Опер любит розы и одиночество

В неведомую даль меня гонит и азарт, и любовь к истине, и честолюбие, и одиночество, и вселенская неустроенность. А в питерских домах, между прочим, не только уют и горячий ужин, но и пьянки, скандалы, драки, убийства, алчность, короче, ничего хорошего в этих домах нет — это только из окна поезда все кажется уютным и вечным.

Если отнести «моего» убийцу к общей вселенской неустроенности — все сходится.

Зачем он убивает людей, которых в общем-то и незачем убивать? Зачем, к примеру, он убил беззащитную Коровкину?

Преступление, лишенное всякого здравого смысла. «А в каком преступлении есть смысл? Тем более здравый?» — спросила я сама себя. И замолчала.

В купе вошел мужчина средних лет и строго посмотрел на меня. Я прикусила губу, чтобы не расхохотаться. Такое со мной бывает. Про себя это явление я называю — «напал хохотунчик».

Иногда мне кажется, что я так и не повзрослела, оставаясь в душе маленькой девочкой из далекого детства.

«На Гульку напал хохотунчик», — так дразнили меня в детстве, чем глубоко обижали, заставляя замыкаться в себе и скрывать эмоции. Сейчас я смеялась оттого, что вошедший мужчина никак не походил на главаря «черных дилеров». Может быть, на Урале преступники трансформировались в добропорядочных граждан?

Я взяла книжку и уставилась невидящими глазами в страницу. Смешливое настроение незаметно покинуло меня. В голове крутились вопросы, на которые я пока не знала ответа. Что за фрукт этот Лосев? Как я доберусь до конечного пункта? Как нас встретит Алексеев? С группой оперативников? Один? А кто едет в поезде? Сколько народу меня сопровождает? Группа сопровождения обязана оказать мне содействие в случае, если Лосев задумает скрыться.

Я нащупала в сумочке сигнальное устройство в виде крохотной блестящей трубочки. Трубочка откровенно смахивала на дамскую сигарету. Умная вещь! Как только Лосев попытается скрыться, я нажму кнопку. Группа сопровождения получит сигнал и мгновенно остановит поезд. И задержит Лосева.

Страха я не ощущала. Почему? Не знаю.

Мужчина долго пыхтел на верхней полке, ворочаясь и тяжело вздыхая. Очевидно, его раздражал свет в моем закутке, ведь я не читала, тупо уставясь на страницу. Смысл текста ускользал от меня.

Перед моими глазами всплыл Завадский Марат Эдуардович — моя неудачная попытка решить проблему женского одиночества. Молодой, обеспеченный, преуспевающий, умный и интеллектуальный. Такой муж — предмет зависти сотен женщин, и не только одиноких, но и обремененных семьей. Что нас разъединило? В чем суть конфликта?

Два человека, стремящихся соединиться, не смогли понять друг друга — это трагедия всего человечества. Двойственность в одном человеке и единичность в двух — поганая философия, навевает мысли о шизофрении. Кто-то должен был уступить, вручить пальму первенства другому, сдаться на милость победителя. Мне казалось, все ясно и просто, нет материальных проблем у двух одиноких людей, и они счастливы. Оказывается, дело не в материальном благополучии.

Дело во взаимопонимании двух людей. Марат хотел, чтобы я сломалась, полюбила его жизнь, его работу, его проблемы, его друзей, забыв свои собственные.

Может быть, он и прав. Если бы я не привередничала, то сейчас не тряслась бы в поезде, обоняя дух чужого мужчины, ворочающегося на верхней полке.

Хотя мы могли бы продолжать жить вместе, не пойди он на экстремальный шаг. Я вспомнила паренька с газовым баллончиком, мое тошнотворное состояние, мой страх и мое отчуждение.

Никогда не смогу понять жестокого поступка, а все непонятное я оставляю за гранью восприятия. Не люблю непонятные явления. Хочу жить просто и ясно, без фальши, лжи и бытовухи. Я привыкла вкладывать в понятие «бытовуха» все вздорное, влекущее за собой разборки, конфликты и скандалы.

Можно прожить свою жизнь без греха, но расплата за такую жизнь страшна и жестока. Бог не любит праведных людей, он заставляет грешить всех — слабых и сильных, чтобы последующим искуплением люди могли преклоняться перед ним. Могу лия простить Завадскому его грех? Нет, не могу!

Перед глазами возникла уютная квартира на канале Грибоедова. Я в тот вечер пришла с работы, а мужа еще не было дома. Устало отстегнула кобуру и побросала грязную одежду прямо в коридоре. Сама же буквально повалилась в ванну. Красота! Можно и соснуть часок в горячей водичке.

Надо сегодня поговорить с Маратом. Как бы ему сказать, что мне нужна его помощь? Поймет ли он меня? Нет, долго лежать не могу, слишком волнуюсь перед предстоящим разговором, — я вылезла из воды и долго растирала тело полотенцем. Надо еще ужин приготовить, Марат придет голодный. Я потащилась на кухню, тоскливо составляя меню.

Долго возиться на кухне мне не хотелось, да и сил не было. В течение двух суток я сидела в засаде вместе с операми. «Не женское это дело, сидеть в засаде», — подумала я, включая конфорку. Кстати, можно придумать что-нибудь на скорую руку. Марат не заметит.

Приготовленный ужин медленно остывал в тарелках. Скатерть блистала девственной белизной. Через два часа нудного ожидания я вывалила весь ужин в помойное ведро.

Черт с ним, с ужином! Неужели он не мог позвонить? Ждет, когда я начну звонить, искать его, беспокоиться? Не дождется! Он — мужчина, и я ему не нянька.

Я легла в кровать и уснула. Проснулась от нежного прикосновения. Застыв в напряжении с закрытыми глазами, я принюхалась. Так и есть, на всю спальню запах спиртного. Что он сейчас сделает? Разбудит? Или совершит акт насилия?

— Ты мое солнышко кареглазое! Девочка моя! Генерал мой! — Марат бормотал ласковые слова, обнимая меня, но не делая попытки разбудить.

До чего же не люблю всякие придурочные слова вроде «солнышко», «девочка» и прочую лабуду. Себя я называю «зайкой» чисто иронически, с подковыркой. Но чтобы в минуту нежности меня называли «мой генерал», это что-то новое. Может быть, сейчас и попросить у Марата помощи? Пока он шепчет ласковые слова. И надо же — «мой генерал»?

— Марат, мне нужна твоя помощь! — Я резко повернулась и оперлась на локоть.

Мне хотелось видеть его глаза. И не хотелось притворяться спящей.

— Девочка моя, я сделаю для тебя все, что ты захочешь! — торжественно произнес Марат.

Так торжественно, словно мы находились в церкви, а не лежали в одной кровати.

— Марат, мне нужны деньги. Большие деньги!

— Зачем? — Вместо нежного голоса я услышала деловой сухой тон.

Таким тоном разговаривают банкиры и предприниматели при совершении сделки. И еще бандиты…

— Эти деньги мне нужны, чтобы задержать особо опасного преступника, — я наклонилась к нему и чмокнула в плечо.

Прилив нежности накрыл меня, обдав голову горячей волной. Волна проникла внутрь и смыла все умные мысли. Мне расхотелось говорить о делах.

— Деньги как приманку я никогда не использую, — сухо сказал Марат.

Родной запах улетучился. Вместо нежного и любящего мужа в кровати лежал делец и барыга.

— Я никогда не просила у тебя денег. И больше не попрошу. Мне вообще ничего не надо. Но сейчас мне нужны деньги. — Я легла на спину.

Он мне не поможет. Он меня не понимает. Муж считает меня глупой и недалекой женщиной.

— Это пустая и вредная затея. Использовать в работе личные деньги. В качестве приманки. Смешно. Твоя идея — глупая, твоя работа — не женское дело. Я подарю тебе все, что ты хочешь! Если ты уйдешь с работы. Навсегда!

— Я не уйду с работы! Никогда!

— Ты собираешься работать до девяноста лет? — Да!

Марат резко поднялся и вышел из спальни. Вместе с ним ушло чувство защищенности и нежности. Осталось глухое тоскливое одиночество….

Поезд качнуло. Я потрясла головой, отгоняя воспоминания. Я поняла, что думаю о Завадском, как о чужом человеке, незнакомом и далеком. Совсем как тот мужчина, что ворочается наверху. На этой безрадостной ноте я уснула, и никакие сны меня не тревожили.

Проснувшись, я увидела яркое солнце в окне поезда, проплывающие мимо деревеньки и села, стожки сена, скелеты деревьев и дымящийся чай на столике. Чай дымился в уютных подстаканниках, так любимых мною с юности. Мужчина с верхней полки деловито раскладывал домашние припасы на чистую салфетку. Я вдохнула запах вареных яиц, жареной курицы и домашних пирожков. Запах сразу напомнил мне Иннокентия Игнатьевича с его болью и незаживающей раной, покойную Людмилу Коровкину. Потом промелькнул образ Юрия Григорьевича. Он ждет меня из поездки с победным кличем племени команчей. Потом проплыли в сознании галантный Иванов с вечным кофейным запахом; Линчук, улыбающийся и надежный; Шаповалов, испуганный, но поверивший в мои силы.

Окончательно я проснулась от зычного мужского голоса.

— Вставайте уже. Скоро двенадцать.

Вот и бессонница моя прошла. Я проспала больше половины суток. Юрий Григорьевич был прав, когда отправил меня в далекий Тагил. И самое пикантное, что отсыпалась я в присутствии особо опасного преступника, находящегося во всероссийском розыске.

Умываться в поездном умывальнике — задача не из легких, особенно для изнеженных дамочек. Из туалета я вышла грациозной походкой, знай наших — мы из Питера. На периферии питерские славятся особой статью и манерами. Надо держать марку!

От запаха еды меня снова одолела булимия, что в переводе на русский язык означает безудержное обжорство.

После усиленного сглатывания набежавшей слюны я решила удалиться в коридор.

Но мужчина меня остановил:

— Вы куда? Я вас ждал!

Я посмотрела на столик, действительно, ждал. Стол накрыт, ждет едоков.

— Спасибо, мне не хочется, — я вяло отвергла приглашение.

Но мужчина крепко схватил меня за рукав пиджака и силой усадил за стол. Волчья хватка!

— Ешьте, все домашнее, экологически чистое. Со своего огорода.

— И курица? — я не удержалась от иронии.

— Курица — синявинская, почти домашняя. Кушайте, кушайте.

— Как вас величать? — Я решила проявить уважение к гостеприимному преступнику.

Актерское мастерство — вещь необходимая в оперативном ремесле.

— Александр Васильевич, можно просто Саша, — мужчина принялся за еду.

Я немного подождала, застыв от ужаса. Если он начнет чавкать, я же не смогу съесть ни крошки. Уж лучше от голода умереть прямо на рельсах. Чавкающий и прихлебывающий мужчина — страшнее атомной войны! Но нет, пронесло. Страхи оказались напрасными. Александр Васильевич скромно откусил кусочек мяса, интеллигентно прожевал и спросил меня:

— А как вас величать?

Вечная проблема с моим нерусским именем.

Вообще-то я — полукровка, то есть нерусская наполовину. Моя татарская мать назвала меня этим именем, потому что с детства мечтала — когда у нее родится дочь, красивая и умная, это, естественно, непременное условие, она назовет ее Гюзель.

И вот с этим астральным именем я и живу на белом свете. Ничего нерусского в моей внешности нет, но окружающим нравится мое имя, и они с удовольствием орут на весь коридор: «Гулька! Гюзель! Гюльчатай!»

В юности я достаточно пострадала от необычности имени, но, помучившись, привыкла. Зато в поезде, в самолете, на отдыхе, короче, в непривычной обстановке у меня всегда возникали проблемы. Я стеснялась назвать свое родное имя и откровенно врала, особенно тем попутчикам, с которыми нигде и никогда не могла больше встретиться.

Александр Васильевич вопросительно смотрел на меня, застыв в ожидании. Он даже жевать перестал. Я поперхнулась и негромко сказала:

— Галина. Галина Аркадьевна. — Благополучно отбив атаку попутчика, я продолжила трапезу.

Особенно вкусны в поезде вареные яйца. Они даже пахнут неизъяснимым запахом. Дома я в жизни не стала бы вкушать с таким удовольствием вареные яйца, но в поезде — особая статья. А куриное мясо хорошо идет под малосольный огурчик. Запахи еды в поезде кажутся райским наслаждением.

— Галина Аркадьевна, а зачем вы на Урал собрались?

— На экскурсию. В детстве читала сказки Бажова, и вот, полюбила хозяйку Медной Горы. Почти как живую. Я ее живой женщиной представляю. И хочу что-нибудь себе подобрать из ее богатств.

Меня явно заносило не в ту сторону. Я врала вдохновенно, со смаком, с удовольствием, сдабривая вранье обильным чревоугодием. Поедая яйца, хрумкая малосольными огурчиками, я продолжала врать, нимало не смущаясь присутствием незнакомого человека, находящегося во всероссийском розыске. Мало того, этот опасный человек понятия не имел, что я везу его прямиком в объятия нижнетагильских сотрудников милиции. Незнакомый человек заинтересованно слушал, отпивая небольшими глоточками крепкий чай.

— Может, коньячку? — Александр Васильевич вытащил из дорожной сумки бутылку коньяка.

Я мельком бросила взгляд на бутылку и оценила материальный статус попутчика — коньяк что надо! Французский, марочный, выдержанный…

— Можно и коньячку, — легко согласилась я, предполагая, что после рюмки коньяку меня перестанет заносить. А вранье само собой прекратится.

Но и выпив сногсшибательный напиток, я продолжала врать:

— У меня муж ювелир! Я хочу подобрать себе такой камень, какого нет ни у одной женщины в мире. И не было! И не будет! Этот камень мой муж оправит, и я буду смотреть на него день и ночь. Это — моя мечта!

— Муж — ювелир? — задумчиво спросил Александр Васильевич.

Он как-то недоверчиво покачал головой. А я обиделась.

— Да, Марат Эдуардович Завадский. Он — владелец ювелирной лавки и мастерской. На улице Марата. В конце концов хоть и недолго, но Марат официально числился моим мужем.

— Мы и сейчас с ним не разведены. Мне лень идти в ЗАГС, ему тоже…

— Да, есть такой, Марат Эдуардович Завадский, — пробормотал Александр Васильевич.

— Вы с ним знакомы? — я похолодела от ужаса.

— Нет, что вы, не знаком. А какой вам камень нужен? Алмаз? Рубин? Изумруд?

Мне сразу вспомнилась зашифрованная записка: «изюм, топ-модель, рубль…» Это в первом прочтении.

— Обожаю зеленый цвет. Думаю, больше всего мне подойдет изумруд. Огромный, яркий, блистающий. — Обжираться и врать мне вдруг резко расхотелось.

Я отодвинула бумажную тарелку и немного подумала, а не выпить ли еще коньячку? Можно спокойно покемарить до пересадки…

И тут же вспомнила Людмилу Борисовну Коровкину. Ну уж нет! Ни за что! Повторять свои ошибки я не люблю. Не в моих это правилах.

— Вы любите зеленый цвет? А как относитесь к розам?

Кажется, мужик клеится ко мне. Надо его срочно отрезвить!

— Люблю все зеленое, — упрямо повторила я, — и не признаю дорожных знакомств, курортных романов и тому подобного.

— Значит, любите одиночество? — прищурился Александр Васильевич.

— Кто же его не любит? Нормальный человек должен оставаться один хотя бы время от времени.

— А что вы читаете? — Александр Васильевич сделал робкую попытку достать мою книжку, но просчитался и шумно плюхнулся на пол.

Поезд сильно качнуло, и он засмеялся, почти лежа на коврике.

— Решил поухаживать за вами. И вот, неудача.

Галантный джентльмен попал в смешную ситуацию и подтрунивает над собой. Самый достойный выход из неловкого положения. Молодец! Кажется, он все-таки похож на главаря банды «черных дилеров».

Во мне вновь поднялась волна вдохновения.

— Ничего страшного, поднимайтесь, Александр Васильевич, это поезд качнуло. А книжка у меня хорошая, но не люблю читать где попало. Для меня чтение — процесс познания. Познания себя в другом! Это особая форма творчества.

— А вы интересный собеседник, Галина Аркадьевна, — похвалил меня Александр Васильевич и неожиданно спросил: — У вас есть знакомые в Нижнем Тагиле? — Он уже отряхнулся от неудачного падения и сидел напротив меня, благоухая утренней свежестью.

Как иные мужчины умудряются безупречно выглядеть даже в поезде?

— Нет, никого нет. Я люблю приключения. Похожу по магазинам, лавкам, поспрашиваю. Может, что-нибудь и нарою. — Мое воображение подбрасывало мне картины экскурсий и вылазок по ювелирным достопримечательностям уральского городка.

— А как это ваш муж отпустил вас в такую дальнюю поездку? Одна в купе с незнакомым мужчиной.

— А зачем привлекать внимание отдельными вагонами и охраной? Преуспевающий муж — приманка для мошенников. А то, что в купе незнакомый мужчина, — простая случайность. Купе четырехместное, но, наверное, на Урал никто не захотел ехать в зимние морозы.

Я охотно объясняла Александру Васильевичу очевидное. Дескать, что тут непонятного.

— А где вы остановитесь?

— В гостинице. Есть же там гостиницы?

— Гостиницы есть, но все равно, одинокая дама, без сопровождения…

Мгновенно представив себе группу сопровождения, сидящую в соседних вагонах, я усмехнулась. Если повезет, вернусь с победой в клюве. Юрий Григорьевич уверен в моем успехе. Он с самого начала верил в мои силы. И в мою удачу.

— Нам осталось добираться еще пять часов, учитывая пересадку. Позвольте, я за вами поухаживаю? Помогу устроиться в гостинице, найду вам нужных людей.

На последней фразе Александра Васильевича меня осенило, что врать нехорошо, мое вдохновенное настроение может плохо закончиться.

— Разумеется, — милостиво разрешила я. Заодно я решила покончить с враньем.

Вранье до добра не доведет. «Нужные люди», что бы это значило?

— Нужные люди — это какие люди? — я взяла быка за рога.

— Нужные люди — это те, кто поможет вам в поисках камня. Они избавят вас от ненужной беготни по лавкам и мастерским, помогут ориентироваться в чужом городе.

— Александр Васильевич, но у меня с собой нет денег.

Алексеев говорил, вспомнила я, что вместе с Лосевым находится в розыске еще пара ребят, рядовых членов организованной преступной группировки.

— И не нужно обременять себя лишними хлопотами. У вас карточка?

— Да, счет в банке. В любом случае покупку я буду согласовывать с мужем, — я решительно отбила атаку назойливого попутчика. Надеялась, что мои попытки отбиться вызовут обратную реакцию у Лосева.

— Непременно, — Александр Васильевич не поддался на мою уловку.

Я забилась в угол и замолчала, решив уповать на божью милость.

Чего уж там, со времен открытия железной дороги в России купе и вагоны часто служат местом преступления, а пассажиры — его объектом. В вагонах совершают преступления из разряда нетяжких — обыгрывают в карты, воруют и гадают, и все с одной целью — обогатиться за счет лопоухих попутчиков.

Лосев принял меня за лопоухую пассажирку, сорящую деньгами богатого мужа.

— А вам, Саша, зачем лишние хлопоты? — Я все-таки решила поддержать интеллигентные ухаживания Лосева.

— Вы такая беззащитная, хрупкая, как цветок. Я буду чувствовать свою вину, если с вами случится что-то нехорошее, — попутчик вежливо улыбнулся.

Он искренне считает меня малоопытной дурочкой. А я сижу тут, от скуки балуюсь.

Я исподтишка разглядывала нечаянного ухажера. Выглядит отменно, одет с иголочки, не воняет. Настоящий воротила теневого бизнеса.

— Александр Васильевич, а вы — уралец? Или как там правильно? Ураловец?

— Уралец, — рассмеялся Александр Васильевич, — нет, я питерский. Видите, у меня еда домашняя.

Врет, как сивый мерин! Питерский он, понимаешь!

— А кто вам приготовил? Теща, разумеется, — я с завистью покосилась на сверток.

Попутчик давно убрал остатки еды в большой сверток, оставив на столике полупустую бутылку и крохотные стопки.

— Теща-теща, — скороговоркой проговорил попутчик, — она увлекается заготовками. А я по старинке люблю в поезде полакомиться домашней едой.

«Семен Семеныч! — мысленно вскричала я. — Почему он говорит скороговоркой? Почему у него в Питере есть теща?»

Я, как Семен Семеныч Горбунков, мысленно задавала себе вопросы и довольно аплодировала себе. Уж больно забавной казалась мне дорожная история. Я везу Алексееву бандита, можно сказать, сопровождаю. И успешно разыгрываю из себя наивную дурочку.

— А в Питере чем занимаетесь? Предприниматель? «Новый русский»? Инженер? Перекупщик? — я продолжала веселиться.

Кажется, Лосев уловил мое состояние. Он внимательно посмотрел на меня и помолчал, прикусив губу. Я мгновенно изменила выражение лица.

— Занимаюсь бизнесом, но так, ни шатко ни валко. — Александр Васильевич заметно загрустил.

— Какой бизнес? Горный? Лесной? Уголь добываете?

— Не угадали, я простой дилер, торгую, предлагаю товар, мотаюсь по командировкам. Все, что под руку подвернется.

— Меня только не продайте по укоренившейся привычке, я — женщина дорогая. — Покончив с весельем, я состроила грозную мину. Дескать, я тоже кое-что могу в этой жизни.

— Я это понял, женщина вы — дорогая. Бесценная, — сострил Александр Васильевич.

Вошедший проводник спросил, насупив кустистые брови:

— Кому билеты нужны?

Я испугалась, а вдруг попутчик высмотрит, что у меня билет казенный, выданный по командировочному удостоверению.

Но билет надо сдать в ФЭУ. Есть там у нас некая Елена Юрьевна. Не дай вам бог пересечься с подобной женщиной.

Когда я хвастаюсь, что никого и ничего не боюсь, то нагло вру. Я боюсь Елену Юрьевну. Когда я вижу ее, меня охватывает чувство патологического страха.

Высокая, жилистая, с длинной шеей, Елена Юрьевна могла бы слыть первой красавицей. Но бодливой корове бог рогов не дал. С такой-то яркой внешностью, с белокурыми волосами, Елена Юрьевна слывет сущей ведьмой. Если я не сдам ей вовремя казенный билет, она меня разрежет на куски и съест в обеденный перерыв, это произойдет во временном отрезке от половины второго до половины третьего.

При благоприятных обстоятельствах Елена Юрьевна запросто стала бы членом клуба вампиров. Исключительно с одной целью — питаться живой кровью командировочных сотрудников.

Я содрогнулась при мысли, что придется препираться с этой женщиной по поводу билета, и заявила проводнику:

— Мне нужен билет! Я мужу обещала предъявить все чеки и билеты. У нас в семье полный порядок по финансовой части.

— Пожалуйста, — проводник пожал плечами и протянул мне билет.

Я выхватила билет и запрятала в сумочку.

Знал бы Александр Васильевич, что в элегантной сумочке находится мой верный и преданный «Макаров», удостоверение на имя подполковника милиции Юмашевой Гюзели Аркадьевны и масса документов, дающих мне «зеленый свет» в любом уголке необъятной России. Есть даже сигнальное устройство. Прижав сумочку к груди, я вышла в коридор. Поезд подходил к станции.

— А где ваш багаж? — растерянно спросил Александр Васильевич.

— Нет багажа, — я кокетливо отмахнулась от вопроса, дескать, зачем красивой женщине багаж. Руки портить тяжелым грузом…

На вокзале к Александру Васильевичу подбежал мужчина в черной униформе, очень модной среди мужчин в третьем тысячелетии. Черные джинсы, черная спортивная рубашка, черная кожаная куртка с черным меховым воротничком…

Красиво, ничего не скажешь, но слишком монотонно. Молодые мужчины в такой одежде похожи на детдомовских мальчиков, наряженных к торжественно-траурной церемонии.

Я направилась к вокзалу, искоса наблюдая за Лосевым. Он посовещался с «черными» мальчиками и вдруг подскочил ко мне. Схватив меня за рукав дубленки, потащил к выходу.

Черт! Что он делает? У нас же пересадка! Я стиснула зубы, не дай бог, вырвется нецензурное слово. Где же мое сопровождение? Они что, не видят, что меня тащат на выход?

Сигнальное устройство, выданное мне на время командировки, бесцельно валялось на самом дне моей дамской сумочки. Я не могла достать его. Просигналить об опасности — тем более. На площади перед вокзалом стояла новенькая «Вольво». Неожиданно Лосев жестко кинул меня в салон машины. Не позвонить, не сообщить Алексееву, что у меня смена дислокации. Ужас! Опять вляпалась!

Я сидела сзади, Александр Васильевич впереди. «Еще несколько часов пути я не выдержу, беседуя о смысле жизни, лучше сделаю вид, что уснула», — подумала я и впала в легкое забытье.

Я крепко прижимала сумочку к груди, проклиная себя за то, что оказалась глупее преступника.

«На то он и преступник, чтобы дурачить честных людей. Ведь он круглые сутки думает, как бы ему одурачить кого-нибудь, — успокаивала я себя. — Не убьет же он меня по дороге. Зачем я ему понадобилась? Может, он догадался, что я сотрудник милиции?»

После некоторых раздумий я решила, что все мои сомнения — женская глупость, не более того. Александру Васильевичу нет резона убивать меня по дороге в Нижний Тагил.

Он скорее всего постарается извлечь из ситуации выгоду, оставив меня живой и невредимой.

За скорбными мыслями о собственной никчемности и недалекости я не заметила, как мы въехали в город.

Никогда не относила себя к категории путешественников. Особенно тех, что ахают и охают при виде незнакомого города. Соборы и церкви, здания и дворцы мало меня интересуют. Если что и может пробудить во мне любопытство, так это — люди.

Люди из другого города, из другой, незнакомой мне жизни. Вот они-то мне и интересны.

За окнами «Вольво» стояла непроглядная темень. Когда мы выехали на центральную улицу, яркие фонари засверкали по обе стороны дороги. Я принялась считать, сколько времени я потратила на поездку. Села в поезд четвертого февраля, в девять часов вечера, сейчас почти двенадцать часов ночи, пятое число. Больше суток в дороге!

— Приехали. Просыпайтесь, Галина Аркадьевна, — бодрый голос попутчика окончательно вывел меня из сонного состояния.

— Уже приехали? — зачем-то спросила я.

Мне не хотелось вылезать на мороз из уютной и теплой машины. Алексеев ждет нас на железнодорожном вокзале с группой захвата. А мы черт знает где! И куда подевалась моя группа сопровождения? Все спуталось, перепуталось, запуталось. Как обычно!

— Приехали. Номер вам заказан. Пойдемте, я вас провожу.

При этих словах у меня зацепился каблук, и я еле удержалась на ногах.

Сейчас он увидит, что я — командированная из питерского ГУВД. Администрация гостиницы заставит меня предъявить документы. А Александр Васильевич будет жадно вглядываться в паспортные данные. Фамилией моей заинтересуется, именем, пропиской, местом работы. Надо выкрутиться, но как?

Мой попутчик жаждал умереть в хлопотах о моей дальнейшей судьбе.

Мы вошли в вестибюль, сначала я, потом Лосев и два чернорубашечника. Я первой бросилась к администратору, слегка отпихнув Лосева. Кинула на стойку паспорт и раздраженно отвернулась. Иногда это помогает. Работники сферы обслуживания не любят раздраженных людей. Никогда не связываются с ними. Этим методом часто пользуются жулики и мошенники, они мне лично рассказывали на допросах, открывая секреты «профессии».

Метод сработал. Администратор молча записал мою фамилию, а вместо имени поставил инициалы. Дальше все не так страшно, место регистрации, фамилия, главное, чтобы имя не фигурировало. Я незаметно оттиснула Александра Васильевича от стойки. Он так и не успел разглядеть мой паспорт.

Самое страшное в провинциальных гостиницах — отсутствие горячей воды и грязь в номере. Но эта гостиница благоухала опрятностью, чистотой, даже стерильностью. Хоть это меня порадовало. Александр Васильевич обследовал комнату, включил телевизор, послушал, работает ли телефон. Потом посмотрел, есть ли в ванной комнате чистые полотенца и мыло.

Произведенный осмотр привел его в приятное расположение духа. Он замурлыкал какую-то легкомысленную песенку, и я внутренне напряглась. Уж не собирается ли он здесь обосноваться? Решил серьезно приударить? И на помощь позвать некого… Дежурной по этажу я что-то не приметила по пути.

— Я вас оставляю. — Александр Васильевич направился к выходу. — Пришлю к вам ребят, они принесут фрукты, напитки. Вы какой сок любите?

— Гранатовый. Можно грейпфрутовый. Что за ребята?

— Те самые, нужные люди. Они вас в обиду не дадут, сами знаете, времена непростые, мало ли что.

— Да уж, времена смутные, — согласилась я.

Смутные времена — это точно! Правда, в России бывали и худшие.

Я вспомнила слова канцлера Безбородко. Он управлял империей при государе-императоре Павле Первом. Канцлеру в течение часа доставили три депеши от императора, и все три указа противоречили один другому. Канцлер гневно воскликнул: «Бедная Россия! А впрочем, ее еще на шестьдесят лет станет!»

С той поры прошло гораздо больше лет. Россия стоит. И ее «станет», пожалуй, еще лет на шестьдесят.

Александр Васильевич покинул меня, оставив одну в уютном номере, с телефоном и телевизором, но самое главное, с ванной комнатой. Я с наслаждением подставила утомленное поездкой тело под горячие струи воды и забыла, в каком городе я нахожусь.

Я решила позвонить Алексееву после душа. Нужно предупредить его насчет «нужных» людей, которых пришлет Лосев. Жалко, что упустила самого Лосева, но кто же знал, что он поедет в машине.

«Чер-р-рт!» — рычала я сквозь струи воды, злясь на себя за то, что не взяла с собой сопровождение в лице Линчука и Иванова. Уж втроем мы бы запросто «повязали» Александра Васильевича. И раскололи! Прямо в вагоне!

Выскочив из ванны с мокрыми волосами, я обнаружила в номере двух мужчин, уютно расположившихся в креслах.

Господи, этот хмырь оставил дверь открытой, не захлопнул, а я не проверила. «Хорошо хоть сумочку с собой в ванную взяла», — мысленно порадовалась я собственной предусмотрительности. Прижав сумочку к груди, я молча кивнула мужчинам и резко бросила:

— Вы кто?

— Мы от Сан Васильча, — белесый парень лет тридцати с небольшим подскочил с кресла, подобострастно изогнувшись.

— Что у вас? — Я смотала волосы в полотенце в виде чалмы и присела на стул, рассматривая пришельцев.

— Фрукты принесли, соки. И еще кое-что, — загадочно произнес белесый.

Они пришли надолго, придется изобразить гостеприимную хозяйку.

— Как звать? — не получилось из меня гостеприимной хозяйки. Вопрос прозвучал, словно я уже допрашивала их.

— Меня — Андрей, Андрей Ковалев. Он, — белесый кивнул на второго парня, молча наблюдавшего за моими манипуляциями с полотенцем, — он — Игорь Гасанов.

Игорь Гасанов больше походил на «черного дилера», чем его белесый собрат. Чернявое лицо, напоминавшее о восточных корнях, короткая стрижка, высокий лоб, прямой нос, смуглая кожа, тонкие пальцы свидетельствовали о нервности натуры, той самой, что часто встречается у преступников, убежденных и закоренелых.

— Чем вы можете мне помочь?

— Сан Васильч сказал, что вам камешки нужны?

— Нужны, — подтвердила я слова «Сан Васильча».

— Мы принесли, — просто и безыскусно осклабился белесый.

— Они у вас? — Мое удивление осталось за кадром.

Я разговаривала сухо и деловито, словно всю свою сознательную жизнь занималась незаконной скупкой драгоценных камней.

— Вот, смотрите, любуйтесь, — Андрей вывалил из мешочка на стол камни — красные, синие, оранжевые, желтые, белые… очень красивые.

Мелкие и крупные, ограненные и самородки — камни сверкали разноцветными огнями.

На какое-то мгновение во мне вспыхнуло сознание авантюристов всех времен и народов — ослепительные огоньки камней разжигали кровь и будоражили воображение. За каждым камнем вставали человеческие судьбы, разбитые жизни, израненные сердца, покалеченные души. Мне пришлось железными руками взять собственную душу в крутой оборот.

«Опомнись! Это всего лишь камни, бездушные и мертвые. Они мотив для совершения преступления. Из-за этих камней убили Коровкину и Николаеву, Сухинина и Телегина. — Я остановила тахикардию, восстанавливая нормальное сердцебиение. — Надо бы посоветовать ученым от юриспруденции изучить это явление».

Я перебирала камни, спокойно ощущая их тепло. Камни согревали мои ладони, как живые. Природа отдала им свою энергию, волнующую и огнедышащую. Поэтому-то, наверное, они толкают людей на преступления.

— Пожалуй, вот этот, — я выбрала самый яркий рубин, огромный, с наперсток величиной. Нисколько не хуже изумруда.

Он и впрямь подходил мне, этакий самоуверенный красавчик, с достоинством лежавший сбоку от небольшой горки камней. Я взяла его в руку и прижала к сердцу. Вдруг я почувствовала ответный толчок. Они поздоровались — мое сердце и этот дивный камень.

Резко зазвонивший телефон нарушил внутреннюю гармонию — камня и человеческого сердца. Я удивленно посмотрела на аппарат, стоявший на кроватной тумбочке, потом на мужчин, но они пожали плечами, дескать, это не нам.

Я сняла трубку и услышала мягкий баритон.

— Галина Аркадьевна?

— Да, я! — Александр Васильевич возбужденно дышал.

Его прерывистое дыхание отдавалось в трубке эхом, перемежаясь с поющим где-то в проводах вездесущим Филиппом Киркоровым.

— Позовите Игоря. Пожалуйста! — потребовал мой попутчик.

Я жестом показала Гасанову, что его требуют на «ковер».

Отойдя к столу, я снова начала перебирать камни и вдруг насторожилась. Гасанов не знал, что разъяренный голос «Сан Васильча» из допотопного аппарата разносится по всей комнате.

Ковалев ничего не слышал, погруженный в сложную игру с камнями. Камни завораживали его своей лучистостью и огнями, и Андрей не прислушивался к голосу «вождя».

«Юмашева, Завадский, Гюзель, Марат, магазин, милиция, сотрудница, командировка, др-др, бр-бр, гр-гр», — я сглотнула слюну, вдруг волной набежавшую в рот, забивая глотку металлическим шлаком.

Я осторожно вытащила пистолет и обошла стол. Теперь я стояла напротив Гасанова, стоявшего с трубкой в руках, и Ковалева, сидевшего за столом и созерцающего игру света от камней.

Александр Васильевич удосужился наконец-то проверить меня на «вшивость» и оказался прав.

«Нечего играть в кошки-мышки со смертью, если ты на службе». Я мысленно ругала себя последними словами, переходящими в грубую нецензурную брань. Кто-нибудь пробовал мысленно материться? А вы попробуйте! Весьма колоритно получается, доложу я вам.

Гасанов, не кладя трубку на рычаг, второй рукой вытащил пистолет. Теперь мы стояли со стволами, направленными друг на друга. Ковалев медленно поднял голову, с трудом оторвав взгляд от камней. Он удивленно посмотрел на меня, затем обернулся и увидел Гасанова. Со змеиным шипением Ковалев бросился на меня, метнувшись через стол. Я выстрелила, стараясь попасть ему в плечо.

Ковалев медленно опрокинулся на стол, руками цепляясь за столешницу. Со стола он сползал, как в замедленном кадре, судорожно хватаясь ладонями за полированную доску. Камни небольшой кучкой остались сбоку. И вдруг Гасанов подпрыгнул, свалил Ковалева на пол, схватил камни и ссыпал их в карман куртки. Потом сгреб остатки и исчез за дверью.

Через минуту в дверь заглянула дежурная по этажу.

Когда я смотрю детективный фильм, всегда ужасаюсь, сколько же драгоценного времени уходит у героев на свои «героические» действия.

Гасанов потратил на все про все минуту, даже меньше, а в фильме его действия разыгрывались бы минут десять. С другой стороны, в детективных фильмах мало показывают дежурных по этажу, считая их недостойными фигурами. В моем «фильме» оказалась весьма достойная дежурная. Она так долго торчала в дверях в полном онемении, что мне пришлось зычно гаркнуть:

— Срочно «Скорую», милицию! Вызвать! Срочно! Я — сотрудник милиции!

Дежурная продолжала торчать в дверях, слепо щурясь непроснувшимися мелкими глазками.

Я чертыхнулась и подошла к телефону. Трубка валялась на полу. Обмотав ее салфеткой и послушав короткие гудки, я набрала «02».

— Пришлите наряд в гостиницу на центральной площади. Сообщите начальнику уголовного розыска Алексееву! Я не знаю адреса. Здесь памятник кому-то стоит. Да, номер 63, я — сотрудник милиции из Петербурга подполковник Юмашева.

Дежурная по этажу дематериализовалась, словно приходилась родной сестрой Юрию Григорьевичу.

Сейчас в номере будет толпа народа: эксперты, менты, врачи, а я почти голая.

Я глянула на себя. Гостиничный халат едва доставал до колен. Сунув рубин в сумочку, я натянула колготки, путаясь в узких чулках, затем влезла в брюки, майку и пиджак. Белую блузку с почерневшими манжетами я скомкала и сунула в свою сумочку, посмеявшись над тем, что в мою дамскую сумку влезет все что угодно, даже труп. Труп ли?

Я нагнулась к Ковалеву и потрогала лоб. Затем мои пальцы осторожно переползли к шее. Артерия еле слышно вздрагивала. Было непонятно — это агония? Или Андрей еще жив?

В коридоре послышались шаги. В номер вбежал мужчина лет сорока, русый, высокий, в галстуке и куртке типа «аляска». По галстуку я опознала в нем «родного брата» — сыскаря.

— Слава богу! — заорала я, забыв, что нахожусь в комнате с покойником. — Опер?

— Опер, опер, — отпрянул от моего визга мужчина.

— Я — подполковник Юмашева, из Ленинграда, — кричала я, тряся мужчину за плечи. — Приехала в командировку и вот, — я показала на лежавшего ничком Ковалева. — Вот мои документы, вот здесь гильза. Стреляла из табельного оружия. Гильзу не трогала. Мне срочно нужен Алексеев Владимир Анатольевич — начальник угрозыска. Он в курсе событий. С кем имею честь?

— Начальник криминальной милиции Алексеев. Алексеев Владимир Анатольевич. — Мужчина взглядом обводил комнату. Он стоял у двери и скользил цепким взглядом по стенам, потолку, полу…

— Володя, — я сразу перешла на «ты». Пока в номере не собрались лишние свидетели, лучше наладить контакт с местным Мегрэ, — Володя, Лосев почему-то передумал ехать в поезде. Мы добирались до Нижнего Тагила на машине. Потом он прислал ко мне своих подельников. Этот, — я кивнула на Ковалева, — Андрей Ковалев, второй сбежал с камнями — Игорь Гасанов.

— Вы нам сорвали разработку, — скучным голосом произнес Алексеев.

Если женщина услышит, не дай бог, скучный мужской голос — это означает одно, от этого мужчины не жди ничего хорошего.

— Как так? — спросила я.

Пришлось применить испытанный прием — прикинуться наивной дурочкой. Иногда помогает…

— Лосев ушел, Гасанов ушел, Ковалев еле дышит. Что еще можно сказать? Лучше бы мы наведались к вам в Питер. Я собирался в командировку, но вы меня опередили, — тихо бубнил Алексеев. Он еле сдерживался, стараясь не сорваться на повышенный тон.

— Вы хотели наведаться по делу Сухинина — Телегина и Николаевой — Коровкиной? — Я спрятала «Макарова» в наплечную кобуру, удобно его приладив, чтобы даром не болтался. Бросила документы в сумочку и окончательно успокоилась.

— Да, ваши потерпевшие являлись подрядчиками наших «черных дилеров». — Алексеев подошел поближе ко мне, вглядываясь в глаза.

Что он там хотел увидеть? Тоску и печаль? Страх?

— Володя, а вы часом не установили главного подрядчика? Нашего, питерского? — Я уставилась на Алексеева во все глаза, давая ему возможность разглядеть все, что в них можно было увидеть.

— Нет, не установили. И вряд ли теперь установим, — Алексеев обвел указательным пальцем комнату по периметру, что означало: не бабское?то дело лезть в чужие разработки.

— Значит, я зря ехала к вам. — Я выдохнула воздух из свернутых в трубочку губ. — Думала, вы здесь что-нибудь «нарыли». В конце концов ваши месторождения! А вы не контролируете нелегальный вывоз камней. Когда поезд на Москву?

— Утром, но через час будет самолет. — Алексеев нагнулся к Ковалеву и потрогал пульс. — Вам повезло. Он, кажется, жив еще.

— Они все живучие, — неожиданно обозлилась я, — Володя, отправь меня в Москву, здесь мне больше делать нечего.

Алексеев облегченно вздохнул, будто сбросил тяжелый груз. Он уселся на стул.

Кажется, неожиданное воскрешение Ковалева привело сыскаря в благодушное состояние духа.

— Скажи, Алексеев, если вы отловите Лосева и Гасанова, они смогут показать на питерского подрядчика?

— Нет, совершенно точно — нет, не смогут. Ваш подрядчик мочит всех, кто может что-то знать о нем. Наши «черные дилеры» даже не догадывались, на кого работают. Связь они держали по схеме — Сухинин приезжает на машине, получает камни и калифорний.

— А это что такое?

— Калифорний — взрывчатое вещество, ядерное оружие. Смесь какая-то. Используется исключительно в террористических целях. Я слаб в химии, — виновато улыбнулся Алексеев.

— Я тоже слаба в химии. И в минералогии, — я скривилась в полуулыбке. Дескать, нам с тобой, Алексеев, эти знания ни к чему.

— Калифорний ему привозили из Магадана, там расформировали несколько войсковых частей. Взрывчатые вещества пошли по рукам. Сухинин вез все это добро в машине, в Питере передавал Телегину, а тот уже Николаевой. Она пристраивала товар на различных выставках и вернисажах. Особенно ходкий товар — камешки. Места мало занимает, внимания не привлекает. А на выставках тусуются ювелиры со всей страны. Торговля шла бойко. А куда девался калифорний, не знаю. Мы обследовали машину Гасанова, он ее бросил при задержании, так машина вся светится от излучения.

— Сами они все светятся, — отмахнулась я, — а при чем здесь Коровкина? Взрывчатые вещества, ядерное оружие, а бедная Коровкина при каких таких делах?

— Не знаю, это ваши проблемы. Ваши разработки. Коровкина, наверное, просто из любопытства узнала секреты Николаевой, за что и поплатилась.

Вот тебе и «калиф» на час! Это взрывчатое вещество, калифорний, черт бы его побрал.

— А Лосев что, такой недоразвитый? В поездах «западает» на бальзаковских дамочек и «ведется» у них на поводу?

— Ему деваться некуда. Ему же товар сбывать некому. Подрядчик спрятался, замочил всех посредников, вот Лосев и закрутился. Он с горя уже столько ошибок наделал — мама, не горюй. Мотался по городам под своей фамилией, везде предъявлял паспорт. Пока наши спохватились, ведь его искали под другими фамилиями, а он жил, не скрываясь. Кстати, наши магаданские опера подсуетились, перекрыли лавочку со сбытом калифорния. Там такой шухер был. Понаехали из Генеральной прокуратуры, военной, отовсюду. Возбудили уголовные дела. Отловили местных дилеров. Тех, что торговали калифорнием. Но группа замыкается на Лосева, они уже дали на него показания, вот он и крутится, как уж на сковородке. Ищет выход. Ищет покупателей.

— Тогда сам приплывет к вам в руки, — успокоила я Алексеева. — А мне и хорошо, в Магадан лететь не надо. Лучше вернусь до дому, до хаты. Володя, мне надо отметить командировочное удостоверение, а то у нас в ФЭУ такая мадам имеется, походя «имеет» всех командированных сотрудников. Зовут Елена Юрьевна.

— У нас такая же, — обрадовался Алексеев, — правда, ее зовут Наталья Петровна. Но все равно ведьма!

— Короче, Володя, командировку отметь и к самолету подтащи. Я на твоей машине отбуду в аэропорт. Сейчас быстро набросаю объяснение по поводу Ковалева и пальбы. Гильзу запакуй, а рапорт я напишу отдельно. В общем, с меня рапорт и объяснение, с тебя отметки по командировке и машина. Идет?

— Идет! — согласился Алексеев. И добавил: — А то оставайся, отметим приезд, походишь по ма-гази нам, отдохнешь. Ты же собиралась побывать в ювелирных лавках?

— Да ну их! — отмахнулась я, набрасывая дубленку.

Когда пишешь рапорт и объяснение в дубленке, значит, приближаешься к дому. Если в верхней одежде, вроде ты уже в дороге.

В номер все прибывали специальные работники, толпой набиваясь в тесное помещение. Я уныло наблюдала из-под пишущей руки, как уютная комнатка наполнилась людским гамом, шумом и суетой. Рука двигалась автоматически, привыкшая за многие годы заполнять миллион рапортов и объяснений без особых умственных усилий. Мои мысли витали где-то далеко. Я уже летела в самолете, томилась в аэропорту и мчалась в управление. Там меня никто не ждет так рано.

Поездка не принесла мне успеха. Я вернусь в Ленинград с пустыми руками.

Бедный Юрий Григорьевич, он поверил в мою удачу, но удача отвернулась от меня. Почему судьба не привела меня к истине? А всему свое время!

Я посмотрела на Ковалева, лежавшего на носилках. Его голова запрокинулась, открывая чистый и ясный лоб.

И этот мужчина — киллер? Не ведающий, что такое угрызения совести, действующий нагло и беззастенчиво. Неужели он останется жив?

«Останется, конечно, останется жить. Судьба не позволит тебе совершить грех. Ты не получишь этот шанс, ты останешься чистой!» — промелькнула в голове мысль и тут же исчезла.

Мне больше ничего не оставалось, как расцеловаться с «братом» по духу и заверить его в вечном братании.

— Алексеев, я жду тебя в Питере. Если что нужно по делу, пришлю мгновенно, любыми видами связи. Вот телефоны, координаты, звони, приезжай! Только отлови, пожалуйста, Гасанова и Лосева. Мы в Питере перекроем им кислород, если они туда заявятся.

Номер уже опустел. Пока мы с Алексеевым братались и выясняли, где собака зарыта, специалисты уже сделали свое дело. Ковалева унесли на носилках, сняли отпечатки с телефонной трубки, подобрали и опечатали гильзу от моего «Макарова».

Уходя, я умудрилась заметить вытаращенные глаза дежурной по этажу. Она до самой смерти будет помнить о веселой ночке.

Ночь близилась к середине.

В аэропорту мерзли припозднившиеся пассажиры.

Если кто-нибудь когда-нибудь спросит меня: «А бывала ли ты в уральском городе Нижний Тагил?» — я отвечу: «Да, была, в неудачной командировке».

Но я никогда так и не узнаю — есть ли в Нижнем Тагиле краеведческий музей и филармония, театры и картинные галереи.

Кроме «Сан Васильча» Лосева, Игоря Гасанова, Андрея Ковалева и «брата навеки» Алексеева Владимира Анатольевича, я так никого и ничего не узнала и не увидела. Ни городских достопримечательностей, ни улиц, ни проспектов, ни памятников и скверов. Ни один отдел милиции не удостоился моего присутствия. Даже отметки в командировочном удостоверении поставили заочно.

Шестого февраля, в четверг, я уже сидела дома на Адмиралтейской набережной, в своем любимом кресле. Несколько часов перелета абсолютно не сказались на моем состоянии. Я внимательно осмотрела себя. Руки-ноги целы, кожа не покрылась волдырями от аллергии, ногти в прекрасном состоянии. Такое впечатление, будто я и не уезжала из дома. Мои коллеги удивятся, узнав, что я прибыла раньше положенного срока.

Вытащив из шкафа очередной костюм: пиджак, брюки, блузка, я полюбовалась на новенький наряд. При мысли, что я материализуюсь в родном кабинете, как джинн из бутылки, мне стало смешно.

Может ли женщина с пистолетом крутнуться на каблучках и объездить половину земного шара за двое суток? А если не объехать, то облететь? Запросто! Но это чисто женский подвиг — понимать надо!

Сорок минут на дорогу до управления. И вот я в кабинете, сижу за компьютером, словно никуда и не уезжала. Юрия Григорьевича нет в кабинете. На столе валяется шапка и куртка. Иванов погружен в подготовку доклада. Он не отреагировал на мое появление, даже глазом не повел. За время совместной работы он привык ничему не удивляться.

Я разложила перед собой записи. Надо вернуться к началу расследования. Где-то я пропустила важную деталь, но где? Чтобы отыскать эту деталь, мне нужно начать все сначала.

Пункт первый — бригада из отдела Королева прочесывает хозяйственную деятельность мебельной корпорации, управление по борьбе с экономическими преступлениями расчищает завалы в выставочном объединении.

Почему они не наткнулись хотя бы на одну зацепку? Неужели в хозяйственной деятельности двух больших разветвленных предприятий нет ни одной ошибки?

А все потому, что сотрудники ищут разрозненно, они не посвящены в общую идею. Один ковыряется в одном направлении, второй сотрудник — еще в одном, и так далее. Масса перелопаченной информации и работы осталась втуне, потому что нет главного идеолога. Главный идеолог болтается по стране в поисках суперкамня.

Общая идея! Вот тут-то и таится разгадка!

Я выпрямилась на стуле, с трудом разогнув скованный напряжением позвоночник. И тут же увидела наблюдающего за мной Юрия Григорьевича.

— Вы откуда взялись? — тихим голосом спросил он.

Такой прыти он не ожидал от меня.

— Вот, прилетела самолетом. Вам доложить результаты?

— Говорите!

Я старалась не нарушить нить повествования. Говорила четко и ясно. Как положено по уставу. Рассказала об Александре Васильевиче Лосеве, о моем опрометчивом поведении, приведшем меня прямо в бандитское пекло. Сигнальное устройство так и не пригодилось мне. Группа сопровождения потеряла меня из виду во время пересадки. Группа искала нас в поезде, а в это время мы с Лосевым мчались по трассе в новенькой «Вольво». Рассказ о гостиничном приключении привел полковника в состояние ступора. Он долго моргал, внимательно разглядывая меня, молчал, а затем выпалил:

— Ну вы, блин, даете! Гюзель Аркадьевна, а если бы вас пристрелили?

— Вы бы меня похоронили. ГУВД обязано похоронить одинокую сотрудницу. А когда хоронят подполковника милиции, в ритуал входит обязательный артиллерийский залп. Представляете, на моей могиле артиллеристы стреляют целых три раза! Вдохновляет? И миллион алых роз на могилку от скорбящих коллег. Неужели не вдохновляет?

— Нисколько! Мрачный у вас юмор, однако, Гюзель Аркадьевна, — посуровел полковник и спросил: — Что вы собираетесь дальше делать?

— Я? Что я собираюсь делать дальше? Я пойду в корпорацию и объявлю, что выпускаю Шаповалова на свободу. Я сделаю его приманкой. Не беспокойтесь, — парировала я протестующий жест Юрия Григорьевича, — за Шаповаловым неотлучно будет следовать Линчук. Мы освободим его от служебных обязанностей на время?

— Это не проблема. Освободим. — Полковник задумался. — Это идея, Гюзель Аркадьевна. Вам нужна моя помощь?

— Я вообще не боюсь мужчин, тем более из корпорации. Одна справлюсь, Юрий Григорьевич. Когда вы мне понадобитесь, я скажу вам. Договорились?

Если позвонить в мебельную корпорацию обычным способом, то есть пресс-секретарю, секрета-рю-менеджеру или офис-менеджеру, можно вообще не дождаться приглашения.

Российский бизнес тяжелой волной захлестнула бюрократия, та самая бюрократия, что давно переплюнула советскую, всем когда-то опостылевшую. Бюрократия и бизнес несовместимы, тем не менее на предприятиях, возникших от «нового русского» капитализма, эта мутированная бюрократия, прикрываясь внешним лоском, медленно, но верно ставит на своем пути многочисленные заглушки и препоны. Чтобы миновать бюрократические барьеры, я решила воспользоваться испытанным методом — пустить в ход собственные чары.

Я вспомнила Фаину Раневскую с ее знаменитым — «очаровываю»!., и бросилась к телефонному аппарату. Как на амбразуру дзота.

— Дмитрий Николаевич? Вас из милиции разыскивают! С собаками!

— Гюзель Аркадьевна? — нежно проворковал мужской приятный баритон. — Рад вас слышать. Ждал вашего звонка.

— Могли бы и сами позвонить. Отчего не позвонили? Постеснялись? Боитесь женщин с обрезом? — шутки сыпались из меня, как из рога изобилия.

— Вы — дама решительная, лучше уж ждать от вас звонка, — честно признался Шерстобитов. — Чем могу служить?

— Я хочу посетить вашу корпорацию, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие! Срочно соберите ваших партнеров, сошлитесь на чрезвычайные обстоятельства, вынуждающие срочно собрать собрание. Если не согласятся добровольно, сообщите мне, я приму меры.

— Какие меры? — Баритон по-прежнему оставался ласковым и приятным.

— Придется применять генеральские чары, это более действенный метод. Вы согласны?

— В какое время вам удобно? — проворковал Шерстобитов.

Мне все-таки кажется, что он влюблен в меня. Да и как не влюбиться в такую очаровательную зайку?

— Сегодня, в шесть вечера! Удобно?

— Как скажете. — Шерстобитов ждал, чтобы я первая отключила мобильник.

Я отключила первой.

Перед походом в корпорацию я пристала к Иванову:

— Виктор Владимирович, почему вы со мной не разговариваете? Вы не рады, что я приехала?

— Очень рад, — искренне вырвалось у Иванова, — но я бьюсь над срочным докладом и забыл обо всем на свете. Даже о тебе.

— А как твоя блондинка? Ну эта, «Рено», шубка с собольей опушкой?

— А-а, — небрежно отмахнулся Иванов, — она оказалась настоящей динамой.

— Что, обманула мальчика? — Я присела на стул в ожидании, что меня наконец-то угостят настоящим кофе.

— Обманула, обманула, — рассмеялся Иванов, — она, как и положено капиталистке, решила использовать меня в решении своих проблем. То у нее права отобрали, то бандиты наехали. В общем, все, ек блондинке, кончилась. Можешь успокоиться!

— Да я особо и не переживала. Все блондинки — авантюристки. Убедился? А ведь ты меня,

Иванов, обманул насчет того, что блондинка работает на «Рубинах». Обманул? Ты тоже динамой оказался, собака, пес смердячий!

— Собака и пес смердячий! Согласен. Обманул. Хотел успокоить твои собственнические инстинкты. Кофе хочешь? — догадался спросить Иванов.

— Хочешь! Я собралась сидеть у твоего стола до посинения, пока ты не догадаешься, что я требую законную чашку кофе. И нечего в наш кабинет приглашать всяких там авантюристок! — веско закончила я свою тираду.

После кофе я подошла к Линчуку и загадочным голосом спросила:

— Линчук, хочешь отлынить от работы?

— Конечно, хочу! — простодушно ответил Линчук.

Он тоже не удивился моему скорому возвращению.

— Тогда бросай свои еженедельные анализы и дуй в Лугу. Привези Шаповалова и поселяйся у него в квартире. Только прошу тебя, не светись в окнах, не выходи из квартиры. Ты понимаешь меня?

— Понимаешь, — буркнул Линчук.

Я нарушила его планы. Под видом охраны Шаповалова Миша возжелал провести на даче несколько дней, и тут на тебе, облом.

— Михаил, не бурчи. Шаповалов на время станет приманкой, а ты отвечаешь за него головой. И за себя тоже. Мокрушник может прийти в любое время!

— Все понял, — бодро отозвался Линчук и уставился в монитор.

Как настоящий солдат, Миша решил закончить работу — еженедельный анализ оперативной обстановки — и со спокойной совестью отъехать в Лугу.

Я бы на его месте сразу бросила компьютер и бегом помчалась за Шаповаловым.

«Странный народ эти мужчины!» — разозлилась я и пешком отправилась в «Петромебель», благо времени у меня было предостаточно.

Верзила в черной куртке с желтыми нашивками как старый знакомый спокойно пропустил меня внутрь главного здания корпорации. Огромный вестибюль с лепными потолками, многочисленные зеркала на стенах создавали иллюзию пространственного космоса. Любое помещение можно сделать необъятным, говорили эти в общем-то нехитрые приспособления.

Еще один охранник провел меня по коридору, устланному мягким ковром, и я оказалась перед полуоткрытой дверью темно-коричневого цвета.

— Входите, — пригласил охранник и мгновенно исчез.

Я позавидовала его способности к дематериализации. «Где они научились? — Я вспомнила дежурную по этажу нижнетагильской гостиницы, теперь вот этот охранник… — Мне бы так!»

Я вошла в комнату, гордо именуемую переговорной, по крайней мере так мне сказал охранник. За длинным столом сидели «трое шпионов в штатском» — Шацман, Шерегес и Шерстобитов.

Они глядели на меня и молчали. Я тоже молчала, застыв в напряженном ожидании — не удосужатся ли они со мной поздороваться.

Не удосужились…

— Здравствуйте, господа партнеры! — приторно приветливым голосом ободрила я застывших в немом ожидании партнеров корпорации.

— Зд-р-в-вст-те, — неразборчиво понеслось с трех сторон.

— Я ненадолго к вам. Хочу сообщить вам одну новость, не очень хорошую для вас.

— Какую? — Шерстобитов заворочался в своем кресле.

— Мы выпускаем главного подозреваемого по делу. Шаповалова Костю. Он находился в одном из наших изоляторов, в области, — рискнула добавить я, желая избавить кого-то из этих троих от пустой траты времени.

— На каком основании? — пророкотал неожиданным басом Шацман.

— Вы, Григорий Исакович, писали жалобу в прокуратуру?

— Да, — рокот несколько поутих.

— Вы, Александр Иванович, писали жалобу в прокуратуру?

— Да, — удивленно ответил Шерегес.

— И я писал жалобу. — Шерстобитов вытянул голову, стараясь заглянуть мне в глаза.

— Вот прокуратура и занялась этим делом вплотную. Они проверили законность задержания Шаповалова и выяснили, что он не является подозреваемым. И не может таковым являться. Так что новость не из лучших. Чем она вам опасна? А тем, что мы удвоим наши усилия по расследованию этого дела. Новые допросы, проверки, ревизии… Избавьте, пожалуйста, работников прокуратуры и нас от ваших кдяуз. Дайте нам спокойно работать! Все, я больше не смею вас беспокоить, до свидания.

Я решительно поднялась со стула, но Шацман завопил:

— Подождите! — но, спохватившись, добавил: — Пожалуйста!

Я уселась на стул и принялась разглядывать господ капиталистов.

Это Шацман? Скорее всего Шацман…

Он больше всех озабочен. Взгляд его бегает, скачет по столу, потолку, по моему лицу, словно нашаривает тайный выход.

Я представила Шацмана, умело разделывающего женские тела на части, и ухмыльнулась; пожалуй, нет, я не права. Шацман не способен на такие подвиги.

Тогда — Шерегес…

Он смотрит на меня с лютой ненавистью. Как будто я ему стрихнин в чай подливаю каждый день. По одной капле.

Нет, опять ошиблась. Это, разумеется, Шерстобитов…

Он лукаво поглядывает на меня и по-иезуитски улыбается. Словно намекает, что я — серая мышь и мне в этой жизни тускло светит одна звездочка — мизерная пенсия и полное забвение.

Шиш тебе, Шерстобитов! Не будет ни полного забвения, ни мизерной пенсии.

Я стану полковником милиции и умру на поле боя. И над моей могилой прозвучит орудийный залп!

— Вы хотите сказать, что проверки и ревизии возобновятся? — Шацман изменил тон.

Он спросил таким тихим голосом, что мне пришлось вслушиваться в вопрос.

Такой тихий голос. Очень похож на стариковский. И абсолютно не похож на рокочущий бас процветающего капиталиста.

— Да, возобновятся. Я сейчас буду разговаривать с Королевым. Уверена, что он согласится с моим предложением. У нас нет ни одного подозреваемого, значит, его срочно нужно найти. Я только что вернулась из Нижнего Тагила. На ваших филиалах уже проводятся ревизии. Вы в курсе?

— Да, в курсе. — Шерегес злобно уставился на меня, пытаясь просверлить насквозь ненавидящим взглядом.

Господи, за что он меня так ненавидит? Что я ему сделала? Я его знать не знаю.

— И хорошо, что в курсе. Вместе легче работать. Вы же заинтересованы в поимке убийцы?

— Да! — заявили три голоса одновременно, слегка расходясь в тональности.

— Значит, сработаемся! — выкрикнула я, пытаясь выдержать бодрый вид. — Всего хорошего.

Я удачно проскользнула мимо охранников, мимо верзилы в черной куртке, мимо многочисленных роскошных авто, выстроившихся вокруг здания корпорации, и быстрым шагом заспешила в управление.

Что-то не вполне ясное вертелось в мозгу, что-то близкое к разгадке.

Так бывает, когда не можешь вспомнить знакомое слово или имя. Недавно я вспоминала имя английской актрисы Ванессы Рейдгрейв. Она припрятала на время террориста Ахмеда Закаева. Имя актрисы я вспомнила лишь на второй день. В очередную бессонную ночь…

Так бывает с именами и словами, если ты не употребляешь их каждый день да и вообще они тебе «по барабану». Зато я помню все слова, которые мне сказали вдень моего пятилетия. И первого сентября в первом классе.

Так устроен человеческий мозг. Какой-то сложный механизм заставляет прокручивать миллионы комбинаций, чтобы в один прекрасный день с радостью осознать — разгадка проста, как мир.

— Юрий Григорьевич! Мне нужна ваша помощь! — Я бросилась к полковнику, увидев его в коридоре.

Повиснув у него на руке, я долго объясняла, что у меня случилось озарение, как гром среди ясного неба.

Полковник, осторожно дернув плечом, ловко сбросил меня с руки и спросил:

— Гюзель Аркадьевна, доложите по форме, что случилось? Какое озарение? Где озарение? В каком месте?

— Юрий Григорьевич, — я нисколько не обиделась на дернувшееся плечо. Обиды вообще не в моем характере, тем более на полковника грех обижаться, всем бы такого начальника, — Юрий Григорьевич, я нашла свидетеля. Он был давно, в моей голове, но я никак не могла извлечь его. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих! Вы поедете со мной?

— Сейчас вы мне расскажете все по порядку. Я обязательно поеду с вами. — Юрий Григорьевич положил мне руку на плечо. От его ободряющего жеста мне стало весело. Никто не мог додуматься до такой простой мысли, а я сумела. Какая я зайка! Какая я милая, добрая и вообще прелестная девушка! Юмашева Гюзель Аркадьевна!

Полковник, не перебивая, слушал мою захлебывающуюся речь. Он грозно нахмурился, и от его суровости я размазала выводы, как манную кашу на тарелке.

— Юрий Григорьевич, ну что вы хмуритесь? Если я не права, так и скажите, — взмолилась я наконец, не вытерпев пытки.

— Почему не права? Совсем наоборот, я верил, что вы получите результат. Но учтите, для решения этой задачи мне нужно получить разрешение генерала.

— А если он не соизволит разрешить?

— Если, если… Тогда вы вымолите разрешение у Королева. На коленях, в объятиях, как хотите.

— Юрий Григорьевич, тогда сделаем так, — незаметно я перешла на командно-приказной тон, — вы за разрешением идете к генералу, а я к Королеву. Прямо сейчас. Идет?

— Идет.

Полковник испарился у меня на глазах.

«А я так и не научилась превращаться в призрак», — уныло размышляла я, бредя по четвертому этажу. Утопать в объятьях Королева мне не хотелось, тем более вымаливать высочайшего разрешения на коленях.

— Володя, я приехала. Бродила по Уральским горам, — сообщила я Королеву, пытаясь подлизаться.

— Вижу, — коротко бросил Королев. — Что надо?

— Володя, скажи, пожалуйста, почему твои орлы не накопали хоть какую-нибудь червоточину в хозяйственной деятельности мебельной корпорации? Неужели там все так чисто?

— Мы не ревизоры. Мы — оперативники, да будет тебе это известно, — горделиво произнес Королев. Словно оперативники — это космонавты.

— Таких не берут в космонавты! — пропела я. — Скажи, пожалуйста, — я снова надвинулась на Королева, — а почему вы не допросили Крупина?

— Мы его допросили. Он не при делах. Все документы в порядке, на каждый товар у него накладная, заметь, настоящая. Ты лучше скажи, куда ты подевала Шаповалова? Он — главный подозреваемый. Если ты не выдашь его, я тебя в порошок сотру!

— Выдам, Володя, выдам. Отдам с потрохами. Подожди денек, — я приблизилась к Королеву и поняла, что денек — это слишком много, — ну вечерок подожди. Завтра я тебе его отдам. Ну я пошла?

— Иди, иди. Можешь не возвращаться без Шаповалова. На порог не пущу!

Вид Королева красноречиво говорил, что угрозу он обязательно приведет в исполнение.

«Бедный Шаповалов! Загремит в «Кресты» на полгода, если не больше», — чертыхнулась я, хлопнув дверью. Королев требует, нет, он не требует, он жаждет крови. Шаповалова в «Кресты», меня — за компьютер до конца моих дней.

Я с горечью вспомнила, чем закончилось мое последнее раскрытие. Летом на Литейном проспекте расстреляли одного видного и заслуженного деятеля культуры. Вместе с ребятами из отделения по раскрытию умышленных убийств мы работали в жару сутками, забыв о нормальной жизни. И что я получила в награду?

Я даже получила «повышение» по службе — меня перевели на штабную работу, отрешив от оперативной. А все медали и награды разделили разные товарищи, не имеющие никакого отношения к раскрытию. Какие слова я слышала в свой адрес? Страшно вспомнить!

Зато сейчас я оторвусь, раскрою эту шайку-лейку и получу заслуженные награды. Я сделала губами движение, означающее «тьфу-тьфу» по направлению королевского кабинета. Все равно будет по-моему. К двадцать шестому февраля я должна восстановить былые позиции, утраченные в неравных боях с мужчинами.

«И за что меня не любят мужики? Я ведь такая зайка, такая милая и душевная», — мысленно заныла я, не забывая поплевывать на стены четвертого этажа.

Или делать вид, что поплевываю.

Теперь мне понадобился Резник. Слава, очаровательный Слава, настоящий интеллигент, он никогда не позволит произнести в моем присутствии грубое слово.

— Слава, вы можете мне помочь?

— Всегда к вашим услугам, мадам! — Резник высунул голову из-за компьютера.

— Какая я мадам, к чертям собачьим! — невольно вырвалось у меня. — Слава, оторвитесь от компьютера, пожалуйста. Вы сейчас поедете на вы-ставку и «попасете» одного господина. Его фамилия — Крупин, зовут Анатолий Давыдович. Стойте возле него и ждите, пока не приеду я. Дождитесь, пока я не выйду, неважно, сколько времени я пробуду у него. На выходе я сделаю вам знак, оставаться или снимать пост. Ясно?

— Все ясно! — помотал головой Резник.

Он натянул черную кожаную куртку с меховым воротником и звонко чиркнул «молнией».

— Слава, а вам не нужно никому докладывать? Генералу? Начальнику отдела?

— Нет. У меня свободный режим.

— Может, я предупрежу генерала? — Не хватало еще вляпаться из-за незаконной отлучки Резника.

— Я сам предупрежу генерала. — Резник распахнул передо мной дверь.

Пока мы с Юрием Григорьевичем морочили головы, как нам выкрутиться из этой ситуации, чтобы не нарушить субординацию, Резник одним махом решил проблему. Встал и ушел. Пришел, увидел, победил!

Наверное, я устарела. Пора давать дорогу молодым, они мудрее нас с полковником, по крайней мере шустрее и нахальнее.

«Ничего, старый конь борозды не портит», — мысленно пошутила я, попфукав губами по направлению четвертого этажа, где куксился от собственной значимости Королев.

— Юрий Григорьевич, я все подготовила. Резник поехал в «Ленэкспо» охранять Крупина, Королев предупрежден. Разумеется, Королеву я ничего не сказала, но пообещала, что завтра отдам ему на съедение Шаповалова. Мне не хочется это делать. Вы понимаете?

— Не надо никого никому выдавать. Генерал выдал вам все полномочия. Едем?

— Едем, Юрий Григорьевич.

Я не знаю, зачем мне понадобился полковник. В сущности, я и одна могла бы легко управиться. Тем более что на стреме стоял верный и преданный Слава Резник.

Но Юрий Григорьевич своим солидным полковничьим видом разрешал массу проблем. Капризное руководство выставки спокойно прислушается к его мнению. И абсолютно неспокойно к моему.

Пока я буду доказывать, что я — не верблюд, Юрий Григорьевич одним махом всех убивахом. Полковник будет играть роль моей «крыши».

На выставке царило настоящее столпотворение, вокруг прилавков и подиумов бродили толпы желающих приобрести драгоценности.

«Страна процветает, если она интересуется украшениями», — подумала я, наблюдая за покупателями и экскурсантами.

Резника я так и не увидела. Настоящий специалист своего дела. Спрятался, и не отыщешь его в толпе. А может, он обманул меня?

Еще с брежневских времен въелась в меня скверная привычка всех и вся подозревать. Куда денешься от мет времени, ведь каждый человек — осколок определенной эпохи.

В толпе промелькнула черная кожаная куртка Славы Резника, короткая стрижка, прямые плечи — чем не красавец? Мне стало стыдно за свои брежневские подозрения.

— Юрий Григорьевич, я отзову Крупина в подсобное помещение, а вы идите туда прямо сейчас. Пройдите и ждите меня.

— Слушаюсь, товарищ начальник! — Юрий Григорьевич послушно направился вниз, легко перепрыгивая через ступеньки.

«Совсем как молодой, пожалуй, он и Резнику фору даст». Покрутив головой от восхищения полковничьей молодцеватостью, я двинулась по направлению к старшему менеджеру выставки. Как и в прошлый раз, он разыгрывал лотерею, рассыпая плоские шутки в толпе зевак.

— Анатолий Давыдович? Пройдемте со мной, — я сунула Крупину под нос удостоверение и прижала его руку к собственному локтю, чтобы не вздумал удрать.

Крепко держа его за руку, я вывела Анатолия Давыдовича из толпы и потащила вниз. Крупин попытался вырвать руку, он все оглядывался, беспомощно вертел головой, выглядывая нечаянную помощь, но все попытки оказались тщетными.

— Анатолий Давыдович, не крутитесь, не поможет. Вашу лотерею доиграют без вас.

— Кто вы? — Крупин вырвал руку и остановился на лестнице, крепко ухватившись за перила.

Вот она, неожиданная задержка, зачем я отправила Юрий Григорьевича вниз? Сейчас бы очень пригодилась его надежная рука, сильная и крепкая. Рука настоящего полковника.

Ребром ладони я рубанула по руке Крупина, уцепившейся за перила. Рука обвисла, и я, словно тисками, зажала ее своим локтем. Не надо привлекать к себе постороннего внимания.

— Анатолий Давыдович, не упирайтесь, идемте со мной.

— Зачем?

— Разговор есть, — заговорщическим голосом шепнула я. — Разговор секретный, не для посторонних ушей. Идемте, нельзя, чтобы нас видели вместе.

В хозяйственном помещении уже уютно расположился Юрий Григорьевич.

Он включил чайник и хлопотал над столом, намереваясь устроить небольшое чаепитие. В подсобке, кроме полковника, находились две симпатичные девушки. Они, весело смеясь, накрывали на стол — резали хлеб, намазывая его маслом и украшая розовой колбасой. При виде такого изысканного угощения у меня потекли слюнки.

Черт, я, кажется, не ела с самого Нижнего Тагила, точнее, с поезда. В последний раз меня угощал Александр Васильевич Лосев маринованными огурчиками и жареной курицей. Молодец, Юрий Григорьевич, умеет грамотно оценить оперативную обстановку.

— Присаживайтесь, Анатолий Давыдович. Познакомьтесь — полковник Деревяншин Юрий Григорьевич. — Я указала на полковника, делавшего вид, что не замечает нас с Крупиным.

Юрий Григорьевич мастерски выпроводил девчонок и устроился в углу подсобки за столом, оставив нас с Анатолием Давыдовичем посередине помещения.

Один на один, так сказать, как на дуэли.

— Анатолий Давыдович, я хочу вас спросить, вам не страшно? — Я осталась стоять.

Нервное напряжение последних дней давало о себе знать.

Посмотрев на свои руки, слегка дрожащие, я сунула их в карманы своих клешей. Брюки клеш — удобная форма одежды эмансипированных дамочек. Можно легко спрятать от посторонних глаз расшалившиеся нервы.

— Почему мне должно быть страшно? — Крупин пожал плечами.

Его руки спокойно лежали на столе, холеные и ровные, без единой мурашки на коже.

— Хотя бы потому, что вашей жизни угрожает опасность. — Я кивнула Юрию Григорьевичу, дескать, наливай.

Полковник послушно налил чай в три огромные чашки с заранее приготовленными пакетиками.

— Попейте чайку, Анатолий Давыдович, чай — он оттягивает дурные мысли. — Я нависла над столом и чашками в полном отчаянии — неужели просчиталась?

— Меня не беспокоят дурные мысли. Кстати, а как вас зовут? — Крупин брезгливо отодвинул чашку с чаем.

— Гюзель Аркадьевна, прошу любить и жаловать. Анатолий Давыдович, вам придется рассказать кое-что. Могу предложить выход.

У меня вызревала крамольная мыслишка: а что, если предложить Крупину рассказать ровно половину из того, что он знает?

— Какой выход? Из чего выход? — Крупин оглянулся на Юрия Григорьевича, но полковник наклонил голову над тарелкой, делая вид, что рассматривает степень свежести розовой колбасы.

— Из создавшегося положения. Анатолий Давыдович, вам знакома Клавдия Михайловна Николаева?

— Да, она у нас работала, пока с ней не случилась беда.

— На сегодняшний день точно такая же беда угрожает вам. Я прошу вас назвать одно имя! Только имя! Одно! — Я схватила Крупина за плечи и изо всей силы тряхнула его.

Он не оттолкнул меня, лишь беспомощно оглянулся на полковника. Но степень свежести вареной колбасы гораздо больше интересовала Юрия Григорьевича, чем чьи-то плечи.

Я убрала руки и вздохнула. Таким методом я ничего не добьюсь. Кроме того, в подсобку могли в любой момент войти люди.

Подсобка общая, рассчитана на все выставки, не только на «Российские рубины».

— С кем Николаева имела контакт? Она сбывала посредством выставки драгоценные камни, незаконно добытые на уральских месторождениях. Вы не могли не знать этого. Если вы не назовете мне имя этого человека, я вас, Анатолий Давыдович, упеку в «Кресты». У нас есть один большой начальник, его фамилия — Королев, может быть, слышали, — Крупин дернулся, что означало одно: ему не известна эта фамилия. — Так вот, Королев потребовал от меня подозреваемого. Он жаждет крови! Прямо сейчас я и отвезу вас к Королеву. От него вам прямая дорога в следственный изолятор. Согласны?

— Спорный вопрос, — начал было Крупин, но я перебила его, не дослушав.

— Это вы будете говорить через полгода отсидки. Спорный вопрос, не спорный, но отсидеть вы обязаны, пока не отмоетесь. А там — суд да дело, глядишь, время уйдет. Я предлагаю вам другой вариант — вы называете мне имя, я протоколирую ваши показания, и вы остаетесь на свободе. Более того, ваша жизнь будет вне опасности. Пока вы хранитель тайны, вы — смертник. Если ваша тайна станет достоянием правоохранительной системы, вы избавитесь от топора, нависшего над вашей головой. — Я схватилась за край стола, словно проверяла его на прочность. Ничего, крепкий стол, устойчивый. — Более того, могу сказать, что мы обязаны вас задержать в том случае, если вы откажетесь отдачи показаний. Мы вас задержим, чтобы спасти вашу жизнь. Понятно?

— Понятно. — Крупин придвинул к себе чашку с остывшим чаем и зачем-то подул в нее. — Записывайте!

Я вытащила руки из карманов клешей и тяжело вздохнула.

Все бы ничего, но писать я не смогу. Заполнить протокол мелкими внятными буковками — это запредельно даже для меня. Слишком трудной оказалась рабочая неделя. Руки мелко подрагивали какой-то нервной дрожью.

— Гюзель Аркадьевна, попейте чайку, а я запишу все, что расскажет Анатолий Давыдович. — Юрий Григорьевич вскочил и швырнул меня в угол стола, а сам уселся рядом с Крупиным.

Они негромко разговаривали вроде бы о чем-то своем, сугубо мужском. Полковник заполнял бланк размашистыми буквами, нисколько не смущаясь тем, что его подчиненная затихла в углу стола, глубоко задумавшись с чашкой чая в дрожащих руках.

— Съешьте что-нибудь, Гюзель Аркадьевна, — повернулся ко мне полковник и тут же спросил Крупина: — Анатолий Давыдович, а вы лично видели подельника Николаевой?

— Однажды, мельком. Но Николаева делилась со мной своими сомнениями, она давно хотела расстаться с ним, но он держал ее крепко, не отпускал. Она ведь сидела в тюрьме, и после отсидки какие-то делишки водились за ней. Он угрожал рассказать об этом руководству объединения. Николаева скрыла при приеме на работу, что она ранее судима. А для Николаевой это означало смерть, как физическую, так и духовную. Также могу предъявить накладные, ей привозили товар, и все накладные выглядели, как настоящие. Я знаю, где можно выписать настоящие накладные на подставной товар.

Полковник Деревяншин размашистым, но аккуратным почерком заполнял уже вторую страницу огромного бланка. Из моего угла бланк казался чем-то громадным, вроде уральского аэродрома.

Чтобы мне не мерещились страхи, я решила попробовать на вкус розовую колбасу. Я подвинула к себе бумажную тарелку и долго размышляла, разглядывая неровные кусочки непонятного цвета.

«Едят же ее добрые люди, авось и я не отрав-люсь», — решительно подумала я и отправила в рот сразу полбутерброда.

Я в жизни не ела ничего вкуснее. Никакие деликатесы международной кухни не могли сравниться со вкусом этой розово-синюшной колбасы с черным хлебом.

— Гюзель Аркадьевна, мы закончили. — Юрий Григорьевич легко поднялся со стула, аккуратно сложив листы протокола в кожаную папку.

Папку он бережно прижал к груди, как нечто особо ценное, способное дематериализоваться.

— Я тоже, вот колбасу всю съела, — я показала пустую бумажную тарелку.

Мужчины улыбнулись. Юрий Григорьевич по-отечески, Крупин иронически…

— Я свободен? — Крупин продолжал сидеть, поглядывая на нас.

Он по-прежнему оставался спокойным, не нервничал, не вздрагивал, не оглядывался.

— Анатолий Давыдович, я оставлю вам, с вашего позволения, охрану. На время, пока мы не определимся с делом. Охрана надежная, вам мешать не будет. Согласны? — Я бросила пустую тарелку в урну и быстро покидала чашки в раковину.

Порядок есть порядок!

— Если вы считаете, что мне нужна охрана, ради бога, — Крупин пожал плечами.

— Ненадолго, уверяю вас. Да и вам спокойнее будет под прикрытием. Спасибо, Анатолий Давыдович, вы сделали правильный выбор.

— А вы, Гюзель Аркадьевна, догадывались, кто он такой? — Крупин слегка заикнулся, но справился с волнением.

— Догадывалась, но не верила. Он ведь действовал почти в открытую. Все преступления продумывал до мелочей. И нигде не оставил ни одного отпечатка, не совершил ни одной ошибки. Умен, нагл, циничен. Как тут угадаешь с первого раза?

Мы поднялись по лестнице. Издалека я увидела Резника. Он не выделялся из толпы. Не привлекал чужого внимания. Он смешался с толпой, превратившись в одного из посетителей выставки, словно всю сознательную жизнь обретался по ювелирным салонам и вернисажам.

«До чего красивый парень! Эх, была бы я помоложе, не устояла бы перед грехом», — игриво подумала я и засмеялась.

— Что вас так рассмешило, Гюзель Аркадьевна? — спросил Юрий Григорьевич.

— Глупость подумала, смешную и совершенно неуместную, товарищ полковник.

Знал бы он, о чем я подумала. Интересно, а о чем думают мужчины в экстремальных ситуациях?

Я сделала знак Резнику, дескать, остаешься до особого распоряжения. А мы с полковником важно направились к служебной «Волге». Приятно ощущать себя великой и мудрой. Даже в моей походке проявились эти два качества. Ноги пружинисто ступали по февральскому снегу, молодцевато вибрируя, и я зачем-то подумала: «А отчего бы и не тряхнуть стариной? Не соблазнить ли мне красивого Резника? Будет что вспомнить в старости…»

— Вы сейчас куда направляетесь, Гюзель Аркадьевна? — Я вздрогнула от вопроса, неожиданно прозвучавшего в самый неподходящий момент.

— На квартиру к Шаповалову. А что? — Соблазнительный образ Резника мгновенно улетучился вместе с черной курткой и короткой стрижкой.

— Не боитесь?

— А там Линчук подстрахует. Да и Шаповалов — мужик здоровый. Нет, не боюсь.

— Может, мы обойдемся показаниями Крупина?

— Нет, этого мало, — уверенно заявила я. — Мало показаний Крупина. Надо подождать, вдруг он клюнет на приманку и придет к Шаповалову. Что толку, что мы знаем все его преступные делишки? Ведь Крупин не знает, кто убил Николаеву, Сухинина, Телегина…

— И Коровкину, — закончил мою мысль полковник Деревяншин. — Будь осторожна. Не лезь под горячую руку. — Он предложил мне переднее сиденье, открыв дверцу машины.

— Слушаюсь, товарищ полковник! Не полезу под горячую руку. А под ногу можно?

Я обогнула «Волгу» и влезла на заднее сиденье — не люблю надувать щеки, лучше быть собой при любых обстоятельствах. Даже в случае неожиданного прибытия долгожданной удачи.

Где она гуляла? Где ее черти таскали? Удача, доложу я вам, весьма легкомысленная особа, загуляет где-нибудь с молодым и красивым пареньком, и жди ее, распутницу. Хорошо хоть дождалась, не сломалась, выдержала. Правда, совершила при этом миллион ошибок.

— Юрий Григорьевич, мало ли, я замотаюсь. Сделайте одолжение, сдайте за меня командировку. Если я просрочу, меня потом тетки из ФЭУ заклюют.

— А вы их боитесь?

— Боюсь, — честно призналась я, — до судороги боюсь. Мне кажется, в них клокочет не растраченная на мужчин жизненная энергия. Страшное дело, товарищ полковник. Бедные их мужья!

— А они все не замужем, — рассмеялся Юрий Григорьевич.

— Откуда вы знаете?

— Я все знаю, — загадочным голосом ответил полковник Деревяншин и замолчал, бережно прижимая к груди папку с надписью «На доклад генералу».

Надо поберечь энергию, а то растрачивать будет нечего. Я тоже замолчала, глядя на заснеженные улицы. Летом в городе пробки, гарь и копоть, зимой заносы и гололед.

Доживу ли я когда-нибудь до лучших времен? Вряд ли, времена не выбирают, в них живут и умирают…

— Юрий Григорьевич, почему вы так хотели, чтобы я занималась расследованием?

— Это же бальзам для вас. Если вы не будете себя растрачивать на людей, вы уподобитесь теткам из ФЭУ. Женщинам, я хотел сказать.

— Вы всех женщин жалеете?

— Всех. — Юрий Григорьевич улыбнулся.

— Но всех жалеть невозможно. С таким же успехом я могу жалеть всех мужчин поголовно. Что это за точка зрения?

— Это не точка зрения. Это внутри человека. Либо есть, либо нет.

— Юрий Григорьевич, вы похожи на священнослужителя. Какая-то высшая форма христианской добродетели.

— А чем это плохо? — прищурился Юрий Григорьевич.

— Любая добродетель питается за счет других людей, не обремененных лишними добродетелями, то есть старых и добрых грешников. Не верю в добродетель!

— При этом оставаясь добродетельной, — опять рассмеялся Юрий Григорьевич.

— Если бы вы знали, какие грешные мысли меня посещают. — Перед глазами снова всплыл туманный образ Славы Резника.

Я забилась в угол и больше не произнесла ни звука до самой Кирочной.

На углу Кирочной я тронула водителя за плечо.

— Останови, я выйду.

И молча, не попрощавшись, помчалась на квартиру Шаповалова.

Если я начну прощаться с Юрием Григорьевичем, пожалуй, не выдержу, расплачусь или еще что-нибудь сотворю. Лучше ринуться в бой, не раздумывая и не тратя драгоценные мгновения на лишнюю суету. Я сосредоточилась и попыталась представить дальнейшие действия господина из мебельной корпорации.

Как он войдет в квартиру к Шаповалову? И не следит ли он за входом в квартиру?

Я должна принять меры предосторожности. Он может меня опознать. И тогда он вряд ли войдет в квартиру. Что делать? Я окончательно превратилась в Семен Семеныча Горбункова. Вопрос «что делать?» звучал во мне, постепенно превращаясь в оглушающую симфонию. Я сняла дубленку, сунула ее в целлофановый пакет, а голову обмотала шарфом. По крайней мере я смогу войти в подъезд никем не узнанной. Мало ли какая-нибудь хозяйка выскочила на улицу раздетой. А там, на площадке, я смогу проникнуть в квартиру.

Я включила мобильный, поиграла разноцветными кнопками и услышала родной голос Линчука:

— Давай быстрее, мы картошку жарим.

За время совместной работы он научился узнавать даже мой звонок. Я решила обойтись без приветствий.

— Миша, пусть Костя выглянет на площадку, есть там кто или нет? А ты сзади стой.

— Нет там никого, мы уже проверяли.

— Еще раз проверь! — Мой трубный голос загремел по всей Кирочной.

Я оглянулась. Совсем как в шпионском фильме, играю в прятки. Потом съежилась, между прочим, не играю в прятки, а разоблачаю опасного преступника.

Смысл моей жизни заключался в этом опасном занятии, и если я переиграю его, получу дамский бальзам для одинокого сердца.

Так говорит Юрий Григорьевич. Он шутит, но он прав. Если я получу сейчас по башке, меня похоронят под пушечные выстрелы. Не смешно!

На лестнице никого не было, и мне стало грустно. Вдруг я ошиблась и он не придет. Он давно просчитал мои комбинации и сейчас смеется надо мной. Нет, он не так умен, каким хочет казаться. Ведь он упустил из виду Крупина. Кстати, я так и не поняла, почему он не взял в расчет Анатолия Давыдовича?

Забыл? Иногда такое случается с преступниками. Нет, он не забыл. Убийца считает всех ментов тупыми и неповоротливыми. Значения им не придает.

Почему-то, как всегда не вовремя, вспомнился исторический анекдот. У Ивана Андреевича Крылова на стене комнаты темнело жирное пятно от его волос. Знакомые ему говорят: «Покрасьте!» А Крылов им отвечает: «Одно покрасишь, другое появится. Не накрасишься!»

Так и здесь, всех не переловишь. Все равно в огромном городе найдется человек, который сможет опознать господина из мебельной корпорации.

И почему им все мало денег? Такие богатые, миллионами ворочают, а все мало, мало… Утонуть в этих деньгах хотят, что ли?

Дверь в квартиру оказалась незапертой. Я тихонько прошмыгнула и звучно хлопнула дубовой дверью.

— Михаил! Почему дверь открыта?

— Тебя ждем. — Линчук, как всегда, невозмутим. Словно он и не в засаде сидит.

Линчук в хозяйском фартуке кашеварил на кухне. Особенно хорошо ему удается жареная картошка и шашлыки. Уже проверено! Вот и сейчас вкус-нющие запахи разносятся по квартире, дразня мой аппетит. В горле застряла выставочная розовая колбаса. Наверное, эта колбаса еще неделю будет напоминать мне о своем присутствии и в горле, и в других частях тела.

— Вы тут хорошо устроились. Я замерзла, извелась, изнервничалась.

— А ты успокойся, — Линчук помешал картошку и выключил газ. — Садись за стол.

— А вы? — Я неловко устроилась на краешке стула.

Почти за двадцать лет работы в притонах, воровских квартирах, комнатах грязных коммуналок, хазах и «малинах» я так и не привыкла к запахам чужого жилья. Брезгую даже на стул присесть, не то что съесть тарелку жареной картошки.

— И мы покушаем. — Линчук смахивал на крестьянина, добротного и основательного.

На оперативника уголовного розыска он вообще не похож. В триллерах я ни разу не видела оперативника, хотя бы отдаленно напоминающего Линчука.

— Миша, я волнуюсь. Как ты думаешь, придет?

— Если не придет, мы сами его отловим. Ешь давай.

Я взяла вилку и принялась ковырять картошку, лениво цепляя кусочки промасленного крахмала. Какой только гадости не съешь во время работы! Дома года три уже картошку не ела, тем более жареную. Сразу вспомнились семейные ужины в квартире Завадского, салфетки, десерты, бокалы… Эстетика!

Звонок прозвенел, как всегда, неожиданно. Мы замерли. Я с вилкой в руках, застыв от напряжения. Костя Шаповалов с набитым ртом, Линчук с фартуком в руке.

Я кивнула Михаилу, дескать, прячься.

— Костя, к барьеру! — зашипела я пронзительным шепотом.

Сбросив тарелки в раковину, я мысленно пожелала Линчуку всего, что можно пожелать проштрафившемуся сотруднику. Зачем он заварил кашу с ужином?

Я прикрыла тарелки газетой, словно это была застарелая, давно не мытая посуда, и юркнула в ванную комнату. В конце концов этот шпионский фильм можно отыграть до середины.

На ванне боком сидел Линчук со стволом в руке. И куда подевался домовитый мужчина в фартуке? Передо мной был Джеймс Бонд, Майкл Дуглас и Арнольд Шварценеггер в одном лице.

— Миша, я боюсь. — Моя поникшая голова свидетельствовала о неразумных решениях, ошибках, «шапкозакидательстве», отсутствии контроля за эмоциями. Короче, моя голова винилась во всех грехах, в которых меня упрекало руководство ГУВД.

И не только упрекало, но и наказывало, привлекая к дисциплинарной ответственности, переводя из одной службы в другую. Зато я умудрилась послужить во всех ведущих службах главка, набралась опыта и научилась объегоривать преступников.

От этой мысли мои страхи вдруг улетучились. Я схватила Линчука за руку, еле сдерживая смех. Не грешно и посмеяться над завтрашними разборками в ГУВД. Разъяренный Королев, обозленный неудачей, вызовет меня на дуэль. Он обвинит меня в лихачестве и других грехах, перечисленных выше. Но Линчук не поддержал мое веселье. Он с силой вырвал руку и сунул мне под нос кулак. Зрелище не из приятных. Если кто-нибудь видел огромный кулак под собственным носом.

Я притихла. В коридоре послышались голоса и шаги. Шаповалов стукнул по двери ванной. Мы условились раньше — он должен сделать вид, что нечаянно задел дверь.

Я злилась на себя, что не успела проинструктировать Шаповалова по всем правилам.

Вот что он сейчас будет делать? Выпивать вместе с незнакомым пришельцем? Кушать с ним картошку? Угощать гостя? И что должны делать мы с Линчуком?

Выскакивать из ванной комнаты с криками — «лежать», «лицом к стене», «милиция» и «банзай»?

Я сжала голову руками, выдавливая оттуда нужную мысль.

Шаповалов в конце концов не мальчик, а взрослый мужчина. Он должен понимать, что сейчас должен делать, что говорить, как себя вести. В его интересах, иначе завтра загремит на нары до выяснения всех обстоятельств.

Черт, ну почему я забыла диктофон? Почему я такая дура?

Мне захотелось прижаться к Линчуку и всплакнуть от собственной никчемности.

Но Михаил сидел, отчужденно сжавшись. Он держал пистолет в правой руке. В полной боевой готовности. В триллерах этот жест выглядит весьма эстетично и впечатляюще. А в суровой реальности, увы, ствол пистолета напоминал дубинку дикаря. И опять же никакой эстетики!

Почему я всегда чего-то жду? Вся жизнь напоминает сплошное ожидание. Какой-то вечный вокзал ожидания с одним билетом в никуда. Цель достигнута, а дальше что?

Буду сидеть за компьютером за составлением еженедельного анализа оперативной обстановки, имеющей тенденцию лишь к ухудшению. Раскрывай преступления, не раскрывай, оперативная обстановка только усложняется с космической скоростью.

В кухне послышался грохот. Мы с Линчуком подпрыгнули, одновременно вламываясь в узкую дверь ванной комнаты.

Линчук оттиснул меня и оказался на кухне первым, бросившись на помощь Косте. Шаповалов свалил какого-то мужчину на пол и крутил ему руки. Они боролись, пыхтя и сопя, и Линчук накрыл свалку своим телом. Через минуту шумного боя, с клекотом и обрывками фраз, возней и сопением Линчук поднялся, махнув мне рукой, дескать, попался наш голубчик. Шаповалов присел на корточки, поднимая лицо лежавшего мужчины.

— Ба, какие люди! И без охраны! — воскликнула я.

Эмоции бурлили во мне. Какой уж тут контроль!

На полу лежал Шерстобитов. До последней минуты я не верила, что главный подозреваемый — сам Дмитрий Николаевич Шерстобитов, собственной персоной. Слишком яркая фигура на горизонте отечественного бизнеса, слишком уж «засвеченная». До сих пор я так и не смогла представить Шерстобитова в виде маньяка с ножом в руках, расчленяющего мертвое женское тело на куски.

Хотя кто его знает, что испытывает человек при расчленении? Какие сладострастные мысли тревожат его до совершения ритуала?

— Вставайте, Дмитрий Николаевич. — Я поняла, какую страшную ошибку допустила, забыв установить диктофон.

Шерстобитов неловко поднялся, поддерживаемый с двух сторон Линчуком и Шаповаловым. Они усадили Дмитрия Николаевича на стул и встали по бокам, как два богатыря.

Я размышляла, как приступить к серьезному разговору. Я не знала, о чем Шерстобитов говорил с Шаповаловым. Диктофонная запись разговора отсутствовала по причине моего женского легкомыслия.

И стоило ли начинать этот разговор?

— Михаил, вызови наряд. И позвони Королеву. Мне «слабо».

— Слушаюсь!

За что и люблю Линчука. Во время работы он напоминает четкий механизм, отлаженный до самого маленького винтика. Робот, а не человек. И совершенно не похож на медлительного увальня, тоскливо созерцающего экран монитора.

Я присела на краешек стула, изредка поглядывая на Шерстобитова. Дмитрий Николаевич прикрыл глаза, и я не знала, видит он меня или нет. У меня не было никакого желания разговаривать с ним. Да и не дамское это дело. Изначально моя задача заключалась в поимке преступника. А колоть его, допрашивать, выискивать несоответствия в ответах на поставленные вопросы — работа следователя.

Но один вопрос я все-таки задала, не удержалась. Привычка сказалась.

— Дмитрий Николаевич, зачем? Зачем? Зачем? — несколько раз повторила я, надеясь услышать что-то таинственное, загадочное, открывающее свет в этой трагической истории.

— Вам, Гюзель Аркадьевна, этого не понять! — рявкнул Шерстобитов.

И я мгновенно заткнулась. Мне этого не понять! Как бы я ни старалась забраться в голову этого господина из мебельной корпорации.

Я тупо смотрела на беспорядок в кухне. Так же тупо я поприветствовала Королева. Он ворвался в квартиру вместе с нарядом милиции, с трудом сдерживая клокочущий в нем гнев. Королев брезгливо обошел меня, стараясь не прикасаться. Как будто я представляла собой нечто потустороннее. Он вошел в раж, раздавая указания направо и налево. Его указания не касались лишь моей персоны. Королев старательно делал вид, что я не существую на этом свете.

При обыске у Шерстобитова нашли хирургический скальпель иностранного производства, тонкий, как бумага, и пузырек с каким-то веществом.

Наверное, в пузырьке Шерстобитов намешал чудовищную смесь, валившую с ног быков и одиноких дамочек. Он конструировал коктейли, а потерпевшие дегустировали. После дегустации он приступал к расчленению.

Мельком я увидела, как расторопный Линчук передал Королеву диктофон, укрепленный на кухне без моего ценного руководящего указания.

«Молодец, Линчук, ты не только картошку умеешь жарить!» — проговорила я мысленно.

Меня бил озноб. За неделю напряженнейшего труда, нечеловеческих усилий, умело маскируемых под улыбчивость и приветливость, во мне скопились яды, медленно отравляющие хрупкий организм. Я почувствовала острое желание прикорнуть на собственной кровати, съесть что-нибудь диетическое, очищающее, словно я созрела для серьезного поста. Очищение души и тела — нормальное желание нормального человека, отработавшего целую неделю в сложнейшем ритме.

Особенно если этот нормальный человек — одинокая женщина с обостренным чувством справедливости.

— Михаил, отвези меня домой! Пожалуйста, — добавила я, вкладывая в слово «пожалуйста» всю нереализованную женственность.

— Отвезу, отвезу, — Линчук уже вошел в свое обычное состояние доброго увальня, с юмором воспринимающего житейские тяготы.

— Миша, о чем они хоть говорили на кухне?

— Не думай ни о чем, — ласково ответил мне Линчук.

Михаил тоже жалеет всех женщин на свете. И этим Миша напоминает мне Юрия Григорьевича.

Линчук проводил меня до дома, не забыв вручить на прощанье объемистый пакет с едой. Где он его взял? Когда успел?

После часового отмокания в ванне и плотного ужина, приготовленного из Мишиного пакета, я без сил рухнула в кровать.

Почему-то я думала, что сразу усну. Вместо освежающего сна меня, однако, начали мучить кошмары. Только сейчас я осознала весь ужас этих дней — беседы, разговоры, поездки, поезда и самолеты…

А что дальше? Всю ночь я ворочалась в постели, заливаясь слезами. Победа не принесла мне счастья. Она не спасла от одиночества. Никакого толку оттого, что я потратила свою энергию на поиски истины. Шерстобитов все равно оказался крепче меня. При задержании он улыбался, словно в очередной раз обманывал меня.

«Может быть, он нарочно сдался, чтобы позлить строптивую женщину?» — Такая совершенно абсурдная мысль возникла среди ночи и тут же исчезла.

Невозможно бесконечно заливаться слезами и рваться к подвигам. Существует обычная жизнь, без перестрелок и приключений, задержаний преступников и поисков истины.

Я взяла томик стихов Ахматовой и на первой же открытой странице прочитала:

Нет, не существует обычной жизни, где в ночи «и пустой, и железной» можно напрасно звать и кричать.

Надо взять себя в руки и просто жить. Надо смириться со своей судьбой. У кого-то жизнь обычная, без стрессов и волнений. А у меня экстремальная, боевая, и что? Это ведь моя жизнь, и ничья больше. Судьба дала мне слишком много. Она лишила меня монотонного существования и наградила яркой, бурной, будоражащей жизнью.

Что там у нас по плану? До двадцать шестого февраля я должна восстановить утраченные позиции. Как всегда, я обогнала пункт плана почти на две недели, считая, что я найду преступника за месяц, но поймала его гораздо раньше.

— Вот откуда слезы! — заорала я, спрыгивая с кровати. — От перевыполнения плана — «пятилетку в четыре года». Ударница, твою мать! Прочь слезы одиночества! На свете существуют миллионы одиноких людей. Не вешаться же им! Надо жить! Мне поверили Шаповалов и Иннокентий Игнатьевич, Юрий Григорьевич и Миша Линчук, Слава Резник и много других людей. Они не только верят, но и любят, жалеют, сочувствуют, помогают.

Я вспомнила пакет с едой, стыдливо сунутый мне Линчуком, домашние пирожки Иннокентия Игнатьевича, моральную поддержку полковника Деревяншина.

Правда, меня кормил пирожками и Александр Васильевич Лосев, но это уже из другой оперы.

Завтра же еду в Тихвин к деду. Он ждет меня с победой. А может быть, уже не ждет. Я нагряну, привет, дед, привезла тебе новости с того света. И не только новости привезла, миллионы с того света…

Иннокентий Игнатьевич на старости лет превратился в миллионера. Тихвинский дед — богатый наследник!

Ранним утром, не дожидаясь быстрого хода часовой стрелки, она по-прежнему медленно переползала с деления на деление, я помчалась на вокзал.

«Зачем мне машина? Я на электричке доберусь», — весело подумала я, подпрыгивая на площадке троллейбуса. В безлюдном троллейбусе по-утреннему тепло и чисто. Это к вечеру люди намусорят и оставят после себя продукты человеческой деятельности в виде мусора и вони.

Закутанная в пуховый платок кондукторша подтолкнула меня в спину и гаркнула:

— Ваш билет!

— За меня Грызлов заплатил. — Я чему-то радовалась, не обращая внимания на скучную и заспанную физиономию кондукторши.

Таким же безлюдным оказался вагон электрички. Поезд катил в обратную сторону от Ленинграда. Я напевала лирические мелодии, вливающиеся в мои уши через наушники плейера: «А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звезд весенний салют…»

Если бы моя память не была столь короткой, я бы вспомнила смятые простыни прошлой ночи, горячечный бред и тоскливое ночное одиночество.

Все осталось позади. Впереди брезжил рассвет, утро обещало превратиться в ясный зимний день. Я всегда ненавидела февраль как недомерочный месяц в наступлении весны. Но этот февраль оказался в моей жизни многообещающим. Бурным он оказался. В моей голове забрезжили новые идеи и мысли.

В тихвинском УВД мне пришлось ждать в дежурной части. Быков находился на совещании. Ждать я не умею и не люблю. Я гаркнула дежурному, сгорая от нетерпения:

— Срочно вызови с совещания Александра Васильевича. Я хочу вернуться в Питер вовремя.

Дежурный на мгновение задумался и тоже гаркнул в отверстие громкоговорителя:

— Быкова требует проверяющий из ГУВД. Срочно!

Он посмотрел на меня, и мы весело рассмеялись. Получилось смешно, из нелепой ситуации родился анекдот.

Через минуту испуганный Быков влетел в дежурную часть. Увидев меня, он стушевался.

— Гюзель Аркадьевна, какими судьбами?

— Александр Васильевич, я нашла мокрушника. Дай твою машину, я хочу к деду съездить.

— Гюзель Аркадьевна, а он того, — Быков смущенно замялся, оглянувшись на дежурного, — он умер. Скончался. Дня три назад.

— Не может быть! — воскликнула я, не веря собственным ушам. Я стащила наушники и спросила: — У вас одно кладбище?

— Одно. Поедете?

Быков слишком хорошо знал мой характер, чтобы задавать риторические вопросы. Я молча кивнула Быкову и вышла на улицу.

Вот тебе и раз! Хотела раз в жизни обрадовать человека привалившими нечаянно миллионами, а его нет, скончался в одночасье.

— Что же ты, дед, не дождался меня? — уныло бубнила я себе под нос.

— Это вы проверяющая из ГУВД? — спросил водитель. Он незаметно подошел сзади.

— Я, я. Я — проверяющая из ГУВД, — подтвердила я и села на заднее сиденье служебной «Волги». — На кладбище!

— Куда?

— На кладбище!

«Волга» остановилась возле огороженного частоколом неухоженного погоста.

Почему в России не любят кладбища? Всегда на них царит запустение, размышляла я, ступая каблуками в глубокий снег. Клеши путались в сугробах, но одна тропинка оказалась протоптанной, и я побрела в поисках свежей могилы. Тропинка привела меня к сиротливому холмику, засыпанному замерзшей землей. Ни оградки, ни памятника, только унылый холмик возвышался над неуемным дедом, беззаветно любившим своего единственного внука.

В сущности, если бы не Иннокентий Игнатьевич, никто и никогда не вышел бы на Шерстобитова. С деда все началось!

Дмитрий Николаевич забеспокоился в первый раз, когда я выехала в Тихвин с проверкой. И ему пришлось замочить Николаеву, Телегина, потом Коровкину. А перед этим он убил Сухинина и распространил слух в городке, что наезд совершил сын директора автобазы.

Он боялся лишних свидетелей. Но он забыл о Крупине. Не придал значения столь мелкой личности. Но мелкая личность отдала должное Шерстобитову. Крупин дал показания против него и тем спас себе жизнь и свободу. Понятное дело, что Шерстобитов вошел во вкус, первая кровь придала ему куража, а потом потребовала еще и еще. Он не остановился бы на Шаповалове. Все равно нашел бы очередную жертву. Бог ему судья! Говорят, что Дмитрий Николаевич стер с лица улыбку, когда ему показали почерковедческую экспертизу. Злополучную записку написал он сам, собственноручно. Он долго искал эту записку, но она каким-то образом попала в руки Иннокентию Игнатьевичу. Вот ведь как бывает в этой жизни! Если бы с самого начала я сличила почерк Шерстобитова, а не Сухинина… Все было бы иначе! Но кто знал? А смеяться Дмитрий Николаевич отучится навсегда. Это точно! Смеется тот, кто смеется последним. Теперь мне надо смеяться, кончились мои слезы! Трагическое и смешное в моей профессии плотно переплетаются, и иногда не догадаешься, где трагедия и слезы, а где сатира и юмор.

Я присела на холмик и полезла в сумочку за сигаретами. Долго копалась среди многочисленных мелочей, отыскивая портсигар и зажигалку. Чтобы обнаружить затерявшуюся зажигалку, нужно было перетряхнуть все содержимое сумочки. Раскопать до самого дна.

У моей зажигалки строптивый характер, она всегда теряется в самый ответственный момент — когда сильно хочется курить.

Вдруг я наткнулась на что-то острое и удивилась: что бы это могло быть? Вытащив ярко-красный камень, я долго разглядывала его, не понимая, каким образом он оказался в сумочке.

Зажигалка нашлась. Я прикурила наконец-то сигарету, держа в руке диковинный камень.

Рубин переливался на зимнем солнце острыми гранями. Удивительная красота камня очаровывала и завораживала.

«Вот еще один мотив для совершения преступления», — думала я, любуясь необычным камнем.

Я подбрасывала его в руке, ощущая тепло, идущее изнутри камня. Если он пойдет по рукам, то принесет одни несчастья. Из-за него будут убивать, резать, травить, душить, расчленять…

Он станет камнем преткновения интересов и судеб. Если бы я знала, что он украсит прекрасную женщину, с чистой душой и ясным сердцем, я бы молилась на него. Но он достанется какой-нибудь алчной красотке с дьявольской душой. И она сделает из этой красоты фетиш. Символ богатства и преуспевания. Гори все синим пламенем!

Заметив в холмике небольшую щель, я швырнула туда камень. Прутиком забросала щель стылой землей. Выбросив сигарету в сугроб и загребая снег широкими клешами, я рысью помчалась к «Волге».

— В Питер! Гони! — улыбнулась я водителю, садясь на переднее сиденье.

— В Питер так в Питер, — водитель повернул ключ зажигания.

У входа в управление толпились сотрудники отделов милиции из районов города и области. Все в форменной одежде, в белых рубашках. С трудом протиснувшись сквозь тесный строй борцов с преступностью, прибывших на очередное совещание, я, мысленно ругаясь и по привычке пфукая губами, проскочила мимо ленинской комнаты. После перестройки ленинская комната называется «зал для оперативных совещаний».

В кабинете меня встретило напряженное молчание. Буркнув что-то вроде «зд-рт-ст», я прошмыгнула за компьютер. Лучше сделать вид, что ничего не произошло. Все по-прежнему, я — не герой, не Александр Матросов, не Лиза Чайкина. Я обычная женщина со строптивым характером. Лучше дождаться похвалы молча, чем прыгать перед руководством в ожидании наград и подарков.

Юрий Григорьевич молча сидел за столом-монстром, ничего не делая и уставясь в противоположную стену. Иванов возился возле кофеварки. Пожалуй, из двух молчащих мужчин меня насторожил Иванов с кофеваркой. Кофе он обычно готовит после моих униженных просьб, выклянчивания и других ухищрений, к коим прибегают все представительницы женского пола, в том числе и я, подполковник, храбрая из храбрейших.

А тут как в лучших домах Лондона и Парижа. Пришла красавица на работу, а ей готов кофе — прямо в «постель», то есть на стол. Вот это сервис!

— Юрий Григорьевич, вы бы хоть меня похвалили, — я не выдержала напряженного молчания и первой вступила в диалог. — Я так старалась выполнить ваш приказ.

— Гюзель Аркадьевна, вы только не волнуйтесь, — полковник Деревяншин встал и нервно заходил по кабинету.

Что-то я не припомню у него такой скверной привычки — мерить шагами кабинет.

— Юрий Григорьевич, говорите прямо, что случилось? Отпустили Шерстобитова? Он сбежал? Отравился? Повесился на подтяжках в камере? Страшнее этого ничего не могу представить. — Я пошла спортивным шагом следом за Юрием Григорьевичем, меряя шагами кабинет. Шаг, второй, третий…

— Нет, он в «Крестах». Все в порядке. Сидит. Упакован по полной программе. — Юрий Григорьевич продолжал занятие по спортивной ходьбе по периметру кабинета.

— Тогда что? Что случилось? Кто-то умер? — В дубленке, с мокрыми брючинами от тихвинского кладбища, я мерными шагами ступала за полковничьими ногами.

— Никто не умер, все живы и здоровы. Гюзель Аркадьевна, приехал Алексеев из Нижнего Тагила, привез новости. — Полковник подошел ко мне и положил руку на плечо. — Новости он привез хорошие. Но для вас эти новости не очень приятные.

— Что он привез? Алексеев — мой брат навеки, мы с ним побратались. Он не может привезти плохие новости. — Я успокоилась и сняла дубленку.

На улице наступила очередная оттепель, и в нашем кабинете жарко, как в Турции.

— Алексеев задержал Лосева. Александр Васильевич Лосев дал показания на Шерстобитова. Раскололся вчистую.

— И хорошо! Это отлично, это гениально! Теперь Шерстобитову никакие адвокаты не помогут. — Я раскинула руки в стороны, желая объять весь мир.

Мне захотелось расцеловать полковника, Витю Иванова, Мишу Линчука… и весь питерский уголовный розыск разом.

— При задержании Лосев раскололся на калифорний. Оказывается, это радиоактивное вещество доставляли из Магадана на Урал, а уже оттуда в Питер Шерстобитову. Магаданскую группу «черных дилеров» вычислили полгода назад. И тогда Дмитрий Николаевич решился убрать Сухинина, потому что Сухинин работал вплотную с уральской и магаданской мафией. Шерстобитов испугался, что потеряет все, если на него выйдут. Шацман и Шерегес догадывались о его связях с преступным миром и пригрозили ему крутыми мерами. Крутые меры — это выделение уставной доли в бизнесе, и тогда все, полный крах. Шерстобитов получал за калифорний огромные деньги. На его счетах миллиарды за кордоном. Шерстобитов решил временно выйти из преступного бизнеса, чтобы не ссориться с партнерами. Но Шерстобитов не знал, что Лосев знает его в лицо. И он не знал, что Крупин давно держит его на крючке. Николаева на всякий случай предупредила Крупина, и он ждал, когда к нему придут сотрудники правоохранительных органов. Но самое главное — записка. Эту записку Дмитрий Николаевич искал. Но он не знал, что она случайно попала в руки деду Сухинина. На текущий момент Шерстобитов упакован надолго, счета его арестованы, имущество подлежит конфискации. Кстати, у него изъяты генеральные доверенности всех потерпевших. Он еще при жизни выколотил из них все права на имущество. Он хотел получить имущество потерпевших после того, как все успокоится. Шерстобитов был уверен, что на него никогда не выйдут.

Юрий Григорьевич торжествующе посмотрел на меня: дескать, что ты можешь сказать на это?

А я подумала, что, пожалуй, зря не напрягла Резника влезть в международную банковскую сеть. А жаль, для пользы дела и не на такое можно пойти.

— Отличные новости, товарищ полковник! Ради таких новостей я и мучилась, — я отпила глоток кофе.

Ядреный напиток бодрит и волнует, словно Иванов сварил кофе из каких-то живительных зерен. Эти зерна он где-то выращивает, наверное, в личной оранжерее на балконе или на дачном участке размером в шесть соток.

— Министр выразил благодарность нижнетагильскому уголовному розыску и приказал — представить оперативно-следственную группу Алексеева и Королева к правительственным наградам. Приказ уже поступил в ГУВД. Срочно вызвали районы на совещание. Сейчас предстоит вручение правительственных наград. Министр лично должен прибыть на совещание специальным самолетом.

— A-а, вот вы о чем, товарищ полковник, — меня озарило. Озарение снизошло, как всегда, поздно. — Всем медали, а мне не дали. Так, что ли? Вы знаете, я не хвораю звездной болезнью. Пусть их награждают. — Я покрутила носом, определяя, расстроилась я или нет.

Нет, не расстроилась. В управлении все будут знать, что раскрытие принадлежит мне и только мне.

— Вы пойдете на поздравление? — Юрий Григорьевич подошел ко мне ближе и внимательно рассмотрел мои глаза. Дескать, есть ли в ваших глазах, Гюзель Аркадьевна, бриллиантовые слезы?

— Товарищ полковник, это уже перебор. Не пойду! Мне жаль мужчин! Им будет тяжело и больно смотреть в мои скорбные глаза. Я избавлю их от этой пытки. А вы идете?

— Генерал приказал. — Юрий Григорьевич отвернулся, чтобы скрыть смущение.

Он сказал про генеральский приказ, будто извинялся передо мной за что-то скверное. Непотребное.

— Юрий Григорьевич, приказ есть приказ. Надеюсь, приказ не касается Юмашевой? Ей не обязательно присутствовать на совещании? — съязвила я, словно Юрий Григорьевич отвечал за действия генерала.

— В отношении вас такого приказа не поступало. — Полковник, сгорбившись, чего с ним никогда не случалось, испарился в воздухе.

Точно, с каждым днем он все больше становится похожим на старика Хоттабыча.

Я провела рукой по лицу, размазывая испарину, выступившую от бессилия и напряжения.

Ну и ладно, в конце концов я работала не за награду. А ради чего? Ради истины. Пусть Королев и Алексеев радуются. Я им не соперница в дележке наград и регалий. Тоже мне, нашли конкурентку!