Опасный круиз

Глава 16 Револьвер в парке Аламеды

Кажется, я вконец вымоталась, потому что проспала всю ночь крепко и без сновидений.

В это утро завтрак начинался раньше обычного, но Кенди, Гил и я сперва поднялись на палубу. Дети восторженно закричали, увидев, что рядом на якоре стоят несколько эсминцев и два других парохода. Солнце уже припекало, но верхнюю часть Гибралтара скрывал сильный туман.

«Вот когда мы были здесь раньше… — щебетала Кенди, пока мы снова спускались вниз, в прохладу кондиционированного воздуха. Разумеется, они много где побывали, но я содрогнулась при мысли о том, какова была истинная цель их путешествий.

Миссис Крейг как раз предлагала нам идти на берег всем вместе, когда у нашего столика появился Эдвард Верритон. По-моему, он выглядел ужасно; глаза его свидетельствовали, что он провел эту ночь без сна. Но он, тем не менее, доброжелательно поблагодарил миссис Крейг:

— Это очень мило с вашей стороны. Лучше, если они пойдут с вами. Джоанна тоже, конечно, но сначала, по-моему, она может пройтись одна. Я знаю, она любит побродить в одиночестве.

— Мы думаем вернуться к ланчу и отдохнуть немного от жары, — сказала миссис Крейг.

— Это никогда не мешает. Я дам детям с собой немного денег, вдруг им захочется чего-нибудь купить.

Кенди взяла деньги, но вид у нее был неспокойный. Она, очевидно, — почувствовала, что тут что-то не так.

— Желаю вам приятно провести время, — сказал Эдвард Верритон. — Я, скорее всего, не попаду на берег. Наверное, придется остаться с вашей мамой.

Когда мы все выходили из столовой, миссис Крейг шепнула мне: «Бедняга, он, верно, сильно переживает из-за жены. Он и сам выглядит не очень здоровым. Какая перемена произошла в нем по сравнению с началом круиза!»

— Миссис Крейг, я не думаю, что пойду на берег, — торопливо сказала я. — В том случае, разумеется, если вас не затруднит приглядеть за детьми. Я… я пока неважно себя чувствую. Моя голова… и будет так жарко.

— Ах, вы же знаете, что я обожаю быть с детьми, — сказала она доброжелательно. — Но вам, наверное, жалко будет пропустить Гибралтар. Почему бы вам не выбраться совсем ненадолго?

— Я не думаю, что решусь, — сказала я и пошла прочь. Большинство пассажиров собирались на берег, но на палубе я столкнулась с мистером Яном Престоном. Я видела его несколько раз в течение предыдущего дня и все время чувствовала, что он хочет со мной заговорить, но избегала этого. Сейчас он направился прямо ко мне.

— Что происходит с Верритонами? — резко спросил он. Его лицо было краснее обычного, а в выцветших глазах читалась явная тревога. — Мистер Верритон стал просто другим человеком, а что касается миссис Верритон, я слышал она вообще не выходит из каюты.

— Она нездорова и это беспокоит мистера Верритона, — объяснила я.

— Беспокоит! — повторил он. — Да он выглядит так, будто сошел с ума. Послушайте, моя дорогая…

— Извините, я больше ничего не знаю, — сказала я и быстро пошла прочь, говоря, что должна проверить, готовы ли дети идти на берег. Я по-прежнему не могла понять, какое отношение имеет к этой истории мистер Престон, если он вообще имеет к ней отношение. Но говорить с ним, во всяком случае, мне не хотелось.

На лестнице я встретила Чарльза. Он собрался на берег, но настроение у него было явно не праздничное.

— Привет, Джоанна! — поздоровался он. — Я ухожу сейчас, но не стану задерживаться. Сядь где-нибудь в тенечке на палубе и постарайся не нервничать. Вероятно, скоро твой дядя даст о себе знать. И он ободряюще похлопал меня по плечу.

Я готова была расплакаться. Меня до глубины души задело, что Чарльз так просто бросает меня одну, совсем одну на этом пароходе. Да, уж этого-то я меньше всего ожидала!

Я застала детей одетыми и проводила их по палубе С до трапа. Пассажиров перевозили на берег на больших катерах. Мистер и миссис Крейги, Кэрри и Билл уже ждали, и Кенди и Гил ушли с ними. Они казались очень спокойными, но, поглядев на их лица, я почему-то встревожилась. Я здорово привязалась к Кенди и Гильберту.

Я сходила за книгой и темными очками и пошла назад на палубу. По пути мне попался Эдвард Верритон. Увидев меня, он удивился.

— Я думал, вы отправляетесь на берег вместе со всеми, — резко сказал он.

— Я… у меня болит голова. Я решила не ходить, — выдавила я. И потом добавила: — Простите, — но он, кажется, даже не услышал. Он прошел мимо, больше не взглянув на меня.

Я не могла читать и не в состоянии была усидеть долго на одном месте. Туман над Гибралтаром постепенно развеивался. Я видела кварталы белых домов… судостроительные верфи… на ровную посадочную полосу между Гибралтаром и Испанией приземлялся самолет. Если дядя Рональд вообще приедет, то он, конечно, прилетит самолетом. Но почему он не прислал телеграмму, не дал мне как-нибудь знать, что получил мое письмо?

Прошел час, и мной овладело отчаяние. На пароходе было очень тихо, почти все ушли на берег. Раз дядя Рональд не приехал и ничего не предпринял, я должна послать ему телеграмму. И сделать это нужно поскорее, потому что сегодня ночью пароход опять отплывает. Гибралтар — территория Британии, и если что-нибудь вообще делать, то удобнее это делать здесь. Когда мы будем в Лиссабоне… или опять в открытом море…

Я сходила за большой соломенной шляпой и переместилась на палубу С. Мне надо было что-то предпринять. Я не могла просто сидеть вот так на пустынном пароходе и сложа руки ждать, пока придет помощь. Я отыщу почту (она отмечена на моей маленькой карте Гибралтара) и отправлю телеграмму. Это лучше, чем снова пытаться звонить. Не будет никаких накладок и ожиданий. У меня снова страшно разболелась голова.

На воде было прохладнее, и мне стало немного легче. Но от бетонных плит пристани снова полыхнуло жаром. Странно было видеть рекламные щиты на английском и привычные красные почтовые ящики. На территории Британии я чувствовала себя все же в большей безопасности.

Я миновала длинный ряд роскошных наемных экипажей и несколько изнывающих от безделья водителей такси. Впереди были огромные ворота, и я знала, что они ведут на главную улицу. При более благоприятных обстоятельствах я, конечно, с удовольствием осмотрела бы все — маленькую рыбацкую деревушку на окраине Гибралтара… знаменитых обезьян… маяк на мысе Европы.

Я медленно пошла по главной улице, буквально запруженной толпой приезжих. Люди шумно и беспорядочно толкались вокруг, заходя в сотни различных лавок и магазинов. В другое время мне бы это, конечно, мало понравилось; я предпочла бы поискать местечко потише. А голова начинала всерьез беспокоить меня.

Я увидела почту, но подумала, что нужно тщательно продумать текст телеграммы. Для этого следовало найти какое-нибудь подходящее спокойное место. Поэтому я свернула в одну из гораздо более тихих боковых улочек. В ярком солнечном свете дома казались ослепительно белыми. Мне попалось несколько скамеек, но все они были заняты.

Я заглянула в католический собор, собираясь посидеть и подумать там, но внутри было страшно темно и, как мне показалось, холодно. Я решила, что лучше всего мне пойти в парк Аламеды, хотя это и неблизко. Я бросила взгляд на свою маленькую карту и скоро уже проходила через старые Южные Портовые ворота, оставив главную улицу позади. Солнечный свет ужасно резал мне глаза, а темные очки я забыла — оставила, наверное, в каюте, когда спускалась за шляпой.

Вдали от главной улицы было очень тихо, только изредка проезжала мимо какая-нибудь случайная машина. Опираясь о низенький барьер, я постояла и посмотрела сверху на крошечное Трафальгарское кладбище, потом; перешла улицу и принялась разглядывать несколько маленьких садиков далеко внизу. Знойный воздух был напоен душистыми ароматами цветов. Живые изгороди там состояли, кажется, из зарослей розмарина, олеандра и гибискуса, — все еще в цвету, несмотря на конец лета. Длинные пурпурные побеги бугенвиллии начинали принимать ржаво-коричневый оттенок.

Здесь было тихо и очень мило, но все скамейки оказались уже заняты. Я пошла дальше по направлению к большому парку, минуя несколько высоких новых домов, в которых, вероятно, жили семьи моряков. Я двигалась медленно и обрадовалась, оказавшись в парке, где мощные стволы деревьев сулили если не прохладу, то хотя бы немного тени. В неподвижном воздухе кружились насекомые, и я сразу почувствовала себя за тридевять земель. Иногда до меня долетал звук случайной машины, проезжавшей по северной или южной дороге, но я, казалось, была совершенно одна.

На секунду я вспомнила, что произошло тогда со мной в недрах корабля, но белым днем в Гибралтаре мне точно ничего не грозило, особенно если учесть, что Эдвард Верритон почти наверняка остался на пароходе. Здесь даже люди встречались — двое англичан прошли мимо, направляясь к южному выходу, и я слышала, как они говорили, что хорошо было бы чего-нибудь выпить.

Но они оказались единственными, с кем я столкнулась, пока шла по этой дивной благоухающей дорожке. О, как хорошо было бы мне на этих заросших цветами тропинках в любое другое время! Но сейчас мне следовало придумать телеграмму и возвращаться на почту; я и так потеряла достаточно времени.

Я выбрала скамейку, наполовину скрывавшуюся в зарослях какого-то субтропического кустарника, и села. Потом я достала ручку, листок пароходной бумаги и стала сочинять телеграмму.

«Лондон. Скотланд-Ярд. Старшему инспектору Форесту. Положение безнадежное. Пароход отплывает сегодня в восемь. Нуждаюсь в помощи. Миссис Верритон и дети в опасности. На меня совершено покушение…»

Я остановилась и уставилась на чистый лист. Если он так и не получил моего письма, то ничего не поймет. Нужно написать…

В неподвижном воздухе неожиданный звук машины на дороге, ведущей к мысу Европы, показался мне ужасно громким. На том конце парка, очень далеко от меня, раздались чьи-то веселые голоса.

А потом я услышала слабый звук шагов и на бумагу упала тень. Прежде чем я успела посмотреть вверх, у меня вырвали листок и голос Эдварда Верритона произнес:

— Не вздумай шевельнуться или крикнуть. Сразу зарежу.

Я перевела взгляд на него, но не смогла двинуть ни рукой, ни ногой — присутствие этого страшного человека заставило меня окаменеть. Он был одет как обычный турист, но во всех остальных отношениях даже отдаленно не походил на того человека, каким был в первые дни круиза. Его лицо стало практически неузнаваемым, и меня неожиданно осенило, что за последние несколько часов он просто сошел с ума.

Он стоял, читая разоблачительные строки моей предполагаемой телеграммы. А страшное лезвие финского ножа все время находилось всего в нескольких дюймах от моего горла.

— Старший инспектор Форест, — пробормотал он. — Тот самый дядя из Скотланд-Ярда. Ладно, до него это уже не дойдет. Вставай!

Оцепенев, я уставилась на него. Кажется, у меня отнялись ноги.

— Вставай!

Я подчинилась и мне как-то удалось подняться.

— Иди в кусты. Давай! Поворачивайся! — я развернулась и ощутила, как острие ножа упирается мне в спину. Пробираясь через кустарник, я чувствовала, что по лицу у меня струится пот, хотя в то же время испытывала жуткий холод.

В пропитанном сладчайшими ароматами воздухе, под увядающими цветами олеандров, посреди коричневеющих побегов бугенвиллии меня подстерегал ужас и почти неминуемая смерть.

— Повернись ко мне!

Я подчинилась. В глазах у меня темнело. Я слышала, как мимо моих ушей с жужжанием пролетали насекомые. Он переложил нож в левую руку, а в правой у него неожиданно оказался маленький револьвер, нацеленный прямо мне в сердце.

— Вот так, моя маленькая умненькая Джоанна Форест. Автобус ушел на мыс Европы. Через несколько минут он вернется и проедет по дороге как раз над нами. Мотор работает очень громко, и в тот самый момент, когда он будет проезжать мимо, я тебя застрелю. Так выйдет чище и надежнее, чем просто тебя зарезать. Но сначала мы немного побеседуем. Во всяком случае, я собираюсь кое-что сказать. Ты что, и в самом деле думала, что маленькая английская школьница сможет выбраться из всего этого живой? Что ей удастся расстроить мои планы и помешать исполнению того, во что я верю? Впрочем, даже и в этом случае ты совсем не такая глупая, как старалась это показать.

— Как… как вы догадались? — прохрипела я, от страха у меня перехватило горло.

Он рассмеялся, и меня передернуло от его смеха.

— Догадался я постепенно. О, ты очень искусно притворялась, но была обречена уже с той самой ночи, когда подслушала наш разговор с женой… Да, я знаю, что ты была там. Нет, сначала я тебя не заметил. Но ты забыла про французские духи. Дорогие, наверное? «Je reviens». Ты слишком сильно надушилась ими. Я заметил это еще раньше, когда разговаривал с тобой вечером. Вся каюта детей провоняла ими. Я догадался, что ты или только что вышла, или все еще здесь и подслушиваешь. А когда ты думала, что я ушел в ванну, я выглянул в другую дверь и видел, как ты убегала. Я подумал, что ты, может быть, не станешь придавать этому особенного значения. Ясно, что нервы у моей жены действительно расшатаны, и ты вполне могла бы поверить в ее безумие. Даже после того, как ты узнала, что она приняла слишком много снотворного, я особенно не беспокоился, потому что по-прежнему считал тебя глупой. А вот после Неаполя меня уже многое стало тревожить.

— Я… я…

— Ты указала мне на Грэма Хедли, и позже я стал думать, что ты могла сделать это намеренно. Я все больше склонялся к этой мысли. Грэм Хедли… До тех пор я даже и не замечал его. Я понятия не имел, что он послан проверить меня; они хотели увериться, что для меня все еще безопасно путешествовать с женой и детьми, как я всегда это делал. А после слов Кенди мне стало совершенно ясно, что ты притворялась с самого начала. Стипендия в Оксфорде… бегло говорит по-итальянски. Тогда я спросил себя, зачем тебе все это понадобилось, и я мысленно вернулся в тот день, когда ты появилась в моем доме. Стеклянные двери открывали доступ в сад; ты могла выйти наружу и подслушать обрывок того разговора. Это было единственное возможное объяснение. Во всяком случае, я послал с парохода зашифрованную телеграмму и получил ответ по радиотелефону. О, да, мы умеем работать быстро, и скоро я знал о тебе все. И про отца — детективного писателя, и про дядю из Скотланд-Ярда.

— Я им ничего не говорила. Я… я… просто хотела в круиз. Я не поняла про…

— Сначала, может быть, и нет, но потом, я думаю, ты о многом догадалась. Грэм Хедли согласился со мной, что тебя лучше убрать. Хедли… — его лицо исказилось. — Они не совсем мне доверяют. А ведь я лучшим в моей жизни пожертвовал делу. Я ненавидел Грэма Хедли за все, что он мне сделал, но на некоторые вещи мы смотрели одинаково. Поэтому я попытался убить тебя тогда в этих кладовых. Но помощник эконома подошел слишком быстро.

— Это… я больше всего беспокоилась за ваших детей, — выдохнула я. — Я полюбила их. И если это вы хотели столкнуть их тогда за борт…

— Ты с ума сошла! Я никогда не причиню вреда Кенди и Гилу. Моя жена — другое дело. Когда-то я любил ее, но не теперь. Она не разделяет моих убеждений, и я не могу больше ей верить. Но Кенди и Гил… он сделал это — Грэм Хедли. Он считал, что они ставят операцию под угрозу срыва, — сам говорил об этом. Он попытался утопить моих детей, поэтому я убил его. Он кончил в море.

— Вам уже не удастся выйти сухим из воды, — прохрипела я. Я…

— Удастся, не может не удаться. Я должен продолжать работать для общего дела, несмотря на то что попал в такое неприятное положение в Дубровнике. Я никак не могу понять, зачем Грэм Хедли обманул меня. Ведь он взял это и кому-то отдал. А они сказали… они сказали, что это провал. Но идея с круизами работала очень долго. Это была моя идея. Просто невинное семейное путешествие. Мы заходили в различные порты и у нас была возможность встречаться и вести переговоры с самыми высокопоставленными людьми абсолютно безо всякого риска. Иногда передавали или получали документы. Со мной приезжали встречаться в Касабланку… Танжер… Неаполь. Иногда они даже жили там некоторое время. Это была замечательная система. Я придумаю другую — не хуже. Я переживу эту неудачу. Это мой первый провал… Самое ответственное поручение за все время, а я…

Вдали появился какой-то шум — несомненно, это автобус. В нос мне ударил запах разогретой земли и увядающих цветов. Я чуть-чуть сдвинулась с места, и револьвер поднялся.

— Твое тело никто не сможет найти до отплытия парохода. Это иностранный револьвер, поэтому никто не свяжет этот выстрел со мной. Видишь, я в перчатках, — я заметила, но какое это для меня имело значение. — Молодая женщина, в одиночестве гуляющая по парку Аламеды и, наверное, какой-нибудь страстный испанец…

Автобус приближался.

— Вы должны выслушать! — выдохнула я. — Вам не выбраться из всего этого. Я рассказала Чарльзу. Я раньше написала своему дяде. И это не мистер Хедли обманул вас. Это я догадалась о куклах. Я взяла контейнер и надежно ее спрятала. Я…

Но он не слушал. Он вообще не в состоянии был ничего воспринимать. Автобус почти поравнялся с нами… И тут вдруг раздался такой звук, словно кто-то вдребезги разбил об пол чашку. На секунду мне показалось, что меня застрелили. Но тут я с изумлением обнаружила, что револьвер упал на землю, а правая рука Эдварда Верритона безвольно повисла вдоль туловища. Он издал страшный крик и повернулся кругом.

— Я держу вас на мушке, Верритон, — услышала я голос Чарльза. — Не шевелитесь или вы мертвец.

Невероятно! Под олеандрами стоял Чарльз с револьвером в руке.

Я не успела и рта раскрыть, как Эдвард Верритон все-таки пошевелился. Его левая рука молнией взлетела вверх, потом резко опустилась и он стал падать. Нож глубоко вошел в его сердце.

Чарльз только раз взглянул на него и потом заключил меня в объятия.

— Джоанна! Джоанна! Я никогда себе не прощу. С тобой все в порядке?

— К-кажется, — сказала я, хотя все плыло у меня перед глазами.

— Я велел тебе оставаться на пароходе. Я сразу поверил всему, что ты рассказала, но ты выглядела страшно издерганной и больной, и я не хотел пугать тебя еще больше. Я думал, что ты в полной безопасности до нашего прихода. Я позвонил твоему дяде, когда ты все рассказала. Он только что получил твое письмо. Он обещал прилететь сюда сегодня и просил меня встретить его. Мы согласились, что мне лучше не волновать тебя, пока все не кончится. Я пошел встречать его самолет, но прибытие отложили на два часа, и я решил заглянуть к моим друзьям и извиниться, что не могу, как они хотели, провести день с ними.

— Но… — я начинала кое-что понимать, но главное — я почувствовала, что могу расслабиться. Дядя Рональд приедет и все возьмет на себя. Эдвард Верритон мертв.

— Они живут в тех домах, в квартире, откуда открывается вид на парк. Я смотрел в окно и видел, как ты вошла в ворота. Эдвард Верритон шел за тобой, а ты даже ни разу не оглянулась. Я одолжил у капитана Блейна револьвер и побежал вниз. Он так и не понял, что случилось, бедняга. Он повредил ногу и не может…

Послышались чьи-то возбужденные крики. Продираясь через кусты, к нам спешил мужчина, одетый в форму смотрителя парка, а за ним — две женщины в больших соломенных шляпах. Они, должно быть, услышали выстрел, несмотря на автобус.

У меня все поплыло перед глазами, и я почувствовала, как руки Чарльза снова крепко обхватили меня. И потеряла сознание.