он сидел на полу и икал. Нино с отвращением смотрела на него.

— Ты, трусливый шакал, ты не имеешь понятия о чести. Горцы воспитаны иначе. Она никого не сдаст. Прекрати трястись, того и гляди обделаешься… Лабораторию не найдут. У них нет никаких нитей. А Тамрико сидит в СИЗО, со всякими мерзкими бабами. — Голос ее опять начал подниматься. — Мы должны вытащить ее оттуда! Вот о чем надо думать! Да где же этот чертов адвокат? — вскричала она.

В дверь деликатно позвонили.

— Ну вот, это он, — глаза Нино лихорадочно заблестели. — Встань и приведи себя в порядок, — приказала она мужу. — Альгерис, иди открой.

Нино сцепила пальцы, потом залпом выпила коньяк.

В коридоре послышался бархатный голос адвоката, Самсонова Григория Борисовича.

Нино вышла ему навстречу.

— Что? — прямо в прихожей спросила она, глядя на Самсонова.

Григорий Борисович, видный привлекательный мужчина лет пятидесяти, снимал плащ.

— Добрый вечер, Нина Вахтанговна, — вместо ответа поздоровался он. У Нины сразу упало сердце.

— Куда позволите пройти? — поправляя очки в дорогой оправе, осведомился Самсонов.

Нино жестом указала на гостиную, прошла вперед. За ней устремились остальные. Когда все расселись, адвокат без предисловий начал:

— Положение очень серьезное, господа. Ее взяли с машиной, набитой товаром.

Нино нетерпеливо подняла бровь.

— Я знаю, что вы уже в курсе. Через два дня будут готовы результаты экспертизы препарата. Тогда будет предъявлено обвинение по статье двести двадцать восьмой части четвертой УК. Это от семи до пятнадцати лет с конфискацией имущества. Плюс фальшивый паспорт. Хорошо, хоть оружия при себе не имела. Самое же главное — ее дело расследуется в общем производстве по делу о подпольном изготовлении наркотиков. Ведется как особо важное следственным управлением Генпрокуратуры. Поэтому изменение меры пресечения, то есть освобождение из СИЗО до суда под подписку о невыезде, исключается.

— Если купить ментов? — хрипло спросила Нина. — Я отдам все, что у нас есть!

— Господь с вами, Нина Вахтанговна, — поморщился адвокат, — вы этого не говорили, а я не слышал. Руководитель группы — Турецкий. Слышали о таком? Да вы же его и видели! Он вас вызывал на допрос по казино. И начальник МУРа Грязнов в этой же группе. Их легче убить, чем купить. Упаси бог, я вам ничего не советовал! — вскинул руки адвокат.

— Где Турецкий? — мрачно спросила Нина.

— Турецкого сейчас в Москве нет. Он в Петербурге. Изменить меру пресечения и освободить из-под ареста может только он, как руководитель группы. Но он этого не сделает. Облегчить ее положение может только чистосердечное признание.

Сергей Николаевич вздрогнул, посмотрел безумным взглядом на Нину. Та не удостоила мужа взглядом, словно его и не было в комнате.

— Они у нее будут выбивать сведения о лаборатории. Да не вздрагивайте, Нина Вахтанговна, никого там не бьют. Напротив, все исключительно вежливы. Если она, что называется, расколется, лично ей могут срок и скостить. Но всем, кто с этой лабораторией связан, я этих людей не знаю и знать пока не хочу, надо переживать неприятности по мере поступления, — сыпал он скороговоркой, — но не завидую им…

Сергей Николаевич шумно задышал. Альгерис молча стиснул под столом его колено. Тот затих. Очень внимательно слушал разговор все так же сидевший у телевизора Ваня Висницкий.

— Но она никого не сдает… — продолжал адвокат.

Нино наконец бросила презрительный взгляд на мужа.

— …И если завтра утром не сдаст, обычно первая ночь — самая тяжелая, — пояснил Самсонов, — то, вероятно, и дальше будет молчать. Да более того, она выгораживает.

— Кого? — изумилась Нино.

— Да родственника вашего. Илью Николаевича.

О старшем Висницком все как-то забыли.

— При чем тут он?

— Ну как при чем? — удивился адвокат. — У них на руках разрешение начальника главка Минздрава на применение «полипептида Хуанхэ». Вы что, не знаете? Сегодня Илья Николаевич был вызван на Петровку.

— Они вышли на аптеку! — завыл было Сергей Николаевич и тут же смолк, уставившись на Альгериса.

— Так вот, Тамара Багратионовна взяла все на себя. Показала, что сама сфабриковала этот документ.

— Вот! — вскричала Нино. — Слышишь, ты, мразь? Я говорила тебе, — сверкнула она очами в сторону мужа.

— Но ее положения это признание, как вы понимаете, не улучшило, — как бы не заметил выкрика Григорий Борисович.

— Мы обязаны ее вытащить! — опять вскричала Нино.

— Можно, конечно, проработать вариант с невменяемостью, — задумчиво пожевал губами адвокат, — но не знаю, не знаю… Экспертиза будет самая тщательная. Комиссионная. Всех не подкупишь.

— А где Илья Николаевич? — вдруг спросил молчавший доселе Вано.

— Он в больнице, — деловито сообщил адвокат. — Сердечный приступ. Не знаю, что у них за разговор был с Грязновым, но из кабинета его прямо в больницу отправили. Не в тюремную, нет, нет. Сначала-то они его тоже задержать хотели, я так думаю. Но после признания Тамары Багратионовны ему, собственно, предъявить нечего. Я думаю, ограничатся подпиской о невыезде. Да куда он сейчас может выехать в предынфарктном состоянии? У меня записано, какая больница, сейчас, минуточку…

Григорий Борисович раскрыл объемистый портфель.

— Где сейчас Тамрико? — останавливая его руку, спросила Нино.

— В «Матросской тишине». По высшему, так сказать, разряду. Я ее не видел. Возможно, я встречусь с ней уже завтра. Вот пока и все, — еще раз задумчиво пожевал он губами. — Да, положение самое серьезное. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, но сами понимаете… Утешить вас особо нечем. Позвольте откланяться. Завтра, после свидания с Тамарой, я свяжусь с вами.

— Интересно все-таки, кто ее сдал? — опять задал вопрос Вано.

— Этого я, к сожалению, не знаю. — Самсонов поднялся.

Нино вышла с ним в прихожую. Натянув плащ, Григорий Борисович раскрыл портфель.

— Вот, Нина Вахтанговна, это вам записка от Тамары. Велено передать лично в руки. Уж как она ко мне попала, не спрашивайте, — прошептал адвокат и скрылся за дверью. — Боже ж мой, чем приходится заниматься! — сказал он себе уже в лифте. — Но Софочке нужно оплачивать дорогое лечение в Германии!

И адвокат переключился мыслями на любимую дочку Софочку.

Нино прошла на кухню, развернула маленький блокнотный листочек.

«Дорогая мама!» — прочитала она и закричала. Когда мужчины влетели в кухню, Нино рыдала, уронив голову на руки. В длинных пальцах была зажата записка.

— Она знала, она знала, моя девочка, — кричала Нино. Слезы лились градом по всегда холодному, надменному лицу, которое в этот момент было искажено гримасой боли.

— Что, Нино? — бросился пред ней на колени Альгерис.

— Она все знала и никогда ни словом… — Нина захлебывалась от рыданий.

Нино, гневно кричащая, Нино молчаливо-грозная — это было страшно, но Нино рыдающая — это было так ужасно, что и муж и сын, стоявшие в дверях кухни, оцепенели.

Она словно и не видела их.

— Альгерис! — Нина вцепилась в плечи все стоявшего перед ней на коленях Смакаускаса. — Альгерис! Мы должны ее вытащить! Только ты мне можешь помочь! Только на тебя я могу рассчитывать! — Из глаз ее все текли слезы.

— Я все сделаю, все, что ты прикажешь, — медленно и твердо ответил Альгерис.

— Ты должен выехать в Питер, найти этого Турецкого и заставить его любыми средствами выпустить ее под залог! Любыми средствами! Под подписку о невыезде! Чтобы ее выпустили. И я увезу ее, чего бы мне это ни стоило! Выезжай сейчас же. Бери любую из наших машин. Утром ты будешь уже там.

Ваня Висницкий медленно повернулся, прошел в гостиную.

«Вот как, нас с отцом будто и нет вовсе! Если бы взяли меня, она бы так не убивалась», — с горечью осознал он. Он закусил губы, сдерживая себя, чтобы влага не пролилась из глаз. Постояв так минуту, Вано ушел в свою комнату. «Что ж, это развязывает мне руки», — подумал он, затворяя за собой дверь.


Илья Николаевич Висницкий действительно находился в отделении интенсивной терапии одной из престижных кардиологических клиник города. Такой приказ, категорический приказ, отдал Константин Дмитриевич Меркулов после того, как Вячеслав сообщил ему по телефону о случившемся. А дело было так.

Когда Тамара Кантурия, все так же гневно сверкая очами, словно она была самой Немезидой, а не торговкой наркотиками, барыгой, убийцей, по сути дела, учитывая, что потребители «китайского белка» сгорают словно свечи, так вот, после того как она покинула кабинет в сопровождении Погорелова, Вячеслав снова закурил, пытаясь успокоиться. Но успокоиться не удавалось. Дьявольская семейка, думал Слава, уставившись на гладкую полированную поверхность собственного стола. Дьявольская семья, снова повторил он про себя, подняв глаза на Илью Николаевича.

Тот молча сидел на стуле, точно так же уставившись на поверхность стола, словно там были некой тайнописью изложены все законы мироздания. Тоже артист! Просто театр какой-то имени Константина Сергеевича и Владимира Ивановича! 8

— Что ж, раз дама нас покинула, предлагаю перейти к мужскому разговору, — жестко сказал Вячеслав.

Илья Николаевич вздрогнул, поднял глаза на Грязнова.

— Вы не ответили на мой вопрос — где находится лаборатория по производству триметилфентонила?

— Я не знаю такой лаборатории, — тихо ответил Висницкий, глядя в глаза Грязнову.

— Вы и о казино своей невестки не знаете?

— О казино знаю. Мне не нравится эта деятельность…

— Это я уже слышал, — прервал его Вячеслав. — В казино найдена крупная партия «китайского белка». Ваша секретарша, она же родственница, подделала, как она утверждает, — не пойму только, зачем ей это надо, — документ, связанный с реализацией того же «китайского белка». Не слишком ли много совпадений на одну семью? И вы продолжаете утверждать, что ничего об этом не знаете?

— Я сказал то, что сказал.

— Вы сказали то, что сказали… — повторил за ним Грязнов. Он резким движением открыл ящик стола, выложил на стол пачку фотографий, пододвинул ее Висницкому.

— Вот, взгляните…

Илья Николаевич снова надел очки, стал рассматривать снимки.

— Я не понимаю… — снова начал он в недоумении.

— Вот ваша Тамара, — Грязнов указал на одну из фотографий, — выходит с Птичьего рынка, где она сбыла с рук партию наркотика. Вот она идет на встречу со своим барыгой. Вы и слова такого, конечно, не знаете? Барыга — это перекупщик. Скажем, краденого. Или наркотиков. Вот она…

Илья Николаевич потерянно рассматривал снимки и с трудом узнавал Тамару то в девочке с косичками, то в пожилой женщине…

— Этого не может быть! — вскричал он. — Если вам известно, что она делала в это время, почему же вы не арестовали ее раньше? Тамара бывшая актриса, она любит всякие розыгрыши, маскарад. А вы этим воспользовались, чтобы устроить эту гнусную провокацию!

— Мы не арестовали ее раньше, — стараясь говорить спокойно, ответил Вячеслав, — потому что раньше не был расшифрован состав этого препарата и ее задержание ничего бы не дало. Ваша Тамара давно известна нам как распространитель этого зелья в Москве. На ней вся московская сеть продажи наркотика. Она занимается этим не менее года, это только по нашим сведениям. Она без конца отпрашивалась с работы, разъезжая в это время по Москве с товаром. За вашей семьей тянется кровавый след. Только за последний месяц — четыре трупа. А вы ничего не знаете?

— Она больна! — невпопад ответил Илья.

Грязнову очень хотелось треснуть по этой шишковатой голове кулаком. Изо всех сил! Он глубоко вздохнул, закурил новую сигарету.

— Какие у вас отношения с братом?

— С моим братом?

— У меня брата нет, — тихо ответил Грязнов.

— Обычные, — пожал плечами Висницкий.

— Чем занимается Сергей Николаевич?

— Сергей Николаевич руководит фармацевтической фирмой, — ответил Висницкий.

— Понятно. А где он взял первоначальный капитал, чтобы организовать фирму? Платить за аренду, выплачивать зарплату сотрудникам. Реклама, рынок сбыта — все это требует средств.

— А откуда берут средства другие предприниматели? Есть более удачливые фармацевты. Господин Брынцалов, например. Почему вы ему эти вопросы не задаете?

Слава задумчиво посмотрел на Висницкого:

— У меня, признаться, зародилось подозрение, что вы просто идиот. Но вы не идиот, вы артист почище вашей Тото.

— Что? — прошептал Висницкий, поднимаясь. — Вы соображаете, что… Я сообщу прессе.

— Оставьте в покое прессу и сядьте! — грозно пророкотал Грязнов. — У нас ведь не допрос, а мужской разговор. И протокола, следовательно, нет. Так вот, слушайте.

Висницкий послушно рухнул на стул. Он чувствовал, что за этим человеком стоит какая-то правда, страшная правда. Но осмыслить, осознать эту правду его мозг категорически отказывался.

— Вот послушайте историю, — продолжал Грязнов. — Примерно два с половиной года тому назад в Центробанке работала молодая женщина. Назовем ее Ларисой. Мужа у нее не было, и завела Лариса любовника, что, в общем, непредосудительно. А через месяц любовник похитил Ларисину дочку. И потребовал от женщины банковские документы. В этих документах были проставлены новые получатели денег. Другие фирмы. Эти документы — авизо и платежки — Лариса внедрила в систему Центробанка. И стали фирмам капать денежки, и немалые. И стали фирмочки их снимать понемножку. То двадцать миллионов снимут. То сорок. Аккуратно, чтобы не заметили. Но заметили. Итог: Лариса отбывает срок, дочка ее год лечилась в нервной клинике. А любовник исчез. До сих пор в розыске. Но не найдут, уж поверьте мне.

Илья Николаевич опять уставился в стол.

— Или вот другая история, — затягиваясь уже, наверное, сто первой сигаретой, продолжил Вячеслав. — Провоз контрабанды в одну из недалеких зарубежных стран. Предметы антиквариата. Груз перевозили по воде, как в боевиках. Перевозчик как в воду канул. Фактически. Утонул. Странно для инспектора рыбнадзора, верно?

— Брат? — одними губами спросил Илья Николаевич. — Почему же… — почти беззвучно продолжал он, — почему же… вы… его не арестовали?

— Потому что он — хлопковая крыса! Знаете такую породу? Должны знать! Он безжалостно обрубает хвосты. На его совести не менее десятка трупов. Оператор обменника из казино — молодая одинокая женщина с трехлетним ребенком. Они не пожалели и ее. Они убили представителя банка, оставив пятилетнего ребенка без отца. Они убили нашего товарища, единственного сына прекрасной женщины, который вообще не успел жениться. А собирался. Заявление уже в загс подал. Посредник, везший в Москву «китайский белок», устроил взрыв в вагоне. Погиб сам и убил двоих человек. Ваш брат страшный человек. Он уже давно связан с наркобизнесом. И его жена тоже. — Грязнов хотел упомянуть Тамару, но каким-то верхним чутьем удержался. — Они — хлопковые крысы. А вот кто вы — глупый кролик или хитрая обезьяна, я так и не могу понять.

Странно, но Илья Николаевич не вскинулся, не вскричал гневных опровержений. Он все ниже и ниже склонялся к столу, словно каждое слово Грязнова гвоздем прибивало его к полированной поверхности.

— Я ничего не знал, — словно себе, а вовсе не Грязнову тихо сказал он.

— Вы ничего не знали… — опять повторил за ним Грязнов, покачивая головой. — Хорошо, может быть, вы знаете этого человека?

Грязнов протянул Висницкому две фотографии. На одной из них высокий светловолосый мужчина усаживал его невестку, Нину Вахтанговну, в автомобиль. На другой он же открывал перед Нино дверь в какое-то заведение, кажется ресторан. Илья Николаевич посмотрел на фотографии и вдруг застыл.

Ему казалось, что он совершенно не помнит мужчину, снятого на ту страшную, ужасную видеопленку вместе с его Надеждой. Были минуты, когда он, одержимый все тем же странным мазохизмом, хотел прокрутить пленку снова и еще раз увидеть и жену, и мужчину. Но пленка была сожжена в дни первого потрясения и отвращения. Илье даже часто снился сон, где прокручивались все эти бесстыдные кадры. Лицо мужчины в этих снах было всегда размыто, неузнаваемо. Но, увидев фотографии, Илья Николаевич мгновенно узнал его, словно никогда и не забывал. Узнал! Был уверен! Это он.

— Кто это? — спросил Висницкий.

— Этот человек подозревается в убийстве нашего сотрудника и представителя банка. Это личный телохранитель вашей невестки, Нины Вахтанговны. Он неразлучен с ней уже три года. А вы его, оказывается, тоже не знаете…

Илья Николаевич начал молча сползать под стол.

— Но-но, без спектаклей, пожалуйста, — прикрикнул Грязнов.

Но Висницкий, улыбаясь ему невидящим лицом, соскользнул на пол.


Грязнов вернулся домой в отвратительном настроении. Хуже некуда, не бывает. Он сразу же налил себе полный стакан водки и опорожнил залпом как воду. И ничего не почувствовал, словно это и вправду была вода. Даже понюхал бутылку. Пахло водкой. Схватился было за сигарету, но тут же бросил. От запаха табака уже тошнило. Сколько он выкурил за эти сутки, что не был дома? Две, три пачки? Он не считал. Но от никотина ломило грудь, гулко бухало сердце. Надо было бы поесть. Разогреть борщ, порубать картошки. Но при мысли о еде его снова замутило.

Требовательно зазвенел междугородний звонок. Это, конечно, Александр. Говорить не хотелось. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать. «Эх, не будь я начальник МУРа, пошел бы сейчас в бордель!» — подумал Слава, все слушая перезвон. Наконец он снял трубку.

— Славка, ну где ты пропадаешь? — раздался оживленный голос Турецкого. — Я слышал, поздравить вас можно! Поздравляю! Молодцы! Я только что в контору звонил, думал, ты еще там. Погорелов доложил о захвате.

— Что еще доложил? — спросил Слава.

— А что еще? Еще какие-нибудь успехи есть?

— Деликатный, значит, — похвалил Погорелова Вячеслав.

— Да что случилось-то, Слава? — забеспокоился Турецкий. — Только не пугай меня, что Тото отбили вооруженные до зубов абреки.

— Никто ее не отбил. Сидит в СИЗО.

— Ты что, переутомился? Так выпей.

— Выпил уже. Саша, ничего у нас с ними не выйдет.

— То есть?

— Она молчит. И будет молчать. Уж поверь мне. Мы с тобой всяких разных повидали. Эта грузинская княжна не проронит ни слова.

Саша замолчал. И даже через семьсот километров, разделявших их, Грязнов увидел растерянную физиономию друга, вспоминавшего нелепую очкастую Тамару.

— Ты же видел ее мать.

— Кого?

— Нино Свимонишвили ее мать. Тамара передала ей записку сегодня. Там так и написано — дорогая мама. Да и показания есть. Земляков, так сказать.

Александр все молчал, и Славу вдруг понесло.

— Мы так ждали этого захвата, так готовились. После стольких месяцев неудач! Все прошло без сучка без задоринки. Я так радовался, когда мы везли ее в МУР…

Вячеслав все-таки закурил сигарету.

— И что? Она не дает показаний?

— Она дала показания. Против себя.

В трубке буквально нарисовался вопросительный знак.

— Она показала, что подпись Ильи Висницкого под разрешением к применению препарата — дело ее рук. И замолчала. И поверь мне, будет молчать, как Зоя Космодемьянская.

— Ну ты сравнил! Я, конечно, не ура-патриот, но разница между ними все же есть.

— Разница есть. И сходство есть.

— Ну подожди. Переночует в камере. Барышня она изнеженная, привыкшая к комфорту, — утешал друга Александр.

— Брось, Саша. Совершенно ясно одно — через Тамару мы на лабораторию не выйдем. Притянуть Сергея Висницкого или Нину нет оснований.

— А что Илья Николаевич?

Вячеслав помолчал.

— Он в больнице, — наконец ответил он. — Погорелов тебе, значит, не сказал?

— Нет. Я и с Костей сейчас разговаривал. Тоже ничего не сказал. Только про ваши успехи. Да что случилось-то? Покушение, что ли?

— Нет, сердечный приступ. Это я его, Сашок, уделал. Ты, вероятно, прав был. Ни при чем он. Только мне все не верилось. А Костя, как всегда, удар на свою грудь принял, объяснялся с генеральным. Представь: государственного человека, руководителя крупного ведомства увозят из кабинета начальника МУРа прямо в больницу, в предынфарктном состоянии. Смотри телевизор, расскажут.

Теперь замолчал Турецкий. Слава слышал, как друг прикуривает, затягивается сигаретой.

— Ну, Слава, сейчас из наших кабинетов модно в больницы уезжать с сердечными приступами, — как бы весело ответил он. — Взять хоть тутошнего мэра бывшего.

— У Ильи Николаевича был настоящий сердечный приступ. Я даже подумал, что он умер. Да еще с такой улыбкой блаженной на лице. Словно отмучился. А Костя мне ни слова в упрек не сказал. И тебе тоже. Говном я себя чувствую, Саша. Почти убийцей.

— Брось, Слава, — жестко ответил Александр. — То, что ты так себя чувствуешь, доказывает как раз обратное. Ты маму Фрязина вспомни и невесту его. И надпись над головой убитого Володи. И все твои угрызения совести пропадут. Потому что не мы убийцы, а они. Не мы оборотни, а они. Илья Николаевич — их жертва, а не наша. Молчит Тото? Мы будем рыть дальше. Докопаемся! И ложись-ка ты спать. Я тебе завтра позвоню.

Вячеслав и вправду вдруг почувствовал необычайную усталость. Он едва добрел до постели и рухнул. «А я ведь даже не спросил Сашу, как у него-то дела?» — подумал Вячеслав, проваливаясь в сон.


…Дима Чиртков вышел из метро, подошел к автобусной остановке. Прошло семь, десять минут, автобуса не было.

— Ну да, сейчас полдень, у них, у господ, обед, конечно, — переговаривались на остановке пожилые женщины, имея в виду водителей автобусов.

Днем на остановках всегда в основном пожилые женщины стоят, подумал Дима. И ведь правда — полдень, можно час простоять. И Дима пошел пешком. До дома Володи Фрязина было четыре автобусных остановки. Двадцать минут ходьбы. Надо было сразу идти, а не ждать. Но сразу идти не хочется — а вдруг автобус подойдет. А потом — тоже не хочется: только ты отошел, а он приехал. И обидно, что столько ждал, а идешь пешком. Поэтому никогда не надо ждать. «Ждать и догонять — хуже нет», — присказка Грязнова. Надо сразу идти.

Так думал Дима, уже свернув внутрь жилого массива и изо всех сил стараясь не оглянуться: а вдруг автобус все же подойдет!

Дима навещал Елизавету Никитичну часто. Так часто, как мог себе позволить. Раз в две-три недели. Верочка, Володина невеста, жила у Елизаветы Никитичны до сороковин. Потом вернулась к себе домой. К своим родителям. Кто ж ее упрекнет? Это правильно. Для Верочки. Не должна она всю оставшуюся жизнь жить воспоминаниями. А Елизавете Никитичне ничего, кроме памяти о сыне, не осталось на этой земле. Дима приходил, приносил какие-нибудь вкусности — фрукты или конфеты. Елизавета Никитична обязательно что-нибудь пекла к его приходу. Они садились пить чай, и Дима рассказывал:

— Представляете, взяли главаря группировки преступной, это дело еще Володя начинал…

Или:

— Знаете, та мошенница, которая квартиры скупала у стариков, Володя ею занимался, так она попалась. Помогли Володины наработки…

Во всех его рассказах присутствовал Володя. Он был у истоков каждого расследованного дела. Именно его допросы, его план следственных действий помогал разоблачить преступника. Пусть рассказы эти и были приукрашены, но ради появлявшегося на щеках пожилой женщины слабого румянца можно и приукрасить. Так считал Дима. Получалось, что Володя жив, сидит рядом с ними. Только разговаривает не сам, а голосом Димы Чирткова. Елизавета Никитична вытирала белоснежным платочком слезы и спрашивала:

— И какой срок они получат?

Или:

— Как же она могла так? Может, у нее своя драма?

Сегодня был как раз свободный день. Вернее, утро. Операция по захвату машины с наркотиками прошла успешно. Все они провели в МУРе сутки. Теперь следовало ждать результатов лабораторного анализа. В МУР можно сегодня заявиться и попозже. Надо позвонить от Елизаветы Никитичны. Может, можно и еще попозже, чем просто попозже.

Так думал Дима, перепрыгивая через осенние лужи. А прыгал он потому, что шел не по улицам, а напрямик, по диагонали. Шел через сквер, потом через стройку, затем через пустырь. А за пустырем уже и Володин дом.

На пустыре что-то происходило. С сумасшедшим лаем носился спаниель. Его длинные уши трепетали на ветру черными пиратскими флагами. Он носился по одной прямой, вперед-назад. Из-за лая Дима сразу и не услышал звука выстрелов. Двое мальцов, лет по пятнадцать, молотили из пистолета по стоявшим метрах в двадцати пивным банкам. Одержимый охотничьим азартом пес метался от банок к пацанам и обратно. Он никак не мог обнаружить дичь, бедное животное.

Вся группа была столь увлечена занятием, что на подошедшего сзади Чирткова никто не обратил внимания.

— Что это вы здесь делаете, а? — спросил Дима фразой лопоухого второстепенного героя фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».

Пес как раз мчался навстречу, размахивая своими пиратскими ушами.

— Чего ты, дядя? — через плечо бросил один из подростков, едва глянув на Диму. — Иди себе, у нас спортивная стрельба.

И точно. В руках парня был спортивный пистолет. Марголина. Это Чиртков успел рассмотреть.

— Откуда оружие? — спросил он парнишку.

— Из леса, вестимо, — уже не оборачиваясь, ответил тот. Но пистолет, зажатый в руке, полез в карман.

— Дай оружие, — приказал Чиртков, схватив парня за руку.

— Ты что, мужик? Чего тебе надо? — принялся вырываться парень.

Спаниель наконец понял, кто здесь дичь, и радостно вцепился в Димину штанину.

— Фас его, фас, Джери! — подначивал собаку хозяин, все пытаясь запихать пистолет в джинсы.

Джери с удвоенной энергией расправлялся с единственными брюками Чирткова. Не оставляя без внимания и тощую ногу следователя.

— Я вот тебе как впаяю за сопротивление властям! — рявкнул Дима не то парнишке, не то спаниелю. — Я из МУРа. Предъявите документы! — еще более громко приказал он, профессиональным приемом выкручивая руку парнишке и чувствуя, что собаку придется отливать водой. Иначе домой он пойдет без штанов.

Как ни странно, упоминание МУРа возымело свое действие.

— Фу, Джери, — скомандовал хозяин собаки. — А чего вы? Чего мы сделали-то? Чего я сделал-то? — повторил он, обнаружив, что дружок его вовсю чешет через пустырь и уже скрывается за линией горизонта.

— Вот видишь, и приятель твой тебя бросил, — злорадно отметил Чиртков, посматривая на дыры в брючине. — Дай пистолет, — уже спокойно попросил он.

Парень протянул оружие. Дима взял его, оглядел.

— Откуда он у тебя?

— А кто вы такой, чтобы спрашивать? — все еще хорохорясь, но уже тоном ниже спросил подросток.

Чиртков показал удостоверение.

— Я же сказал тебе, я из МУРа. А теперь ты расскажи, откуда у тебя пистолет. Из него человека убили, — добавил Дима, строго глядя на парнишку.

— Вы что? Это не я! Я его нашел. Здесь, на пустыре.

— Когда? — не сбавлял строгости Дмитрий.

— Я… я не помню точно. Да с месяц назад. Или больше. Мы с Джери гуляли здесь утром. Он же охотничьей породы, — не очень складно рассказывал паренек. — Он с отцом моим на охоту ездит. И запах оружия знает. Ну, мы гуляли. Он все кружил возле одного места, лаял, лапой царапал. Я наклонился, а там пистолет этот лежит в земле. Джери его почти откопал. Ну я и взял. Думал, ничей. Я ничего не делал! Мы иногда стреляем здесь в банки пивные.

— Ты в каком доме живешь? — спросил Дима.

— Я вон там, — паренек махнул в сторону сквера, в направлении метро. — Но там выгуливать собак не разрешается. Так мы сюда ходим.

Ну да. Это он живет аж за улицу от Володиного дома. Там жильцов не опрашивали, думал Дима.

— Тебя как звать?

— Артем.

— Вот что, Артем, пойдем собаку твою отведем, предупредишь родителей, и поедем на Петровку. Будешь важным свидетелем.

— Что, правда? — изумился Артем.

Мальчишки остаются мальчишками во все времена. Всем хочется хоть раз попасть на Петровку. И обязательно самым главным свидетелем.


Наталья Николаевна Денисова подходила к зданию гостиницы «Москва», расположенной на берегу Невы, прямо напротив Александро-Невской лавры. В конференц-зале гостиницы открылся очередной международный симпозиум «Страны Балтии в борьбе со СПИДом». Со стороны Питера организатором выступал известный по всей стране Институт профилактической медицины.

Эра Газмановна, Наташина начальница, отправила ее посмотреть и послушать.

— Сходи, Наталья, — сказала она подчиненной. — Надо политес соблюсти. Я на этих «Странах Балтии…» за границей уже не раз бывала. Ничего путного. Сплошные гомики, — рассказывала низким, почти мужским голосом энергичная и грубоватая профессорша. — У меня и так дел по горло, чем-нибудь более путным займусь. Тем более там эта Витебская в прима-балеринах — организатор главный. Я ее терпеть не могу. А ты сбегай, тем более рядом тут. Правда, российские докладчики завтра будут, а толковое сообщение только от них и услышишь. Сегодня-то все импортные — первый день, открытие. До чего же любим мы иностранцам одно место вылизывать! Особенно Витебская в этом преуспевает. Ну да сходи, расскажешь.

Наташа с улыбкой выслушала эту тираду. Она любила свою шумную, многословную начальницу. Та была хорошим специалистом и большой умницей. Не без восточной хитрости, конечно. Но это ее качество служило, скорее, на благо отделению, поскольку профессорше удавалось выбивать из главврача все лучшее, что поступало в больницу.

Наталья Николаевна вышла из больницы, отправилась пешком. Благо идти всего остановку. Она снова, сама того не замечая, вспомнила возвращение из Москвы, своего попутчика. Опять прокручивала в памяти фразы их ночного разговора. Наташа не замечала, что идет улыбаясь. Встречный мужчина, поймав ее взгляд, решил, что улыбка адресована ему, и чуть замедлил шаг. Наталья, опомнившись, придала лицу строгое выражение, что прекрасно умела делать, и снова взглянула на мужчину. Тот пожал плечами — дескать, чего же улыбалась-то? — и прошел мимо. «А ведь я жду его звонка, — призналась себе Наташа и нахмурилась. — Этого еще не хватало! Ну поговорили, и все! И нечего! Поезд — одно, жизнь — другое. Да он и не звонит, хотя уже неделя прошла. Может, вернулся в Москву к своим преступникам. И к своей семье. Следствие закончено, забудьте!» — приказала она себе уже в который раз. Но память отказывалась вычеркивать ночное путешествие, удивительный по доверительности разговор. Память подсовывала ей утро, когда она проснулась на покачивающейся как колыбель полке, и увидела игольчатые астры в вазочке, и вдохнула аромат кофе, и встретилась глазами с сидевшим напротив взрослым мужчиной, смотревшим на нее восторженными мальчишескими глазами.

«Но ведь не позвонил, — усмехнулся Наташин внутренний голос. — Ну, был очарован… на время движения поезда из Москвы в Ленинград (Наташин внутренний голос продолжал называть родной город именно так), а потом очарование исчезло в лихорадке, так сказать, буден».

«Ну и ладно!» — излишне равнодушно ответила ему Наташа.

Оказывается, она уже поднялась по лестнице. Дверь в конференц-зал была еще открыта, но в фойе уже никого не было. Из зала доносился женский голос. Наташа вошла, поискала глазами свободное место. Найдя его в третьем ряду с краю, прошла и села. Тут же она поймала на себе гневный взгляд говорившей. Это была Витебская. Она стояла за столом президиума — единственная женщина среди нескольких мужчин. Испорченные химией, бездарно выкрашенные в грязно-рыжий цвет волосы, конопатое широкое лицо, претенциозная одежда и ужасающий английский. Наташа заканчивала английскую школу. От них требовалось произношение и еще раз произношение. И английские слова, произносимые рязанским говорком, производили на нее то же впечатление, что и звук металла по стеклу. Витебская, вызубрившая пару сотен английских слов, говорила именно так. И невероятно собой гордилась.

«Что это она? — удивилась Наташа гневному взгляду. — А… Это они гневаются, что я имела бестактность войти во время их речи!» — поняла Наташа, легкомысленно улыбнулась и принялась оглядывать зал. Зал представлял несколько странное для научной конференции зрелище. Окна и стены его были занавешены лоскутными одеялами. Одеял было очень много. Наташа все рассматривала их, когда на сцене появился первый докладчик. Профессор… — Наталья прочла имя профессора в программе конференции, но оно ей ничего не сказало. Тем не менее Наталья Николаевна, как человек ответственный, сосредоточила все свое внимание на худощавом мужчине с усиками, занявшем место за кафедрой.

Мужчина первым делом попросил всех присутствующих почтить минутой молчания все жертвы чумы двадцатого века. Зал поднялся. Затем начался доклад. Первые пять минут Наташа вообще ничего не понимала. То есть она понимала значение произносимых по-английски слов. Но она не постигала их смысл.

— Я познакомился со своим первым другом в Швейцарии, — говорил докладчик. — Первый слайд, пожалуйста, — кивнул он в сторону проектора. На экране появились виды Швейцарии. Юноша, съезжавший со снежной вершины на горных лыжах. — Мы прожили три года. Если я был в отъезде, то звонил ему каждый вечер…

Вместо научного доклада с кафедры звучала история любви. Причем любви патологической. Докладчик показывал аудитории «семейные» снимки. Вот они с юношей стоят в обнимку у реки, вот сидят в ресторане. «Сейчас он еще покажет, как они занимаются любовью», — подумала Наташа. До этого, к счастью, не дошло. Через пятнадцать минут выяснилось, что возлюбленный докладчика скончался от СПИДа. И оставил после себя лоскутное одеяло. Докладчик указал на одно из разноцветных полотнищ в углу зала. Слушатели благоговейно повернули головы в указанном направлении.

«Что происходит? — недоуменно подумала Наталья Николаевна. — Где я нахожусь? На собрании секты, в клубе „голубых“ или в отделении больницы для больных СПИДом с нарушениями психики? Какое все это отношение имеет к науке?»

В зале зажегся свет. Наталья стала отыскивать глазами питерских коллег. Наконец увидела давнего знакомого, еще по аспирантуре, нынче — старшего научного сотрудника института экспериментальной медицины. Тот, поймав Наташин недоуменный взгляд, только страдальчески возвел к потолку глаза.

«Хоть один нормальный человек в зале есть!» — с удовлетворением отметила Наталья.

Усатый профессор, прежде чем спуститься в зал, подошел к Витебской и поцеловал ее в щеку.

«Это еще что?!» — оторопела Наталья.

В аналогичном ключе был построен и следующий доклад. И третий, и четвертый. Докладчики, исключительно англоговорящие мужчины, рассказывали о своих сожителях, о продолжительности каждой связи, о ее финале. Каждый из выступавших в конце доклада непременно прикладывался к веснушчатой щеке Витебской. Та просто купалась в волнах гомосексуальной любви, касавшейся ее своим крылом.

К концу первого заседания Наталья уловила лишь то, что все инфицированные СПИДом гомосексуалисты, узнав о скором конце, начинают шить себе лоскутные одеяла. Саван в своем роде. Эти одеяла и перетаскиваются с конференции на конференцию. И количество их, естественно, все возрастает.

«Этак им скоро Карнеги-холл ангажировать придется, чтобы все на стенах разместить», — подумала Наташа, но тут ее внимание снова привлекла кафедра.

Стоявший там лысый, изможденный человек рассказывал, что его предыдущий друг умер от СПИДа и инфицировал его, докладчика. Но он обрел новую любовь. Ее подарил ему молодой человек, почти мальчик, знавший о его заболевании.

— Он здесь, среди нас, господа! — провозгласил докладчик. — Курт, подойди ко мне! — призвал он кого-то из зала. — Господа, поприветствуйте его!

Из задних рядов вышел невысокий юноша с серьгой в ухе, подошел к трибуне. Зал разразился овацией. Докладчик нежно обнял юношу за талию. Так они и стояли, обнявшись, под гром аплодисментов. Витебская тоже усердно аплодировала.

«Нет, это уж слишком, — подумала Наталья, глядя на эту вакханалию. — Да они тут все гордятся друг другом. Словно герои, получившие болезнь в боях за Родину, а не трахая друг друга в задницу! — От возмущения мысли Натальи складывались в не очень нормативную лексику. — Я понимаю — жалеть детей, заразившихся СПИДом от матерей. Или людей, зараженных инфицированной кровью при переливаниях. Или жен, получивших страшный подарок от мужей-моряков. Или мужчин, которых заразили жены — подпольные проститутки. Это — да, жертвы.

Но на этом сборище присутствуют извращенцы, сами выбравшие свой путь! Чем же они гордятся? Чему аплодируют? Никому ведь не приходит в голову гордиться прыщом на физиономии или дурным запахом изо рта. Почему же они гордятся своей патологией?»

Наталья поднялась и направилась к двери. На нее снова злобно глянула Витебская. Наталье Николаевне очень хотелось показать ей язык, но она сдержалась, не желая навредить своей шефине.

В кафетерии был обнаружен тот самый научный сотрудник института экспериментальной медицины. Он удрал из зала еще раньше Наташи и с удовольствием баловался кофейком. Увидев Денисову, махнул ей рукой. Наташа подошла к нему со своей чашкой кофе, села рядом.

— Садись, сероглазая! Давно не видел тебя! — поприветствовал ее бывший соученик.

— Здравствуй, Сева, куда мы попали с тобой? — с места в карьер начала Наташа. Эмоции переполняли ее.

— На праздник однополой любви, куда же еще! — откликнулся тот.

— Это я поняла. Но почему это называется научной конференцией?

— А как же это назвать? Сборищем гомиков?

— По крайней мере, это было бы верно.

— Ну что ты! Они ведь хотят положения в обществе! Теперь ведь как три-четыре гомика соберутся, так у них не содомский грех, а научная конференция, или кинофестиваль, или музыкальный конкурс. Смотрите, какие мы! Необыкновенные! Взять хоть певца нашего всем известного. Вылезет на сцену, трясет своей дряблой голой задницей перед всей страной. Любуйтесь!

— У меня все-таки в голове не укладывается! Ни одного научного доклада! Ни информации о вспышках, ни новых данных о возбудителе, ни сведений о лекарственных препаратах нового поколения — ничего! А ведь устроитель конференции — Институт профилактической медицины! Уважаемый в стране институт! Как же директор их согласился на участие в этом безобразии?

— Как? Сейчас я тебе объясню, — отозвался Сева. — Вот только коньячку себе возьму граммов пятьдесят. И тебе тоже.

— Нет, Сева, спасибо, мне еще на работу надо будет.

— Ну тогда кофе?

— Кофе можно, — согласилась Наташа.

— Так вот, — продолжил Сева, расставив на столике чашечки с кофе и пригубливая коньяк. — Директор их и знать не знает, что тут творится. Ты вообще представляешь, кто такая Витебская?

— В общем, нет, — призналась Наташа.

— Это баба с такими яйцами…

— Севка!!!

— Я хотел сказать, что это женщина с выдающимися мужскими половыми признаками, — поправился Сева. — Я ведь ее давно знаю. Ленинград — город маленький. А уж институтов нашего профиля — раз-два, и обчелся, не тебе говорить. Я с ней еще в «ящике» работал…

«Ящиком» называли в Питере закрытый медицинский НИИ.

— …Так она там карьеру сделала, строча доносы на коллег в соответствующие инстанции. Времена-то застойные были. Коллеги «расти» переставали, а Витебская продолжала. Потом, когда занавес рухнул, захотелось ей на международную арену выйти, себя, красивую, показать. Вот перешла в НИИ профилактики завлабом. Как раз СПИД как тематика в моду вошел. Начала с того, что съела всех вокруг себя, кто хоть слово вякнуть смел. Потом за директора взялась. Чуть что не по ней — письмо в прокуратуру. Приезжают, начинают разбираться. Треплют нервы директору. Он у них, конечно, не самый лучший в мире директор, но бывают хуже. Вот так — раз письмо, другой — письмо. Раз проверка, другой раз. А что такое прокурорские проверки, представляешь? Короче, сломала мужика напрочь. Он ей слово боится сказать, чирикнуть против нее не смеет. Она что хочет, то и воротит. У меня там подружка работала, Танька Дмитриевская. Двадцать лет в институте отпахала. Прекрасный вирусолог, умница. Но с характером, прогибаться не привыкла. Витебская ее в пять минут сожрала. Да еще и на новое место работы звонила, вы, мол, знаете, кого вы взяли? К Таньке, к счастью, грязь не пристает. А Витебскую характеризует. Еще один штрих к портрету.

— Да ей-то зачем эта мерзость? — Наташа кивнула головой в сторону конференц-зала.

— Как зачем? Чтобы за границу ездить. Они, гомики, обожают сочувствующих. Видела, как к ней прикладывались? Меня чуть не стошнило, я и ушел. Они, знаешь ли, вообще обожают целоваться. Как актеры. Впрочем, актеры тоже есть…

— Да знаю я все это! — не выдержала Наташа. — У меня на отделении половина больных по этой части.

— Ну да не о них речь, — согласился Сева. — Вот Витебская им устроила симпозиум, нашла спонсоров. Чего же не найти? СПИД — это звучит гордо! На вакцину детскую, на внедрение ее — черта с два спонсора найдешь. А что касается СПИДа — запросто. Спонсоры тоже подцепить боятся. Часть участников приехала на халяву. Как почетные гости. Теперь, вернувшись, они пригласят Витебскую к себе, на какую-нибудь тусовку. Сколько их в зале? Вот она и разъезжает по свету, с гомиками целуется.

— Тьфу, гадости какие! Ну я своей шефине сейчас устрою! У меня истории болезней незаполненные лежат, а она меня в этот вертеп отправила!

Вернувшись в отделение, Наталья Николаевна прошла в кабинет начальницы.

— Ну спасибо, Эра Газмановна! Очень информативная конференция. Такого скопления извращенцев я еще не видела.

— Да я тебя предупреждала, что там гомики, — оторвалась от бумаг заведующая.

— Да зачем же вы меня отправили туда? — вконец рассердилась Наташа.

— А вот чтобы ты разозлилась! — хитро прищурилась профессорша. — А то приехала из Москвы какая-то малахольная, рассеянная. Три истории лежат незаполненные. Что глазищи распахнула?

— Ну все, я хочу кофе… — сказала Наташа голосом рекламной любительницы животных и вышла из кабинета.

«Вот тебе, — ругала она себя, сидя за столом в ординаторской, — посторонние люди замечают твое состояние! Немедленно выбросить из головы и этот поезд, и этого следователя», — приказала себе Наталья Николаевна Денисова. Она допоздна засиделась на работе, аккуратно заполнила истории болезни, подготовила выписные эпикризы на следующий день И даже просмотрела материалы лекции, которую предстояло послезавтра читать.

Вполне довольная собой, Наташа заперла свой рабочий стол и отправилась домой.

Вечером ей позвонил Турецкий.


Прошло более недели пребывания Турецкого в славном граде Петровом.

На вокзале его встречал заместитель начальника Питерского угро Виктор Петрович Гоголев. Они уже достаточно хорошо были знакомы друг с другом по делу о расследовании убийства питерского вице-губернатора 9. Как там сказал Костя? «Немало было ими исколесено по тем местам!» Это точно.

Гоголев стоял у начала платформы, просматривая движущуюся навстречу толпу. Наконец он увидел спортивную фигуру «важняка», который смотрел не вперед по ходу движения, как следовало бы, а исключительно влево. Слева от Турецкого шла стройная, выше среднего роста темноволосая женщина в светлом плаще.

— Александр! — окликнул Виктор Петрович.

Саша увидел его, улыбнулся, поспешил навстречу.

— Здорово, Виктор!

Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Ты на машине?

— Естественно! — ответил Гоголев.

— Давай девушку домой подбросим? — попросил он Виктора.

— Ну давай, — удивился тот.

— Наташа! — окликнул Турецкий уже проходившую мимо Наталью. — Давайте мы вас до дому подбросим, мы на машине.

Но Наталья Николаевна категорически отказалась, объяснив, что живет напротив станции метро и ехать ей по прямой ветке.

— Спасибо, я на метро быстрее доберусь. Да и вас задерживать не хочется, — улыбнулась Наташа. — До свидания, Александр Борисович!

— Вот именно! До свидания. А оно будет достаточно скоро, учтите! Я вам позвоню.

Саша пожал прохладные Наташины пальцы, заглядывая в серые глаза.

— Что это за женщина? — спросил Гоголев уже в машине.

— Попутчица. Очень интересный человек. Работает, между прочим, на гепатитном отделении. Врач.

— Это в какой же больнице?

Саша посмотрел на Наташину визитку, назвал номер больницы.

— А, знаем мы это отделение. Чуть не каждую неделю допросы там проводим. У них основной контингент — наркоманы. Со всеми вытекающими… Не позавидуешь барышне этой. С такими больными работать… Красивая женщина, кстати. И деликатная. От машины отказалась. Это кстати. Потому что нам только площадь переехать — и мы в гостинице. Люблю деликатных женщин!

— А деликатных мужчин? — поинтересовался Турецкий.

— Таковых среди себя и своего окружения не знаю, — весело откликнулся Гоголев. — Мы тебе в «Октябрьской» место забронировали. Не возражаешь?

— Не возражаю. Пожил у вас в прошлый раз нелегалом, и довольно. А здесь мне горничная в белом фартучке кофе в постель подавать будет!

— Ну это уж завтра. Сейчас вещи закинешь и едем в контору, так я понимаю?

— Но душ принять я имею право? И побриться?

— Имеешь, — вздохнув, согласился Гоголев.

Александр осмотрел просторный двухкомнатный номер, присвистнул.

— Это что за хоромы? Куда мне две комнаты-то?

— Как это куда? — оскорбился Гоголев. — Во-первых, не куда, а зачем. А во-вторых, вы, Александр Борисович, человек-то все же не последний в табели о рангах. Положим, даму пригласите в гости какую-нибудь… деликатную. А она войдет в номер и сразу постель увидит с носками на спинке. Каково ей будет, деликатной? А так, здесь — гостиная, там спальня. Как у людей.

— Платить-то моей конторе! Сколько же такой номер стоит?

— Ничего, заплатят. «Важняк» Генпрокуратуры должен выглядеть респектабельно и жить достойно. Чтобы ни у кого не возникло желания предлагать ему взятку.

— Твоими бы устами, — отозвался Турецкий, исчезая в ванной.

Гоголев, ожидая его в кресле гостиной, щелкал «лентяйкой», просматривая каналы телевидения. Зазвонил телефон. Гоголев снял трубку.

— Мужчина, вам не скучно? — с придыханием спросил женский голос.

— Не очень, но вообще-то скучновато… — признался Гоголев.

— Я могу вас развеселить. Развлечь. Умиротворить. Самыми разнообразными способами, — ворковала дама.

— А, узнал наконец голос твой влекущий. Фикса, ты зайди-ка на Литейный, в комнату триста пятнадцать, и повеселишь. Договорились?

В трубке поперхнулись. Пошли короткие гудки.

— Вот шалавы, — покачал головой Гоголев.

Из спальни вышел чисто выбритый, в свежей рубашке Турецкий.

Через полчаса Турецкий с Гоголевым сидели в кабинете прокурора Санкт-Петербурга Семена Макаровича Маркашина. Семен Макарович, как и Гоголев, был примерно одного возраста с Турецким. Еще в прошлую Сашину поездку в Питер все трое легко перешли на «ты».

И понеслось…

В первый день была передопрошена работница почты, отправлявшая посылки с «полипептидом Хуанхэ», молодая женщина. Она рассказала, что посылку отправлял высокий молодой человек с завязанными хвостом длинными волосами. Шатен. Он приехал на машине «Газель». Купил большое количество посылочных деревянных ящиков. Паковали товар прямо в машине, она видела через окно. Потом высокий с напарником, тот был, наоборот, низенький кудрявый, принесли уже упакованные ящики. Но несколько коробочек, кажется штук пять, остались неупакованными, — ящиков не хватило. На них были этикетки «полипептид Хуанхэ». Пришлось маленький ящичек искать.

— Я сама китайской медициной увлекаюсь, йогой занимаюсь, — рассказывала женщина, — мне стало интересно, что это за лекарство такое. Высокий сказал, что от всего, мол. Отвечал неохотно. Отправляли в Москву. Отправка была большая, я и запомнила.

Почтовое отделение, где работала женщина, находилось на Петроградской стороне. К приезду Александра уже были подготовлены фотороботы парней, отправлявших посылки. Тут же был составлен список всех медицинских и биологических НИИ, расположенных на Петроградской стороне. Их там оказалось пропасть. Среди них, на улице профессора Попова, почти рядом с почтой, откуда отправлялся препарат, — химико-фармацевтический институт. Начали, естественно, с него. Прихватив сотрудницу почты, Гоголев с Турецким, несколькими оперативниками, специалистом, доктором химических наук, обрушились на институт. Предъявили фоторобот отправителя груза ректору. Перепуганный ректор лично провел их по всем аудиториям. Работница почты не опознала никого из предъявляемых ей кудрявых молодых людей.

— Этого не может быть, — заикаясь, говорил ректор, — чтобы в нашем институте делалось что-нибудь запрещенное! Наши преподаватели работают здесь по многу лет. Я всех знаю поименно. Я знаю семьи многих из них!

— Да вы не волнуйтесь, — успокаивал его Александр. — Никто и не утверждает, что что-нибудь запрещенное делается именно у вас. Но кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет, как в песне поется. И мы обязаны проверить все варианты.

С институтом бились два дня. Обшарили все лабораторные помещения, проверили по списку реактивы, облазили все подвалы. Ничего.

Аналогичным образом прошла и проверка расположенного почти напротив другого учреждения, академического НИИ. Директор института находился в данный момент в Америке. Его замещала нервная дама лет за пятьдесят с плохо промытыми волосами. Дама нервно поправляла очки и отказывалась пропускать визитеров в институт, требуя, чтобы они дождались возвращения директора.

— А когда ваш директор вернется? — спросил Гоголев.

Выяснилось, что через два месяца. Пришлось показать даме соответствующее распоряжение Маркашина, прокурора города. После чего дама, покрывшись красными пятнами, ушла в свой кабинет и принялась названивать по телефону. Турецкий же со товарищи прошел в главный вестибюль института. Вестибюль представлял собой на редкость странное зрелище. В центре его уходила вверх широкая винтовая лестница. У основания лестница была перекрыта массивной дверью, запертой на засов. Выяснилось, что большая часть института сдана в аренду. И лестницей имеют право пользоваться только арендаторы. Сотрудники же института сообщались между собой и с внешним миром посредством лифта. Если лифт выходил из строя, что случалось, по словам сотрудников, довольно часто, то и не сообщались вовсе.

— Такого я еще не видывал, — изумился Александр.

Начальник отдела кадров, типичная кадровичка с папиросой в зубах, категорично отмела в сторону фоторобот длинноволосого.

— Таких не держим, — безапелляционно заявила она. — А вот таких, — она ткнула папиросой в кудрявого, — таких парочка найдется. И еще один был. Но он теперь в Красном Селе работает.

Доставленные «кудрявые» снова были отвергнуты работницей почты.

Кадровичка вызвалась показать лаборатории института. На каждом этаже Турецкого изумляла картина полной, окончательной разрухи. Жуткий холод, бесконечные потеки по стенам от протечек, невыносимый запах мышей. Изредка попадались сидящие в ватниках сотрудники.

Турецкий переглянулся с Гоголевым — вряд ли в этом убожестве можно что-либо создать!

Их мысли подтвердил научный сотрудник лаборатории генетики, полупьяный обаятельный мужчина лет шестидесяти.

— Что вы, ребята! — добродушно воскликнул он. — У нас не то что запрещенное, у нас и разрешенное ничего не делается. Как в таких условиях работать? Выжить бы, чтобы не змэрзнуть, как Маугли. — Мужчина стрельнул глазами на бутыль со спиртом.

— Ефрем Николаевич, вы думайте, что говорите! — резко оборвала его кадровичка.

— Молчу, молчу, — Ефрем Николаевич подмигнул Турецкому.

Совершенно иначе выглядели этажи, сданные в аренду. Так и хотелось воскликнуть: «Россия — страна контрастов!» Просторные холлы с креслами и столиками, комнаты, отделанные по «евроремонту». Ухоженные барышни за компьютерами, вальяжные мужчины в кабинетах. Везде обогреватели, чистота, цветы. Но в этих офисных помещениях тоже вряд ли могло происходить изготовление сложнейшего химического вещества.

— Правильно они лестницу перекрыли, — сказал уже в машине Гоголев, когда они возвращались на Литейный. — А то сотрудники в ватниках облили бы всю их еврокрасоту соляной кислотой. Лично я бы так и поступил.

— Да уж, — откликнулся Турецкий. — Впечатление самое тягостное. Ведь директор бешеные бабки за аренду имеет, почему же не сделать нормальной жизнь собственного учреждения?

— А на что он в Америку поедет? Все они временщики, Саша. Нахапать сколько успеешь и слинять. Вот их философия.

…Дни проходили за днями. Прошерстили всю Петроградскую сторону, затем другие районы города. Ездили в Красное Село, куда, по словам кадровички, отбыл кудрявый сотрудник академического НИИ. Безрезультатно. Ежедневно подводились итоги дня в кабинете Гоголева, куда они возвращались уже поздно вечером. Под рюмочку, разумеется. Но Сашина версия о том, что «китайский белок» производится именно в Питере, получала все новые подтверждения.

Грязнов уже сообщил об изъятии «полипептида Хуанхэ» в московской аптеке, где на коробочках с препаратом в качестве производителя тоже фигурировал Петербург. Потом вычислили Тото. Потом поступило известие о переброске груза с наркотиком из Питера в Москву. И сутки напролет шли телефонные переговоры с МУРом. Взяли Тото. Все они, конечно, рассчитывали на ее признательные показания. Но Тамара молчала.

— Знаешь, Александр, — сказал Гоголев утром уже, кажется, восьмого дня пребывания Турецкого в Питере, — наверное, надо идти к наркоманам. Хоть я и говорил тебе раньше, что у нас, на нашем черном рынке, этот препарат почти не ходил.

— Я подумал — ты сказал, — откликнулся Турецкий. — Давай рассуждать. То, что «китайский белок» у вас не распространялся, — укладывается все в ту же версию. Они далеко не дураки. Здесь по-тихому делают наркотик, не привлекая к нему внимания. Через Москву осуществляется продажа и распространение. То есть создается видимость, что препарат производят, скажем, в Москве. Но после провалов: взрыв в поезде с изъятием вещества, обнаружение наркотика в аптеке и, наконец, арест Тото, — после всех этих провалов они должны: первое — временно прекратить транспортировку, второе — свернуть на время работу лаборатории. Но свернуть сложный технологический процесс за день невозможно. Помнишь, консультант ваш из технологического института сказал, что схема производства этого вещества должна предусматривать недели две-три. Значит, какое-то количество еще производится. А раз отправлять его нельзя, производители могут попытаться реализовать его здесь.

— Ну что ж, сегодняшний день у нас уже забит, а завтра нагрянем в один притон.

— А я свяжусь с Натальей Николаевной. Помнишь, попутчица моя? — обрадовался про себя Турецкий.

— Та, что на отделении гепатитном работает? Не думаю, что она нам помочь сможет. Пациенты ее за дозу наркоты или снотворного чего угодно порассказывают. А если отказать в их просьбе — вообще ничего не расскажут. Нет, наркоманов надо брать с поличным — со шприцом и ампулой в руках.

— Я все-таки схожу, — настаивал Турецкий. — Ведь утро у нас завтра свободное. Машина мне не нужна.

— Сходи, конечно, ты шеф, тебе решать, что делать. К тому же у нее такие красивые глаза. Я бы на твоем месте уже давно к ней сходил, — с самым серьезным видом ответил Гоголев. — Завтра у нас только допрос водителя из фирмы «Горячев и компания». Ну тут уж мы без тебя справимся. Тем более что он, по всей видимости, человек совершенно случайный. Дом, откуда мебель выносили, полностью расселен по причине предстоящего капремонта. Видимо, преступники гарнитур кухонный за полчасика до прибытия машины в парадняк затащили, там и ждали. Да ты в курсе.

Александр кивнул. Тут же запиликала его «дельта».

— Але, Слава, ты?

Весь кабинет Гоголева наполнился густым Славиным баритоном. Пока Вячеслав что-то возбужденно рассказывал Турецкому, Гоголев начал собираться.

— Ну что там у вас? — спросил он, когда разговор закончился.

— Нашли пистолет, которым друга и коллегу нашего убили, Фрязина. Больше месяца прошло с убийства, но нашли! Фортуна к нам явно расположилась.

— Убийцу взяли?

— Пока нет. В розыске. Не могут найти в Москве. Это некий Смакаускас, телохранитель Свимонишвили.

— Такое впечатление, что фортуна расположилась к правосудию только наполовину. Тото взяли — она молчит, пистолет нашли — убийцы нет.

— Не все сразу, — откликнулся Турецкий. — Грязнов предположил, что Смакаускас мог выехать сюда, в Питер. Скажем, проследить за тем, как сворачиваются работы по наркотику.

— Все может быть. Дадим ориентировку на него. Ладно, пошли, машина уже ждет.

Александр вернулся в гостиницу поздним вечером, как обычно. Сразу взялся за трубку телефона. И положил ее на место. Что он скажет Наташе? Звонок через неделю… Она, может, забыла его уже. К тому же он выпил. Вдруг она почувствует? И оскорбится. И вообще не захочет разговаривать? Но она же умная! — уговаривал себя Турецкий. Он снова, в который раз, вспомнил ночь в поезде. Он и не забывал ее, и давно бы позвонил, если бы не был так беспросветно занят. Нет, не должна забыть, убедил себя Александр и храбро набрал номер.

— Але, — послышалось в трубке, и у Саши тут же перехватило дыхание от ее виолончелевого голоса. Как он мог целую неделю его не слышать?!

— Здравствуйте, Наталья Николаевна. Можно ли у вас анонимно обследоваться?

— На что? — улыбнулась Наташа, сразу его узнав.

— На все! — вздохнул Александр. — Могу ли я посетить ваше рабочее место завтра поутру? По делу, представляющему, так сказать, государственную важность.

— А я имею право отказаться?

— Не имеете! — грозно откликнулся Александр.


Альгерис выехал в Питер тем же вечером, после душераздирающей сцены на кухне. Вернее, ночью.

Он гнал машину по почти пустой трассе, изо всех сил стараясь не превышать скорости. Чтобы не провоцировать гаишников. В глазах все стояла невыносимая картина — уронившая гордую голову на руки, рыдающая Нино.

Альгерис вырос без матери. Она умерла, когда ему было семь лет. Он помнил ее очень смутно. Почти не помнил. Его вырастил отец, суровый молчаливый человек. Отец работал на фабрике инженером. Но единственной его страстью была охота. Все отпуска он проводил с сыном на хуторе своего отца, егеря. Каждый год целый месяц Альгерис жил в глухих литовских лесах, на родине своего деда. Лет в четырнадцать он овладел высшим охотничьим мастерством — брать белку одним выстрелом в глаз.

Его романтические приключения начались достаточно поздно. Школа, занятия спортом, суровый отец — все это мешало встречам с девушками. Но возраст брал свое. И девушка появилась. Буквально подвернулась под руку. Отмечали получение Альгерисом звания мастера спорта. Отмечали у друга, поскольку в доме отца какие бы то ни было вечеринки были запрещены. С Альгерисом все пили, поздравляли его. Короче, он напился, как это часто бывает с виновниками торжества. К тому же совсем молодыми и малопьющими. Утром новоиспеченный мастер спорта проснулся в одной постели с совершенно незнакомой девицей. Так ему показалось. Девица же утверждала, что накануне вечером он не сводил с нее глаз. Возможно. Это, видимо, началось с того момента, когда взгляд Альгериса остекленел и замер в одной точке. Точкой и оказалась, на его беду, вышеупомянутая девица. Он встречался с ней два месяца. Конечно, сексуальные отношения много значат в жизни молодого человека, но даже постель не могла перевесить всего того, что ему в ней не нравилось. Через два месяца он оборвал их встречи, познакомившись с очень милой девушкой-студенткой. Потом были прощальный вечер при свечах, на который он согласился из чувства вины, и скамья подсудимых.

Только он один знал, что пришлось пережить ему в зоне. Его не раз пытались изнасиловать. Но Альгерис не давался им до тех пор, пока был в сознании. Может быть, его и брали, но только бесчувственного. Он погиб бы в первый же месяц от ежедневных побоев или убил бы кого-нибудь сам, но на его защиту встал Отарик, царь и бог зоны.

И последующая жизнь Альгериса сложилась так, как она сложилась. Альгерис ненавидел женщин и мстил им при каждом удобном случае. Он беспощадно насиловал абхазок, будучи наемником в грузинской армии. Он издевался над женщинами, будучи бандитом одной из московских группировок. Когда ему предложили скомпрометировать женщину, сняв на пленку порнографию, он согласился не только из-за денег. Он продолжал мстить. Но другая женщина, та, что пришла забрать пленку, поразила его. Сразу, с первого взгляда. Он даже не понял, что она намного старше его. Потом, когда они стали близки и он узнал, сколько нежности в этой гордой, неприступной грузинке, эта разница даже нравилась ему. Он нашел в ней и по-матерински нежную, и по-юношески страстную возлюбленную. Он был предан ей бесконечно. Дочь Нино — а он знал, что Тамрико ее дочь, — не волновала его ни капли, хотя была очень привлекательной девушкой. Он относился к ней, как относился бы к своей собственной дочери, а ведь она была всего на три года моложе него. Для него существовала только Нино. И все его мастерство стрелка, и его хладнокровие охотника, и его безжалостность к врагам, и его обаяние и артистизм — все было во имя ее.

Нино тоже не спала в эту ночь. Она до утра просидела в одиночестве на кухне, сжимая в пальцах записку Тамрико. Там было всего четыре коротких фразы: «Дорогая мама! Не печалься обо мне. И ничего не опасайся. Я безмерно люблю тебя». Четыре фразы — и все сказано. «Дорогая мама!» — это значит: я всегда знала, что ты моя мать. «Не печалься обо мне» — это значит: я все выдержу. «И ничего не опасайся» — то есть я буду молчать. И последняя фраза означает, что ее дочь прощает ее.

Нино все перечитывала записку, смотрела в темное окно и молилась о том, чтобы Альгерис добрался до Питера и нашел Турецкого. Дальше она была в нем уверена. Молитвы Нино были услышаны.

Ранним утром Альгерис остановил машину во дворе, возле сталинской постройки дома на Заневском проспекте. Поднявшись на четвертый этаж, открыл ключом дверь и вошел в квартиру.

Хозяева трехкомнатной квартиры год назад уехали по контракту в США преподавать в каком-то университете. Сергей Висницкий снял квартиру на весь срок контракта — на пять лет, уплатив деньги за два года вперед. Эта квартира служила резиденцией Висницких во время их наездов в Питер по делам лаборатории. Лаборатория находилась неподалеку — в пятнадцати минутах езды. Альгерис часто сопровождал Висницкого в этих поездках в роли водителя и охранника. Он хорошо знал город. Принимая душ, он еще раз подумал, где следует искать Турецкого. Ответ на первый вопрос был, в общем-то, ясен. Наверняка Турецкий ежедневно должен появляться в известном доме на Литейном. Там располагались и Питерское ГУВД, и входящий в его состав ПУР — Питерский уголовный розыск, и ФСБ. Но как его отследить возле этого здания, не привлекая к себе внимания, когда оно со всех сторон обложено явной и скрытой охраной?

Около девяти часов утра на перекрестке улицы Чайковского и Литейного проспекта появился высокий человек в кожаной куртке, такой же кепке и в темных очках. Человек этот вышел из троллейбуса и не спеша пошел по Чайковского. Купил в ларьке сигареты, затем подошел к парадному ближайшего жилого дома. Парадное было закрыто на кодовый замок. Всего секунда потребовалась мужчине, чтобы определить наиболее стертые кнопки и открыть дверь. Заняв позицию между первым и вторым этажом, он закурил и устремил неподвижный взгляд в окно. Постепенно движение оживлялось, все больше разномастных автомобилей мелькало в поле зрения. Вдоль знаменитого на весь город здания вышагивали два милиционера. Туда-сюда и снова туда-обратно. Проходившие мимо здания люди непроизвольно отворачивались от него. Да и идти старались по другой стороне улицы. «Да, напугали гебисты народ на всю жизнь», — подумал Альгерис. Почему-то он вспомнил услышанную где-то историю о том, как во времена застоя взяли в это заведение некоего диссидентствующего писателя. И начали обрабатывать: стучать кулаком по столу, употребляя при этом не очень литературные выражения. Возмущенный писатель воскликнул: «Почему вы со мной разговариваете в таком тоне? Я ведь пока не обвиняемый, а, в крайнем случае, подозреваемый?» На что проводивший допрос майор подвел писателя к окну, указал на улицу, где сновали прохожие, и ласково ответил: «Нет, батенька, это они, те, что на улице, они пока подозреваемые, а вы, раз уж попали сюда, уже обвиняемый». Вот и ходил весь народ в подозреваемых.

Время от времени около здания останавливались автомобили, из них выходили люди, исчезавшие в подъездах здания. Турецкого среди них не было. Время шло. Где-то выше хлопнула дверь, кто-то спускался вниз, шаги становились все слышнее. Альгерис не оборачивался.

— А-а-а, — вскрикнул старушечий голос. — Ах ты, батюшки, напугалась как! — Сама себе сказала она. — Вы что тут? — спросила неугомонная бабушка, заглядывая в лицо Альгериса. — Не узнаю что-то. Вы вроде не с нашей лестницы? Альгерис обернулся, широко улыбаясь.

— Я мастер с телефонной станции. — Он указал на «дипломат». — Вызвали в седьмую квартиру (хорошо, что запомнил номер квартиры первого этажа!), а никто не открывает. Не знаю, что и делать. Уедешь — жаловаться будут.

— В седьмой-то? — Старушка пожевала морщинистым ртом. — Там Клавдия всегда дома. Дочка-то с мужем на работу уходят. А Клавдия дома. Вы звоните подольше, плохо слышит она. Старая, вроде меня.

Альгерис, все так же улыбаясь, спустился вместе со старушкой вниз. Остановился у седьмой квартиры. Старушка явно не спешила выходить на улицу, ожидая, услышит ли Клавдия звонок. Альгерис позвонил. К двери действительно не подходили.

— Ты еще раз нажми да держи подольше, — не унималась старуха.

«Иди, старая карга, иди уже, а то доведешь до греха!» — передавал телепатические сигналы Альгерис, все так же улыбаясь ей.

— Да вы идите, бабушка, я позвоню, а вы идите, — ласково попросил он старушку.

Старушка поджала тонкие губы и направилась к двери. Она очень долго возилась с замком, явно ожидая, позвонит ли он еще раз. Альгерис позвонил. За дверью раздались шаркающие шаги.

— Кто? — очень громко, как имеют обыкновение разговаривать глухие люди, прокричали из-за двери.

— С телефонной станции, — негромко ответил Альгерис, глядя в спину стоявшей у двери старухи. Она наконец открыла дверь, сказав напоследок с удовлетворением:

— Вот видишь, я же говорила тебе, глухая она.

— Кто там? Кто там? — кричала из-за двери квартиры другая старушка.

— Спасибо, бабушка, — ласково улыбнулся Альгерис уже выходившей на улицу первой старушке.

— Кто там? — продолжала вопрошать вторая старушка.

— Это я, почтальон Печкин, — процедил сквозь зубы Альгерис, поднимаясь к окну.

«Прав был Федор Михайлович, зарубив старушку руками Раскольникова, — думал он, закуривая, — эти старушки кого хочешь доведут!»

Прошло еще сорок минут. Еще несколько автомобилей остановились около дома на Литейном. Но среди выходивших мужчин Турецкого не было.

Двери парадного открылись, и в проеме возникла все та же давешняя старуха с полной сумкой в руках. Альгерис, чертыхнувшись, резво спустился с лестницы и, не дав старухе опомниться, вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.

— Это ты, что ли, опять? — изумилась уже за закрытой дверью старуха.

«Нет, это не вариант, — думал он, встав на троллейбусной остановке. — Подъездов масса, есть и со стороны улицы Каляева, и со стороны Шпалерной. Куда он подъедет, не угадаешь. А в каждом парадняке своя старуха имеется». — Альгерис опять вспомнил Достоевского.

Тут он почувствовал на себе чей-то взгляд. Уже несколько секунд его пристально рассматривал молоденький сержант милиции. Он словно сравнивал Альгериса с неким изображением. Муки сопоставления отчетливо отражались на молодом лице, еще не научившемся скрывать свои чувства. Альгерис достал из кармана газету и углубился в чтение. Темные очки позволяли незаметно наблюдать за сержантом. Тот все продолжал рассматривать его. Подошел троллейбус. Альгерис глянул на номер и сделал шаг назад, указывая тем самым, что ему нужен другой маршрут. Сержант все продолжал разглядывать его. Двери троллейбуса распахнулись, выходящие и входящие люди тут же смешались в злобно переругивающееся броуновское движение. Сержант набрал полную грудь воздуха и шагнул к Альгерису.

— Сержант Макаров, — козырнул он. — Предъявите документы, пожалуйста!

Альгерис, очень удивившись, посмотрел на сержанта, пожал плечами. Затем сунул руку во внутренний карман куртки, задержал там ее на несколько секунд и резко впрыгнул в уже закрывавший двери троллейбус.

— Извини, старик, — через спину бросил он, — к жене в роддом спешу! Троллейбус тронулся.

«Не быть тебе генералом, сержант, ох не быть», — усмехнулся Альгерис, глядя, как уплывает назад растерянное лицо сержанта. Он отвернулся. Серое здание на Литейном отдалялось. Около него резко затормозил милицейский «мерседес». Из машины вышли двое мужчин. Один из них был Турецкий.


Наташа заканчивала обход своих больных. Подошла к последней, стоящей в углу палаты кровати.

— Как дела, Лена? — ласково спросила она молодую женщину с исхудавшим желтым лицом, неподвижно лежавшую на постели. Взор ее был устремлен в потолок. Собственно, это Наташа знала, что женщина молодая, двадцати лет. Сторонний наблюдатель дал бы ей все сорок. Лена перевела на Наталью Николаевну отсутствующий взгляд, монотонно повторяя:

— Как дела, Лена… Как дела, Лена…

Все ясно — уже приняла дозу, вздохнула Наташа. Бороться с этим было бессмысленно, безнадежно. Процентов восемьдесят поступавших в их отделение больных были наркоманами с тем или иным стажем. Удержать их от употребления наркотиков в отделении не было возможности. Они варили наркоту ночью, на добытой любыми путями электроплитке, заперев дверь в палату шваброй. Они шантажировали родных угрозой самоубийства, и родственники сами приносили в больницу зелье. Они отказывались от капельниц, от пищи, выпрашивая у врачей таблетки снотворного. Выписать за нарушение режима? Завтра они снова поступят в отделение. Кто из участковых врачей будет лечить больного с гепатитом Б? Никто. Устроить обыск, отобрать наркотики? Завтра они найдут их снова. К тому же был случай, когда в состоянии абстиненции одна из пациенток выбросилась из окна. Разбилась насмерть. Поэтому установка для врачей была следующей: у нас лежат больные с гепатитом. Мы лечим их от гепатита. Остальное не наше дело. Так постановила Эра Газмановна. И это было правильно. За месяц пребывания в стационаре человека не вылечишь от наркомании. Значит, надо вылечить его хотя бы от гепатита.

Наташа подняла белую больничную рубаху Лены. Желтое высохшее тело даже с большой натяжкой нельзя было назвать женским. Торчали ребра, все наперечет, бери и изучай анатомию. На ребрах лежали сморщенные пустые мешочки. Человек с самым богатым воображением не назвал бы их женской грудью. Кривые от худобы, обтянутые желтой кожей кости ног. И выпирающий вперед живот. Лена была беременна. Если задуматься над тем, что эта наркоманка с трехлетним стажем зачала ребенка и собирается его рожать, наградив попутно гепатитом, поскольку это заболевание передается и плоду, если задуматься над всем этим, то Лену следовало просто убить. Задушить своими руками в резиновых перчатках. Но думать об этом было нельзя. Лену надо было лечить. И Наталья Николаевна осторожно, чтобы не повредить ребенку, начала прощупывать громадную Ленину печень.

Наташа уже вернулась в ординаторскую, когда дверь приоткрылась и веселая медсестричка Маша звонко оповестила всех присутствующих:

— Наталья Николаевна! Вас мужчина на лестнице спрашивает!

Наташа, стараясь, чтобы никто из коллег не заметил, бросила взгляд в висевшее на стене зеркало и, придав лицу самое строгое выражение, вышла из ординаторской. На лестнице стоял Турецкий.

— Здравствуйте, Наташа! — Александр шагнул вперед, сжал ее прохладные пальцы.

— Здравствуйте, Саша, — в тон ему ответила она и тут же попыталась высвободить руку из его крепкой ладони. При этом она смотрела куда-то за его спину. По лестнице поднималась Эра Газмановна.

— С кем это вы, Наталья Николаевна? — строгим голосом спросила заведующая. — Беседы с родственниками больных в вестибюле. Почему посторонние на этаже?

— Это не родственник, — нисколько не испугавшись, ответила Наташа и вопросительно посмотрела на Александра.

— Я следователь, — постарался исправить положение Турецкий.

— Следователь? К кому? — деловито спросила Эра Газмановна.

— Я ни к кому конкретно, — неожиданно смешался Турецкий. — Мне хотелось бы просто посмотреть на больных, опросить их. Вот мое удостоверение. — Он потянулся за документами.

— А чего на них смотреть? — грозно вперилась в него взглядом заведующая, не обращая внимания на документ. — Что они, обезьяны в клетках? У нас не зоопарк. И поговорить с ними сейчас не получится. Они еще после ночи не того… — она не договорила. — Когда будете знать, кто вам конкретно нужен, тогда пожалуйста. И лучше после двенадцати. Эра Газмановна внимательно посмотрела на молодых людей.

— А если вам с Натальей Николаевной поговорить надо, идите на территорию, посидите на скамеечке. Наталья, пойди в кафе с гостем, кофейку попейте. А тут, возле заразы нашей, нечего околачиваться!

Наташа с улыбкой смотрела на шефиню. Было видно, что она ничуть не боится суровой начальницы.

— Хорошо, Эра Газмановна, я на полчасика. И, тронув Александра за рукав, она начала спускаться вниз.

Они вышли в освещенный солнцем больничный двор. По территории сновали люди — медперсонал в белых халатах, рабочие в спецовках (в больнице вечно что-то ремонтировали), посетители, спешащие к больным родственникам.

— Строгая она у вас, — рассмеялся Александр.

— Но справедливая, — продолжила Наташа. — Знаете, у нас нельзя иначе…

Саша не слышал, что она говорила. Он смотрел на нее, и сердце его снова гулко застучало. В белом халате она казалась еще красивее, но строже и как-то значительнее. И он опять оробел и чувствовал себя мальчишкой, и ему это очень нравилось.

— Знаете, она мне напомнила нашу мать-командиршу, — сказал Саша, чтобы что-то говорить. — Помните, я вам в поезде рассказывал?

Саша не спускал глаз с идущей рядом женщины и не заметил, что уже пару секунд на них смотрит шедший навстречу и остановившийся на полном ходу высокий мужчина в кожаной куртке и кепке. Наташа первая заметила его. Она привыкла, что мужчины заглядываются на нее, но не так же бесцеремонно! Глаза мужчины были закрыты темными очками, но Наталья чувствовала, что смотрит он именно на них, и удивленно подняла бровь. Мужчина тут же отвернулся, сунул в рот сигарету и, прикрыв лицо рукой, щелкнул зажигалкой.

— Наталья Николаевна! — звонко, на весь двор прокричала медсестра Маша. Наташа и Александр обернулись. Маша подбежала к ним.

— Эра Газмановна попросила, чтобы вы ее докладную главврачу занесли в приемную.

Она протянула Наташе пластиковую папку. Мужчина в кепке наконец прикурил и ушел в боковую аллею.

— Вот наш главный корпус, — указала Наташа на четырехэтажное здание. — Вы меня в вестибюле подождите. Я докладную занесу, и пойдем в кафе. Хорошо?

— Хорошо, — улыбаясь, как последний дурак, ответил Турецкий. — Сколько у вас корпусов! — заметил он наконец окружающее пространство.

— Да, больше двадцати. Наша больница — старейшая в городе инфекционная больница. А их так и положено строить, чтобы избежать внутрибольничных заражений. Для каждой инфекции — свой корпус.

Турецкий распахнул перед Наташей дверь, пропуская ее вперед, и сердце опять ухнуло от прикосновения к ее стройной прямой спине.

— Вы здесь посидите, — Наташа указала на два кресла в центре холла, — здесь курить можно. Я быстро.

И, улыбнувшись ему, она исчезла в одном из коридоров. Турецкий сел в кресло, закурил. Что было очень кстати, учитывая непомерное волнение.

— Ну хватит, хватит! — приказал он себе. Но сердце продолжало гулко бухать. Саша встал и принялся прохаживаться по холлу, стараясь отвлечься. Его внимание привлек большой гобелен, висевший прямо над креслом, где он сидел. На гобелене была выткана следующая картина: в центре полотна сидел почтенный старец. В руке старец держал птиц. Рядом с ним стоял мальчик. Около мальчика сидела собака, высунув ярко-красный язык. С другой стороны от старца стоял мужчина с бородой. Он держал на руках кролика. Турецкий внимательно рассматривал полотно, когда сзади раздался звучный Наташин голос.

— Это Луи Пастер, — указала она на старца. — Он делает прививку мальчику. Прививку от бешенства.

— А это бешеная собака? — удивился Турецкий, глядя на добродушного пса.

— Да, — рассмеялась Наталья. — Хотя для бешеной собаки пес слишком симпатичен. — Она опять читала его мысли!

— А кролик тоже бешеный?

— Нет. Заражая кроликов, Пастер получил ослабленный вирус бешенства. Это называется аттенуацией. Да вы совсем темный!

— Это я прикидываюсь, чтобы дать вам возможность продемонстрировать свою образованность, — легко отбил удар Турецкий. — А откуда у вас это произведение искусства? Благодарные больные выткали?

— Нет, это нам французы подарили. Мы дружим с одним парижским госпиталем. Вот они и подарили. Лучше бы лекарств привезли. Но дареному коню в зубы… А что, вам не нравится?

— Почему же, — Турецкий с видом знатока склонил голову набок. — Особенно удался, на мой взгляд, образ собаки. В ее умных глазах мы видим готовность жертвовать собой, прикинувшись бешеной. В то же время открытая, словно в улыбке, пасть показывает нам, что животное просто дурит публику, причем с удовольствием. Ярко-красный язык символизирует собой революционность сделанного открытия…

— Ну хватит, — рассмеялась Наташа, легонько хлопнув его по руке. — Пойдемте пить кофе, а то мне скоро возвращаться. В кафетерии было довольно людно. Наташа указала Александру на свободный столик.

— Вы садитесь, а я возьму кофе.

— Ни в коем случае! — воспротивился Саша. — Вы что же, совсем меня за мужчину не считаете?

— Здесь я хозяйка. А вы гость. Вы в очереди полчаса простоите. Так что сядьте и ждите! — строгим голосом сказала она.

У самой кассы стоял крупный мужчина с намечающимся животиком. Поднос его был заставлен множеством блюд. Наташа подошла к нему, ласково тронула за плечо, шепнула что-то на ухо и вернулась к Турецкому. Через минуту толстяк сгрузил со своего подноса две чашки кофе на их столик, спросил Наташу:

— Ты дежуришь сегодня? — Она кивнула. — Значит, еще увидимся!

И, бросив на Турецкого мимолетный, но внимательный взгляд, отошел к другому столу.

— Это заведующий реанимационным отделением, — пояснила Наташа. — Гениальный врач! Турецкий почувствовал легкий укол ревности.

— А где это вы с ним сегодня дежурите?

— Дежурство по больнице. Сутки.

— Значит, вы сегодня вечером заняты? — расстроился Александр.

— Выходит, так, — улыбнулась Наташа. — Вплоть до завтрашнего утра.

— Ну вот… — вздохнул Турецкий. Но, вспомнив, что он этой ночью тоже занят на «малине», обещанной Гоголевым, приободрился. — Может, это и к лучшему, — не подумав, сказал он.

— Вот как? — прищурилась Наталья Николаевна.

— То есть вы завтра свободны, так я понимаю? После ночного дежурства.

— Завтра у меня выходной, — уклончиво ответила она.

— Вот и замечательно! Я приглашаю вас в ресторан. Наташа насмешливо улыбалась, подняв бровь.

— Господа офицеры гуляют?

— Но не могу же я уехать в Москву, не угостив вас кофе. Не отдать, так сказать, долг вежливости! Наташа, соглашайтесь, — как-то уж совсем жалобно сказал Саша.

— Ну хорошо, — вздохнула женщина.

— Вы, наверное, после дежурства спать ляжете, да? Я, чтобы вас не будить, звонить не буду. А вы, как проснетесь, сразу позвоните мне на сотовый. Я вам номер дам, — торопливо говорил Александр, чтобы она не успела передумать. — А если вы мне не пообещаете позвонить, я буду трезвонить каждый час, так и знайте. Месть моя будет ужасна — я не дам вам выспаться! Турецкий протянул Наташе карточку с телефонным номером.

— Обещаете? — Александр заглянул в ее глаза.

— Какой простой номер: один, семь, три, три ноля, три — вслух прочитала Наталья Николаевна. — Хорошо, позвоню, — подняла она наконец ресницы.

— Если бы вы еще минуту молчали, я бы умер. И даже ваш гениальный реаниматор меня бы не спас, — серьезно проговорил Турецкий.

— Мне пора, — мягко улыбнулась Наташа.

…Около трех часов дня в вестибюль гепатитного отделения вошел мужчина. Кожаная куртка, светлые волосы, открытое лицо.

— Девушка, — окликнул он пробегавшую мимо молоденькую сестричку, — могу я видеть Наталью Николаевну…

— Денисову? — уточнила девушка, невольно останавливаясь около мужчины. «Ой, как на актера какого-то похож!» — пронеслось в ее головке.

— Да-да, Денисову, — обаятельно улыбнулся мужчина.

— А она сегодня дежурит по больнице. Ее в отделении нет, она в приемном покое, — все объясняла девушка, пытаясь вспомнить, на кого он похож. — А вы родственник? Подождите, она скоро придет.

— Нет-нет, — отверг мужчина это предложение. — Она будет спешить, а мне хотелось поговорить обстоятельно. А когда у нее дежурство кончается?

«Ой, да на Збруева! Только этот моложе и выше», — установила с облегчением девушка.

— Завтра в десять. Только она завтра сразу домой уйдет. После ночи ведь.

— Конечно, — понимающе кивнул мужчина. — Я лучше послезавтра подойду. Главное, чтобы она смогла уделить мне достаточно времени. Благодарю вас, девушка! — Мужчина опять улыбнулся.

Девушка тоже улыбнулась и пошла по своим делам, довольная, что так толково объяснила все интересному мужчине.


Разговор с милой девушкой происходил уже на второй день пребывания Альгериса в Петербурге.

А накануне он вернулся в квартиру на Заневском около часу дня. Сварил кофе, сел у стола. Что ж, утреннее наблюдение возле дома по Литейному проспекту показало, что, во-первых, Турецкий действительно в Питере, а во-вторых, его, Альгериса, уже ищут. Он, разумеется, не знал о находке Димы Чирткова, посчитав, что поиски связаны с нарушением подписки о невыезде.

Что делать дальше? Караулить Турецкого у Большого дома? И безнадежно, и опасно. Теперь следует выяснить, где он остановился. Конечно, более вероятен вариант, что его поселили на какой-нибудь конспиративной квартире. Это было бы неплохо. Квартиру можно выследить, а взять следователя в подъезде — дело вполне реальное. Хуже, если он проживает где-нибудь в закрытой ментовской гостинице. Там охрана со всех сторон… Но необходимо обзвонить и все городские гостиницы, чем черт не шутит? И, взяв телефонный справочник, Альгерис принялся за дело. Он потратил часа два на звонки, следуя по алфавиту, прозваниваясь через бесконечное «занято».

На букве «о» лед тронулся. Дежурная гостиницы «Октябрьская» на его вопрос: «Не остановился ли у них Турецкий Александр Борисович» — на секунду смешалась и повторила его вопрос.

— Турецкий Александр Борисович? — Голос дежурной был напряженным. — Подождите минуточку.

Альгерис дал отбой. Номер его хотят вычислить, понял он. Нашли дурака! Он звонил по сотовому. Дорого, но безопасно. Итак, Турецкий в «Октябрьской». Альгерис глянул на часы. Семнадцать. Вряд ли господин следователь уже отдыхают в номере.

Через тридцать минут мимо «Октябрьской» на самом малом ходу проезжала темно-синяя «вольво». Сидевший за рулем мужчина внимательно смотрел на тротуар. Наконец он увидел то, что искал. Около гостиницы ошивалась дама с отчетливыми следами древнейшей профессии на лице. Машина притормозила, просигналила. Дама встрепенулась, кинула взгляд на автомобиль. Получив подтверждение в виде нового звукового сигнала, шустро направилась к машине, немыслимо виляя бедрами.

— Сколько берешь? — с места в карьер спросил ее сидящий за рулем мужчина.

— Сто баксов за два часа, красавчик, — не моргнув глазом, ответила торговка телом. На вид ей было лет под пятьдесят.

— Садись, — Альгерис открыл дверцу машины. Они отъехали от гостиницы.

— Ты как хочешь, красавчик? Я могу и на ходу тебя обслужить, — не веря своему счастью, ворковала женщина.

— Красная цена тебе — полтинник в базарный день. В отечественной валюте, — уточнил Альгерис. Лицо женщины вытянулось. Она ухватилась за ручку.

— На ходу прыгать будешь? — осведомился Альгерис.

— У меня «крыша» есть, — захныкала женщина.

— Наверное, такая же ветхая, как и ты, — отреагировал мужчина. И добавил: — Я заплачу тебе сто пятьдесят. Баксов. А теперь слушай.

Машина остановилась около концертного зала «Октябрьский». Женщина внимательно выслушала, что от нее требуется.

— А аванс? — набравшись смелости, спросила дама.

— Аванс на фабриках дают. Многостаночницам. А ты — бублик всепогодный.

Путана, отлично знавшая все нюансы многочисленных наименований женщин своей творческой профессии, обиделась было на крайне неприличное в их кругу слово «бублик», но, вспомнив об обещанной награде, решила не оскорбляться и открыла дверцу.

— Ну я пошла, — улыбнулась она.

— И без глупостей, — предупредил ее Альгерис таким голосом, что улыбка сползла с ярко накрашенных губ. — Хвост приведешь, достану и на куски порежу.

— Ага, — от страха согласилась женщина и шустро направилась к гостинице.

Альгерис ждал ее около получаса. Наконец пахнущее дешевыми духами тело плюхнулось рядом.

— Все узнала, — сообщила женщина. — Ты, это, баксы-то давай, а то обманешь.

— Я не государство, честных тружеников не обманываю, — ответил Альгерис. — Докладывай!

— Значит, номер у него пятьсот тридцатый. Это на предпоследнем этаже. Рядом — с одной стороны баба из Омска, командировочная. Послезавтра уезжает. Сорок пять лет. — Путана назвала имя и отчество женщины. — С другой — мужик из Мурманска. Моряк. — Последовали паспортные данные мужчины. — Окна во двор выходят. Все, давай деньги.

Альгерис не торопясь достал из бумажника две купюры. Прежде чем отдать их женщине, еще раз предупредил:

— Слово вякнешь кому…

— Что я, сумасшедшая? — торопливо ответила женщина и, схватив бумажки, выскочила из машины жуткого мужика. Машина тронулась с места, быстро набрала скорость и исчезла из вида.

В восемнадцать тридцать около того же концертного зала «Октябрьский» опять возникла темно-синяя «вольво». Уже начала собираться публика к вечернему концерту, и машина не привлекла к себе внимания в ряду других автомобилей, паркующихся на широкой площадке.

Из машины вышел Альгерис с букетом роз. Он прошел метров пятьсот, оказавшись около гостиницы с одноименным названием, и вошел внутрь.

— Куда вы, мужчина? — окликнула его дежурная.

— Я в пятьсот двадцать девятый, — очаровательно улыбаясь, ответил Альгерис.

— Постойте, сейчас я позвоню в номер, — суровым голосом произнесла дежурная.

Альгерис подошел к стойке, продолжая улыбаться. Женщина набирала номер, глядя при этом на щиток с ключами.

— Господи, что я звоню-то? — сказала она, опуская трубку. — Нет никого в пятьсот двадцать девятом. Вон ключи висят.

— Как же так? — огорчился мужчина.

— А вы что, договаривались?

— Нет. — Мужчина застенчиво улыбнулся. — Я, так сказать, сюрпризом. Светлана Яковлевна уезжает послезавтра, вот… я хотел… на прощание… — робко говорил мужчина, указывая на букет и краснея как школьник.

— Да ведь она в театр сегодня ушла, — вспомнила дежурная. — Предупреждала, что вернется поздно. Что же вы не позвонили ей? — смягчившись, спросила дежурная. Мужчина лишь беспомощно пожал плечами.

— Я завтра приду, — сказал он. — Только вы не говорите ей, что я был здесь, — умоляющим голосом попросил он. — Вдруг она не захочет этой встречи. Женщины так непредсказуемы, особенно порядочные. А мне так важно с ней увидеться! Я так много сказать ей должен! — Мужчина умоляюще воздел руки.

— Да ладно, не скажу, — удивилась дежурная такому накалу чувств.

— Благодарю вас. Мужчина грустно, но обаятельно улыбнулся и протянул женщине букет.

— Примите, пожалуйста, — застенчиво попросил он. — Не нести же мне их обратно.

«Ну да, то-то жена удивилась бы. На всю жизнь», — подумала опытная в таких делах дежурная и, понимающе усмехнувшись, взяла пунцовые розы. Мужчина вышел на улицу.

«Надо же, мужик с виду-то интересный, хоть и малахольный. А баба из пятьсот двадцать девятого — ни кожи ни рожи. Чудны дела твои, Господи!» — еще раз удивилась дежурная, но тут же уставилась в телевизор. Начинался очередной сериал.

Растерянное, смущенное выражение лица мужчины сменилось хмурой неподвижной маской, едва он отошел от гостиницы. Альгерис вернулся в машину и поехал к себе.

Накладка! Но всего не предусмотришь. Особенно когда операция планируется прямо по ходу дела. А ведь он звонил в номер этой бабы перед выездом. Она сняла трубку. Кто же знал, что черт ее в театр понесет! Что ж, придется перенести намеченное дело на завтра. Завтра последний день пребывания бабы из Омска в Питере. Значит, надо любыми путями на нее выйти. С утра она, конечно, упрется по магазинам. А вечером должна быть в номере. Самолет в Омск улетает послезавтра утром, это он узнал через справочное. Четкого плана действий у него не было — Альгерис всегда полагался на свое необычайное обаяние, парализующее всех женщин, да и многих мужчин. И на быструю реакцию, позволяющую моделировать ситуацию в зависимости от конкретных обстоятельств. Впрочем, две домашние заготовки, как говорят в КВН, были. Можно было соблазнить даму. Не в буквальном смысле, а так, плетя всякие кружева типа: увидел случайно на улице, потрясен, вы так похожи на мою умершую жену и прочее, прочее. В том, что баба клюнет, Альгерис не сомневался: интересный мужчина, букет роз, душещипательная история. Далее шампанское с клофелином, и баба отрубается. После этого можно дождаться ночи, проникнуть в номер Турецкого, отомкнув дверь. Далее опять по обстоятельствам. Если предполагать, что следак будет пьян (а кто же из них не снимает по вечерам напряжение?), то сон его должен быть достаточно крепок. Можно вырубить ударом, затем вколоть клофелин и вытащить каким-то образом из гостиницы. Каким, пока не ясно. Второй вариант: убедить даму вызвать Турецкого из гостиницы. Под каким предлогом? Скажем, так: он, Альгерис, друг детства вышеупомянутого субъекта. У них назначена встреча, но он, Альгерис, хочет устроить сюрприз. Сам он будет ждать другана внизу, в машине, а женщина должна попросить Турецкого донести до ожидающего ее у гостиницы автомобиля тяжелую сумку. А внизу — радость внезапной встречи субъекта с другом Колькой. Или Васькой. Бабам можно любую лапшу на уши навешать. Главное — быть убедительным, войти в образ. В любом случае Турецкого следует изъять из обращения, то есть похитить, именно из гостиницы. И именно вечером, когда он вернется после неутомимой борьбы с преступностью (и бесполезной, усмехнулся Альгерис). Весь день он наверняка находится в обществе братской питерской милиции. Да и к гостинице на машине, конечно, привозят. Так что светиться около «Октябрьской» смысла не имело. Следовало подъехать вечером следующего дня. Значит, завтрашнее утро он посвятит досмотру лаборатории.

Перед отъездом из дома Нино Сергей попросил Альгериса зайти в лабораторию. Раз уж он будет в Питере. Следовало проверить, сворачиваются ли работы. Альгерис, презиравший мужа Нино, тем не менее согласился. Эмоции эмоциями, а дело делом. Продолжение работ по изготовлению наркотика может обернуться бедой для всех них. Лабораторию могут накрыть.

Турецкий в Питер приехал не на Исаакий любоваться. Видимо, по этому делу и прикатил. И хотя место нахождения лаборатории за один-два дня не вычислить — Висницкий все же далеко не дурак, — тем не менее все тайное рано или поздно становится явным. Наместник Сергея Висницкого в Питере, фактический начальник лаборатории, жаден до денег, как и большинство людишек. И, воспользовавшись моментом, когда хозяин не требует товар, может начать гнать его в свою пользу. То есть продавать уже для себя.

Продумав весь следующий день, Альгерис рано лег спать. Нино он не звонил. Позвонит, когда будет чем порадовать.


Альгерис хорошо выспался. Плотно позавтракал. Просмотрел арсенал оружия, спрятанного под двойным дном встроенного стенного шкафа. Там были два пистолета-пулемета: ПП-90 и «Кедр». Несколько пистолетов ТТ и ПМ. И красавица «беретта». Альгерис любовно взял в руки «беретту». Одна из последних моделей — «беретта 92Ф». Она стоила им бешеных денег, но в данном случае было за что платить. Изящная, компактная, пятнадцатизарядная «игрушка», с 9-миллиметровым патроном, с поражением цели на расстоянии пятьдесят — семьдесят метров. С возможностью ведения полуавтоматического огня. Осечки исключены. И при этом легко прячется в кармане куртки или за поясом. Альгерис извлек пистолет из тайника, проверил его и спрятал до времени обратно.

Он быстро шагал по территории больницы. Возле серого корпуса следовало повернуть направо и через пятьдесят метров — лаборатория в расположенном у самой ограды больницы трехэтажном особнячке. Альгерис скорыми шагами сокращал расстояние до цели и вдруг, словно споткнувшись, замер. Прямо на него шел Александр Борисович Турецкий, собственной персоной.

Первым побуждением Альгериса было немедленно рвануть назад, к машине, стоявшей за оградой больницы. Только спортивная выдержка и необычное поведение Турецкого остановили его.

Турецкий шел по больничному двору с женщиной. Они двигались навстречу Альгерису, ничего вокруг не замечая. Сосредоточенное лицо Турецкого с острым, холодным взглядом, каким помнил его Альгерис, когда следователь его допрашивал по делу в казино, это лицо было в данный момент сияющим лицом влюбленного мальчишки. И обращено это лицо было исключительно к идущей рядом стройной женщине. Женщина первая почувствовала взгляд Альгериса и удивленно подняла темную бровь. Альгерис резко отвернулся, как бы прикуривая.

— Наталья Николаевна, — послышался звонкий девичий голос. От серого здания к парочке бежала молоденькая девушка. Женщина обернулась. Обернулся и Турецкий.

Альгерис свернул в боковую аллею громадной больничной территории и сел на самую дальнюю скамейку. Достал сигарету и закурил уже по-настоящему.

Та-ак. Так. Первой его мыслью было, что лабораторию уже накрыли. Да как и не предположить этого, когда следователь проходил в пятидесяти метрах от нее! Но здание лаборатории, просвечивающее сквозь густой, с красной осенней листвой кустарник, имело вполне мирный вид. Вот из дверей вышел высокий парень с завязанными в хвост длинными волосами. Парень закурил, жмурясь в лучах осеннего солнца. Следом вышел курчавый коротышка. Парни чему-то рассмеялись. Все это не укладывалось в картину разоблачения преступной деятельности. Да и на всей территории больницы продолжалась мирная жизнь — сновали сотрудники в накинутых на белые халаты куртках и плащах, спешили к больным посетители, бродили рабочие в спецодежде. Нет. Лабораторию не накрыли.

Да и на лице Турецкого не было радости от служебных успехов. Скорее, оно было смятенно озабочено. Озабочено тем, как понравиться красивой стройной женщине.

Альгерис расхохотался. «Ох, чудны дела твои, Господи», — повторил он, сам того не ведая, мысли гостиничной дежурной. Да этот Турецкий просто влюблен! Как мальчишка, как последний дурак!

Что ж, это совершенно меняет дело. Видимо, Нино неустанно молится о нем, облегчая своими молитвами его задачу. Не надо похищать следователя. Это трудно и опасно. Открылся куда более легкий путь — похитить эту самую Наталью Николаевну. Так назвала женщину звонкоголосая девчушка. Альгерис бросил окурок в урну и направился к лаборатории.


— Ну что. Мужик, конечно, ни при чем, — рассказывал Гоголев Турецкому о допросе водителя фирмы «Горячев и компания». — Когда сказали ему, что его фургон заминирован был, он чуть копыта не отбросил. Прямо в моем кабинете. У меня, говорит, трое детей от разных жен, и все сиротами остались бы. Забавный мужик, — усмехнулся Виктор. — Составили фоторобот на водителя «Газели» и мужика в кепке. Он его Лениным назвал.

— Это почему же? — удивился Турецкий.

— Да, говорит, похож на вождя мирового пролетариата. Невысокий, в кепке, глаза хитроватые, в морщинках. Простой и разговорчивый. Ну а как твои успехи в беседах с гепатитными наркоманами. Или с наркоманными гепатитниками? Что обнаружило следствие?

Они коротали время перед ночным рейдом в «малинник». Пить ввиду предстоящей операции не следовало, и мужчины пробавлялись кофейком с бутербродами. И пили понемножку.

— Знаешь ли ты, Виктор Петрович, как был аттенуирован вирус бешенства? — спросил Турецкий.

— Что это ты, как Рабинович, вопросом на вопрос отвечаешь? — осведомился Гоголев, не очень понимая, о чем его спросили. Он подлил коньяка в рюмки.

— Не знаешь, — вздохнул Турецкий. — А я теперь знаю. Я даже знаю, как выглядел Луи Пастер. Мои знания могут и не понадобиться именно сегодня. Но любая информация ложится в копилку. В базу данных, так сказать. Никому не ведомо, что и когда потребуется вытянуть из нее.

— Если бы я не знал, что ты трезв, я подумал бы, что ты пьян, — заметил Гоголев. — А все наши петербургские женщины…

— А что ваши петербургские женщины? — подобрался Александр Борисович, пригубливая коньяк.

— Губят они вашего брата москвича, — отозвался Гоголев.

— А вашего питерского брата они не губят? — поинтересовался Турецкий.

— Мы привыкши. Да и то, съездишь куда-нибудь, посмотришь на красавиц иногородних и иноземных и подумаешь: нет, таких, как в Питере, нет.

— Чем же они особенные? — спросил Саша. Почему-то ему этот разговор показался чрезвычайно важным.

— Как тебе сказать… Я ведь много людей перевидал по роду своей деятельности, сам понимаешь. Вот старушки питерские. Те, что белая кость, голубая кровь. Там все понятно. Они все живут в прежней жизни. И три седых волосины в аккуратный пучок укладывают. И яйцо всмятку сами себе на подносе подают. В фарфоровой подставке. Это, заметь, в коммуналке. Где рядом матерится пьяный сосед, выехавший из Ленобласти и прописавшийся по лимиту.

— Ты что же, проявляешь великодержавный шовинизм по отношению к деревне?

— К деревне, прежней деревне, я отношусь с величайшим уважением, Саша, — серьезно ответил Виктор. — Деревня жила строго соблюдаемыми нравственными устоями. Все друг у друга на виду. Все друг друга знают. Все перед всеми отвечают. Да что говорить, это общеизвестно. А вот рабочие поселки, где собираются случайные люди, временщики, это совсем другое дело. Там жизнь временная и как бы ненастоящая. Понарошку. То есть можно пакостить, гадить повсеместно. А потом другая жизнь будет, приличная.

— А при чем тут…

— А при том, что недоброй памяти Григорий Васильевич Романов в какие-нибудь десять лет весь наш город превратил в такой рабочий поселок. — Гоголев опрокинул коньяк. Александр, чтобы понять ход мыслей коллеги, последовал его примеру.

— А при чем тут… — снова попытался он повернуть разговор в интересующее его русло.

— Вот я и удивляюсь. Среди этого повсеместного питерского рабочего поселка встречаются женщины. Не старушки с седыми буклями. Средних лет, моложе, совсем молодые. Они петербурженки, понимаешь? Они умны, ироничны, при этом ранимы. Они совершенно непрактичны, но удивительным образом ухитряются выживать даже в сегодняшнем бардаке, не теряя достоинства. Они могут тратить последние деньги на какие-нибудь причуды: камни в чудной оправе, какие-нибудь бесполезные картины, не имеющие никакой рыночной стоимости, но важные именно для них. Откуда в них это? Мне кажется, это какая-то магия здешних болот. Будто они колдуньи какие-то или русалки. Вот кажется, вспыхнет свет — и они исчезнут. Кстати, все эти женщины, как правило, полуночницы. Оживают к вечеру.

— Что же, в Москве таких женщин нет? — спросил Александр, наполняя стопки.

— Ты знаешь, почти нет. А если есть, то это бывшие петербурженки, — рассмеялся Виктор. — Правда, москвички замечательные женщины — стильные, сильные, четкие. Но… как сказать? Они всегда знают, чего хотят от жизни. Это хорошо. Но в этом нет очарования.

Саша задумался, пробиваясь сквозь пары коньяка. Так уж и нет? Да его собственная жена, Ирина.

Все, что излагал Виктор, можно было в той или иной мере наложить на светлый образ законной супруги. Правда, каменья в чудной оправе она на последние деньги покупать не будет. Она последние деньги на Ниночку истратит, а в остальном… Да и еще наверняка… Взять хоть… Но слегка затуманенный коньяком мозг отказывался подыскивать примеры. И вообще, рассуждения Гоголева Александру нравились. Они в некотором роде снимали с него вину: просто это петербурженки такие колдуньи и русалки, а он ни при чем. Проходил мимо и угодил в сети. Поэтому Саша сказал почти ласково:

— Скажите, какой поэт! В прошлое наше знакомство я и не заподозрил в тебе этакого романтизма. — При этом Александр наполнил стопки. — Ну что ж, давай выпьем за петербургских женщин. Кстати, а что мужчин такого рода в Питере нет? Этаких полуночных романтиков?

— Есть. Но тебя ведь интересуют женщины? Александр рассмеялся. Мужчины чокнулись и выпили.

— Что ж, минут через пятнадцать выезжаем.

— Куда едем? Что за притон?

— Едем на Васильевский. Хозяин квартиры некий Захаров по кличке Масленок. После смерти родителей им с сестрой осталась пятикомнатная квартира. Вскоре сестра исчезла странным образом. Ушла в булочную и не вернулась. До сих пор в розыске. Захаров тут же притон и организовал. Наркоту достать сейчас не проблема: иди на Сенную или на Невский рынок поезжай. Вот он за дозу девчонок-наркоманок под клиентов подкладывает. И клиентам зелье продает. И ведь не возьмешь, гада, все вину на себя берут: я, мол, добровольно, по любви. Если возьмут Захарова, где дозу добыть без денег? Это они понимают. Так что сволочь порядочная этот Захаров. Пора, — глянув на часы, поднялся Гоголев.

На улице их уже ожидал автобус с бойцами спецназа. Милицейский «мерседес» мчался по ночному городу. Они выехали на Васильевский остров, помчались по Большому проспекту в сторону Гавани. Остановились у высокого пятиэтажного дома.

— Начало двадцатого века. Русский модерн, — авторитетно заявил Гоголев, указывая на здание, когда они вышли из машины. — Ребята, давайте на крышу, — скомандовал он группе из семи человек в камуфляже. — Семенов, готовьте роллингсы, ждите команду. Группа прикрытия, — кивнул Гоголев еще троим спецназовцам, — начинаем подниматься. Связь через пять минут.

Первая группа спецназа исчезла в соседнем парадном. Гоголев, Турецкий и трое спецназовцев начали подниматься по лестнице. Идти пришлось довольно долго. Нужная им квартира располагалась на предпоследнем этаже, куда вела крутая, как горный хребет, лестница. Наконец путь их был закончен.

За один пролет до квартиры Гоголев остановился и связался по рации со второй группой.

— Семенов, готовность? — коротко спросил он. Услышав ответ, удовлетворенно кивнул: — Ждите команду. Ребята к штурму готовы, — тихо сказал он своим спутникам.

Они преодолели последний лестничный пролет, и Гоголев нажал на кнопку звонка массивной бронированной двери.

— Кто да кто? — спросил из-за двери мужской голос.

— Милиция, — запросто ответил Гоголев, подмигивая Турецкому. За дверью молчали.

— Открывай, Масленок! — громко приказал Виктор. За дверью молчали.

— Семенов, — тихо сказал Гоголев в рацию, — начинайте. Пошли! И, еще раз позвонив, громко повторил:

— Захаров, открывай, последний раз прошу!

Но в квартире, видимо, уже началось что-то невообразимое. Женский визг, матерная мужская ругань были слышны даже через толщь металлической двери. Двери квартиры распахнулись. На пороге стоял Семенов.

— Милости просим, — пригласил он.

В прихожей уже был развернут лицом к стене невысокий мужик с темными сальными волосами.

— Что же ты, Захаров, людей на лестнице держишь? — ласково спросил его Гоголев.

— Я просто открыть не успел, — хрипло ответил мужик. Он оказался довольно молодым, лет тридцати. — А ваши громилы все стекла на балконе перебили. А дело к зиме, между прочим.

— Да ты не волнуйся, зиму проведешь в исключительно теплом помещении, — пообещал ему Виктор Петрович.

— Это еще бабушка надвое сказала, — пробурчал мужик.

— Наденьте на Захарова браслетики, да пусть проходит на кухню, посидит. Семенов вытащил наручники.

Гоголев с Турецким уже шли по коридору, отворив первую дверь. Большая, с высокими потолками комната была разбита фанерными перегородками высотой в человеческий рост на маленькие клетушки-боксы. Большинство из них было занято. В одной лежал на раскладушке здоровенный мужик с беломориной в руке. Над мужиком плавал сладкий дым анаши. Мужик глянул на вошедших мутным взглядом и отрешенно проронил:

— Здесь занято уже, дальше идите.

В некоторых закутках старые и молодые, грязные и вполне приличные мужчины продолжали беспощадно «употреблять» совсем юных девчонок, несмотря на уже поднятый облавой шум. Торопились, так сказать, завершить начатое. Девчонки бессмысленно смотрели огромными зрачками куда-то вдаль. В одной из каморок они наткнулись на девчушку. Она лежала поперек трухлявой тахты ногами к двери, уставившись взглядом в облупившийся потолок.

— Трахать будете? — равнодушно спросила она вошедших. Девчушке было не больше шестнадцати.

Через час работа была закончена. Подъезжавшие друг за другом милицейские «уазики» развозили задержанных по отделениям милиции. У посетителей притона были изъяты анаша, гашиш. В дальней кладовке квартиры были найдены ампулы с морфием, клофелином, героином. И две коробки с «полипептидом Хуанхэ».

Когда все «гости» разъехались, Гоголев с Турецким прошли на просторную кухню, единственное неперегороженное помещение, где, судя по имевшемуся там широкому дивану, обитал сам хозяин.

С ними остались два спецназовца. Турецкий стоял у окна кухни, глядя, как распихивают по машинам упирающихся людей. Сопротивление, впрочем, оказывали лишь некоторые мужчины.

Здоровяк, куривший анашу, рвался из крепких рук спецназовцев. Но был быстро усмирен и исчез в глубине машины. Девчонки же не сопротивлялись, покорно, как под гипнозом, забираясь в «уазики».

— Ну а теперь давай поговорим с тобой, Масленок, — сказал Гоголев, с отвращением глядя на жирное, в крупных порах лицо хозяина притона. — Хотя лично я бы с тобой не разговаривал, а шлепнул бы тебя, гниду, за то, что ты с девчонками делаешь.

— А что я делаю? — злобно осклабился Захаров. — Они сами ко мне приходят. Насильно никого не тяну. А то, что трахаются здесь, это их личное дело. Я никого не заставляю. Может, им хочется… Дело молодое. Я им условия создаю, а то бы они прямо в парадняке…

— Заткнись, сволочь, — процедил Гоголев. — А то доведешь до греха!

— За оскорбление и ответить можно, — все так же злобно прошипел Захаров.

— Я бы тебе, конечно, вмазал. Но не буду. Я тебя в камеру отправлю, в Кресты. Там не бездетные люди сидят. У многих дочки имеются. Так что им с тобой интересно будет. Поговорить.

— Почему в Кресты-то сразу? — занервничал Захаров.

— Так ведь хранение тебе предъявим, дорогуша. Хранение наркотических средств. Единственное, что может облегчить твою участь, это активное способствование раскрытию преступления. Поэтому ты живенько напишешь, где и у кого добывал наркоту. В первую очередь нас интересует «полипептид Хуанхэ».

— Да это-то вообще в первый раз! — воскликнул Масленок. — Клянусь! На Невском рынке взял у старушки. Очень рекомендовала. Я взял на пробу.

— Попробовал? — спросил Гоголев.

— Нет.

— Ну да, ты ведь у нас не пьешь, не куришь, не колешься. Девочками не увлекаешься. Увлекаешься мальчиками. Поднимайся, поедешь в камеру.

— Я же сказал, чего знал, — завыл Захаров.

— Глядишь, к утру еще чего-нибудь припомнишь. Все, разговор окончен.

«Мерседес» мчался по Большому проспекту в обратном направлении, к Невскому. Александр не заметил, как они проехали весь Васильевский, въехали на Дворцовый мост. Он очнулся, увидев немыслимо красивый в ночной подсветке Эрмитаж. Но тут же перед глазами снова возникла маленькая девчушка, вопрошавшая их равнодушным голосом: «Трахать будете?»

— Какой кошмар! — вслух произнес Турецкий.

— Ты о притоне? — догадался Гоголев. — Я сам об этом же думаю. У меня ведь дочке шестнадцать. Как представишь… Таких ублюдков, как Захаров, убивать надо однозначно. За растление. Он ведь бродит по дворам, выискивает компании. А куда сейчас податься детям из обычных семей? Не «новых русских»? Бесплатного ничего не осталось. Остался двор. Вот гад этот и ходит. Втирается в компании, потом косячок забьет, угостит. Да еще подначит, вы, мол, большие уже. А травка, мол, ерунда. Раз угостит, два, три. И пошло. Потом кольнуться предложит. Чтобы кайф сравнить. Мол, все надо в жизни попробовать. А один разок — ерунда, дескать. Разок кольнутся — понравится. Еще попросят. Вот так пару недель поколется девчонка, и все — она у него на крючке. И ведь девчонки из порядочных семей попадаются. Родители пашут на трех работах, чтобы прокормить ее и одеть-обуть. И не замечают ничего. А когда замечают, уже ничего не исправить. Приехали, Саша, — вздохнул Гоголев. «Мерседес» стоял около «Октябрьской».

— Ну до завтра. То есть до сегодня, — махнул рукой Турецкий. — Посмотрим, что день грядущий нам готовит.

— Машина за тобой в десять придет, — махнул ему вслед Гоголев.

Александр разбудил дремавшую дежурную, взял ключи, поднялся в номер. Долго стоял под душем, словно к нему прилипло увиденное этой ночью. Горячие струи воды смыли усталость и омерзительное ощущение прилипшей к телу грязи. Принесли облегчение.

Саша лег в постель, не зажигая света. Он на ощупь завел будильник, положил рядом трубку радиотелефона и провалился в тяжелый, с кошмарами сон. Ему снилась Ниночка в нарядном платьице. Неизвестный мужчина протягивал его дочке конфетку. Но Саша точно знал, что это не конфетка, а наркотик. Он кричал Ниночке изо всех сил, чтобы она ничего не брала из рук дяди. Но Ниночка словно не слышала и, смеясь, протягивала к конфетке руку. Вдруг мужчина превратился в отвратительный огромный гриб и схватил Ниночку за руку. «Это Масленок», — закричал Саша и проснулся. В гостиной надрывался телефонный аппарат. Светало. Саша глянул на будильник. Было семь утра. Чертыхнувшись, он босиком пошлепал к телефону.


Ночное дежурство Натальи Николаевны Денисовой проходило весьма напряженно. Начало октября. Люди возвращаются в город после отпусков. Уже начались первые ОРЗ и поступают пожилые люди с вирусными пневмониями. Самый разгар гепатита А, много дизентерии. Поступило несколько молодых мужчин с осложненным паротитом, так по-научному именуется детская болезнь со смешным названием «свинка», которая вызывает очень несмешные осложнения у взрослых. Одного из мужчин привезли с явлениями менингита, в бреду. У другого спускалось почти до колена отекшее, багровое яичко. Односторонний орхит.

— Сюда преднизолон немедленно, — указала Денисова на сидевшего врастопырку мужчину.

Нужно срочно затормозить процесс, чтобы инфекция не перекинулась на другую сторону. Иначе молодому человеку угрожает бесплодие. Поступила молодая женщина с малярией. Температура под сорок, бред. Прибавились и такие экзотические болезни к пестрой картине городской заболеваемости. Это уже удел «новых русских», привозящих из заграничных туров то малярию, то амебную дизентерию, то еще что-нибудь несусветное. Больные поступали непрерывно почти всю ночь. Денисова не выходила из приемного покоя, работая вместе с еще двумя докторами. Только к шести утра поток подъезжающих машин «скорой помощи» наконец поредел и затем почти иссяк.

— Наталья, иди к себе, мы управимся, — сказал врач приемного покоя. Наташа поднялась со стула, расправила плечи, пошевелила лопатками.

— Устала чуть-чуть, — улыбнулась она. — Хорошо, я у себя буду в отделении, если напряженка возникнет, звоните.

— Позвоним, — подмигнул ей усатый доктор приемного покоя.

Денисова накинула плащ, вышла в больничный двор. Было еще темно, двор освещался редкими фонарями. И стояла тишина. Наташа очень любила утро после дежурства. Ты уже свободен, ночь позади. Встречаешь рассвет, вдыхаешь свежий утренний воздух. А впереди целый выходной. Вдруг тишину двора нарушили тяжелые, бегущие шаги. Наташа обернулась на звук. К ней подбегал высокий мужчина. Он на ходу махал ей рукой и кричал:

— Доктор, доктор, постойте!

Наташа остановилась. Мужчина подбежал к ней. Его открытое симпатичное лицо выражало крайнюю степень страха.

— Вы ведь доктор? — торопливо спросил он Наталью. Она кивнула, недоуменно глядя на мужчину.

— Доктор, я вас умоляю, у нас там человек умирает. Приступ сердечный!

— Где — там?

— Вот, в этом здании, — мужчина указал на расположенный совсем неподалеку трехэтажный корпус. — Мы у вас помещение снимаем, производство там у нас. Инженер наш с ночной смены вдруг раз — и упал… Мужчина настойчиво тянул Наташу за рукав.

— Да вы бегите в приемный покой, — попыталась переадресовать его Наталья.

— Да пока я добегу! — мужчина чуть не плакал. — Он ведь не дышит почти. Я вас умоляю, пойдемте со мной, вы ведь можете в приемный позвонить, чтобы они подъехали уже с лекарствами. А я и телефона-то не знаю. Ему, может, искусственное дыхание делать надо. А мы все ничего не умеем. Или массаж сердца, я не знаю…

Наташа сделала шаг в направлении трехэтажного дома, светившегося окнами всех трех этажей.

— Так страшно, — все говорил на ходу мужчина, увлекая Наташу за собой. — Я пульс трогаю, а у него один удар есть, а потом пауза чуть не в полминуты. Думаю, все. Потом опять удар. Наташа ускорила шаги. Они с мужчиной уже почти бежали к особнячку.

— Главное — человек замечательный и молодой совсем, всего сорок, — все причитал на ходу высокий. — Двое детишек. Представляете, если случится что?

Они подбежали к зданию. Высокий открыл перед Денисовой дверь, она шагнула в темное парадное. Сильный удар чем-то металлическим в затылок бросил ее вперед на ступеньки лестницы. Из глаз посыпалось разноцветье искр. Наташа потеряла сознание.

Альгерис легко поднял женщину, взвалил ношу на плечо и спустился в подвал. Открыв ногой дверь, он вошел в низкое помещение, в центре которого на установленной на кирпичах доске светил фонарь. Спустив ношу на пол в углу помещения, Альгерис извлек из кармана наручники и приковал руку женщины к водопроводной трубе. После чего сел на стул, стоявший возле фонаря, достал из другого кармана «беретту» и положил ее на доску, рядом с фонарем. Потом он пристроил на той же доске трубку сотового телефона и пейджер.

Теперь можно было передохнуть минут десять, пока баба не очухалась. Он достал сигареты, с удовольствием затянулся, разглядывая женщину. Действительно красивая, отстраненно подумал он. Надо бы еще сходить наверх выключить свет на этажах, пока сотрудники не пришли, решил Альгерис. Он подошел к женщине, безвольно сидящей в той позе, в какой он усадил ее на толстые картонные листы у самой стены. Поднял голову, похлопал ее по щеке. Никакой реакции. Альгерис вышел из подвала с сигаретой в зубах, запер кованую дверь на ключ и начал подниматься вверх по лестнице.

Большинство сотрудников секретной лаборатории не ведали, что за препарат они делают. Основной штат набирался из безработных, отчаянно выстаивающих месяц за месяцем на бирже труда. В подавляющем большинстве это были женщины лет за сорок. Преимущественно конструкторы, уволенные по сокращению штатов из огромного количества замерших оборонных заводов и КБ города. Женщины эти, отчаявшиеся найти работу, были бесконечно благодарны судьбе за это место с очень приличной зарплатой. С них бралась подписка о неразглашении места и характера работы, что мотивировалось конкурентной борьбой на рынке сбыта. Женщины, привыкшие к секретности в своих КБ, относились к этому условию с пониманием.

Все они были аккуратны, исполнительны. Знаний в области химии от них и не требовалось. Дабы не поняли, что за вещество делается. Сложная технология производства была расписана до мелочей, и каждая работница имела под рукой методику своего участка работы. Все ингредиенты, составляющие приготовляемый препарат, были зашифрованы. Лишь несколько человек знали, что здесь происходит в действительности. Первым из них был Игорь Ветров, директор АОЗТ «Новые технологии» — так именовалась лаборатория в официальных бумагах. Под всеми официальными документами стояла его подпись. В том числе под договором об аренде помещения у инфекционной больницы. Ветров стал первой жертвой созданного им препарата. Как только технология вещества была окончательно отработана, его «подсадили» на «китайский белок». Зачем же тратить деньги на покупку наркотиков для зиц-председателя, когда под боком свой собственный? Еще более исхудавший, полностью погруженный в мир своих ощущений, он был уже глубоко больным, малоконтактным человеком с постоянной улыбкой на тихом лице. Его приводили в чувство в тех редких случаях, когда требовалось его личное присутствие. Но оно требовалось все меньше. Единственной его задачей было унять постоянную дрожь в руках, когда требовалось подписывать текущие документы. Действительным руководителем работ был невысокий лысый человек, которого звали Ильичом за сходство с вождем мирового пролетариата. Он, бывший декан химического факультета одного из городских вузов, прекрасно освоил все тонкости технологии, разработанной Ветровым. Он отлично справлялся с работой. Но был необычайно жаден до денег и вследствие этого, по большому счету, ненадежен. Этим и объяснялись частые вояжи Висницких в Питер — необходимостью инспекторских проверок деятельности Ильича. Тем более что фактическим бухгалтером АОЗТ «Новые технологии» была жена Ильича. Пришлось пойти и на это, чтобы сократить до минимума число посвященных. И наконец, последним осведомленным лицом была еще одна женщина, зиц-бухгалтер. Она ставила свою подпись под всеми финансовыми документами. У этой пожилой женщины была своя беда — сын-наркоман. Она уже прошла все круги ада в борьбе со страшной болезнью сына. Отбирала деньги, пока он работал, не давала денег, когда он перестал работать. Добилась она лишь того, что сын попался на краже и сел на три года. Выйдя из заключения, он тут же подцепил гепатит В — следствие введения наркотиков одним шприцем на всю компанию. И мать смирилась. Она стала сама приносить в дом зелье. Специально для нее Ильич добывал партии высокоочищенного героина и снабжал ее одноразовыми шприцами. Женщина вводила сыну героин собственноручно, чтобы он не подхватил еще и СПИД. Такая вот правда жизни.

Накануне, после памятной встречи с Турецким, так круто изменившей весь ход операции, Альгерис пришел в лабораторию и удостоверился в том, что, во-первых, никто никакого интереса к трехэтажному особнячку не проявляет, — и это было хорошо. Но во-вторых, жадный Ильич все-таки продолжал гнать препарат (как и предполагал Сергей Висницкий), и это было плохо.

Пришлось спустить лысого в подвал и объяснить при помощи своих увесистых кулаков, какой опасности подвергает всех и вся эта ненасытная тварь, Ильич. И пригрозить «береттой».

Жалобно скулящего лысого пришлось тем не менее посвятить в предстоящую операцию по захвату заложницы. Кто-то наверху должен был знать о том, что происходит в подвале. На случай непредвиденностей. Выключив свет, Смакаускас спустился в подвал.

Наташа очнулась, открыла глаза. Перед ее взором предстало низкое полутемное помещение, освещенное лишь светом фонаря. По стенам густо тянулись многочисленные трубы. Подвал, догадалась она и попыталась подняться. Звякнули наручники, прикованная к трубе рука не нашла опоры, и Наташа рухнула на пол, застонав от боли в затылке. В подвале никого не было. Все это было непостижимо. За что? Почему ее, врача, бросившегося на помощь человеку, посадили на цепь? Маньяк? В стенах родной больницы? Что он будет с ней делать? Наташа похолодела от ужаса. Нет, не маньяк, уговаривала она себя. Маньяки поджидают женщин в парадных, а не на пустой территории рано утром. Значит, он караулил именно ее? Зачем?

Единственное, что пришло ей в голову, что похитивший ее мужчина — наркоман (что же делать, если она имела дело именно с ними?). То есть он будет требовать наркотики. У нее их нет. Наташа разглядела на импровизированном столике трубку мобильного телефона и пейджер. То есть он будет звонить куда-то и требовать наркоту в обмен на нее, Наташу. Может, их целая шайка. Иначе куда он исчез? Бред, но единственно объясняющий ситуацию.

Ее мысли были прерваны лязгом открывающейся двери. Превозмогая ужас, Наташа расслабила тело, уронила набок голову и прикрыла глаза. Сквозь густые ресницы она увидела высокого мужчину, который бросился к ней в больничном дворе и привел сюда. «Кажется, он один», — подумала Наташа, сдерживая дыхание. Мужчина посмотрел на нее, выложил на доску одноразовый шприц и несколько ампул.

«Точно, наркоман! — решила Наталья. — Что ж, с наркоманом, по крайней мере, можно договориться». Она изо всех сил отгоняла от себя мысль о том, что наркоманы абсолютно непредсказуемы и способны на все.

Мужчина сел на стул возле стола-доски, взял радиотрубку, пощелкал кнопками. Ему тут же ответили.

— Нино, — тихо сказал Альгерис, — я его нашел.

— Ты взял его? — напряженно спросила Нино. Они даже не поздоровались, словно и не расставались.

— Лучше. Я взял бабу. Заложницу.

— Зачем бабу? — повышая голос, спросила Нино.

— Поверь, это лучше, — ласково ответил Альгерис. — Этот козел влюблен как последний дурак. Он все сделает. Ради себя не стал бы, а за нее сделает, увидишь.

— Что ж, — помолчав, сказала Нино, — тебе виднее. Тебя ищут.

— Знаю.

— Московские номера…

— Я уже перебил номера на питерские, — прервал ее Альгерис.

— Баба слышит?

— Не думаю. В любом случае я ведь не собираюсь ее оставлять…

— Ты все продумал?

— Все. Будь дома, они будут тебе звонить.

— Я и так три дня не выхожу, жду твоего звонка, — голос Нино зазвенел.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — ласково проговорил Альгерис.

Наташа, разумеется, не слышала голоса Нино, но она очень хорошо слышала, что говорил мужчина. Значит, он не наркоман. Ее взяли из-за кого-то другого. Она приманка. Из-за кого? Кто влюблен как дурак? Господи, поняла Наташа, да ведь это Саша. Следователь. И тут же она узнала мужчину. Это он смотрел на них на больничной аллее сквозь темные очки. Альгерис сидел на стуле чуть в профиль, и Наташа узнала и прямой нос, и резко очерченный подбородок.

«…В любом случае я не собираюсь ее оставлять…» — проговорил мужчина. То есть что же, он собирается ее убить? Если бы Наташа стояла в этот момент на ногах, она рухнула бы на пол. Но она и так была на полу. Мужчина положил трубку и направился к Наташе. От дикого, первобытного ужаса Наташа широко распахнула глаза и закричала. Но горло ее перехватило спазмой, и с губ сорвался лишь легкий шелест.

— Ты слышала? — догадался мужчина, стоя перед ней и раскачиваясь на крепких ногах. — Что ж, это к лучшему.

Он присел на корточки, заглядывая в застывшие, широко распахнутые глаза. В руках его был пистолет, и Наташа сомкнула ресницы, вдавливаясь в стену, словно желая раствориться в ней.

— Не бойся, девочка, — усмехнулся мужчина. — Я тебя пока убивать не буду. Мы сейчас позвоним твоему следаку, я сообщу ему мои условия. А ты что-нибудь вякнешь в трубку. Чтобы он убедился, что ты у меня. Будешь себя хорошо вести, я тебя небольно убью. Одним выстрелом. Ты и не почувствуешь. Будешь дурака валять, я тебя частями расстреливать буду. Сначала руку, — он взял Наташу за руку. Она дернулась, пытаясь освободиться. — Потом ногу, — он сжал ее колено, и Наташа снова закричала. И снова с губ ее сорвался лишь тихий всхлип. — Кричать не советую. Ничего не слышно. А то ведь и рот придется кляпом заткнуть. Красиво ли это, подумай? Он усмехнулся. — Ну что, будем звонить?

— Дайте мне воды, — одними губами попросила женщина. — Я не смогу говорить.

— Хорошо, — согласился мужчина. — Кстати, раз уж наше знакомство все равно не продолжится, можешь звать меня по имени — Альгерис.

Он достал из стоящего за столиком «дипломата» большую пластиковую бутылку с минералкой, два пластиковых стаканчика. Пока Альгерис откупоривал бутыль и наливал воду, Наташа судорожно соображала, как дать понять Турецкому, где она находится. Но от страха в голову абсолютно ничего не приходило. Мужчина, словно прочитав ее мысли, сказал:

— Учти, если ты ляпнешь что-нибудь лишнее, типа: «Я у себя в больнице, милый», я пришью тебя тут же. Ведь мне еще потребуется время, чтобы исчезнуть, ты понимаешь? — Он жутко улыбнулся, подходя к Наташе со стаканом в руке.

Наталья попыталась взять свободной рукой стакан, но рука буквально ходила ходуном, вода выплескивалась на плащ. Альгерис, усмехнувшись, присел на корточки и сам напоил женщину.

— Как вы все смерти боитесь, — усмехнулся он, когда женщина напилась.

— А вы не боитесь? — вдруг резко спросила Наташа, отирая губы.

— А вот и голосок прорезался, — порадовался мужчина. — Я, представь, не боюсь, — ответил он, берясь за трубку. — Ну, приступим. Сначала говорю я, потом ты что-нибудь мяукнешь. Главное, чтобы он голос твой узнал. А голос у тебя очень даже узнаваемый. Альгерис посмотрел на часы.

— Что ж, семь утра. Пора будить Ромео.

Он начал набирать гостиничный номер телефона. Наташа продолжала лихорадочно соображать, что сказать Александру. Если она скажет прямым текстом, где она, Альгерис убьет ее тут же, это она понимала. Зачем она нужна в случае обнаружения места? Тут же налетит спецназ. Уж это-то Саша обеспечит, это ясно. Но она должна как-то дать понять ему, где она. От этого зависит ее жизнь.

Альгерис слушал длинные гудки, держа в другой руке пистолет. Телефон не отвечал. Мужчина начал немного нервничать, Наташа видела. И это придало ей сил. Наконец трубку сняли и Альгерис медленно и четко заговорил:

— Турецкий, слушай внимательно. Наталья Николаевна Денисова у меня. В заложницах. Мои условия: ты немедленно связываешься с Москвой и даешь команду освободить Тамару Кантурия из СИЗО под подписку о невыезде. Я получаю подтверждение по своим каналам. В этом случае докторицу отпускаю. В противном — сам понимаешь. Времени я тебе даю до двенадцати часов дня. В двенадцать, если Тамара не выйдет, я ликвидирую Наталью Николаевну. На другом конце провода повисла тишина.

— Смакаускас, это ты? — хрипло спросил наконец Турецкий.

— Я, — ответил Альгерис. — А я, как ты знаешь, шутить не люблю. А теперь тебе твоя птичка пропоет, чтобы ты не сомневался.

Альгерис подошел к Наташе, сунул ей к уху трубку, приставив к другому виску пистолет. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на холод металла у своего виска, Наташа отчетливо произнесла:

— Я у этой бешеной собаки… Тут же голова ее дернулась в сторону от сильного удара пистолетом в висок.

— Шутница, однако, девушка твоя, — злобно проговорил Альгерис в трубку. — Пусть отдохнет пока. А ты запиши номер моего пейджера. — Альгерис продиктовал. — Все, время пошло. — Он дал отбой.


С разных сторон города милицейские «мерседесы» мчались на всех парах по утренним улицам к дому на Литейном, оглашая город воем сирены. В семь тридцать утра в кабинете прокурора города сидели Турецкий, Гоголев, сам Маркашин, еще несколько человек из Питерского ГУВД и угрозыска. Перед ними бухенвальдским набатом отбивали минуты большие напольные часы. Шел мозговой штурм. То есть каждый говорил все, что приходило в голову. Из общего потока соображений должен был выстроиться ход предстоящей операции.

— Немедленно звоним Меркулову, — говорил Маркашин. — Пусть начинает процедуру.

— Это все надо затягивать как можно дольше, — вступил Гоголев. — Как только Кантурию освободят, он убьет заложницу. Это понятно.

— Тем не менее надо, чтобы была видимость действия. Надо позвонить ее родственникам, потребовать денежный залог. Заплаченные деньги вселяют уверенность.

— Город следует разбить на сектора.

— Это не реально. Мы не отыщем ее до двенадцати — это все равно что искать иголку в сене.

— Значит, надо освобождать Кантурию.

— Как только он узнает, что она вышла…

И так далее. Александр молчал, сжав руками виски. Он снова по отдельным словам вспоминал разговор с Альгерисом. Вот он взял трубку и услышал голос Смакаускаса. Голос звучит гулко. Видимо, это пустое помещение. Потом Альгерис протягивает трубку Наташе, и Александр слышит звук металла. Сначала как бы перезвон. Это наручник. Потом звук металла о металл. Значит, Наташа задела наручником что-то металлическое. Видимо, трубу. К чему легче приковать? Но ведь это может быть и комната. Нет, голос Альгериса глухой, словно из подземелья. Подземелье! Подвал. Он держит ее в каком-то подвале. Но где? Потом звонкий от напряжения Наташин голос. «Я у этой бешеной собаки». Почему-то она сделала ударение не на последнем слове. Она явно выделила голосом слово «этой».

Какой «этой»? Почему она именно так сказала. Она хотела ему что-то сообщить, дать понять, где она. Не зря же она сказала такие грубые слова. И тут же получила удар. Он слышал звук этого удара, слышал, как клацнули ее зубы. Она знала, что ее накажут за эти слова, но сказала их. Значит, он должен знать, где эта собака. Где зарыта собака — ни к селу ни к городу лезли в голову посторонние мысли. Ему мешал этот звук удара и лязг Наташиных зубов. Он словно видел эту картину: Альгерис ударяет ее пистолетом (он видел, что это именно пистолет), голова Наташи откидывается в сторону, она теряет сознание. Он видел это и не мог сосредоточиться. Не мог понять, что за собаку она имела в виду. Турецкий опустил руки, и речевой поток полился ему в уши.

— Она ушла из приемного покоя в шесть утра. А он позвонил в семь. Он мог за час увезти ее…

Приемный покой… Он расположен за административным корпусом. Когда они с Наташей шли к кафе, он видел, как машина «скорой помощи» заезжала за главный корпус. Они вошли в него, в главный корпус. Внизу висело панно. Гобелен. Луи Пастер, мальчик, бешеная собака.

— Она на территории больницы, — тихо сказал Турецкий. И в комнате сразу стало тихо — так он это сказал.


…Альгерис глянул на часы. Прошло сорок минут. Женщина очнулась и смотрела в стену. Он разглядывал ее. Злость уже прошла. Какая разница, как она его назвала? Даже любопытно.

— Хочешь сигарету? — спросил он. Наташа перевела на него взгляд.

— Хочу, — проронила она.

Женщина взяла протянутую сигарету свободной рукой. Альгерис поднес огонек зажигалки. Длинные ресницы отбросили тень на бледные щеки.

— Ты красивая, — спокойно отметил Альгерис. Женщина затянулась, подняла на него глаза.

— Ты женат? — спросила она.

— Нет, — рассмеялся Альгерис. — А ты замужем?

— Нет, — спокойно ответила Наташа.

Шел первый час ее заточения. И он, ее захватчик, и она, его жертва, уже сообщили на волю все, что могли сообщить. И чувствовали некую передышку, спад безумного напряжения. И могли мирно беседовать друг с другом, ожидая каждый своего…

— А дети у тебя есть? — спросил он.

— Нет, — ответила она. — А у тебя?

— Нет, — опять усмехнулся он. — Вот мы какие с тобой. Свободные. Никого не огорчим своей смертью.

— Ты что же, тоже собираешься умереть?

— Я всегда к этому готов, — пожал плечами Альгерис. — Видишь ли, мгновенная смерть — это благо, величайший подарок на самом-то деле. Представь, что ты — одинокая, никому не нужная старуха. Больная, немощная, беспомощная. Но внутри тебя осталась вся твоя гордость, весь разум. Тебе невыносимо твое положение. А оно тянется. Год, пять, десять лет…

— Ты прав, — затягиваясь сигаретой, ответила женщина, — но на все воля Божья. Одно дело, когда твою судьбу решают там, — она ткнула пальцем в потолок, — другое дело, когда твоя мгновенная смерть — расклад в чьей-то игре, где тебе отведена роль куропатки. Альгерис рассмеялся:

— Мне будет жаль убивать тебя.

— Спасибо за комплимент.

На пейджер поступила информация. Альгериса просили позвонить. Он набрал указанный номер. В трубке послышался голос Турецкого:

— Альгерис, мы начали процедуру. Я созвонился с замгенпрокурора. С Меркуловым. Дело Тамары на контроле у Генерального прокурора. Ты должен понимать, что за три-четыре часа такой вопрос не решить. Генеральный сейчас в пути на работу. Первый визит к нему — депутатов Думы. С депутатским запросом. Отменить его нельзя…

— Заткнись, Турецкий, — оборвал его Альгерис. — Я сказал все, что сказал. Мне плевать на депутатов. Если в двенадцать Тамрико не выйдет из СИЗО, в одну минуту первого я стреляю в Наташу.

— А может, ты уже в нее выстрелил? — спросил Турецкий. — Или убил ударом. Я слышал, что ты ее ударил. Пусть она скажет, что жива. Иначе какой нам смысл вообще с тобой разговаривать?

— Хорошо, — медленно ответил Альгерис. — Пусть скажет, что жива. Но если она еще что-нибудь скажет, то может оказаться неживой. Договорились, Наташа? — обратился он уже к женщине.

Наташа кивнула. Альгерис поднес к ней трубку, другой рукой направив на Наташу «беретту». Женщина вздохнула и сказала:

— Я жива…

Не успела Наташа произнести короткую фразу до конца, как в трубке послышался голос Александра:

— Я все понял, Наташа, — мягко, но с нажимом на каждое слово произнес Турецкий. Альгерис отошел от женщины с трубкой в руках.

— Ну, слышал?

— Слышал, — ответил Турецкий. — Мы стараемся, Альгерис. Но и ты не пори горячку. Глупо убивать человека из-за нестыковки в полчаса. А главное, ты ничего не выгадаешь.

Альгерис отвернулся от Наташи. Он не хотел, чтобы она видела, как он раздумывает над ситуацией. Это было очень кстати. Потому что Наташа тоже не хотела, чтобы Альгерис видел, как по щекам ее струятся слезы.


В восемь пятнадцать утра огромная территория больницы была оцеплена с наружной стороны каменной ограды. Спешащие на работу сотрудники не замечали тщательно замаскированных спецназовцев. Главный врач больницы, молодой, лет тридцати пяти, мужчина, уже находился в своем кабинете. Присутствовал там и главный инженер больничного комплекса, пожилой армянин. Кроме этих двоих в кабинете находились Турецкий, Гоголев, еще несколько сотрудников Питерского угро.

Мужчины сидели вокруг обширного стола. На столе лежал кадастровый план территории больницы. На плане в соответствующем масштабе были обозначены все больничные корпуса. Вардан Вазгенович Мирзоян водил коротким карандашиком по листу ватмана.

— Четырнадцатый и пятый корпуса на капитальном ремонте. Есть два строящихся корпуса, — он ткнул карандашом в соответствующее место плана.

— Подвалы? — спросил Гоголев.

— В принципе можно попасть в подвал любого корпуса. Каждый из них имеет два входа. У центральных дверей в корпус и с другой стороны здания. Дальние двери обычно закрыты, но ведь любой замок можно открыть, насколько я понимаю. Правда, схорониться в действующих больничных корпусах незаметно сложнее. Подвалы используют в качестве складов. Есть вероятность, что какая-нибудь сестра-хозяйка спустится туда за хлорамином, например.

Мужчины переглянулись. Если Денисова находится в таком подвале и гипотетическая сестра-хозяйка действительно спустится туда, количество заложников увеличится. А может быть, появится и труп.

— Еще два корпуса сдаются в аренду, — продолжал главный инженер, указывая на четырехугольнички возле противоположной от центральных ворот, дальней части территории. — Там же и больничный морг, и второй въезд в больницу.

— Кто арендует здания? — спросил Турецкий.

— АОЗТ «Новые технологии» — в одном и строительная фирма — в другом. В кармане Турецкого запиликала «трубка». Александр отошел в дальний угол кабинета.

— Саша? — послышался встревоженный голос Меркулова.

— Да, Костя.

— Как у вас там?

— Пока никак.

— Мы тут с Грязновым у меня в кабинете. Постановление об изменении меры пресечения в отношении Тамары Кантурия будет готово через час.

— Хорошо, Константин, но надо тянуть время. Ты же понимаешь, как только Кантурия выйдет из СИЗО, заложница станет не нужна. Звоните Свимонишвили, тяните, тяните время. Я думаю, что мы на правильном пути. Заложница где-то на территории больницы. Но территория огромная, куча зданий. Поиски могут затянуться. Поэтому главное — успокоить их и тянуть время.

— Хорошо. Будем звонить. Вот, Вячеслав трубку рвет.

— Саша, привет, — послышался характерный баритон Славы. — Как ты?

— Работаем, Слава. Просчитываем варианты.

— Значит, опять Смакаускас?

— Он, Слава.

— Эх, опоздали мы на день с пистолетом.

— Не время сейчас, Вячеслав. Звоните Нино, пудрите мозги любыми способами. В том же духе: разговорчивые депутаты все сидят и сидят.

— Разберемся. Я так понял, что заложница — это попутчица твоя по поезду?

— Да. Все, Слава. Время идет.

— Хорошо. Будем звонить. Удачи вам.

— Спасибо. Турецкий вернулся к столу. Говорил главврач:

— Административный корпус, где висит гобелен, на ночь закрывается. К тому же в вестибюле сидит вахтерша. Второй выход из подвала заколочен. В здании, которое арендуют «Новые технологии», всю ночь горел свет. На всех этажах. Видимо, там работала ночная смена. Вряд ли преступник…

— Спасибо, Михаил Валерианович, — перебил его Гоголев. — Я полагаю, следует построить осмотр помещений следующим образом: должны быть задействованы сразу три группы, досматривающие здания. Мы можем производить осмотр под видом сантехников. Как раз отопительные сезон начинается. Проверка отопительной системы. В каждой нашей группе должен быть человек из вашего подразделения, Вардан Вазгенович. Чтобы люди видели знакомые лица. В первую очередь досматриваем административный корпус, строящиеся корпуса, те, что на ремонте, и корпус, где работает Денисова. Преступник мог взять ее уже в вестибюле здания. Досматриваются подвалы и чердаки. Я так понял, Вардан Вазгенович, что вновь строящиеся корпуса — самые высокие?

— Да, — ответил Мирзоян. — Оба дома — девятиэтажки. Гоголев с Турецким снова склонились над схемой.

— Я думаю, снайпера надо сажать на эту крышу, — Гоголев ткнул в один из квадратиков-девятиэтажек. Турецкий кивнул. — Вардан Вазгенович, соберите своих людей. Нам потребуются три человека. Всем будут выданы бронежилеты.

— Я тоже пойду! — храбро выпятил грудь Мирзоян.

— Хорошо. Александр Борисович, вы согласны с планом действий? — официально обратился к Турецкому Гоголев. Саша кивнул. Он был рад, что рядом высокопрофессиональный оперативник. — Вам… — продолжил Гоголев.

— Мне, — перебил его Турецкий, — придется сидеть здесь. Координировать, так сказать, действия. Принимать поступающую информацию. Ограждать Михаила Валериановича от контактов с сотрудниками. Главврач удивленно поднял брови и густо покраснел.

— Не обижайтесь. Ваши сотрудники уже знают о исчезновении Денисовой. Любое непродуманное слово может стоить ей жизни. Люди ведь общаются между собой. Есть телефоны и так далее. Повторяю еще раз — вся операция проводится под видом проверки теплокоммуникаций в преддверии начала отопительного сезона. Ну что, Виктор Петрович? Кажется, все? Гоголев кивнул, глянул на часы.

— Начинаем через пятнадцать минут. В девять ноль-ноль, — сказал он.


Нино Свимонишвили бесцельно бродила по пустой квартире. Сергей ушел на работу. Следовало сохранять видимость спокойствия. Вано еще два дня назад сообщил, что уезжает к другу на дачу.

— Я не в силах выносить эту обстановку в доме, — сказал он матери, отводя глаза.

— Конечно, поезжай, — через силу улыбнулась Нино. — Только адрес оставь. Вдруг ищейкам что-нибудь понадобится. Все-таки мы находимся под подпиской о невыезде. Она еще раз улыбнулась и провела рукой по густым волосам сына. Вано отстранился.

«Он обижается на меня, — думала о сыне Нино. — Действительно, я мало уделяю ему внимания сейчас. Но должен же он понимать, в каком положении Тамрико. Он может уехать за город, а ее жизненное пространство ограничено камерой. В конце концов, она его сестра, он должен сострадать».

Нино все бродила по квартире, трогая вазы, безделушки. Она все ходила, ходила по квартире. Было девять утра. Зазвенел телефон. Нино бросилась к нему, схватила трубку.

— Нина Вахтанговна? — спросил мужской голос, который она тотчас узнала.

— Да, — выдохнула в трубку женщина.

— Это Грязнов. Смакаускас поставил нам слишком жесткие условия, — без предисловий начал Вячеслав. — Дело находится на контроле у генерального прокурора. В данный момент прокурор занят с депутатами Госдумы.

— О чем вы говорите? — как бы не поняла Нино.

— Я говорю о похищении женщины, которое организовал ваш телохранитель. Вы, понятно, ничего не знаете, — усмехнулся Вячеслав.

— Не знаю, — жестко ответила Нино. — Если организовано какое-то похищение, то и ищите то, что похищено. Почему вы звоните мне?

— Мы, конечно, ищем. Смешно было бы вас обманывать. Но к сожалению, шансов найти похищенное, как вы выразились, в таком большом городе, как Петербург, мало. А уж в пределах одного дня и вовсе невероятно. Поэтому я прошу вас сохранять спокойствие. Думаю, где-нибудь к тринадцати-четырнадцати часам решится вопрос об освобождении Кантурия из-под стражи. В соответствии с ходатайством, заявленным ее адвокатом. Мы позвоним вам тотчас же, как дело решится. Но пока оно не решилось, я прошу вас связаться со Смакаускасом. Чтобы он не порол горячки. Наши люди из Петербурга звонили ему. Тамара Кантурия будет выпущена из СИЗО только после того, как похищенная женщина скажет в трубку, что она жива. Если у Альгериса сдадут нервы раньше и с женщиной что-либо случится… Мало того что Кантурия останется там, где сидит. Мы возьмем и вас.

— Интересно за что? — прошипела Нино. — Я понятия не имею, где Альгерис. Он исчез. Если он кого-то похитил, это его личная инициатива. Я не имею к этому отношения. Но если это так, что ж, значит, еще остались настоящие мужчины, способные защитить женщину!

— Похитив другую женщину? — перебил ее Вячеслав. — Сейчас не время для дискуссий, — явно сдерживал он себя. — Я сказал то, что сказал. И прошу вас принять мои слова к сведению.

В трубке раздались короткие гудки. Нино вышла на кухню. Мерно капала вода из крана. Этот звук очень раздражал Нино. Она подошла к раковине и изо всех сил закрутила кран.


Мерно капала вода. Где-то в другом углу подвала явно подтекала какая-то труба. Наташа вспомнила, что есть такая китайская пытка — жертве на голову падают капли воды. Никакой боли. Просто капает вода. Кап… Кап… Кап… Говорят, от этого очень быстро сходят с ума. Похоже! Надо разговаривать. О чем угодно, лишь бы не слышать звука падающих капель. Она опять посмотрела на сидящего напротив мужчину. Он дремал. Даже всхрапнул.

«Конечно. Устал, бедняжка, — со злостью думала Наташа. — Караулил ее всю ночь в кустах. Жаль, что не зима на дворе». Кап… Кап… Кап…

Наташа посмотрела на часы. Десять утра. В ее распоряжении два часа жизни. Если ее не найдут.

Саша понял ее слова. На это ясно указала интонация его голоса. Но ведь она сказала только то, что смогла сказать. Больница огромная. Более двадцати зданий. Конечно, они начнут искать ее с главного корпуса, где висит гобелен с собакой. Потом пойдут по пустым корпусам — строящимся или ремонтирующимся. Так поступила бы она на их месте. Успеют ли они добраться сюда до двенадцати? И что будет, когда доберутся? Может, этот боров здоровенный вообще проспит все на свете? Нет, так только в кино бывает. Вернее, бывало раньше. В каких-нибудь послевоенных фильмах про советских разведчиков. Вот там действительно глупый немец мог проспать все бесстрашные действия красивого советского разведчика. А этот не проспит… Наташа посмотрела на спящего Альгериса, на лежащий на столике-доске пистолет. И отвернулась. Надо чем-то себя отвлечь… Стихи, что ли, читать… И она начала тихонько шептать первое же, что вспомнилось из Бродского.

Я входил вместо дикого зверя в клетку… —

шептала Наташа. Но когда она дошла до заключительных слов:

…Но пока мне рот не забили глиной,

Из него раздаваться будет лишь благодарность, —

к глазам Наташи подступили слезы.

Нет, надо что-нибудь элегическое, приказала она себе. Ну вот это:

Нынче ветрено и волны с перехлестом.

Скоро осень, все изменится в округе.

Смена красок этих трогательней, Постум,

Чем нарядов перемена у подруги…

Но и в этом прелестном «Письме римскому другу» были очень грустные строки:

…Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,

Долг свой давний вычитанию заплатит.

Забери из-под подушки сбереженья,

Там немного, но на похороны хватит…

Нет, так нельзя. Эдак я разревусь сейчас белугой, подумала Наташа. Нужно вспомнить что-нибудь веселое, незатейливое. Вот хоть из Левитанского:

Мучительно хочется рисовать.

Повсюду тюбики рассовать.

О поющее, как свирель,

название — акварель…

Но память тут же подсовывала другие строки этого поэта:

Вот человек среди поля

пал, и глаза опустели.

Умер в домашней постели,

выбыл из вечного боя.

Он уже в поле не воин.

Двинуть рукою не волен.

Больше не скажет: — Довольно!

Все. Ему больше не больно…

— Мне больно! — тихо сказала Наташа, дернув затекшей прикованной рукой. Звякнули наручники. Альгерис открыл глаза.

— Что? — вскинулся он.

— Рука затекла, — зло сказала Наташа.

Мужчина поднялся, подошел к ней. Прижав женщину коленями к стене, ловко снял наручники, защелкнул их на другой руке. Вернулся к столику, налил воды.

— Пить хочешь? — спросил он Наташу.

Она кивнула. Альгерис наполнил второй стаканчик, подал Наташе. Она растерла затекшую руку, взяла стакан.

— Бедняжка! — насмешливо пожалел ее Альгерис. — Не надо связываться с кем ни попадя.

— Это с кем же?

— Со следаком этим, Турецким. Не попался бы он на твоем пути, и была бы жива-здорова. Прожила бы лет семьдесят. А то и восемьдесят. До той самой беспомощной старости.

Странно, мысль о том, что виновник ее бед — Саша, ни разу не пришла Наташе в голову.

— Чем же он тебе так помешал? — спросила она.

— Лезет куда не надо. А ведь я предупреждал: не суйся, опасно для жизни! Альгерис вытряхнул из пачки сигарету:

— Хочешь?

— Давай, — согласилась Наташа. Надо было как-то заполнять время, чтобы не смотреть на маленькое, под самым потолком, подвальное окошко.

Альгерис протянул ей сигарету, дал прикурить. Закурил сам, уселся на стул, глядя на Наташу.

— Зачем он к тебе приходил-то? В любви, что ли, объяснялся? Ох, обхохочешься!

— Приходил на больных посмотреть, — с ненавистью глядя на мужчину, ответила Наташа. — У меня наркоманы в отделении, ему нужно было зачем-то. Альгерис расхохотался.

— В чем дело? — подняв бровь, спросила женщина. — Я сказала что-нибудь смешное? Смакаускас наконец отсмеялся.

— Ладно, ты все равно не жилец, можно рассказать. Лабораторию твой следак ищет. Подпольную лабораторию. Где производится наркотик. Очень сильный наркотик. И очень дорогой. Его покупают очень богатые люди. И очень высокого положения. Даже некоторые кремлевские господа. А лаборатория под этой крышей расположена. В этом самом корпусе. Вот мне и смешно. Ходил твой следователь рядом, просто руку протяни. Но ничего не видел, кроме твоих прекрасных глаз. И не увидит, — серьезно добавил он. — Ни глаз твоих, ни лаборатории. Каждому свое.

Наташа опустила ресницы, глубоко затянулась. Очень важно сохранить равнодушное лицо.

— А согласись, вот ведь ирония судьбы: лаборатория по производству наркотиков находится рядом с наркоманами. Если бы больные твои знали, они бы это здание штурмом взяли. — Он опять рассмеялся.

— Смешно, — сухо ответила Наташа.

— Вот и посмейся, пока жива, — резко оборвал смех Альгерис.


Больница все так же жила своей жизнью. Разве что нынешний день был пасмурным, в отличие от вчерашнего. Впрочем, пасмурные дни — это норма для города. Можно сказать, что предыдущий день был солнечным, в отличие от большинства других. Тем более на дворе осень. Скоро начнется полярная ночь — так можно охарактеризовать период от ноября до марта. Пора бы отопление дать! А то пользуются власти теплой осенью, экономят, как всегда, на людях. Да вот и Мирзоян ходит по двору от одного здания к другому. С ним сантехники. Да вон еще две бригады. Тоже с разводными ключами, чемоданчиками для инструментов.

За снующими по двору рабочими наблюдала врач-лаборант со второго этажа лабораторного корпуса. Она ожидала, когда внесенный на красивую пластиковую планшетку реактив окрасит комплекс «антиген — антитело». Собственно, людям, чью кровь она сегодня исследовала, было абсолютно не интересно, что это за комплекс такой. Им гораздо важнее было знать, есть у них сифилис или нет. В ожидании ответа на этот вопрос и смотрела в окно Дина Григорьевна.

— Алла Владимировна, — окликнула она свою лаборантку, миниатюрную женщину средних лет, — скоро включат отопление!

— Это вы на «плашке» увидели? — поинтересовалась Алла Владимировна.

— Нет. Вижу во дворе Мирзояна с сопровождающими его похмельными лицами.

Если бы Гоголев услышал эту характеристику, он жутко бы обиделся. Так как с Варданом Вазгеновичем вышагивал именно он.

— Суворова, вы лучше на планшетку смотрите, а не на пьяных мужиков, — посоветовала доктору Алла Владимировна. Их связывали уже лет двадцать прекрасных служебных и неслужебных отношений, и лаборант могла себе позволить некоторую вольность в отношении доктора. Тем более что Дина Григорьевна была очень поэтической натурой и могла долго созерцать движение падающего с клена желто-зелено-красного листа, совершенно забыв о сифилисе и вспоминая подходящие к случаю строки Блока или Ахматовой.

— Странно как-то, — меланхолично ответила Суворова. — Что-то они сразу с двух сторон отопление проверяют. Мирзоян в центральную дверь десятого корпуса вошел. А похмельный мужик с другой стороны здания встал. Зачем он там стоит? Что ему нужно? — вслух задумалась Дина Григорьевна.

— Суворова, скоро ответы давать. Уже одиннадцать. Вы ведь реакцию проспите!

Дина Григорьевна, встряхнувшись, посмотрела на планшетку. Оттуда сиял желтым цветом светофора отчетливый неутешительный диагноз.

— Ну вот, еще одним сифилитиком в городе больше, — меланхолично отметила вслух Дина Григорьевна, следя карими глазами за плавным движением кленового листа за окном.


…Зазвонил телефон. Альгерис взял трубку. Наташа услышала гортанную речь. Говорила женщина. Говорила громко и взволнованно. Наташа ничего не понимала, но волнение женщины ясно ощущала. Кажется, это грузинский, подумала Наташа. В их отделении лежало много грузин, она часто слышала эту речь. Вот она произнесла: «Ара, ара…» — это по-грузински «нет, нет», вспомнила Наташа. Потом Альгерис что-то ответил ей. Очень тихо, Наташа не разобрала. Смотрел Альгерис при этих словах на нее. Значит, речь о ней. Но более всего ее поразил его голос. Ласковый, нежный голос. Словно это и не он говорил. Наконец разговор был окончен.

— Жена звонила? — поинтересовалась Наташа.

— Я тебе уже говорил, что не женат. — Он положил трубку на доску, задумался. — А твой Ромео что-то давно не звонит. Забыл, что ли, тебя?

— Видимо, занят выполнением твоих условий, — пожала плечами Наташа. — Ты ведь за какую-то женщину просил. Это она и звонила?

— Дура ты, хоть и умная. Кто же из СИЗО звонит? Нет, это другая женщина звонила.

— Так ты любитель женщин? — усмехнулась Наталья. Надо было разговаривать. Отвлекать себя, да и его.

— Я? — Альгерис недобро усмехнулся. — Я ненавижу женщин. Одна молодая сучка посадила меня в свое время на восемь лет.

— И теперь ты мстишь всем остальным? — предположила Наташа. — Благородный, так сказать, мститель!

— Нет, теперь уже не мщу. Хотя был и такой период в моей жизни. А теперь я думаю: что ни делается — все к лучшему. Не было бы отсидки, жизнь сложилась бы по-другому. И я не узнал бы Нино. Нино. Это имя он произносил во время раз говора.

— Ты ее любишь? — тихо спросила Наташа. Альгерис вскинул голову, посмотрел на женщину.

— Я не употребляю таких слов. Но знаю, что отдам за нее все, включая жизнь. Знаю точно. Он уставился в окно.

— Чем же она такая особенная? — спросила Наташа, чтобы отвести его взгляд от неяркого света, проникавшего в помещение сквозь маленький четырехугольник. «Сегодня пасмурно», — почему-то отметила она.

— Всем, — лаконично ответил мужчина. — Она просто особенная, единственная и так далее. Он наконец перевел взгляд на Наташу.

— Все остальные женщины или подлые твари, или страшные дуры. Бывает и то и другое в одном лице.

— Вот как?

— Да, так. Уж поверь мне. Когда мне предстоит какое-либо дело и в качестве фигуранта, выражаясь языком твоего следака, в нем задействована женщина, я заранее уверен в успехе. Да вот взять тебя, к примеру. Ты же мне поверила. Ах, человек умирает… Обхохочешься.

— Я врач, — пожала плечами Наташа, — и обязана помогать больным. Я между прочим клятву давала. Гиппократа, если ты о таком слышал.

— Слышал, слышал. И что, если бы жива осталась, снова побежала бы с незнакомым мужчиной неизвестно кому помощь оказывать?

— Это некорректный вопрос, — опять пожала плечами Наташа. — Спрашивать приговоренного, что бы он делал, если бы остался в живых? Сейчас я тебе отвечу — нет, не побежала бы. Но если бы осталась жива, может быть, побежала бы и в другой раз.

— Ты не останешься жива, так что не мучайся сомнениями, — утешил ее Смакаускас. — Ладно, расскажу тебе еще одну историю. Время у нас есть, — он глянул на часы. — Дело было так. Нужно было внедрить человека в один обменный пункт. По обмену валюты. Обменник этот располагался на территории некоего заведения. И должны были в том обменнике торговать нашим препаратом. Тем, что наверху делается. — Он ткнул пальцем в потолок. — Я знакомлюсь с молодой бабой. Подвожу ее на машине. В машине легче всего знакомиться. Пока едешь, расспросишь, что да как. Замужем, не замужем. Короче, катал я разных баб недели две. Потом попалась эта. Одета плохо. Выясняю, что муж бросил, сама сидит без зарплаты. Ребенок маленький. Дальше — дело техники. Беру телефон. Начинаю встречаться. Привожу ее к себе на квартиру. Шампанское, цветы, постель. Баба влюбляется как кошка мартовская. Потом уговариваю поступить на работу в этот обменник. Говорю, что торговать придется кое-чем запрещенным. Баба, между прочим, учителка. Должна сеять разумное, доброе, вечное. Но она соглашается.

— Ей ведь надо ребенка кормить, — не удержалась Наташа.

— Уже не надо, это уже не ее забота, — усмехнулся Альгерис. — Это я к чему? Казалось бы, образованный человек, грамотный, газеты читает. Вернее, читала. Но поверила, что ей просто за красивые глаза будут бешеные деньги платить. Ну и что? Платили два месяца. А потом в заведении — облава. Нагрянули менты, целая пропасть. Баба заперлась в своем обменнике, сидит — ни гугу. А дальше начинается самое смешное. У меня ключи от ее каморки. Я вхожу, делаю ей знак, чтобы молчала. Эта дура кидается мне на шею. Обнимает… То есть она решила, что я во время облавы только для того и пришел к ней, чтобы слиться в экстазе. — Альгерис рассмеялся. — Даже не обратила внимания, что я в перчатках.

— И что? — Наташа не спускала с него глаз.

— И то. Прямо во время этих объятий я и вкатил ей полный шприц наркоты. Вот сюда, в плечевую вену, — он поднял руку, указывая, куда всадил шприц. — А ты говоришь…

— Да ты герой, — усмехнулась Наташа.

— Помалкивай, — огрызнулся Альгерис, но тут же снова рассмеялся: — Зато какая красивая смерть! В объятиях любимого человека! Послушай, а может, тебя тоже так убить?

— Нет уж, лучше застрели, — серьезно ответила женщина.


В одиннадцать десять кабинет главного врача был заполнен людьми. Самого Михаила Валериановича попросили переждать где-нибудь в другом помещении. Главный врач возмущенно поднял плечи, но вышел.

— Итак, — начал Турецкий, — осталось два корпуса: оба сданы в аренду. Ближе всех к ограде и второму выходу из больницы — корпус, что занимает АОЗТ. Наружное наблюдение показало, что на улице, куда выходят вторые ворота, с самого начала наблюдения стоит синяя «вольво». Номера на машине питерские. Но эта машина — единственная, к которой уже почти четыре часа никто не подходит. Сотрудники больницы ставят свои машины с другой стороны, у главного входа в больницу. Можно полагать, что это машина преступника. Если он рассчитывает в случае опасности воспользоваться автомобилем, логичнее схорониться в ближайшем к выходу корпусе — это корпус, арендуемый АОЗТ. «Новые технологии»? — так оно называется, Вардан Вазгенович?

Мирзоян, страшно гордый, что ему разрешено присутствовать при обсуждении, важно кивнул.

— Хотя в корпусе, где обосновалась строительная фирма, меньше народу. Строители ведь собираются с утра и затем расходятся по объектам.

— Да они у нас и строят на территории. Наши подрядчики.

— Вот что, вы позвоните-ка в тот корпус, Вардан Вазгенович, — может, там и нет никого?

Мирзоян снял трубку белого директорского телефона, набрал номер, включил громкую связь.

— Валентин? — спросил он.

— Вардан Вазгенович! — радостно отозвался молодой голос. — На ловца и зверь бежит!

— А что такое? — стрельнув черными глазками в Турецкого, спросил Мирзоян.

— Да я вам все утро в кабинет названиваю, а вас нет. И ни единого сантехника на месте. Говорят, вы по территории ходите, а вас не поймать. Только что был и ушел. И так во всех отделениях говорят. Я уж всю больницу обзвонил. Турецкий выразительно посмотрел на часы. Мирзоян кивнул.

— Что случилось-то?

— Да труба у нас в подвале лопнула. Малярши за краской спустились, а там весь пол в воде. По щиколотку.

— Когда они спускались?

— Да около девяти. Я и сам там только что был.

— Хорошо, Валя, разберемся, — оборвал разговор армянин и положил трубку.

— Значит, они в АОЗТ, — переглянувшись с Турецким, сказал Гоголев. — У нас осталось тридцать минут.

— Я буду звонить Альгерису, а ты командуй, — кинул Турецкий Гоголеву и ушел во вторую, маленькую комнату, соединявшуюся с кабинетом дверью. Она служила главврачу комнатой отдыха. Александр плотно закрыл за собой двери.

— Думаю, снайпера надо переместить на эту пятиэтажку, — указал Виктор Петрович одному из оперативников. — Смотри, пятиэтажка ближе к корпусу АОЗТ. И хорошо просматриваются задние ворота. Давай команду Руслану, чтобы перебирался, и укажи объект наблюдения. Мужчина кивнул, вытащил рацию, отдал соответствующую команду.

— Второго снайпера посадим на крышу бензоколонки. Вот она, почти напротив ворот, бензоколонка «Нэст». В кабинет вернулся Турецкий.

— Альгериса надо выкуривать из подвала. Он прекрасный стрелок и абсолютно беспощаден.

— Я так и думаю, Саша, — согласился Гоголев. — Смотри, они выходят через вторые двери подвала. Он поведет женщину к воротам. — Распорядитесь, чтобы ворота закрыли для прохода, — кивнул он Мирзояну. Тот пулей выкатился из кабинета, но вскоре вернулся. — В вахтерку сяду я. Отвлеку Смакаускаса разговорами. Вы, ребята, — он кивнул еще троим из своей команды, — идете в корпус. Все так же под видом сантехников. Застряньте у входа в здание, шумите, гремите погромче. Он должен вас услышать. А вы, Вардан Вазгенович, вас я попрошу подняться на второй этаж, туда, где работают люди. Вас все в больнице знают. Вы подозрений вызвать не должны. Наверху не должно быть опасно.

Мирзоян выпятил грудь, которую под пиджаком защищал бронежилет, едва сходившийся на весьма заметном брюшке.

— Я готов рисковать, Виктор Петрович! — сверкнул он черными глазами.

— Тебе, Александр, придется оставаться здесь. Смакаускас знает тебя в лицо.

— К сожалению, — угрюмо бросил Турецкий. В эту минуту по рации поступило сообщение, что снайперы заняли точки наблюдения.

— Снайперы-то не подведут? Надо постараться убрать его до того, как он достигнет своей машины. Там довольно часто подъезжают автомобили на заправку. Могут быть осложнения. И прикрыться машиной ему легче.

— Мой снайпер, тот, что на пятиэтажке сидит, попадает одним выстрелом под основание черепа.

— А его фамилия не Тягунов случайно? — усмехнулся Турецкий 10.

— Нет, его фамилия Далаватов. Он чеченец, представь себе. Хотя уже лет пятнадцать в Питере живет.

— Это вселяет надежду, — еще раз усмехнулся Турецкий. На самом деле он очень нервничал. Альгерис ничего не ответил вразумительного. Наташа держится молодцом. Но чем все это кончится? «Помоги нам, Господи!» — наверное, впервые в жизни помолился Александр Борисович.

— Ну что ж, через десять минут надо начинать. Жди, Саша, — хлопнул Виктор Турецкого по плечу.

— Да уж ждать и догонять — хуже нет, — проворчал Турецкий поговоркой Грязнова. Через пять минут он услышал в рации голос Гоголева:

— Объявляется пятиминутная готовность. И еще через пять минут:

— Начали! Сантехники пошли к зданию!


— А вот и он! — воскликнул Альгерис, глянув на пейджер. — Твой Ромео! Он взял радиотрубку, набрал номер телефона.

— Смакаускас? — тут же послышался голос Турецкого. — Кантурия будет выпущена из СИЗО в тринадцать ноль-ноль.

— Это поздно, — ответил Альгерис.

— Раньше не получится, — жестко отреагировал Турецкий.

— Ну, значит, Наталья Николаевна падет смертью храбрых ровно в полдень, — подмигнул Наташе Альгерис.

— Никуда она не падет. Ты подождешь. Раньше не получается. Но ровно в тринадцать Нина Вахтанговна будет встречать Тамару у «Матросской тишины». Если ты сваляешь дурака, их встреча не состоится. Это все, что я могу тебе обещать. Дай трубку Наташе.

Наташа опять-таки не слышала, что говорится в трубку. Альгерис заслонял ее рукой. Из реплик своего похитителя она поняла, что Турецкий просит отсрочки. Они не могут ее найти! Наташа зажмурилась, поставила себя на место Александра. Конечно! Он боится за нее, он каждую минуту боится за нее. И это ему мешает. Думать. Действовать хладнокровно. Альгерис протянул трубку в ее сторону, не приближаясь к ней.

— Ну скажи что-нибудь. Спой, ласточка, спой.

— Нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели… — громко произнесла Наташа. Альгерис отключил трубку, удивленно посмотрел на женщину.

— Тебе бы со сцены стихи читать, а не в подвале сидеть, — усмехнулся он. Наташа замолчала. Перевела дыхание, посмотрела на часы. Одиннадцать тридцать.

Они замолчали. Говорить уже не хотелось. Наташа столько услышала от этого страшного человека, что больше не могла его слушать. Кап… Кап… Кап… Мерные капли опять нарушили тишину подвала.

Затекла спина. Затекла уже другая рука, прикованная к трубе. Она поерзала на своем жестком ложе, растерла свободной рукой поясницу.

— Надоело сидеть? — опять усмехнулся Альгерис. — Немного осталось. — Он посмотрел на свои часы. — А может, тебе в туалет надо? — еще шире осклабился он. «А это мысль, — подумала Наташа. — Может, снимет наручник?»

Она кивнула. Но в этот момент в мерное капанье ворвались посторонние звуки. За дверью подвала (но выше, видимо, у входа в дом) слышался громкий мужской разговор. Альгерис тут же подобрался словно зверь. В один миг он метнулся к женщине, сорвал шарф с ее шеи, сжимая ее горло. Наташа невольно открыла рот, чтобы глотнуть воздуха. В ту же секунду рот ее был перетянут шелковым шарфом, который Альгерис завязал на ее затылке. Затем он в одно мгновение отцепил наручник от трубы и, схватив вторую руку женщины, сковал обе руки.

— Сиди и не рыпайся, — очень тихо произнес Смакаускас, глядя ей прямо в глаза. Он на цыпочках прошел к двери, приник к ней.

— Да здесь надо всю батарею менять. Слышь, Григорий?! — крикнули из-за двери. Но не рядом. Все так же сверху. — Куда весь чемодан-то уволок с инструментом? Да надо Кольке позвонить, чтобы батарею новую приволок, — продолжал кричать мужчина. Ему что-то отвечал другой. Но слов было не разобрать. Потом послышались удары по трубам, которые гулко отзывались в подвале. Заверещал телефон. Альгерис схватил трубку, услышал в ней голос Ильича.

— Что происходит в здании? — зашипел Альгерис.

— Пришли проверять трубы. Перед включением отопления, — очень тихо зашептал в трубку Ильич.

— Это что, облава?

— Нет, нет, — уверенно ответил Ильич. — Ходит главный инженер больницы. Я его знаю. С ним два сантехника. Но он сказал, что они пойдут смотреть подвал.

— Запрети им! — зарычал Смакаускас.

— Ты в своем уме? Как я могу запретить? Я ведь не хозяин здесь.

— Ну… Задержи их наверху под любым предлогом. Скажи — сортир течет или еще что-нибудь. Задержи на пятнадцать минут. Понял? — грозно произнес он.

— Понял. Один из сантехников у входа с батареей возится. Да вот к нему еще один подгреб. Батарею в руках тащит. Я в окно вижу.

— Делай что хочешь, но чтобы пятнадцать минут у меня были! Иначе вторая пуля твоя! «А первая?» — подумала Наташа, и липкий ужас опять разлился по всему ее телу.

Альгерис злобно глянул на нее. Взял «беретту», задумчиво тряхнул ее на ладони, взвел курок. Наташа зажмурилась. Но выстрела не было. Мужчина поставил «беретту» на предохранитель, положил пистолет на доску-столик и начал щелкать кнопками радиотрубки.

— Нино, — тихо проронил он, — как у тебя?

— Я собираюсь ехать за Тамрико! — радостным голосом отозвалась Нина Вахтанговна. — Звонил замгенпрокурора Меркулов. Он сказал, что в час дня она выйдет. Предложил привезти ее сюда. Я отказалась. Ты — молодец!

— Пусть выпустят раньше! — приказал Альгерис.

— Раньше не получается. Все согласовано на тринадцать, — начала заводиться Нино. — Подержи бабу еще час! Я требую! Я прошу тебя, — умоляюще сказала она, — иначе все сорвется. Тамрико не отдадут.

Альгерис сунул трубку в карман. Посмотрел на пленницу. Она отвернулась к окну. По щеке ее текла слеза.

— Ну вот что, — решил наконец он, подходя к Наташе и присев перед ней. — Мы сейчас выйдем отсюда. Будем идти в обнимку. Ты будешь под моим прицелом. Мы должны выйти из ворот и сесть в машину. Это рядом. Три минуты ходу. Чуть рыпнешься, застрелю. Ты уже меня знаешь… Наташа всхлипнула, сжала губы.

— Нет, так не пойдет, — задумчиво проговорил Альгерис. Он быстро подошел к столику, разбил ампулу, вскрыл упаковку со шприцем, набрал в него желтоватую жидкость.

— Давай руку! — приказал он Наташе, схватив ее за руку. Та в ужасе задергалась, мотая головой.

— Дура! Я сейчас убивать тебя не собираюсь, мне выйти с тобой надо.

Все это он говорил скорее для себя, поскольку Наташа, придавленная к стене его могучим телом, не могла сопротивляться. Найдя вену, он пережал ее руку выше места укола. Другой — ловко всадил шприц, ослабил хватку. Жидкость потекла в вену.


— Они выходят, — послышался в рации голос Руслана.

— Хорошо, Руслан. Веди его. Главное — не дать ему дойти до машины.

Вышедшая с дальней стороны здания пара представляла собой довольно странное зрелище. Приличного вида женщина в светлом плаще медленно шла к воротам больницы, то и дело спотыкаясь и покачиваясь. Лицо ее озаряла странная улыбка. Ее тесно прижимал к себе шедший рядом мужчина. Одна его рука была просунута под плащ женщины. Можно было подумать, что он хочет явственнее ощущать тело возлюбленной. Другой рукой мужчина крепко держал даму за руку выше локтя. Он то и дело что-то шептал ей на ухо. Видимо, какие-нибудь нежности. Дама все продолжала улыбаться. Вообще, можно было подумать, что парочка развлекалась в подвале, из которого они вылезли. Что и предположила смотревшая на них со второго этажа одна из сотрудниц лаборатории.

— Совсем обнаглели! — в сердцах бросила она в спину идущим. Будто они могли ее слышать через запертое окно. — Среди бела дня, прямо в подвале! Баба еще и пьяная к тому же. А со спины — приличная. Плащ хороший. А качается как последний извозчик! Тьфу!

Покачивания Наташи очень мешали Руслану. Альгерис, шедший как бы сзади, поскольку держал одной рукой спутницу, а другой — пистолет у ее спины, в оптическом прицеле СВД лишь на полголовы был левее каштановых Наташиных волос. Женщина постоянно качалась, и голова мужчины тоже перемещалась в перекрестке линий прицела. Руслан все старался совместить его белесый затылок с нужной снайперу точкой.

Пара подошла к воротам больницы. Альгерис глянул на калитку и остолбенел. Всегда открытая для людей металлическая калитка была закрыта.

— Откройте ворота, — крикнул он, останавливаясь прямо перед решетчатой дверцей.

— Главврач велел закрыть. А то с заправки люди в больницу шастают. Вон кражи начались, — сварливо говорил кто-то из будки.

— Слышь, мужик, я тебя по-хорошему прошу. Видишь, женщине плохо? А у меня вон машина в двух шагах. Что же мне, ее через весь двор обратно вести? Наташа продолжала качаться.

— А ты давай сюда ее. Может, ей врач нужен?

Альгерис обернулся. Вокруг никого не было. Эта часть территории была самой дальней и пустынной.

— Хорошо, — согласился вдруг он. — Выйди помоги мне. А то она уж падает, мне не удержать.

Из вахтерки показался мужчина. Альгерис одним движением швырнул Наташу вперед, на ограду, направил пистолет на Гоголева. И вдруг дернулся, рука его чуть опустилась. Раздался выстрел, и Гоголев рухнул на колени, ухватившись за стремительно набухавший кровью рукав. Но взгляд Виктора Петровича был устремлен на Смакаускаса, который, чуть качнувшись на крепких ногах, рухнул вперед, подмяв под себя сползавшую по решетке Наташу.

Через минуту со всех сторон к ним бежали люди. Спецназовцы в камуфляже, отсидевшие четыре часа в засаде вокруг здания. Бывшие «сантехники». Из помещения расположенной напротив ворот бензоколонки выскочил Турецкий, неизвестно откуда там взявшийся. Гоголев и Наташа находились в вахтерке. Виктору кто-то из спецназовцев уже перехватывал раненую руку жгутом. Наташа сидела на топчане. Плащ ее был в крови. Она улыбалась, глядя на окружавших и тормошивших ее людей широкими зрачками, делавшими ее серые глаза почти черными.

— Как вы? — вскричал Турецкий, влетая в вахтерку.

— Я нормально, — ответил Виктор. — Пуля насквозь прошла. А Наталью он, гад, обколол чем-то.

— Наташа, Наташа, как ты? Ты прости меня, — бросился к ней Александр. — Это все из-за меня.

Наташа нахмурилась. Посмотрела на Турецкого. Поджала губы, словно сердилась. Даже отвернулась к окну. Александр растерянно замолчал.

— Лаборатория, — наконец вспомнила она. — Лаборатория, которую ты ищешь. Она в том же здании.


Сергей Николаевич Висницкий сидел в рабочем кабинете. Он ничего не делал. Ничего не хотелось. Даже длинноногой секретарши, уже заглядывавшей пару раз в дверь.

— Пошла! — рявкнул он, когда ее остренький носик опять возник в дверях. Носик всхлипнул и исчез.

«Все к чертям собачьим рушится, а тут еще мокрощелка эта! — в сердцах думал он. — Да еще и среди бела дня!» Часы как раз пропикали полдень. Сергей задумчиво посмотрел в окно.

Тамрико засела прочно. Слава Богу, что она молчит. Слава Богу! Но Нино на этой почве просто рехнулась! Чего стоит эта затея с захватом следователя в заложники. Только в воспаленном мозгу могла родиться эта безумная идея! Но попробуй он в тот момент сказать что-нибудь против! Она загрызла бы его в буквальном смысле слова. И кобель ее, Альгерис, помог бы. Утешало только то, что Альгерис сломает шею на этом деле. В этом Сергей не сомневался. Взять «важняка» в заложники, да еще в одиночку! Это не девок шприцами с наркотой приканчивать. И даже не в парадном стрелять. Кстати, менты пистолетик-то нашли. Ищут уже родимого. Так что из Питера Альгерис не вернется, было у Сергея Николаевича такое четкое предчувствие. А он своей интуиции доверял. Но эта же интуиция подсказывала ему, что пора рвать когти. Почему? — спрашивал он себя. С лабораторией все тихо. Он звонит туда каждый день. Есть у него там свой доверенный человек, о котором не знает никто. Даже Вано. Будь какой шорох, сообщил бы. Уезжать без крайней необходимости не хотелось. Разворует все Ильич тот же. Сейчас бы «законсервировать» производство, пока шум не уляжется, а потом по новой… Еще бы годик поработать на «белке» и легализоваться. Стать политическим деятелем. Выбрать себя в Думу. Войти в партию. Приличную. Например, к Зюганову податься. Есть же у них там коммунист-миллионер. Сергей даже усмехнулся. Он уже забыл, в какой панике находился каких-нибудь три дня назад, когда взяли Тото. Его размышления оборвал голос секретарши.

— Вам какая-то женщина звонит, — сдерживая слезы, сказала она.

— Какая женщина?

— Не знаю. Сказала, из больницы.

Какой больницы? Кто в больнице? Боже, да ведь Илья уже дней пять в больнице. Они все о нем совершенно забыли! Как неприлично! «Скажу, что был в командировке», — лихорадочно придумывал он на ходу.

— Соедини быстренько!

— Сергей Николаевич? — спросил женский голос. — Это врач реанимационного отделения…

— Да, да, — живо откликнулся Сергей Ильич. — Я, видите ли, был в командировке… — начал он.

— Должна сообщить вам тяжелую весть. Ваш брат умер.

— То есть как? — оторопел Сергей. — Он же был средней тяжести.

— Он с самого начала был в тяжелом состоянии. Сегодня ночью развился острый инфаркт. Обширный инфаркт задней стенки миокарда. Мы ничего не смогли сделать. Смерть наступила час назад.

— Что же вы не позвонили? Я бы подключил специалистов! У меня есть самые дорогие препараты! Сергей Николаевич уже забыл, что «был в командировке».

— Вы хоть знаете, где лежал ваш брат? — устало вздохнула женщина.

«Ну да, он лежал в этой…» — вспомнил младший Висницкий престижную клинику, куда госпитализировали брата.

— Простите, я не хотел обидеть, — уже мягче проговорил он. — Просто я потрясен. Это так неожиданно. Неужели ничего нельзя было сделать? Доктор вздохнула, помедлила с ответом:

— Видите ли, он не хотел жить. Это всегда чувствуется. Самые тяжелые больные могут выкарабкаться, если борются за жизнь. А Илья Николаевич не боролся с самого начала. — Она помолчала. — Он оставил вам записку. Когда еще был в сознании. Вам нужно приехать в больницу за свидетельством о смерти. Зайдите в реанимационное отделение. Меня зовут Зоя Сергеевна. Я отдам вам письмо вашего брата.

— Хорошо. Благодарю.

Сергей Николаевич опустил трубку. Нехорошо получилось. Теперь все будут говорить, что он ни разу не навестил брата. А ведь брат — высокое должностное лицо! Конечно, в реанимацию его бы и не пустили, но ведь ни он, ни Нино даже не позвонили в больницу за все эти дни. А все Нино! Это она заморочила всем голову — моя девочка, моя девочка… Вон Иван не выдержал, из дома уехал. Кстати, пора бы ему и вернуться. Уже три дня прошло. Сколько можно сидеть на даче в начале октября? Тем более теперь похоронами надо заниматься. Как это некстати! Вечно Илья все делал не вовремя!

Сергей Николаевич уже поднялся из-за стола, взялся за «дипломат». Телефон опять зазвонил. Но это была его «дельта». Доступная только избранным лицам. Он схватил ее. То, что услышал Сергей Ильич, повергло его в полнейший ужас.

— Что? Что??? — вскричал он, услышав короткое сообщение. Лицо его побелело.

Висницкий заметался по кабинету, бестолково хватая какие-то документы, запихивая бумаги в «дипломат». Схватив плащ, он вылетел из кабинета, едва не сбив с ног секретаршу.


…Нина Вахтанговна просидела в своем «линкольне» у ворот «Матросской тишины» два часа. Она приехала раньше назначенного срока с огромным букетом белых роз. Она сидела в машине, сжимая тонкие пальцы, не отрывая взгляда от дверей, из которых должна была выйти дочь.

«Говорит радиостанция „Маяк“. Московское время тринадцать часов», — сообщил женский голос из портативной магнитолы. Нино напряглась как натянутая струна. Но Тамара не показывалась. Еще пятнадцать невозможно долгих минут она не спускала глаз с дверей. Затем начала звонить. Но все должностные лица — все эти Грязновы, Меркуловы — словно провалились сквозь землю.

Любезнейшие с утра секретарши, ворковавшие сладкими голосами: «Сейчас с вами будет говорить заместитель Генерального прокурора России Константин Дмитриевич Меркулов…» — Или: «Сейчас с вами будет говорить… Вячеслав Иванович Грязнов», — все они оскорбительно равнодушным тоном отвечали ей теперь: «Нет на месте… Вышел… Не известно когда будет…»

Все словно сквозь землю провалились. Даже проклятый адвокатишко, видимо, отключил свою «дельту».

Нина Вахтанговна вышла из машины, направилась к дверям СИЗО. Дежурный сержант объявил ей, что заключенной Тамаре Кантурия мера пресечения не изменена. Все. Нино вернулась в машину, закурила длинную сигарету.

— Домой, — бросила она шоферу.

«Линкольн» рванул с места. Печально качнулись белые розы, любовно уложенные на заднее сиденье автомобиля.

…По квартире метался Сергей. В гостиной стоял чемодан, разинув темно-коричневую пасть.

— Явилась! — кинул он жене, увидев ее в дверях.

— Что происходит? — сухо спросила Нина Вахтанговна, проходя на кухню.

— Что происходит? — Муж кинулся за ней следом. — Твой любовник, твой кретин похитил бабу!

— Знаю, — сдержанно ответила Нино, но глаза ее еще больше потемнели. — Интересно, откуда это знаешь ты, гамахлебуло? Нино стояла у окна.

— Не смей ругаться! — рявкнул Сергей. Он вплотную подошел к жене. — Я не только это знаю. Я знаю, что твой кретин уволок эту бабу в подвал нашей лаборатории! Ты слышишь? Их всех накрыли! Завалено все дело!

— Алгэрыс? — в минуты волнения грузинский акцент Нино заметно усиливался.

— Его кокнули!

Нино оттолкнула мужа, села к кухонному столу, закурила. Длинные пальцы подрагивали.

— Что, и лягушку прохватила простуда? — фиглярствовал Сергей. — Его кокнули, — с удовольствием повторил он, не спуская глаз с окаменевшего лица жены. — Но это еще не все. Ты знаешь, что Вано перевел все деньги с нашего счета за границу, в это чертово Науру? Я только что был в банке. Мы нищие. У нас нет ни копейки. А наш сын сбежал за границу. Слышишь ты, чучхиани? Нино побелела. Глаза ее сузились.

— Что ты сказал? — медленно проговорила она.

— Что слышала! — завизжал Сергей.

— Как ты назвал меня?

Нино поднялась, отодвинула стоящего перед ней мужа. Подошла к раковине, налила воды в стакан. Налила прямо из-под крана, чего никогда не бывало. И стала пить маленькими глотками.

— Я назвал тебя так, как ты заслуживаешь, — грязная. Грязная тварь! — кричал ей в спину Сергей. — Это все из-за тебя! — Он даже ткнул пальцем в ее спину.

— Ну да. Наши победы — это твои победы. А наши поражения — это мои поражения, — словно себе самой сказала она, не оборачиваясь к мужу.

— Да! Да! Твои! — Висницкий словно впал в истерику, и уже ничто не могло остановить его. — Это ты затеяла спасение Тамрико! Тебе плевать на всех, кроме нее! Ты довела до предательства собственного сына! Ты погубила все дело. Ради кого? Ради этой девчонки, твоего незаконнорожденного ребенка, твоего выродка, которого ты нагуляла со своим любовником еще в семнадцать лет. Да об этом знала каждая кутаисская собака! Просто папашу твоего боялись, вот и помалкивали все. Так кто же ты? Чучхиани! Чучхиани чатдахи! Грязная тварь!

Сергей был уверен, что сейчас она бросится на него, вцепится в лицо когтями. Он даже выставил вперед руки. Но жена все так же стояла к нему спиной. Вот как! Оказывается, и этой гордой грузинке можно указать ее место! Обессиленный вспышкой, Висницкий рухнул на стул.

— И я всю жизнь терпел это… — уже тише проговорил он, глядя в стол. — Но теперь этому конец! Ты будешь подчиняться каждому моему слову. Это счастье, что официальный руководитель лаборатории — Ветров. Заметь, это моя идея. Теперь это спасает нам жизнь! Ты что, Нина?

Сергей еще успел увидеть, как длинное лезвие остро отточенного кухонного ножа вонзается в его живот. Потом нестерпимая боль парализовала его. Он лишь безмолвно смотрел в глаза жены, которая молча, тоже не спуская с него глаз, все вонзала и вонзала нож в тело мужа.

…Лишь через несколько минут Нино отступила на шаг, глядя, как размякшим кулем валится на пол окровавленное тело Сергея.

Она подошла к раковине. Вымыла нож, затем руки. Вытерла уже чистое блестящее лезвие. Убрала нож на место. Она больше не смотрела на то место кухни, где расползалась кровавая лужа. Потом Нина Вахтанговна вошла в свою комнату, распахнула окно. Далеко внизу крохотные человечки спешили по своим делам.

«Встать на подоконник, вдохнуть полной грудью воздух и ринуться вниз. Как птица… Интересно, о чем думала Надя, перед тем как шагнуть в пустоту, — подумала Нино, впервые за эти годы вспомнив жену Ильи. — Не знаю, что чувствовала она, а я бы почувствовала освобождение. И ощущение полета». Нина даже подтянулась на руках, стараясь забраться на подоконник.

«Нет, — остановила она себя и захлопнула створки окон. — Было бы слишком большим счастьем разрешить себе этот полет. Я не смогла спасти дочь. Что ж, значит, я должна разделить ее участь. Моя девочка, моя Тамрико…»

Нино еще долго стояла у окна, прислонившись лбом к стеклу. Затем подошла к телефону, набрала номер.

— Это Свимонишвили, — сказала она в трубку.

— Вячеслава Ивановича… — начала было секретарша.

— Соедините меня с Грязновым.

Видимо, голос Нино был столь необычен, что женщина на другом конце провода ответила:

— Хорошо. Подождите минутку. Я попробую.


С двенадцати часов дня инфекционная больница гудела как взбудораженный улей. В каждом отделении заведующие с трудом отгоняли от окон больных, медсестер, даже врачей. Люди, вытянув шеи и отпихивая друг друга, смотрели, как из трехэтажного корпуса вывели высокого, темноволосого молодого человека, отрешенно улыбавшегося крепко державшим его омоновцам.

— Это руководитель АО ихнего, преступного, — авторитетно заявил кто-то из больных.

— Вы что, он же улыбается. Значит, посторонний, — кокетливо ответила ему больная в кудряшках.

— Запредельное торможение, — авторитетно заявила какая-то медсестра.

— Да он пьяный! — опознал знакомые симптомы другой больной.

— Не, обкуренный! — уверенно заявил еще один, лет семнадцати.

— А милиции-то сколько понаехало! — всплеснула руками нянечка.

— А вон парень этот высокий опять к зданию побежал…

— Нашли парня! Это директор ФСБ!

— Все так и бегает то в реанимацию, то в корпус этот.

— Хватит тоже — директор ФСБ! Так, оперативник какой-то.

— Так врачиха-то — заложница, она ж в реанимации. И мент один подстреленный там же.

— Да убило его!

— Ну чего несешь? Я же видел, как его в «скорую» сажали. И докторицу. Вот мужик, что захватил ее, тот точно убитый.

— Никакой он не оперативник! Он из самой Москвы приехал. Мирзоян говорил. Это генеральный прокурор!

— Ну ты, мля, даешь! Телек, что ли, не смотришь? Генеральный прокурор — полный такой мужчина и говорит басом.

— А ты что, с этим разговаривал?

— Глядите, девочки, опять к реанимации побежал. Симпатичный мужчина!

Турецкий действительно до самого вечера бесконечное количество раз пересекал больничный двор. Он следил за работой дежурной оперативно-следственной бригады, вызванной на место происшествия. Уже увезли труп Смакаускаса, действительно убитого одним выстрелом, произведенным под основание черепа. Вовсю шла работа в лаборатории. Пересчитывали коробки с ампулами отравы. Допрашивали перепуганных женщин — сотрудниц.

Потом он несся в реанимацию, где уже знакомый ему по больничному кафе здоровяк, он же гениальный врач, приказывал выдать Турецкому халат и проводил его в отделение.

Наташа и Гоголев находились в соседних боксах. Гоголеву переливали кровь. Возле Наташиного изголовья стояла капельница.

— Ну как ты? — спрашивал Турецкий Наташу. Он и не заметил, когда они перешли на «ты».

— Нормально, — слабо улыбалась Наташа. — А ты?

— Ну как ты? — спрашивал Турецкий Гоголева.

— Я нормально, — бодро отвечал тот. — А ты? Тьфу ты, как сговорились оба!

— Ну как они? — спрашивал тогда Турецкий у гениального доктора.

— Пациент скорее жив, чем мертв. Причем оба, — невозмутимо отвечал доктор.

Александр снова бежал к трехэтажному корпусу. Разглядывал ультрасовременное оборудование лаборатории. И высокого бледного молодого мужчину, ее руководителя.

Ветров был абсолютно неконтактен. Он не отвечал ни на один вопрос, выискивая глазами лысого человека с прищуренным взглядом. Технолога Владимира Ивановича, как называли его сотрудницы. Лысого взяли через час на выезде из города. Об этом Турецкому сообщили по рации.

Ближе к шести вечера первые необходимые мероприятия были завершены. Двери лаборатории опечатали. Разъехались «воронки», увозя задержанных. Саша снова оказался в реанимации.

— Ну что? — опять спросил он завотделением. Мужчина сидел в кабинете, крутя телефонный диск.

— Ну все, — невозмутимо ответил тот. — Гоголеву мы первую помощь оказали. Ранение, к счастью, сквозное, повреждены только мягкие ткани. Обработали рану, перелили кровь. И достаточно. Пусть его в ведомственной больнице наблюдают. А у нас все же инфекционная, сами понимаете. Еще подхватит тут заразу какую. Это я шучу. За ним уже машина приехала.

— А Наташа?

— Наталья Николаевна тоже в порядке. Ну шок, конечно, не прошел еще. Вернее, потрясение. А так что ж, помыли капельницей капитально. Она просила такси ей вызвать.

— Не надо такси. Я ее отвезу сам.

— Если она захочет, — пожал плечами здоровяк.


Через двое суток, ближе к вечеру, Александр Борисович Турецкий сидел в кабинете Меркулова. Был там и славный начальник МУРа Грязнов.

— Молодцы, молодцы, ребята! — нахваливал их Костя. — Давно я такого удовлетворения не испытывал. И лабораторию нашли, и сбытчицу основную взяли. И с убийцей Фрязина рассчитались. Не пристало, конечно, смерти радоваться. Но и огорчаться повода не вижу. Он еще и девушку из обменника убил? Так Денисова рассказывала? — повернулся Костя к Александру.

— Так, — кивнул тот.

— Три убийства: Фрязина, Гнездина и Горностаевой. Плюс похищение человека. Это лишь то, что на поверхности. Можно считать, получил по заслугам. Высшую меру — расстрел. Меркулов глянул на Турецкого.

— Что это ты замороженный сидишь? Не вижу радостного блеска глаз.

— Костя, в этом деле случайностей много. Просто выпал счастливый случай. Спрячь ее Смакаускас в другом месте, мы бы еще год эту лабораторию искали. Да и саму Наташу не нашли бы, — вздохнул Саша.

— Ну ты уж знаешь… Счастливый случай тоже не всякому выпадает. Он, случай, видит, кого осчастливить надо, кто заслужил. Так что не самоуничижайся тут.

— А ведь правда, Костя, — вступил в разговор Грязнов. — Действительно, многое от нас не зависело. Вот Висницкого, например, мы бы к ответственности привлечь не смогли. Его подписи ни под одним документом нет. И Свимонишвили тоже. Если бы она не зарезала его как барашка и не явилась ко мне в кабинет сама. С повинной.

— Да вы что, в самом деле? Меркулов даже остановился.

— Да вы что это, в самом деле? — повторил он. — Случайности — это следствие закономерностей! Они все пришли к своему логическому концу. Я человек неверующий, но в такое понятие, как возмездие, все-таки верю. Каждый получил свое.

— Даже Илья Висницкий? — спросил Грязнов.

— Даже он. Нельзя всю жизнь жить в раковине, ничего не замечая вокруг. Или не желая замечать для собственного спокойствия.

— Может быть, ты и прав, — задумчиво сказал Грязнов. — Знаете, что он в предсмертной записке написал? Он ведь записку брату оставил. А тот так и не приехал ни разу. И все они, весь этот клан, словно забыли о нем. Врачиха мне записку передала, я там был, в больнице. Он написал: «Я знаю, что вы убили Надю. Я теперь все знаю о вас. Будьте прокляты». Надя — это жена его. Года три назад выпала из окна. Считали несчастным случаем. Мужчины помолчали.

— А славный мальчик Ваня Висницкий уже загорает где-нибудь на Лазурном берегу в окружении темнокожих наложниц, — проронил Турецкий.

— На Лазурном? В окружении темнокожих наложниц? Что-то ты не того… — усомнился Слава.

— Жизнь штука долгая, — сказал Меркулов, шагая журавлиными ногами по кабинету. — Наложницы и Лазурный берег — это еще не гарантия покоя или счастья… Пришла же к Грязнову Свимонишвили. Пришла сама. А ведь могла скрыться. Так что… Жизнь сама распорядится. Костя остановился, глянул на сидящих у его стола мужчин.

— Вот что, вы оба мне категорически не нравитесь! Я вам предписываю нынче вечером напиться. Чтобы завтра я имел возможность разговаривать с нормальными людьми, адекватно воспринимающими действительность. Все ясно?

— Ясно, — в один голос ответили приятели, поднимаясь из-за стола.


Турецкий и Грязнов ехали по вечерним улицам. Было решено без слов, что едут они домой к Вячеславу Ивановичу. Дабы неукоснительно выполнить указания заместителя Генпрокурора России.

— Знаешь, — гудел Слава, — ведь знаю, что преступницы передо мной. Что ненавидеть их должен. Но когда они кинулись друг к другу, обнялись и замерли… Это, заметь, в СИЗО, на очной ставке.

— Ты им встречу устроил? — спросил Турецкий, глядя в окно.

— Ну я, — нехотя ответил Слава. — Нужно было очную ставку провести. Вот, представь, они обнялись, замерли. И смеются! Только глаза у обеих влажные… Саша рассеянно слушал друга, думая о своем.

…Он в который раз вспоминал, как они приехали к Наташе домой. Как он втащил два пакета, наполненных кучей всякого разного, купленного по дороге. Пока Наташа отмокала в ванной, он накрывал стол, подходя каждую минуту к закрытой двери и спрашивая: «Где у тебя тарелки?» — Или: «Где у тебя ножи?» — надеясь подкоркой, что она откроет дверь. Но дверь не открылась. Как они сидели потом всю ночь на ее уютной кухне и не могли наговориться. Он все порывался налить ей шампанского, а она все отказывалась, говоря, что ей положены наркомовские сто грамм. За бой на передней линии фронта. И он наливал ей коньяк.

— Твой гениальный доктор говорил, что тебе нужно пить горячий чай. И побольше, — беспокоился при этом Александр.

— Ты его не понял. Под чаем он подразумевал именно коньяк, — объясняла предписания коллеги Наташа.

Он все пытался накормить ее всякими вкусностями. А она все отказывалась, уверяя, что за время своего заточения набрала пару килограммов от неподвижного образа жизни. Он любовался ею каждую секунду. И робел как школьник.

Они сопоставляли свои действия, ощущения на протяжении того времени, когда она была в плену у бандита.

— А когда ты понял про бешеную собаку? — спрашивала Наташа.

— Почему ты произнесла строки Гудзенко? Он мучил тебя? — спрашивал Александр.

Потом она показывала семейные фотографии. Те, на которых была совсем маленькой девочкой.

Ему почему-то непременно хотелось увидеть ее маленькой девочкой. Они сидели рядышком на диване и рассматривали снимки.

А потом… Потом была их единственная ночь. Вернее, утро, потому что за окном уже светало…

Потом он вспомнил, как она провожала его на поезд. Как они бродили по перрону, сцепив пальцы. «Пассажиры, займите свои места», — гнусавила простуженная проводница.

— Как я буду жить без тебя? — спрашивал Александр, сжимая в своих ладонях ее лицо. «Пассажиры»… — продолжала гнусавить проводница.

— Мы просто заболели. Это острая инфекция, она протекает тяжело. Но потом наступает выздоровление, — отшучивалась Наташа, пряча глаза.

— Оставь свои диагнозы! — сердился Саша. — Я буду звонить тебе. Я буду приезжать!

— Нет, — покачала головой Наташа, забирая его пальцы в свои ладони. — Саша! То, что возникает между нами, — это слишком серьезно. Это тоже опасно для жизни… Для спокойной жизни твоей семьи. Для моей свободной и спокойной жизни.

— Но как же? Как мы будем друг без друга? — снова сжимал ее лицо Александр.

«Пассажир, вы едете или остаетесь?» — прогнусавила проводница в сторону Турецкого.

Поезд тронулся, Саша на ходу впрыгнул на ступени вагона, глядя, как отдаляется и исчезает в темноте перрона светлый плащ.


— Грустишь? — услышал Александр голос Грязнова.

— Грущу, — ответил Турецкий, ничуть не удивляясь проницательности друга.

— А всё петербургские женщины! Губят они нашего брата, москвича.

— Где-то я уже слышал эту фразу, — рассмеялся Александр.

— Привет тебе от Гоголева. Звонил нынче. Машина остановилась. Вячеслав вышел.

— Мне бутылочку «Смирновской», — сказал он двум молоденьким продавщицам. — У меня в машине друг больной. Так что вы уж, пожалуйста, побыстрее.

— Совсем, что ли, больной? — хмыкнули продавщицы.

— Да. В очень тяжелом состоянии… А знаете, девушки? Давайте-ка лучше парочку, — поправил себя Грязнов, подумав, что лечение должно быть действенным, клиническим. В смысле — клин клином…

Загрузка...