Операция «Молот». Операция «Гадюка-3»

1

Мартин Маккензи прибыл вовремя, вовремя, как всегда. Кое-кто поговаривал, что по утренним появлениям Маккензи можно часы проверять, но ему этого никогда не говорили в лицо.

Считалось, что генералу это не понравится, а никому не хотелось обижать человека, обладающего столь огромной властью — властью нового типа, которая измеряется не числом голосов на выборах, не славой и не деньгами, а мегатоннами, огневой мощью и прочими характеристиками современного апокалипсиса. Все они, конечно же, ошибались. Просто Мартин Маккензи считал, что его должность обязывает быть пунктуальным и появляться на службе неизменно вовремя, и он никоим образом не был бы оскорблен таким замечанием. Он, разумеется, не был надменным или напыщенным, деловитым — да, подтянутым — да, не любил пустую говорильню — тоже да, но надменным или напыщенным он не был. Если хотите знать, его все еще хорошенькая жена (ей пятьдесят один) и любой из его семи сыновей — нет, уже шестерых: Эдди погиб во Вьетнаме — могли бы совершенно чистосердечно поведать вам, что Мартин Маккензи — достойный, скромный обыватель, обладающий более чем достаточным чувством юмора и не страдающий от переизбытка ложной гордости.

Они бы с удовольствием поведали вам все это, если бы вам удалось миновать вооруженную охрану около уютного, симпатичного, не очень дорогого дома Мартина Маккензи (четыре спальни, комнаты на разных уровнях), за который работодатели Маккензи взимали с него весьма умеренную ренту. Маккензи — крепкий мускулистый субъект с квадратным лицом и чуть заметной сединой, свидетельствовавшей о том, что ему уже пятьдесят шесть, — не видел ничего необычного в том, что вокруг его дома постоянно прогуливались вооруженные ребята. Такие же вооруженные парни охраняли и его рабочий кабинет.

Как уже было сказано, в то утро — ясное прохладное воскресное утро — он прибыл на службу вовремя. Ровно в 7.25 по среднеамериканскому времени синяя штабная машина подкатила к центральному входу трехэтажного здания, расположенного приблизительно в двадцати милях от оживленного центра города Омаха в штате Небраска. Точное расстояние не имеет существенного значения, хотя по меньшей мере сто шестьдесят восемь офицеров ГРУ — Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии — могли бы указать вам это расстояние с точностью до сантиметра. С другой же стороны, им, возможно, неизвестно, что геральдическим цветком штата Небраска является золотарник, а геральдической птицей — западный жаворонок; увы, в столь печальном невежестве следует винить систему среднего образования в Советском Союзе и московское общество птицелюбов.

Конечно, сия постройка вряд ли является культурным памятником. Это просто большой корпус прямоугольной формы, украшенный многочисленными антеннами на крыше, — функциональное здание, чей архитектурный стиль иногда называют «государственно-экономным». Без орнаментальных изысков на фасаде, оно не отличается красотой и не отражает какой-либо определенный вкус, хотя и безвкусным его не назовешь. Венчая вершину зеленого холма на военно-воздушной базе Оффатт, сие строение вмещает штаб Стратегического авиационного командования США. Вы, конечно, помните Стратегическое авиационное командование (САК) — изюминку американских ВВС. «Мир — наша профессия!» Помните? Тяжелые бомбардировщики стратегического назначения и межконтинентальные баллистические ракеты! Помните? Ну да, все это находится в ведении Стратегического авиационного командования.

Когда штабная машина притормозила у главного подъезда и похожий на гончую майор с короткой армейской стрижкой выпрыгнул из передней дверцы, чтобы открыть заднюю, вооруженные часовые, замершие по углам портика, вытянулись по стойке «смирно» и приготовились поприветствовать Мартина Маккензи. Как только он появился из машины, четверо стражей — подтянутые пареньки в форме ВВС (береты, высокие ботинки и пистолеты с перламутровыми накладками на рукоятках), резко взметнули ладони к головным уборам с синхронностью, которая сделала бы честь кордебалету «Радио Сити-холла». Мартина Маккензи всегда приветствовали таким образом, ибо такое приветствие полагалось ему по рангу — как главкомстратаву. То есть Главнокомандующему Стратегическим авиационным командованием. Ему отдавали честь, воздавали официальные протокольные почести, предоставляли в его распоряжение лучшие кабинеты с ковровым покрытием, обеспечивали ренту с большой скидкой и жалованье, чуть больше, у слесаря — члена профсоюза. Да, он получал больше, чем слесарь — член профсоюза, ибо ведь никто не станет утверждать, что слесари — члены профсоюза все как один перерабатывают — во всяком случае, при двойных сверхурочных. Генерал Мартин П. Маккензи — он, между прочим, получил свои четыре звезды на погоны не за красивые глаза — четко отсалютовал в ответ, взмахнув рукой выверенным снайперским движением и умудрившись одновременно отдать честь двум часовым справа и двум слева. Отдавая честь, он машинально оглядел всех четверых с ног до головы и удостоверился, что цвет лица и состояние формы у всех отличаются свежестью и чистотой, как то и должно быть. Все это он проделал, не сбившись с чеканного шага, и подошел к двери как раз в тот момент, когда майор Уинтерс распахнул ее перед ним со сноровистой почтительностью, какой и должен обладать адъютант главкомстратава.

Вестибюль представлял собой просторное помещение, перегороженное двумя турникетами, со столом дежурного в центре. Маккензи направился прямехонько в узкий проход между столом и турникетом, шагая уверенно и стремительно, точно намереваясь прошмыгнуть в проход без всякой помехи.

— Сэр? — обратился к нему восседающий за столом дежурный сержант.

Генерал подавил улыбку, довольный тем, что сержант службы безопасности начеку и четко выполняет требования устава караульной службы.

— Ваш пропуск, сэр?

Главкомстратав остановился и позволил сержанту сверить свое лицо с фотографией на пропуске, приколотом к левому лацкану кителя. Более года назад сидевший за этим столом дежурный сержант службы безопасности штаба, узнав главкома, уважительно пропустил его внутрь без лишних формальностей — с катастрофическими для себя последствиями. Сей болван ныне служил на далекой арктической базе, являя сослуживцам печальный пример маниакальной страсти главкомстратава к тотальной безопасности вверенного ему объекта. Этот же сержант, тщательно разглядев пластиковую карточку, кивнул и радостно произнес:

— Благодаря вас, сэр!

Часовые у дверей в главный коридор встали по стойке «смирно», когда генерал Маккензи прошествовал мимо них, а майор Дуглас Уинтерс на секунду задумался, куда теперь: в кабинет или в бункер. Командный пункт Стратегического авиационного командования был расположен в большом железобетонном бункере на глубине сорок футов под землей, и утренний доклад разведки всегда проходил в этом подземном редуте. Впрочем, генералы САК могли наблюдать за брифингом непосредственно из своих кабинетов по внутренней сети цветного телевещания — в этом заключалась одна из их должностных привилегий. Кабинет на втором этаже был более доступен и удобен, и поскольку сегодня был воскресный день — день отдохновения практически для всех граждан страны, за исключением офицеров САК, профессиональных футболистов и христианских священнослужителей, логично было предположить, что генерал Маккензи направится к себе в кабинет. И именно по этой причине адъютант безмолвно решил, что главкомстратав выберет бункер.

— В «яму»! — отрывисто бросил генерал.

Именно так — «ямой» — люди в Оффатте называли бункер командования. Кодовое название бункера было «Мягкая посадка», но почти все штабные офицеры называли его либо КП, либо «ямой». Довольный тем, что он хоть раз верно угадал намерение шефа, Уинтерс последовал за Маккензи через вращающиеся двери вниз по лестнице, а затем по зигзагообразным коридорам внутрь земной толщи. Зигзаги подземных переходов должны были амортизировать силу взрывной волны в случае ядерной атаки противника; встроенные в стены телекамеры следили за идущими, а вооруженные люди, сверявшие лица с фотографиями на пропусках и удостоверениях личности, выполняли ту же функцию, что и вооруженные люди наверху, — не пускали на объект посторонних. Когда Маккензи и Уинтерс миновали первый контрольно-пропускной пункт, охранник снял трубку своего телефона и передал по цепочке тревожный сигнал:

— Он спускается! — Так он предупреждал ребят на командном пункте.

— Отлично! Кофе готов! — последовал ответ.

Да, кофе был готов — как всегда, в 7.28 в те дни, когда главкомстратав не находился в отъезде. Горячий черный с одним кусочком сахара. В 7.28.30 Маккензи и Уинтерс вошли в просторный двухуровневый зал (140 футов в длину, 39 футов в ширину, 31 фут в высоту) и поднялись прямо на второй уровень, где телефоны, столы и стулья штаба боевых действий выстроились полукругом перед «ситуационным дисплеем операций». Это СД0 — куда более жизнеспособный, чем горячечное изобретение наших юнцов, обозначаемое теми же буквами, которые в 1968 и 1969 годах плясали на первых полосах газет[29], состоял из двух подвижных панелей (двадцать на восемь футов) на трамвайных рельсах. Обычно эти панели сдвигались в сторону, и под ними открывалась большая политическая карта мира. На панелях были изображены всемирная погодная карта, «графики развертывания сил», а также таблицы с указанием оперативной готовности всех пусковых ракетных установок и эскадрилий стратегических бомбардировщиков США. Над раздвижными панелями и картой мира вытянулись циферблаты часов, показывающих время в Пекине, Москве, Лондоне, Вашингтоне и Омахе, штат Небраска. Толстые прорезиненные кабели змеились от двух мобильных телекамер, притулившихся в центре зала, а слева у контрольного пульта, обремененного тремя телефонами и множеством кнопок и тумблеров, сидел дежурный офицер — им всегда был хладнокровный и рассудительный многоопытный полковник, почти начисто лишенный нервов. Перед полковником стояли черный, красный и золотой телефоны, имевшие каждый свое предназначение, а также картонный стаканчик с горячим кофе и овальная пепельница, испещренная китайскими иероглифами, которую какой-то штабной юморист приобрел в Гонконге. Это был единственный легкомысленный предмет на КП. Атмосфера здесь была не слишком мрачной, но серьезной, и все тридцать с лишком офицеров ВВС, расположившихся на нижнем уровне (весьма разношерстная компания — от блондинки-сержанта связи до лысеющего подполковника, большого доки по части радарного гуляния), работали без излишнего напряжения, но целеустремленно и сосредоточенно. В 7.29 — как раз в то мгновение, когда Маккензи сел за свой стол и перед ним тотчас оказалась кружка дымящегося кофе, — худощавый капитан военно-воздушной разведки подошел к большой карте и взглянул на бумаги, приколотые к своему планшету. Через тридцать секунд на телекамерах замигали красные лампочки, и негр-летчик передал капитану особый фонарик, который проецировал на карту световую стрелку. Тридцать секунд спустя, когда настенные часы показали 7.30, капитан-разведчик заговорил.

— Доброе утро, — сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно, ибо знал, что всякое упоминание о присутствующем главкоме сочли бы за бестактность. — Прежде всего отмечу, что сегодня у нас «состобор-пять».

«Состояние обороноготовности-пять» — низшая степь стратегической боевой готовности, нормальное состояние вооруженных сил США, когда нет никаких признаков военной угрозы извне или международного кризиса. Во время кубинского ракетного кризиса Комитет начальников штабов постепенно довел стратегическую готовность войск до «состобор-двух» — предпоследнего уровня перед полной боевой готовностью, но сейчас готовность составляла лишь «пятерку». Маккензи пил свою вторую за это утро кружку кофе и ждал.

— Оперативная боеготовность, — продолжал капитан, — составляет девяносто четыре процента для укомплектованных эскадрилий бомбардировщиков.

«Старик будет доволен», — подумал Уинтерс, ибо это было на два процента выше по сравнению с субботними данными.

«Черт! подумал генерал Мартин Маккензи. Наверное, это все из-за тех слюнтяев в Гомстеде, которые греют задницы под флоридским солнцем вместо того, чтобы заниматься любовью со своими „Б-52“». В цепком, как транзистор, и безжалостном, как компьютер, мозгу генерала промелькнуло несколько вульгарных мыслей и непотребных выражений — подобные слова он редко воспроизводил вслух, ибо они роняли достоинство главкомстратава. Кое-кто из его крутых предшественников — решительных и колоритных любителей сигар вроде сметливого Курта Лемея — сквернословил без зазрения совести, но Мартину Маккензи подобное поведение претило. Более того, Маккензи был не только мягче и невозмутимее прошлых главкомов, но он также бросил курить, дабы послужить примером для своих подчиненных.

«Черт!» — повторил про себя главкомстратав, размышляя над этими девяноста четырьмя процентами и мечтая о сигаре. Как только доклад закончится, он обязательно проверит эти девяносто четыре процента!

— Боеготовность «Змеиных нор», — продолжал капитан.

«Змеиная нора» было кодовым обозначением пусковых установок американских межконтинентальных баллистических ракет подземного базирования, расположенных в средних и северо-западных штатах. Каждое крыло стратегических ракет имело свое кодовое обозначение по названию одного из видов ядовитых змей — например, «кобра», «гремучая змея» и т. п. На утренних брифингах каждый день давалась общая оценка состоянию боеготовности всех пусковых установок межконтинентальных ракет.

— Готовность к пуску составляет девяносто три процента, — сообщил капитан своим характерным огайским говорком.

Ну, совсем неплохо! Эти идиоты (универсальный термин, которым генерал обыкновенно обозначал журналистов, конгрессменов и по меньшей мере одного из замов министра обороны) полагали, будто все самолеты и ракеты можно подготовить к боевому запуску просто по команде, но они думали так только потому, что понятия не имели о системе наземного обслуживания, да и знать о ней не хотели.

— Оперативная готовность ТА — восемьдесят девять и девять десятых процента.

Тут Маккензи улыбнулся. Ему всегда было приятно осознавать, что он справляется со своими служебными обязанностями куда лучше ребят из командования тактической авиацией, — эта существенная разница, конечно, была результатом более слаженной работы наземных служб. Отличное техобслуживание — важнейшее условие высокой боеготовности войск. Ну и, конечно, жесткий требовательный главком тоже.

Затем капитан стал докладывать о погодных условиях в различных частях земного шара, о недавних перемещениях советских рыболовецких траулеров в Атлантике и на Тихом океане, о расположении русских подводных лодок в Японском море, в Средиземноморье в Карибском бассейне и в северных морях, о начале осенних маневров стран Варшавского договора в южной Польше, о местонахождении высших политических руководителей и военачальников Китая и СССР, а также упомянул про сообщение ЦРУ о ближайшем испытании китайской водородной бомбы, назначенном на следующую неделю.

Никаких крупных перемещений войск вблизи границ не замечено.

Никакой активности в воздухе, никаких признаков рассредоточения войск, обычного перед нанесением превентивного ядерного удара.

Никакой необычной активности флотов.

Никаких признаков того, что советские либо китайские люди спешно покидают свои столицы, которые могли бы стать мишенью ответного удара американских ракет в случае, если та или иная коммунистическая держава осуществит ядерную атаку. Более того, русского премьер-министра ожидают в пятницу в Нью-Йорке, где он будет выступать на генеральной ассамблее ООН.

«Неплохо, — думал Маккензи, — если бы не эти чертовы девяносто четыре процента, все было бы не так уж плохо».

Брифинг закончился в 8.02, а в 8.03 Мартин Маккензи уже звонил по скремблеру командиру эскадрильи тяжелых бомбардировщиков на военно-воздушной базе Гомстед к югу от Майами. Затем он побеседовал с генералами, возглавлявшими остальные базы стратегических бомбардировщиков «Б-52» в ВЗ — Внутренней зоне Соединенных Штатов — и за рубежом. Побеседовал сурово, но не теряя присутствия духа. Ведь предполагалось, что главкомстратав — любой главкомстратав — не может быть удовлетворен состоянием дел в своем ведомстве, но в то же время положение обязывало его показывать свой свирепый норов лишь в случае серьезных провалов или вооруженных конфликтов.

В половине девятого Маккензи встал и по зигзагу коридоров направился наверх. Он миновал двух часовых у стальной двери с табличкой «УСЦ — ВХОД ВОСПРЕЩЕН», но не сбавил шага. «Управление стратегических целей» было суперсекретным межведомственным разведывательным отделом, замкнутым мирком, обосновавшимся в бункере Стратегического авиационного командования на правах арендатора и непосредственно связанным с комитетом начальников штабов в Пентагоне. «Тупоголовые молчуны», — подумал главкомстратав, проходя мимо бронированной двери по зигзагообразному туннелю, который в конце концов вывел его обратно в вестибюль на первом этаже.

Когда Маккензи и Уинтерс покинули здание, солнце уже пробилось сквозь облака и свежий ветерок дул с бескрайних равнин Небраски. Генерал замедлил шаг — и адъютант замедлил шаг — и по привычке принюхался, но почти тотчас беспокойный ум генерала заняли мысли о предстоящих учениях под кодовым названием «Истинно-синее»[30], назначенных на сегодняшний вечер, и о совещании по бюджету, запланированному в обеденный перерыв завтра. В пятницу же Маккензи должен был предстать перед сенатской комиссией, и он намеревался хорошо подготовиться к этой встрече,’ чтобы убедительно обосновать запрашиваемые им расходы на создание двух эскадрилий нового бомбардировщика, в котором он позарез нуждался.

— Получи данные по Девяносто первому! — приказал он адъютанту.

— Все будет готово после обеда! — пообещал адъютант.

Четырехзвездный генерал кивнул. Не имея ни малейшего повода предположить, что совещание по бюджету завтра не состоится, Маккензи занял свое место на заднем сиденье штабной машины и взглянул на часы. 8.42. Он договорился с женой и детьми встретиться у церкви в 8.48, чтобы, как всегда, отправиться на воскресную службу. Мартин Маккензи не любил опаздывать.

2

Синий «универсал» неумолимо мчался сквозь холодную октябрьскую морось, прорубая для себя туннель в густом утреннем тумане, упавшем на шоссе. На немногочисленных дорогах, пересекающих голые равнины Монтаны, движение всегда небольшое, а в 7.58 по местному времени (в Омахе — 8.58) в столь дождливое и промозглое воскресное утро машин и вовсе не было. Бесконечная прямая лента бетона и ритмичное шуршание дворников оказывали умиротворяюще — гипнотическое воздействие на водителя и пассажиров, но невзирая на это, трое людей, умостившихся на переднем сиденье «универсала», были предельно сосредоточенны.

Устремленные к своей цели, они были также предельно собраны.

Ни монотонная дорога, ни ненастье никак не влияли на их душевное состояние.

Шофер был одет в синий, под цвет автомобиля, мундир, на котором виднелись нашивки американских ВВС. Это был могучего телосложения молодой негр в форме сержанта, который, судя по его холодному взгляду и тому, как уверенно он сжимал руль, явно знал толк в своем деле. Рядом с ним сидел упитанный лысоватый капитан, который, похоже, имел не меньше десяти фунтов избыточного веса, местами выпиравшего из новенького белого комбинезона — сей наряд выдавал в нем представителя нового поколения американских специалистов по ракетной технике. Справа у дверцы, ища глазами нужный ориентир, сидел худощавый, задумчивого вида младший лейтенант со столь приятным лицом, что он словно сошел прямо с агитационного плаката, призывающего американских юношей идти на армейскую службу. Его запавшие серые глаза казались по странности слишком старыми для младшего офицера, но сей незначительный изъян внешности нисколько не портил его почти кинематографической красоты. В этом бесстрастном привлекательном лице от «Уорнер бразерс» чувствовалась та суровая твердость, которая отличает как физические, так и душевные свойства человека.

Сильный. В этом сильном мужчине безошибочно угадывались авторитет и интеллект, что вполне соответствовало его комбинезону техника-ракетчика, а обмотанный вокруг шеи золотой шарфик, бившийся на ветру, служил удачным дополнением к его мужественному облику. Разноцветная нашивка Стратегического авиационного командования на левом плече казалась почти излишней, ибо он явно был рожден для службы в САК или в столь же могущественной и героической организации. Чуточку более бесстрастный, чуточку более суровый, чуточку более бесстрашный, чтобы являть собой пример «стопроцентного американца», он точно излучал ауру командира, обещавшую, что ему суждено недолго проходить в лейтенантах.

— Сбавь до тридцати, — сказал он шоферу голосом, привыкшим отдавать приказы.

Шоссе было мокрым.

До пусковой установки уже рукой подать.

Было бы непростительной глупостью подвергать себя опасности попасть в автомобильную катастрофу.

Все эти доводы негласно содержались в его реплике. Здоровенный негр за рулем кивнул: ясное дело, он столь же привык исполнять приказы, как лейтенант — их отдавать. Будучи опытными ветеранами армейской службы, они оба отлично понимали друг друга. В продолжение следующих нескольких секунд были слышны лишь рокот мотора и раздражающе однообразные «шорх-шорх» «дворников». Затем красавчик-лейтенант заговорил снова.

— Вы не будете возражать, сэр, если я включу радио? — спросил он вежливо.

Потеющий толстун в капитанской форме не удосужился ответить. Он просто протянул руку к приборной панели, нажал на кнопку и со вздохом откинулся на спинку. Он был молчуном по натуре, обильное потоотделение, вызванное духотой в салоне и влажностью воздуха, да еще и тесным комбинезоном, мало вдохновляло его на разговоры. Он страдал. Похожее на булку лицо капитана и тяжелое жалобное дыхание служили наглядным признаком его страданий.

Крошечный динамик в приборной панели внезапно ожил.

— …не чистое, а кристально чистое! — пообещал диктор с добросовестной интимностью, придавая заученному рекламному объявлению беспрекословную убедительность. Затем трижды пробили куранты, и тут же застрекотали телетайпные аппараты.

— Восемь утра у нас в студии — пришло время новостей! Больших новостей большой радиостанции. «Кей-эм оу-экс» — Великий голос Великих равнин! — оживленно затараторил ведущий. — До дня президентских выборов остается всего лишь двенадцать дней, и, по сообщению службы опросов общественного мнения Харриса, в гонке за Белый дом президент Стивенс опережает сенатора Бейлора Колдуэлла всего на два пункта. В настоящее время пятьдесят один процент избирателей отдает предпочтение нынешнему главе правительства, в то время как сорок девять процентов симпатизируют колоритному сенатору из Калифорнии, чьи яростные атаки на оборонную политику нынешней администрации и программы социальной защиты населения обострили до предела нынешнюю избирательную кампанию — одну из наиболее ожесточенных за всю историю Америки. В прошлом месяце Колдуэллу удалось набрать дополнительные шесть процентов голосов, и политические обозреватели считают, что теперь он имеет равные шансы с нынешним президентом победить четвертого ноября. Оба кандидата вчера продолжили свой предвыборный марафон: президент Стивенс выступил в Лос-Анджелесе, Сан-Франциско и Сиэтле, а сенатор Колдуэлл обхаживал избирателей Майами, Атланты и Нового Орлеана. Соперники встретятся в Вашингтоне в среду вечером в третьем и последнем раунде телевизионных дебатов, которые будут транслироваться на всю страну… А у нас полиция штата продолжает поиски пятерых заключенных, которые сбежали вчера ночью из тюрьмы Хелены. Беглецы — все они осужденные убийцы — совершили побег из «дома смерти»[31] после полуночи. Захватив в качестве заложника заместителя начальника тюрьмы Патрика Клейборна, они использовали его как живой щит и вынудили охранников открыть им тюремные ворота. Под прикрытием густого тумана они уехали в автомобиле Клейборна — черном «крайслере» — седане 1967 года выпуска — и, по-видимому, миновали или проскочили первые полицейские кордоны на дорогах…

Вспотевший капитан-толстяк всматривался в туман с отсутствующим видом, точно он не слышал ни единого слова из этого сенсационного сообщения, которое доносилось из приемника прямо под его носом.

— …Беглецы хорошо вооружены. Хотя в момент побега у них было всего три револьвера, в настоящее время им удалось завладеть автоматами, пуленепробиваемыми жилетами, гранатами со слезоточивым газом и респираторами, — предупреждал диктор тоном, в котором проскальзывали восхищение и восторг, едва ли не радость. За последние два года — а может, и три — это было самое громкое событие местного масштаба.

— …Менее часа назад губернатор Уилкокс заявил, что убийцы захватили все это вооружение в ходе совершенного ими в три часа утра налета на полицейский участок в городке Миллеган — в ста тридцати восьми милях к северу от тюрьмы. Губернатор особо подчеркнул, что все пятеро отчаянных преступников: убийца своей жены Лоуренс Делл, наемный убийца-гангстер Джимми «Жеребчик» Фэлко, сексуальный маньяк-убийца Харви Шонбахер, религиозный фанатик Марвин «Дьякон» Хокси и хулиган Виллибой Пауэлл — представляют исключительную опасность…

Водитель «универсала» подавил зевоту, вызванную усталостью, а не скукой. «Отчаянные преступники»? «Сбежавшие убийцы»? Ну конечно, ему интересно послушать!

— …Граждане, имеющие какую-либо информацию о местонахождении сбежавших преступников, должны немедленно известить полицию и ни в коем случае — повторяю: ни в коем случае — не пытаться задержать их в одиночку, — строго предупредил Великий голос Великих равнин. — Один только Фэлко подозревается в совершении шестнадцати убийств, заказанных преступным миром «казней» в семи штатах. Из-за плохой погоды поиск преступников сильно затруднен, но когда к середине дня прояснится, вертолеты и патрульные машины полиции штата…

Тучный капитан раздраженным жестом выключил радио и закурил, чтобы успокоиться. Лейтенант же просто два раза дернул своей кинозвездной головой.

— Эти зеки, похоже, и впрямь банда головорезов! — заметил он.

— Уж я бы точно не стал лезть поперед полиции и ловить этих гадов, — согласился чернокожий сержант.

— Ну, это ведь нас и не касается. Пускай полиция…

— Далеко еще? — прервал его на полуслове толстяк.

— Меньше мили, сэр. Я тут так часто бывал, что «Гадюку-3» смог бы найти с закрытыми глазами, — бодро уверил его лейтенант.

Прямо впереди, в сплошной пелене тумана, показалась прогалина.

— Заграждение! — объявил шофер.

Слева от дорожного полотна параллельно шоссе бежала ограда из колючей проволоки в пять рядов, высотой девять футов. Заграждение было напрямую связано с центральной системой сигнализации, которая защищает все зоны пусковых установок американских баллистических ракет. Где-то за этим заграждением в «яме» на глубине шестидесяти футов под землей находилась взрывостойкая, не проницаемая для радиации, смертоносных бактерий и отравляющих газов железобетонная «командная капсула, в которой помещался контрольный пункт управления пусковой установки, обозначаемой кодовым термином „Гадюка“3». Два специалиста по ракетной технике (а в «яме» всегда сидело два офицера, неотрывно следивших за сложными приборами «Гадюки-3») контролировали десять ракет «минитмен». Каждая ракета имела радиус действия 6500 миль и ядерную боеголовку, способную обратить в пепел миллионный город. Восемь аналогичных пусковых установок-«Гадюк» располагались на необъятных просторах прерий Монтаны, согласно научным расчетам, рассеянные таким образом, чтобы обеспечить сохранность восьмидесяти «минитменов», приписанных к 168-му крылу стратегических ракет. Бремя ответственности и нервное напряжение людей в каждой «яме» — на «Гадюке-3» и прочих объектах — были невероятными, и стандартные инструкции Стратегического авиационного командования требовали, чтобы боевые ракетные расчеты во всех капсулах сменялись каждые двадцать четыре часа.

Вооруженные полицейские ВВС, охранявшие въезд на ракетную базу, и суетящиеся в наземной кухне «Гадюки-3» повара не имели такого счастья. Их работе не предъявлялись столь же высокие требования, и потому их смена длилась ровно втрое дольше. На них тоже была возложена большая ответственность — о чем им нередко напоминали, — но, как бы это сказать, менее почетная и менее важная, так что ритуал охраны въезда на «яму» за девятнадцать месяцев существования объекта неизбежно превратился в скучную рутину. Даже внезапные, «без оповещения», учения по безопасности и редкие учебные тревоги на объекте мало способствовали борьбе со скукой, объявшей персонал наземных служб ракетной базы под кодовым названием «Гадюка-3». Посему прилежные и отлично натренированные охранники привычно потирали стволы своих карабинов да терпеливо попивали кофе — без всяких видимых признаков служебного рвения или сознания своего высокого долга. Они уже устали ждать хоть какого-нибудь кризиса — мига своей славы, — который, как им было известно, никогда не наступит, а потому, когда в это туманное утро раздался знакомый и долгожданный визг клаксона у ворот, полицейские «Гадюки-З» отреагировали на этот призыв быстро, но без всякого энтузиазма.

В скудно обставленном и до духоты натопленном караульном домике долговязый сержант мемфисского происхождения снял пилотку и взглянул на круглый циферблат электронных часов на стене.

— Ноль восемь — ноль шесть — восьмиминутное опоздание. Очень неплохо для такого мерзкого воскресного утра, — заметил он философски, потянувшись к непромокаемой накидке. Пунктуальным занудам из штаба крыла это бы не понравилось, конечно, ибо они требовали строгого следования графику. Сержант еще раз проверил фамилии в списке. За последний час он уже раз десять перечитал график смены караула, но пройденный им в спецшколе Стратегического авиационного командования курс подготовки накрепко вбил в него привычку никогда, ни при каких обстоятельствах не испытывать судьбу. Принятие-сдача дежурства в боевых ракетных расчетах было неизменной, давно отработанной и абсолютно надежной рутиной, и тщательная сверка фамилий и воинских званий двоих сменщиков, согласно официальным инструкциям по безопасности, считалась «первым шагом».

— Кинкейд, Роджер Ф., сержант… Уиткин, Гарри О., младший лейтенант. Так, Серж? — Смуглый молодой капрал осклабился из дальнего угла комнаты.

— Не умничай, Мендес, делай, что положено, и все! — машинально одернул его старший сержант-южанин. Названные фамилии и звания соответствовали указанным в списке, однако процедура, предусмотренная инструкциями по безопасности на ракетных установках «минитмен», не давала повода для зубоскальства.

Третий полицейский ВВС кряжистый и сметливый, каким и должен быть сын шахтера из Западной Вирджинии, наблюдал, как двое его коллег надели плащ-накидки, проверили предохранители на своих карабинах и нехотя вышли на моросящий дождь. Они молча преодолели сорок ярдов, отделявших караулку от ворот, и в сотый раз припомнили все, что каждому из них сейчас предстояло сделать. Из-за дурной погоды, когда видимость ни к черту, их задача немного осложнилась, ибо сержант обычно требовал от прибывших сменщиков сначала встать по ту сторону проволочного заграждения, чтобы он мог спокойно сравнить их внешность и приколотые к груди удостоверения с фотографиями, а потом уж отпереть ворота. Но в таком тумане старшему сержанту придется самому выйти за ограждение и проверить личность прибывших прямо в «универсале». Капрал Мендес будете стоять в нескольких ярдах поодаль, направив на них свой карабин, поставленный на «автоматический», и держа палец на спусковом крючке.

Все это оговаривалось в уставе.

Процедура была разработана и одобрена как штабом САК в Омахе, так и дотошными специалистами по безопасности в вашингтонском Агентстве ядерной поддержки обороны — мало кому известными пентагоновскими хранителями ядерных и термоядерных боеголовок.

Когда длиннолицый сержант подошел к воротам и отпер их, он услышал, как хлопнула дверца подъехавшего автомобиля. Он знал, что надо делать, и немедленно рявкнул в гущу тумана:

— Оставайтесь в «универсале»… сэр!

Он добавил слово «сэр», ибо знал, что оба сменщика имеют офицерский чин. Сержант Расселл не мог знать, куда именно упадут после запуска десять межконтинентальных ракет, спрятанных в шахте «Гадюки-3», но он точно знал, что в боевые ракетные расчеты САК попадают лишь тщательно проверенные, хорошо обученные и психически уравновешенные офицеры.

Сержант Брюс В. Расселл нажал на кнопку электронного замка, толкнул турникет и сквозь ватный туман зашагал по лужам, пока не наткнулся на открытое со стороны водителя окно «универсала». Он заглянул внутрь, увидел знакомые белые комбинезоны с золотыми шарфиками и машинально мигнул, сразу распознав прямоугольные зеленые планки, которую все ракетчики прикалывали ближе к сердцу. Потом он сунул голову и фонарик в салон, чтобы рассмотреть фотографии на пластиковых планках, и на мгновение задержался, решив произвести последнюю проверку сменщикам на сегодняшний пароль.

— Дэниел?.. — спросил он.

— …Уэбстер! — дал точный отзыв тучный капитан.

Все в порядке, как всегда. Долговязый полицейский ВВС протиснулся чуть глубже в салон, намереваясь еще раз сверить фотографии на пластиковых удостоверениях личности с лицами их владельцев, и чуть отстранил чернокожего водителя, чтобы получше рассмотреть офицеров, которым предстояло войти на территорию «Гадюки-3».

— Пора! — шепнул красавец-лейтенант.

Две здоровенные черные руки, сжимающие руль, в то же мгновение вспорхнули вверх и точно радиоуправляемые клешни, впились в горло полицейского ВВС, заглушив его крик прежде, чем он успел его издать. От неожиданности и ужаса Расселл разжал пальцы — карабин выскользнул из его рук, а толстый в форме капитана выхватил из его другой ладони фонарик. Все произошло моментально и точно во сне — ничего подобного ни в одном уставе САК не было описано. Шофер давил все сильнее и сильнее, не обращая внимания на полный страдальческого ужаса взгляд перепуганного сержанта. Спустя несколько секунд стало ясно, что охранник потерял сознание, и здоровенный негр ослабил захват.

— Убей его! Прикончи! — настаивал толстый капитан.

— Зачем? — скорбно поинтересовался шофер. — Что мы, ей-богу, какие-нибудь апачи, собирающие скальпы?

«У Виллибоя прекрасное чувство языка», — подумал лейтенант, но ничего не сказал. Никто из пассажиров «универсала» не потрудился ответить на ехидный вопрос шофера, ибо им предстояло еще очень много сделать, а времени оставалось в обрез.

3

А в шестнадцати ярдах от места этих событий капрал Рафаэль Мендес пристально и с беспокойством вглядывался в сплошную пелену тумана и гадал, отчего это так задерживается сержант. Мендес терпеть не мог эти холодные туманы Монтаны, столь не свойственные приятному теплому климату родной Аризоны. Ежась от холода и вполголоса произнося проклятия на родном чуть присвистывающем испанском, он не слышал, как два босоногих человека выскользнули из грузового отсека синего «универсала». Он понятия не имел, что оба незнакомца под покровом ватного тумана побежали его окружать. Мендес услышал из тумана металлический лязг — это щелкнул затвор карабина — и удивленно хмыкнул. Наконец молодой капрал опасливо двинулся к «универсалу», медленно переступая по лужам, пока не разобрал сквозь дымку силуэт сержанта, по пояс влезшего в открытое окно передней левой дверцы и о чем-то разговаривавшего с шофером. Однако Мендес не услышал голосов, да и сержант не шевелился.

Похоже, в «универсале» ничего не происходило, и через несколько секунд капрал задумался, отчего так. Он шагнул вперед. И в этот момент ему сзади нанесли сокрушительный удар в затылок. Ослепнув, он рухнул на колени. Когда к нему на мгновение вернулось зрение, он увидел приближающиеся две пары босых ног. Потом его ударили автоматными прикладами — дважды с двух сторон. Рафаэль Мендес растянулся на бетонной площадке, точно раздавленный кролик — их тельца часто можно встретить на обочинах американских скоростных автострад.

Парни, размозжившие ему череп, не стали мешкать. Один из них быстро перекатил тело капрала в сточную канаву, а другой выхватил из рук умирающего карабин. Потом они осторожно двинулись в сторону «универсала» и позволили себе чуть расслабиться, только когда увидели, что тело сержанта бессильно свисает из раскрытого окна, как и должно было произойти по плану Делла. Тот, что из двух босоногих был повыше, постучал стволом своего автомата по крыше. Только тогда шофер разжал ладони — и бездыханный полицейский ВВС рухнул у машины, точно кто-то выпустил из него воздух.

— Мы с Дьяконом оприходовали второго, — сообщил смуглый парень с автоматом своим сообщникам в «универсале». «Жеребчик» Фэлко говорил быстро, но спокойно, как и подобало человеку его профессии, имевшему большой опыт в смысле «мокрых дел». В Соединенных Штатах было немного людей — не считая некоторых телевизионных продюсеров и сценаристов киновестернов, — кто бы имел аналогичный опыт профессионального наемного убийцы.

— Отлично! — похвалил красавчик в лейтенантской форме, точно он сверялся с графиком работ — так оно и было. — Свяжи его, и приступим ко «второй фазе», — продолжал Делл голосом, привыкшим отдавать приказы.

Да, это был Лоуренс Делл — тот самый, кого «Великий голос Великих равнин» столь лихо окрестил «убийцей собственной жены», — он-то и спланировал всю эту операцию с военной точностью. Именно Делл замыслил побег из тюрьмы, именно он тайно инструктировал их в течение месяца во время прогулок по тюремному двору, уговорил их дождаться подходящей погоды — как сегодня — и после успешной операции по захвату «универсала» посвятил их еще раз во все детали предстоящей вылазки. Делл командовал этим странным «ударным взводом», и все свои надежды бойцы возлагали на его опыт, отвагу и хитрость. Понимая это, Фэлко стал быстро действовать, и ему понадобилась лишь минута, чтобы связать лежащего без сознания сержанта его же собственным ремнем.

— Готов, Ларри! Веди нас, майор Делл! — доложил палач преступного мира.

— Да будет на то воля Господа! — набожно пропел тощий, бледный маньяк, возвышающийся у Фэлко за спиной.

В тумане Делл не смог как следует разглядеть его лицо, но явственно представил себе взгляд Марвина Хокси. Марвин «Дьякон» Хокси, который минутой раньше помог Фэлко убить молодого капрала, был форменным безумцем. То, что у него не все дома, было ясно всем и каждому, за исключением жюри присяжных, состоявшего из двенадцати разгневанных монтанских фермеров и владельцев ранчо. Лоуренс Делл прекрасно понимал, что Хокси — уродливый пример религиозного фанатизма, но он нуждался в любом человеке, способном держать в руках оружие, чтобы План — его план — мог успешно осуществиться. Этот набожный психопат был поразительно метким стрелком, что он доказал, прикончив трех помощников шерифа, пришедших арестовывать его по обвинению в поджогах церквей. Такой мог оказаться полезным. Разумеется, чтобы держать этого безумца в узде, надо было обладать немалой удачей и умением находить с ним общий язык, заставляя его повиноваться приказам и требованиям Плана.

— Ты прав, на то есть воля Господа, — мягко подтвердил Делл правоту психопата. — Ты прав, Дьякон. Мы идем, так что, пожалуйста, прикрой заднюю дверь!

Двигаясь тихо и осторожно, пятеро беглецов поспешили сквозь дождевую завесу, как учил их Делл. Спустя каких-то сорок секунд третий охранник базы «Гадюка-3» услышал, как кто-то подошел ко входу караулки. Здоровенный полицейский развернулся в вертящемся кресле и ласково опустил ладони на лежащий перед ним на столе карабин. Дверь распахнулась, и в помещение вместе с дыханием дождя ворвался один из сменщиков. Это был новенький — высокий лейтенант в знакомом белом комбинезоне. Он вошел боком, на ходу продолжая разговаривать с кем-то на улице.

— Надеюсь, сержант, у вас есть горячий кофе, — обратился он через плечо к кому-то невидимому в тумане.

Все это было настолько обычно и привычно, что полицейский сразу успокоился.

Тогда-то все и произошло.

Человек в белом комбинезоне повернулся, и в его руке блеснул полицейский «специальный» револьвер 38-го калибра. Ствол револьвера был направлен прямо на сидящего полицейского. В первое мгновение заморгавший от неожиданности охранник подумал, что это, наверное, очередная проверка или просто хохма. А потом он узнал вошедшего лейтенанта.

— Майор Делл! — определил пораженный охранник.

— Я пристрелю тебя на месте, если ты сдвинешь свою потную лапу хотя бы на полдюйма к кнопке тревоги, — предупредил его бывший заместитель начальника разведки 168-го ракетного крыла.

Полицейский замер.

— Я мозги твои размажу по стене! — пообещал Делл.

Часовой-патриот был готов, не раздумывая, отдать жизнь, лишь бы спасти «Гадюку-3» от вражеских захватчиков, но Делл и те другие, о чьем побеге сообщили по радио, были обычные зеки, а вовсе не красные захватчики. Они же не представляли никакой угрозы ни для «ямы», ни для Соединенных Штатов. Однако Делл был один, и полицейский начал уже взвешивать все «за» и «против» своего сопротивления, когда в помещение вошли еще двое вооруженных людей. Сначала на пороге появился жирный капитан с рюкзаком в одной руке и табельным револьвером офицера ВВС в другой, за ним ввалился здоровенный чернокожий сержант с автоматом в обнимку, выказывая давнее умение обращаться с этой стальной игрушкой.

— Возьмите его на прицел! Это же Делл! — крикнул полицейский истерически новому боевому ракетному расчету.

Негр описал стволом автомата дугу в воздухе и навел ствол на живот охранника.

Охранник, вытаращив глаза, сидел с окаменевшим лицом.

— Познакомьтесь: сержант Виллибой Пауэлл! — провозгласил Делл. — Виллибой — большой дока по части автоматического стрелкового оружия. Насколько я знаю, он был отличным морским пехотинцем и вернулся из Вьетнама с медалями!

— Классным морским пехотинцем! — задумчиво вспомнил Пауэлл.

По его тону трудно было понять, то ли человек с автоматом искренне гордился собой, то ли просто сообщал о себе сухую информацию. Говорил он спокойным, невыразительным голосом.

Одно стало во всяком случае ясно. Делл был у них за командира, и в его больших серых глазах не таилось ни тени нерешительности или сомнения. Бывший офицер разведки САК чуть качнул своим «специальным» 38-го калибра, но охранник сразу понял смысл приказания: «Пошел!» Беспомощный полицейский медленно встал, поднял руки над головой и мелкими шажками отошел от стола.

И вдруг он получил свой шанс!

Расположенная в углу дальней стены дверь отворилась, и из кухни показался повар с металлическим кофейником, полным горячего кофе. Все три беглых зека одновременно взглянули на вошедшего и направили на него свои стволы, и в этот момент совестливый охранник поспешно ухватился за лежащий перед ним на столе карабин. Ему это удалось — как бывает только в кино. Он вздернул карабин, щелкнул затвором и приготовился выстрелить. И тут в сценарий вкралась ошибка. Он умер.

Когда автомат Фэлко изрыгнул короткую свинцовую очередь, небольшое оконце позади охранника разлетелось вдребезги, а большие пули 45-го калибра отбросили его тело, покатившееся по полу, точно в него ударила струя пара под высоким давлением. Все происшедшее было настолько правдоподобным и непоправимым, что казалось почти нереальным и производило устрашающе-отвратительное впечатление. Повар с металлическим кофейником в руке стоял не шелохнувшись, его кадык беззвучно ходил под кожей, глаза расширились, и он ощутил на языке медный привкус ужаса. Тело его объял паралич. Такого не должно было случиться. На учениях им ясно давали понять, что нападение если и произойдет, то только в виде града межконтинентальных баллистических ракет, пущенных из-за Северного Ледовитого океана, а многомиллиардная система раннего предупреждения загодя обнаружит вражеские ракеты с помощью безошибочных радаров дальнего действия и пошлет сигнал тревоги на командный пункт в бункер вблизи Омахи. Затем командный пункт передаст сигнал боевой тревоги на «Гадюку-3» и на другие пусковые ракетные установки — за по меньшей мере двенадцать, ну, самое большее, четырнадцать минут до подлета вражеских ракет к наземным целям на территории Соединенных Штатов.

Но такого не должно было случиться!

Повар не шевелился. Кофейные пары овевали ему лицо, и он ума не мог приложить, что же все-таки происходит и что ему делать. Повару был-то всего двадцать один год от роду. Разыгравшаяся перед ним жестокая и леденящая кровь сцена выходила за рамки его профессиональных навыков и жизненного опыта, поэтому он сжимал в руке кофейник, точно крест или какой-либо иной магический талисман, и молил судьбу, чтобы только его не убили. Он все еще продолжал молить судьбу спустя несколько секунд после того, как в дежурную часть вбежал второй повар из кухни и, сразу же оценив ситуацию, поднял руки вверх.

Этому повару судьбой было даровано право выжить.

— Не стреляй! Не стреляй, майор! — завопил он.

Делл поразмыслил, улыбнулся и кивнул.

— Видали? Мои товарищи по оружию в 168-м крыле все еще считают меня своим офицером! — насмешливо произнес он вполголоса. — Для них я в по-прежнему майор Делл, невзирая на мои семейные проблемы и нелады с законом.

Негр в сержантской форме пожал плечами.

— У нас что, есть время для этих душещипательных бесед? — поинтересовался Пауэлл.

Практичный, умный, в равной мере отважный и несгибаемый, он в свое время и впрямь был отличным морским пехотинцем.

Делл снова улыбнулся и покачал своей красивой головой.

— Нет, в этом ты прав, Виллибой, — согласился он смиренно. — Хотелось бы надеяться, что полученный мной срок за убийство жены не пошатнул преданности мне сослуживцев по 168-му крылу, — продолжал он с сардонической усмешкой, — но нам лучше углубиться в эту проблему после завершения «третьей фазы».

«Первая фаза» заключалась в проникновении на охраняемую территорию базы.

«Вторая фаза» заключалась в захвате наземной караулки.

В ходе «третьей фазы» Плана им нужно было захватить подземную командную капсулу — «яму» и все ее содержимое, находившееся за бронированной дверью толщиной в четыре фута. Впереди их ждали сложнейшие приборы системы сигнализации тревоги и вооруженный боевой расчет, засевший в капсуле «Гадюки-3», а эти дисциплинированные и предусмотрительные ребята строга придерживались многочисленных инструкций по безопасности, разработанных и тщательно отшлифованных за несколько десятилетий «холодной войны».

Осуществить «третью фазу» Плана было, разумеется, просто невозможно.

4

Но сначала — самое главное.

Сначала Харви Шонбахер раскрыл свой рюкзак и достал оттуда три пары наручников, украденных в полицейском участке, поставил обоих поваров спинами друг к другу и приковал из вместе за запястья. Он приковал правую кисть одного из них к левой кисти другого, а затем проделал то же самое в обратном порядке. После этого он снял с них ремни и, согласно инструкциям Делла, связал обоих за лодыжки. Когда толстяк заканчивал свои манипуляции, в караулку вошли Фэлко и Хокси — босые, вымокшие до нитки, сияющие.

— Чудесно, просто чудесно! — проговорил наемный убийца, левой рукой отирая лицо от дождевой воды. В правой он все еще сжимал автомат.

Хокси не сказал ничего — во всяком случае, ничего членораздельного. Однако его губы беззвучно двигались, и Делл не без оснований решил, что тот читает заупокойную молитву по убиенному полицейскому ВВС. В какое-то мгновение бывший замначальника разведки 168-го крыла уже собрался было добавить свое торжественное «аминь» литании безумца, но потом решил, что Хокси слишком непредсказуем, чтобы в его присутствии отпускать подобные штуки.

— Отличный выстрел, Жеребчик! — сказал он Фэлко.

Палач преступного мира расплылся₍ в своей знаменитой средиземноморской улыбке, выказав два ряда великолепных зубов, мужскую гордость и крестьянское обаяние.

— Кабы не я, не сносить тебе башки! — сказал он, заметив на столе коробку с гигиеническими салфетками. — Этот паренек был не робкого десятка, а уж как он прытко метнулся за своим карабином — точно хотел взять трудный мяч. Чуть я замешкайся, и он утащил бы на тот свет одного из вас! — рассудительно закончил Фэлко. Он запустил руку в коробку с салфетками, выудил оттуда штук десять и вытер насухо лицо. — М-да, я точно спас тебе жизнь, парень, всем вам, ребята, жизнь спас! Это точно! — повторил он тоном, в котором угадывались нотки добродушного самодовольства.

— Готово! — объявил Шонбахер из другого конца комнаты.

Пауэлл заметил, что он тяжело отдувается после столь несложного физического упражнения — всего-то и надо было связать двух невооруженных и несопротивляющихся поваришек. Толстомясый насильник не в лучшей форме, решил Пауэлл, и когда он взглянул на Делла, увидел, что бывший зам. начальника разведки пришел к такому же выводу.

— Еще не совсем, Харви, — поправил Делл, — но почти. Им надо сунуть кляп и куда-нибудь убрать с глаз долой — вон в тот чулан хотя бы, на тот случай, если вдруг кто-нибудь сюда сунет нос. Конечно, вероятность очень мала, но не будем лишний раз рисковать. Давайте все сделаем чисто.

— Чистоплотность сродни набожности, как говаривал мой дядя Том, — заявил чернокожий громила.

Фэлко улыбнулся. Делл учтиво кивнул, а «Дьякон» Хокси бросил на него озадаченный взгляд. Хокси не особенно жаловал черномазых, и явно выказанное благочестие со стороны Виллибоя Пауэлла явилось полной и радостной неожиданностью для религиозного фанатика.

Харви Шонбахер был куда меньше тронут.

— Твой дядюшка был проповедником? — раздраженно спросил он.

— Нет, мусорщиком.

Делл и Фэлко захихикали, а лицо Хокси все еще выражало неподдельное удивление. Харви Шонбахер крепко связал обоих пленных куском ткани, оторванной от белых поварских передников, распахнула дверь чулана и взглянул на Пауэлла. Бывший морской пехотинец понял, что от него требуется, и помог тучному капитану затолкнуть обоих в темную.

— Молодцы, — похвалил обоих Делл. — А теперь, Виллибой, будь любезен, загони «универсал» за ограждение. Так он не будет в глаза бросаться.

— И ворота запереть?

Человек с лицом кинозвезды — человек, которого монтанские газеты и радиостанции называли «самым красивым убийцей, когда-либо посаженным в „дом смерти“ штата», — кивнул. Пауэлл всегда умел предвидеть события и использовал этот свой природный дар расчетливо, точно и хладнокровно. Пауэлл и Фэлко — лучшие в команде, считал Лоуренс Делл, и он на них целиком полагался.

— Выключатель в стойке ворот — в левой стойке, — запирает замок, замыкая электрическую цепь, — объяснил Делл.

Не было ничего удивительного в том, что он знал такие тонкости — все до мельчайших нюансов. Как заместитель начальника разведки, он ведал организацией безопасности пусковой установки в 168-м крыле, и в его обязанности как раз и входило знание подобных деталей. Ему было просто все это выучить, ибо он оказался даровитым учеником с блестящей памятью и страстью к знаниям — и это теперь пошло ему на пользу. У Делла были все данные: ум и хватка, а также хладнокровие, мужество и хитрость, — чтобы дослужиться до генеральских звезд, размышлял чернокожий сержант, выйдя в промозглый туман. Такой красивый, осторожный и умный янки, как майор Лоуренс Делл, мог бы всего в жизни добиться, думал Пауэлл с легкой завистью. Бывший морской пехотинец юркнул в угнанный синий «форд-универсал» и перегнал его за электрифицированное проволочное заграждение, закрыл ворота, нажал на кнопку блокировки замка и вернулся в караулку, держа в руках по паре башмаков.

— Это, ребята, вам еще может понадобиться, — сухо заметил он своим подельникам.

Фэлко и Хокси поблагодарили его за предусмотрительность, а Делл только улыбнулся. Делл единственный из всех понимал, что Пауэлл всегда говорит только истинную правду — и ничего больше. Он вовсе не хотел быть участливым или предусмотрительным — он был просто практичным парнем. Он не выполнял ничьих поручений, ибо никому не прислуживал. Пауэлл просто полагал — что было вполне логично, — что этим двум белым, ставшим на время его сообщниками, может понадобиться обувь, потому что, обутые, они лучше выполнят возложенные на них обязанности. А отлично справившись со своими обязанностями, они спасут его жизнь. О большем он и не беспокоился — уже с давних пор.

Делл мог бы рассказать обо всем, но это было бы не слишком мудро, ибо Пауэлл мог бы рассердиться. Вместо этого он сказал нечто менее рискованное для успеха операции.

— Давайте пошамаем! — предложил он.

Через несколько минут пятеро сбежавших из «дома смерти» узников уминали толстые сандвичи с ветчиной и пили кофе. Хокси жевал с отрешенным видом, глухо мыча про себя какой-то гимн почти без мелодии и качаясь в такт ритму, звучащему только в лабиринте его мыслей. Это был псалом, обращенный к Богу, который послал его в это странное место в компании странных попутчиков. Пауэлл поглощал свой сандвич медленно и вдумчиво и каждые двадцать секунд стрелял глазами по окнам караулки просто «по привычке». Внимание Делла было приковано к сообщникам, ибо он знал, сколь мала возможность появления кого-либо на «Гадюке-3» в такое унылое утро, и он поймал себя на том, что внимательно наблюдает за жрущим Харви Шонбахером. В том, что этот насильник и убийца жрал как боров, не было ничего удивительного, ибо аптекарь являлся мерзким лицемером и коварным садистом, воплощавшим собой все то, что ненавидел Делл. Еще в «доме смерти» Делл расписывал свой план побега как «величайшее преступление в истории человечества», и теперь он считал достойным сожаления, что такой жирный, малоприятный и неуравновешенный тип, как Шонбахер, участвует в осуществлении этого грандиозного плана.

Ну да ладно, все равно от этого слабака Харви Шонбахера мало что зависело.

Самое главное — это их миссия, напоминал себе Делл. Уж так он был обучен — думать в таких категориях, и вот теперь все долгие годы его упорного труда и учения должны были сторицей воздастся в ближайшие шестьдесят минут. Это будет почище, чем «большое ограбление почтового поезда» в Англии или еще что-то в том же духе. В течение ближайшего часа пять беглецов совершат нечто, что принесет им мировую славу.

Или смерть.

— А теперь все внимательно послушайте, — объявил Делл своим, ясным ровным голосом, который часто звучал на их совещаниях. — Больше я не буду к этому возвращаться. Мы уже сто раз обговаривали весь ход операции от начала до конца, но сейчас все происходит по-настоящему. Если вы будете делать все в точности так, как я вам говорил — повторяю: в точности, — то нам повезет. Теоретически это самоубийственная операция. А я вам говорю — нет, только не для нас. Я уверяю вас, что мы с этим справимся.

Фэлко кивнул. Он уже и раньше ходил на разные сложные дела — хотя бы на ту «мокруху» в Вегасе или тогда, когда он прихлопнул правительственного свидетеля прямо на ступеньках Верховного суда на Манхэттене. Глаза Виллибоя Пауэлла сузились, но он продолжал поедать свой сандвич.

— Может быть, никому в мире это было бы не под силу, — говорил Делл. — Может быть, это было бы не под силу лучшим из лучших китайских коммандос или отборным русским парашютистам, но нам это удастся — и мы уцелеем. Ну ладно, посмотрите на этот переговорник на столе у охранника. Сначала Дьякон побеседует по этому переговорнику с боевым расчетом в капсуле и скажет, что прибыла смена. Он назовет фамилии и звания, все, как положено. Потом я подойду к переговорнику и скажу пароль, который нам сообщили ребята из «универсала».

— А почему это с капсулой будет разговаривать Дьякон? — недовольно спросил Шонбахер.

— Потому что он единственный из нас, кто говорит с таким же южным акцентом, как тот сержант, которого я удавил, — объяснил холодно Пауэлл.

Фэлко кивнул. Теперь все ясно.

— Вилли прав, — продолжал бывший зам. начальника разведки. — А теперь давайте еще разок прорепетируем.

Они повторили все четыре раза, прежде чем Делл наконец удовлетворился выступлением Хокси. Тот факт, что этот религиозный фанатик был чокнутым, вовсе не влиял на его мужицкое хитроумие: он, похоже, вжился в образ и на удивление быстро осваивал театральное мастерство.

Уже вторую репетицию он провел блестяще и не смутился, когда его попросили дважды повторить свою роль. Даже Фэлко, считавший Хокси «деревенщиной», был немало поражен.

— Отлично. Ну, поехали! — скомандовал Делл.

Хокси сел за стол, где несколько минут назад восседал ныне покойный полицейский ВВС, взял планшет и проследил взглядом за рукой Делла, нажавшего кнопку переговорника.

— Внимания, Яма! Внимание, Яма! — заговорил Хокси, как его научил Делл. — Это дежурная часть. Докладываю смену боевого ракетного расчета 962-Б, заступающего на боевое дежурство. Фамилии и воинские звания: Кинкейд, Роджер Ф., капитан, командир расчета, и Уиткин, Гарри О., старший лейтенант.

Ответ последовал почти незамедлительно.

— Вас понял. Сообщение принято. Фамилии и воинские звания соответствуют списочным данным. Пожалуйста, позовите капитана Кинкейда для обмена паролями, — приказал металлический голос командира боевого расчета.

Склоняясь к переговорнику, Делл засомневался — только на одну секунду, — правильный ли пароль сообщили ему попавшие в их засаду офицеры сменного боевого расчета после столь тяжких побоев, какие им были нанесены. Кое-кто из шибко преданных присяге офицеров может, даже невзирая на боль, пуститься на хитрость, хотя прочие, даже самые отважные, ломаются после страшных истязаний и нервного потрясения. Деллу предстояло произнести несколько верных слов — не просто верных слов, но в правильной последовательности, — иначе массивная дверь, ведущая в подземную капсулу, не сдвинется с места, и командир боевого расчета поднимет тревогу: «Краснокожий!» «Краснокожий» было кодовым словом, используемым в САК для обозначения попытки захвата ядерной ракетной базы, и именно это слово командир прокричит в микрофон, нажав на кнопку тревоги.

Краснокожий!

Этого будет достаточно.

Одно это слово их погубит.

В этот самый момент — как и всегда — два «взвода тревоги» полиции ВВС сидят в «помещении боевой готовности» на военно-воздушной базе Мальмстром. В Мальмстроме находился штаб 168-го крыла, и он располагался в 19,7 милях от «Гадюки-3». Плюс еще какое-то расстояние между одним внешним ограждением и другим внешним ограждением. В действительности дверь в караулку «Гадюки-3» и на вертолетную площадку перед «помещением боевой готовности» отделяли чуть больше двадцати двух миль. Они прибудут сюда на вертолете — отчаянные молодые ребята, с вооруженные автоматами и движимые пламенным энтузиазмом. Энтузиазм — таков был принятый в вооруженных силах синоним жажды смерти, коль скоро эта смерть имеет высокую цель и происходит красиво. Три двухмоторных вертолета, неизменно стоящих на площадке, будут быстро загружены и долетят сюда за четыре минуты, и еще тринадцать минут уйдет на то, чтобы одержимые пламенным энтузиазмом летные полицейские, которые каждый месяц проходят тренировочные снайперские сборы, окружили территорию пусковой установки и открыли огонь.

Но Делл не думал об этом.

Ему не надо было думать.

Он все это и так знал.

Он знал также, что больше тянуть не может и отступать поздно. Его план и эта «яма» оставались их единственным шансом выжить.

— Здесь капитан Кинкейд, я прошу разрешения спуститься! — солгал он спокойно.

Он не стал многозначительно улыбаться. Многие мало воспитанные и малообразованные люди могли бы в подобной ситуации поступить именно так, но Делл, трезво мыслящий знаток фильмов с участием Марчелло Мастроянни и Стива Маккуина, не стал. Он для этого был слишком сосредоточен и слишком нервничал.

— Капитан Кинкейд, сообщите, пожалуйста, входной пароль, — проверещал переговорник.

— Банкер-хилл.

— А дальше?

— Йорктаун.

— Третий компонент, пожалуйста.

Испуг…

Ужас…

Харви Шонбахер настолько перепугался, что приготовился сблевать. Лоуренс Делл распознал это поползновение в его взгляде, и ему не надо было допытываться у сообщника причины. Офицеры сменного боевого расчета, которых они захватили и жестоко избили — нет, пытали, лучше истязали — так оно будет ближе к истине, — ничего не сказали о третьем компоненте сложного входного пароля. Они назвали им только два слова: «Банкер-хилл» и «Йорктаун», — и угадать третье слово не было никакой возможности, даже для столь хитрого и умного человека, как Лоуренс Делл.

Пауэлл и Фэлко обменялись взглядами, но не проронили ни слова, чтобы не отвлекать человека, замыслившего план побега из тюрьмы и приведшего их на эту ракетную базу. Теперь все зависело только и исключительно от него. Теперь ему не могли помочь ни их сила, ни их оружие. Они наблюдали за ним, а его взгляд упал на фирменный календарь авиакомпании «Юнайтед Эйр» на стене.

— Третьего компонента нет, — твердо ответил бывший майор.

— Виноват, — ответил командир расчета в капсуле, — но я вынужден настаивать на третьем компоненте.

Теперь Делл усмехнулся.

— Уверяю вас, третьего компонента нет, — отчеканил он прямо в переговорник.

Наступила тишина.

— Все верно. Вы правы, — согласился человек, сидящий на глубине двадцати ярдов под землей. — Мы будем готовы разомкнуть цепь замка в восемь двадцать. О’кей, Кинкейд, добро пожаловать в преисподнюю!

5

— Мужик-кремень! — похвалил Фэлко, как только Делл вырубил переговорник.

— Красиво сработано, майор! — согласился чернокожий вьетнамский ветеран.

Его интонация была спокойнее — не такая восторженная, как у Фэлко, ибо он просто выражал свое мнение профессионала о другом профессионале. Виллибой Пауэлл так просто не раздавал комплименты, да и прочее тоже.

Встревоженные глазки Шонбахера бегали туда-сюда, выказывая затаенный страх, все еще сверкавший в его взгляде, точно дуга накаливания электрической лампочки. Совсем иные чувства выражали глаза Хокси: безмятежное просветление.

— Божья воля, — вздохнул он.

Делл кивнул.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, — ответил он, — но мне помог и этот календарь на стене.

— Так, значит, ты не в небо пальцем ткнул? — осторожно спросил Фэлко.

— Нет, как только я заметил календарь. Когда я взглянул на календарь и увидел, что сегодня начинается третья неделя месяца, я понял, что он у меня в кармане. В САК иногда пользуются паролями, состоящими из трех слов, но лишь в первую половину каждого месяца. Только не спрашивайте почему. Какой-то умник, изобретающий системы безопасности, придумал этот трюк несколько лет назад.

С этими словами он поднял руку вверх и растопырил четыре пальца.

— Четыре минуты! — провозгласил он доверительным настойчивым тоном футбольного тренера, который дает последние ЦУ своей команде, выигрывающей после первого тайма двадцать очков. — Четыре минуты, то есть двести сорок секунд, — и мы на месте. А как только мы окажемся внутри и я отключу сигнализацию, считайте — дело в шляпе!

Генералы — все эти обремененные властью хладнокровные, деловитые мужчины со звездами на погонах, которые со столь авторитетным видом выступают перед сенаторами и телекамерами, — ни за что бы ему не поверили. Конечно, можно случайно потерять водородную бомбу где-то в Испании, можно по ошибке отравить нервно-паралитическим газом 6000 овец в Юте, но никому никогда не удалось бы захватить подземную капсулу с ракетами «минитмен».

— Внутри мы будем в полной безопасности, — уверил сообщников Делл.

Все смотрели на него с надеждой и удивлением.

— А как там… внутри? — наконец осмелился спросить Шонбахер.

— Потрясающе! Ни загрязненности воздуха, ни снующих толп людей, ни повышенного шума, ни этих вечных коммивояжеров, ни рекламных листовок, ни демонстраций протеста, ни взломщиков и хулиганов. Там даже вредоносных бактерий нет. Царство закона и порядка, и кругом все чисто, как исподнее Дорис Дей, — словом, американская мечта, воплощенная в жизнь!

— Но и телок тоже нет! — сокрушенно заметил Фэлко.

— Когда про нас будут снимать кино, сценарист обязательно сунет пару телок — это уж точно! — мечтательно отозвался чернокожий громила.

Это была заманчивая перспектива.

— Я хочу, чтобы меня играл Дин Мартин, — требовательно произнес Фэлко.

— Считай, что контракт уже подписан! — заверил его Пауэлл.

— Взгляни на это дело вот с какой стороны, Жеребчик, — посоветовал бывший офицер САК. — Телок нет, но ведь нет и полиции, нет дорожных кордонов, нет вертолетов, которые охотятся за тобой, точно за диким зверем. Это же идеальное убежище, но даже если бы оно и не было таким идеальным, все равно в этих чертовых прериях нам больше некуда сунуться.

Пауэлл вздохнул.

— Там будет тихо и покойно, во всяком случае, и это хорошо, потому как я притомился — притомился от этих бегов.

— Даю тебе слово бывшего офицера и бывшего джентльмена, — поклялся Делл, — что, как только за нами закроется эта восьмитонная дверь, всем нашим бедам конец. Больше потеть не придется. Как только я отключу цепь блокировки и сделаю один звоночек по телефону, потеть и бегать будут они. Толстяки на самом верху, которые витают так высоко, что о нас они и слыхом не слыхивали, а если бы и слыхивали, то плевать на нас хотели.

В его словах слышалась та особая горечь человека, который упорно лез на самый верх, кто ощущал себя частью системы, но был предан-изгнан-вышвырнут ею. Хокси тоже что-то говорил, во всяком случае его тонкие губы шевелились, пока он произносил, вероятно, какую-то праведную молитву. Какая забавная нестыковка, подумал Делл, — этот псих почти что постоянно находился в контакте со своим Господом, в то время как психически здоровые люди — респектабельные, рассудительные присяжные, вынесшие ему смертный приговор, — довольствовались тем, что общались со своим божеством лишь раз в неделю. В воскресенье — ибо сегодня было воскресенье — они надевали чистые костюмы и молились за снижение налогов и за подавление студенческих беспорядков. «Невероятный» налет на Пёрл-Харбор, размышлял Делл, случился тоже в воскресенье.

Времени больше не было.

— Пошли! — приказал он.

Они последовали за ним мимо раскрытой двери в кладовку, где лежали связанные повара и молча наблюдали за происходящим. Проходя мимо пленников, Фэлко подмигнул им, а «Дьякон» Хокси неловко перекрестил их своим карабином. Пауэлл не сделал столь же колоритного жеста — он просто захлопнул на ходу дверь кладовки. Зеки пошли за Деллом в дверь, которая вела из дежурной части в коридор и, свернув за угол, увидели перед собой дверь-гармошку самого обычного грузового лифта. Лифт оказался куда меньше обычного, и пять налетчиков почувствовали себя крайне неуютно в тесной кабине, когда Делл закрыл металлическую дверь подъемника.

Вниз.

Медленно.

Как только лифт пополз вниз, бывший офицер разведки ВВС механически взглянул на часы — сверил время, как его учили. Этот компонент священного ритуала — как и прочие, очевидно, обладал некой особой магией и подобно сложной системе безопасности пусковых ракетных установок обеспечивал достижение совершенных результатов весьма несовершенными представителями рода человеческого.

Испорченными представителями — вроде тех, кто ехал в этом лифте, думал Делл.

Может быть, и не такими уж испорченными, но людьми, которые умели слушать и исполнять приказы, убивать и спасаться бегством, в зависимости от ситуации.

8.18.

Еще две минуты.

Когда лифт остановился на дне шахты, Делл вывел налетчиков в хорошо освещенное помещение, где вдоль одной стены выстроились зеленые металлические шкафы, в противоположной стене виднелась дверь, а на третьей стене висела пробковая доска для объявлений. Доска была испещрена ксерокопиями недавних приказов из штаба крыла. Был тут также и плакат САК, напоминавший личному составу о неотложной необходимости соблюдать строжайшие правила безопасности на ракетных базах, свято хранить секреты американского ракетно-ядерного оружия и объектов от… Там не говорилось, от кого именно, но на плакате это и не могло быть упомянуто, ибо враги нашего государства — любого государства — меняются год от года. Сейчас немцы и японцы были нашими друзьями, а русские и китайцы — врагами, а в книгах и кинофильмах апачи уже не изображались кровожадными дикарями, а молодые люди, выходцы из добропорядочных семей, осыпали полицейских нецензурной бранью, вместо того чтобы играть в теннис. Ни один из беглых зеков, конечно, ничего этого не произнес вслух, как, впрочем, ничего вообще не сказал. Они просто молча и с любопытством оглядывались, дожидаясь от Делла дальнейших указаний.

Он указал на серый телефон на стене, подошел к нему и поднял трубку.

— Кинкейд и Уиткин готовы войти в контрольно-пусковой центр, — сообщил он человеку, снявшему трубку в капсуле. — Еще сто две секунды? Вас понял. Стоим и ждем у двери.

Он повесил трубку, и зеки разом повернули головы к двери в дальнем углу помещения. Хотя она была похожа на корабельный люк, в действительности же эта прямоугольная металлическая плита представляла собой восьмитонную глыбу стали, не поддающейся никакому автогену. Она была сделана из того самого материала, который покрывает внешнюю поверхность стен банковских хранилищ, — выбор материала был продиктован тем соображением, что за этой дверью покоилось нечто более ценное, чем акции «Ксерокса», бабушкины брильянты или необлагаемые налогом муниципальные облигации. Внутри хранилось нечто столь драгоценное и всесильное, что было поистине бесценным, — десять маленьких красных кнопок и два уникальных ключика стоимостью, превышающей цену всего золота Форт-Нокса или авторских прав на телевизионный комедийный сериал. Они были бесценны, но тем не менее их не могли похитить или продать, ибо вне этого подземного редута они не представляли никакой ценности.

8.19.

Шестьдесят секунд…

— Итак, наш единственный шанс, — предупредил Делл. — Мы с Харви войдем первыми — в комбинезонах. Жеребчик, ты и Виллибой будете стоять за дверью, держа наготове гранаты со слезоточивым газом. Ты, Дьякон, прикрой дверь лифта и вознеси очередную молитву!

Они услышали лязг открывающихся тяжелых засовов, и большая металлическая дверь мягко отъехала на хорошо смазанных петлях. В дверном проеме показалась фигура старшего лейтенанта Филипа Канеллиса, худощавого двадцативосьмилетнего бостонца в стандартном белом комбинезоне со стандартным пистолетом 38-го калибра на правом бедре. Не предвидя никакой опасности, он оставил пистолет в кожаной кобуре, когда отпирал и открывал четырехфутовой толщины дверь. Он увидел «капитана» Харви Шонбахера и удивленно заморгал при виде незнакомого лица. Заметь он Делла, лицо его не показалось бы ему незнакомым и он не стал бы удивленно взирать на него. Не моргнув глазом, он схватил бы свой пистолет и заорал: «Краснокожий!»

Но Делла он не заметил.

Делл скрывался от него, встав слева от раскрывшейся двери.

Он таился и ждал, сжимая в правой руке украденный полицейский револьвер.

Как только Канеллис заморгал, Шонбахер, как они и уговаривались, подал условный сигнал, и Делл вышел из укрытия. Бывший майор поднял револьвер. Лейтенант тотчас же узнал его, потянулся к своей кобуре и уже раскрыл рот, чтобы крикнуть: «Краснокожий!» — в этот момент Лоуренс Делл ударил его. Сначала он нанес Канеллису удар рукояткой револьвера в губы, а спустя полторы секунды ребром ладони сокрушил ему горло, применив прием дзюдо. Нападение было неожиданным, жестоким, не спровоцированным и — успешным. Офицер боевого ракетного расчета упал на колени, а когда Делл еще два раза ударил его по затылку, он без сознания распростерся на полу ничком.

«Третья фаза» развивалась хорошо.

Ни выстрела, ни крика, и сигнал тревоги не подан.

А в тридцати футах дальше по туннелю, внутри самого контрольно-пускового центра, высокий капитан-блондин сидел на вращающемся кресле, устремив лицо к большой консоли, покрытой датчиками, рычажками и тумблерами. Была там также и красная кнопка тревоги, расположенная чуть поодаль от основных приборов, чтобы ее не нажали случайно. С такого расстояния Делл не мог видеть эту кнопку, но он точно знал ее местоположение, как и то, что произойдет в случае, если командир боевого расчета ее нажмет.

Тогда весь их План полетит к черту.

В «яме»-то они будут сидеть, да «птичек» им не видать, а без «птичек» «Гадюка-3» — ловушка, а не оружие. Самое главное здесь — «птички», десять межконтинентальных баллистических ракет.

Делл молча указал Фэлко на его автомат, и палач преступного мира без колебаний отдал ему оружие. Потом Делл повернулся к Шонбахеру и жестом приказал ему идти вперед по туннелю. Потнолицый сексуальный маньяк вздрогнул, переминаясь на ногах, и наконец нервно сглотнул слюну. Это все не имело бы значения, если бы он потопал, как было приказано, по туннелю, ибо Делл хотел, чтобы кто-то другой — чье лицо не заставит командира боевого расчета вскочить и нажать кнопку тревоги — пошел впереди. Но Шонбахер не двинулся с места. Сукин ты сын, подумал Делл свирепо. Этот сукин сын был в такой же мере трус, в какой он был сексуальным маньяком-убийцей.

Шонбахер должен пойти первым и немедленно.

Немедленно иначе капитан, сидящий перед пультом управления, забеспокоится.

Шонбахеру выпало пойти первым, потому что только он был одет в белый комбинезон ракетчика.

Деллу пришлось незамедлительно решать, что выбрать — кнут или пряник, ободряющие слова или тычок автоматом в брюхо толстяку. Он догадался, какого страха может нагнать на Шонбахера применение силы или только угроза ее применения, поэтому он доверительно улыбнулся и наклонился вперед.

— Дело почти в шляпе, Харв! — солгал бывший майор убедительным шепотом. — Давай пройди по коридору — это всего каких-то пятнадцать — двадцать шагов — и прикрой меня своим могучим телом, пока я не возьму на прицел капитана у приборной доски.

Шонбахер снова сглотнул слюну, глубоко вздохнул и медленно двинулся по туннелю. Делл последовал за ним, держа автомат за спиной Шонбахера, так, чтобы капитан в капсуле не смог его заметить. Автомат не был табельным оружием боевого ракетного расчета, а в предстоящие пятнадцать секунд все должно было выглядеть обычным и не вызывать подозрений. От успеха их отделяли только эти четверть минуты. Когда Шонбахер вошел в бункер, светловолосый капитан — капитан Сэнфорд Таун — улыбнулся и заговорил:

— Что-то вы, ребята, припозднились. Опять туман? — Он встал с вертящегося кресла.

Шонбахер не сразу нашелся, что ответить, но эта проблема тут же и разрешилась.

Делл отстранил его и вышел вперед.

— Не двигайся, Сэнди! — приказал он. — Один шаг — и ты труп.

Один шаг. Таун находился в шаге от приборной доски и от красной кнопки тревоги. Он взглянул на автомат, на человека, сжимающего автомат в руках, и смерил взглядом расстояние до красной кнопки. Один шаг.

— Тебе не удастся, приятель, — предупредил Делл, читая его мысли. — Ты не успеешь сделать и полшага, как превратишься в кровавую кучу мяса.

Таун вдохнул полные легкие воздуха, весь подобрался, точно намереваясь прыгнуть.

— И не пытайся, Сэнди! Эта игрушка делает шестьсот плевочков в минуту, и эти свинцовые плевочки летят быстрее, чем ты бегаешь. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я проделаю в твоем брюхе десять дырок.

Командир расчета напряженно бросал взгляды в туннель.

— Нет, он не придет. Мы взяли его у двери, — разрушил Делл его невысказанную надежду.

Теперь в дверном проеме появились Пауэлл и Фэлко — последний был в тюремной робе, — оба вооруженные пистолетами. Оба целились в капитана Тауна. Делл их не видел, но выражение лица Сэнфорда Тауна подсказало ему, что они уже здесь.

— Вилли? Жеребчик? — проверил экс-майор.

— Мы туточки!

Шансы командира боевого расчета были безнадежны.

Таун вздохнул и нехотя поднял руки вверх, признавая свое поражение.

— Хорошо, очень хорошо. Очень мудро с твоей стороны, — похвалил его Делл. — Теперь сделай три шага в сторону от приборной доски — и смотри, Сэнди, шагай не торопясь, а не то тебе крышка.

— Ларри! — начал командир расчета.

— Нет, нет, помалкивай! Двигай.

Таун повиновался.

— Забери у него «пушку», Жеребчик.

Профессиональный убийца подошел к капитану, разоружил его и стал рассматривать пистолет. Он кивнул, точно вспомнив что-то, и резко ударил Тауна по затылку рукояткой пистолета. Командир ракетного расчета рухнул на серый линолеум.

— Иногда таким ребятам в голову приходят всякие дурацкие мысли, — спокойно объяснил свои действия Фэлко, — а у нас нет времени разбираться с героями…

Фэлко был прав. Таун мог предпринять вторую попытку. Ни Дин Мартин, ни Джон Уэйн не стали бы вот так расправляться с безоружным, но им ведь надо блюсти нравственную чистоту своего образа. Один из тех редких американцев, кто не заботился о своей популярности в массах, Фэлко всегда думал только о спасении своей шкуры. И он занимался этим с непревзойденным мастерством.

— Ладно, надень на него наручники и прицепи к чему-нибудь, — распорядился Делл, бросив взгляд на лежащего капитана. — Жеребчик, поможешь Харви?

— А то!

— Хорошо. Виллибой, пойдем со мной.

Пауэлл двинулся за ним по короткому туннелю к стальной двери и, остановившись, осмотрел молоденького лейтенанта, чьи разбитые губы до сих пор кровоточили.

— Он еще в отключке, — сообщил Пауэлл экс-майору.

Делл кивнул и пригласил Хокси войти в капсулу. Псих вошел внутрь и стал озираться в тускло освещенном туннеле, пока Делл и Пауэлл снимали с плеч автоматы. Он наблюдал, как бывший майор и бывший морской пехотинец медленно закрывают массивную дверь, которая с лязгом встала вровень с металлическим косяком. Затем суровый красавчик, бывший некогда зам. начальника разведки 168-го крыла, накрепко задвинул двухдюймовые стальные засовы и завернул колесо, которое изолировало весь внешний мир от пятерых налетчиков.

8.24.

«Третья фаза» завершилась.

Они добились невозможного.

Теперь от фантастической победы их отделяло лишь невероятное.

6

Хитрость — есть.

Насилие — есть.

С хитростью и насилием было покончено, но с технической точки зрения, самая сложная часть операции ожидала их впереди.

Прямо сейчас, чтобы быть до конца точным, а Делл понимал, что точность теперь необходима. Теперь это вопрос секунд и миллиметров, размышлял он, заметив, как Хокси мечтательно взирает на виднеющийся в конце туннеля ярко освещенный контрольно-пусковой центр. Этот арканзасец с резко очерченным лицом никогда в своей жизни не видел ничего подобного, разумеется, и он изучал открывшийся ему вид с любопытством злобного шалуна-подростка. Он был целиком поглощен этим зрелищем, начисто забыв об угрожающем дефиците времени.

— Эй, Дьякон, проснись! — приказал Делл с плохо скрываемым раздражением. — Дьякон, мы в цейтноте! В любой момент там наверху могут обнаружить настоящую смену боевого расчета, так что времени для осмотра достопримечательностей у нас нет. Еще много что надо сделать.

— Я могу помочь, Ларри? — смиренно вопросил безумец.

Делл кивнул.

— Помоги Вилли перенести этого парня по туннелю в капсулу — вон туда. Харви и Жеребчик его свяжут.

Когда Хокси и Пауэлл подняли бездыханною лейтенантика, Делл взглянул на часы. Числа. Теперь самое главное — числа, как оно и бывало в Военно-воздушных силах. В шахте «Гадюки-3» спрятались десять баллистических ракет «минитмен», но на четырех других пусковых установках — «Гадюках» в радиусе шестидесяти миль находятся рычаги управления — «отрицательного управления» — этими ракетами. Если хотя бы один из восьми офицеров ракетных расчетов в четырех других шахтах заметит мерцающую лампочку тревоги, указывающую, что ракеты «Гадюки-3» готовы к запуску, он нажмет на блокирующий тумблер — и тогда запуск будет невозможен. Все капсулы «Гадюк» были связаны сквозным кабелем с пультом управления здесь на «Тройке», и с помощью этого кабеля аварийной связи боевые расчеты САК, находящиеся в шестидесятимильном радиусе, могли обезвредить «Гадюку-3» как пусковую установку ядерного оружия. Деллу сейчас предстояло найти и отключить эти блокирующие приборы, умудрившись не задеть при этом высокочувствительные проводки хитроумной системы сигнализации и не напороться на мины-ловушки. Одни из них приводились в действие мембранами-взрывателями, иные — спусковыми крючками, другие — с помощью давления и электричества. Они были надежно спрятаны.

Деллу необходимо было отключить и нейтрализовать все до единой.

Потом он должен сделать один телефонный звонок — тот самый единственный, о котором он с горьким злорадством размышлял в течение долгих недель, проведенных в «доме смерти». Он отшлифовал каждое слово своей телефонограммы, ибо его ожидал чрезвычайно важный — может быть, исторический — разговор. Он точно знал, что скажет, и все теперь сводилось лишь к одному — помнит ли он до сих пор схему проводки системы сигнализации, которую он видел как-то в строго секретном «пособии по обслуживанию систем безопасности» почти год назад.

Он зашагал по туннелю за Пауэллом и Хокси и на полпути остановился, чтобы открыть серый металлический шкаф, стоящий у стены. Оттуда он выудил чемоданчик с инструментами, на котором маркером была сделана надпись: «АВАРИЙНОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ — ВВС США», — подхватил его под мышку и быстро пошел в капсулу. Фэлко, Хокси и Шонбахер заканчивали связывать двух офицеров САК, все еще не пришедших в сознание. Виллибой Пауэлл стоял поодаль, баюкая в руках свой автомат, и наблюдал.

— Поторапливайтесь, черт побери! — скомандовал Делл. — Вы что, еще не закончили?

Шонбахер обернулся и злобно запыхтел.

— Почти! — миролюбиво ответил фэлко. — Еще одно движение… Ну, вот и все!

Он отступил на шаг, осмотрел результаты своей работы, и одобрительно кивнул.

— Готово, Ларри!

— Бросьте их обоих на койки — вон туда — и проваливайте! Все в туннель! — резко приказал Делл. — Теперь мне предстоит чертовски тонкая работа, и я не хочу, чтобы вы мне дышали в шею.

Майор тоже нервничает, подумал Пауэлл.

Пленных перенесли на двухъярусную койку в смежное помещение, после чего четверо беглых узников удалились в туннель и стали оттуда наблюдать за Деллом. Пока осужденный за женоубийство майор отвинчивал панель слева под командирским пультом управления с красным телефоном, Пауэлл осторожно осматривал место, о котором он столько слышал. Мысленно используя единственную доступную ему аналогию, он предполагал, что эта капсула будет похожа на декорацию в дешевеньком научно-фантастическом кинобоевике или в японском триллере про летающие тарелки. И теперь, к своему разочарованию, он увидел, что подземная капсула оказалась просто-напросто тесной комнатушкой с двумя вертящимися креслами с высокой спинкой — кресла пилотов бомбардировщика на металлических рельсах, — установленными перед замысловатой приборной доской. На консоли было множество циферблатов, рычажков, кнопок — это было интересно, хотя все выглядело не так клёво, как он надеялся. Инженеры и дизайнеры ВВС — ребята практичные, не отличающиеся особым полетом фантазии, не жалующие разные там сценические эффекты — они, может быть, и годятся для работы в САК, но им нечего делать ни в кинокомпании «МГМ», ни на телевидении Би-би-си.

Делл рассказывал ему про эту комнату. Двадцать футов в длину, шестнадцать в ширину, девять в высоту. Это был нервный центр толстостенной капсулы, покоящейся на гидравлических противоударных амортизаторах, которые должны погасить ударную волну после вражеской ядерной бомбардировки. «Гадюка-3» могла бы уцелеть при незначительном недолете ядерной ракеты. Только прямое попадание крупной ракеты с изрядной боеголовкой могло бы вывести эту «яму» из глобальной безумной игры в термоядерные кошки-мышки, в которую сверхдержавы тихо играют 365 дней в году. Целью такого прямого удара должна стать вот эта самая комнатушка, вспомнил Пауэлл, и слова Делла всплыли в его памяти, точно магнитофонная запись. Сосредоточившись, Пауэлл мысленным взором читал беззвучные строчки текста, возникшего у него в мозгу:

«Внутри стены цельнометаллические и практически используется каждый квадратный дюйм площади стены. Пол покрыт линолеумом — он не скользкий и легко моется. Комната хорошо освещена флюоресцентными лампами, возможно, даже слишком хорошо освещена, ибо после нескольких часов боевого дежурства ракетный расчет чувствует себя не очень уютно от излишнего освещения. Может быть, это сделано специально, с определенной целью. Возможно, контрольно-пусковой центр и не должен располагать к уюту, потому что боевые расчеты могут расслабиться, а командование САК требует, чтобы офицеры ни на секунду не теряли бдительности. В этом зале нет затененных мест, здесь невозможно найти для себя укромный уголок, никто не предоставлен самому себе. Люди являются составной частью системы вооружения. Этот зал и эта система вооружения не предназначены для проживания, хотя в капсуле сохраняются оптимальные условия для жизнедеятельности двух человек при экстремальной ситуации в течение пятнадцати суток. Иными словами, здесь есть запасы воды, продовольствия, кислорода, а также санитарно-гигиенические и спальные принадлежности — минимальные средства для физического выживания…»

Пауэлл-то думал, что увиденное поразит его воображение, так оно и вышло, но ему не понравилось. Все это было очень неестественно: два мужика взаперти, с биологическим сортиром, с кнопками, нажав которые, можно убить миллионы невидимых человеческих существ за тысячи миль отсюда. Он глядел на кнопки — десять пусковых кнопок — и гадал, кого же и где именно. Женщины и дети или же фанатичные вражеские солдаты — он видел таких, обуглившихся, растерзанных и безжизненных, в джунглях и на рисовых плантациях. Он убивал людей, пытавшихся убить его, и других — тех, кто мог бы попытаться, — времени на выяснение их намерений у него не было, но такая невидимая война куда хуже. Во Вьетнаме он барахтался в грязи, потел и топал по вонючим болотам, все там было взаправду: настоящая жара, настоящий страх и настоящие люди, — а этот холодный научный способ убивать неизвестно кого, неизвестно где, сидя в «яме» с кондиционером посреди монтанских прерий, казался просто нереальным. Здесь было слишком прохладно и чисто. Слишком тихо.

Тут даже невозможно понять, с кем воюешь, — так говорил ему Делл, потому что ракетные расчеты никогда не ставили в известность относительно того, какие именно цели им вменяется поразить своими ракетами. Предусмотрительные генералы, озабоченные проблемами секретности, разумно рассудили, что парням у пусковых кнопок все это знать вовсе не обязательно, и САК функционировало на основе весьма разумного принципа «необходимого знания». Все это делало «яму» и ее роль в войне еще более нереальной, решил про себя бывший морской пехотинец, терявшийся в догадках, что же за люди могут преспокойно сидеть под землей в качестве компонента системы вооружения. Самые обычные люди, если верить его воспоминаниям о той жестокой войне в Юго-Восточной Азии, хотя и этот факт мало что объяснял.

Командир боевого расчета, которого оглушил Фэлко, застонал, и Виллибой Пауэлл повернул голову на стон. Он хоть и не мог рассмотреть связанного капитана в спальном отсеке, но не сомневался, что этот офицер был существом высшего уровня развития, по интеллекту, образованию, трезвомыслию и мужеству превосходившим нормального человека. Да, боевые расчеты, обслуживающие ракеты «минитмен», тщательно отбирались, тщательно обучались и были психически уравновешенными — едва ли не столь же совершенными, как и прочие компоненты этой системы вооружения. Но каким-то образом пятерым куда менее уравновешенным и куда менее совершенным зекам удалось захватить обоих суперменов… Им бы это никогда не удалось без Делла, размышлял бывший морской пехотинец, ибо Делл был не только так же умен и так же хорошо обучен и так же совершенен, как и двое пленных, — он еще был зол. В этом и состояло его превосходство, его преимущество перед психически уравновешенными субъектами, сконструировавшими и укомплектовавшими этот подземный редут. В таком открытии не было ничего удивительного: Пауэлл знал, что в жизни бывает немало ситуаций, когда лишь отчаянно отважные, безрассудные и безумные могут одержать победу и выжить. Он десятки раз видел подобное на кровавых полях сражений в демилитаризованной зоне на севере, в долине Асуа и в джунглях дельты Меконга — неистовых смельчаков, презревших опасность, которым удавалось уцелеть в море огня. Иногда, правда, они погибали, и их гордые безутешные, но крепко стиснувшие зубы родственники в Оклахоме и Южной Каролине, в городках со смешными названиями получали боевые медали на церемониях, о которых сообщалось только в местной прессе. Конечно, никакие медали — ни посмертные, ни прижизненные — не ожидали пятерых беглых зеков, захвативших «Гадюку-3», ибо они совершили неслыханное преступление. Они презрели не только вооруженные силы и правительство Соединенных Штатов, но также эффективность и чудодейственность американской технологии и индустрии. Если план Делла сорвется, то им нечего ждать снисхождения за такое святотатство.

Делл крякнул, и Пауэлл, устремив на него взгляд, увидел, как экс-майор положил снятую панель на пол. Через мгновение Делл достал из чемоданчика с инструментами кусачки, и Пауэлл возобновил осмотр контрольного центра, когда-то описанного ему Деллом:

«Рядом с помещением, где установлена приборная доска, находятся отсек с туалетом, спальный отсек с двухъярусной койкой и электроплита. Еще там имеется ледник с двухнедельным запасом замороженного продовольствия — это НЗ на тот случай, если капсула окажется запертой в случае начала военных действий. Капсула проветривается системой кондиционеров, поддерживающих внутри постоянную температуру 68° по Фаренгейту^[32], и, если эта температура отклоняется от нормы, на приборной доске командира боевого расчета загорается сигнальная лампочка».

Пауэлл стал гадать, какая из лампочек на приборной доске загорится в этом случае, но догадаться было невозможно, потому что там виднелось несколько лампочек. Ему захотелось спросить об этом Делла, но он вовремя понял, что сейчас неуместно задавать «туристические» вопросы. Бывший майор САК был полностью поглощен поисками «блокираторов» и всматривался в обнажившийся лабиринт проводов с сосредоточенно-отрешенным видом хирурга, впервые заглянувшего в зияющую брюшную полость и обнаружившего там раковую опухоль. Делл поколебался мгновение, вздохнул и сунул в гущу проводков клещи. Виллибой Джастис Пауэлл — под этим именем он был крещен в Балтиморе почти три десятилетия тому назад — поспешно отвел взгляд и продолжал рассматривать капсулу.

Там — в конце того туннеля — находился один из «минитменов». Отсюда его не было видно, однако Делл предупредил, что к одной ракете имеется непосредственный доступ из контрольно-пускового центра, и что, если встать посреди помещения и если дверь в тот туннель раскрыта, можно увидеть сопло ракеты. Вот было бы интересно потрогать эту железяку, если бы Делл позволил. Здесь они ничего не могли делать без его разрешения, ибо он тут все знал, а они — нет. Прохладное и чистое помещение, а не задымленная и грязная земля, кругом металл и пластик, а не болотная трясина и джунгли — здесь таились свои опасности, не менее страшные и смертельные, чем смрадный, душный дождевой лес, из которого он выбрался девятнадцать месяцев назад.

Пауэлл взглянул на красные кнопки приборной доски и вспомнил…

«На приборной доске заместителя командира боевого расчета, расположенной в пяти ярдах справа от приборной доски командира, находятся десять кнопок — в правом верхнем углу. Каждая кнопка имеет предохранитель и не может быть нажата случайно или по ошибке. Эта предосторожность вполне объяснима, если вспомнить, что каждая из этих десяти кнопок замыкает электрическую цепь на боеголовку „минитмена“. По действующей инструкции, кнопки можно нажать лишь в том случае, если оба офицера боевого расчета одновременно услышали строго секретную кодовую команду пуска — особый сигнал, извещающий о начале третьей мировой войны, — которая была бы передана из штаба Стратегического авиационного командования и подтверждена штабом крыла».

Пауэлл бросил взгляд на два динамика. Он был опытным автомехаником, мало что смыслившим в системах радиосвязи, однако эти небольшие громкоговорители, расположенные над каждой приборной доской, показались ему самыми обычными. Они мало походили на трубы апокалипсиса — просто серые ящички с сеткой. Делл выругался. Пауэлл взглянул на него и увидел, что бывший майор расстегивает «молнию» своего комбинезона. Делл раскраснелся и вспотел от напряжения, несмотря на постоянно поддерживаемую здесь температуру в 68° по Фаренгейту, и теперь он шумно и хрипло дышал. Он положил кусачки, взял отвертку с прорезиненной ручкой и что-то стал ею ковырять в зияющих внутренностях командирского пульта управления.

— Мина-ловушка, осколочная граната на этом кабеле! — объявил он, не оборачиваясь.

Не дожидаясь ответной реакции, он продолжал свое дело. Пауэллу, впрочем, нечего было сказать, за исключением того, что он воспринимал мины-ловушки с ненавистью пехотинца, которому не раз доводилось видеть, как его товарищей убивали и обезображивали эти коварные штуковины. А Делл-то и понятия не имеет о такой войне, размышлял бывший морской пехотинец со злобной гордостью собственника: если бы они сейчас оказались на той войне, тогда Виллибой был бы у них командиром. Утешившись этой мыслью, вьетнамский ветеран увидел, что Делл отложил отвертку и снова вооружился кусачками. Ему было не по себе: он не мог видеть манипуляции Делла забравшегося в систему электропитания приборной доски. Но если техники САК хотя бы вполовину такие же коварные хитрюги, как вьетконговцы, то эту мину будет невозможно обезвредить. Да и что может этот чистенький майор, получивший военное образование в академиях, знать о минах-ловушках?

— Раз! — объявил Делл, перерубив контакт первого «блокиратора».

Только тогда Пауэлл осознал, как он сам тяжело и шумно дышит…

В девяти милях от «Гадюки-3» коренастый краснолицый фермер по имени Саймон Лиффи дышал тоже тяжело и шумно, вглядываясь в нескончаемый дождь. Плохая видимость была единственной причиной дискомфорта и раздражения Лиффи, своего рода аккомпанементом к нескончаемому нытью его пронзительноголосой жены, восседающей рядом с ним на переднем сиденье «доджа»-пикапа. Поездки вместе со сварливой и вечно всем недовольной Эммой Лиффи всегда были для него сущей пыткой, ибо она постоянно порывалась давать ему советы — как правило, дурацкие — по любому поводу, причем сегодня на нее напал особенно критический стих, потому что «крайслер» не завелся, и она глубоко переживала эту ущемляющую ее чувство собственного достоинства поездку в церковь в пикапе. «Это меня глубоко задевает!» — в тридцатый раз заявила она мужу, во всем виня его безалаберность.

— Это глубоко унизительно! — со скорбным лицом настаивала набожная прихожанка.

Лиффи ничего не говорил, ибо что можно сказать сорокалетней бестолковой тетке, когда она уже разразилась своей страстной тирадой. Она была дура, такая же, как и ее дурацкая шляпка, которую она надевала в церковь и по другим особым случаям, ибо однажды увидела такую шляпку в одном из своих любимых дурацких журналов.

— Ну вот, теперь мы опоздаем! — жаловалась она, точно Саймон Лиффи специально подстроил поломку автомобиля, и эту мерзкую погоду, и вообще все напасти. Он понял, что она будет канючить так целый день — гундявить и гундявить до вечера. Она была способна не закрывать рта часами. Возможно, она не закроет свою варежку до самого футбольного репортажа, которого Саймон с нетерпением дожидался всю неделю. Такое с ней уже бывало. Но только не сегодня, мрачно решил он про себя, подавив искушение ей ответить. Не сегодня, когда «Джетс» встречаются с «Оклендцами». Любая же реплика или комментарий только подольет масла в огонь, уверял он себя, пристально всматриваясь в мокрое шоссе.

— А это что? — вдруг спросила Эмма. — Ты только посмотри, Саймон! — добавила она, не дожидаясь ответа мужа.

Это была еще одна ее дурацкая привычка — бессознательная, но от того не менее раздражающая. Сначала он ничего впереди не увидел, но затем заметил слева от шоссе белую фигуру. Глаза у этой женщины остры, как и ее язык, горестно подумал Лиффи, пытаясь разобрать, что там такое.

— Мужчина! — определил фермер и машинально сбавил газ. — Мужчина… в исподнем.

— Наверное, пьяный! — бросила Эмма Лиффи. — Ты только посмотри, как его шатает! Пьяный или псих. Поехали, поехали, Саймон!

Вероятно, она была права, что казалось совершенно невероятным, ибо она почти всегда ошибалась. Возможно, парень болен или попал в беду, думал Саймон, но тем не менее нажал на акселератор. У нее был пунктик — подбирать на дороге случайных людей, и Саймон Лиффи не собирался угробить весь день — и игру! — сделав остановку из-за этого странного полураздетого парня под дождем. Мужчина тщетно махал проехавшему мимо грузовичку, который, набрав скорость, скрылся в холодном тумане.

Мужчина побежал, поскользнулся, но каким-то образом умудрился удержаться на ногах, скрючившись в три погибели. На его щеках и нижнем белье вдобавок к кровавым пятнам появились кляксы слякоти. Он наклонял голову, чтобы спастись от хлестких плетей дождя, и от каждого движения его опухшее, избитое лицо страшно болело. Он едва не терял сознание, но не мог позволить себе в очередной раз поддаться этой человеческой слабости. Капитан Роджер Ф. Кинкейд, офицер 168-го стратегического ракетного крыла ВВС США, имел слишком много пламенного энтузиазма.

7

Делл отер потные ладони о комбинезон, зевнул и начал вывинчивать шурупы из следующей панели. Накануне днем он заставил себя два часа поспать, но теперь его тело было охвачено усталостью и напряжением, и лишь адреналин в крови и клокочущая в его душе злость заставляли его не терять бдительности. Помогал в этом и страх, думал Делл, но это обстоятельство его не тревожило ни в малейшей степени. Уставший, но предельно собранный, он положил снятую панель на линолеум и стал изучать змеящиеся зеленые, красные, голубые и желтые проводки и трубочки. Сходство этого узора с картиной современного художника было чистой случайностью, ибо различные оттенки окраски трубочек и проводов соответствовали тщательно выверенному спектру кодовых цветов, разработанному аналитиками САК для облегчения работы механиков из групп обслуживания, а не для удовлетворения страсти нынешней молодежи к радужному многоцветью живописного орнамента одежды и интерьеров.

Бывший зам. начальника разведки 168-го ракетного крыла закрыл глаза и подождал, пока перед его мысленным взором раскроется нужная страница секретного пособия по системам безопасности ракетных комплексов.

Да, вот теперь он видел схему расположения проводов достаточно четко.

Если эти сволочи за истекшие одиннадцать месяцев ничего не изменили, то теперь будет куда легче. Эти хваленые эксперты по системам безопасности из Омахи и Вашингтона вечно изобретали что-то новенькое — наверное, лишь с целью оправдать свои должности и жалованье, думал Делл, так что никогда не знаешь, что могут удумать эти умники. Он вытащил из чемоданчика фонарик, присел на пол и осветил лучом заросли проводов.

Вот оно!

— Ах, сволочи! — пожаловался он шепотом, точно боялся, что его могут услышать.

Второй «блокиратор» был заминирован аж двумя способами: один проводок при повреждении открывал клапан резервуара с ядовитым газом, а другой замыкал электронное реле, посылавшее микроволновый сигнал на близлежащие «Гадюкам», предупреждая персонал ракетных установок, что кто-то посторонний вырубил кабель сигнализации. Оба приспособления были закамуфлированы под обычные повышающие трансформаторы, но Делл их помнил и сразу узнал. Он нашел в чемоданчике клещи, взял их в правую руку, а в левой зажал фонарик.

Потом он замер.

— Датчик тревоги на датчике тревоги, — пробурчал он, заметив мембрану, спрятанную позади электронного датчика.

Это было что-то новенькое, хотя и не слишком неожиданное — просто страховочное сигнальное устройство, наличие которого следовало бы ожидать всякому, кто знаком с разработками САК по системам безопасности: это было логическим продолжением прошлых разработок и достижений научной мысли и практики. Делл прищурился, подумал-подумал, осторожно просунул руку с кусачками сквозь сплетение проводков и, наконец, почти нежно перерубил контактный провод. Он извлек приборчик, точно ядовитый зуб змеи, и мельком взглянул на приборную доску заместителя командира.

Лампочка не мигает.

Сигнала тревоги нет.

Сирена не воет.

Пока нет — ведь работа еще не доведена до конца.

Он осмотрел цилиндрический резервуар с нервно-паралитическим газом и покачал головой.

— Ну, не знаю, — сказал он.

— Что-нибудь не так? — спросил Фэлко из туннеля.

— Да, но я справлюсь.

— Ты что собираешься делать, Ларри?

Делл пожал плечами со вздохом.

— Не знаю. Я еще не решил.

Он перевел взгляд на часы.

8.46.

— Восемь часов сорок шесть минут по местному времени, и Биг-Бен Белл еще не заржавел! — балагурило автомобильное радио. — Передаем неувядающую золотую запись — эта пластинка разошлась более чем миллионным тиражом и стала очередным хитом очаровательной Дионн Уорвик в еще недалеком прошлом. Песенка называется «Эл фи»…

Все эти диск-жокеи похожи друг на дружку, беззлобно заметил про себя длинноволосый юнец, сидящий за рулем красного «тандерберда». Он не мог позволить себе никаких враждебных чувств по отношению к вальяжным «радиозвездам», даже если бы и хотел, ибо он был, о чем свидетельствовала девятисотдолларовая гитара на заднем сиденье, певцом. Более того, он был рок-певцом и имел большие амбиции. Если уж он намеревался добиться успеха — так чтобы его окружали толпы влюбленных девочек-подростков, и нью-йоркские импресарио, и телепродюсеры и продюсеры со студий грамзаписи, — ему надо было ладить с ДЖеями, этими влиятельными коммивояжерами вроде Биг-Бен Белла, который по мановению руки мог отправить любую пластинку в хит-парад или в мусорную корзину.

«А что нас ждет впереди, Элфи?» — вопросил шелковистый высокий голос певицы.

— Бабки! — ответил без колебаний Терри Свифт и бросил взгляд на указатель уровня бензина. Бабки, которые наварили Боб Дилан, и Донован, и Джим Моррисон — куда больше бабок, чем получал Терри Свифт за выступления в колледжах Южной Дакоты, Монтаны и Орегона. Конечно, бабками все дело не исчерпывалось. Терри Свифту было что сказать о Любви и Смерти, о Среднем классе — ничего оригинального, но зато очень искренне, и к тому же у него был приятный голос.

«…И если только глупцы добры, Элфи.

Тогда, наверное, жестокость — признак большого ума…»

Да, клёво поет, что верно, то верно.

Водитель стал искать взглядом перекресток, где 163-е шоссе пересекало 87-е: там ему надо было свернуть. Сегодня вечером он выступал в Кэрролл-колледже в Гелене, а ему еще предстояло покрыть по меньшей мере сто десять миль. А может, и больше, думал он, ибо дорожные указатели здесь почти не встречались, и он с трудом ориентировался в таком дожде. «Я верю в любовь, Элфи!» — поклялась Дионн в последнем куплете, и тут Терри Свифт ударил по тормозам. Он был слишком благоразумен, чтобы так поступать, несясь в автомобиле на скорости в пятьдесят миль в час на скользком шоссе, но он так поступил, чтобы не сшибить человека. На такой скорости его «тандерберд», вне всякого сомнения, задавил бы насмерть человека, который, пошатываясь, вышел на середину шоссе. А Свифт, двадцатитрехлетний защитник Жизни и Любви с приятным баритоном, просто не мог такого допустить.

Тормоза истошно завизжали, автомобиль бросило пугающим зигзагом, а Дионн Уорвик продолжала петь. Наконец «тандерберд», клюнув носом, остановился как вкопанный в четырех шагах от человека на шоссе — достаточно близко, чтобы Терри Свифт похолодел от ужаса, сменившегося сразу же более чем праведным гневом. Он опустил окно и высунулся наружу, чтобы обложить идиота в белых подштанниках. В этот момент человек рухнул на асфальт.

Гнев как рукой сняло.

Оставить здесь его было нельзя.

Свифт отъехал к обочине, вырубил мотор и вышел, чтобы помочь незнакомцу. Человек был весь в синяках и в крови. На нем были только носки и трикотажные трусы. Он стонал не переставая. Когда Терри Свифт поднял его и понес к машине, он сделал два вывода относительно полуживого пешехода. Он не был пьян — от него не несло перегаром, — и он постоянно повторял странную фразу:

— Краснокожий на «Гадюке-3»! Краснокожий на «Гадюке-3»!

Для уха Терри Свифта эти слова ровным счетом ничего не означали, но, возможно, в больнице Грейт-Фоллз разберутся, что это такое. Невзирая на вечерний концерт, молодой певец был обязан доставить этого человека в больницу ближайшего города, ибо это было достойным поступком, человечным поступком, единственно возможным поступком в такой ситуации.

Он переложил гитару на переднее сиденье, осторожно опустил избитого на кожаные подушки заднего сиденья и направился в Грейт-Фоллз. Биг-Бен Белл что-то тараторил о «классном новом диске Херба Альперта», но Терри Свифт его уже не слушал. Он размышлял о лежащем сзади человеке и его бессмысленном лепете. Это заклинание было бессмысленнее, чем слова тех «попсовых» шлягеров, которые сочиняются для малолетних рок-фанатов. И даже куда более загадочное.

Краснокожий на «Гадюке-3»? Что бы это значило?

8

— Лихо! — произнес Делл, изучив систему проводов под приборной доской командира боевого ракетного расчета.

За панелью располагалась самая обычная паутина проводов, однако, подобно прочим аспектам современной жизни, это было вовсе не тем, чем казалось. В наше время существует масса сравнительно безобидных обманок вроде накладных ресниц, набивных бюстгальтеров, готовых завтраков и предвыборных речей кандидатов в президенты, но эта обманка была куда опаснее. Замеченный Деллом участок зеленой электропроводки вовсе не был похож на прочие зеленые провода на «Гадюке-3». Да это и не был электропровод. Это была спусковая пружинка мины-ловушки. Здесь вообще было натыкано множество хитроумных взрывных устройств, а именно эта штучка срывала кольцо с крошечного предательского заряда, невинно замаскированного под простой резистор.

— Очень лихо! Снимаю шляпу перед умниками из Омахи! — ехидно заметил бывший майор.

— Неприятности? — поинтересовался Фэлко.

— Еще какие! Взрыватель срабатывает от перемены силы натяжения, — объяснил Делл. — Прямо противоположный принцип действия, чем в обычной мине-ловушке. Обычно на мине подрываешься, если наступаешь или дотрагиваешься до чего-нибудь и срываешь детонатор, но вот эта хреновина взрывается при уменьшении силы тяжести. То есть, если я перережу проводок, все летит к чертовой матери.

— Вьетконговцы очень уважали такие штучки, — вспомнил хладнокровно Пауэлл.

Делл со вздохом обернулся к нему.

— Поскольку ты еще живехонек, приятель, может, ты знаешь, как обезвредить взрыватель, а, Вилли?

Чернокожий кивнул.

— Есть два способа. Иногда мы зацепляли провод крючком на длинной нейлоновой леске и с расстояния в сорок — пятьдесят ярдов дергали…

Делл покачал головой.

— Не годится.

— Это ясно, — согласился Пауэлл. — Тут у нас нет ни сорока, ни пятидесяти ярдов, и к тому же какой нам прок, если эта штуковина рванет…

— Верно. Она нам нужна. Но, ты сказал, есть два способа. Наверное, второй куда лучше.

Ветеран морской пехоты начал расстегивать свой синий китель.

— Это чуточку опаснее. Тут надо иметь железные бицепсы и стальные нервы. А когда есть двое в связке — совсем хорошо. Сила давления на эту штуковину может быть в пределах от пяти до ста пяти фунтов. Так вот, один режет провод кусачками, а другой тянет провод, ухватившись за него в двух дюймах выше от места разреза. Он старается натягивать провод с постоянной силой — ни фунтом больше, ни фунтом меньше, пока его напарник разряжает мину. Идеальная система проверки товарищей по оружию!

Он снял китель и закатал рукава рубашки.

— А ты когда-нибудь проделывал такое, Виллибой? — спросил Делл.

— Неоднократно. Не могу сказать, что это мой любимый вид спорта. Я видел, как других ребят рвало на куски только потому, что напарник не вовремя отпускал провод. Русские пользуются электрическими минами, которые действуют по такому же принципу, кстати, — добавил экс-морской пехотинец.

Лоуренс Делл, поразмыслив, решил, что у Виллибоя Пауэлла не было решительно никаких причин стесняться своего уникального знания и опыта.

— Я ничего не слышал о русских минах, — признался бывший заместитель начальника разведки. И на мгновение — но только на одно мгновение — заколебался.

— Ну, приятель, приступим? — спросил он, раскрывая чемоданчик с инструментами.

В ответ на его приглашение Пауэлл залез в чемоданчик и вытащил кусачки.

Напарники сконцентрировали все свое внимание на мине-ловушке, и через несколько секунд Пауэлл уже осторожно проводил кончиками пальцев по поверхности мины — очень медленно, очень осторожно.

— Я ищу… вернее, пытаюсь нащупать щель, — объяснил он. — Вряд ли эта штуковина представляет собой цельный кусок пластмассы. Там обязательно должен быть крошечный проемчик, что-то вроде щелочки: ведь минеры ставят взрыватель после того, как сажают мину на натянутую проволоку. Проем должен быть либо на задней стенке, либо сбоку — могу поспорить. В легкодоступном, но незаметном месте.

Его пальцы аккуратно поглаживали пластиковый кубик.

— Так… тут ничего… ничего… нет. О’кей! Надо еще разок попробовать, — сказал он спокойно.

Фэлко усмехался, стоя в туннеле. Приятно все же работать с профессионалом, который не трещит как сорока и не паникует по пустякам.

— Наверное, надо еще проверить заднюю стенку, — бормотал Пауэлл.

Он продолжал свой сеанс мануальной терапии еще секунд тридцать пять с непроницаемым лицом. Его взгляд говорил о том, что мысленно чернокожий уже перенесся на десять тысяч миль отсюда.

— Есть! — провозгласил наконец он.

Он нажал на что-то расположенное позади пластиков каркаса мины, и внезапно правая половинка коробочки, щелкнув, раскрылась.

— Фонарик, майор!

Делл передал ему пластмассовый цилиндр, и оба вперились в детонирующее устройство.

— Вон там справа — переключатель, — указал чернокожий. — И сейчас самое главное не дать ему замкнуть цепь. Вставь сюда что-нибудь. Разумеется, не электропроводник. Не металл.

— Что-нибудь деревянное или пластмассовое, — предположил Делл.

— Лучше пластмассу, потому что дерево может оказаться мягким, и сила натяжения проволоки изменится.

Делл взглянул на приборную доску и увидел две шариковые ручки в планшете, лежащем справа на полочке. Корпус ручек был сделан из черной пластмассы — они должны подойти, если, конечно, выдержат натяжение проводка.

— Ты готов, приятель? — спросил он.

— Я готов, майор! — ответил Пауэлл холодно, и секунду-другую Делл размышлял над тем, отчего бывший сержант его недолюбливает: то ли потому, что он белый, то ли потому, что он бывший майор, то ли просто потому, что он неприятный тип. Лоуренс Делл не питал никаких иллюзий относительно собственной популярности в массах, особенно среди представителей мужского пола. Многие из них — обыкновенно, хотя и не всегда, именно те, кто был наделен красивым лицом, умом и обаянием — терпеть не могли Делла и не водили с ним дружбы.

— Ну, приступим, — заявил он, подняв кусачки.

И стал ждать, пока Пауэлл не наложил острые губы кусачек на проводок и не кивнул, весь подобравшись, с каменным лицом.

Делл сильно сжал ручки кусачек, затем еще раз и еще, после чего он наконец перекусил провод. Он увидел, как вздулись предплечья у Пауэлла, когда тот со всей силы ухватился за перекушенный проводок, стараясь не ослабить натяжение на взрыватель. Однако у Делла не было времени долго наблюдать за этой битвой. Ему теперь предстояло продолжать собственный бой, в котором его единственным оружием были его рефлексы, стремительность и две шариковые ручки. Он сжал фонарик в левой ладони, а правой схватил две пластмассовые палочки.

— Черррт! — скрежетал зубами бывший морской пехотинец.

Делл прищурился, сунул одну ручку, а потом другую — рядом с первой.

— Ослабь, Вилли, чуток, — попросил он.

Медленно, точно гигантский заржавленный механизм, здоровенный негр отпустил проводок, и тот сдвинулся на полдюйма.

— Еще немного! — приказал Делл, освещая лучом две ручки.

Он увидел, как контакты крошечного рубильничка под действием пружинки впились в пластмассу, и услышал, как хрустнул корпус одной ручки. Было бы, конечно, ужасно глупо погибнуть только из-за двух дешевеньких авторучек, подумал он злобно, а потом улыбнулся.

Ручки выдержали и не переломились.

Взрыватель не сорвался. Мина не сработала.

— Чистая работа, приятель! — поздравил он напарника.

— И тебе спасибо, майор, — ответил Пауэлл.

Виллибоя Пауэлла очень легко восхитить, подумал Делл, и столь же легко вывести из себя. А вот понять его куда труднее — вне зависимости от того, какого цвета кожа у его напарника. Возможно — как сказал однажды один охранник «дома смерти» про начальника тюрьмы, — только собственная мама могла бы понять этого «гадского папу».

Делл бросил взгляд на другой конец консоли — в зияющий проем под приборной доской, где находился резервуар с нервно-паралитическим газом. Против этого OB даже респираторы не помогут — газ назывался зарин. Чтобы умереть от зарина, вовсе не обязательно его вдыхать — достаточно, чтобы несколько капель ядовитого вещества попало на кожу.

— Похоже, у нас проблема с этим газом, — рассудительно заметил Делл.

— Всякая проблема имеет рациональное решение. Все, что для этого требуется, — здравомыслие и надежное руководство, — отозвался Пауэлл, словно передразнивал кого-то.

Фэлко поинтересовался, в чем суть проблемы, и Делл кратко изложил ему эту суть.

— И что же мы будем делать? — спросил наемный убийца.

— Что-нибудь эффектное и неординарное, как в кино, — ответил мрачно человек с лицом от «Уорнер бразерс». — И немедленно. У нас не так-то много времени.

На самом же деле времени практически уже не осталось.

В этот самый момент в приемном покое отделения «скорой помощи» муниципальной больницы Грейт-Фоллз два санитара грузили на носилки находящегося в полубессознательном состоянии человека в трусах. Терри Свифт наблюдал за их действиями. Стоя рядом с красным «тандербердом», длинноволосый певец ежился под холодным моросящим дождем и смотрел, как избитого пешехода вносят в здание больницы. Свифт взглянул на часы и понял, что ему надо вовсю гнать, чтобы не опоздать на свой вечерний концерт, и в который уже раз уверил себя, что больше он ничем не сможет помочь этому бедняге. Он вздохнул и отправился в регистратуру «скорой помощи», чтобы рассказать плотному врачу-практиканту, где и при каких обстоятельствах он нашел этого человека.

— «Краснокожий на „Гадюке-3“» — он эти слова раз восемьдесят повторил, — закончил свой рассказ певец.

— Ну, я разгадыванием шарад не увлекаюсь. Предпочитаю иметь дело с переломами и гематомами, — признался врач.

Он поблагодарил Терри Свифта, и рок-певец укатил. Лицо его было озарено светом праведности и человечности, весьма уместной в столь холодный октябрьский день. Все будет хорошо. Врачи знают, что делать… Свифт был прав — с медицинской точки зрения. Врач-практикант сделал все, что мог и должен был сделать, — с медицинской точки зрения, и пока он проворно орудовал руками в стерильных перчатках, деловитая и несколько плоскогрудая младшая сестра заполняла формуляр. Эти формуляры имели очень важное значение для функционирования службы «скорой помощи», однако в данном случае получить все необходимые ответы на все необходимые вопросы оказалось делом непростым.

На три главных вопроса было вообще невозможно ответить.

Вернее, на четыре.

Имя, фамилия.

Адрес.

Кому сообщить.

Группа крови.

Что случилось с анонимным пациентом — с медицинской точки зрения, — было куда легче сказать. Как определил доктор Лангер, «кто-то отдубасил его обрезком трубы или бейсбольной битой». Младшая сестра отнеслась к заключению доктора Лангера — с медицинской точки зрения — весьма уважительно. Разумеется, она не могла записать это заключение слово в слово в формуляр, однако потом, когда пациенту окажут необходимую помощь и отправят в палату, доктор Лангер продиктует ей надлежащий диагноз, в котором будут такие слова, как «гематомы», «множественные повреждения тканей» и «разрывы». Вдобавок к тому, что доктор Лангер был холост, он обладал обширным словарным запасом и голубой «карманн-гайей» и в общении с сестрами был просто неотразим.

Одной из многочисленных чистеньких, трудолюбивых и преданных клятве Гиппократа медсестер, которая прекрасно знала об этих — и не только об этих, но и еще кое о каких — качествах квалифицированного врача-практиканта, была пышнотелая и здравомыслящая блондинка по имени мисс Келлеран. Именно так обращались к ней санитары и младшие сестры, хотя Лангер и еще несколько молодых врачей называли ее либо Энни, либо Бомба — последнее прозвище являлось данью уважения ее выдающемуся бюсту. Плоскогрудая младшая сестра, корпеющая над историей болезни вновь поступившего пациента, некоторым образом завидовала мисс Келлеран, обладавшей столь соблазнительной фигурой, но она об этом даже не заикнулась, когда сестра вошла в отделение «скорой помощи» в то воскресное утро.

— Доброе утро, мисс Келлеран, — сказала младшая сестра за неимением иного способа завязать диалог — таков уж был ее удел, поскольку низкооплачиваемая должность понуждала ее заниматься этой нескончаемой писаниной.

— У нас таинственный пациент, — добавила она в надежде продолжить разговор. — Ни документов, ни одежды, да еще в полуобморочном состоянии. Какой-то водитель обнаружил его посреди шоссе. Доктор Лангер говорит, — продолжала она, понизив голос, — что его избили — возможно, бейсбольной битой.

— Что ж, вот и в Грейт-Фоллз пришла цивилизация, — заметила грудастая блондинка.

Тесная белая униформа сидела на ней умопомрачительно. Она подошла к двери операционной и с любопытством заглянула внутрь. Врач поднял на нее глаза и хмыкнул.

— Что смотришь, Энни? — спросил он. — Ты же и раньше видела мужчин в трусах!

— Да, этого, в частности, тоже! Я как-то была на свидании с твоим таинственным пациентом, доктор. Его фамилия Кинкейд. Роджер Кинкейд. Он капитан ВВС.

— Кто-то отделал его вблизи шоссе сто восемьдесят три. Его отмутузили, забрали одежду и бросили встречать дождливое утро. Он, к сожалению, не объяснил причину столь странного происшествия. Он вообще ничего не сказал, кроме какой-то чепухи насчет «Индейца» на «Гадюке-3». Или что-то в этом роде. Похоже, у этого бедняги бред. Он повторяет эту фразу — точно автоответчик.

— Как-как ты сказал?

Врач недовольно отвлекся от своего пациента.

— Я же говорю: «Индеец на „Гадюке-3“». Нет, «Краснокожий на „Гадюке-3“». Это бессмыслица какая-то. Я так полагаю, что в этих местах давно уже перевелись все кровожадные индейцы, а гадюк днем с огнем не сыщешь… Ну да ладно, твой пилотик будет жить несмотря на то, что с ним так мерзко обошлись.

Кинкейд застонал, и его голова дернулась.

— Он из Мальмстрома, надо думать? — предположил Лангер.

Сестра кивнула.

— Знаешь, сообщи-ка им, что он у нас, — попросил врач, закончив перевязку. — И еще надо бы им сообщить, о чем это он тут болтает, — об «индейце»…

— Ты думаешь, это какое-то закодированное сообщение, Пол?

Лангер улыбнулся, обнажив два ряда ослепительно белых зубов.

— Откуда мне знать, Энни. Я же не люблю смотреть телевизор, — ответил он почти по-отечески добродушно.

Он вызвал двух санитаров. Пока они увозили капитана Кинкейда, он смотрел вслед мисс Келлеран, наслаждаясь ее покачивающейся походкой. Сестра пошла звонить на военно-воздушную базу Мальмстром. Она очень привлекательная женщина, одобрительно размышлял врач, несмотря даже на ее слишком буйное воображение.

Закодированное сообщение?

Смех, да и только!

Вполне возможно, что какой-нибудь ревнивый любовник или муж отделал беднягу Кинкейда и, возможно, поделом, а может быть, капитан просто перебрал бурбона — так чего же ожидать от доблестного капитана ВВС в субботний вечер? — а потом его затащили в чистое поле и ограбили. Хотя нет, запаха алкоголя нет. Во всяком случае, предположение сестры о шифровке сущая чепуха! Вместо того, чтобы предаваться романтическим фантазиям о страшных заговорах и таинственных приключениях, Энни Келлеран лучше бы сосредоточилась на том, что у нее получается очень хорошо. М-да, вспоминал коренастый врач-практикант, глядя на вошедшего в кабинет нового пациента, есть на свете некоторые занятия, в которых мисс Келлеран не имеет себе равных…

9

— Можно поглядеть? — спросил Фэлко, все еще стоя в туннеле.

— А чего же — смотри! — ответил Делл.

— Я однажды был на деле — с ребятами, которые работали с банковскими сейфами, — давно это было, — пояснил палач преступного мира, — так что, может, и я чего накумекаю.

— Но это же не сейф, Жеребчик! — предупредил его чернокожий.

Фэлко опасливо приблизился к зияющему провалу под приборной доской, заглянул внутрь, секунд двадцать внимательно там все оглядывал, потом покачал головой.

— Ты прав, это не сейф. Боюсь, ничем не могу помочь.

— Да ты не огорчайся, — посоветовал бывший морской пехотинец. — Мы пока не выиграли, но ведь и не проиграли. Даже если мы не сможем овладеть пультом управления ракетами, все равно в этом склепе нам куда безопаснее, чем наверху. Может, — , нам еще удастся заключить с ними сделку — или блефануть!

Делл покачал головой.

— Никакого блефа. Они со своего главного пульта могут вырубить эти ракеты, и их контрольные приборы покажут, что «птички» сдохли.

— Итак, мы потерпели поражение от печально знаменитого военно-промышленного комплекса? — спросил Пауэлл.

Лоуренс Делл опять покачал головой.

— Пока нет. Я, во всяком случае, еще нет. Выход есть, — твердо заявил он.

— Может, нам еще удастся с ними договориться, Ларри? — рассудил Фэлко. — Мы же взяли в заложники двоих ихних ребят.

— Вряд ли. Капитан и лейтенант для нас, может быть, и хорошая добыча, а может, и нет. Они же могут затягивать переговоры до бесконечности, чтобы выкурить нас отсюда, — задумчиво произнес бывший майор. — Но я не стал бы ставить и ломаного гроша на свою жизнь в том случае, если они поймут, что эта чертова капсула для них не представляет опасности.

— Наш майор не доверяет своим полковникам и генералам, Жеребчик, — съехидничал Пауэлл.

Делл бросил на него нескрываемо враждебный взгляд.

— Есть у летчиков такая поговорка, которая, похоже, прямо относится к тебе, Виллибой, — сказал он. — Ты сам только усложняешь проблему вместо того, чтобы искать способ ее решения.

— Но я же ничем больше не могу помочь.

— Поэтому ты вдруг так заговорил?

Пауэлл пожал плечами.

— Может быть, — предположил он. — Может, я просто злюсь, что ничего не могу сделать. Может, просто боюсь — малость.

Бывший офицер САК понимающе закивал.

— Добро пожаловать в наш клуб, Вилли, — беззлобно заметил он.

Оба повернулись и снова стали изучать резервуар с зарином.

— Взлом банка в Броквилле! — вдруг провозгласил Фэлко.

Оба разом обернулись, с удивлением и надеждой воззрившись на ветерана преступного мира.

— Взлом банка в Броквилле — крупнейшее в истории ограбление банковского хранилища. Броквилль, провинция Онтарио в Канаде. Городишко за рекой, напротив Огденбурга в штате Нью-Йорк. Стырили четырнадцать «лимонов», — говорил мечтательно Фэлко. — Да об этом все знают. Вспомните — году в шестьдесят первом — шестьдесят втором!

— Ну и что с того, Жеребчик? — удивился Делл.

— Шестеро или семеро ребят из Монреаля. Среди них был один классных автогенщик, который распилил этот сейф как масляный брусок. Он был настоящий ас, лучший в своем бизнесе — у него еще была личная торговая марка. Ведро с водой. Он всегда, когда работал, ставил рядом ведро или мусорную корзинку, полную воды, на тот случай, если кто-то паче чаяния загорится от пламени горелки. И что скажешь, Ларри? Хочешь попробовать?

Это было крайне рискованное предложение, ибо никто из них не мог предположить, какого рода взрыватель стоит на резервуаре с ядовитым газом и сколько времени потребуется для того, чтобы из раскрытого клапана пошел смертоносный зарин. Две, три, четыре секунды?

— Принеси воды, Жеребчик! — ответил Делл, указав на стоящую в углу мусорную корзину.

Через полторы минуты Фэлко вернулся из туалета и поставил наполненный почти до краев металлический контейнер в восемнадцати дюймах от бомбы.

— Я ее просто отрублю, а ты ее брось в воду, — проинструктировал женоубийца Фэлко. — Нам обоим лучше надеть респираторы, а то вдруг эта чертова бомба даст течь. Маски не защитят нас, конечно, от капель жидкого замана, но если мы поспешим, то у нас, может, и не возникнет эта проблема.

Они надели респираторы, и Делл поднял кусачки.

— Удачи! — пожелал им Пауэлл, отойдя ярда на три.

Одинаковые головы в резиновых масках смешно качались, точно разрисованные новогодние игрушки. Делл опустился на корточки и полез перерезать провода. Он раскрыл челюсти кусачек пошире, наложил их на провод и изо всех сил сдавил ручки, чтобы с одного захода освободить ядовитый цилиндр.

Ему это удалось.

Фэлко в мгновение ока схватил его, подбросив в ладонях, подобно тому, как сталелитейщик выхватывает с прокатного стана раскаленный добела стальной прут, и бросил газовую бомбу в воду. Вода заклокотала, зашипела, и оба человека в масках пристально вгляделись в бурлящую поверхность, гадая, поглотит ли вода газ, или газ в ней растворится, или каким-то образом останется, словом, не выйдет наружу. Сзади до их слуха доносились невнятное бормотание Шонбахера и тихие молитвы Хокси, но ни Делл, ни палач мафии не обращали внимания на голоса — или, вернее сказать, шумы, — летящие из туннеля. Ведь это были даже не голоса, а бессвязные раздражающие звуки. Люди в респираторах затаив дыхание сосредоточенно смотрели на шипящую воду в мусорном бачке.

Наконец в бачке все успокоилось.

Вода затихла.

Вода как вода, подумал Делл, но что же тут странного, ведь нервно-паралитический газ не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса. У них был лишь один способ выяснить, сработала ли вода в качестве нейтрализующего вещества. Индикатором был Виллибой Пауэлл, находящийся в нескольких ярдах от них. Если бы газ просочился сквозь водную преграду, Вилли бы первый зашелся в судорогах, потому что он был без маски. Через полминуты он бы закашлялся, переломился пополам и еще через мгновение упал в страшных корчах. А минуты через три или четыре нервная система дала бы сбой, у него начались бы непроизвольные рвота и дефекация. А по прошествии положенного времени — благодаря чудесам современной науки — он бы умер, катаясь в собственных испражнениях и блевотине. Конечно, Делл этого не хотел. Он вовсе не собирался использовать бывшего морского пехотинца в качестве подопытной свинки, но он понял, что уже поздно прекращать этот мрачный эксперимент.

Посему он просто выпрямился, глядя на Пауэлла, и смотрел так секунд тридцать.

Ничего — никаких признаков газового отравления.

Ну и отлично!

Делл поднял вверх большой палец, похлопал Фэлко по плечу и стал стаскивать с лица респиратор. Потом и Фэлко снял свою маску, из-под которой засияла улыбка до ушей.

— И все? — спросил палач преступного мира. Делл кивнул.

— Не хочешь ли ты произнести что-нибудь историческое в такой важный момент — какую-нибудь сентенцию для потомков? — спросил Пауэлл.

Лоуренс Делл после недолгого размышления кивнул.

— Благослови, Господи, ограбление банка в Броквилле! — торжественно заявил он, и все присутствующие при сем разразились хохотом.

Итак, они победили.

Бывший майор САК посмотрел на свои часы. 8.34 по Горному времени, что соответствовало 9.34 в «Яме» на военно-воздушной базе Оффатт близ Омахи. Ну, теперь-то было совсем неважно, что показывают часы на командном пункте Стратегического авиационного командования, потому что с этого момента все часы будут сверятся с часами на «Гадюке-3». Во всяком случае, после того, как он, Делл, позвонит по телефону.

— Ну ладно, ладно, успокойтесь! — строго указал он беглецам чуть позже, когда их первоначальный восторг немного поутих. — У нас еще будет время отпраздновать нашу победу над… как это выразился Виллибой… над печально известным военно-промышленным комплексом.

Тут Фэлко весело изрек непристойное предложение, чтобы «весь этот чертов комплекс» совершил противоестественный и физически невозможный половой акт, и этот радостный совет вызвал очередной приступ необузданного веселья. Только «Дьякон» Хокси неодобрительно нахмурился при поминании диавола всуе. Даже Харви Шонбахер и тот улыбнулся.

— Потом. А теперь пора сделать звонок в штаб Стратегической авиации, — объявил Делл и, усевшись в кресло командира боевого расчета, протянул руку к телефону.

Согласно журналу САК, часы показывали 8.37 по Горному времени — прошло приблизительно две минуты после того, как дежурный офицер на военно-воздушной базе Мальмстром начал разговаривать с некоей мисс Энн Келлеран, сестрой отделения «скорой помощи» в муниципальной больнице Грейт-Фоллз. Часы показывали только 9.37 по времени в Омахе. Эта разница вовсе не была столь незначительной, как могло бы показаться, ибо хронометраж с точностью до минуты теперь имел первостепенное значение.

Теперь времени оставалось не слишком много.

Менее тридцати семи часов.

10

Есть дни и события, которые навсегда отпечатываются в людской памяти, — происшествия столь значительные, что пережившие их мужчины и женщины никогда не забывают о том, что именно случилось и где именно были они в тот момент, когда услышали известие… Для американцев средних лет таким незабываемым событием был Бесславный День на Гавайях в декабре 1941 года[33], а для их детей это мог быть ужасный день в Далласе в ноябре 1963 года[34]. Граждане любого государства — Британии, Израиля, Японии, России, Индии, Кубы и прочих — все имеют свои памятные дни триумфов и трагедий, великих потрясений, сообщения о которых заполнили передовицы газет и передавались всеми радиостанциями и потом были навечно запечатлены на скрижалях истории. В этом нет ничего нового — ни для англичанина, который в битве при Азенкуре стоял насмерть рядом с королем Гарри в день святого Криспина, ни для домохозяйки в Атланте, которая со слезами на глазах встречала вступление федеральных войск в охваченный пожарами город и потом вспоминала и вновь переживала самый страшный день в своей жизни — подобно тем школьникам Ханоя, которые будут рассказывать своим внукам о многотысячных похоронах дядюшки Хо в далеком 1969 году.

Люди помнят такие вещи без всякого усилия воли. И полковник Александер Б. Франклин американских ВВС никогда не забудет, как он провел удивительное воскресное утро однажды в октябре. Он сидел за своим столиком в уютном, теплом бункере, погребенном глубоко под землей в прерии близ Омахи, — именно там, где он и должен был находиться в силу того, что он был в то утро дежурным по главному командному пункту Стратегического авиационного командования в Оффатте. Франклин, серьезный мужчина с редеющими рыжими волосами, кавалер Креста за особые летние заслуги, имевший жену Арлин и свербящее в душе подозрение, что его шансы на получение генеральской звезды оставляют желать много лучшего, был совестливым и исполнительным служакой, вполне подходящим для своей должности. Он был благоразумен, осторожен, хорошо обучен и совершенно не похож на тех амбициозных характерных актеров, которые обычно исполняют роли полковников САК.

Он не был ни параноиком, ни кровожадным убийцей — он не был даже идиотом.

Что верно, то верно: он не обладал ни творческим воображением Нормана Мейлера, ни моложавостью Мао Цзэ-дуна, ни даже сноровкой Джо Нэмэта, позволявшей тому забивать неберущийся мяч с пятидесяти ярдов, но он знал многое об особенностях Стратегического авиационного командования и еще больше — об обязанностях дежурного офицера по командному пункту, и он был хладнокровен. В это утро он также был весьма занят — естественное состояние для дежурного по командному пункту близ Омахи. Он только закончил обычный ритуал контрольных звонков по прямым линиям связи со всеми зарубежными базами стратегических бомбардировщиков, а через семь минут — согласно графику, приколотому к планшету на столе перед ним, — ему следовало начать обратный отсчет времени для учебной тревоги под кодовым названием «Горячий Гарри».

Он взглянул на исполинскую карту мира под плексигласовым покрытием, медленно обвел ее взглядом и удовлетворенно кивнул. Все в норме. Ни эскадрилий советских бомбардировщиков, нацеленных на Аляску, ни сигналов тревоги с баз раннего предупреждения на Гренландии и в Англии, ничего нового по сравнению с ситуацией, доложенной во время утреннего доклада, так что нет причин ожидать повышения глобальной обороноготовности на уровень выше «пятерки». Все тихо. До его слуха доносился привычный гул голосов двух десятков сотрудников командного пункта — мужчин и женщин, — выполняющих свои обычные служебные обязанности, но в целом вся атмосфера здесь умиротворенная. Все было… тихо.

И тут зазвонил телефон — черный. Полковник Александер Б. Франклин снял трубку, поднес ее к уху. И все разом переменилось.

— Дежурный. «Мягкая посадка», — привычно бросил он в трубку.

— Говорит «Гадюка-3», — зазвучал в трубке незнакомый голос.

«Гадюка»… ага, 168-е крыло в Мальмстроме, мгновенно вспомнил дежурный полковник.

— Слушаю вас, «Гадюка-3»!

— У меня срочное донесение главкомстратаву. «Гадюка-3» захвачена неприятелем. Повторяю: пожалуйста, сообщите генералу Маккензи, что база «Гадюка-3» была захвачена пятью преступниками, совершившими побег из тюрьмы. Они захватили капсулу, боевой ракетный расчет и завладели кнопками пуска.

Полковник Александер Б. Франклин заморгал, нахмурился, потом у него отвисла челюсть, и он перестал дышать.

— Что это вы, черт возьми, несете? — свирепо поинтересовался он. — Это что, глупая шутка или новенькая учебная тревога?

— Ни шутка, ни учебная тревога. Это реальный факт. Краснокожий! Скажите генералу Маккензи, что мы взяли его контрольно-пусковой центр, поймали десять «птичек» и вывели из строя все «блокираторы». Мы готовы к запуску.

Этот парень, судя по его манере, не был зеком.

Он говорил как офицер ВВС.

— Кто это? — спросил дежурный полковник.

— Лоуренс Делл, бывший майор Лоуренс Делл… бывший заместитель начальника управления разведки 168-го ракетного крыла, личный номер 771–33–4176. В последнее время был приписан к «дому смерти» тюрьмы штата в Хелене, штат Монтана. Рост шесть футов один дюйм. Вес сто восемьдесят пять фунтов. Черные волосы. Серые глаза. Небольшой шрам на левой пятке. Родился 4 сентября 1938 года в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Знак зодиака — Дева, если, конечно, вы увлекаетесь астрологией.

— Не увлекаюсь, — агрессивно отрезал полковник.

— Я тоже! — признался Делл, и в его голосе послышались нотки самолюбования. — Я просто все это выложил тебе, приятель, чтобы ты смог свериться с архивом. Все взаправду, малыш! Я действительно ваш бывший сотрудник, которого вы вышибли из строя, и я действительно захватил «Гадюку-3», и я действительно собираюсь учудить какую-нибудь пакость, если в течение часа ко мне не прозвонится главкомстратав. У меня есть к нему предложение — только для него лично. Ты меня понял, дежурный?

— Вас понял. Но что, если я не дозвонюсь до…

Делл повесил трубку, не имея ни нужды, ни желания более разговаривать с безликим, безымянным офицером САК, все значение и самое существование которого сводилось лишь к тому, что он был дежурным офицером командного пункта. По разумению Делла, теперь для него вообще ни один человек ничего не значил и даже не существовал, если только не сидел за тем столом около тех телефонов. Но даже и сидя за тем столом, дежурный не имел достаточных полномочий, чтобы передать ему сообщение — «хорошие новости». Эти новости Делл решил приберечь для главнокомандующего самыми мощными термоядерными силами в мире. Бывший майор торжествующе поднял вверх большой палец, сигнализируя сообщникам, что все идет как надо.

В другой же укрепленной железобетонной «Яме» в Оффатте полковник Франклин сосредоточенно воспроизводил в голове только что состоявший разговор и пытался припомнить, существует ли какой-либо параграф из свода инструкций и пособий, применимый к данной ситуации.

Разумеется, ничего подобного он не вспомнил.

Возможно, сие обстоятельство и не объясняло в полной мере данную конкретную ситуацию, но оно, бесспорно, было в духе времени — а это уже кое-что в нашем сложном, беспокойном мире.

Итак, прежде всего надо было все проверить. Необходимо было определить, что данная ситуация существует именно в том виде, в каком ее описал аноним, так чтобы высший эшелон командования мог иметь необходимые данные для принятия решения. Генералу Маккензи следует с предельной точностью обрисовать сложившуюся обстановку на «Гадюке-3» — если, конечно, там вообще имеет место какая-либо обстановка. Действительно ли этот телефонный звонок поступил с «Гадюки-3»? Надо было и это проверить. Дежурному требовалось менее девяти секунд, чтобы с помощью удивительной и эффективной системы связи соединиться со штабом 168-го крыла в Мальмстроме для выяснения, действительно ли на «Гадюке-3» происходит нечто из ряда вон выходящее.

Рыжеволосый полковник огляделся по сторонам и сделал вывод, что в просторном помещении все обычно и как всегда: люди и приборы работают как обычно. Это хорошо. Все при деле, как всегда. Хорошо. Каждый сотрудник командного пункта нажимал свои кнопки, изучал карты, считывал сообщения телетайпа вытряхивал пепельницы — персонал делал все необходимое для защиты свободного мира. Вдобавок к этому — ведь сотрудники КП были живыми существами — некоторые сотрудники занимались своими личными делами. Майор Сент-Джон размышлял над тем, прав ли его брокер, убеждающий его продать акции «Форда». Могучий капитан Костикиан глубокомысленно рассматривал впечатляющие формы новой сотрудницы — блондинки инженера связи, — патриотично определяя на глаз размер ее бюстгальтера и ее способности по части потребления русской водки, а курчавый лейтенант по фамилии П. Дж. Шерман — который, между прочим, мог с легкостью ответить на оба эти вопроса — молча вспоминал все недавно им виденные телерекламы обезболивающих лекарств, пытаясь выбрать наиболее надежное средство против кишечных колик. Впрочем, сии размышления никоим образом не мешали этим офицерам с блеском выполнять свой служебный долг. Ну, может быть, самую малость — но не так, чтобы это представляло угрозу для мира во всем мире или демократического образа жизни.

Полковник Франклин знал прямой номер прямой линии, связывающий штаб САК со штабом в Мальмстроме, но он потратил лишние пятнадцать секунд для перепроверки этого номера в телефонном справочнике дежурного офицера по командному пункту САК, ибо такой уж он был дотошный служака. Он терпеть не мог ошибок, неправильных номеров и ненужного кровопролития.

— Дежурный «Первого эшелона», — ответил на его звонок майор в штабе 168-го крыла в Монтане.

— Это «Мягкая посадка», — начал Франклин своим обычным голосом. — Нам только что позвонил человек, который назвался бывшим майором Лоуренсом Деллом. Он заявил, что является одним из пятерых сбежавших заключенных, захвативших «Гадюку-3». Вам что-нибудь об этом известно?

— Очень может быть, — ответил дежурный в Мальмстроме. — Около минуты назад нам позвонила медсестра и сообщила, что капитан Кинкейд — это наш сотрудник — был обнаружен на шоссе со следами сильных побоев. В настоящее время он находится в муниципальной больнице Грейт-Фоллз. Как сказала медсестра, он многократно повторял одну и ту же фразу: «Краснокожий» на «Гадюке-3».

— Что это значит? — поинтересовался Франклин.

Наступило краткое молчание.

— Я только что справлялся об этом в службе безопасности нашего крыла, сэр. Мне это показалось весьма преувеличенным, и почти невозможным, и я уже собрался звонить на пост службы безопасности «Гадюки-3»…

— Так звоните… немедленно! — холодно оборвал его полковник.

— Сию минуту, сэр! — пообещал майор в Мальмстроме и почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

Он положил трубку, потянулся к стоящему рядом другому телефону и набрал номер наземной караулки «Гадюки-3». Он долго слушал в трубке гудки: десять… одиннадцать… двенадцать звонков. И никто не ответил. Он повесил трубку, сверил номер в своем справочнике и снова стал крутить диск. Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать звонков. «Боже мой! — подумал он, вслушиваясь в долгие гудки, которые, похоже, становились раз от раза все громче и громче. — Двадцать… двадцать один… двадцать два… двадцать три звонка!»

Майор положил трубку и обратился к первому телефону.

— «Мягкая посадка»? — спросил он.

— Да, — подтвердил полковник Франклин.

— Там не отвечают, — доложил обалдевший дежурный штаба в Мальмстроме. — Караульная служба «Гадюки-3» не отвечает!

Полковник Франклин обдумал это сообщение и проникся всем его глубоким смыслом.

— Ясно. Теперь свяжитесь с подземным контрольно-пусковым центром, — приказал он резко.

— Слушаюсь, сэр!

В ожидании звонка из Мальмстрома полковник Франклин обвел взглядом зал командного пункта базы Оффатт и машинально отметил, что судя по большим часам над плексигласовой картой мира, осталось всего четыре минуты до того момента, как ему предстоит объявить учебную тревогу «Горячий Гарри». На контрольной панели перед ним замигала сигнальная лампочка. Кто-то вышел на линию связи из НОРАД-Штаба командования противовоздушной обороны Северной Америки в подземном бункере в горах близ Колорадо-спрингс. Если через десять звонков Франклин не снимет трубку, на звонок ответит заместитель дежурного офицера — он сидел за столом в нескольких ярдах позади полковника Франклина. У каждого сотрудника этого важнейшего военного учреждения был свой напарник на подстраховке — у иных же сотрудников было по два напарника.

— Заместитель дежурного офицера. «Мягкая посадка», — услышал полковник Франклин голос позади себя.

Он отвлекся от звонка НОРАД, ибо на линии вновь был офицер Мальмстрома.

— Сэр, контрольно-пусковой центр «Гадюки-3»… Я разговаривал с ними, — произнес майор из Монтаны.

— Ну и?

— Сэр, человек, с которым я разговаривал… я узнал его голос. Это не капитан Кинкейд. Это действительно майор Лоуренс Делл, который прошлой ночью бежал из камеры смертников тюрьмы в Хелене.

— Бо-о-же ты мой! И что он сказал? — продолжал Франклин.

— Он спросил, с кем говорит — не с генералом ли Маккензи. Когда я ответил, что нет, что я заместитель дежурного офицера «Первого эшелона», он сказал, что будет говорить только с генералом Маккензи. И бросил трубку.

Офицер командного пункта в Мальмстроме был явно обескуражен, но полковник Франклин не мог его укорять за это — теперь им обоим предстояло много чего сделать.

— Хорошо, «Первый эшелон», вы знаете, как поступать в такой ситуации. Немедленно примите все необходимые меры согласно ситуации «Краснокожий», и доложите мне, как только ваша команда прибудет на «Гадюку-3». Общей тревоги пока не объявляйте. Это же не нападение противника. Вы меня поняли?

— Я вас понял. Менее чем за две минуты наши коммандос будут переброшены туда по воздуху, — пообещал человек из Монтаны.

Вся тяжесть и серьезность ситуации на «Гадюке-3» пока еще не вполне прояснились, посему было пока еще преждевременно ожидать, что высший генералитет САК обратит все свои упования на божественный промысел. Однако генерал Маккензи уже пользовался его дарами. Он понятия не имел, конечно, что очень скоро он будет сильно в нем нуждаться, а пока он сидел в девятом ряду Оффаттской протестантской церкви и вместе с двумястами прочих прихожан внимал проповеди преподобного Картрайта о братской любви. Эта была проникновенная и продолжительная проповедь — как всегда, — и в ней заключалось немало здравых мыслей даже притом, что она не была исключительно оригинальной ни по глубине мыслей, ни по стилю изложения. А для Маккензи она могла бы даже преисполниться большего смысла, буде ему удалось бы отвлечься от своих мыслей о бюджетных цифирях и о предстоящем выступлении перед сенатской комиссией.

— …Но братство не может быть абстракцией, — говорил проповедник. — Во всяком случае, в сегодняшней Америке, в нашем беспокойном мире. Братство должно составить неотъемлемую часть нашей повседневной жизни.

Я спрашиваю… каждого из вас… а как насчет братства в вашей жизни?

Торчащая из нагрудного кармана Маккензи коробочка — миниатюрный радиопередатчик, похожий на беременную авторучку, — издала низкое обиженное «пиип». Главкомстратав тотчас вскочил на ноги. Он был вежливым, тактичным человеком, в особенности когда находился в обществе священнослужителей, малых детей и членов конгресса, но сейчас он, не мешкая ни секунды, встал посреди проповеди. По правде сказать, проповедь уже близилась к концу, и как только крошечный передатчик в кармане Маккензи ожил, генерал не стал ждать. Произошло нечто экстренное, чрезвычайное для всей системы Стратегического авиационного командования! Это «пиип» означало, что не просто где-то разбился бомбардировщик и не просто его вызывают к телефону заместитель министра ВВС…

Пиип! Пиип! Пиип!

Миссис Маккензи бросила на супруга встревоженный взгляд. Она знала, что генерал по своему обыкновению сел в проходе — так в случае чего можно было быстро и незаметно покинуть церковь, — и вот теперь он, ни слова ни говоря, поднялся и пошел по проходу к двери. Проповедник тоже заметил, как главкомстратав покидает зал, на мгновение запнулся, едва не утратив нить своих рассуждений в потоке простых моральных поучений. Он тоже понял, что случилось нечто неординарное, но, мобилизовав все свои духовные ресурсы и чувство ответственности перед молящимися, он продолжал нести Божье слово. Несколько полковников и майоров, находящихся среди прихожан, тревожно переглянулись, молча соображая, что же могло произойти, а затем потупили взоры, уповая на силу молитв…

Когда генерал Маккензи затворил за собой тяжелую дверь храма, лицо его обдал порыв ветра, и он перевел взгляд на штабной автомобиль, припаркованный у тротуара. Радиосигнал шел с переговорника, вмонтированного в приборную панель машины. Сержант Дикки, тучный тридцатилетний шофер, нажал на красную кнопку в приборной панели. Теперь он мог объяснить, что его подвигло послать генералу тревожный сигнал. Маккензи поспешил к синему седану и, не успел он еще подойти, как шофер опустил стекло.

— Что такое, сержант?

— Срочное донесение от дежурного офицера по командному пункту. Он на линии.

Генерал кивнул, сел на заднее сиденье и взял трубку радиотелефона.

— Здесь Маккензи, — бросил он в трубку, обводя взглядом многоцветный, в духе картин Пита Мондриана, геометрический узор, созданный множеством автомобилей, которые скопились на стоянке перед церковью.

— Говорит полковник Франклин, сэр, дежурный офицер. На «Гадюке-3» нештатная ситуация.

— Слушаю! — нетерпеливо проговорил главкомстратав.

— Генерал, полагаю, нам лучше переговорить по скремблеру, — предложил Франклин.

Плохо дело! Дело и впрямь плохо, если такой невозмутимый и опытный офицер, как полковник Франклин, может обсуждать случившееся только по скремблеру, линия которого закрыта для прослушивания.

Да, все очень плохо…

Это чертов биппер никогда не пищал, чтобы пригласить его на вечеринку по случаю чьего-то дня рождения или бракосочетания.

Он всегда возвещал о неприятностях. Да ведь и вся его работа состояла только из неприятностей и кризисов, да еще из газетных карикатуристов и эстрадных комиков, которые высмеивают высший генералитет, якобы страдающий паранойей. О да, тут легко стать параноиком или по крайней мере подхватить язву желудка — а то и просто страдать запорами, как бригадный генерал Хэммонд из управления разведки, размышлял Маккензи. С этой печальной мыслью генерал щелкнул рычажком скремблера и на секунду задумался, что же за плохие новости приготовил для него Франклин.

— О’кей, говорите! — приказал он.

— «Краснокожий на „Гадюке-3“»! — рявкнул Франклин и сразу же пожалел о сказанном.

Даже имея оборудование для глушения телефонных переговоров, позволявшее разрывать слова говорящих в бессвязные лоскутки звуков, разве можно быть полностью уверенным в том, что кто-нибудь — вооружившись оборудованием для подавления глушения — не прослушивает линию радиосвязи?

— Где еще? — поинтересовался Маккензи.

Ну вот приехали — третья мировая война в чудесное воскресное утро!

Апокалипсис в октябре.

Итак, Стратегическое авиационное командование все просрало! Мощная многомиллиардная система ядерного сдерживания ни хрена не сдержала, со свирепой горечью размышлял Маккензи, пока не собрался с мыслями и не сосредоточился на проблеме конкретных действий обороны и ответного удара. Разумеется, все готово для немедленного нанесения удара возмездия. Мощного удара возмездия, само собой. Ракеты, самолеты — огромные самолеты и небольшие самолеты с огромными ядерными ракетами и небольшими ядерными ракетами, а потом еще ракеты на подводных лодках, нацеленные на заморские цели подобно стволам гигантских пистолетов, кроме того, существовал целый ряд детализированных планов. Был план «Аякс Виктор Аякс» — на тот случай, если ядерный удар нанесут русские, но не китайцы, и был план «Веселый Зеленый Гигант» — на случай китайского ядерного удара без участия русских, и план «Ватерлоо — Голубая система» — если атаку осуществят обе коммунистические державы — ядерными и термоядерными боеголовками. Разумеется, для тех случаев, когда либо русские, либо китайцы, либо те и другие вместе осуществят нападение с применением обычных вооружений, или в дождливое пасхальное воскресенье, или в один из месяцев, оканчивающихся на «брь», существовали иные планы ответных ударов — тщательно разработанные и выверенные сценарии, занимавшие сотни страниц под грифом «совершенно секретно». Все это были новейшие планы, которые раз в полгода модернизировались применительно к современной международной обстановке Управлением стратегических целей и отделом планирования Комитета начальников штабов.

— Больше нигде! Только на «Гадюке-3», сэр, и больше ничего не предвидится. Это не они, генерал. Ни те, ни другие!

— С ума можно сойти! Если это не русские и не китайцы, то кто же?!

Прежде чем главкомстатов задал очередной вопрос, полковник Франклин заговорил.

— Генерал, мне кажется, было бы лучше — куда лучше, — если бы вы как можно скорее прибыли на КП. Мне очень не хотелось бы обсуждать это с вами по радиотелефону, даже по скремблеру. В остальном контрольные панели все чистые. Ни единого признака сбоя или нестабильности нет, так что тут не может быть крупного удара. Все дело только в «Гадюке-3», и там весьма неясная ситуация.

Куда уж нелепее! Если нападение на «Гадюку-3» не было делом рук ни русских, ни китайцев, то это все равно очень неприятно. Возможно, даже «стремно», выражение «стремно» генерал Маккензи позаимствовал у своего шестнадцатилетнего сына Питера, который с его помощью обычно пытался объяснить папе и свое увлечение старомодными драндулетами, и состояние умов современной американской молодежи. «Стремно» или не «стремно», в любом случае это было весьма серьезное происшествие, ибо дежурные по КП обычно тщательно отбирались из наиболее уравновешенных и разумных офицеров, чья профессиональная компетенция не вызывала сомнений.

— Я буду через пятнадцать минут, — пообещал главкомстратав.

Он был там через двенадцать минут и, едва переступив порог подземного бункера КП, устремил взгляд на огромную карту мира под плексигласовым покрытием. Все нормально. Все вполне нормально. Оглядев большой зал, генерал увидел, что все присутствующие спокойно занимаются своим привычным делом с безмолвной деловитостью. Единственным необычным фактом в это воскресное утро было присутствие майора Дугласа Уинтерса у стола дежурного офицера, и Маккензи сразу же догадался, что его, вероятно, вызвал Франклин, предположив, что во время кризиса главкомстратав захочет видеть своего адъютанта.

Нелепый кризис…

— О’кей, ну и кто там? — без предисловий спросил генерал, приблизившись к обоим офицерам. — Кто там, что там и в чем нелепость ситуации?

Франклин пересказал ему содержание двух телефонных разговоров.

— И что, все именно так и обстоит? — удивленно спросил генерал.

Рыжеволосый полковник кивнул.

— Я могу воспроизвести магнитофонную запись, сэр, если хотите, — предложил он.

Маккензи подумал и согласился. Все звонки, поступавшие на аппарат дежурного офицера по командному пункту автоматически записывались на магнитофон, и было бы полезно прослушать запись обоих кратких разговоров. Все трое подошли к магнитофонному пульту. Франклин перемотал кассету с пленкой, и они прослушали его переговоры с Деллом и дежурным на базе Мальмстром.

— Ну и что скажешь, Дуг? — обратился Маккензи к своему хмурому немногословному адъютанту. Уинтерс, который вовсе не был тугодумом по натуре, а выработал эту привычку в Военно-воздушной академии, прежде чем ответить, глубоко вздохнул.

— Я бы сказал, что мы в беде, сэр! И не только в связи с «Гадюкой-3». «Краснокожий» на «Гадюке-3» — очень серьезное происшествие, но что меня тревожит сейчас — так это то, что система оказалась неэффективной. Если кому-то удалось захватить одну из «Змеиных нор», следовательно, кому-то еще удастся захватить и другие. А ведь все эти «ямы» образуют инженерную систему, являясь по сути единым комплексом, оснащенным многослойной сигнализацией. То есть вся эта система явно провалилась. И теперь придется всю ее переделывать.

Явно.

Но чуть позже.

— Мы вернемся к этому вопросу завтра, Дуг, — согласился практичный главкомстратав, — но вот сегодня — сейчас — я хочу взять ситуацию на «Гадюке-3» под контроль. Этот сукин сын Делл не мог захватить всю базу целиком. Может быть, он просто вырубил телефонную линию, подключился к ней где-нибудь — скажем, в десяти милях от «ямы». Так что визуальный осмотр объекта группой безопасности, вылетевшей туда из Мальмстрома, — то есть рапорт с места событий — единственная возможность для нас в точности понять, что же там происходит.

Они вернулись к рабочему столу дежурного офицера КП, и рыжеволосый полковник позвонил в КП 168-го крыла.

— «Первый эшелон»! Это опять «Мягкая посадка», — произнес Франклин. — Что, парашютисты добрались до «Гадюки-3»?

— Я сейчас свяжусь с ними по радио. Не хотите, чтобы я вас подключил к линии связи — вы сможете напрямую с ними пообщаться?

— Да, пожалуйста, «Первый эшелон»!

Франклин махнул рукой на параллельный аппарат, стоящий на соседнем столе, и нажал кнопку на своем телефоне, когда генерал Маккензи снял там трубку.

— «Быстрый Чарли», это «Первый эшелон»! — услышал генерал. — «Быстрый Чарли», это «Первый эшелон!» Вы достигли района цели? Повторяю: вы достигли района цели?

Командир головного вертолета немедленно ответил и, невзирая на незначительные помехи, его слова прозвучали четко.

— «Первый эшелон», это «Быстрый Чарли-один». Мы приближаемся к цели на высоте девятиста футов. До цели еще полторы мили — нам мешает сильный встречный ветер. Очень плохая видимость. В этом районе все еще туман и дождь… Скоро они попадут в нашу зону видимости. Мы приближаемся к ним при скорости девяносто пять.

При скорости 95 миль в час они прибудут на место в считанные секунды — через тридцать или сорок.

— Два часа[35], — объявил другой голос. — «Быстрый Чарли-три» вызывает «Быстрого Чарли-один». Цель прямо по курсу в два часа. Вы видите цель?

— Радиобашня прямо по курсу в двух часах, — подтвердил пилот головного вертолета. — Да, я вижу. Зайдите над целью и приготовьтесь к посадке.

Обычное дело. Они сейчас облетят раз вокруг «Гадюки-3», — удостовериться, что их не поджидает засада, а затем два компактных транспортных вертолета приземлятся и выпустят вооруженных полицейских ВВС, в то время как третий вертолет будет совершать круги на высоте четыреста — пятьсот футов и прикрывать их пулеметом.

— «Быстрый Чарли-один» вызывает «Первый эшелон». Цель прямо по курсу. «Чарли-один» и «Чарли-два» произведут посадку и осмотр местности. «Третий» прикроет их с воздуха в соответствии со стандартными инструкциями по безопасности… Снижаемся… Видим ограждение вокруг базы… Седан… Нет, «универсал»… припаркован внутри неподалеку от караульного помещения. Ворота закрыты. Видимых повреждений ограды не наблюдается… Ограждение, похоже, цело… двести футов над землей… признаков вторжения на территорию «Краснокожего» нет… Сто футов. Садимся… Приземление осуществим в двадцати ярдах от главного входа… Есть посадка! Пошли!

Последнее слово было командой взводу полицейских, и Маккензи воочию представил себе, что сейчас там происходит. Две стрекозы на земле с ревущими двигателями, из каждого выпрыгнули по восемь полицейских и быстро рассыпались в «П»-образную цепь, чтобы обойти караульное помещение с трех сторон. Они это сделают мгновенно, держа карабины и автоматы наготове.

— «Первый эшелон», это «Быстрый Чарли-один»! Никаких признаков активности. Никаких признаков присутствия людей — наших или неприятеля. Мне это не нравится. Двое полицейских сейчас проверяют «универсал».

С виду — самая обычная штабная машина САК… Подождите, вот один из них возвращается… Нет, подождите… «Первый эшелон»! На базе «Краснокожий»! В «универсале» обнаружены два офицера полиции ВВС. Наши ребята их опознали: сержант Расселл и капрал Мендес. Мендес мертв. Если не будет иных приказаний, мы готовы штурмовать караульное помещение.

Маккензи кивнул.

— «Мягкая посадка» вызывает «Чарли-один». Действуйте!

Они услышали, как дежурный офицер в Мальмстроме подтвердил приказ и добавил от себя просьбу действовать поосторожнее. Потом все стали ждать — молча, погруженные каждый в свою думу, напряженно и тревожно предвкушая самое худшее. Разумеется, генерал Маккензи уже давно ожидал самого худшего — каждое утро он пробуждался именно с этим ощущением. Маккензи встречал каждый новый день своей жизни, будучи убежденным, что нечто ужасное должно случиться именно сегодня. Хотя он был всей душой предан науке, эффективности, стандартным инструкциям, сложнейшим системам обеспечения надежности и верил в торжество разума, главком за все эти годы глубоко и спокойно усвоил ту двоякую истину, что наш мир — не лучший из всех возможных миров и что постулат экзистенциалистской философии о случайном характере абсурдных ситуаций в большей мере приложим к уделу человеческому и более верен, чем любые планы и разработки Пентагона.

Разумеется, благоразумно напоминал себе главкомстратав, этот мир не является и наихудшим из всех возможных миров. Все могло внезапно стать куда хуже. Закон Мерфи. Закон Мерфи был старой мудростью Военно-воздушных сил. Если что-то может сломаться — оно непременно рано или поздно сломается. И вот теперь, печально размышлял Маккензи, сломалось то, что вовсе и не должно было сломаться.

И что теперь на это скажет сенатор Бейлорд Колдуэлл?

Этот агрессивный кандидат в президенты, который воображал себя лучшим другом американских вооруженных сил, думал главкомстратав, несомненно, скажет очень много, но вряд ли что-либо из им сказанного будет конструктивным — хотя прозвучит верно и правильно.

— Болван несчастный! — пробормотал Маккензи.

— Что вы сказали, генерал? — встревоженно спросил дежурный офицер по КП.

— Ничего, ничего…

— Понятно, сэр!

Полицейский десант уже, должно быть, проник в караулку «Гадюки-3». Уже пора. Через минуту-другую они передадут по радио сообщение о том, что они там обнаружили, но Маккензи не питал никаких иллюзий по этому поводу. Новости будут определенно плохие, и единственный вопрос сейчас — насколько плохие. Ответ на этот вопрос пришел от «Быстрого Чарли-один» через полминуты: обнаружен еще один труп и два связанных повара с кляпом во рту — они в шоке и сбивчиво рассказывают о вооруженных диверсантах. Поваров и труп нашли в кладовой. Больше никого в караульном помещении не обнаружено.

— Попросите их связаться с контрольно-пусковым центром по переговорнику! — указал Маккензи.

Пока полковник Франклин передавал это указание, генерал повернулся к своему адъютанту и со вздохом сказал:

— Ну, через восемьдесят секунд, Дуг, мы все узнаем!

— Да, сэр, но я не могу понять, зачем они это сделали. Зачем сбежавшим заключенным проникать на ракетную базу, которая, как известно, практически неприступна, вместо того, чтобы скрыться где-нибудь в горах или бежать к канадской границе?

Маккензи снова вздохнул.

— Об этом мы узнаем… через пятьдесят восемь секунд. Они не сумасшедшие, — добавил он. — Вот это я могу тебе сказать — они не сумасшедшие. Ведь это отчебучила не банда наркоманов и не волосатики-хиппи. Судя по тому, что я слышал об этом Делле, когда его осудили, он парень башковитый и очень себе на уме. Он быстро делал карьеру в армии. Ему светили генеральские звезды — со временем. Раз все телефонные переговоры вел только он, я подозреваю, что он у них за главного. А он не псих!

— Я уверен, что вы правы, сэр, — отпарировал вежливо Уинтерс, — но человека, совершающего убийство, вряд ли можно считать нормальным. Что-то ведь с ним должно быть не в порядке — вы так не думаете?

Похоже, на этого парня, мрачно подумал Маккензи, сильно повлияли штатные психиатры гильдии киноактеров, которые консультируют сценаристов телевизионных сериалов «про больницу». «Нормальный человек»! Да кто тут нормальный?! Масса трезвомыслящих американцев, британцев или японцев сочтут ненормальным человека, посвятившего свою жизнь мегатоннам и массированным ударам возмездия (не говоря уж о превентивном ударе), — вот этого опрятного, исполнительного, аккуратно подстриженного Дугласа О. Уинтерса, который никогда не нарушал правил уличного движения, не соблазнял чужих жен и искренне любил крекеры, которыми торгуют на улицах герлскауты. Генерал-то Маккензи уже давно подозревал, что эти ванильные квадратики на самом деле выпускаются на полностью автоматизированных японских фабриках по производству пластмасс, но доказывать это Уинтерсу было бы бессмысленно.

— «Быстрый Чарли-один» вызывает «Первый эшелон»! — заверещал уже знакомый голос пилота первого вертолета. — «Быстрый Чарли-один» вызывает «Первый эшелон». Лейтенант Шелдон только что связался с контрольно-пусковым центром по переговорнику. С ним говорил некий Делл, заявивший, что капитан Таун и лейтенант Канеллис взяты в плен. Еще он сказал, что капсула находится в его руках. Он сказал «в наших руках» — из чего я сделал вывод, что с ним внизу находятся еще люди. Он сказал, что готов все объяснить по телефону лично генералу Маккензи, и еще он сказал, чтобы мы забрали убитых и раненых и убирались. На «Гадюке-3» действительно «Краснокожий».

— Похоже на то, — рассудил осторожный дежурный в Мальмстроме.

— Похоже? Да вы бы посмотрели на застреленного ими сержанта. Они его автоматной очередью надвое перерубили!.. Послушайте, «Первый эшелон», лейтенант Шелдон ожидает дальнейших указаний. Нам что, собрать трупы и раненых и проваливать? Или нет?

Вопрос был хороший.

На него есть целый ряд возможных ответов, рассудил главнокомандующий стратегическими войсками США, но все они никудышные.

11

Маккензи лично поговорил с майором в Мальмстроме.

— «Первый эшелон»! Говорит «Кусачий паук»! Говорит «Кусачий паук»! — произнес он, используя кодовое обозначение главкомстратава и тем самым давая понять дежурному офицеру в Монтане, что всю ответственность за дальнейшие действия берет на себя высшее должностное лицо САК. — «Первый эшелон», передайте «Быстрому Чарли», чтобы они выполнили приказ Делла и эвакуировали личный состав с наземного объекта на «Гадюке-3», — приказал Маккензи. — Один вертолет пусть остается над объектом и осуществляет наблюдение с воздуха на высоте пятьсот футов, находясь за пределами ограждения объекта. Ясно?

— Вас понял, «Кусачий паук»! — ответил обомлевший дежурный офицер, который до сих пор ни разу не беседовал лично с самим главкомстратавом.

— После этого перебросьте пятьдесят полицейских ВВС на объект и окружите «Гадюку-3» — и вот что: пошлите туда пару бронемашин. Ваш гарнизон имеет ведь бронемашины?

— Так точно, «Кусачий паук»!

— Хорошо. Пусть они встанут в двухстах футах от заграждения и проследите, чтобы никто не входил и не выходил за пределы ограждения. И еще одно. Проследите, чтобы никто и пикнуть не смел о происшествии на «Гадюке-3» — по понятным причинам. Когда ваши вертолеты вернутся, разместите всех — пилотов, полицейских и раненых, а также трупы — в карантинном отделении вашего госпиталя. И изолируйте их хорошенько. Никаких телефонных переговоров! Это крайне важно. Вам ясно?

— Так точно. Все ясно.

Маккензи, замявшись, поглядел на своего адъютанта.

— Что-нибудь еще, Дуг? — спросил он.

— Может быть, нам следует изолировать Мальмстром в качестве меры предосторожности?

— Мысль здравая.

— Как только передадите мои инструкции «Быстрому Чарли», свяжите меня с командиром базы, — приказал генерал.

Через несколько секунд бригадный генерал Стоунсайфер был на линии.

— Стоуни, это «Кусачий паук». На «Гадюке-3» какая-то хренотень. «Краснокожий» вроде бы… Твой дежурный офицер все тебе объяснит. У меня сейчас нет времени.

— Понял, «Кусачий паук»!

— И что же там такое? — подивился однозвездный генерал.

Но он не задал этого вопроса. Он вообще ничего не сказал.

Главкомстратав очень торопился, а когда четырехзвездные генералы торопятся, однозвездным остается только слушать — внимательно.

— Там какая-то катавасия, Стоуни, и если об этом будет утечка информации, может возникнуть еще более крупная катавасия. Я приказываю тебе «запечатать» Мальмстром. Отключи связь. Поставь все телефоны на «заглушку» и не снимай, пока я тебе лично не разрешу. Никто не должен покидать Мальмстром без твоего личного разрешения. Никаких телефонных звонков с базы. Ничего. Вас не существует. Ясно?

— Я немедленно объявлю о проведении учений по безопасности в экстремальных условиях, — пообещал Стоунсайфер. — Так будет меньше вопросов, сэр.

На Стоунсайфера можно положиться.

Верно, что он в душе тихо страдал от некоторого сходства со Стерлингом Хейденом, но вообще-то Стоуни был парень, который в трудную минуту не подведет.

— Хорошо придумано. Я поговорю с тобой попозже.

Маккензи положил трубку и снова обвел глазами зал и персонал. Они еще ничего не знали о «Гадюке-3» — пока. Потом главкомстратав перевел взгляд на молодого адъютанта и поймал себя на мысли: сокрушается ли Уинтерс все еще по поводу систем? В наши дни их всех обучают в таком духе, подумал Маккензи, и, возможно, это правильно — но было еще кое-что. Внезапно, без всякой видимой причины Маккензи вспомнил тот большой налет на Токио. Он тогда командовал эскадрильей бомбардировщиков «Б-29». Он летел в головном самолете и вел наблюдение за землей: он видел сто — или тысячу — пожаров. Пожары начали сливаться в большие огненные озера, изрыгающие ввысь волны горячего воздуха, отчего содрогались фюзеляжи тяжелых бомбардировщиков. Под ними гибли тысячи людей, и этот факт сам по себе был куда важнее любой системы. Но сегодня больше никто не говорит о людях или городах — только о целях.

И даже не просто о целях, теперь используется более абстрактное выражение: «зона цели».

В таких категориях говорили и думали почти все в Пентагоне — в особенности все эти желторотые майоры и полковники, которые никогда в глаза не видели пылающих городов. Кое-кто из старых командиров, в том числе и Пит Крейн, начальник штаба ВВС, еще что-то помнили, и с ними можно было нормально поговорить, но ведь пройдет еще пять — десять лет и сегодняшние подростки, увлекающиеся компьютерными играми, возьмут бразды правления в свои руки. Они и так уже почти все подмяли под себя. Это даже забавно. Конечно, тут существует проблема конфликта поколений, но молодые военные уже совершенно равнодушно воспринимают идею массового уничтожения, в то время как старые волки еще что-то помнят. Это забавно, но совсем не смешно.

— Пожалуй, мне самому стоит с ним поговорить, — тихо сказал Мартин Маккензи дежурному офицеру. — Свяжите меня с капсулой «Гадюки-3», пожалуйста.

Франклин набрал прямой номер.

— Алло, это Маккензи? — послышался в трубке незнакомый голос.

Твердый голос уверенного в своих силах человека, голос хорошо образованного уроженца восточных штатов, который, возможно, пару лет занимался ораторским искусством в престижном университете. Это был не простецкий говорок наглеца с неполным средним образованием и кашей во рту. Уверенный четкий голос.

— Это Маккензи, — подтвердил генерал и на протяжении последующих двух минут он не произнес ни одного слова.

Говорил Делл. Он объяснил, что сделала его группа захвата, что она могла сделать в дальнейшем и что она непременно сделает, если их требования не будут выполнены. Их требования — как и требования любых террористов сегодня — не подлежали обсуждению. Выложив все это, бывший майор сделал паузу, явно ожидая, что главкомстратав начнет ему возражать, и явно надеясь на это, — чтобы одернуть его грубо и бесцеремонно. Нет, в такие игры генерал Маккензи играть не собирался, ибо он не чувствовал за собой никакой вины и едва ли мог бы причислить себя к белым либералам из среднего класса. Будучи генералом, он по определению не входил в эту категорию граждан. И он безмолвствовал.

— Вы меня слышите, генерал?

— Слышу.

— Отлично. Так вот что мы предлагаем. Это целый пакет предложений, — заявил блудный майор, предваряя свое заявление с перечислением условий. Условий было всего три, и они были сформулированы коротко и четко.

— Вы сошли с ума! — отозвался Маккензи, выслушав.

Напрасно он так сказал, однако предъявленные ему условия были столь нелепы и неслыханны, что он не мог скрыть своего изумления. На самом-то деле предложение было вовсе не безумно с точки зрения беглых зеков. Оно было достаточно мудрым и тонким — невероятным, но смелым и мудрым.

— Лестью вы от нас ничего не добьетесь, — съехидничал Делл, — и ваше мнение обо мне или о моем предложении меня не интересует. Есть только один человек, который способен заключить с нами сделку, и вам сейчас самое лучшее связаться непосредственно с ним. И без шуток. Звоните ему немедленно!

А затем майор Лоуренс Делл сделал то, о чем мечтает каждый кадровый офицер вооруженных сил: не дожидаясь ответа от главнокомандующего, он бросил трубку.

Маккензи шумно дышал. Он лихорадочно обдумывал смысл только что услышанного, хотя лицо его оставалось непроницаемым.

— Вот сукин сын, — прошептал он и сразу почувствовал себя немного получше.

Но только немного.

— Сэр? — обратился к нему Уинтерс.

Ему не терпелось узнать. Никто не слушал разговор генерала с Деллом по отводной трубке, так что ничего удивительного не было в том, что и полковник Франклин, и адъютант генерала выжидательно смотрели на главкомстратава.

Маккензи тряхнул головой и снова подумал о том, что ему сказал Делл и что ему теперь предстоит сделать.

Сукин сын! Ну каков же сукин сын!

Блестящая операция.

Мерзкая, ужасающая, но — блестящая.

Этот подонок Делл мог бы стать отличным генералом.

Но каков сукин сын!

— Дуг! — сказал главкомстратав. — Позвони генералу Стоунсайферу в Мальмстром.

Он проинструктировал адъютанта, какой приказ следует передать, а затем обратился к полковнику Франклину.

— Полковник, личный состав командного пункта должен исполнять служебные обязанности в обычном режиме. Тревогу не поднимайте и не обсуждайте ни с кем — даже со своим заместителем случившееся. Я не хочу, чтобы об этом хоть слово просочилось за стены КП. Это очень важно.

О чем?

Что сказал Делл?

— Но как быть с новой сменой, которая заступает на дежурство в шестнадцать ноль-ноль, сэр? — спросил Франклин. — Днем меня сменит новый дежурный офицер по КП.

— Не сменит, — решил главкомстратав. — То есть, конечно, он может занять ваше место, но вы не покидайте бункер. Это приказ. И скажите дневной смене, чтобы все звонки и донесения, касающиеся Мальмстрома, переключали на меня — и только на меня. Это приказ. Запишите это в журнале!

Так что же, черт побери, сказал ему Делл?

— Сэр, моя жена… — начал было рыжеволосый полковник.

— Позвоните ей и скажите, что выполняете особое задание и что не вернетесь домой до… завтра или послезавтра. И сообщите это ей как можно более спокойно, чтобы она не задавала никаких вопросов. Я не хочу, чтобы поползли слухи.

Держа в руке телефонную трубку, Уинтерс вежливо вмешался в их разговор.

— Сэр, я передал ваш приказ генералу Стоунсайферу — он приступит к выполнению приказа немедленно. Он также просил меня передать вам донесение.

— Какое?

— Они все еще раз проверили — все подтвердилось. Блокираторы на линиях системы запуска птичек «Гадюки-3» были либо выбиты, либо отключены. Контрольные цепи отключены — все отключены. Обратная связь отсутствует. Какие будут дальнейшие указания?

Маккензи покачал головой.

— Я отправлюсь в отсек боевого штаба, — заявил он, шагая к лестнице, ведущей на второй уровень зала КП, где должны были находиться генералы САК во время кризисов или войны. — Подходите ко мне, когда закончите!

— Все очень плохо, — сделал вывод главкомстратав, садясь за свой стол наверху. Он взглянул на телефоны, вздохнул.

— Все плохо, и очень скоро все станет еще хуже.

12

Это не удивило Мартина Маккензи, ибо он давно уже подозревал, что у закона Мерфи есть дополнение. Закон Мерфи гласил, что если что-то может пойти наперекосяк, то так оно и случится, а закон Маккензи утверждал, что если что-то может плохо кончиться, то оно кончится не просто плохо, а гораздо хуже. Имея столь жизнеутверждающий взгляд на мир, умную и терпеливую жену, искренне его любившую, а также историческое чутье, подсказывавшее ему, что и римские военачальники в свое время не меньше натерпелись от своего сената, Маккензи умудрился тридцать пять лет прослужить в вооруженных силах мировой сверхдержавы, не утратив ни единого волоска с головы, ни чести, ни преданности демократическим преобразованиям, ни уважения к живым тварям, ни способности ограничивать свое личное потребление алкоголя одной рюмкой бренди после ужина. Ну, иногда двумя — во время отпуска или беседы о бюджетных ассигнованиях с каким-нибудь влиятельным бюрократом или законодателем.

Подобная жизненная философия обыкновенно вырабатывается с возрастом, посему молодые офицеры более склонны удивляться. Доктор Пол Лангер, к примеру, был очень удивлен, когда через двадцать пять минут ему позвонили из канцелярии главврача муниципальной больницы Грейт-Фоллз и сообщили, что через десять минут в отделении «скорой помощи» его сменит другой практикант, а доктору Лангеру вменяется зайти в кабинет главврача.

— Что случилось, Пол? — поинтересовался веснушчатый Дон Борден, пришедший сменить Лангера. Доктор Борден, который вошел в кабинет дежурного врача «скорой помощи», на ходу застегивая белый халат, был хорошим терапевтом, но при этом любил выражаться без всяких экивоков.

Лангер пожал плечами, не желая признаться, что и ему ничего не известно. Все это его несколько смущало. Главврач тоже, похоже, был смущен не меньше него, хотя когда Лангер зашел к нему в кабинет, пожилой врач постарался ничем не выдать своего смущения и сделать как лучше. Именно в силу своего природного дара делать все как лучше доктор Ирвин Фиск и занимал пост главного врача больницы.

— Доктор Лангер, эти два джентльмена — из ВВС. Точнее сказать, они служат в ВВС, — поправился он.

Врач-практикант во второй раз удивился, ибо ни тот ни другой не были в военной форме. В спортивного покроя пиджаках, в полотняных брюках и простых рубашках, они скорее напоминали молодых бизнесменов из Грейт-Фоллз, заехавших сюда по пути в боулинг или в гости.

— Капитан Дрю и лейтенант Верт, — представил гостей доктор Фиск, не уточняя, кто из них Дрю, а кто Верт. Оба внимательно разглядывали Лангера, а один из них изобразил даже некое подобие улыбки, хотя и без особого успеха. И все же попытка сама по себе красноречива, подумал Лангер. В конце концов, рассудил он, прошлый президент Соединенных Штатов имел весьма высокий рейтинг по опросам общественного мнения именно в силу своей привычки «не высовываться», дабы избежать кривотолков, а что может вызывать меньше кривотолков, чем «да». В этом приятном словечке всегда угадывалась недвусмысленная убежденность, и оно никого не могло обидеть.

— Они хотят задать вам несколько вопросов, доктор, — продолжал седой главврач.

— Слушаю…

— Доктор Лангер, — начал то ли капитан Дрю, то ли лейтенант Верт, — мы бы хотели, чтобы вы нам помогли добровольно.

Очевидно, с ним заговорил капитан, потому что, само собой разумеется, только старший по званию взял бы на себя инициативу начать разговор, который обещал быть весьма неприятным, коль скоро было произнесено слово «добровольно».

— Конечно, конечно! — согласился молодой практикант зная, что это понравится главному врачу.

— Это весьма щекотливая ситуация, с точки зрения безопасности — национальной безопасности, — объяснил капитан Дрю.

— Конечно! — поспешил уверить его доктор Лангер, точно он имел хоть малейшее представление о предмете дискуссии.

— Этот раненый, которого нашли на шоссе… капитан Кинкейд…

Лангер взглянул на лейтенанта Верта, гадая, то ли тот немой, то ли ему запретили открывать рот. Верт снова попытался улыбнуться и снова неудачно. На этот раз на его губах не возникло даже подобие улыбки.

— Вы оказывали помощь капитану Кинкейду и вы заявили, что он говорил в бреду… — продолжал Дрю.

— Да, верно. Это случилось около часа назад. Но он говорил какую-то невнятицу.

Оба офицера в штатском обменялись многозначительными взглядами, чем слегка раздосадовали врача-практиканта, которому очень не нравилось оставаться в неведении.

— Доктор, я понимаю, что это может показаться странным, но нам было сообщено, что в интересах национальной безопасности вам было бы лучше проследовать с нами… в Мальмстром.

Определить, кто из этих двоих Дрю, оказалось очень просто, стоило лишь немного приложить усилия, подумал Лангер. У Дрю брови были кустистее.

— Эти ребята в самом деле офицеры ВВС? — опасливо спросил врач-практикант.

— Да-да, — поспешно подтвердил пузатый главврач.

— Вы можете посмотреть на наши удостоверения если желаете, — предложил тот, что кого Лангер принял за капитана.

Всякий патриотично настроенный американец отверг бы самую мысль об этом, но, во-первых, доктор Лангер в своей жизни насмотрелся немало английских фильмов про шпионов, а во-вторых, он никогда еще не видел удостоверения офицера армейской службы безопасности, поэтому он подумал: а почему бы нет?

— С удовольствием! — оживленно согласился практикант.

Возможно, все это забавный розыгрыш.

Оба незнакомца передали ему небольшие пластиковые карточки, и он изучил похожие как две капли воды удостоверения. Карточки совсем не были похожи на забавные самоделки.

— Вы хотите, чтобы я… проследовал с вами в Мальмстром прямо сейчас? — спросил он, возвращая удостоверения.

— Если вы не против…

Капитан Дрю был сама учтивость и опрятность. Лангеру еще не доводилось видеть столь тщательно причесанной, но без вызывающей стильности головы. Это его немного успокоило, ибо в телевизионных рекламных роликах хорошие ребята — те, что появляются в паре с грудастыми блондинками — никогда не имели на голове вороньих гнезд.

— Вы не возражаете, доктор Фиск? — обратился Лангер к главному врачу.

— Разумеется, нет. Ведь речь идет о национальной безопасности! Мы найдем кого-нибудь, кто подменит вас сегодня и завтра.

Завтра?

— Вам лучше взять с собой зубную щетку и пижаму, — участливо посоветовал капитан Дрю.

Почему завтра?

— Но я ведь не сделал ничего и не знаю ничего, что бы имело касательство к национальной безопасности! — слабо запротестовал практикант.

Капитан сочувственно развел руками.

— Доктор, мы же только выполняем приказ, а этот приказ исходит непосредственно от генерала Стоунсайфера. Он безусловно по достоинству оценит вашу помощь.

— Добровольную?

— Да, сэр.

— Я не арестован?

— Разумеется, нет, док! Вы же не совершили ничего противозаконного, — ответил с улыбкой Дрю. Улыбка была довольно приятная, возможно, когда Верт дослужится до капитана, он тоже научится так улыбаться. Очень может быть, что одновременно с курсом ориентировки и маскировки на местности и выживания в неблагоприятном климате они проходят курс добродушной улыбки и личной гигиены. Возможно, Дрю окончил этот курс с отличием.

И все же, несмотря на улыбку капитана, Лангер все еще не мог поверить в реальность происходящего.

— Слушайте, это точно не розыгрыш? — настаивал он. — Меня не снимают скрытой камерой для телевикторины «Доверчивый чудак»?

— Эта передача давно уже снята с эфира, — отозвался вдруг Верт.

Ага, значит, не немой.

— Да, по национальным каналам шоу уже не передают, но, возможно, его снимают для местных телекомпаний, — не унимался Лангер.

— Нет, это все по-настоящему, — проговорил по слогам капитан Дрю.

Пол Лангер повел их в свой маленький кабинет, сложил вещи в фирменную сумку авиакомпании «Юнайтед эйр», и все трое отправились к лестнице черного хода, чтобы спуститься по ней на служебную автостоянку позади здания больницы, где, по словам капитана Дрю, их ждал штабной «транспорт». Ясно, это было связано с тем, что сказал или мог сказать в бреду Кинкейд, и тут практикант вспомнил, что и Энн Келлеран тоже обо всем этом известно. Секунду-другую он колебался, желая рассказать им о ней, но какой смысл втягивать ее в эту историю — поэтому он отмел возникшее желание накапать на нее, и по дороге к светло-коричневому «крайслеру» помалкивал.

— Привет, доктор! — с чопорным видом поприветствовала его сестра Келлеран.

Она сидела у окна на заднем сиденье слева. Под ногами у нее стояла фирменная сумка авиакомпании «Норт-вест». — Вы не знаете, что происходит? — спросила она.

— Национальная безопасность. Совершенно секретно. Мне нельзя об этом говорить, — не моргнув глазом солгал он.

— Не морочьте мне ягодицы! — ответила рассудительная блондинка.

— Воспитание не позволяет ей сказать: «жопу», — пояснил доктор Лангер капитану Дрю.

— Это вы меня втянули в это дело, — укорила его сестра.

— Не морочьте мне ягодицы, — отозвался доктор Лангер, садясь рядом с ней. — Она немного испугана, я так полагаю, — заявил он капитану Дрю доверительно.

— Вам не о чем беспокоиться, мисс, — машинально успокоил ее капитан.

Практикант испытующе взглянул в лицо капитану и усмехнулся, догадавшись, что, возможно, этот доблестный служака и сам не знает, что происходит.

— Так они и вам ничего не сказали? — с вызовом спросил Лангер. — Старый добрый Стоунсайфер и вам тоже ничего не объяснил?

Дрю проигнорировал провокационный вопрос.

— Поехали, — приказал он лейтенанту.

Спустя несколько минут светло-коричневый «крайслер» выехал с больничной автостоянки и свернул влево на шоссе к Мальмстрому. В шестидесяти ярдах за ними следовал синий санитарный фургон ВВС США, и доктор Пол Лангер сразу же догадался — стоило ему только раз взглянуть в зеркало заднего вида, и он уже знал наверняка, — что в фургоне находится капитан Роджер Кинкейд.

13

Шел снег, и вооруженные охранники, стоящие по обе стороны двери серого восьмиэтажного здания позади Театрального музея имени Бахрушина на Зацепском валу, с каждым новым порывом холодного ветра сильнее притопывали обутыми в валенки ногами. На них была обычная зимняя форма: толстые трехпалые рукавицы, шапки-ушанки и двубортные шинели — одеяние, жизненно необходимое в октябре нынешнего года из-за рано ударивших морозов. На перекинутых через плечи ремнях висело табельное оружие — автоматы Калашникова калибра 7,62 мм, старые добрые АК-47.

И внутри этого здания стояли охранники, вооруженные теми же автоматами, в том числе и двое часовых у кабинета Союзова на четвертом этаже. Алексей Союзов редко приходил на работу по воскресеньям, во всяком случае, в последние три года, когда он занимал высокий пост в московской ставке главнокомандования Красной армии. Как главный маршал бронетанковых войск он, разумеется, постоянно находился в пределах досягаемости для срочного вызова, но в воскресные дни его вызывали редко. Однако в этот вечер он ждал вызова или срочного донесения. Возможно, придет секретный пакет, и начальник Генерального штаба Красной армии приказал могучему Алексею Союзову сидеть в штабе и ждать. Агенты иностранной разведки, объяснил маршал Барзинко своему старому боевому товарищу, могут вести наблюдение за зданием и могут что-нибудь заподозрить, если увидят, как сам начальник Генерального штаба входит в дверь в воскресный вечер.

В этом случае эффект внезапности будет равен нулю, а ведь вся операция была разработана Управлением военного планирования с особым упором на внезапность. В противовес какой-то серьезной ошибке, допущенной кем-то в Восточном Берлине, или какому-то чувствительному удару, нанесенному одной из разведывательных служб страны — члена НАТО, эта операция должна стать полной неожиданностью для вероятного противника, размышлял маршал Союзов, чего бы это ни стоило.

По его мнению, эта операция с политической точки зрения могла быть разумной и оправданной, но с военной точки зрения она была бессмысленна. Разумеется, решение принималось умниками из Центрального Комитета партии. Приказы спускались начальнику Генерального штаба из Министерства обороны, а министр обороны получал указания из Совета Министров, но Союзов знал, что реальная власть — власть, позволявшая осуществлять передвижения танковых дивизий, военно-воздушных армий, оккупировать соседние страны — такие, как Венгрия или Чехословакия, — обреталась в Центральном Комитете КПСС. Именно на секретных обсуждениях и путем тонких интриг в кулуарах Центрального Комитета ястребы и голуби, ярые сталинисты и умеренные либералы, сторонники кровавых революций в разных точках земного шара и более осторожные миролюбцы формировали национальную политику.

Именно Центральный Комитет дал распоряжение о подготовке операции «Ямщик» — по-английски «кучер». Так американские и английские разведслужбы называли бы эту операцию в своих донесениях, если бы эти службы действовали оперативно и эффективно, размышлял Союзов, попыхивая кубинской сигарой. Но, разумеется, нет ровным счетом никаких причин предполагать, что их разведки более точны и профессиональны, чем ГРУ. Все эти тайны «плаща и кинжала» — туфта, ибо решающее значение имеют боевые соединения. И боевым соединениям придется вмешаться, если эта операция полетит к чертовой матери.

Маршал медленно шагал взад-вперед по кабинету, бережно ступая на левую ногу — ту, в которой стоял стальной штырь, в ненастную погоду напоминавший ему о последнем штурме Берлина. Он выглянул из окна на снегопад и стал думать о подбитых «тиграх» со свастиками на башнях…

— Да, давно это было, — пробормотал маршал Союзов, осознав вдруг, что в четверг ему исполнится шестьдесят два.

— Несостоятельно, — добавил он, мысленно возвращаясь к операции «Ямщик». В военном отношении операция была несостоятельна, поскольку была чревата колоссальным риском, несоизмеримым с ее плодами, каким бы эффектом внезапности она ни обладала. Он бы ни за что не произнес этих слов вслух, ибо не исключал возможности, что Комитет государственной безопасности — коварное и вездесущее КГБ — вновь поставил Генеральный штаб Красной армии на прослушивание. Это гражданское контрразведывательное учреждение вечно выслуживалось перед Центральным Комитетом партии, тайно стараясь восстановить свое былое могущество, подставляя Красную армию.

— Несостоятельно! — презрительно повторил маршал, чуть повысив голос.

И тут его раненая нога снова заныла, и он сквозь зубы изрек грубое солдатское ругательство, более подходящее сержанту-десантнику, нежели Главному маршалу бронетанковых войск Красной Армии. Союзов вернулся к столу, сел, и в этот момент фельдъегерь из Кремля доставил ему пакет. Машинописный текст был кратким и предельно ясным.

Как и запланировано, операция начнется в 3.00.

Союзов рассмотрел подписи и заметил, что приказ был собственноручно завизирован министром обороны и начальником Генштаба.

Ну и ладненько.

Теперь вся ответственность висит на них.

Он нажал кнопку вызова адъютанта — подполковника Вельского.

— Подполковник Вельский, — начал маршал, постукивая пальцем по листку бумаги на столе, — операция начинается сегодня. Свяжитесь с соединениями в Германии и дайте им команду приступить к операции «Ямщик».

Через некоторое время после ухода Вельского маршал Союзов развернулся в своем кресле и выглянул из окна на большую площадь. Снегопад усилился. Как вычислил Союзов, при таком снегопаде завтра к утру снежный покров составит по меньшей мере три дюйма. На мгновение он еще раз задумался о том, какой же будет реакция на «Ямщика» в Вашингтоне, этом далеком городе за горами и за долами, расположенном столь далеко отсюда, что там сейчас еще только воскресный день.

Интересно, на этот раз американцы уступят или будут опять упорствовать?

Предсказать их поведение было трудно.

14

Дом 1600 по Пенсильвания-авеню, Северо-запад, Вашингтон, Округ Колумбия[36].

Почтовый индекс необязателен.

— Доброе утро, мистер президент, — сладким голосом произнес орлиноликий человек с золотыми звездами на плечах, входя в большую залитую солнцем комнату.

Бригадный генерал Винсент М. Бономи произнес ритуальное приветствие тем добродушным, учтивым и многозначительным тоном, каким он делал это утреннее приветствие на протяжении уже трех лет девяти месяцев и двух недель. В многозначительности его тона таилось всезнание. Бономи и человек, к которому он обращался, дружили и доверяли друг другу долгое время, еще с корейской войны, когда они летали в одной эскадрилье бомбардировщиков «Ф-86». Ныне Бономи был генералом ВВС США, на некоторое время «приписанным» к Центральному разведывательному управлению. Худощавый, умный и проницательный, он посмеивался, понимая, что сорок один месяц назад его бы преспокойно спровадили в отставку в чине полковника, если бы в ВВС и в ЦРУ не прознали о его тесных дружеских отношениях с Дэвидом Т. Стивенсом. Дэвид Т. Стивенс, красноречивый и широкоплечий уроженец Огайо, который, по всеобщему мнению, был столь же красив и обаятелен, как и убиенный Джон Ф. Кеннеди, теперь являлся президентом Соединенных Штатов. В обязанности Винсента Бономи входило проведение ежедневных брифингов для президента — кратким изложением «международной обстановки» по подготовленному ЦРУ — разумеется, совершенно секретному — докладу.

Стивенс выслушал обычное приветствие Бономи, кивнул, глядя, как генерал плотно закрывает за собой дверь.

— Доброе утро, сукин ты сын! — ответил президент Соединенных Штатов Америки.

Эта реплика также была частью их ритуала, выработанного еще на продуваемой всеми ветрами военно-воздушной базе в Корее, когда капитан Д. Т. Стивенс поведал своему ведомому и лучшему другу о своем желании стать высшим должностным лицом в Соединенных Штатах. Это была, конечно, только мечта, тайная и почти несбыточная, хотя и вовсе не совсем невероятная. Капитан В. Н. Бономи тогда пообещал другу не раскрывать тайну и сдержал слово — но каждое утро на бегу к своим истребителям он приветствовал товарища по оружию веселым и негромким «Доброе утро, мистер президент!» — на что Стивенс отвечал: «Доброе утро, сукин ты сын!» И вот два десятка лет спустя этот шутливый обмен любезностями свидетельствовал о юношеской жизнерадостности старых асов, но в то же время напоминал обоим, кем они некогда были и кем стали.

Никто не разговаривал с президентом Дэвидом Стивенсом так откровенно и прямо, как Винсент Бономи, — ибо всем прочим от президента всегда что-то требовалось, и он это знал. Он воспринимал эту особенность окружающих как естественный порядок вещей, и это ему не нравилось. Как умного и трезво мыслящего политика, это не должно было бы тревожить его, конечно.

Но тревожило.

До сих пор.

Нынешним воскресным утром это особенно его тревожило, ибо он был утомлен предвыборной гонкой и обескуражен последним опросом общественного мнения, к тому же его мучила легкая головная боль от двух бокалов шампанского, которые он вынужден был выпивать на протяжении последних вечеров. Головная боль могла бы пройти, если бы ему удалось сегодня поспать подольше, однако американский народ и лицемерная пресса — Боже, как же он ненавидел этот термин! — а также Рэй Гамбинер считали, что президент Соединенных Штатов должен хотя бы раз в неделю общаться со Всевышним. Рэй Гамбинер, председатель национального комитета партии, часто указывал, что предыдущий президент многомудро «расширял свое влияние», каждое воскресенье молясь совместно с представителями разных вероисповеданий. Но Дэвид Стивенс не намеревался имитировать этот дешевый спектакль. Стивенс и так уж совершил много такого, чем не мог гордиться, но дешевые жесты он терпеть не мог. Да он не был особенно-то набожен. Правда, в это утро он как обычно посетил церковь: до выборов оставалось две недели.

— Займемся делами государства? — поинтересовался бригадный генерал Бономи, положив черный кожаный атташе-«кейс» на край стола.

Этот «кейс», как и сам генерал Бономи и сфера его деятельности, был особого рода. Его стенки были проложены стальным листом, а номерные знаки соединены с крошечным взрывным устройством. Если перед тем, как открыть чемоданчик, не набирался нужный код из четырех цифр, секретное содержимое этого особого чемоданчика через пять секунд сгорало дотла.

— Как я слышал, вчера ты занимался здесь одним весьма серьезным государственным делом, — продолжал Бономи. — Гулял всю ночь аж до трех утра, если верить весьма достоверной «Вашингтон пост».

— Мда, очередной государственный прием в честь очередного арабского короля, — подтвердил Стивенс, осушив чашку кофе. Он взглянул на серебряный кофейник, потом на своего друга, который укоризненно покачал головой.

— На мое сострадание не надейся, — мягко пожурил его Бономи. — Что касается меня, то я считаю: если ты видел хотя бы одного арабского короля, считай — ты их всех видел. Они же как китайские обеды. Через полчаса после завершения трапезы ты уже не вспомнишь, что ел.

— Лет двадцать назад, Винс, ты говорил то же самое, — напомнил Стивенс своему бывшему ведомому, — только тогда ты вместо китайских обедов ссылался на корейских шлюх.

— Мне запретили в присутствии президента отпускать грубости.

Дэвид Стивенс налил себе еще кофе, отпил и поставил чашку на стол и вздохнул, услышав крики демонстрантов, пикетирующих Белый дом. Ну, и кто там на этот раз? На тротуаре перед оградой Белого дома всегда было так много демонстрантов, протестующих против столь многих вещей, что все их скандирования давно уже звучали одинаково.

— Это тебя тревожит? — спросил Бономи.

— Уже нет. Вот это меня и тревожит. Ведь президенту следует тревожиться — хотя бы самую малость.

— О фатальное одиночество вождя! — пошутил генерал. — Но я не могу слишком серьезно относиться к твоему ворчанью, Дейв. Ведь в конце концов тебя никто не заставлял браться за эту работу. Ты же сам сражался, как лев, лишь бы ее заполучить. И теперь ты опять сражаешься, как лев, чтобы оставить за собой это местечко. Признайся!

Президент улыбнулся и кивнул в Знак согласия.

— И тебе нравится эта работа. Ты тоже должен в этом признаться, Дейв.

— Признаюсь, — согласился Стивенс.

— Так что кончай себя жалеть, властолюбивый ты ублюдок! Тебе это нравится, и у тебя все неплохо получается. К тому же есть вещи, которые тебя тревожат. Ну, скажем, эти государственные приемы с арабскими королями, разве не так?

— Они тревожат меня так, что и сказать нельзя, Винс! Они у меня вот уже где сидят — в печенках! — взорвался президент. — Гамбинер считает, что я рискую потерять значительное число голосов евреев и либералов из-за того, что за две недели до выборов встречаюсь с Ахмедом Вторым, а ребята из госдепа уверяют меня, что с ним необходимо встретиться именно сейчас, дабы продемонстрировать ему американскую поддержку и предотвратить государственный переворот, готовящийся у него за спиной фанатиками-исламистами. ЦРУ — твоя родня — с ними согласно.

— Все это чушь собачья, мистер президент. Моя родня держит сеть пиццерий в Бронксе за исключением младшего братишки, который работает хирургом в Питтсфилде, штат Массачусетс. Какая «моя родня»? Да знаешь ли ты, парень, что, если тебя не переизберут, «моя родня» вышвырнет меня через восемь минут после того, как ты покинешь Белый дом. И не пытайся крутить мозги старому приятелю, Дейв. Король приехал сюда, чтобы обсудить танки и самолеты, а не просто мило поболтать. Ты это знаешь, и я это знаю, и ушлые ребята из госдепа это знают. И израильтяне это знают тоже, и можешь поспорить на президентское кресло, что они сейчас пыхтят не меньше, а то и больше твоего!

— У тебя по-прежнему лексикон пилота-истребителя, Винс.

— А я никогда не корчил из себя что-то большее, чем я есть на самом деле — и за штурвалом я был очень неплох!

— Очень неплох! — вспомнил Стивенс.

Винс Бономи спас ему жизнь — не однажды, а раз десять — в страшных поединках с МИГами, но никто из них об этом никогда не говорил. Разговор на эту тему смутил бы обоих, а в этом не было необходимости.

— Да ладно, ладно! Ты и сам был хорош! — заметил Бономи. — И как президент ты тоже неплохо справляешься со своими обязанностями. Сейчас ты малость выдохся и малость наклал в штаны из-за того, что этот старпер Колдуэлл настигает тебя — но я готов поспорить, что ты не уронишь своего президентскою достоинства до самой последней минуты пребывания на этом ответственном посту.

— Спасибо за дешевую лесть, Винс!

Бывший ведомый хмыкнул.

— Слушай, Христа ради, давай наконец перейдем к брифингу. Согласны, мистер президент?

— Согласен, генерал.

Бономи раскрыл «кейс» и выудил оттуда пять листков бумаги с машинописным текстом через два интервала, сел и зачитал рапорт Центрального разведывательного управления Главнокомандующему вооруженными силами США.

Перспективы очередной девальвации французского франка и оценка действий китайских партизан в Таиланде.

Состав и политическая характеристика нового чешского кабинета министров, о котором будет сообщено на будущей неделе.

Ухудшение состояние здоровья президента Аргентины, источник оружия, тайно поставляемого сепаратистам в Судан, значение недавних космических фотосъемок нового индустриального комплекса русских близ Камышлова — завода по производству межконтинентальных ракет СС-16.

Возможный исход промежуточных выборов в Англии, назначенных на декабрь, перевооружение корейских ВВС новыми советскими МИГами-23, французские поставки вооружения на Ближний Восток и — напоследок — смешной анекдот о сексуальной жизни Фиделя Кастро. Имея представление о чувстве юмора президента, аналитики ЦРУ, составлявшие эти рапорты, обыкновенно завершали их на веселой ноте. В соответствии со старинным правилом эстрадных комиков они пытались «рассмешить публику перед занавесом».

— Это все, Винс? — спросил президент.

— Все — на сегодня. А что?

— Ну, я бы хотел услышать, как продвигаются дела с «Купальником», — ответил Стивенс. Бономи улыбнулся: «Купальник» был тайной и несколько сомнительной операцией ЦРУ в Египте, о которой уже несколько недель в рапортах не было ни слова, и генерал ВВС догадался, что в ЦРУ, возможно, хотели бы, чтобы хозяин Белого дома о ней забыл. Но у нынешнего хозяина Белого дома была отменная память.

— А что там слышно о саммите стран коммунистического блока в Бухаресте, намеченном на 8 ноября? — продолжал президент. — Я бы хотел узнать об этом больше — не просто список номеров в отеле, где они все расположатся, черт побери! Госдеп считает, что, может быть, там появятся китайцы. Да или нет? Какая у них повестка дня? Что там за слухи о жене Мао Цзэдуна?

— Я составлю список интересующих вас тем, — пообещал Бономи.

— Хорошо. Да, Винс, насчет короля Ахмеда…

Тут зазвонил телефон, и оба повернулись к столу у окна.

Оба недоверчиво вытаращили глаза.

Звук исходил из закрытого ящика — там находился телефон «горячей связи» со штабом Стратегического авиационного командования в Омахе. У этого телефона был особый резкий звонок, куда более могучий, чем зуммер обычного телефона.

Стивенс поспешно подошел к столу, сел, выдвинул ящик и снял трубку красного телефона.

— Алло?.. Да, генерал Маккензи, это президент, — услышал Бономи. — Да… Что-о? Мне казалось, это невозможно!

Лицо Дэвида Стивенса вдруг приобрело такое выражение, точно его ударили в солнечное сплетение. Бономи никогда еще не приходилось видеть такое выражение на лице у президента.

— Так, договаривайте!.. Понятно… Понятно… И кого же они требуют?.. Да это же чистейшее безумие!.. Это несерьезно! Да кто они такие?.. Нет, имена мне ничего не говорят… Я жду полный отчет о них в ближайший час… Генерал, я хочу быть уверен, что все правильно понял. Повторите, пожалуйста.

Президент Соединенных Штатов минуту молча слушал и был, очевидно, ошарашен тем, что доносилось из трубки.

— Хорошо, я свяжусь с вами в самое ближайшее время, — пообещал он главкомстратаву. — Об этом кому-нибудь еще известно?.. Кому еще?.. Понятно. Да. Нет, я никого не виню — пока, во всяком случае… Как там сейчас?.. Понятно… В этом есть смысл — даже если все прочее кажется просто бессмыслицей… Генерал, вам известна обстановка, и я целиком полагаюсь на ваше мнение. У вас есть какие-нибудь предложения?.. Есть какая-нибудь возможность их оттуда выкурить?.. Спасибо за откровенность! Да-да. Я перезвоню вам, как только мы тут что-нибудь решим.

Стивенс положил красную трубку и покачал головой.

— Что-то случилось? — спросил Бономи.

— Винс, что тебе известно о подземных шахтах пусковых установок ракет «минитмен» и их укреплении?

Бывший пилот подумал и пожал плечами.

— Да, не больше, чем ты знаешь из газет или из журналов по авиационной технике. Я же никогда не служил в ракетных частях, сам знаешь. Ребята-ракетчики говорят, что эти шахты взрывостойкие и практически неуязвимы, за исключением разве что случаев прямого попадания ядерной боеголовки.

Мужчина, о котором кое-кто поговаривал, что он почти так же красив, как Джон Ф. Кеннеди, вздохнул.

— Не так уж неуязвимы, как выяснилось, — объявил он мрачно. — Маккензи только что сообщил мне нечто совершенно фантастическое… Впрочем, не то чтобы фантастическое, но тем не менее… как там мы говорили… опупительно-офигительное…

Президент был глубоко взволнован, опечален и потрясен.

— Ну, по крайней мере это отвлечет тебя от арабского короля, — заметил Бономи, пытаясь разрядить атмосферу.

— Какого арабского короля?

И затем президент рассказал ему то, о чем сообщил главкомстратав, и, пересказывая сообщение, Стивенс с каждым словом обретал присущую ему властность и трезвомыслие.

— Да, вот уж действительно опупительно-офигительно, — согласился Бономи.

— Теперь я могу себе представить, что чувствовал Кеннеди, когда ему показали фотографии русских ракет на Кубе, сделанные с «У-2», — задумчиво пробормотал Стивенс.

Некоторое время оба молчали.

— В два часа. Встречаемся здесь в два, — решил Дэвид Стивенс. — Гросвинор, Дарби, Крейн, Майклсон… и Билл Фрост. И ты никуда не отлучайся, Винс. Возможно, это будет историческое совещание, и я не хочу, чтобы ты его пропустил.

Старый друг улыбнулся.

— Конечно, мистер президент, хотя я не совсем понимаю, зачем вам звать какого-то занюханного однозвездного генералишку в компанию столь значительных государственных мужей.

Стивенс пожал плечами.

— Винс, — заметил он, потянувшись к черному телефону, — взрослый мужчина с богатым жизненным опытом, который осмеливается сказать президенту «чушь собачья», всегда может оказаться полезен.

— Я бы не стал употреблять таких выражений, Дейв, в присутствии посторонних, — запротестовал Бономи.

Президент не ответил.

Он уже говорил по телефону, отдавая указания насчет предстоящего в два часа экстренного совещания.

Примерно в 1800 милях к северо-западу от Белого дома лейтенант Филип Канеллис начал постанывать. Из его разбитых, окровавленных губ вылетал не то чтобы стон, ибо нанесенный Деллом удар ребром ладони по шее повредил лейтенанту ларинкс. Пленник, лежащий на двухъярусной койке, снова издал скрежещущий звук, и Фэлко отправился через зал контрольно-пускового центра посмотреть, что там такое.

— Похоже, он приходит в себя, — сообщил наемный убийца.

— С ним все в порядке? — спросил Делл, не покидая красного вертящегося кресла командира боевого расчета.

— Сам посмотри. Я же не врач.

Бывший зам. начальника разведки 168-го крыла встал, закурил и подошел к Фэлко.

Канеллис дернулся и, насколько это ему позволили путы, зашевелил кистями рук и ступнями. В углу рта у него запеклась кровь, и, заметив это, Делл подумал, что сломалось у молодого офицера от первого удара — удара автоматным прикладом, имевшим цель заглушить его крик у двери, — челюсть или зуб. В этом не было никакой необходимости, и то, что случилось, было просто печальным недоразумением. Делл лично не имел ничего против этого боевого расчета, ни против людей, которых беглецы нейтрализовали в караулке и по дороге сюда. Как и все прочие в сегодняшней Америке — включая и членов партии «Черные пантеры», и сотрудников чикагской городской полиции, и ополченцев взвода самообороны «Миннесотских викингов», — он считал себя добропорядочным гражданином, который в редчайших случаях позволял себе применять силу сверх допустимых пределов. Разумеется, в иных ситуациях прибегать к силе приходилось, так как другие люди — поглупее и менее добропорядочные — мешались под ногами, вставали на пути и препятствовали реализации его законного права наслаждаться жизнью, свободой и стремлением к счастью. Да это же понятно любому бюрократу среднего звена, любому студенту — активисту движения протеста, любому профессору философии.

Канеллис шевельнулся, и его правое веко дрогнуло.

— С ним все будет в норме, — предсказал Делл.

Хокси, наблюдавший за этой сценой издалека, улыбнулся. «Дьякон» Хокси мог поджигать церкви и убивать полицейских, но он, конечно же, никогда не хотел никому причинить боль. Он всем и каждому желал только хорошего, за исключением тех грешных, поврежденных в душе субъектов, кто столь богохульственно сопротивлялся воле Господа. А их было так много, слишком много. Это просто какой-то кошмар. А сколько еще болванов и атеистов, мечтавших хлорировать воду и поклоняться фальшивым богам и смотреть богомерзкие фильмы. Такие людишки часто печалили Хокси, а иногда даже гневили.

На верхней койке застонал второй пленник.

«Дьякон» Хокси сострадательно закивал головой, подошел к раковине и вернулся с двумя наполненными водой картонными стаканчиками. Он присел на корточки, мягко приподнял голову Каннелиса и осторожно, почти нежно влил жидкость в полураскрытые губы лейтенанта. Затем он повторил то же деяние, склонившись к капитану Тауну, командиру боевого расчета, которого огрел автоматным прикладом Фэлко.

— Вот это ты правильно сделал, — похвалил Делл.

Безумец скромно улыбнулся и продолжал оказывать гуманитарную помощь пострадавшим.

15

Артур Ренфрю Гросвинор, выпускник Гарварда (1942), демобилизованный из Управления стратегических служб (1946) и, согласно департаменту индивидуального пошива компании «Брукс-бразерс», имеющий идеальный 48-й размер, прибыл первым. Являясь вдобавок ко всему вышеупомянутому, государственным секретарем, ответственным за внешнюю политику великой державы, это был высокий серьезный мужчина весьма недюжинного ума, свободно владевший французским и испанским, обладатель наименее густой шевелюры из всех членов кабинета Стивенса и репутации знатока средневекового искусства. Кое-кто из более молодых сотрудников государственного департамента распускал озорной слушок, будто Гросвинор — с медицинской точки зрения форменный уникум, ибо он родился без потовых желез, но это была чистой воды выдумка. Рослый лысеющий государственный секретарь потел… конечно… в определенных ситуациях, хотя никто из сотрудников государственного департамента при этом никогда не присутствовал. Тот факт, что никто в госдепе никогда не видел своего шефа потным, разумеется, ничего не значил, ибо они ни разу не заставали его в постели с миссис Гросвинор (выпускница колледжа Брин-Мор 1947 года), которая родила ему четверых детей. Государственный секретарь не потел и в этот воскресный день, когда лимузин доставил его к боковому подъезду Белого дома, хотя он был несколько озадачен тем, что президент попросил его подъехать к восточному входу, которым пользовались крайне редко.

Он также терялся в догадках, зачем его вызвал президент, впрочем, ему предстояло скоро самому все узнать. Возможно, это как-то связано с визитом короля Ахмеда, который проходил весьма успешно. «Надо не забыть об этом упомянуть в беседе с президентом», — подумал Артур Ренфрю Гросвинор в тот момент, когда шофер остановил черный «кадиллак» у восточного подъезда. Дверь Белого дома — боковая дверь — тотчас распахнулась, и Гросвинор увидел одного из младших адъютантов.

Это обстоятельство, как и само незапланированное совещание в воскресенье, показалось ему странным.

Было ясно, что президент не хотел посвящать в это дело журналистов, которые несли круглосуточное дежурство вблизи главного подъезда на Пенсильвания-авеню. Шофер открыл дверцу, молодой капитан почти нетерпеливо отсалютовал главе внешнеполитического ведомства, и государственный секретарь быстро прошел в здание. Чувствующиеся во всех жестах капитана нервозность и поспешность удивили Гросвинора, так как если бы где-то в мире разразился кризис, об этом тут же доложили бы в государственный департамент по дипломатическим каналам из посольств. Жаль, что общественность не вполне отдает себе отчета в эффективности новейшей системы глобальных телекоммуникаций государственного департамента, размышлял Гросвинор, следуя по коридорам за капитаном — капитаном Хартунгом, судя по именной планке на его кителе.

Министр обороны Роберт Гатри Дарби, выпускник Массачусетского технологического института 1948 года сотрудник корпорации «Локхид айркрафт» (до 1970 года), прибыл в Белый дом несколькими минутами позже и вошел в здание не через восточный вход. Он попал туда по подземному переходу из примыкавшего к Белому дому административного корпуса в сопровождении генерала Питера Крейна. Крейн, обычно носивший форму с четырьмя звездами, как то и подобало начальнику штаба ВВС, понимал, отчего их просили приехать в резиденцию президента тайно и почему ему было предложено одеться в штатское. Президент поручил Маккензи в общих чертах обрисовать Крейну ситуацию, и теперь генерал в отличие от Артура Ренфрю Гросвинора потел, как мышь. Больше того, он страшно нервничал — отчасти потому, что президент, очевидно, сейчас мог устроить разнос ВВС.

Ивен Майклсон, в своих обычных очках в роговой оправе и при галстуке, приехал вслед за генералом. Директор Центрального разведывательного управления США, истинный герой государственной службы, ибо ему удалось пройти по всем ступенькам служебной лестницы от самого низа до самого верха, подъехал к южному входу. Он готовил воскресный обед — стряпня была его хобби, — когда ему позвонил Бономи и сообщил, что его хочет видеть президент. Майклсон недолюбливал Винсента Бономи, или, говоря, точнее, Майклсон был раздосадован просчетом относительно Бономи, ибо бывший летчик оказался человеком президента, а не ЦРУ. Этого не должно было случиться, во всяком случае, по логике карьерного бюрократа, хотя всякий профессиональный политик мог бы предсказать такой поворот событий: всякий государственный служащий предан своему агентству, управлению, департаменту. Преданность — личная преданность — была качеством, которому международное разведывательное сообщество никогда не придавало достаточно серьезного значения, но Майклсону не давала покоя мысль, что ему-то следовало прощупать Бономи более основательно. В конце концов Ивен Майклсон был первым социопсихологом (докторская диссертация по психологии в Чикагском университете), возглавившим крупнейшую шпионскую организацию Америки.

От него не ждали неправильных суждений, от него ждали всезнания.

И тот факт, что ему не было известно, зачем президент вызвал его в столь категоричной форме, ни с того ни с сего, да еще так срочно, лишь усилил его подавленное чувство беспокойства, и потому он в очередной раз сглотнул горечь, когда, войдя в Белый дом, увидел приближающегося Бономи.

— Извините, что испортил вам воскресенье, — обратился к нему генерал почти развязным тоном, — но у нас сорвало закрылки.

Сорвало закрылки? Бономи до сих пор любил отпускать давно вышедшие из моды жаргонные слова и выражения военных летчиков, иные из которых были в ходу еще в доисторическую эпоху второй мировой войны.

Майклсон пожал плечами с философско-обреченным видом ветерана холодной войны, который на своем веку пережил немало международных кризисов, и подумал, не удосужится ли Бономи развить свою мысль. Не удосужился.

— Большой сбор? — осторожно поинтересовался директор ЦРУ.

— Нет, только самые избранные. Вы, Гросвинор, Дарби, Пит Крейн и Билл Фрост. А вот и он!

Уильям Ли Фрост, кудрявый чикагец, чьи обширные познания в области юриспруденции дополнялись разносторонними талантами большого мастера кампаний по сбору средств для проведения политических мероприятий, выглядел слишком молодо для генерального прокурора Соединенных Штатов. Его обезоруживающе честное лицо выражало безмятежность мужчины, которому едва стукнуло тридцать, и только недавно появившиеся несколько седых волосков в его шевелюре и временами набегавший на его взор туман позволяли стороннему наблюдателю распознать суровую житейскую мудрость этого зрелого сорокачетырехлетнего мужчины.

Он имел свой стиль, не тот предсказуемый стиль аристократа-епископала, которым обладал государственный секретарь Артур Ренфрю Гросвинор, но несколько более колоритный, харизматический стиль — манеры повидавшего свет международного банкира (вроде кого-нибудь из французского клана Ротшильдов. Гросвинор был представителем богатого старинного рода янки, а куда более раскованный и либеральный Фрост происходил из не столь древнего, но не менее зажиточного семейства со Среднего Запада. Его отец был выходцем из России. Эмигрировав в Штаты в конце прошлого века, он взял себе фамилию Фрост и в течение следующих шести десятилетий создал империю недвижимости. Ныне старший Фрост регулярно посылал щедрые чеки в различные благотворительные организации, играл в покер и в бридж со своими старыми приятелями и с величественной скромностью хвастался своим «сыном-генералом». Его забавляло, что принятой формой обращения к генеральному прокурору Соединенных Штатов было слово «генерал» — это его мало восхищало.

— Добрый день, генерал, — сказал Фрост, обращаясь к Бономи.

— Добрый день, генерал! — ответил офицер ВВС.

— Привет, Ивен! — с приятной улыбкой повернулся Фрост к директору ЦРУ.

— Здорово, Билл! И ты к нам на огонек?

Бономи сдержал улыбку. «К нам на огонек»… Увы, это типичная манера поведения любого сотрудника разведки — делать вид, что им известно больше, чем на самом деле. «К нам». Да это просто смех — ведь Майклсон понятия не имеет, зачем их позвали. Президент всех пригласил к себе на огонек, и встреча обещала быть очень невеселой.

— Так точно, сэр, когда высшее должностное лицо государства зовет, генеральный прокурор откладывает воскресный выпуск «Таймс» и мчится со всех ног, — смиренно заметил Фрост. — Все равно там читать нечего. Очередной подробный репортаж о наркомании в детских садах на окраинных районах, последние данные о воздействии загрязненного воздуха на медведей в Йосемитском заповеднике, статья Гора Видала о женском освободительном движении и еженедельная сводка о численности крыс в девяти негритянских гетто по случайной выборке. Еще три президента университетов ушли в отставку, «Фонд Форда» выделил девять миллионов долларов «Фонду Рокфеллера» — шаг, который единодушно осудила как расистский вся баскетбольная команда богословского факультета Йельского университета.

Майклсон кивнул, смирившись с весьма чудным чувством юмора генерального прокурора. Никогда нельзя было сказать наверняка, что все его речи — только пустое зубоскальство, и это при нынешней-то нестабильной ситуации в сегодняшнем запутанном мире! Однако вся его тирада больше напоминала цитату из той вдохновенной публицистики, которую обыкновенно печатает журнал «Мэд», лосанджелесская «Фри-пресс» и «Конгрешнл рекорд»[37].

— Кажется, у тебя сегодня хорошее настроение, Билл, — осуждающе заметил директор ЦРУ.

— А ты как всегда мрачнее тучи. Надо мне послать тебе несколько экземпляров тех непристойных книжонок, которые Верховный суд не позволяет нам конфисковывать из почтовых отправлений. Может, они тебя немного развеселят.

На самом же деле Фросту было совсем не до шуток с той секунды, как он несколько минут назад увидел Майклсона. Проницательный и практичный, он сразу догадался: произошло нечто серьезное и значительное — что и заставило Стивенса срочно созвать совещание с участием по крайней мере двух членов кабинета. Тут речь пойдет не о движении за гражданские права и не о загрязнении воздуха, не об инфляции и не о бюджете Национального совета искусств, раз и Майклсон здесь.

— Джентльмены, президент ждет, — напомнил Бономи, прервав их беседу.

Они прошли к лифту.

В «оперативном центре» Белого дома — в подвальном этаже — громко стрекотал телетайп цепи № 1 — «чистой» линии связи с Пентагоном. Младший сержант Хармон Д. Дьюк прошел в угол комнаты и пробежал взглядом по рулону желтой бумаги, непрерывно вылезавшей из печатного аппарата, и нахмурился. Слова, неумолимо протянувшиеся по желтому полю — отдельные слова, — были вполне осмысленными, но все сообщение в целом, на первый взгляд, не имело никакого отношения к Белому дому:

«СЕКРЕТНО. СРОЧНО. НЕМЕДЛЕННО ПЕРЕДАТЬ ЦИКЛОПАМ. ДЕЛЛ ЛОУРЕНС. ОСУЖДЕН ЗА УБИЙСТВО ПЕРВОЙ СТЕПЕНИ 18 МАРТА. ЖЕРТВА ЖЕНА ДАЙАНА МЭВИС ДЕЛЛ ТРИДЦАТИ ДЕВЯТИ ЛЕТ. СПОСОБ УБИЙСТВА УДУШЕНИЕ. МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ КВАРТИРА МАЛЬМСТРОМ МОНТАНА. БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ СЛЕДУЮТ. ЛОУРЕНС ДЕЛЛ, БЕЛЫЙ, ПРОТЕСТАНТ, СУДИМОСТЕЙ РАНЕЕ НЕ ИМЕЛ. РАНЕЕ ЖЕНАТ НЕ БЫЛ. ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ И ПСИХИЧЕСКИХ ОТКЛОНЕНИЙ НЕ ЗАРЕГИСТРИРОВАНО. ДЕЛЛ РОДИЛСЯ НЬЮ-ХЕЙВЕН, КОННЕКТИКУТ, СЕНТЯБРЬ 1938, СЫН ДОКТОРА И МИССИС РИЧАРД ДЕЛЛ. СТАРШИЙ БРАТ РИЧАРД ДЕЛЛ-МЛАДШИЙ. МЛАДШАЯ СЕСТРА ЭЛИЗАБЕТ…»

Сообщение продолжало размеренно выплевываться телетайпом, но младший сержант Дьюкстак так и не мог понять, зачем такая информация понадобилась «Циклопам» — этим кодом обозначался президент Соединенных Штатов Америки. Возможно, это имеет отношение к прошению о помиловании, которое рассматривает президент, решил связист.

— Добрый день, джентльмены! — поприветствовал собравшихся Дэвид Стивенс, и когда они отозвались ему хором «Добрый день, мистер президент», он жестом пригласил их занять кресла и кожаный диванчик. — От Маккензи уже получено что-нибудь, Винс? — обратился он к помощнику.

— Сейчас проверю.

Стивенс кивнул на телефон, стоящий у него на столе, и его бывший ведомый набрал номер комнаты связи.

— Как раз сейчас передают. Будет готово минут через пять-десять, — доложил Бономи.

Президент кивнул.

— Вы все знакомы с генералом Бономи? — спросил он тоном, который ясно давал понять, что ему ровным счетом наплевать, знакомы они или нет. — Ну ладно, приступим к делу. Это срочное совещание. Произошло чрезвычайное происшествие — серьезное и весьма странное. Оно впрямую затрагивает национальную безопасность и международную безопасность. Я специально решил не созывать Совет национальной безопасности в полном составе, ибо дело настолько секретное, что я бы не хотел посвящать в него людей, которым знать о нем вовсе не обязательно. Надеюсь, вы меня понимаете?

Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание — он не ждал реакции на свой вопрос и, не дав времени присутствующим обдумать возможный ответ, продолжал.

— Вас ввели в курс дела, генерал? — обратился президент к начальнику штаба ВВС.

— Так точно, сэр, — подтвердил Крейн. — Мне звонил Маккензи. Он сказал, что вы дали ему добро.

Директор Центрального разведывательного управления свирепо впился зубами в сорокадолларовую трубку, подаренную ему женой к дню рождения, и обиделся за то, что и его «не ввели в курс дела».

— «Гадюка-3», — продолжал хозяин Белого дома, — принятое в Стратегическом авиационном командовании обозначение одной из подземных ракетных установок «минитмен» в Монтане. Это в районе Мальмстрома, в месте дислокации 168-го крыла стратегических ракет. Прошлой ночью, или точнее очень рано сегодня утром, пятеро осужденных убийц — один из них бывший майор САК, служивший ранее в 168-м крыле совершили побег из камеры смертников тюрьмы штата в Хелене. Затем они устроили засаду сменному боевому расчету, направлявшемуся в «Гадюку-3», угнали их «универсал» и украли обмундирование. Позже им каким-то образом удалось нейтрализовать охрану в наземном караульном помещении на территории «Гадюки-3», а затем — уж не знаю как — они захватили и саму подземную капсулу. Я не понимаю, как это им удалось.

— Это невозможно, — пробормотал государственный секретарь.

— Невозможно — так считается. Но на самом деле это так. Они захватили капсулу! — холодно поправил его Стивенс.

Глава военного ведомства взглянул на Крейна, и тот мрачно кивнул в знак подтверждения правоты президента.

— В настоящее время они находятся там внутри, — продолжал Стивенс. — Бронированная дверь задраена, им удалось отключить все электронные устройства, которые могли бы заблокировать пусковые кнопки ракет «Гадюки-3» извне. Говоря попросту, они способны в любой момент запустить эти ракеты — и они грозят нам так и поступить.

Государственный секретарь всем своим видом выражал полнейшее недоумение. На лице директора ЦРУ была написана искренняя озабоченность, министр обороны, похоже, колебался между искушением произнести гневную тираду и позывом к рвоте. Генерал Крейн моргал и сглатывал слюну чаще, чем обычно. Они были потрясены, но не испытывали недоумения. Артур Ренфрю Гросвинор, трезвомыслящий, культурный человек, который никогда не суетился и не терял головы, был в недоумении.

— Я не понимаю, — изрек он размеренным голосом старого новоанглийского аристократа. — Это бессмыслица какая-то.

— Боже ты мой! — произнес Дарби.

Гросвинор насупился, его покоробило столь вульгарное выражение чувств.

— Мистер президент, — вмешался в разговор Майклсон с хладнокровием, присущим главе ЦРУ, — что вы имеете в виду под словом «грозят»? Они предлагают какую-то сделку, требуют выкуп?

— У них есть некий план, — ответил Стивенс.

Сейчас Гросвинор наложит в штаны, подумал Винс Бономи.

— Правительство Соединенных Штатов не заключает сделку с убийцами! — заявил государственный секретарь.

Президент устремил взгляд на генерального прокурора.

— А вы что скажете, Билл?

Фрост пожал плечами.

— Я слушаю. Бьюсь об заклад, мистер президент, вы еще не все сказали, — ответил он.

— Давайте мы все послушаем! — предложил Стивенс.

Спустя тридцать секунд все услышали потрескивание в динамике-усилителе «горячей линии», связывающей Белый дом со Стратегическим авиационным командованием, откуда звучала магнитофонная запись разговора Маккензи с Деллом.

Они напряженно слушали заявление Делла о том, что заключенные контролируют шахту «Гадюки-3» и кнопки пуска межконтинентальных баллистических ракет, что налетчики готовы запустить все ракеты, если правительство не уступит требованиям, и что выдвинутые условия не подлежат обсуждению. «Это пакет требований!» — услышали они предупреждение бывшего майора — и, затаив дыхание, замерли в ожидании объяснения, что же это за «пакет».

— Он состоит из трех частей. Первое — деньги. Наличными. Нас тут пятеро — добропорядочных американских капиталистов — и мы хотим получить по миллиону долларов на нос. Мы требуем пять миллионов долларов использованными купюрами — такова наша цена сделки.

Министр обороны Дарби всплеснул руками.

— Второе — наш уход. Мы хотим покинуть пределы Соединенных Штатов. Средство передвижения в другую страну — реактивный самолет, весьма комфортабельный, весьма необычный реактивный лайнер. Вам ничего не будет стоить зафрахтовать такой самолет, потому что он у вас есть. Я говорю о самолете «ВВС — номер один».

«ВВС — номер один» был личным самолетом президента США.

— Третье — гарантии нашей безопасности, — продолжал Делл. — Не то что бы мы не были патриотами или не доверяли нашему правительству, мы просто не доверяем вам — именно вам. Поймите, тут нет личной обиды, но многие главы государств так часто лгали и нарушали свои обещания, что мы просто утратили наивную бойскаутскую доверчивость. Вы можете сыграть с нами какую-нибудь грязную штуку или просто убить нас, когда мы вылезем из этой «ямы». Вы даже можете подсунуть в мешок с деньгами высотную бомбу, так что нас разорвет на куски в воздухе — ведь именно так арабские террористы взорвали тот швейцарский самолет.

Мы требуем заложника, который проследовал бы с нами весь путь с момента взлета до посадки.

— Ну, теперь Гросвинора просто наизнанку вывернет, — рассудил Бономи.

— …Нашим заложником будет президент Соединенных Штатов!

16

Последнее заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Майклсон чуть не выронил трубку, Дарби вскочил на ноги и окаменел, а генерал Питер П. Крейн — кавалер двух крестов за выдающиеся заслуги в авиации, одиннадцати прочих американских боевых наград и девяти наград государств — членов НАТО, прошептал некое проклятье — почти неслышное за исключением одного слова: «ублюдки». Маккензи не сообщил ему о требовании заложника, и теперь начальник штаба ВВС понял, почему: главкомстратав не осмелился произнести этого, даже по скремблеру.

— Это абсурдно, — заключил без колебаний государственный секретарь.

— Смешно! — добавил он секундой позже.

Далее он скажет «неслыханно!», подумал президент.

— Неслыханно! — фыркнул Гросвинор.

Артур Ренфрю Гросвинор — тонкий дипломат, размышлял Стивенс, но он стопроцентно предсказуем.

— Момзеры! — рассудительно заметил генеральный прокурор.

Высшее должностное лицо Соединенных Штатов кивнуло. Он уже и раньше слышал, как Фрост употреблял это слово на идиш. Оно означало «ублюдки».

— Да он совсем сбрендил, этот майор! — настаивал Гросвинор.

В этот момент голос Маккензи вновь зазвучал на пленке:

— Да вы с ума сошли!

— Лестью вы ничего не добьетесь — ответил бывший офицер ВВС. — А ваше мнение относительно меня или предложенной сделки роли не играет. Есть только один человек, с которым можно заключить эту сделку, так что вы лучше позвоните ему. И смотрите, без шуток. Позвоните ему немедленно.

— Что генерал Маккензи и сделал, — объявил Стивенс. — Он позвонил мне, а я вызвал вас.

Президент взял телефонную трубку.

— Благодарю вас! — обратился он к человеку в бункере близ Омахи. — Мы скоро снова с вами свяжемся, генерал, ну, и конечно, вы звоните сюда сразу же, как получите какие-либо новости о развитии событий.

Он положил трубку на рычаги красного телефонного аппарата и обернулся к собравшимся.

— Насколько я понимаю, перед нами стоят три проблемы: юридическая, политическая и военная, — размышлял вслух Стивенс, — в порядке возрастания их важности, я бы сказал. И в порядке возрастания их трудности, как можно предполагать. Билл, если все же дело повернется так, что нам придется заключать сделку с этим Деллом и его шайкой, какова юридически наша позиция? Мы можем это сделать? Мы может откупиться от этих преступников и обеспечить им бегство из страны?

— Мистер президент, правительство Соединенных Штатов не может иметь никаких дел с преступниками, — возразил Гросвинор.

Стивенс вздохнул.

— Артур, вы же знаете, что и наше правительство и масса прочих правительств — и британское, и русское, и сотни других — имели дела со всякого рода мерзкими диктаторами и кровавыми тиранами на протяжении десятилетий, — терпеливо сказал он. — Мы не слишком этим гордимся, но надеемся, что когда-нибудь — очень скоро — в этом уже не будет необходимости, но теперь давайте-ка отбросим ложное благочестие. И не будем прерывать нашего генерального прокурора, нашего высшего авторитета в области юриспруденции. Билл?

Фрост пожал плечами.

— Вы же и так знаете мой ответ, мистер президент! — откровенно сказал он. — Но я тем не менее отвечу, ибо полагаю, что вы этого хотите — для протокола, разумеется. Так вот, для протокола! Поскольку конституция вменяет президенту обязанность отвечать за проведение внешней политики государства, и поскольку запуск этих ракет, без сомнения, нанесет ущерб нашей внешней политике, мое мнение: вы можете заключить сделку с этими момзерами.

— А деньги?

— Мистер президент, ежегодно конгрессом выделяются определенные средства, которые глава исполнительной власти страны волен использовать по своему усмотрению, — средства, общая сумма коих безусловно, превосходит требуемые пять миллионов, — отвечал Фрост. — В столь экстремальной ситуации, я бы сказал, вы вполне можете, используя вверенную вам власть, распорядиться этими средствами. Могу предположить, что ЦРУ ежегодно расходует куда большие суммы на подкуп куда более отвратительных лиц — включая и наемных убийц. Так почему бы вам не сделать то же самое?

Майклсон обдумал свою ответную реакцию на это ехидное замечание, но решил, что расквитается с обидчиком как-нибудь в другой раз.

— Давайте не будем играть в детские игры, — добавил генеральный прокурор грубовато. — Если у нас нет иного способа обезвредить этих преступников, мы им заплатим, а я составлю пятидесятистраничный меморандум с оправданием ваших действий. Я просто достану из архива старый меморандум, который был составлен после провала операции в Заливе свиней, и возьму его за образец.

Теперь пришла очередь министру обороны и государственному секретарю злобно скрежетать зубами.

— Сейчас не время для легкомысленных шуток. Все это не смешно, — отрезал Артур Ренфрю Гросвинор.

— Знаю. А я и не смеюсь, — заметил Фрост. — Я слишком напуган, чтобы смеяться, и слишком смущен, чтобы плакать, — добавил он.

Молодец, подумал Бономи. Этот Фрост не позер и не пустомеля.

— Я буду иметь в виду это в высшей степени аргументированное мнение нашего прокурора — просто на всякий случай, если вдруг дело и впрямь до этого дойдет, — заявил Стивенс. — Но, надеюсь, что не дойдет. Так, а как насчет политических последствий?

— Это невозможно! — предупредил Гросвинор. — Абсолютно невозможно. Вероятно, точнее было бы сказать: это катастрофа! Мы не можем допустить, чтобы кто-то — даже наши ближайшие союзники — узнал об этом. Это же совсем не то, что кубинский ракетный кризис. Все сейчас произошло в конце концов по нашей вине. Вся ответственность ляжет на наши вооруженные силы!

— Ерунда! — воскликнул Бономи. — Частично ответственность лежит на ВВС — ладно, но ведь не ВВС заварило всю эту кашу в мире, когда без ракет и ядерных боеголовок никуда не деться! Одумайтесь, господин государственный секретарь.

Правильно!

Бономи прав, подумал начальник штаба ВВС, пора уже кому-то поставить на место этих зарвавшихся гражданских, которые все валят на военных…

Да, бывший пилот сказал именно то, что мог бы сказать Пит Крейн — если бы у него было поменьше выдержки.

— Мы сможем разделить бремя вины поровну — потом, — вмешался Стивенс, — и я уверен, на орехи достанется всем. В развитие ваших слов, Артур, мы не можем допустить утечки об этом происшествии, потому что это нанесет нам непоправимый ущерб. А что если это дойдет до русских или китайцев?

— Они не поверят, — быстро ответил Майклсон. — Я утверждаю со всей определенностью — они сочтут это нашей уловкой и немедленно объявят полную боевую готовность и подготовятся к нанесению ответного ядерного удара. Нет, мистер президент, я полагаю, все находящиеся в этом кабинете понимают, что мы ни под каким видом не имеем права сообщить Москве или Пекину, что наши межконтинентальные баллистические ракеты очень скоро могут быть запущены по направлению к ним, хотя мы вовсе не имеем намерения с ними воевать. Через одиннадцать-двенадцать минут после запуска этих чертовых ракет из шахты «Гадюки-3» мы окажемся участниками третьей мировой войны, ибо эти чертовы ракеты, как ни крути, нацелены на красных…

Стивенс кивнул и поглядел на Крейна.

— Вы не могли бы сказать, на какие именно цели нацелены ракеты «Гадюки-3»?

Генерал полез в карман кителя и вытащил сложенный листок бумаги.

— Я проверил сразу же после звонка Маккензи. Цель номер один: советская военно-морская база в Кронштадте, близ Ленинграда. Цель номер два: завод имени Ворошилова, где производятся их ракеты СС-11 — это в Свердловске, городе с населением восемьсот восемьдесят тысяч. Цель номер три: плотина в Магнитогорске. Цель номер четыре: сибирский штаб советских ВВС, в районе Владивостока. Цель номер пять: город Харьков на Украине с населением примерно один миллион сто тысяч. Цель номер шесть: ах, да, цели номер шесть, семь и восемь — районы континентального Китая. Шестая цель…

— Не важно! Этого и так достаточно, — мрачно оборвал его президент Стивенс. — Мне кажется, картина ясна.

— Все это штатные цели! — отметил Крейн. — Они все определены Управлением стратегических целей.

— Ага, расскажите это жителям Свердловска и Харькова! — сардонически усмехнувшись, предложил генеральный прокурор. — Им будет приятно сознавать, что они погибнут по штатному расписанию, санкционированному всеми инстанциями ядерного апокалипсиса.

— Не ВВС выбирало эти цели, черт побери! — возразил Крейн. — Это дело межведомственной группы, включавшей в себя ЦРУ, если это кого-то здесь интересует!

Майклсон вытащил изо рта трубку.

— Пит, никто не винит ВВС за выбор целей, — рассудительно заметил далеко не идеальный, но неглупый глава разведывательного ведомства, — равно как и за дурацкую международную обстановку. Да, мистер президент, я согласен, что возможные последствия от поражения вышеперечисленных стратегических целей совершенно ясны.

Наступила гнетущая тишина.

— Третья мировая война, — наконец вымолвил президент.

— Третья мировая война, — эхом отозвался Майклсон.

В кабинете повисла еще более гнетущая тишина.

— Вы, — сказал Гросвинор, простирая палец на Дарби, — вы обязаны выбить оттуда этих уголовников! Должен же быть какой-то способ. У вас есть войска, самолеты, напалм, ядерное оружие!

— Не знаю, — осторожно ответил министр обороны. — Я понимаю, что места базирования «минитменов» должны в принципе быть неприступными или почти неприступными. Шахта оборудована толстенной стальной дверью и множеством всевозможных датчиков тревоги для предотвращения внезапного нападения.

— А газ? Как насчет газа? — к собственному удивлению услышал свой голос миролюбивый Артур Ренфрю Гросвинор.

— «Ямы» газонепроницаемы. Они оборудованы системой очистки воздуха, которая автоматически включается в рабочий режим, как только сенсоры покажут наличие газа, — ответил Крейн.

— Отключите их! — не унимался новоанглийский аристократ.

Начальник штаба ВВС кивнул.

— А ракеты? До них можно как-нибудь добраться… пока они находятся в шахтах? — с надеждой спросил Гросвинор.

— Каждая ракета в шахте находится под семидесятитонным железобетонным колпаком, который можно сдвинуть с места только изнутри при активизации гидравлического компрессора. Этот колпак представляет собой цельную плиту, конструктивно способную выдержать взрыв любой разрушительной силы.

— А как насчет бомбардировки с воздуха? — предложил Дарби. — Может быть, стоит послать туда бомбардировщики командования тактической авиации, чтобы они одновременно сбросили на все десять шахт… атомные бомбы?

Крейн взглянул на Дарби, потом на Стивенса.

— Может быть. Теоретически рассуждая, да, — ответил он, — но я в этом не уверен. Командующий силами тактической авиации может сказать, конечно, что его ребята справятся с таким заданием, но дело в том, что это должно быть исключительно точное бомбометание. Сверхточное бомбометание: необходимо нанести точечный удар по десяти различным целям одновременно и один раз.

— Один раз? — переспросил президент.

— Если мы не обезвредим десять «птичек» с первого захода, можно не сомневаться, что эти сволочи запустят все уцелевшие ракеты. А что им терять, черт побери? В любом случае считайте, они трупы. Нет, я бы не рекомендовал воздушный налет, — заключил высший чин ВВС США.

— Но надо же что-то делать! — настаивал государственный секретарь.

— Возможно, но удар с воздуха, даже притом, что его осуществят лучшие пилоты тактической авиации, это чертовски большой риск, — повторил Крейн. — Вы же сами летали на истребителе-бомбардировщике, мистер президент, и вам известно, каковы шансы попадания в десять небольших целей при полете на низкой высоте.

На мгновение и Стивенс, и Бономи вспомнили горячие денечки в Корее двадцатилетней давности.

— Генерал Крейн прав. Вероятность человеческой ошибки — ошибки пилота — даже при скорости триста — четыреста миль в час очень велика, и последствия такой ошибки могут быть ужасны. Нет, я не могу одобрить воздушный налет.

Президент принял решение, но совещание не окончилось.

— В нашем распоряжении гигантская военная мощь, — утверждал Дарби, — и ее, разумеется, вполне достаточно, чтобы справиться с пятью зеками, засевшими в «яме» в прериях Монтаны.

— Ну, не знаю, — раздумчиво заметил Стивенс. — Наша мощь не рассчитана для таких ситуаций. Наша военная мощь способна противостоять любому противнику на этой планете, но вот во Вьетнаме у нас что-то нет громких побед. Да и в такой нештатной ситуации она едва ли может быть применена.

— Если провести грубую аналогию, — вставил слово Фрост. — Эти пятеро негодяев повели себя с Соединенными Штатами, как обыкновенные уличные хулиганы, а против уличных хулиганов нельзя бороться с помощью бомбардировщиков.

Стивенс вопросительно обернулся к своему бывшему ведомому.

— Мистер президент, — отвечал Бономи ровным голосом, — есть целый ряд возможных военных решений, которые нам в ближайшее время придется рассмотреть. В случае необходимости, нам, вероятно, придется вызвать сюда начальника штаба сухопутных войск и обсудить с ним сложившуюся ситуацию. Однако прежде всего нам следует предпринять одну попытку.

— Продолжай, Винс!

— Почему бы вам не поговорить с Деллом лично? Что вы в этом случае теряете? Вы же можете выкрутить руки кому угодно, вы умеете вести торг, вы тонкий политик.

За последние двадцать лет вы смогли договориться с множеством очень несговорчивых людей, — напомнил президенту однозвездный генерал, — может быть, вам удастся полюбовно договориться и с этой шайкой. Я убежден, что вам приходилось принимать в Белом доме субъектов и похуже…

Стивенс сразу же вспомнил по крайней мере пяток таких — все это были главы «дружественных» государств.

— Я не имею в виду никого конкретно, — добавил Бономи.

Добрый день, сукин ты сын!

— Я это понял, генерал, — ответил Дэвид Стивенс сухо.

Из всех присутствующих только Майклсон почуял в этих словах некий скрытый смысл, понятный только президенту и его помощнику. Это было, конечно, очередное тонкое проявление той личной близости и преданности, которая игнорирует служебную субординацию и официальные каналы связи.

— И что вы думаете об этом, Ивен? — спросил Стивенс.

Майклсон, поразмыслив, кивнул.

— Это может сослужить хорошую службу, — опасливо заметил он.

— Билл?

— А почему бы нет, мистер президент? Насколько я понимаю, типов похуже этих пятерых преступников вы не только приглашали на завтрак, но и на обед!

Возможно, он имеет в виду короля Ахмеда, подумал Гросвинор. Государственный секретарь не питал никаких иллюзий относительно взглядов Фроста на арабо-израильский конфликт, ибо, хотя генеральный прокурор не вмешивался в международные дела, он редко когда старался скрыть свои чувства. На самом деле в формировании внешней политики великой державы нет места для чувств, ибо просвещенный, но твердый государственный эгоизм должен превалировать над эмоциями, как то всегда и бывало в истории, а национальные интересы Соединенных Штатов не позволяли государственным мужам проявлять какую-либо снисходительность или сентиментальность.

Большинство политических лидеров, будь то в Вашингтоне или Лондоне, Париже или Москве, Пекине или Токио, с пониманием относились к такой философии — это государственному секретарю было известно, и для него было большим разочарованием видеть столь непрактичных людей, как Фрост, на высоких государственных постах.

Следующий вопрос президента нарушил ход его мыслей.

— Боб?

Министр обороны не возражал, поскольку всякие попытки вести переговоры — серьезные или не очень, успешные или нет — могли дать выигрыш во времени подготовке сухопутных войск и ВВС для нанесения ответного удара. Крейн поддержал его позицию молчаливым кивком головы, и тогда Артур Ренфрю Гросвинор торжественно заявил, что он всегда предпочитал применению силы ведение мирных переговоров. История свидетельствует, со знанием дела заключил государственный секретарь, что подобные «частные беседы» могут оказаться «исключительно плодотворными».

— Уж не знаю, насколько я со своим талантом вести переговоры преуспею в беседах с этими преступниками, — сказал Стивенс, — но мне не терпится сделать попытку.

— Вы можете воспользоваться «горячей линией» САК и соединиться с «Гадюкой-3» через бункер связи в Оффатте, — предложил Крейн. — Это самое простое и надежное.

Президент снял трубку телефона прямой связи с подземным командным пунктом Маккензи.

В этот самый момент маршал Кобрынин снял телефонную трубку в штабе Группы советских войск в Германии в тридцати пяти милях от Восточного Берлина. 76-я и 99-я дивизии должны были выдвигаться немедленно, а эскадрилья МИГов-23 быть готовы подняться в воздух перед рассветом. К тому времени первые звенья истребителей должны были занять все воздушные коридоры. Радио- и радарное глушение должно было начаться за пять минут до того, как сверхзвуковые перехватчики покинули взлетные полосы, и маршал Владимир Кобрынин лично проследит за тем, чтобы офицеры, выбившиеся из графика, были строго наказаны.

Главный маршал бронетанковых войск Союзов дал ясно понять, что координация и соблюдение графика в этой операции представляют исключительную важность, ибо «Ямщик» был замыслен и спланирован в Центральном Комитете как стремительная и внезапная атака.

Пока не было ясности в том, увенчается ли операция успехом, — это маршал Кобрынин понимал. Но зато ему было предельно ясно, что ждет командующего — будь он даже маршалом Красной Армии, — вызвавшего неудовольствие Центрального Комитета… Можно было быть уверенным, что, если «Ямщик» провалится, вся вина ляжет на командующего. Алексей Союзов был неплохим человеком, но он бы никогда не дослужился до столь высокою поста в Генеральном штабе Красной Армии, если бы не научился сваливать вину за собственные провалы на кого-то другого.

Добрый Алексей Союзов не собирался брать на себя ответственность.

Это было вполне естественно в этой армии, как и в любой иной.

Будь на месте Союзова маршал Кобрынин, он тоже не взял бы на себя ответственности. Если в ближайшие три-четыре дня все будет хорошо, может быть, и Кобрынину светит теплое местечко в уютном штабе в Москве. Именно сознание того, что может произойти с ним, если все не будет очень хорошо, заставило командующего Советской группой войск в Германии так грубо разговаривать по телефону со своим собеседником.

17

— Ключи! — неожиданно произнес Делл. И добавил. — Мы забыли взять эти чертовы ключи!

— Чего? — пробурчал Шонбахер.

Вспотевший, с несчастным выражением лица, сексуальный маньяк-убийца похоже потел еще пуще прежнего, несмотря на то что благодаря исправно работающему кондиционеру в капсуле поддерживалась постоянная температура 68° по Фаренгейту. По крайней мере этот компонент системы работал бесперебойно, но Харви Шонбахер тем не менее потел вовсю. Не будь он таким лодырем и самодовольным дураком, думал Делл, этот идиот давно бы уже снял с себя тесный комбинезон.

А может, он просто трусит.

Только этого им теперь не хватало — чтобы один из пятерых предался безрассудной панике.

— С тобой все в порядке, Харв? — спросил бывший офицер-ракетчик с наигранной беззаботностью.

— Конечно. Так что там с ключами?

— Ключи пускового устройства? — вставил Пауэлл.

— Именно! — отозвался Делл.

— Так что с этими проклятыми ключами? — брюзгливо поинтересовался убийца на сексуальной почве.

«Дьякон» Хокси нахмурился, услышав очередное сквернословие.

— Не нравится мне этот разговор, — заявил он.

— О, Бога ради, заткнись! — скривился Шонбахер. Но, увидев, какой злобной ненавистью сверкнули глаза безумца, он нервно отступил.

— Харви и не собирался оскорбить твой слух, Дьякон, — успокоил его Делл, также заметивший во взоре религиозного фанатика недобрый огонь распиравшей его ярости. — Это просто фигура речи, дрянная привычка такая. А ты, Харв, следи за своей речью. Так не следует разговаривать в присутствии достойных людей, понял?

Фэлко восхищенно кивнул.

Да, умеет же Ларри ладить с этими недоумками! Мягко, спокойно, мгновенно всех утихомирил.

— Я послежу, Ларри, — поспешно пообещал Шонбахер. — Мне жаль, что я это сказал. Я просто неважно себя чувствую, — извиняющимся тоном продолжал он. — Наверное, съел что-то не то. В желудке у меня целая революция. Мне не по себе…

Страх.

Это просто неодолимый страх, решил Делл и тут же опечалился.

— Мне кажется, у нашего Харви язва. — Пауэлл сделал попытку снять напряжение. — Так что не будем слишком строги к нашему другу, Дьякон. Прощение — одно из самых достойных христианских добродетелей, если я не ошибаюсь.

Ярость, сверкавшая в глазах Хокси, стала затухать.

— Так вот я и говорю: мы забыли забрать у них два стартовых ключа, — продолжал Делл как ни в чем не бывало, — а без этих ключей мы бессильны, как птенцы. Без этих ключей мы не сможем выпустить наших птичек на волю, ведь так, Сэнди?

Капитан Сэнфорд Таун не ответил.

Золотоволосый командир боевого ракетного расчета 889-С уже пришел в себя и без кляпа во рту вполне мог бы что-нибудь ответить. Он выпил несколько глотков воды, и его голова уже не так сильно болела, как час назад, так что ему можно было сказать массу интересного. Хотя его затылок все еще ныл от удара и путы на запястьях и лодыжках впивались в кожу, капитан Таун мог порассказать много чего. Но он смотрел на врагов из своей койки и молчал.

— Ну, может, скажешь что-нибудь? — настаивал Дел.

Нет ответа.

— И даже «Боже храни, Америку!» не скажешь?

Таун не ответил.

А лейтенант Канеллис ответил.

— Изменник! — злобно произнес молодой лейтенант. — Да ты же предатель, Делл, черт тебя дери!

Фэлко стал мотать головой, изображая картинную укоризну.

— Эй, мы уже договорились, малыш: никакой непотребной божбы! — напомнил он Канеллису. — Отставить сквернословие в нашем присутствии!

— Тебя повесят, Делл. Вас всех, ублюдки, повесят! — заверил их Канеллис.

Профессиональный убийца вздохнул.

— Остается только надеяться, что он не скажет: «Вам не уйти от наказания»! Я, кажется, видел этот кинофильм миллион раз по телеку! Да, по крайней мере миллион раз!

— Вам не уйти от наказания! Вас всех повесят!

Глаза Фэлко сузились.

— А я-то думал, нас расстреляют, — признался он. — В армии преступников не вешают, не так ли, Виллибой?

Бывший морской пехотинец задумался.

— Насколько я помню, обычно осужденных выводили перед расстрельной командой, хотя для государственных преступников, возможно, казнь иная. Но только в том случае, если нас поймают и осудят. Думаю, впрочем, мы сможем получить послабление, сославшись на временное помутнение рассудка.

— К примеру, у меня было очень трудное детство: родители развелись, я попал на улицу, — жалобно вспомнил Фэлко. — С тех пор у меня расшатана нервная система, я очень нервный…

— Эмоциональная неуравновешенность? — предположил чернокожий.

— Вот именно. Я до сих пор сосу большой палец, когда никто не смотрит. А ты, Ларри?

— Моя мамочка меня не любила. А ты, Вилли? Я уверен, что ты с детства испытывал на себе все прелести расового угнетения в гетто.

Шутил он или ехидничал?

— Под влиянием трущоб в гетто и слезливых доброхотов из службы социального обеспечения у меня развились ужасные антиобщественные инстинкты, — ответил Пауэлл. — Я страдаю от комплекса неполноценности, из-за которого мне постоянно хочется причинять боль белым — особенно офицерам.

— О, да я теперь к тебе спиной не повернусь! — заметил Делл.

— На твоем месте я бы не стал, майор!

Зубоскалил Пауэлл или угрожал?

— Так где же эти стартовые ключи? — нетерпеливо поинтересовался Шонбахер.

— А ты спроси у лейтенанта, — предложил Делл. — Он, похоже, из них двоих самый разговорчивый. А вот мой друг Сэнди что-то не в духе.

Шонбахер подошел к спальному отсеку и воззрился на Канеллиса.

— Ну так, лейтенант, где ключи?

— Пошел ты!

Он был совсем юный, глупый и забавный.

Вот что подумал Делл.

Другая мысль беспокоила Виллибоя Пауэлла.

Бывший майор САК многократно излагал им свой план, рассказывая о капсуле, но ни разу не упомянул о каких-то стартовых ключах.

Почему?

— Пошел ты на..! — повторил Канеллис с омерзением.

Шонбахер поднял пистолет и, прежде чем кто-то успел его остановить, ударил стволом молодого парня под дых. После этого жирный насильник и убийца вновь замахнулся.

— Я пристрелю тебя, Харви! — произнес Делл громким злобным голосом. — Еще раз ударишь его — и я тебя пристрелю!

Толстяк, удивившись и не веря своим ушам, опустил пистолет.

— Но нам же нужны ключи! — рявкнул он.

— Он нам их не принесет. Убери пистолет, ты, идиот, сейчас же!

— Майор не шутит! — рассудил Фэлко. — Он тебе сделает пиф-паф, Харв!

Тяжело и шумно задышав, Шонбахер медленно и нехотя убрал оружие и сделал два шага назад. Лейтенант Канеллис с трудом ловил губами воздух — в любую секунду его могло вырвать.

— Это была дурацкая выходка! — резко сказал Делл. — И я уже сыт по горло твоими дурацкими выходками, Харви. Сначала ты хотел убить того часового, который просунул голову в окно «универсала» — хотя в этом не было никакой необходимости, а потом ты вдруг наложил в штаны, когда я приказал тебе идти впереди меня по туннелю — когда это было необходимо! И теперь вот ты применяешь бессмысленное насилие против безоружного, который даже не знает шифр!

— Что, наш друг сегодня не в форме? Мало тренировался? — съязвил Пауэлл.

Делл покачал головой:

— Нет, он просто болван. Только командир боевого расчета знает шифр — нужную комбинацию цифр сейфа, где хранятся стартовые ключи. Вот этого сейфа.

Он махнул стволом автомата на небольшой красный шкафчик на кронштейнах, торчащих из стены около командирского кресла. Металлический ящик был примерно семь дюймов шириной, пять дюймов высотой и десять дюймов глубиной. Диск с цифрами находился на передней стенке.

— Когда происходит смена боевого расчета, командир, сдающий дежурство, передает вахтенный журнал и шифр командиру заступающего на боевое дежурство расчета, — объяснил Делл.

— Он говорит, что ты замочил не того, кого надо, — ухмыльнулся Фэлко. — Помню, однажды я так же лопухнулся в Новом Орлеане. Местные ребята ужасно переживали по этому поводу и отказались мне платить, так пришлось недельки через две вернуться в город и мочить того, кого надо. Эти бедолаги были страшно похожи — не отличить!

— Ты бы мог сказать: как «сиамчики», — предложил Делл, которому было известно, что на уголовном жаргоне «замочить» означало «убить».

— Ну, можно и так сказать, — согласился наемный убийца. — Короче, Харв, тебе бы следовало сделать ата-та другому капитану. Может, ты сумеешь выбить из него код?

— Я сам с этим разберусь, — авторитетным тоном заявил бывший зам. начальника разведки 168-го ракетного крыла.

В этот момент Канеллис начал блевать, извиваясь всем телом.

— Черт! — проворчал палач преступного мира. — Теперь все тут завоняет!

— Я не… — начал было Шонбахер.

— Ты подотрешь за ним! — приказал Делл. — Ты заварил эту кашу, ты и убирай. Пойди возьми из сортира бумажные полотенца. Я же побеседую о ключах с капитаном.

Зазвонил телефон, и все разом повернулись на резкий звук.

— Неси полотенца, Харв! — повторил свою команду Делл, направившись к командирскому столу.

Он сел и снял трубку.

— Да, генерал Маккензи? — произнес он весьма холодно.

— Это не Маккензи. Это президент!

Делл слабо надеялся, что президент сам позвонит, он невольно вздрогнул, услышав знакомый голос.

— Да, мистер президент? — ответил Делл.

— Мать твою богородицу! — воскликнул Фэлко. — Президент?

Бывший майор выдавил улыбку.

— С кем я говорю? — спросила трубка.

— Моя фамилия Делл. Лоуренс Делл, мистер президент.

Стивенс мельком взглянул на телетайпную биографию Делла перед собой и продолжал.

— Майор Делл, — сказал он, намеренно избегая обращения «мистер» в надежде, что ему, как верховному главнокомандующему удастся напомнить этому убийце, что он как-никак военнослужащий, — Генерал Маккензи сообщил мне, что вы возглавляете группу людей, удерживающих в настоящее время ракетную базу под названием «Гадюка-3».

— Верно. Мы захватили контрольно-пусковой центр, мы нейтрализовали блокираторы, которые могли помешать нам осуществить запуск этих ракет. Это ракеты «минитмен-2» с термоядерными боеголовками мощностью приблизительно одна мегатонна каждая.

Этот сукин сын режет правду-матку, подумал Крейн, слушая разговор через внешний усилитель.

— Меня об этом проинформировали, майор.

— Это не новейшие модели, мистер президент. У «Минитмена-3» разделяющиеся головки, способные поразить сразу несколько целей, — спокойно объяснял Делл, — но эти десять ракет могут поразить всего только десять целей — по одной каждая.

Этот ублюдок пытается вывести Дейва из себя, подумал Бономи.

— Я это понимаю, — спокойно продолжал Стивенс, — и я также знаю, что вы и ваши сообщники вчера ночью совершили побег из камеры смертников в тюрьме штата, расположенной в Хелене.

— Правильно. Нам терять нечего — мы способны на все! — с нескрываемой ехидцей в голосе заявил Делл. — Если бы не были на грани отчаяния, мы бы не предприняли столь рискованную операцию по захвату ракетной базы САК!

— Мне кажется, я это понимаю, майор. Люди, ожидающие смерти, готовы совершить все что угодно, лишь бы остаться в живых. Я сам был пилотом истребителя «Ф-86» во время корейской войны и мне знаком инстинкт самосохранения. Я ведь и сам неоднократно испытывал чувство страха.

— Я очень рад, что вы это понимаете, мистер президент. Поймите, мы ничего против Стратегического авиационного командования не имеем — как и против правительства Соединенных Штатов. Мы бы захватили ракетную базу в любой другой стране. Американская просто подвернулась под руку.

— Это шутка, майор?

Делл вздохнул:

— Боюсь, да. Не очень удачная, да? Мне, наверное, все же лучше заниматься побегами из тщательно охраняемых тюрем и захватами неприступных ракетных баз.

Стивенс сделал краткую паузу, чтобы собраться с мыслями.

— Майор Делл, это происшествие куда более серьезное для нашей страны, а возможно, и для всего мира, — чем вы можете себе представить. Честно говоря, я не могу понять, как человек с вашим интеллектом и образованием мог такое совершить. Одно дело сбежать из тюрьмы штата, но совсем другое совершить нападение на базу межконтинентальных ядерных ракет. Это уже не просто какой-то там дешевенький гангстерский боевик!

— Понимаю! Это дорогостоящий фильм эпического размаха, мистер президент. И, чтобы завершить съемки, потребуется пять миллионов долларов — я полагаю, вы столь же заинтересованы в хэппи-энде этого сюжета, как и мы. Вы же не хотите, чтобы мы задержались на «Гадюке-3» дольше необходимого.

Разговор не клеился.

— Генерал Маккензи сообщил, что вы упоминали подобную сумму, кроме того, он доложил мне, что вы высказали ему серию весьма мелодраматичных угроз… Однако…

— Никаких «однако», никаких угроз, никакого торга! — оборвал его Делл грубо. — Заплатите требуемую цену полностью, а не то мы осуществим запуск ракет!

— Мне трудно поверить, что вы бы смогли повторить эти слова, если бы знали, на какие объекты нацелены эти ракеты, — возразил Стивенс.

— А мне и нет нужды знать. Вы это знаете. Вы это знаете и вы перепуганы до потери пульса! Мне известно, что эти цели не Диснейленд и не Лондонский зоопарк. Они расположены где-то в России и в Китае — а может, и там, и там. Но мне на это наплевать и моим друзьям тоже! Нас интересуют только наши деньги и наша жизнь, а также наша безопасность и будущее вне Соединенных Штатов. Мы не хотим больше жить в этой стране. Здесь слишком опасно со всей этой загрязненностью атмосферы, уличной преступностью, расовыми волнениями, наркоманами, не говоря уж о зверствах полицейских и об устрашающем падении сексуальной морали. А уж если сюда прибавить резко ухудшающееся качество телевизионных программ, то логичность нашего решения будет понятна всем и каждому. Вы не согласны, мистер президент?

Генерал Крейн озадаченно нахмурился.

Какое отношение, черт возьми, имеет ухудшение качества телепрограмм к захвату «Гадюки-3»?

— Майор, я не могу понять, как наше с вами состязание в остроумии может помочь нам прийти к взаимоприемлемому соглашению? — настаивал Дэвид Т. Стивенс. — Как вы сами только что сказали, мы все хотим одного и того же, — чтобы вы покинули «Гадюку-3». Памятуя об этой нашей общей цели, мы сможем вести продуктивный разговор о возможных реалистичных способах достижения этой цели. Мы можем обсудить несколько вариантов. К примеру, я могу поговорить с губернатором Монтаны.

— О чем? «Гадюка-3» в наших руках, а не в его!

— Так, майор, я мог бы поговорить с ним насчет возможности смягчения вам вынесенных приговоров за убийство. Поскольку вами двигал человеческий инстинкт самосохранения, под воздействием которого вы пустились на крайние меры, я мог бы убедить губернатора Уилкокса отменить вынесенные вам смертные приговоры — заменить их на тюремный срок от пяти до десяти лет.

Вот это уже творческий подход к проблеме, подумал генеральный прокурор. Причем если только Делл полный идиот — слишком смелый. Уилкокс принадлежал к оппозиционной партии, и даже если он согласится с просьбой Стивенса, то наверняка выболтает все своему закадычному другу Колдуэллу через полторы минуты после того, как преступники покинут «яму» в Монтане. Это, возможно, спасет «Гадюку-3», но погубит предвыборную кампанию.

— Не пойдет! — заявил Делл. — Мы не собираемся возвращаться в тюрягу! Не только на пять лет, но и на пять минут! Да и ваш Уилкокс та еще сволочь — сволочь и брехун. Только круглый дурак мог бы довериться ему.

— Я прошу вас довериться президенту Соединенных Штатов!

Так, сейчас он насвистит мелодию «Звездно-полосатого знамени», подумал бывший офицер САК.

— Не выйдет. Мы больше никому не доверяем, мистер президент. Мы не верим ни Санта-Клаусу, ни Организации Объединенных Наций, ни Джону Уэйну. Деньги на бочку, а не то мы нажмем на красные кнопки.

— Да что вы такое болтаете! — раздраженно воскликнул Стивенс. — Да кто вы такой, чтобы мне угрожать? Вы же не с нефтяным магнатом ведете разговор о выкупе за его похищенную девятилетнюю дочурку, понятно? Вы же играете жизнями миллионов, десятков миллионов людей. И это не неудачный налет на инкассаторскую машину и не ограбление банка. Это же пахнет третьей мировой войной, гибелью всей цивилизации!

— Какой цивилизации?

— А теперь слушайте! Вы затеяли очень опасную игру — это ядерный шантаж! Вот что это такое, Делл — ядерный шантаж!

— Именно — и вам об этом следует знать, мистер президент! — ответил беглый убийца с лицом кинозвезды. — Ведь именно вы с русскими занимались этим на протяжении последних двадцати лет. Так что мы просто следуем вашему доброму примеру. Но только мы внесли в игру новый элемент — финансовый. Мы мелкие бизнесмены и посему желаем получить небольшой навар. Считайте, что мы продаем вам эту базу и эти ракеты за толику их стоимости — скажем, за двадцать процентов цены. Считайте, что это последняя сезонная распродажа, и вы окажетесь дураками, если упустите такой шанс, потому что такого больше не повторится.

— Майор Делл, как кадровый офицер ВВС и специалист по ракетной технике вы должны иметь очень четкое представление о том, что такое ядерная война.

Человек в капсуле «Гадюки-3» проигнорировал этот вызов.

— У вас остается тридцать шесть часов, — предупредил он. — Вы просто ослы, если не хотите сделать такую выгодную покупку. К тому же мы готовы набросить вам двух не первой свежести офицеров стратегической авиации в качестве премии — бесплатно. Купите базу и получите боевой расчет в придачу, не заплатив при этом ни цента. Всякий здравомыслящий бизнесмен не глядя совершил бы такую сделку, и, всякий конгрессмен, радеющий за снижение расходной части бюджета, настоятельно рекомендовал бы вам принять во внимание колоссальную экономию средств, уже и так донельзя обремененных налогами граждан.

— Майор, сделайте милость, избавьте меня от вашей социальной сатиры, — ответил Стивенс. — Мне кажется, у вас лучше получаются ваши выходы с угрозами — хотя и нереалистичными. Даже если вы взглянете на ситуацию с точки зрения собственных интересов, вы же должны понимать, что третья мировая война отнюдь не окажет благотворного воздействия на ваше здоровье. Вы и ваши друзья сгорите заживо вместе с миллионами женщин и детей на этой планете.

— Фигня это, мистер президент. Мы засели глубоко под землей в непроницаемой для радиации «яме», и мы можем находиться здесь в течение двух недель после начала войны. К тому времени огненные ураганы потухнут, уровень радиации понизится втрое, а всеобщее разрушение и паника помогут пятерым здоровым, бесстрашным и хорошо вооруженным мужчинам сбежать. Так что если какая-то женщина или ребенок, или спонсор президентской компании сгорит заживо, в том будет только ваша вина. Вы же можете избежать этого кошмара, заплатив жалкие крохи — куда меньше, чем тратит американская нация на дезодоранты и зубную пасту в день. Не скупитесь! Это разрушает ваш имидж выдающегося политического деятеля!

Стивенс бросил взгляд на Бономи и пожал плечами.

— Майор Делл, — медленно произнес он. — Я надеюсь, мы можем это обсудить спокойно и разумно. Один из моих помощников заметил, что вы по сути дела пытаетесь совершить хулиганское нападение на Соединенные Штаты. Правительство не может этого допустить и не допустит.

Если мы не сумеем предотвратить это хулиганство путем переговоров, тогда нам придется рассмотреть возможность применения нашей несокрушимой военной мощи с использованием всех имеющихся в нашем распоряжении ресурсов. Что бы там ни тявкал сенатор Колдуэлл во время своей предвыборной кампании, мы все еще величайшая в мире держава.

— Ну, так кто кому угрожает?

— Это не просто угроза, майор. Как верховный главнокомандующий страны, я сделаю то, что диктует мне мой долг.

— Ваш долг диктует вам дать нам денег и самолет к восьми часам вечера завтра.

Нет, это пустая трата времени.

Дэвид Стивенс давно уяснил, что когда дискуссия с председателем ли сенатского комитета, с главой ли иностранного государства или с собственной женой оборачивается пустой тратой времени, самое мудрое — это прекратить препирательства, пока ситуация еще не обострилась, — просто встать и уйти, чтобы обе стороны могли бы поразмыслить и, возможно, прийти к какому-то компромиссу в одиночестве.

— Я думаю над вашими словами, — объявил он. — И свяжусь с вами позже. Я верю, что вы, как благоразумный человек самым серьезным образом отнесетесь и к моим словам, майор.

Делл расхохотался.

— Я далеко не благоразумный человек, мистер президент. Я уволенный офицер ВВС, обесчещенный экс-джентльмен, осужденный женоубийца и беглый заключенный в розыске. Никакие правила — ваши правила, старые правила — больше ко мне неприменимы. Меня больше ничего не связывает с вашей системой — системой, которая намеревается меня убить. Неужели вы и впрямь полагаете, будто мы говорим на одном и том же языке?

Так, теперь разговор медленно и неотвратимо съезжал на грубость, и президент понял, что ему необходимо немедленно остановить это опасное скольжение по наклонной плоскости.

— Обсудите это со своими друзьями, — посоветовал он, — и мы вернемся к нашему разговору позже.

Он положил трубку и повернулся к членам кабинета.

— Пользы мало! — вынес он оценку состоявшемуся разговору.

— Да этот парень просто псих! — заявил свирепо Гросвинор.

— А вы думаете, он — псих, Билл?

Генеральный прокурор покачал головой.

— Не сказал бы. У нас в стране есть по меньше мере семь штатов, в которых этого майора с его красноречием и философией избрали бы вице-губернатором, — рассудил Уильям Фрост.

Майклсон, попыхивая трубкой, смотрел на министра обороны.

— С какой стороны на это ни посмотреть, Делл явно не в своем уме, — заявил шеф ЦРУ немного помпезным тоном. — Психотестирование, проведенное надлежащим образом, давным-давно выявило бы его психическую неуравновешенность. Уж наших психологов он бы не провел, доложу я вам!

Дарби проигнорировал сие провокационное заявление.

— Нам надо выковырять их оттуда! — сказал он, обращаясь к Крейну. — Используем батальоны быстрого развертывания, танки, ракеты тактического радиуса действия, боевые вертолеты.

— Возможно, стоит подключить и тактические бомбардировщики, — подумал вслух начальник штаба ВВС.

Рассуждать о вооружениях оказалось куда менее болезненным занятием, чем признать тот факт, что настоящий кризис произошел в работе того или иного ведомства.

— Не расстраивайтесь. Попытка удалась, — утешил президента бригадный генерал Бономи. — Знаете, мне показалось, что вы его проняли этим задушевным мужским разговором насчет страха и инстинкта самосохранения. На какое-то мгновение он даже заинтересовался.

— Он очень неглуп, этот парень, — заметил Стивенс. — Он, конечно, не слишком большая умница, каким сам себе кажется, но он неглуп. И он мерзавец, чудовищный мерзавец. Нет, мне кажется, я его совсем не пронял.

— И все же попытка удалась.

— Попытка удалась, но улова нет, Винс! — ответило высшее должностное лицо Соединенных Штатов.

Его бывший ведомый сочувственно пожал плечами.

— Возможно, сейчас самое время выдвинуть пехотные части и поднять в воздух эскадрильи просто в качестве превентивной меры, — заявил президент.

— Разумно! — согласился министр обороны с заблестевшими глазами и быстро заговорил. В его голосе не было ни тени сомнения и страха, когда он живо излагал, какие части выдвинуть, какие вооружения использовать и как провести всю операцию. Это была блестящая речь.

Пока он говорил, синий санитарный фургон, эскортируемый джипом и двумя крытыми грузовиками с полицейскими ВВС, подкатил к служебному входу госпиталя военно-воздушной базы в Мальмстроме. Минутой позже два санитара осторожно вынесли носилки.

— Смотрите, не уроните его! — приказал капитан Дрю. — Мы и так с трудом нашли его в таком тумане, так что теперь не хватало его уронить…

Офицер разведки ВВС был раздражен и потен — результат двухчасовых поисков по обеим сторонам шоссе, — и обильное потоотделение не мог унять носовой платок, которым он промокал влажное лицо.

— Несите его, несите, черт побери! — прикрикнул Дрю.

Лицо лежащего на носилках человека было опухшим, в синяках и запекшихся кляксах крови. Санитары понесли носилки в здание госпиталя и последовали за Дрю на третий этаж, в отделение на третьем этаже, на двери которого висела табличка «Изолятор». У двери стояли вооруженные часовые, но санитары ни словом ни прокомментировали столь необычные меры предосторожности. Ясно, что ситуация не располагала к непринужденной беседе: всем своим видом и манерами Дрю очень ясно дал им это понять, когда поисковая группа покинула базу в Мальмстроме примерно 155 минут назад.

— Посторонним вход в эту зону воспрещен, сэр! — предупредил один из часовых.

— Да знаю, знаю! Это приказ генерала Стоунсайфера, — грозно ответил Дрю. — Генерал приказал поместить сюда этого человека, — добавил он, кивнув на носилки.

Полицейский распахнул дверь, позволив санитарам внести раненого в изолятор.

— Кто это? — поинтересовался доктор Стэнли Бигельман.

Доктор Бигельман, пухленький молодой капитан, прибывший на базу Мальмстром месяц назад, еще не прослужил в ВВС достаточно длительный срок, чтобы понимать, что ему не следует задавать вопросы офицерам разведки.

— Уиткин — лейтенант Гарри О. Уиткин, — нараспев ответил Дрю. — Сейчас санитары принесут другого — сержанта Риенци.

— А что случилось с этим… Уиткином?

— Мне кажется, он забеременел, — рявкнул Дрю. — Слушайте, Бога ради, не можете ли вы сами определить, что с ним?!

— Не могу. Я же врач, а не фокусник. У него такое лицо, точно он выстоял четыре раунда против Мухаммеда Али.

— Остальные части тела имеют вид похуже, — ответил Дрю. — Лейтенант Уиткин был зверски, подло, преступно избит. Ему необходим тщательный медицинский уход. Как и Риенци. Вот и все, что я могу вам сказать.

Доктор Бигельман кивнул.

— Это имеет какое-то отношение к тому другому, которого вы доставили сюда ранее? — спросил он, склонившись над Уиткином, чтобы получше рассмотреть его обезображенное лицо.

— Это вас не касается. Занимайтесь лечением пострадавших и не задавайте лишних вопросов. Я уже сказал вам, что не могу обсуждать этот случай.

— Ишь ты какой важный! — Подумал доктор Бигельман. — Тайна какая!

Обычная для ВВС чепуха. Да это просто смешно! Никто никому ничего не говорит. И никто никого не слушает. Стэнли Дж. Бигельман, доктор медицины, понял это очень хорошо, когда на собеседовании он заявил, что его интересует акушерская практика и что он хотел бы получить назначение поближе к Майами, где его брат Гарольд имеет адвокатскую практику. Так вместо того эти шельмы послали его в заснеженные пустыни Монтаны. Так и легендарная деловитость военных летчиков. Так и хорошенькое начало карьеры для отличника-выпускника медицинского факультета Кориелльского университета!

Бигельман стянул с раненого одеяло и, сложив губы трубочкой, присвистнул.

— Да его состояние хуже, чем у первого! — заключил он.

— Так подремонтируйте его! Все, что ему нужно, доктор, это нежный, заботливый уход, — посоветовал Дрю на прощание.

Офицер разведки вышел из палаты, когда ввезли Риенци, и доктор Бигельман попросил санитаров отнести вновь прибывшего в смотровой кабинет по соседству. Бигельман начал было хлопотать над Уиткиным, как вдруг заметил, что в дверях стоит гражданский обитатель изолятора, врач из городской больницы Грейт-Фоллз, и смотрит на его манипуляции.

— Полагаю, этот парень из той же команды, что и тот, который поступил сюда вместе с вами, — заметил доктор Бигельман. — Это лейтенант Уиткин.

— А тот капитан Кинкейд, — ответил Лангер.

Бигельман на несколько минут погрузился в молчание, колдуя над пациентом.

— Вы не в курсе, что это все значит, док? — спросил он наконец.

— Да нет. Только самую малость. Мне приказано не обсуждать это ни с кем — вопрос национальной безопасности!

Доктор Стэнли Дж. Бигельман хмыкнул.

— В Стратегическом авиационном командовании так говорят об всем! — пожаловался он. — Если у полковника геморрой, то эта информация подлежит засекречиванию.

— Это не геморрой! — объявила медсестра-блондинка, появившаяся рядом с Лангером в дверном проеме.

— И это не Мухаммед Али так его отделал! — добавил Лангер.

Военврач оторвал взгляд от пациента и, оценив по достоинству роскошную фигуру мисс Келлеран и ее соломенные волосы, подумал, «принадлежит» ли она врачу-практиканту из муниципальной больницы Грейт-Фоллз. Но сейчас не время об этом думать, мрачно укорил себя капитан и вернулся к Уиткину.

— Представляете, док, это просто сумасшедший дом! — стал он провоцировать Лангера. — Из этого отделения никого не выпускают, по телефону выйти с базы нельзя: линия закрыта. Вам не кажется, что это просто сумасшедший дом?

Лангер кивнул и украдкой — когда Бигельман опустил взгляд — ободряюще и с собственнической нежностью похлопал медсестру-блондинку. Он похлопал ее именно по тому месту, по которому джентльмен с развитым эстетическим вкусом и тактом обыкновенно и похлопывал бы привлекательных молодых особ — ободряюще и с собственнической нежностью, и сим глубокомысленным жестом Энн Келлеран и впрямь была весьма ободрена.

— Да, — ответил Лангер. — Я-то вижу, что тут происходит какая-то чертовщина, но подозреваю, что генерал Стоунсайфер — единственный, кто действительно понимает суть происходящего.

— Это как-то связано с индейцами, с краснокожими! — заметила медсестра, несколько раздраженная невниманием к своей персоне. Эти мужики обращались с ней точно с человеком второго сорта.

Ее слова, похоже, привлекли внимание капитана Бигельмана.

В САК он служил всего-то несколько месяцев, но фразу эту сразу узнал.

— Краснокожий и гадюка! — торжественно произнесла мисс Келлеран.

Тут доктор Бигельман обратился в слух.

— Она хоть понимает., о чем говорит? — спросил врач ВВС.

— В общем, да! — рассудил Лангер. — Но в данном случае она — да и я тоже — едва ли понимает смысл этих слов, но мы слышали, как Кинкейд повторял их, а он, как нам сказали, из боевого ракетного расчета. А что, этот краснокожий и эта гадюка и впрямь что-то ужасное?

Стэнли Бигельман замялся и в очередной раз задал себе вопрос: почему он не пошел служить во флот?

— Ужасное? Так я вам скажу, насколько это ужасно, — отвечал он угрюмо. — Это так ужасно, что я и передать вам не могу, как это ужасно! Я даже не осмеливаюсь вам сказать, как это ужасно!

— Настолько ужасно? — изумилась блондинка, которая вдруг занервничала и пожалела, что вообще произнесла эти слова.

— Еще ужаснее! — ответил Бигельман и снова взялся за ватный тампон, смоченный в антисептике.

Во Флориде в это время года стоит чудесная, солнечная погода, размышлял он, а девочки в бикини на пляже — закачаешься! Они бы заинтересовались молодым врачом, прилично играющим в бридж, выпускником-отличником, имеющим неплохие виды на будущую карьеру. Стэнли Дж. Бигельман нахмурился при мысли о значении сказанных медсестрой слов, о нервном капитане Дрю, об охране этого изолятора и вообще об изоляции всей базы от внешнего мира. Не надо было быть семи пядей во лбу, не надо было быть выпускником-отличником, чтобы понять смысл происходящего.

Все это могло погубить его карьеру…

18

Есть некоторые вещи, которые некоторые люди с успехом делают.

Английские журналисты непревзойденные мастера высмеивать все стороны американского образа жизни — навык, бесперебойно передаваемый из поколения в поколение благодаря никудышной стоматологии, традиционному воспитанию и острой зависти по поводу размеров оплаты труда американских журналистов.

Датские девушки обладают необычайным даром симулировать половой акт — талант, на коем процветает вся весьма плодовитая национальная киноиндустрия этой страны.

Китай регулярно поставляет феноменальных чемпионов по настольному теннису и математиков, французы непобедимы по части всяких соусов, вин и малоизвестных романистов — как и по части модельеров. Германия превосходит все прочие страны числом дирижеров симфонических оркестров, пивоваров, стюардесс и людей, которые ни в жисть не были членами нацистской партии, а у Индии есть неоспоримая склонность занимать деньги у всего мира и приращивать население в геометрической прогрессии. Возможно, некие особенные ферменты в почве позволяют Испании первенствовать по количеству матадоров, Кубе дают преимущество в мастерах кручения сигар, а Египту обеспечивают превосходство в сочинителях военных пресс-релизов. Россия давно уже имеет славу родины балетных танцоров, виолончелистов и невозвращенцев. Имеется также несколько азиатских государств, являющихся традиционными законодателями моды на политические инвективы и невольное дипломатическое хамство, но они несколько сдали позиции с тех пор, как американские студенты в недавние годы добились впечатляющих успехов на этой ниве.

Соединенные Штаты Америки также значительно преуспели в ином виде современного спорта — в улаживании кризисов. Будь то кризисы, возникшие по вине иностранцев либо американских граждан — не важно, — США приобрели уникальную сноровку, создали мощные организационные структуры, накопили ресурсы и прониклись оптимизмом, необходимым как для поставки тысяч тонн продовольствия и медикаментов голодающим мексиканским крестьянам, так и для высадки дивизии морской пехоты в Ливане.

В американских вооруженных силах есть даже особый контингент, созданный специально для чрезвычайных ситуаций, требующих быстрого реагирования — эвфемизм, обозначающий улаживание кризисов, которые не обходятся без быстрого военного вмешательства. Ну, или, скажем, военной помощи. Эта межведомственная американская организация, зорко стоящая на страже порядка и созданная для международной помощи — путем переброски по воздуху десантных батальонов и специальных групп транспортных самолетов и истребителей-бомбардировщиков, — всем хорошо известна под названием командования СТРАЙК. Если же вам это название ничего не говорит, то оно, безусловно, знакомо жителям Тампы, штат Флорида, поскольку глобальный штаб командования СТРАЙК находится неподалеку — на военно-воздушной базе Макдилл. На самом деле СТРАЙК — это аббревиатура вроде ЦРУ или НБА, и офицер по связям с общественностью базы Макдилл с удовольствием объяснит вам, что такое название для этого контингента было выбрано именно потому, что контингент предназначен для быстрого тактического реагирования в любом известном регионе. Вообще-то тут вдохновением не пахнет, конечно, но ведь ВВС США не может гарантировать своим писателям жалованья, получаемого рекламными агентами с Мэдисон-авеню — вот и приходится мириться с этим неуклюжим неологизмом.

Командование СТРАЙК имеет на вооружении массу удивительной радиоаппаратуры, несколько хитроумных планов и обладает полномочиями вызвать любое американское соединение на суше, в воздухе и на море, находящееся в состоянии боевой готовности. В штабе СТРАЙК служат выдающиеся быстро соображающие, решительные и дальновидные офицеры, включая трехзвездного генерала авиации Кермита О. Уорсоу, который из штабистов самый быстро соображающий, самый решительный и самый дальновидный. За более чем тринадцать месяцев — то есть с тех самых пор, как он стал командующим силами быстрого реагирования — генерал-лейтенант К. О. Уорсоу без устали разрабатывал, планировал и проводил тактические учения, но, увы, за все это время не случилось ни одного международного кризиса, который позволил бы комсилбысреагу позвонить по «горячей» линии и вызвать войска СТРАЙК или отдать приказ о сгруппировании транспортных самолетов С-130 и истребителей Ф-105 в ОВВУС — объединенные военно-воздушные ударные силы.

И вот теперь — в замечательный воскресный день — это свершилось.

Дело оказалось не настолько серьезным, каким бы ему хотелось, но, вне всякого сомнения, происшествие было чрезвычайное, и Комитет начальников штабов пришел к выводу, что только комсилбысреаг сумеет справиться с чрезвычайной ситуацией. Председатель комитета начальников штабов лично телефонировал Уорсоу из «боевого кабинета», погребенного глубоко в подземелье Пентагона, и с тревогой сообщил ему, что по непонятной причине в Монтане на базе САК «сорвало Закрылки».

— Через пять минут, К. О.,твой телетайп отстучит тебе полный рапорт, — предупредил председатель комитет начштабов, — но я просто хочу тебя заранее поставить в известность. Телега придет прямо из Белого дома, под грифом «совсек», так что только ты и твой зам. по боевым операциям должны быть введены в курс дела. Я тебе советую немедленно поднять свою пожарную команду — батальон быстрого развертывания в Форт-Льюисе и танковую роту в Худе. Если Ракер сможет одолжить тебе пару бомбардировщиков, отправь их на север.

— Это, надеюсь, не учения?

— Черт, нет, конечно! Все взаправду! Возможно, нам понадобится эскадрилья тактических истребителей для нанесения ракетного удара — ты им тоже скажи, что это не маневры. Пусть заряжают боевые! Никаких холостых! И червонным золотом!

«Червонное золото» было кодовым наименованием ядерных боеголовок.

Только президент Соединенных Штатов мог отдать распоряжение использовать «червонное золото».

— А что, он сам…

— Да! — подтвердил комитета начальников штабов. — Я получил от него письменный приказ. Ты получишь подтверждение по телетайпу — все официально. Давай, К. О., оторви задницу от стула.

— Мальмстром? — спросил Уорсоу.

— Мальмстром. Еще вот что. Скорее всего в ближайшие два часа мы повысим глобальный уровень обороноготовности. Я рекомендовал им перейти на «четверку» — просто на всякий случай, но министр тянет резину, он боится, что, узнав о глобальном изменении нашей боеготовности, многие начнут разнюхивать…

— Я бы уж точно начал! — согласился генерал во Флориде.

— Ты давай не разнюхивай, а выполняй приказ!

Генерал-лейтенант Кермит О. Уорсоу собрал на совещание своих командиров, и через семь минут, когда прямой телетайп из Пентагона отстучал секретный приказ, все они сидели на своих местах в штабе. Когда переданное сообщение было расшифровано, командование СТРАЙК начало рассылать свои собственные приказы по линиям прямой связи с командованием тактической авиации и командованием сухопутных войск континентальной части. Воздушнодесантный батальон специального назначения в Форт-Льюисе, штат Вашингтон (не путать с Вашингтоном — столицей страны!), начал загружать свое смертоносное оборудование в кузова грузовиков, а бригады наземного обслуживания на близлежащем аэродроме заполнили топливом баки огромных транспортных самолетов. В это же время в Техасе совсем уж исполинские воздушные транспорты раззявили погрузочные люки в подбрюшье фюзеляжей и стали заглатывать средние танки, а под окнами штаба эскадрильи бомбардировщиков на военно-воздушной базе в Неваде разрывались от воя сирены.

Поток зашифрованных инструкций нескончаемо лился из Макдилла по великолепным линиям связи, проложенным специально для этой цели, а люди и техника начали свое движение по направлению к базе ВВС США вблизи Грейт-Фоллз, штаг Монтана. Люди не имели ни малейшего понятия, зачем их послали в Мальмстром, и офицеры, которых они расспрашивали, тоже не знали ответа. Кое-кто из капитанов и майоров решились навести справки у своих полковников и генералов, но, задав осторожный вопрос старшим по званию, они обнаруживали, что и те не могут или не хотят ничего объяснять. Всем было известно лишь то, что приказ исходит от командования сил быстрого реагирования и что это не маневры и не учения по быстрому развертыванию.

— Все узнаете, когда прибудем в Мальмстром! — К этому сводились все получаемые ими разъяснения.

И пока могучая военная держава собралась поднять свой могучий кулак, пятеро наглых преступников, засевших в «яме», сосредоточились на маленьком красном ящике. Они уже закончили обсуждать только что состоявшийся разговор Делла с президентом и проблему добывания стартовых ключей от ракетных установок, для чего им надо было как-то вскрыть сейф на стене. Точнее говоря, этим занимались только Фэлко, Пауэлл и бывший майор, а потный Харви Шонбахер все еще сердито бурчал себе что-то под нос, обижаясь на отданный ему приказ убрать блевотину с пола, в то время как «Дьякон» Хокси пребывал где-то в ином, куда более благостном мире, изобилующем чистотой и христианским благочестием, купающемся в благодатном океане неизбывного чувства вины и лишенном всех этих ужасных кошмаров, населенном бесчисленными голубоокими девами, никогда не выставлявшими напоказ голых ляжек, но лишь певшими дивные псалмы проникновенными ангельскими голосами, исполненными богатой гармонии…

Марвин Хокси искренне алкал лучшего мира — того, что был, несомненно, куда лучше, чем та юдоль печали, в которой он пребывал с самого рождения. Он явился на свет плодом любви фермера-алкоголика из Арканзаса и несколько поврежденной рассудком дочери сельского бакалейщика, доброй женщины, которая обратилась к Богу на ранней стадии своей замужней жизни, отмеченной полунищенским существованием, мигренями и мужниными побоями три раз в неделю. Старшую сестру Хокси, Линду-Ду, вряд ли можно было счесть доброй женщиной, исходя из христианских представлений о доброте, и, судя по последним известиям о ней, она работала десятидолларовой проституткой на улицах Хот-Спрингс — или Форт-Смита? Она была живым голубоглазым символом ужасного греха, терзавшего душу ее брата-крепыша столь безжалостно, что он метался от одной религиозной секты к другой в страстном духовном поиске, в конце концов убедившем его, что все священнослужители просто богомерзкие лживые лицемеры, «податливые ко злу» и не желающие наказывать грешников, предавая их проклятью и геенне огненной, которую те заслуживали. Потому Хокси обратился в собственную яростную веру: он занялся распространением Писания и временами поджигал церкви, действуя по наущению Господа. В отличие от многих прочих людей Марвин «Дьякон» Хокси желал своим ближним только блага. И, как и большинство многих прочих, он причинил им массу бед и несчастий, но не хотел в этом признаться.

Харви Шонбахер, разумеется, тоже отказывался признать — даже самому себе, — что он причинил окружающим массу несчастий. Даже на суде он благочинно отметил тот факт, что он является дипломированным фармацевтом с лицензией, выпускником колледжа и уроженцем Хелены — а такие достойные мужи просто не способны насиловать да пырять ножом кого ни попадя. Что ж, Харви Шонбахер был уважаемым налогоплательщиком сорока двух лет, который всегда участвовал в парадах, на 4 июля вывешивал перед своим домом государственный флаг, каждый день надевал свежую рубашку и щедро вносил взносы как в Красный Крест, так и фонд местной общины. И он никогда не выставлял на продажу в своей аптеке эти поганые книжонки с мерзкими девками на обложке. Впрочем, аптека не принадлежала ему — он служил управляющим у своего дяди, но этот факт не имел особого значения. Значение имело то, что окружающие вечно завидовали его успехам в жизни, его уму и деловой жилке, а некоторые из этих завистников даже подсмеивались над его избыточным весом и распространяли лживые измышления относительно его частной жизни. В иных обстоятельствах такой столп общества, как Харви Шонбахер, мог бы нанять приличного адвоката, который сумел бы добиться для него «от шести до десяти лет» за неумышленное убийство. Но дядя, перепроверив бухгалтерские книги и обнаружив недостачу в 2880 долларов, наотрез отказался дать племяннику хоть цент на покрытие судебных издержек, так что Харви Шонбахера защищал весьма неопытный стряпчий, и подсудимый заработал «вышку» за убийство первой степени. Верно, он всегда был неумехой и неудачником в амурных делах, но он упрямо отрицал свою вину и отказывался от предъявленных ему жутких обвинений — три изнасилования и одно убийство — даже после того, как его поместили в «дом смерти» в Хелене.

— Моя совесть чиста! — заявил он в прошении о помиловании, направленном губернатору Уилкоксу.

Она и впрямь была чиста — после трех изнасилований и одного убийства.

У него была самоочищающаяся совесть, как новейшая головка магнитофона.

Он отказывался трезво взглянуть на себя со стороны и продолжал убеждать себя, что он выдающаяся личность, не понятая толпой, страдающая от враждебности менее умных, менее удачливых, менее уважаемых сограждан. Один судебный психиатр даже сделал вывод, что Шонбахер — психопат, другой же склонялся к заключению о паранойе обвиняемого, но, поскольку оба так и не смогли прийти к общему мнению, они сошлись на компромиссном решении: испытывая одинаковое отвращение к подсудимому, они вынесли вердикт, что тот «вменяем в юридическом смысле», потому что он, «по-видимому, осознавал свои деяния». В штате Монтана есть немало здравомыслящих людей, возможно, не столь крутых, как некоторые вальяжные умники с Востока, и, возможно, с несколько недостаточно развитым вкусом, чтобы любить современный кинематограф и импортное вино, но вполне по-своему практичные, так что их мог бы понять сенатор Барри Голдуотер в отличие от Дастина Хоффмана.

В действительности же Шонбахера было не так-то уж трудно понять. Его невозможно было любить, но понять можно. Делл понимал и не любил его, но в этот момент он был слишком занят, чтобы тратить время на анализ психологических трудностей своего крайне несимпатичного сообщника.

— Боюсь, у нас теперь совсем немного времени, — заметил он Пауэллу, и бывший морской пехотинец понимающе кивнул.

— Времени до чего? — забеспокоился Фэлко.

— До того, как они придут, — ответил чернокожий.

— Они обязательно придут. У них это может занять час или три, ну, самое большое пять, — предсказал Делл, — но они придут как пить дать. Они же не закроются в кладовке, только потому, что мы им пригрозили. Они нанесут ответный удар.

— Они всегда наносят ответный удар, — подтвердил Пауэлл.

— Да о ком, черт побери, вы говорите?

Делл вздохнул.

— Жеребчик, да о наших великих начальниках: многозвездных генералах и высокопоставленных штатских, которые нашептывают на ушко президенту советы по поводу таких важных решений, как сейчас, — объяснил он. — Они не привыкли, чтобы ими помыкали, и они не собираются сдаться пятерым зекам без хотя бы какой-то борьбы. У них колоссальная сила — военная мощь общей стоимостью двести — триста миллиардов долларов, и, как свидетельствует недавняя история, они без колебаний готовы пустить ее в ход, как только сочтут это оправданным.

— И к тому же они наверняка страшно рассвирепели, — заметил наемный убийца.

— Верно. Но они же не дураки, что бы про них ни говорили студенты-антивоенщики. Может, они и не самые башковитые в мире, но и не самые тупые. Они наверняка постараются придумать какую-нибудь подлянку — какой-нибудь фокус — и потом вдарят по нам со всей мочи.

— Вот почему нам нужны эти чертовы ключи! — заключил Пауэлл.

— Я прав, майор? — добавил он мгновение спустя. — Или ты просто не хочешь доверить нам эти ключи? Мы были хорошими сообщниками, когда помогли тебе сбежать из тюряги и залезть в эту «яму», но, может быть, теперь ты просто не хочешь подпустить нас к этим драгоценным ключам? Мы же просто-напросто банда уголовников, а ты…

— Заткнись! — прервал его бывший офицер САК.

— Майор отдал нам приказ…

— Я сказал: заткнись, Виллибой, и, если ты не знаешь, как это делается, я тебе покажу!

— Потом покажешь! — вмешался Фэлко. — Давай-ка доберемся до этих ключей.

Негр открыл было рот, но Фэлко не позволил ему продолжать препирательства.

— И ты свои возражения оставь на потом. Потом ты можешь хоть целый день не закрывать пасть — можешь произнести Геттисбергскую речь[38], можешь подражать птичьему пению — но потом, ладно?

Пауэлл вспыхнул, но сдержался и миролюбиво пожал плечами.

— О’кей, Ларри, теперь твоя очередь, — продолжал палач преступного мира. — Давай узнай шифр у своего дружка.

Делл пошел к спальному отсеку, откуда за ними наблюдал капитан Сэнфорд Таун.

— Ты в норме, Сэнди?

Соломенноволосый узник не ответил.

— С тобой все будет в порядке, — пообещал Делл. — Ты только не нервничай. И через пару деньков ты вновь окажешься дома в теплой постельке с женой. Через день-два все закончится, и мы разойдемся кто куда.

Таун сохранял молчание.

— Ты же слышал мой разговор с президентом, так? Все очень просто. Как в рекламе — только чуть-чуть наоборот. Плати сейчас — лети потом[39].

— Он на это не купится, Ларри, — отозвался Таун.

И тут молодой капитан заметил, как напряженно вытянулись лица у остальных.

— Ну конечно, ты же сам понимаешь, Ларри, что он на это не пойдет, — коварно продолжал Таун. — У тебя же достаточный опыт, чтобы это понимать. И зачем ты только их сюда затащил?

Делл угадал его тактику.

— Ого, наш капитан такой умный-умный!

— Ларри! — не унимался Таун, перейдя на доверительный шепот. — Ну зачем ты втянул их в эту авантюру? Ты ведь хочешь заключить сделку для себя?

Пауэлл и Шонбахер подозрительно уставились на Делла, а у Фэлко на лице возникло такое же удивленно-веселое выражение, с каким он прошил автоматной очередью полицейского ВВС и окно караульного помещения.

— Может, ты сможешь купить себе помилование, выдав их властям, — размышлял вслух Таун.

— Сэнди, ты мне начинаешь надоедать, — вздохнул бывший майор.

— Я считаю, что он просто пытается расколоть нашу группу, — рассудил Фэлко. — Как там это называется… разделяй и властвуй?

Делл кивнул.

— Он ужасно хитрый, Жеребчик, и ужасный патриот в душе!

— Черт, я и сам знаю наизусть первый куплет «Звездно-полосатого знамени» — но тут же бабки завязаны. И бабки немалые. И моя башка. Так что хорош трепаться, Ларри. Либо пусть он дает нам шифр, либо мы его уделаем так, что он волей-неволей нам его сообщит. Этот метод сработал с теми ублюдками из «универсала».

Человек с лицом кинозвезды покачал головой:

— Нет, с ним этот номер не пройдет.

— Он чего, фанатик? — удивился Фэлко.

— Хуже! Он генеральный сынок. Он и впрямь верит в мамочкин яблочный пирог[40], «Звезды и полосы»[41] и в овеянную славой честь американских ВВС. Герой с пеленок — вот каков наш Сэнди.

Чело наемного убийцы омрачилось.

— Я и не знал, что такие еще сохранились, Ларри! — пробормотал он.

Бывший зам. начальника разведки 168-го ракетного крыла указал пальцем на Тауна.

— Вот один из них. Их осталось не так-то много, но один из них перед тобой.

Фэлко повернулся к бывшему морскому пехотинцу.

— Да, — подтвердил Пауэлл, — такие есть. Я видал их во Вьетнаме. Они были готовы геройски умереть и кое-кому это удалось.

— А кто-то вернулся домой с Флотским крестом, — добавил Делл.

Чернокожий злобно взглянул на Делла, недоумевая, как тому удалось разнюхать про его медаль. Виллибой ведь никому из своих сообщников не рассказывал ни о Флотском кресте, ни о двух ранениях, за которые давали эту награду. Фэлко, увидев его гневное замешательство, все понял.

— Так у тебя есть Флотский крест? — спросил он восхищенно.

— Еще у меня плоскостопие и «форд» шестьдесят пятого года выпуска. Дальше?

Но Фэлко не унимался.

— Да ведь это не хухры-мухры, Вилли, Флотский крест!

Ну и гад же этот Делл, размышлял Пауэлл. Этот хитрожопый ублюдок готов на все, лишь бы показать свою пройдошливость.

— Ну, так что с ключами? — требовательно спросил он.

— Я думаю…

— А нельзя этот сейф вскрыть? — предложил Фэлко. — Может, у нас и времени уже нет для этих глубоких раздумий, может, в чемодане с инструментами найдется игрушка, которой можно воспользоваться?

— А может, этот сейф заминирован? — добавил бывший сержант.

Да, хоть он и злюка, этот Пауэлл, подумал Делл, но из всех самый башковитый.

— Может, нам лучше отсюда смотаться? — спросил вдруг Шонбахер.

— Заткнись, Харви! — ответил Делл.

— Не заткнусь! Я же слышал, что ты сказал. Правительство собирается прислать сюда войска, чтобы атаковать нас! Они готовят какую-то хитроумную затею. Они нас обложат здесь и выкурят!

— Никто нас не обложит!

— Я тебе не верю, Ларри! — с вызовом бросил насильник. — Они наверняка замысливают что-нибудь этакое… Говорю вам, давайте отсюда смотаемся, пока они не захватили нас врасплох!

— Ну, и как же мы это сделаем, Харв? — мягко спросил Пауэлл.

— Возьмем «универсал» ВВС. В этих мундирах и при благоприятном стечении обстоятельств мы сможем добраться до канадской границы за несколько часов. Это же всего каких-то сто пятьдесят миль. Мы сможем попросить у них политическое убежище — скажем, что мы протестуем против призыва в армию.

— Ты протестуешь против призыва, Жеребчик? — спросил Делл.

— Черт, нет, конечно, я же сказал тебе: я патриот! И я против Харви! — весело отозвался палач преступного мира. — Потому что он трус и дурак. Политических претензий к нему не имею. Он просто действует мне на нервы.

— Ну и что, как ты думаешь, нам делать с Харви?

— Может, утопить его в унитазе? — предложил Фэлко.

Шонбахер опасливо отступил и занял оборонительную стойку.

— Вы меня не запугаете. Я говорю: эта «яма» — ловушка! — упрямо произнес он.

— Так, значит, Вилли, ты тоже считаешь, что нам следует утопить Харви в унитазе? — спросил Делл.

— Нет, унитаз нам самим понадобится.

— Мысль здравая, сержант. Теперь слушай меня, Харв, и слушай внимательно. Ты не сможешь отъехать от базы даже на двести ярдов, потому что — тут сомнений никаких — армейская полиция уже окружила прилегающую территорию. Они уже блокировали все шоссе. Вне всякого сомнения. Я это тебе сейчас докажу.

Делл шагнул к командирскому креслу и нажал одну из кнопок. Небольшая стеклянная панель размером три на пять дюймов, вмонтированная в приборную доску, вспыхнула, и через мгновение взору пятерых беглецов предстала панорама пространства между караульным помещением и воротами на «Гадюку-3».

— Все удобства к вашим услугам. Телекамера наружного наблюдения, — объявил человек, некогда отвечавший за систему безопасности пусковых ракетных установок 168-го крыла. — Нехитрое приспособление, оберегающее здешних обитателей от неожиданных и непрошеных гостей. Камера вращается по всему периметру ограждения — надо только крутить вот этот диск.

— Да, но почему же они не видели, как мы подошли? — удивленно спросил Шонбахер.

На него с сожалением посмотрел чернокожий ветеран морской пехоты.

Возможно, Фэлко высказал вполне здравую мысль. Возможно, стоило все-таки пожертвовать унитазом.

— Боевой расчет не заметил нас вследствие тумана и дождя, — сказал Делл, — а может быть, они не включали камеру вовсе.

Он начал вращать контрольный диск и через несколько секунд остановился.

— Вот. Видите? Вон там что-то виднеется слева — сразу за ограждением… А вон еще и еще, — продолжал он, повернув объектив телекамеры еще градусов на сорок.

— Что-то я ничего не разберу в таком дожде… Какие-то фигуры, вот и все, — жалобно сказал насильник. — Откуда ты знаешь, что это полицейские ВВС?

— О Боже, Харв! — с укором произнес Фэлко. — Ну кто еще будет торчать там в такую погоду? Во всяком случае, это не сотрудники Торговой палаты Грейт-Фоллз, болван!

— Может, это индейцы! — предположил Делл. — В конце концов когда-то, как я слышал, эта земля принадлежала апачам. Может, апачи опять взялись за томагавк войны? Ты вот что, Харв, последи-ка за ними, а мы с Жеребчиком и Вилли займемся пока ключами.

Заняв Шонбахера делом, трое налетчиков вернулись к проблеме сейфа.

Логически рассуждая, можно было подвергнуть Тауна пыткам. Но очень мало вероятно, что он им выдаст шифр.

Истязать лейтенанта смысла никакого не было, потому что он сам не знал комбинации цифр, и, сколько бы он ни вопил, Таун, конечно, не стал бы отдавать им стартовые ключи ради спасения боевого товарища. Возможно, такие штучки проходили в старых кинобоевиках, снятых до «холодной войны», но в мрачные семидесятые подобное чувство сострадания, конечно, неведомо столь решительному патриоту, как капитан Сэнфорд Таун.

Из двоих ракетчиков Таун был несгибаем. Только Канеллиса можно было сломать.

— Постойте! Постойте! Должен же быть какой-то запасной вариант на тот случай, если с командиром расчета что-то стрясется, — вспомнил Делл. — Ну да, аварийная процедура. Заместитель командира боевого ракетного расчета не знает шифра, но он знает, где его можно найти, если командир расчета вдруг свихнется или скончается от разрыва сердца. Шифр где-то записан, может быть, где-то здесь.

Он указал на полку, где выстроились восемь толстых папок-скоросшивателей, распухших от сотен машинописных страниц технических правил, приказов, и инструкций по обслуживанию оборудования.

— А может быть, и еще где-то, — добавил он.

— Слушай, Ларри, позволь мне потолковать с этим сопляком, — попросил Фэлко. — У меня это получится куда быстрее. Люди, с которыми я работаю, вечно сталкиваются с этой проблемой, и у них есть масса способов уламывать молчунов — способы эти отвратительны, но эффективны. Конечно, молчуны, с которыми они разбираются, после разборки уже совсем на себя не похожи, — продолжал он достаточно громко, чтобы его мог слышать Канеллис. — И обычно они сбрасывают останки этих бедняг в канаву с негашеной известью или скидывают их в компрессорные прессы — знаешь, которые, плющат кузова старых автомобилей перед сдачей в металлолом.

Делл кивнул, давая согласие, и наемный убийца двинулся через контрольный зал к нижней койке, где лежал лейтенант. Пауэлл и бывший офицер САК увидели, как он наклонился к молодому бостонцу и заговорил с ним.

Они не могли слышать его слов, но увидели, как побледнело от страха лицо Канеллиса. Через полминуты Фэлко вернулся к ним.

— В этом чемоданишке есть отвертка? — спросил он рассеянно.

Он подмигнул, и Делл мгновенно подхватил его мысль.

— Конечно, Жеребчик, — ответил он, — и кусачки найдутся.

Фэлко, покопавшись в чемоданчике, нашел инструменты и понес их в спальный отсек.

— Будет немного кровушки, — объявил он буднично. Так диктор начитывает на пленку метеосводку, передаваемую затем телефонной компанией.

— Аптечка висит на стене, — ответил ему в тон бывший майор.

— Замечательно. Принеси, будь другом, Виллибой! — попросил наемный убийца. — Я могу поспорить, что с твоим фронтовым опытом ты отлично знаешь про то, как накладывать жгут и все такое прочее. Конечно, на глаз нельзя наложить жгут — но ты что-нибудь придумаешь.

Пока Пауэлл открывал металлическую аптечку, Фэлко снова подошел к двухъярусной койке и что-то стал говорить лейтенанту. Канеллис ответил кратким нецензурным словом, не возымевшим на Фэлко никакого эффекта.

— Ладно, ему, вероятно, очень будет к лицу эта кровавая дыра! — сказал Фэлко.

Потом он достал из кармана зажигалку, высек огонь и аккуратно прокалил кончик отвертки голубоватым бутановым пламенем. И в то же мгновение он с силой воткнул отвертку в правое плечо Тауна. Капитан, лежащий на верхней полке, издал вопль ужаса и боли. И еще один вопль.

— На очереди левое! — пообещал Фэлко, демонстрируя Канеллису окровавленный кончик стального инструмента.

— Под креслом! Под командирским креслом! — пронзительно вскричал молоденький офицер.

Делл присел, взглянул под сиденье кресла и обнаружил там конвертик, приклеенный «скотчем» к сиденью. Он разорвал конверт, достал картонный квадратик и понес его к сейфу.

Капитан Таун все еще вздыхал и стонал, а лейтенант Канеллис изрыгал проклятья и ярился, но Делл, не обращая на них никакого внимания, сосредоточился на диске сейфового замка в шифре: 8-Р 27 Л, 11 Р.

Щелк!

Дверь открылась, и Делл увидел два ключа из нержавейки.

— Очень хорошо, Жеребчик, — похвалил Делл. — Ты просто молодец. Ты и впрямь умеешь находить общий язык с людьми.

— Сволочь! — завопил Канеллис.

Пауэлл колдовал над раненым капитаном: он разодрал его комбинезон и сорвал с груди правую половинку. Потом рывком приподнял Тауна, дернул за окровавленный рукав и наконец обнажил его изуродованное плечо.

— Будет жить, ничего серьезного, — вынес свой вердикт бывший морской пехотинец, затягивая на плече жгут.

— Ты же ему глаз выколол, сволочь! — завопил лейтенант.

Фэлко широко улыбнулся и отер отвертку о штанину.

— Я сказал этому сосунку, что проткнул старине Сэнди глаза, — признался палач преступного мира. — Я решил, что уж это его должно расшевелить!

— Ты великий психолог, Жеребчик! — сардонически заметил Пауэлл, — но хирург из тебя хреновый!

— Ну, мы же медицинских колледжей не кончали! — ответил Фэлко. — Я учился у врачей из телевизионных сериалов.

И он взглянул на Канеллиса.

— Слушай, малыш, я только ткнул ему в плечо, чтоб он взвыл и чтоб на отвертке появилась кровь, — объяснил он. — Я не вынул у него глаз. Только проделал маленькую дырочку и пустил кровянку.

Делл кивнул, подтверждая правоту напарника.

— Честное бойскаутское, сынок, — сказал он. — Ты же не думаешь, что мистер Фэлко и в самом деле способен на такую варварскую и ужасную мерзость, а?

— На такое только маньяки способны, — подтвердил Фэлко. — Я, конечно, не епископ, но и не маньяк.

Только теперь до Канеллиса дошел весь смысл случившегося, и он горестно взвыл.

— Мистер Фэлко не любит калечить людей, — продолжал Делл. — Он может замочить пару-тройку, но только в силу служебной необходимости. Он, знаешь ли, один из тех мелких бизнесменов, на которых вся Америка держится — он не требует себе специальных привилегий и не вымаливает субсидий у правительства. И он не из этих мерзких длинноволосых бомбистов.

— Он даже всегда аккуратно отдирает акцизные марки, когда открывает новую пачку сигарет, — встрял в монолог Пауэлл, закончив перевязку плеча Тауна.

Лейтенант же весь дрожал и издавал булькающие звуки, указывавшие на то, что он вот-вот расплачется.

— И я не мусорю на улице и в легавых камнями не швыряюсь, — заявил Фэлко, — и не порочу свою родину!

— Это все либеральная пресса восточных штатов — это она распустила о Фэлко дурную славу, — торжественно заявил Делл. — Это все коварные радикалы, которые поливают грязью старомодный американский патриотизм.

— Ларри! — позвал капитан Таун.

Делл взял из сейфа ключи и, зажав их в кулаке, поднял высоко над головой.

— Покойся с миром, Сэнди! — посоветовал он. — Больше тебя никто не тронет. Как я однажды сказал прелестной дочке английского посла: ложись и расслабься.

— Положи ключи в сейф! — взмолился командир боевого расчета.

Делл обвел взглядом своих сообщников: Пауэлл, Фэлко и Шонбахер во все глаза смотрели на него. Потом он заметил и Хокси в туннеле. На его лице было то же выражение подозрительной озабоченности. Нет, теперь Делл при всем своем желании не мог бы положить ключи обратно в сейф, только если бы захотел рискнуть своим авторитетом, а возможно, и самой жизнью.

— Ты положишь ключи обратно в сейф? — тихо спросил бывший морской пехотинец, положив ладонь на рукоятку своего пистолета.

Делл одарил своих подельников самой теплой, самой фальшивой своей улыбкой, сверкнув белыми зубами.

— Не глупите, ребята! — правдоподобно усмехнулся он, опустив ключи в нагрудный карман комбинезона. — Что я, с ума сошел?

— Я считаю, что мы все с ума сошли, если все еще сидим здесь! — проворчал Харви С. Шонбахер. — Есть ключи или нет, я вам повторяю: давайте быстро делать ноги к границе!

Пока сексуальный убийца канючил, Лоуренс Делл успел заметить, что Пауэлл сильно недоволен. От внимания чернокожего не ускользнуло минутное колебание Делла, и теперь Виллибой Пауэлл глаз с него не спустит: его недоверие видно невооруженным глазом, его можно почти осязать, и теперь Делл сумеет это недоверие рассеять, лишь отдав ему один из ключей.

Только не это!

Бывший зам. начальника разведки 168-го ракетного крыла еще был к этому не готов, он еще не мог так рисковать.

Как рисковать?

Трудно сказать, но риск был, а Деллу не хотелось рисковать более чем необходимо. Никаких сложностей — таков был его девиз.

Шонбахер все еще продолжал доказывать, что «Гадюка-3» скорее всего западня, когда капитан Р. В. Гундерсон-мл. набрал слово «Ямщик» на клавиатуре компьютера ЦРУ в подвале гигантского здания в Маклине, штат Вирджиния. Самый этот подвал был исполинских размеров, компьютер с колоссальным банком данных стоимостью 29 миллионов долларов и его мониторы самым крупным продуктом компании «Рэдио корпорэйшн оф Америка». Если в гигантском хранилище микрофильмированных досье ЦРУ было какое-либо упоминание или какие-то сведения об операции «Ямщик», они высветились бы на колоссальном — три на пять футов — дисплее через две минуты. А чтобы получить распечатку на крохотном — шесть на девять дюймов — листке бумаги, Гундерсону надо было просто нажать на оранжевую кнопку «принт», и через девяносто секунд распечатка вылезла бы из принтера. Это было очень дорогостоящее и очень эффективное оборудование, последнее достижение американской технологии, но сегодня это произведение научно-технического гения Америки сообщило лишь то, что Агентство национальной безопасности — организация американского разведывательного сообщества, занимавшаяся расшифровкой и электронным подслушиванием — за истекший месяц перехватило шесть упоминаний об «Ямщике». Теперь же АНБ доложило о еще четырех упоминаниях этого слова за один-единственный вечер, но при этом не было даже намека на то, что же за операция таилась за этим кодовым словом.

Что бы это ни было, операция «Ямщик» быстро набирала обороты.

Капитану Р. В. Гундерсону-мл. следовало упомянуть о «Ямщике» в своем утреннем рапорте, ибо он не исключал, что это может оказаться чем-то чрезвычайно важным.

19

— Разумеется, сведения неполные, да и, знаете, работать исключительно с косвенными данными как-то малопродуктивно, — заметил д-р Э. 3. Пинни своим мягким голосом с атлантским выговором.

— Очень малопродуктивно, мистер президент, — согласилась д-р Хелен Осгуд.

Они были людьми Майклсона! Директор ЦРУ отрекомендовал этого уроженца штата Джорджия — красавчика с детским лицом, и эту рослую женщину с безукоризненными ногами как «лучших в нашем бизнесе» — что само по себе было, очевидно, не шибко красноречивой оценкой, ибо они занимались весьма специфическим бизнесом. Оба врача — обоим под сорок, как предположил генерал Бономи, — работали штатными психоаналитиками Центрального разведывательного управления, но их пациентами были не сотрудники ЦРУ. Нет, они посвящали свое рабочее время созданию «психологических портретов» ведущих политических и военных деятелей зарубежных стран. Они штудировали все статьи и интервью, все отчеты, получаемые по дипломатическим и разведывательным каналам, просматривали все кадры документальной съемки и все записи радиопередач, так или иначе касающихся их «объектов», посвящая месяцы какому-нибудь мужчине или женщине, чтобы в конечном итоге представить начальству объемистый и детализированный доклад о личности своего «пациента» с прогнозом его возможного поведения в определенных стандартных ситуациях или во время кризисов. Стивенс помнил их поразительно точный «портрет» польского премьер-министра.

— Работать в таком темпе — это, знаете ли, рискованное занятие, — заметил Пинни спокойно, но без виноватых ноток. — Подобная работа должна занимать куда больше трех часов.

— Мы не любим делать скоропалительные выводы, — подхватила рассудительная женщина, — и мы просто не можем оценить то, насколько верными и всеобъемлющими были диагнозы, поставленные судебными психиатрами в Монтане. А ведь это почти все, чем мы располагали.

Из Кливленда, догадался Стивенс. Был уже седьмой час вечера, президент проголодался и устал, но он все же задумался над тем, откуда она родом — из Кливленда или Эйкрона.

— Прошу прощения, доктор Осгуд, — сказал Стивенс. — Вы ведь из Кливленда?

Рослая женщина улыбнулась мило:

— Из Эйкрона, мистер президент!

— Простите, что прервал вас, — ответил человек, страдающий от последних отголосков похмелья после вчерашнего шампанского.

Она кивнула своему коллеге, который, очевидно, был у них старшим по возрасту или по должности.

— У доктора Пинни есть некие соображения относительно этого Фэлко, — заметила она в качестве предисловия.

Она была умна, но не настырна.

Не агрессивна, если использовать ее же собственную терминологию.

И не пассивна, между прочим, да и — на что указывало обручальное кольцо на пальце — замужем.

Возможно, у нее дети.

Интересно, подумал Стивенс, каково это иметь маму-психоаналитика ЦРУ?

— Не хотите ли еще кофе? — осведомился Бономи.

Он до сих пор ощущал себя пилотом-ведомым, до сих пор испытывал потребность защищать усталого Дэвида Стивенса.

— Нет, благодарю, Винс. Доктор Пинни, продолжайте!

— Джеймс Фэлко представляется мне типичным современным вариантом классического преступника-психопата, — начал уроженец Джорджии размеренным мягким голосом. — Это означает — говоря простым языком, — что он либо не понимает, либо не обращает внимания на различие между добром и злом. Более того, подобная дилемма даже не встает перед ним. Некоторые преступники-психопаты преисполнены яростью-ненавистью ко всем окружающим, и это чувство резко проявляется в актах насилия, ими совершаемых — замечу, неразборчивых актах насилия — против отдельных граждан или всего общества в целом.

— Как у техасского снайпера? — вспомнил Стивенс.

— Совершенно верно, мистер президент. Да, такой субъект способен сорваться на явно не спровоцированную серию бессмысленных убийств. Но Джеймс Фэлко — другой тип. Если полицейские протоколы и протоколы судебных заседаний верны, Фэлко убил несколько человек, но он убивал «по контракту» и всегда за деньги. Более того, он убивал только членов или бывших членов преступных групп. Он ни разу не убил полицейского или банковского охранника, что может свидетельствовать о его определенном складе характера, а возможно, о той тщательности, с какой он всегда планирует свои акции. Несмотря на все его многочисленные половые контакты, Жеребчик Фэлко не является ни неразборчивым в связях, ни недисциплинированным субъектом.

— После убийства он никогда не покидает место преступления — даже когда у него есть время для бегства, — добавила дама-психоаналитик.

— Верно, — сладко продолжал Пинни. — Он не вор. Существуют неподтвержденные сведения, что он, возможно, состоял в банде банковских громил десять-двенадцать лет назад, когда ему было всего двадцать четыре года, но на протяжении последних семи-восьми лет он был исключительно наемным убийцей, выполнявшим заказные убийства. В среде полицейских ходят слухи, что он совершил шестнадцать или семнадцать заказных убийств, но с таким же успехом можно говорить и о тридцати. В этом можно видеть противоречивость его личности. У Фэлко нет своего почерка, нет коронного способа убийства. Нет фирменного знака, как говорят в телевизионных сериалах. Он недурно экипирован, и в каждом случае специально разрабатывает свою тактику применительно к конкретной ситуации. В Нью-Йорке, скажем, он смог убить человека из снайперской винтовки, а в Новом Орлеане, как считается, использовал бомбу, соединенную с зажиганием «кадиллака» жертвы.

— Этот человек торговал наркотиками — он был оптовиком, постоянно обманывавшим своего импортера, — ловко вставила женщина из Эйкрона. — Сам же Фэлко наркотики не употребляет. Он пьет, но во время работы — очень немного.

— А когда не работает, отдыхает в курортных местах — таких как Лас-Вегас или Пуэрто Рико, где играет в азартные игры, — продолжал уроженец Атланты. — Но он никогда не играет по-крупному. Он посещает эти курорты только ради женщин; в его случае это танцовщицы, официантки, иногда девочки по вызову. Его сексуальные аппетиты поразительны, и его прозвище Жеребчик в данном случае вполне оправданно. Можно предположить, что эти необычные сексуальные импульсы коренятся в его детстве. Это почти несомненно. Он рос без матери. Точнее говоря, его мать умерла родами, а отец три года спустя получил тяжкую травму на стройке и стал инвалидом. Фэлко отправили жить к тетке в Буффало, но в одиннадцать лет он сбежал из дома, а потом опять сбежал в тринадцать лет. Четыре года он пробыл в спецшколе для трудных подростков, но и оттуда сбежал. После этого он некоторое время подвизался рэкетиром в Филадельфии. И нам о нем более не известно ничего определенного до момента его ареста в Янгстауне в 1958 году за угон автомобиля. Он был выпущен под залог, но скрылся. В 1961 году он опять бежал после выхода под залог в Финиксе: его арестовали за ношение оружия без лицензии.

Стивенс вздохнул.

— Все это очень интересно, но что такой человек может совершить сейчас — в этой ситуации? — спросил он.

— Все что угодно, что, по его мнению, будет способствовать его благополучию и выживанию. До сих пор он провел за решеткой всего-то два года — за вооруженное нападение. В тюрьме он был образцовым заключенным, возможно, чтобы оказать благоприятное впечатление на совет по помилованию, а выходя, он поклялся начальнику тюрьмы, что больше никогда не сядет за решетку.

— Он способен запустить ядерные ракеты?

— Да, мистер президент, он способен на такой поступок — если это поспособствует его благополучию и выживанию. У этого человека нет друзей и знакомых, он не пользуется авторитетом в преступном мире. Он не то, что все эти мафиозные типы, о которых пишут газеты. У него нет религиозных чувств, нет связей с «семьями» «Коза-ностры», нет хозяев, нет обязательств, нет постоянного места жительства. Однако нам удалось выяснить, что у него неплохое чувство юмора, он швыряется деньгами, щедр со своими подружками и вообще легкий в общении. Он не питает затаенной ненависти к обществу — ибо фактически живет вне общества, — но тем не менее ему на всех наплевать…

— Без преступных наклонностей, но смертельно опасен? — спросил Бономи.

— Можно и так сказать, генерал, — согласился Пинни. — Это состояние можно связать с эдиповым комплексом, вызванным утратой матери в…

— Неважно, доктор, — вмешался президент. — А что насчет его отца и прочих родственников? Они могут оказать на него какое-либо влияние?

— Его отец умер в 1967 году, и с остальными родственниками Фэлко уже многие годы не имеет контактов. Возможно, я не совсем ясно выразился. У этого человека нет семьи, и он в принципе одинок. Я не знаю, читаете ли вы современную художественную прозу, мистер президент, но Фэлко ходячее воплощение отчужденности. Он одинокий волк на большой дороге, своего рода водитель, совершивший наезд и скрывшийся с места происшествия, наемный водитель, которому платят за то, чтобы он сбивал нужных прохожих и безнаказанно колесил по всей стране, не обращая внимания ни на что. Могу процитировать его собственные слова: он верит только в самого себя — и в свой долг работодателям. Когда он заключает очередной контракт на убийство и получает задаток, он всегда доставляет товар вовремя.

— Профессиональная гордость? — предположил Бономи.

— Возможно, но еще — инстинкт самосохранения.

— А Пауэлл?

— Совсем другой тип, мистер президент. Возможно, доктор Осгуд захочет прокомментировать сама.

Эта парочка работала по привычному сценарию, без сбоев, все у них шло как по маслу — точно у опытного дуэта эстрадных антрепризеров, поочередно уступающих друг другу место у микрофона, и это у них получилось с вызывающим восхищение достоинством и сноровкой.

— Виллибой Джастис Пауэлл, — начала женщина, — вырос в семье, где было семь детей. Джастис — это его второе имя[42]. Его мать была уборщицей в больничном гараже. Она до сих пор там работает. Пауэлл закончил среднюю школу с хорошими результатами, проявил себя как первоклассный атлет. Он был капитаном школьной футбольной команды и — это, кстати, очень интересно — президентом шахматного клуба. Если говорить точнее, он участвовал в создании шахматного клуба.

— Еще он, наверное, пишет стихи на темы японских поэтов?

— Нет, генерал, об этом нам ничего не известно. Но его высокий коэффициент интеллектуального развития и явные склонности к науке открывали ему прямую дорогу в колледж, — подчеркнула она, — и он хотел поступить в высшее учебное заведение. Он намеревался вписаться в систему и преуспеть в ней. Но у него не было денег. А дело происходило давно, еще до того, как появилась мода назначать стипендии одаренным чернокожим — и он пошел в морскую пехоту. Он отслужил два срока по контракту, сэкономил деньги и, отправившись во Вьетнам, заработал там себе блестящую характеристику. Два «Пурпурных сердца» и «Флотский крест». Он был там сержантом — очень хорошим сержантом. Бывший командир его роты — я разговаривала с ним по телефону час назад — сказал мне, что он был одним из лучших его бойцов, если не учитывать его отношения к офицерам. Пауэлл терпеть не мог офицеров, он держался с ними почтительно, но все они понимали, что он их терпеть не может.

— Почему? — спросил президент.

Доктор Осгуд пожала плечами.

— Похоже, никто толком не знает. Судя по его умственным и организаторским способностям, кажется, из него самого мог бы получиться неплохой офицер — даже при том, что у него не было высшего образования. Возможно, он ощущал себя не хуже, а может, и лучше офицеров, а может быть, все дело в подавленной расовой обиде на то, что ему отдают приказы белые парни. Может быть, это были просто сугубо личные проблемы, склонность к неподчинению наделенным властью однополчанам.

— В личном деле Пауэлла зафиксировано несколько случаев неподчинения командирам, — подхватил уроженец Джорджии, — в его поведении ясно прочитывается тяга к принятию собственных решений. Даже еще в школе, когда тренер давал ему установку на игру, Пауэлл отказывался выполнять задание.

Стивенс нахмурился.

— Как вам удалось все это раздобыть за считанные часы, доктор?

— Мистер президент, с той минуты, как директор вышел из вашего кабинета, девяносто сотрудников Управления засели за аналитическую работу по этим пятерым людям. Была мобилизована вся исследовательско-аналитическая группа подразделения специальных проектов!

Да, на Ивена Майклсона в таких делах можно положиться!

— Прошу вас, доктор Осгуд, продолжайте!

Пауэлл демобилизовался в шестьдесят восьмом, по военной льготе поступил в колледж в Хелене, но бросил занятия, не доучившись до конца первого курса. Он женился на секретарше и пошел работать автомехаником. Что побудило его бросить учебу, было неясно. Во всяком случае, не академическая неуспеваемость: он учился на «отлично» и «хорошо». В 1969 году у него родился сын, и ему повысили недельное жалованье на 25 долларов.

В 1970 году ценивший его босс дал ему еще прибавку — за хорошую работу.

Все это было известно, но никто не мог понять, как бывший морской пехотинец оказался в ту ночь в том баре. В протоколе судебного заседания отмечалось, что за парнем, которого убил Пауэлл, — сварщиком по имени Рекс Оппен, водилась слава забияки, и чернокожий обвиняемый уверял суд, что Оппен первым начал драку. Однако жюри присяжных поверило показаниям двух собутыльников Оппена — один из них был городским пожарником — и признало Пауэлла виновным в умышленном убийстве.

Насколько было известно, Пауэлл не имел склонности к алкоголю.

У него не было судимостей.

Он явно не заходил ранее в тот бар.

Он заявил судебному психиатру, что ожидал увидеть на скамье присяжных только белых и получить смертный приговор — и жюри, состоящее только из белых, вынесло ему смертный приговор.

— Разумеется, в Хелене, штат Монтана, не так-то много черных, — добавила доктор Осгуд.

Президент покачал головой — раз, другой.

— Я рискую показаться циничным, а может быть, и жестоким, но в данный момент не имеет значения, был ли приговор, вынесенный ему, справедливым или нет, — медленно произнес он. — Разумеется, правосудие всегда имеет значение, как социальная и расовая дискриминация всегда имеет значение, конечно, но в данный момент я даже не чувствую ни гнева, ни жалости. Боюсь, в данный момент имеет значение вот что: считает ли Виллибой Пауэлл, что его осудили несправедливо, и как эта мысль может повлиять на его поведение. Значение имеет то, что его озлобление может повлиять на его решения, на его отношение к одному и только одному вопросу.

— Я не могу дать вам стопроцентно точный ответ, — ответила она. — Ответ знает только Виллибой — если знает. Он не терпит власти авторитетов, испытывает недоверие к тому, что у нас называется «истеблишментом», и считает, что этот самый истеблишмент несправедливо приговорил его к смертной казни, причем, вероятно, по сугубо расистским причинам. Он не психопат вроде Фэлко и не блаженный сумасшедший вроде Хокси, но он попал в камеру смертников в тюрьме Хелены вместе с этими двумя. У него есть все основания желать сведения счетов — как и у множества нацменьшинств в нашей стране — плюс некоторые глубокие личные причины.

— Вы же не утверждаете, что все негры в нашей стране готовы запустить ядерные ракеты, — подвел итог ее докладу Стивенс. — Тем не менее вы предполагаете, что данный чернокожий гражданин — этот индивид со сложной душевной организацией — способен на такое?

— В том-то все и дело, мистер президент, — подтвердила она, скрестив свои потрясающие ноги. — Он достаточно озлоблен, чтобы сделать это. Он был храбрым бойцом на фронте, он убивал врагов своей родины, получал за это награды, и вот теперь он считает, что его хотят казнить за случайное убийство какого-то пьянчуги-задиры. Я не выгораживаю Пауэлла, поймите меня правильно!

— Мы понимаем, — вмешался Бономи, — или по крайней мере пытаемся понять. Я не считаю, что президенту надо отстаивать свою…

— Погоди, Винс! Сейчас не время для предвыборных пропагандистских речей о человеческом достоинстве и гражданских правах. Мне ровным счетом все равно, будут или не будут голосовать за меня эти два врача.

— Мистер президент, — возразила она. — Я не хотела вас обидеть!

Стивенс еле сдержал зевоту. Ох, как же он устал!

— Доктор Осгуд, бывают моменты, когда президент или глава любой другой страны вынужден вести себя как последняя сволочь, — признался Дэвид Стивенс, — но я не из этих сволочей!

— Я и не думаю, что вы сволочь, — смиренно заметила она, — но я просто хотела уточнить вот что: я не считаю, что Виллибой Пауэлл — последняя сволочь! Он не герой, конечно, — больше не герой.

— Не так много этих героев и осталось уже — только на телеэкране, — пожаловался Бономи.

— Нам нужна всего пара, Винс, всего только пара. Вернемся к Пауэллу. Доктор, какого рода доводам или аргументам он может внять?

Она задумалась на пятнадцать-двадцать секунд.

— Может быть, если к нему обратятся жена и сын? — предположила она неуверенно.

Потом она еще подумала.

— Да, пожалуй, он сможет внять их просьбе. Он их любит, так что, возможно, он отреагирует на них адекватно — хотя это будет зависеть от того, как вы собираетесь их использовать. Вы рассматриваете возможность их прямого обращения к нему или имеете в виду использовать их как заложников?

Стивенс заморгал.

— Да вы шутите, доктор! Неужели вы и впрямь решили, что я могу взять женщину и ее двухлетнего сына в качестве заложников?

— Идея замечательная! — ехидно подхватил Бономи. — Мы бы их немного попытали и дали бы Пауэллу послушать по телефону их вопли.

— Перестань, Винс!.. Доктор Осгуд, вы думаете, я на такое способен?

Она совсем смешалась.

— Ваши гуманистические устремления хорошо известны, мистер президент, — тихо признала она, — но мне казалось, что вы сделаете все, что в возможностях президента Соединенных Штатов для того, чтобы спасти нацию — двести семь миллионов граждан разных возрастов, полов, рас и идеологий — от уничтожения. Временами это малоприятная обязанность, но глава государства ведь по большому счету и ответственен за многих — в особенности за их жизнь. Я уверена, вам это известно лучше, чем кому-либо, мистер президент.

— Разумеется, принятие таких ответственных решений никогда не дается легко, — успокоил ее коллега, — но это неизбежный удел всех облеченных государственной властью. Избиратели, как можно предположить, видят в президенте многомудрого и решительного отца и рады переложить подобные ответственные решения на его могучие плечи. Если этот символический отец должен совершить нечто жестокое, безжалостное, дабы сохранить свою семью, семья предпочитает не разделять с ним ответственность за такие деяния — даже при том, что эти деяния необходимы. Президент совершает то, что он обязан совершить, и если он опасается за последствия, то, вероятно, признается в этом как можно меньшему числу людей.

М-да, тут сомнений нет: эти двое люди Майклсона!

— Вы давно в ЦРУ! — спросил Стивенс.

— В июле исполнилось четыре года — на одиннадцать месяцев дольше, чем доктор Осгуд. Мы раньше работали в больнице «Остин-Бриггс» в Стокбридже, штат Массачусетс, а я некоторое время работал в больнице «Сент-Элизабет» здесь, в Вашингтоне.

В это время в разговор вмешался Бономи и напомнил, что уже без десяти семь и президенту, возможно, уже пора ужинать — к последней реплике этой мизансцены парочка из ЦРУ отнеслась с полным пониманием. После долгих часов нервного напряжения президенту требовался отдых, да и сами врачи тоже почувствовали голод.

— Вы сможете вернуться сегодня в девять тридцать, чтобы продолжить ваш доклад? — спросил генерал Бономи. — Или вы предпочитаете поужинать здесь?

Доктор Осгуд улыбнулась по-матерински озабоченно и покачала головой.

— Я предпочитаю поужинать с детьми, — сладко ответила она. — Воскресный вечер, воскресный ужин в кругу семьи — это наша традиция.

Оба психоаналитика уже выходили из кабинета, когда Стивенс задал последний вопрос.

— Доктор Осгуд, я не хочу показаться любопытным, но скажите: чем занимается ваш муж?

Она снова очень мило улыбнулась.

— Ну, он тоже психоаналитик — в Управлении, — ответила она, подхватив доктора Э. 3. Пинни под руку с нескрываемой нежностью.

Когда дверь за удалившимися посетителями закрылась, президент и его помощник переглянулись.

— Они, наверное, очень скромные порядочные люди, Винс, чего о вас не скажешь, генерал!

Бывший ведомый Дэвида Стивенса ухмыльнулся.

— Это точно, мистер президент. Я один из тех безжалостных мясников, засевших в бессердечном военном истеблишменте, который только и делает, что загрязняет окружающую среду да притесняет цветных и волосатиков-хиппи. Мое хобби, сэр, — вытаптывать цветочные клумбы.

Стивенс мысленно вернулся к тому, о чем говорили психоаналитики.

— Эти милые серьезные люди… которые считают, что президент Соединенных Штатов должен быть способен на все, включая детоубийство и каннибализм… так вот, эти люди, возможно, навели нас на след, Винс.

— Жена и ребенок Пауэлла?

Ситивенс кивнул.

— Я бы на это не рассчитывал, Дейв. Я сам плохо знаком с сочинениями герра Фрейда, да и Виллибой, наверное, тоже.

Президент начал беспокойно ходить взад-вперед по кабинету.

— Винс, тут дело не только в психоаналитических теориях, — рассуждал он. — Что еще эти врачи сообщили нам? Шонбахер аморальный маньяк, снедаемый чувством жалости к себе, в сущности, он слабак: он у них не командует и не принимает решений. Фэлко совершенно от них отчужден, это аутсайдер, которому наплевать на все и вся…

— А Хокси — классический пример религиозного психа, которого давным-давно уж следовало упечь в клетку. Самый настоящий убийца-Христа-ради! — сумрачно подвел черту Бономи.

— Остается Пауэлл.

— Но мы еще не обсуждали убийцу-майора, Дейв.

— Это крепкий орешек, могу поспорить на что угодно!

Генерал молча затушил в пепельнице окурок сигары.

— Это будет тот еще спор, Дейв! — ответил он. — Ставкой в этом споре будут шестьдесят, а то и восемьдесят миллионов американских жизней — и одному Богу известно, сколько русских и китайцев!

Это были засекреченные данные — что при советском термоядерном ударе американские потери могут составить от шестидесяти до восьмидесяти миллионов человек.

— Эдак ты прослывешь самым отчаянным спорщиком в мировой истории, — отметил Бономи.

— Вот потому-то я и думаю о Пауэлле и его жене с ребенком, — объяснил Стивенс. — Попросту говоря, пока у нас кроме них нет ничего — никакой зацепки!

— На план Дарби и на его подразделения быстрого развертывания ты не особенно рассчитываешь?

— А ты?

— Я — нет, но мне не надо ни что рассчитывать. Решение должен принимать ты, Дейв. Как очень лапидарно выразился один из твоих предшественников, в этом кабинете скапливаются все собаки. Во всех прочих местах есть возможность вешать собак на кого угодно, но только тут повесить их не на кого. Такова цена за то, чтобы ваше имя было высечено на скрижалях истории, мистер президент, и мне не надо вам напоминать эти прописные истины.

Дэвид Стивенс дважды покачал головой.

Нет, не надо ему об этом напоминать.

— Винс, соединись с Маккензи. Скажи ему: пусть позвонит на базу Мальмстром командиру. Они должны разыскать миссис Пауэлл и его сынишку как можно скорее.

— Но вообще-то это же работа для ФБР?

Президент кивнул.

— Вообще-то да, но не в такой ситуации. Я не могу рисковать и подключать к этому делу новых людей и новые ведомства — даже ФБР. Нет, скажи Маккензи: пусть он использует агентов службы безопасности САК — в штатском! К полуночи я должен знать номер телефона, по которому я смогу поговорить с миссис Пауэлл. Это приказ!

Тон, с каким он произнес эти слова, не оставлял никакой возможности дли дискуссий.

— Есть, мистер президент! Я немедленно займусь этим. Позвольте мне воспользоваться красным телефоном, сэр?

Стивенс махнул рукой в сторону стола.

— Ради Бога, Винс, перестань паясничать! — попросил он, двинувшись к двери. — У меня и без тебя забот полон рот. Извини, что я был резок, но у меня мало времени и нервы ни к черту! Я рассчитываю на твою помощь, Винс. Вокруг не так-то много людей, кому я могу доверять! — добавил он искренне.

Доверие — вот что самое главное!

— О’кэй! — ответил бывший ведомый, — возможно, ты и прав. Разговор с миссис Пауэлл не помешает. Пока ты распоряжаешься насчет ужина, я дам Маккензи задание. Если я правильно помню расписание Эми, ты должен был сидеть за столом еще полчаса назад. Не надо ее сердить. Ты не можешь допустить потери ни одного голоса, правда?

Эми Дезайри Стивенс, которая одевалась не так ужасно, как предыдущая Первая леди, и не умела ездить верхом, как другая Первая леди, уже была на взводе, если не сказать свирепа. Нескончаемые тяготы и неурядицы предвыборной гонки не пошатнули присущего ей самообладания и присутствия духа, и теперь благоразумная и привлекательная дщерь четвертого богатейшего человека в Миннеаполисе — и после двух десятков лет брака сохранившая привлекательность и благоразумие — просто по инерции продолжала поддерживать супруга и смирилась со своим положением. Она была гостеприимная хозяйка, любвеобильная мать, тонкий политический советник и решительная поборница прав американских индейцев, а в общем оживленная и (или) страстная, в зависимости от места и компании, в которой она оказывалась. В эти дни она к тому же беспокоилась о муже и стране — своем муже и своей стране. Она всеми фибрами души ненавидела сенатора Бейлора Колдуэлла.

Но Винс Бономи ей нравился, и именно по этой причине президент пригласил его на семейный ужин. Это была не самая веселая трапеза четы Стивенсов за время их пребывания в Белом доме, но она стала бы просто невыносима, если бы ее с ними не разделял старый друг. Разумеется, Эми Стивенс сразу почуяла, что что-то стряслось — нечто весьма серьезное. Разумеется, она не стала задавать вопросов, ибо если президенту Соединенных Штатов хотелось бы с ней что-то обсудить, он бы так и сделал. Вероятно, это как-то связано с предвыборной кампанией, рассудила она, рассеянно жуя кусок орегонской форели, потому что если бы закавыка имела политический характер, на ужин был бы приглашен Рей Гамбинер, или Билл Фрост, или же этот учтивый хитрюга-сенатор из Кентукки.

Из пятерых сидящих за столом лишь двое голодных подростков наслаждались едой. По всем законам американской политики детей Стивенса должны были звать Билли и Нэнси, или Том и Барби, или Тед и Триша. На самом же деле их крестили под именами Дуглас и Сэллиэнн, но они оба были милы, точно и впрямь носили одно из упомянутых здоровых имен, и всегда отличались отличным аппетитом.

Людей, севших ужинать в «Гадюке-3», не особенно поразили размороженные полуфабрикаты, которые Делл для них разогрел, но все же беглецы вынуждены были честно признать, что эта еда выгодно отличалась от той, что им подавали в «доме смерти». Что бы там ни утверждали народные предания, тюремные пайки смертников в Монтане, а также порционные блюда в придорожных харчевнях, где питаются водители дальних трейлеров, — как, впрочем, и люди, подобные предания распускающие, — обильны, но безвкусны. Гастрономические качества пищи могли бы улучшиться, если бы кто-нибудь пожаловался властям или если бы кулинарные эксперты из «Путеводителя Мишлена»[43] почаще туда заглядывали, но по какому-то странному недосмотру ни один галльский гурман от Мишлена ни разу не посещал тюрьму штата Монтана.

Пауэлл покончил с хамовкой первым и, прожевав последний кусок, подошел к командирской приборной доске и в очередной раз включил обзорную телекамеру. Чернокожий с удовольствием отметил, что дождь закончился, туман рассеялся, но в остальном представшая его взору картина зародила в нем тревогу. Он медленно повел телекамерой по периметру. Вот они — чего и следовало ожидать!

Силы были стянуты значительные.

— Эй! — окликнул Виллибой Пауэлл своих сообщников громким насмешливым голосом. — Вот и соседушки пожаловали!

20

Через мгновение у его плеча вырос Делл и стал вглядываться в маленький экран.

Войска.

Рассеянные цепью солдаты окружили заграждение из колючей проволоки и устанавливали тяжелые орудия.

105-миллиметровые безоткатные пушки.

Пулеметы 50-го калибра, укрепленные на легких танках — по четыре ствола на каждом.

А дальше еще войска и колонны грузовиков позади них.

— Мать твою! — громко произнес бывший майор.

— Из Мальмстрома? — спросил Пауэлл.

— Нет, это не местные. У службы безопасности САК нет такой тяжелой техники.

Он не ошибся. Солдаты и техника были переброшены сюда по воздуху из воздушно-десантных соединений в Форт-Льюисе.

— Да они же всюду! — объявил бывший морской пехотинец, вращая телекамеру.

Еще солдаты.

Еще техника, включая по меньшей мере шесть танков, и несколько самоходных гаубиц на гусеничном ходу.

Солдаты устанавливали прожектора. Переговаривались по походным рациям. Где-то неподалеку должен быть мобильный командный пункт связи — крытый грузовик, набитый радиоаппаратурой и телепринтерами. Где-то здесь расположился и командный пункт и, вероятно, полевая кухня. А вместе со всей этой массой военных — по первым прикидкам их тут было триста-четыреста, не меньше — прибыли санитары, инженерные подразделения и множество людей из служб поддержки.

Делл был прав, даже если его оценка численности окруживших их — нет, осадивших их — войск оказалась заниженной. Конечно, он был плохо знаком со структурой американских сухопутных войск и не смог заметить дополнительные вражеские контингенты: ракетные батареи и пусковые установки ракет «земля-воздух» среди них… Реальное число войск, развернутых в радиусе двух миль вокруг «Гадюки-3», составляло 1900–1897, если говорить совсем точно, потому что трое получили увечье при падении «джипа» в кювет как раз на подъезде к базе.

— Ты когда-нибудь служил в армии, Жеребчик? — спросил Делл.

— He-а, мне их форма не нравилась, так что я отколол коленце на приеме у психиатра на призывном пункте, и они решили, что я не совсем здоровый американский мальчик.

— Ясно, ну если тебе не приходилось часто видеть фильмы про войну, малыш, то сейчас можешь восполнить этот пробел, — прокомментировал Пауэлл. — Подойди, посмотри!

Наемный убийца подошел вместе с презрительно фыркающим Харви Шонбахером и прильнул к экрану.

— Матерь Божья, да это похоже на день рождения Джона Уэйна! — воскликнул в благоговейном восхищении Фэлко. — Да их тут тьма! Ты только посмотри! Ишь ты, как копошатся — все при деле, сволочи! Эй, Вилли, а это что?

— Средние танки.

— Глазам своим не верю! С ума сойти! Да тут сейчас такое будет! Ну вот, я же всегда считал себя отчаянным малым, — признался Фэлко, — но кто бы мог подумать, что дядя Сэм пошлет танки, чтобы меня сцапать. Когда ловили Диллинджера и Аль Капоне — и то танки не посылали. Мне это даже нравится. Они выражают уважение…

— Ага, скоро твоя фамилия засияет на рекламных щитах, — сумрачно предсказал чернокожий.

— А почему нет? Может, я еще попаду в список десяти самых опасных преступников? — раздумчиво пробормотал Фэлко.

— Да ты уже в списке пяти самых опасных, — заметил бывший майор, направляя объектив телекамеры в другую сторону.

Для вечернего времени видимость была исключительно хорошей, что и не удивило человека, отвечавшего когда-то за безопасность пусковых установок 168-го ракетного крыла. Он знал, что эта телекамера снабжена прибором ночного видения, позволявшего вести наблюдение за местностью в темноте.

Он также знал, глядя на выпученные глаза Шонбахера и болезненно-мучительное выражение его лица, что знаменитый насильник был на грани истерики.

— Спокойно, Харв! — посоветовал он сообщнику. — Не потей ты так. Мы же этого и ожидали, верно? Вполне предсказуемая и, я бы сказал, предсказанная реакция армейских умников.

— Нам надо было рвать когти к границе!

Делл покачал головой — терпеливо, но устало.

— Нет, Харви. Если бы мы попытались это сделать, мы были бы давно мертвы, м-е-р-т-в-ы.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — похвалил его Пауэлл.

— Почерк у меня еще лучше Теперь послушай меня, Харви. Мы сделали единственно возможную вещь — самое умное, что можно было сделать в такой ситуации, и инициатива все еще у нас. Эти малыши, что суетятся там наверху, не хотят нас обидеть. Они, скорее всего, даже и не подозревают, что вообще происходит.

Шонбахер повернулся к Фэлко.

— Ты не считаешь, что нам лучше сделать ноги, Жеребчик?

— Тебе разве мама не говорила в детстве, что в кинотеатре нельзя громко разговаривать, — укоризненно возразил наемный убийца, все еще внимательно рассматривавший панораму на мониторе. Черт, ты же нам ломаешь кайф! Слушай, будь другом, прояви чуточку такта!

— Прибыли еще танки, — хладнокровно объявил бывший морской пехотинец.

— Жеребчик, ты же…

Фэлко развернулся, ударил Шонбахера и отправил его в нокдаун.

— Заткись, Харв! — крикнул он толстяку, растянувшемуся на полу. — Ты мне действуешь на нервы. И мне это не нравится.

Он выхватил свой револьвер.

— Больше ни слова, Харви! — сказал он свирепо.

— Дали полный свет! — объявил Пауэлл, как вдруг несколько лучей мощных прожекторов осветили караульное помещение.

Фэлко повернулся к монитору, а Делл подошел к Шонбахеру и помог ему подняться.

— Он меня не испугал, — упрямо сказал аптекарь.

— Ну конечно, нет, — заверил его Делл. — Слушай, сходи-ка заклей губу пластырем и выпей чашку кофе. Мы это потом обсудим.

Шонбахер понял, что майор лжет. Наигранное дружелюбие Делла не обмануло Харви Шонбахера, поскольку он понимал, что его все здесь недолюбливают. Нет, он не мог доверять ни одному из этих преступников. Их напускная отвага — только замаскированная глупость, а Харви Шонбахер был достаточно умен и проницателен, чтобы понять: если он хочет остаться в живых, ему следует выработать свой собственный план и принимать свои собственные решения. Он мобилизует весь свой интеллект, весь свой опыт и придумает способ спасения — для себя. Воодушевленный тайной ненавистью, Шонбахер двинулся к столику с аптечкой.

— Ну, вот они и среагировали, майор, — заметил бывший сержант, — И что же нам теперь делать?

— Мы продолжим диалог.

Делл сел в командирское кресло, снял телефонную трубку и набрал номер командного пункта САК в Оффатте.

— Маккензи! — попросил он надменно.

Через полминуты главкомстратав был на линии.

— Говорит Делл с «Гадюки-3».

— Что надо?

— Хорошенький спектакль вы устроили, генерал! Вот хочу вам выразить свое восхищение. Мы за всем наблюдали по телевизору. Это самое потрясающее шоу с тех пор, как Эд Салливен собрал в студии двести двадцать два польских дантиста и приказал им одновременно сверлить зубы пациентам.

— Что вы несете?

— Генерал, я толкую о тех войсках, которые только что появились в нашем поле зрения. Войска, ракеты, танки и походные нужники «Марк-88», словом, вся эта армада. Они прервали наш ужин!

— Надеюсь, они не испортили вам аппетит! — отрезал генерал Маккензи.

— Нисколько! Я, надо сказать, ожидал появления войск и полагал, что и вы это понимали. Идея принадлежит вам?

— Нет!

— Ага, значит это, скорее всего, затея болвана Стоунсай, — задумчиво рассудил беглый майор. — Хотя, нет, решение было принято еще выше — могу спорить. Какой смысл стягивать сюда такие силы, генерал? Я спрашиваю только потому, что мне противно думать, что вы могли спланировать нечто идиотское, например, атаку на нас.

— Президент приказал отрезать всю прилегающую к «Гадюке-3» территорию — в качестве меры безопасности, — ответил Маккензи.

Он не солгал, но и всей правды не сказал.

В этом проявилась его особая сноровка и умение, которую должен выработать человек, стремящийся дослужиться до генеральского чина или до высокой гражданской должности. Алексей Союзов или глава какого-нибудь культурного фонда мог бы рассказать Деллу об этом, и Маккензи мог, если бы он захотел. Но он не захотел.

— Чьей безопасности? — спросил бывший офицер разведки.

— Безопасности Соединенных Штатов… и наших переговоров.

Делл обдумал эти слова.

— Ну ладно, — смилостивился он, — полагаю, никому из нас не выгодно, чтобы вся эта история попала в газеты. Уж фондовая биржа точно рухнет. Да-да, перспектива конца света непременно потрясет всех этих финансовых мудрецов на фондовых биржах и в крупнейших брокерских конторах. Вы так не считаете, генерал?

Этот несчастный смертник пытается меня провоцировать, подумал Мартин Маккензи беззлобно, и это ему удается до какой-то степени. Будучи разумным и целеустремленным командующим, Маккензи не мог допустить, чтобы его отвлекли от основной цели операции.

— Можно и так сказать, Делл, — произнес он громко, — а теперь не скажете ли, зачем вы позвонили?

— Я уже сказал, но могу и повторить, раз у вас, сэр, уши заложило. Мы видим ваши действия, но мы не верим ни единому вашему слову. Не надо этих шуток, потому что мы держим пальцы на кнопках пуска. Вам ясно?

То, что Делл оказался таким подозрительным, вовсе не удивило генерала Маккензи.

Он ведь тоже сделал себе карьеру в области бурно развивающейся торговли государственным кровопролитием, где благочестивые пошлости ценились дешево и все решалось превентивным ударом.

— Ясно.

— Вас понял. Конец связи, — заключил Делл, используя фразеологию радиопереговоров ВВС.

Когда он положил трубку, к нему обратился Фэлко.

— Я ни разу еще не слышал, чтобы так разговаривали, разве что по телевизору или в старых кинофильмах.

— Это верно, — согласился Делл, — Но у офицеров ВВС масса свободного времени, выпадающего им между войнами, так что они очень любят смотреть эти старые боевики. В конце концов, кинематограф такой же национальный вид искусства, как контрацепция и ковровая бомбежка — так?

— Я об этом никогда не думал. Сам понимаешь, я никогда особо не интересовался ни контрацепцией, ни ковровыми бомбежками. Я предоставлял это другим. А что ты скажешь, Вилли?

Чернокожий пожал плечами.

— Я стараюсь не забивать себе голову сложными вопросами, — доложил он. — Вряд ли я смог бы разбомбить ковровую дорожку, я же был на фронте всего лишь сержантом, сами знаете.

Очень мило.

Просто мило.

Шонбахер был на грани истерики, у Фэлко чесались руки прикончить его, бывший морской пехотинец развязал личную войну против старших офицеров и (или) белых, в то время как небольшая армия замыкала кольцо людей и бронетехники вокруг «Гадюки-3». Насколько мог судить Делл, единственным человеком, не создающим для него проблем в настоящий момент, был только святой убийца — но Делл не имел решительно никакой возможности предугадать, что может сотворить этот таинственный субъект.

Очень мило.

Примерно так же мило улыбалась его жена — в самом начале.

Она не была уже такой милой в последние три года, с тех пор как начала пить — и когда она умерла, ее привлекательное личико фотомодели было ему ненавистно как кошмарное наваждение. Вдруг она снова предстала перед его мысленным взором — на полу спальни, с фиолетовыми кровоподтеками на шее и остекленевшим взглядом мертвых, необычайно красивых глаз…

Делл снова сосредоточился на маленьком мониторе.

А в трех четвертях мили от «ямы» бригадный генерал со знаками отличия ВВС на мундире сидел в одном из фургонов связи сил быстрого развертывания и вел переговоры по рации. Силы были полностью выдвинуты на позицию, развернуты и готовы к выполнению поставленной задачи.

— Будьте на связи, — говорил генерал Стоунсайфер. — С минуты на минуту мы ожидаем приказ начать атаку.

Генерал воздушно-десантных войск обещал быть на связи.

А в это самое время в более чем шести тысячах миль к востоку диспетчер аэропорта Темплхоф в Западном Берлине заметил необычные пятнышки на своем радаре. В эти утренние часы не ожидалось никаких прилетов. Секунд двадцать он смотрел, не отрываясь, на эти пятнышки, проверяя оборудование на предмет неисправности, а затем вызвал начальника из соседнего кабинета.

Число точек на радаре росло, и все они сближались в воздушном коридоре, ведущем к Берлину со стороны коммунистической территории.

Шесть… девять… тринадцать.

Нет, четырнадцать — и все они двигались со скоростью, значительно превышающей скорость обычного пассажирского лайнера.

— И что вы думаете? — вежливо осведомился диспетчер у своего шефа.

— Я думаю, что нам лучше поставить в известность компетентные лица, — ответил старший диспетчер.

Даже в новой Германии люди привыкли по старинке «ставить в известность компетентные лица».

Спустя девятнадцать минут после обнаружения неизвестных светящихся точек на радаре башни «Темплхоф», в штабе ВВС США в Висбадене зазвонил телефон.

— Да, я знаю. На нашем радаре они тоже появились, — ответил дежурный офицер. — Да… Да, мы уже проверяем.

В соответствии с решением Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза операция «Ямщик» началась.

21

— С профессиональной точки зрения, мистер президент, Делл, пожалуй, наиболее интересный тип, — сказала женщина из Эйкрона.

В округе Колумбия было пять минут одиннадцатого вечера, и они только что закончили подробное психоаналитическое обсуждение Хокси и Шонбахера.

Оставался один Лоуренс Делл.

— И он, конечно, самый трудный, — добавил ее муж.

И тут зазвонил телефон «горячей линии» связи с Оффаттом. И Стивенс, поднявшись из черного кожаного кресла, пошел к своему столу.

— Да… да, генерал… У вас это очень оперативно получилось. Пожалуй, мне стоит вынести благодарность вам и людям в силах быстрого развертывания… Понятно… Нет, пока нет… Я дам вам знать. Нам не нужны необдуманные действия. Скажите: пусть ждут… Да, мне известен план и, честно говоря, я не в восторге от него… Я дам вам знать, возможно, в ближайшие час-два. А до тех пор пусть ждут и держат пальцы на спусковых крючках… Хорошо.

Он со вздохом положил трубку.

— Ударные силы прибыли на место и готовы к штурму, — сообщил Стивенс своему бывшему ведомому, — но я еще не готов пока.

— Я бы сказал, вы это дали понять очень ясно. Может, стоит связаться с майором Деллом немедленно?

— О жене Пауэлла нет сведений, Винс?

Бономи покачал головой. Хозяин Белого дома вернулся в кресло и приготовился выслушать рапорт психоаналитиков ЦРУ о бывшем зам. начальника разведки 168-го крыла САК.

— Поскольку вам известны факты, касающиеся его происхождения и семейных отношений, — начал Пинни, — позвольте мне лишь заметить, что он был средним ребенком — у него есть старший брат и младшая сестра, а средние дети, как считается, растут заброшенными, лишенными внимания родителей. Позвольте также сказать, что беседы с его родителями, другими родственниками, бывшими соседями и друзьями детства не дают нам оснований предположить, что Делл был забыт и не пользовался вниманием.

По всеобщему утверждению, у него было более чем нормальное детство, которое прошло в более чем нормальной семье, где он был окружен постоянной любовью заботливых родителей. Насколько нам известно, мальчик не испытывал дефицита любви и внимания после того, как на свет появилась его младшая сестра. Хотя, разумеется, между ним и старшим братом было обычное соперничество.

— Это Ричард, ставший биржевым, брокером, — заметила женщина.

— А что сейчас? Каковы у майора Делла с ними отношения сегодня?

Врачи переглянулись, прежде чем вынести свою оценку.

— Я бы сказал, что он с ними ладит, хотя надо сказать, он не больно-то сентиментален, — сказал уроженец Джорджии. — По меньшей мере раз в год он видится с родителями (его отец до сих пор практикует в Нью-Хейвене) и он не забывает поздравить своего брата и сестру с днем рождения и Новым годом. Это вряд ли можно назвать тесными семейными узами, но, конечно же, они не хуже, чем у многих других. Даже лучше, чем у многих других, и, возможно, он относится к своим ближайшим родственникам даже лучше, чем можно было бы ожидать от такого честолюбивого типа, как он.

— Это очень интересный случай, — подтвердила обладательница прекрасных ног. — Его амбиции и отношение к детям — все это очень интересно. Очень!

— Ну и каковы же амбиции этого майора Делла? — поинтересовался президент.

— Ну, вполне ясно… ясно, что ему всегда хотелось быть лидером, лучшим. И он стремился к этому. Ему казалось мало быть только хорошим питчером в школьной бейсбольной команде, он должен был стать лучшим в штате. Ему было мало ухаживать за хорошенькими девушками — он добивался благосклонности у первых красавиц. Ему было недостаточно быть лучшим в школе математиком, он умудрился выиграть почетную стипендию по математике для поступления в колледж. Он прошел по конкурсу в пять университетов, и я до сих пор не могу понять, почему он выбрал Академию ВВС. Не хочу вас обидеть, генерал, но он вполне мог бы поступить и в Массачусетский технологический или в Йельский университет.

— Я и не обижаюсь, — успокоил его Бономи.

— Возможно, он выбрал Академию ВВС, рассчитав, что там сможет с легкостью «заблистать», — предположил Стивенс.

Леди из Эйкрона просияла.

— Это очень тонкое наблюдение, мистер президент, — похвалила она.

— О, видели бы вы, как он показывает карточные фокусы! — встрял в разговор Бономи, причем судя по его голосу, он был немало раздражен их вежливо-покровительственными манерами.

— Спокойно, Винс! Продолжайте, док!

— Слово «заблистать» — это очень точно слово, — сказал Пинни, — ибо именно этого и добивался всю жизнь этот человек. У него изысканные манеры, он со всеми держится легко и непринужденно и, как говорится, «свой в доску», но все это напускное. Он мечтал блистать в обществе, мечтал стать всеобщим любимчиком, чтобы им восхищались. У него даже внешность кинозвезды, и он весьма склонен к театральным жестам — очень тонким. Никаких там дешевых и вульгарных штучек в духе эстрадных комиков… им движут те же самые импульсы, но в, так сказать, аристократической версии. Он никогда, конечно, ни у кого не одалживался. Он умница, трудяга и всю жизнь старался не наживать себе врагов.

— У начальника штаба ВВС не может быть врагов! — нараспев продекламировала женщина.

— Да-да, Делл поведал кое-кому из своих знакомых, что намеревается стать начальником штаба ВВС — получить высшую должность в военно-воздушных силах страны, — подтвердил Пинни, — и девушка, на которой он женился, была не просто необычайно красивой фотомоделью, но также еще и приходилась сестрой английскому графу.

Только самое лучшее для Лоуренса Делла!

— Вы что-то говорили о детях?

— Да, мистер президент, — ответил уроженец Джорджии, — похоже, он не особенно привязан к детям. Он явно выказывает лишь вежливый интерес к своим племянникам и племянницам, а его собственные девять лет брака не принесли никаких плодов. Поскольку за ним водится репутация страстного и удачливого любовника, еще с Колорадо-спрингс, когда он учился там в Академии, можно предположить что и в браке он предпочитал пользоваться во время половых актов контрацептивами.

Стивенс на мгновение смежил усталые глаза и снова их раскрыл.

— Точнее, что вы хотите этим сказать? — спросил он.

Доктор Осгуд многозначительно подняла вверх брови.

Но ничего ужасного тут не было.

Она же могла укоризненно скривить губы и вдобавок пожать плечами.

— Тут ничего нельзя утверждать с уверенностью, — ответила она. — Это может указывать на то, что было нечто, нечто в его детстве, о чем никто не знает и не помнит или же не хочет вспоминать. Учитывая же, насколько этот человек честолюбив и насколько он заботится о своем имидже, можно было бы предположить, что он и хотел бы иметь детей, ведь это улучшило бы его общественное лицо. Но у него нет детей.

— И почему это вдруг сын хирурга решил стать кадровым офицером ВВС? — задумчиво спросил Бономи. — Это как-то не вписывается в схему. По-моему, ни один сын хирурга из тысячи не избрал бы себе подобный жизненный путь. Деньги не шибко какие, да и статус не лучше. Что-то я не понимаю.

— Основываясь на тех скудных сведениях, которыми мы располагаем, генерал, — ответила женщина-психоаналитик, — мы тоже не можем понять майора Делла. Отсутствуют очень важные элементы. Все это очень интересно.

— Но что он способен сделать? Как он поступит? Почему? — настаивал президент.

— Именно сейчас? После всего того, как с ним обошлись в ВВС, что о нем писали в прессе, он способен на всякое. Он был блестящим офицером, ему удалось совершить головокружительный побег из камеры смертников, причем побег был очень лихо осуществлен, а что касается захвата им ракетной базы якобы неприступной, то тут вы сами можете вынести свое суждение.

— Я что-то не вижу в нем признаков большого гения, — возразил Бономи. — Убийство собственной жены — поступок не шибко дальновидный для человека такого непомерного честолюбия.

Оба врача снова обменялись взглядами.

— Что такое? — спросил президент.

Пинни, прежде чем ответить, прокашлялся.

— Мм, откровенно говоря, сэр, а кто утверждает, что он убил свою жену?

— Но его же осудили за это, — ответил Бономи. — Приговор был вынесен жюри присяжных, состоящих из таких же, как и он, граждан. Тут же не было никаких расовых предрассудков, док?

— Он был осужден на основании косвенных улик, и жюри понадобилось три дня, чтобы вынести окончательный вердикт. Конечно, как утверждает наш президент, проблема правосудия в данном случае может иметь лишь академический интерес. Однако, если вам интересно, я могу сообщить, что сказал осматривавший его судебный психиатр.

— Мне интересно!

— Мистер президент, судебные психиатры обнаружили две вещи, и только одна из них имела касательство к судебному разбирательству в штате Монтана. Прежде всего они объявили, что он вменяем и может быть предан суду, что он осознавал свои поступки и последствия своих деяний. Об этом было доложено суду. Во-вторых, тамошние врачи после многочасовых собеседований и не менее многочасового анализа этих собеседований пришли к выводу, что такой человек не мог совершить убийства своей жены.

Стивенс подался вперед.

— Так, и что же два весьма уважаемых врача ЦРУ хотят этим сказать? — спросил он.

Ответила женщина.

— Мы хотим сказать — можете верить или не верить, — есть веские основания полагать, что майор Делл никого не убивал.

— Но вы в этом не уверены?

— Нет, мистер президент, — ответила она честно. — Мы совсем в этом не уверены.

И тут затрезвонил телефон «горячей линии».

22

— Я узнал номер телефона, о котором вы просили, — сообщил главкомстратав.

Он разговаривал с президентом и поглядывал в зал из отсека боевого штаба на верхнем ярусе. Внизу все казалось обычным и будничным, как всегда, но Маккензи знал, что им там все уже известно. Мужчины и женщины, несущие вахту на КП, все знали и не показывали виду. Они знали, что происходит нечто необычное, и хотя они, возможно, не догадывались, в чем же дело, среди них, несомненно, было немало тех, кто понимал: дело серьезное. Главкомстратав все воскресенье провел в бункере с мрачным лицом, постоянно звонит «горячий» телефон, в отсеке боевого штаба суетятся высшие офицеры — все это не осталось незамеченным.

— Код зоны в Хелене 406, номер телефона 111 2012, — сообщил Маккензи президенту. — Это квартира в доме на две семьи на Джейн-стрит. Дом номер 317 по Джейн-стрит. Как сообщил мне генерал Стоунсайфер, миссис Пауэлл сейчас дома.

— Хорошо.

— Мистер президент, я вот подумал… может быть, предварительно связаться с ней и подготовить к вашему звонку? А иначе есть вероятность, что она не узнает ваш голос или просто не поверит, что ей действительно звонит сам президент…

— Идея хорошая. Как же вы это осуществите?

— Полковник Клэнтар, это начальник разведки в 168-м крыле, в настоящее время ведет наружное наблюдение за ее домом из машины. Мы можем связаться с ним по рации, и минут через десять вы ей позвоните. Он покажет ей свое удостоверение и переговорит с ней.

Дэвид Стивенс согласился и вернулся к тревожной дискуссии о Лоуренсе Делле. Он задавал вопросы, а два специалиста ЦРУ объясняли ему, каким образом пришли к заключению, что, судя по «психологическому портрету» Делла, он едва ли мог убить свою жену. Он был не тот человек, который легко выходил из себя или терял самоконтроль в стрессовой ситуации или в минуту гнева и ярости. Он всегда действовал в таких ситуациях рационально и эффективно, что странно. Верно, что Дайана Делл много пила и, вероятно, изменяла мужу, было столь же верно и то, что такой человек не стал бы, можно даже сказать, просто не мог подвергать риску свою карьеру подобным срывом.

— Я не хочу сказать, что майор Делл не способен к насилию, — особо подчеркнул уроженец Джорджии, — но подобный поступок — насилие по личным мотивам в отношении гражданского лица — просто не в его духе. Не в его кайфе, как сказал бы наш сынишка.

— Этот майор вполне способен уничтожить военно-воздушную базу или столицу вражеского государства, — объяснила доктор Осгуд, — и выбор военной карьеры подтверждает его склонность к массовому неиндивидуализированному насилию, то есть к насилию против большой и удаленной группы или территории.

— Однажды кто-то процитировал покойного Багси Зигеля: американцам, говорил он, нечего бояться организованной преступности, потому что гангстеры, как правило, убивают только друг друга! — вспомнил Стивенс. — Хотите ли вы сказать, что Делл может убить только иностранцев — безликих иностранцев, находящихся далеко?

— Примерно так, мистер президент, — согласилась она, — во всяком случае, именно об этом говорит нам его поведенческая схема.

— Значит, если дело обстоит так, доктор, — рассудил глава исполнительной власти страны, — то, следовательно, маловероятно, что он убил собственную жену, но зато вполне вероятно, что он способен запустить межконтинентальные баллистические ракеты.

— Совершенно верно. И учтите, мы же не утверждаем с полной уверенностью, что он был несправедливо осужден за преступление, которого он не совершал, — но такая вероятность определенно есть!

— Ну, и что же мы будем делать с этими чертовыми вероятностями? — взорвался Бономи.

Доктор Пинни озадаченно взглянул на него.

Доктор Осгуд была несколько разочарована.

— Ну, вы учтете их при принятии решения, генерал, — заявила она тоном, каким учитель обращается к тупому четырнадцатилетнему ученику.

— Вам придется принять во внимание все факторы, прежде чем вы примете разумное и логичное решение, — согласился ее муж.

— Какое решение?

— Ну, это уж вам решать и президенту, конечно, — ответил Пинни. — Наша задача собрать, просеять и интерпретировать сведения, чтобы люди, облеченные властью принимать решения и действовать, оказались во всеоружии для своих решений и действий. В случае же с этими пятью людьми у нас нет всей полноты данных. Мы даже не располагаем результатами теста Роршаха, мы опирались только на суждения о них, сделанные врачами, о которых мы никогда и не слышали. Мы же не волшебники, понимаете?

— Эдвард! — укоризненно воскликнула доктор Осгуд.

— Ну, конечно, нет! — повторил он несколько извиняющимся тоном. — Мы получили хорошее образование, имеем большой опыт, мы серьезные специалисты, которые уже продемонстрировали свои способности в сложной области создания «психологических портретов», но мы же не компьютеры. Мы не можем дать вам набор абсолютных и безошибочных ответов и простых формул. Мы же не те лосьоны против угрей, которые гарантируют девочкам-подросткам приобретение за девять дней ангельской кожи или возврат денег.

Президент послушно кивнул.

— Я понимаю, конечно, но ни у кого нет шансов получить свои деньги назад, если мы допустим здесь ошибку, доктор, — сказал он. — Ну что ж, мне остается только вас обоих поблагодарить, что я и делаю. Теперь мне надо сделать несколько звонков и принять решение.

Он снова поблагодарил их на прощанье и вернулся к своему вертящемуся креслу за историческим письменным столом.

— Они правы по крайней мере в одном, Винс, — задумчиво произнес он. — Делл из них самый интересный тип, самый умный и самый интересный.

— Возможно, и так, но, по-моему, у нас сейчас времени нет для подобных философствований. Мистер президент, приберегите это для своих мемуаров, если вы, конечно, доживете до того момента, как вам придется за них сесть.

Бономи был честный парень, преданный и работящий, но ему недоставало философской жилки. И это было его слабое место, хотя его обязанности и не требовали особо философского склада ума. У него были свои принципы и упрямство, но философии — никакой.

— И как же далеко может зайти Делл в своем страхе и гневе? — продолжал Стивенс. — Миллионы людей могут укрывать свои доходы от налоговой инспекции или изменять женам, но многие ли из них способны на убийство? Многие ли из них могут убить тысячи, миллионы, десятки миллионов?

— Эта проблема их не заботит, Дейв. Они эту проблему оставили профессионалам — мне, тебе и другим, чтобы они ее решали, а сами предпочитают элегантно зубоскалить насчет того, какие же они жестокие гады. Им легче легкого глядеть свысока на наемных помощников, но ведь не мы создали эти рабочие места и не занимаемся наймом на службу…

После долгих лет государственной службы, понял Стивенс, у Винса Бономи стали появляться и открыто проявляться сомнения. Он не отказывался от сделанного когда-то выбора профессии но, отдавая себе в этом отчет или нет, он начал задумываться. Да, все-таки и он предается философским раздумьям, возможно, это пришло к нему с возрастом.

А может быть, все дело в угрозе, исходящей от «Гадюки-3».

— Но ты же сам добровольно избрал себе путь в жизни, Винс, как и этот Делл. Если бы тебя после многолетней безупречной службы вышибли из ВВС, если бы тебя приговорили к смертной казни за один-единственный проступок, которого ты, может быть, даже и не совершал, ты бы смог запустить эти ракеты?

— Я же не он, — отпарировал Бономи.

— Нет, но ты профессионал, и у тебя за плечами такая же жизнь и такой же опыт. Ты бы смог?

Генерал затянулся сигарой и погрузился в раздумья.

— Чтобы сквитаться с обидчиками или спасти свою жизнь, хотя бы на короткий срок, ты бы смог запустить эти ракеты, Винс?

Бономи раздраженно затушил в пепельнице «корону».

— Нет, я же не идиот. Он куда башковитее меня и куда больший мерзавец! И куда больше затрахан жизнью. Может, я такой же, как и он, жестокий гад, но я бы не смог. Мы не похожи, хотя и носим одинаковую синюю форму. У меня четверо сыновей, а у него ни одного. Черт, да между нами огромная разница.

— Не сомневаюсь.

— Почему ты не звонишь, черт побери?

Президент снял трубку.

— Может, я бы и запустил, — пробурчал бывший ведомый. — Может, и запустил, окажись я на его месте.

— Нет, ты бы не смог. Возможно, есть еще девятнадцать генералов по обе стороны железного занавеса, кто смог бы запустить эти ракеты, но ты, Винс, не смог бы.

Прежде чем Бономи ответил, Стивенс продиктовал своей секретарше номер в Хелене и уже через полминуты разговаривал с женой Виллибоя Джастиса Пауэлла. Он вежливо говорил с женщиной, излагал ей суть проблемы, особо при этом отметив, что она могла бы помочь спасти жизнь ее мужа и многих, многих людей. Он говорил проникновенно и уважительно, не желая ни угрожать, ни шантажировать, ни приказывать и более всего стараясь не напугать ее. В ходе разговора он поймал себя на том, что невольно стал гадать, какая у нее внешность, и пришел к выводу, что она высокая, привлекательная и с чувством собственного достоинства. Белая она или черная, а может быть, индианка? По голосу трудно было решить.

— Если он… если они выйдут оттуда прямо сейчас, смертный приговор будет отменен, и ему придется отсидеть в тюрьме всего лишь несколько лет, я правильно вас поняла, мистер президент? — переспросила она степенно.

— Именно это я и сказал. И я даю вам слово…

Она поразмышляла несколько секунд.

— Но вы не сказали, что будет, если он не выйдет, если они все откажутся сдаться, — заметила она.

Теперь президент погрузился в размышления.

— Мне бы не хотелось об этом говорить, миссис Пауэлл, — наконец ответил он. — Это будет куда как менее приятно — для нас всех.

— Вы убьете их, не так ли?

— Миссис Пауэлл! — начал он.

— Неважно! Я знаю: вы убьете их. Я могу это предположить, встав на вашу точку зрения. Вам просто придется так поступить…

— Я этого не говорил, миссис Пауэлл!

— Нет, и это с вашей стороны очень благородно. Но вы их убьете. Я не имею в виду вас лично, но кто-нибудь в правительстве сделает это за вас, и я останусь вдовой с ребенком-безотцовщиной. Возможно, я даже не смогу получать за него государственную пенсию, да?

— Я позвонил вам не для того, чтобы угрожать, — откровенно признался президент. — Я просто пытаюсь спасти человеческие жизни — жизнь вашего мужа и жизнь миллионов других людей. Я понимаю, что ваш муж достоин спасения, что он не преступник по призванию.

— Вы же ровным счетом ничего не знаете о моем муже, — резко возразила она. — Да и незачем вам знать… Это ведь неважно. Я бы позвонила ему, если полковник Клэнтар сумеет это устроить. Боюсь, я не знаю, по какому номеру…

— Уверен, что он все устроит. Спасибо вам, миссис Пауэлл. Я надеюсь, он вас послушается.

Она мягко, печально усмехнулась.

— Это и доказывает, что вы совсем не знаете моего мужа, мистер президент, — сказала она на прощанье.

— Поразительная женщина! — воскликнул Бономи, когда Стивен повернулся к нему.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она права, вот и все, что я хочу сказать. Даже если они сбегут оттуда, не притронувшись к стартовым кнопкам, с мешками денег, им не суждено насладиться этим богатством. Ваше правительство — любое правительство — не потерпит подобного унижения. Куда бы они ни направились, если только они не решат скрыться в коммунистическом Китае, люди Майклсона настигнут их. Рано или поздно, через пять месяцев или пять лет, его люди, ребята, которых ты называешь «моей родней», прикончат их. Ты об этом даже и не узнаешь.

— Ты с ума сошел, Винс!

Генерал покачал головой.

— Вовсе нет, Дейв! Они их сцапают рано или поздно.

— Нет, если я им прикажу оставить их в покое.

Бономи вздохнул.

— Но ты этого не сделаешь. Они убедят тебя, Дейв, а если даже не убедят, то просто ничего тебе не скажут и будут делать свое дело. Ты хоть имеешь какое-нибудь представление о том, сколько людей наши разведслужбы убили, вынужденно или по прямому приказу, за последний год? Я не знаю и не спрашиваю. А ты спрашивал хоть раз?

— Нет, я об этом как-то не думал.

— А тебе не следует об этом думать, мистер президент. Тебе не следует задавать вопросов и тебе не следует этого знать. Это не твое дело. Большие проблемы — бюджет, новое законодательство по гражданским правам, назначение федеральных судей и послов, переговоры по сокращению вооружений — это твое дело. Между прочим, если это может тебя утешить, русские и китайцы, возможно, убили за этот же период в девять раз больше людей — возможно, в шестнадцать раз больше!

— Это не Бог весть какое утешение, сукин ты сын! Не понимаю, зачем ты завел этот разговор…

— Прошу прощения, мистер президент, но вы всегда говорили, что вам нравится, когда я вызываю вас на откровенный разговор…

В дверь кабинета дважды постучали.

Вошел младший адъютант и доложил, что полковник Клэнтар собирается связаться с «Гадюкой-3» через коммутатор Мальмстрома, и генерал Стоунсайфер предлагает президенту послушать беседу Пауэлла с женой.

— Мы готовы подключить аппарат конференц-связи, — объявил капитан.

— Замечательно, — похвалил Стивенс.

Не прошло и минуты, как из небольшого переговорника на письменном столе президента зазвучали голоса.

Разговор был кратким и одновременно формальным и нежным, точно собеседники знали, что их подслушивают.

Миссис Пауэлл сообщила мужу, что она и сын в порядке, и потом передала на минутку трубку сыну. Пауэлл заверил обоих, что и он «в полном порядке» и добавил, что им не стоит беспокоиться о нем, потому что «все скоро утрясется». Она упрямо повторила, что все равно волнуется, и тут наконец бывший морской пехотинец понял, что военные взяли ее то ли под наблюдение, то ли в заложницы. На его прямой вопрос она ответила, что рядом с ней находятся офицеры ВВС, но ни ей, ни ребенку ничто не угрожает.

— Президент особо это подчеркнул, — сказала она.

— Президент??

— Да, он звонил мне несколько минут назад и попросил поговорить с тобой, милый, — сказала миссис Пауэлл, — и он дал мне слово, что вам, ребята, изменят приговор на несколько лет в тюрьме, если вы сейчас же выйдете.

Пауэлл поделился с женой своими соображениями относительно «слова президента», и она попросила его подумать о ней и о ребенке и всех прочих детях.

— Пусть о них подумает наш президент, он же получает двести тысяч в год за свои думы, — укоризненно ответил Виллибой Пауэлл. — Да он же только пытается нас испугать, детка. Он блефует. И мы знаем, что он блефует, а он знает, что ему придется платить! Менее чем через двадцать четыре часа мы покинем эту чертову страну, и вы оба присоединитесь к нам. Так что ты лучше пакуй вещички!

Раздался странный звук, возможно, женщина подавила рыдание.

— Мне кажется, они там просто хотят вас всех погубить, — прошептала она.

— Я точно знаю, что хотят, но у них ничего не выйдет!

— Вилли?

— А?

— Прошу тебя, Вилли!

— Увидимся завтра вечером, — твердо ответил он.

На этом беседа закончилась.

— Ну что ж, она пыталась, — заметил Стивенс извиняющимся тоном.

— Да ей не удалось даже внушить ему сомнение, Дейв! Она-то пыталась, но ей ничего не удалось сделать. Разумеется, я и не надеялся, что ей удастся.

Президент со вздохом прикрыл глаза.

— Сказать по правде, Винс, я тоже не надеялся. Да с чего ему кому-то верить? Я, конечно, лелеял надежду, что слово президента для него еще может что-то значить, но, похоже, и это для него пустой звук.

— Что ж, Дейв, об этом хорошо позаботились твои предшественники, которые фантастически лгали с трибуны ООН по телевидению. Естественно, в наше время уже никто не верит ни британскому премьер-министру, ни русскому генеральному секретарю, ни президенту Гарвардского университета. Я и не говорю… что ж, это в духе времени.

— С каждой минутой ты все больше ударяешься в философию, генерал!

— Ужас способствует моему взрослению, — заметил Бономи, и посмотрел на часы. — Через полторы минуты тебе должен звонить Маккензи или Стю Вудсайд.

— Почему, Винс?

— Мистер президент, я, возможно, в ужасе, но не в истерике. Я все еще отдаю себе отчет в происходящем. Маккензи будет испрашивать вашего разрешения на штурм, а Вудсайд будет просить перевести глобальную обороноготовность войск на четвертый уровень. Он же председатель комитета начальников штабов, и он просто обязан так поступить после того, как миссис Пауэлл не смогла уговорить своего мужа, а вам придется дать свое согласие на штурм «Гадюки-3»… Да не смотри ты такими невинными глазами, Дейв! Боже, ты же понимаешь, что они оба слушали ее разговор с мужем! К линии подключились двадцать генералов — здесь, в Вашингтоне, генералы Стратегического авиационного командования в Оффатте и Мальмстроме, и, возможно, подчиненные К. О. Уорсоу в штабе сил быстрого развертывания.

— Оборонительная ситуация четвертого уровня? — задумчиво произнес президент.

— Если бы я был председателем комитета начальников штабов, я бы просил у президента третьего уровня. Дейв, какие бы тут ни были затронуты вопросы морального или гуманитарного свойства, вся эта ситуация с точки зрения военных ядерный кризис!

— Именно! И только так они это все и воспринимают, и я не могу их за это осуждать.

— Эти сволочи просто выполняют свою работу, — подтвердил Бономи.

— Так на чьей же ты стороне, Винс, на их или на моей?

— Я и не знал, что тут две стороны в этом кризисе.

Тут позвонил главкомстратав, и после короткой дискуссии Стивенс нехотя дал свое согласие на штурм. Менее чем через две минуты генерал Стюарт С. Вудсайд перезвонил с просьбой дать согласие ввести четвертую степень обороноспособности. Будучи весьма искушенным мастером торга, каким и полагалось быть председателю комитета начальников штабов, он сначала просил третий уровень и в итоге «согласился» на четвертый.

В 22.49 (по вашингтонскому времени) вооруженные силы США в разных частях земного шара получили зашифрованный радиосигнал, предписывающий повысить обороноготовность до четвертого уровня.

Это сообщение было, разумеется, перехвачено и записано первоклассным оборудованием пунктов радиоперехвата советских и китайских разведывательных учреждений. Семь различных подразделений «электронного прослушивания» в Европе и Азии плюс два русских траулера, курсирующих вдоль берегов Новой Англии и Аляски, ощетинив свои многочисленные антенны, запеленговали и передали это сообщение в свои штабы. Через несколько часов опытнейшие шифровальщики в Москве и Пекине засели за головоломную работу, мобилизовав свои мозги и машины для расшифровки тайного смысла этого послания.

23

— Поехали! — сказал генерал Стоунсайфер пышущему здоровьем майору, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу в ожидании, которое длилось, похоже, куда больше двух часов. — Нам сказали: «поехали»!

Майор Дж. С. Лебо, у которого были отменные рефлексы вдобавок к знакам отличия воздушно-десантных войск и еще живые воспоминания о ландшафте близ восточной границы Камбоджи, «поехал». Сначала он отдал честь, а затем покинул кабинет Стоунсайфера и направился к джипу, который повез его на вертолетную площадку, расположенную в трех четвертях мили от здания штаба.

— Пора поднимать задницу, Норм! — гаркнул он колоритным новоорлеанским говорком.

Капитан Норман Типпетт, бывший всего лишь несколькими годами моложе и имевший еще более колоритный южный акцент, радостно просиял. Его лицо продолжало сиять, когда он отдал приказ сержанту: «Поднимай этих м…в!» Солдаты воздушно-десантного взвода, высыпавшие из ближайшего «караульного домика», рысцой устремились к двум ожидающим вертолетам и загрузились внутрь со своими автоматами, канатами и прочими штурмовыми приспособлениями.

— До встречи на крыше, Норм! — крикнул Лебо. Типпетт наблюдал, как последний солдат из его отделения залез в вертолет. — Погоди-ка, вот и наши спецстрелки — точно по расписанию!

Шестеро солдат выскочили из фургона — трое несли по пулемету, двое тащили металлические контейнеры, перехваченные ремнями. Шестой держал в руке планшетку и всем своим видом излучал деловитое трезвомыслие. Увидев эту картину, Лебо сделал вывод, что троим автоматчикам вменяется прикрывать двоих носильщиков ядерных зарядов, а тот, что с планшеткой, — командир. Прослужил несколько лет в сухопутных войсках.

У этого майора напрочь отсутствовало чувство истории. Ему впервые предстояло использовать «Тип 133А» в бою и впервые использовать ядерное оружие в западном полушарии. В такой исторический момент выражаться столь вульгарно… мда, все это было весьма печально.

— Один ящик твой, Норм, — заявил Лебо, — и смотри, обращайся с ним понежнее, я за него только что расписался. Ты меня понял: понежнее с этой штукой!

— Есть, сэр! Это ведь «Тип 133А»?

— Разорви мои кишки — точно «Тип 133А»!

Весьма печально…

— Нам выделили две штуки на тот случай, если одна из «стрекозок» выпадет в осадок, Норм, — объяснял Лебо. — Так что если моей «стрекозке» не повезет, бери свой ящик и неси его прямиком к той сраной стальной дверце в «яме», усек?

— Поставить таймер на десять минут и сваливать, так?

Лебо похлопал его по плечу.

— Хороший мальчик! Я же вам говорил, полковник, он знает, что делать. Итак, полковник, вы получили свою квитанцию, все путем и комар носу не подточит, а я получил ваши расчудесные ящички. Буду вам очень обязан, сэр, если вы сделаете пару шажочков назад, потому как через две минутки мы взлетим, а эти чертовы стрекозки подымают тучу пыли и ветра.

Полковник вдруг подумал, не пожелать ли им удачи.

В подобные исторические моменты всегда надо сказать что-нибудь подходящее, и уж коли такая мысль не пришла в голову этому невеже-десантнику, то инициативу следовало взять представителю 26-й роты специального вооружения.

— Майор Лебо! — начал полковник.

— До встречи! — заорал здоровяк-майор, и тут же рев двигателей заглушил все прочие звуки.

Печальный человек с планшеткой отошел ярдов на тридцать, и проводил взглядом вертолеты, взмывшие в воздух и растворившиеся во мраке ночи. Луна не появлялась, так как рваные клочья туч заволокли все небо, для атаки это было очень хорошо.

Вертолеты взбирались все выше и выше, их сигнальные огни мерцали во тьме точно крохотные рукотворные звезды. Полковник подразделения специальных вооружений смотрел ввысь, пока красные мерцающие точки не растаяли во тьме, и только потом он взглянул на часы.

Было 23.50 по местному времени, а через десять минут в «военный кабинет» Комитета начальников штабов в Пентагоне поступило сообщение, что все наземные телефонные линии, соединяющие Западный Берлин с внешним миром, вырубились.

24

— Вертолеты в воздухе! — доложил генерал Стоунсайфер по линии прямой связи в штаб САК в Небраске.

Это сообщение услышал Маккензи и члены его боевого штаба, услышал президент Стивенси его помощник Бономи, услышал и генерал К. О. Уорсоу, а также все, за исключением одного, члены комитета начальников штабов. Командующий корпусом морской пехоты генерал Н. Д. «Гончий» Питчер, все еще находился в военно-морском госпитале в Бетезде после перенесенной операции на желчном пузыре. Его замещал первый заместитель и зорко блюл законные интересы вверенного ему корпуса, на которые вечно посягали эти ублюдки из других родов войск. В «боевом кабинете» комитета также находились еще трое: министр обороны Дарби, глава Разведывательного управления министерства обороны и Ивен Майклсон. Майклсон предпочел бы следить за развитием событий из своего кабинета в штаб-квартире ЦРУ, но военные наотрез отказались установить прямую связь с Лэнгли по соображениям строжайшей секретности. Возможно, это только предлог, размышлял Майклсон, отговорка, имеющая своей целью выиграть очередное сражение в бесконечной межведомственной партизанской войне.

Он не ошибся.

В «боевом кабинете» не присутствовали ни члены фронта женского освобождения, ни члены руководящих органов «Студентов за демократическое общество», ни «Черные пантеры», ни «Дочери американской революции», ни члены польской миссии при ООН, ни даже члены рок-группы «Джефферсон-эйрплейн». В кабинете Пентагона собрались лишь представители узкого круга истеблишмента: ни одного младше сорока пяти, ни одного с бородой, ни одного с индейской налобной повязкой.

Правильно мыслящие и озабоченные.

Весьма и весьма озабоченные.

Об этом можно было судить по их напряженным сумрачным лицам.

— К телефону не подзывать! — распорядился председатель Комитета начальников штабов. — Это строгий приказ, полковник, — он обращался к своему адъютанту. — Я не хочу, чтобы нас прерывали или отвлекали от… если, конечно, это не будет сообщение НОРАД о ядерном нападении русских… или что-то столь же срочное. Вы меня поняли?

— Так точно, сэр!

— Отлично. Теперь соедините меня с командиром ударной группы «Иерихон».

«Иерихон» было кодовым обозначением частей быстрого развертывания, окружавших «Гадюку-3».

— Спутниковая телевизионная связь в рабочем режиме, сэр, — доложил майор корпуса связи. — Картинка сейчас появится на втором экране. Вот и она — видимость четкая.

Вудсайд и прочие взглянули на экран, где появилось изображение караульного домика на территории ракетной базы «Гадюка-3».

— Я полагаю, они поставили скремблер на этот канал, — тревожно произнес начальник штаба морских операций.

— Да, сэр. Мы дважды проверяли, — заверил его офицер связи.

— Пит, твои телики дают потрясающую картинку, — похвалил Крейна начальник штаба сухопутных войск. — Куда лучше, чем у моего домашнего «Панасоника».

— Этот телик стоит своих денег, черт побери, — процедил Крейн.

— Командир ударной группы «Иерихон» на связи, сэр!

Вудсайд снял трубку серого телефона.

— Здесь Вудсайд. Да, картинка четкая. Но я не об этом. У вас там все готово?.. Через минуту?

Пока он разговаривал, начальника штаба ВВС вызвали к другому телефону: переговорить с командующим Противовоздушной обороны Северной Америки.

Трехзвездный генерал в бункере НОР АД, погребенном в горах Колорадо, хотел уточнить, состоялся ли перевод глобальной обороноготовности на четвертый уровень.

— А что? — спросил Крейн.

— Что-то случилось, Пит?

— Да, можно так сказать, но больше не могу, Гарри. Мы сейчас пытаемся все выяснить.

— Насколько это серьезно?

— Это довольно серьезно, и если в ближайшие два часа нам не удастся как-то с этим разобраться, даю руку на отсечение, что к утру уровень обороноготовности повысится до «тройки». Только не говори никому! — посоветовал Крейн, но не успел он произнести последнее слово, как понял, что самое большее через девяносто секунд об этом уже будет знать добрая половина генералов НОРАД.

— Что ты предлагаешь, Пит?

— Сегодня я бы не выходил из лавки. И между прочим, я собираюсь хорошенько подкрепиться, с запасом на ближайшие восемнадцать часов или что-то около того, так, на всякий случай…

— Ага… Вот что, Пит, тебе бы надо об этом знать: на наших радарах вообще ни черта нет! Я уже дважды вызывал Гренландию, Аляску и Англию, обзвонил все сторожевые корабли и самолеты. У нас ничего нет — вообще ничего! Мне казалось, тебе надо об этом знать.

— Я это знаю. Послушай: ничего нет — пока! Ничего, что можно засечь радаром. Так что не распускай пары, Гарри, пока еще рано. Армейские считают, что все еще можно уладить.

И вдруг из динамика под телеэкраном номер два раздалось скрежещущее урчанье танков: это прорезался канал радиосвязи с ударной группой быстрого развертывания.

— Тут у нас началось, — повысил голос Крейн. — Я тебе позже перезвоню!

Это было то еще зрелище! Если процитировать искреннюю простосердечную прозу телекомментаторов, описывающих парады на День благодарения, президентские инаугурации и концертные номера в перерывах футбольных матчей, а также голливудские свадьбы, среднезападные торнадо, — это было то еще зрелище! Прожектора разрезали территорию ослепительными лучами, обычно ассоциирующимися с премьерой кинофильма или открытием нового автосалона. Сновавшие взад-вперед танки походили на заблудившихся носорогов, случайно забредших на съемочную площадку политической драмы. Шум и гам стоял невыносимый, все суетились, по экрану мелькали люди и бронетехника, из грузовиков и боевых машин пехоты выскакивали все новые и новые солдаты с амуницией.

Пятеро обитателей подземной капсулы наблюдали всю эту суматоху на своем крохотном мониторе, не ведая, что ту же самую картину наблюдают другие люди, находящиеся далеко отсюда.

— Что это они там затеяли? — забеспокоился Шонбахер.

— Понятия не имею, — признался бывший майор. — Что-то они там вдруг зашевелились, но это, по-моему, обычная суматоха, сопровождающая любую крупную военную операцию. Похоже, они подтягивают подкрепление и осуществляют перегруппировку сил.

— Мне это не нравится, — заявил Пауэлл.

— Мне это тоже не нравится, хотя они остаются за пределами ограждения. Между прочим, — заметил Делл, — кое-какие части, похоже, немного отошли. На этом малюсеньком экране трудно определить расстояние, но мне кажется, некоторые части отошли назад.

— Может, они хотят бомбить караулку? — предположил Фэлко.

Делл и Пауэлл, не сговариваясь, отрицательно замотали головами.

Это же бессмысленно.

Этим они ничего не добьются.

— Говорит КП «Иерихон», — произнес командир ударной группы, обращаясь к другой аудитории телезрителей. — Мы обнаружили приборами ночного видения вертолеты примерно в трех милях отсюда. Они приближаются в полном соответствии с планом.

Вертолеты должны были с потушенными огнями подойти на высоте трех с половиной тысяч футов, то есть выше уровня наблюдения обзорной телекамеры капсулы, достигнув «слепой точки» прямо над караульным домиком, обе винтокрылые машины должны были медленно и по возможности тихо снизиться до пятидесяти футов над крышей. Рев танков должен был заглушить шум вертолетных винтов.

— Вот они!

Два темных силуэта на пентагоновском телеэкране укрупнились, и через минуту стало ясно, что это транспортные вертолеты «Белл». Они приближались, прорезая ночную тьму, пока не оказались непосредственно над караульным домиком, на высоте тысячи ярдов, и начали медленно снижаться спиралью. Они опустились на пятьсот ярдов, после чего один из них завис, а другой снизился до двадцати ярдов над крышей. Из разверстого брюха вертолета вниз скользнул нейлоновый альпинистский канат, и спустя несколько секунд первый десантник начал осторожный спуск, размеренно перехватывая руками канат.

Он ступил на крышу, огляделся и махнул автоматом. Через секунду из вертолета сбросили веревочную лестницу и остальные бойцы отделения, нагруженные необходимым оборудованием для штурма, поспешили вниз.

— Пока все идет неплохо, — с надеждой произнес Маккензи.

Его адъютант, похоже, испытывал меньшее удовлетворение.

— Знаю, знаю, что тебя тревожит, Дуг, — заметил главкомстратав. — Сбой в системе. Ошибка в мерах безопасности, так? Раз наши стрекозки сумели проскочить в «слепую точку» над караулкой, значит, и вражеские стрекозки сумеют сделать то же самое, ведь так?

— Да, сэр. И нам придется заделать эту дыру!

Аналогичное наблюдение было сделано, в менее вежливой форме, и в Пентагоне, где начальник штаба сухопутных войск не без гордости отметил, что его «прыгуны» нашли-таки брешь в оборонительных укреплениях ракетной базы САК.

— Я не хотел тебя расстраивать, Пит, — заметил он на прощанье.

— Мы всегда приветствуем конструктивную критику в наш адрес, — холодно отозвался Крейн.

Теперь первый вертолет опустел и начал набирать высоту, и в пятистах ярдах от земли чуть подался в сторону, давая возможность второй машине снизиться по тому же невидимому вертикальному коридору.

— Ну, вот и они, — проговорил Вудсайд, увидев, как Лебо и его солдаты сбросили канаты с крыши караулки и начали медленно спускаться вдоль стены здания.

И в этот момент Делл повернул телеперископ, установленный на крыше.

— Давай-давай! — шептал офицер-десантник.

Трое… четверо… пятеро зависли у стены, а электронный глаз продолжал неторопливо прочесывать местность.

— Поторопитесь!

Шестой и седьмой десантник запутались в своих канатах.

— Уноси-ка свою задницу с крыши, Фарли! — зашипел Лебо сержанту, — а не то я дам тебе хорошего пинка!

Телекамера снова пришла в движение.

Сержант скрылся из виду — на крыше остались только Лебо и двадцатилетний солдатик из Канзаса.

— Если ты, Браймен, не можешь слезть, прыгай, — приказал майор.

Телеглаз уже почти впился в них.

Вняв словам командира, капрал, бывший большим докой по части падений, прыгнул. Как только он исчез за кромкой крыши, Лебо перелез через край, держа в руке ящик: за пять секунд до того мгновения, как телекамера нацелилась на него.

— Черт! Черт! Чуть не засекли! — шептал про себя Маккензи, наблюдая всю эту сцену.

В «боевом кабинете» Комитета начальников штабов весьма высокопоставленные военные высказывали весьма сходные мысли, хотя используемый ими для этого язык был весьма невыразителен.

Второй вертолет начал снижаться.

А первое отделение уже было на полпути к земле, вне зоны видимости установленного на крыше телеперископа. Один за другим десантники прыгали на землю, прижимались к стене караулки и проскальзывали в раскрытую дверь. Они двигались бесшумно, ибо на ногах у них были теннисные тапочки. Они стояли во тьме, переводя дыхание, пока Лебо быстро пересчитывал личный состав.

…Пять, шесть, семь.

Браймен?

Тот, который прыгнул.

Где, черт бы его побрал, Браймен?

Лебо услышал странный звук, передернул затвор своего автомата «М-16» и увидел, как кто-то вполз внутрь через порог.

— Это ты, Браймен? — тихо спросил он.

— Да, сэр.

— Ты в порядке, малыш?

— Я-то в порядке. Да, кажется, сломал ногу. А так в порядке.

— Болит?

— Зверски!

Лебо обдумал ответ капрала и принял решение.

Он передал раненому свою походную рацию.

— Ты, Браймен, оставайся здесь. Прикрой дверь — на тот случай, если эти ублюдки поднимутся из «ямы» не на лифте. Прикрывай дверь и держи связь. Если мне что-нибудь понадобится, передай им по рации, понял?

— Понял, сэр.

Лебо повернулся и, собравшись уже уходить, остановился.

— Эй, Браймен, как твоя лодыжка?

— Кажется, накрылась лодыжка. Не привык прыгать в тапках.

— С тобой полный порядок. Да-да, полный порядок! — повторил Лебо, точно его слова могли сращивать сломанные кости и порванные сухожилия.

И тут они услышали, что отделение Типпетта начало высадку на крышу.

— Браймен, скажи им по рации, чтобы они глядели в оба и не попали под объектив этой чертовой телекамеры. А ты, Фарли, подойди ко мне и возьми у меня это спецядерное устройство.

Он произнес последние два слова с нескрываемой иронией, передразнивая жаргон армейской разведки. Сержант подхватил контейнер с зарядом и последовал за узеньким лучиком фонарика Лебо в глубь коридора. Остальные молча шли следом, и через минуту они уперлись в массивную стальную дверь-гармошку грузового лифта.

Кабина лифта стояла на дне шахты.

— Черт! — процедил сквозь зубы майор Жан-Шарль Лебо.

— Вот тут есть кнопка, — прошептал сержант Фарли. — Наверное, можно вызвать лифт.

— Ага, и поднять тревогу. Все это заведение напичкано датчиками тревоги: сигнализация на сигнализации и сигнализацией погоняет… Нет, доставай-ка свои кусачки и перекуси дверные рейки. Проделай-ка в гармошке дыру, чтобы можно было просунуть руку и открыть дверь изнутри.

Фарли приступил к работе, а солдаты первого отделения стали слушать голоса своих боевых товарищей из второго отделения, которые топали по крыше и начали спуск по канатам.

— Браймен! — тихо позвал Лебо. — Передай-ка в штаб, что мы тут колупаемся с гармошкой двери лифта и что Типпетт спускается вниз.

— Что-то я ни черта не вижу, Ларри! — весело заметил Фэлко, находящийся девяноста восемью футами ниже. — Все та же ерунда, которой они уже полчаса как занимаются.

— Вот то-то меня и беспокоит. Должна же быть на то какая-то причина.

— Они что-то замышляют, — предположил пухлый насильник.

— Фигня!

— Нет, Жеребчик, не фигня, — не согласился Виллибой Пауэлл. — Все это очень странно. В кромешной тьме не может быть такой бешеной активности. Что-то там у них происходит. Так что я вынужден согласиться с Харви.

— На хрен этого Харви, с его потными ладонями и раззявистым хлебалом!

Делл продолжал вращать телеглаз на крыше.

— Оставь Харви в покое, слышишь, Жеребчик? — приказал он. — Он же неважно себя чувствует.

— Да хоть бы он и вовсе загнулся… Ладно, ребята, вы тут поглядывайте, а я иду спать. Если будет что-то новенькое на экране, дайте мне знать.

— Сладких снов! — бросил Делл.

— Нет, лучше эротических! — поправил его наемный убийца.

Его пожелание оказалось более жизнеподобным, ибо спустя пять минут после того, как «Жеребчик» Фэлко перенес лейтенанта Канеллиса на верхнюю койку рядом с Тауном, а сам растянулся внизу, он вновь переживал — в цвете! — потрясающий уикенд, который он провел с тремя клевейшими молодыми особами в апартаментах пуэрториканского отеля «Эль Сан-Хуан». Одна была рыженькая — настоящая рыжая, как он установил после тщательного изучения ее волосяного покрова. Это был чудесный сон, и хотя он не шел ни в какое сравнение с теми видеозаписями, которые можно сделать в спальне какого-нибудь затейливого чикагского издателя, он навевал ласкающие душу воспоминания о былом и сулил упоительное обещание возможного грядущего.

— Так, ну вот все внутри, — сообщил командир «Иерихона», — и пока что все идет как по маслу.

— А что дальше? — пробурчал начальник штаба сухопутных войск.

— Может, помолимся? — предложил Вудсайд.

Командующий сухопутными войсками задумчиво воззрился на председателя комитета начальников штабов, пытаясь определить, шутит тот или говорит серьезно.

— А ты что думаешь, Винс? — спросил президент в пяти милях от Пентагона.

— А я не думаю, я обильно потею.

— А я думаю, как нам удалось вляпаться в эту заваруху.

— Ты имеешь в виду «Гадюку-3» или глобальное ракетно-ядерное противостояние не на жизнь, а на смерть?

В Вашингтоне было около половины третьего утра, и президент Стивенс сидел с покрасневшими от бессонницы глазами. Он зевнул, вздохнул и опять зевнул.

— Да и то и другое, Винс…

— Уж не знаю, Дейв, — ответил Бономи, зевая. — Я даже ума не приложу, что такой милый парнишка вроде меня делает в этом кабинете.

— Да, для работы в Белом доме ты малопригоден, — согласился президент, — но ты не ответил на мой вопрос. На хрена нам все эти водородные бомбы, межконтинентальные ракеты, флотилии атомных подводных лодок, способных спалить все города мира своими ракетами. Что за мир мы создали, в котором какой-то задрипанный автомеханик болтает по телефону с женой, а двадцать генералов, затаив дыхание, слушают их беседу?

— Ну, отчасти, в этом виноват и он, Дейв. Если бы он остался в своем гараже и не показывался в том баре, никому бы не была интересна его семейная жизнь.

В ответ Бономи услышал глубокий вздох.

— Да, отчасти это его вина — но как насчет нашей вины?

Вдруг из телевизора прорвался голос капрала Браймена.

— Второе отделение входит в караульный домик!

Типпетт повел свое отделение через караулку по коридору к лифту, где Лебо наблюдал за работой сержанта с кусачками.

— Есть контакт! — доложил капитан Типпетт.

— Я рад что тебе это удалось, Норм. Погоди секунду. Похоже, Фарли сейчас раскурочит эту стальную решетку.

Типпетт опустил на пол спецядерный боеприпас, с видимым облегчением освободившись от сорокадвухфунтовой ноши.

Фарли вцепился кусачками в очередную рейку решетчатой двери-гармошки, с силой нажал и перекусил стальную полоску. Он просунул руку внутрь, пошарил там и, наконец, нащупав замок, откинул щеколду.

— Дверь открыта, — тихо сказал он.

Лебо отстранил его, рванул стальную гармошку вправо и устремил луч фонарика в шахту. В десяти ярдах внизу виднелась крыша кабины лифта. Куда ближе располагалось нечто более интересное: стальные тросы подъемника, по которым можно было достигнуть дна шахты. Лебо осветил тросы фонариком и заметил, как сверкнула их блестящая, смазанная маслом поверхность.

— Похоже, малость скользко, Норм, — сообщил он своему заместителю. — С табельным оружием в руке это еще куда бы ни шло, но как по тросам можно спуститься, держа в руке такой вот ящичек, я не представляю. Тут можно просто сверзнуться за милую душу.

— Хочешь, я попробую?

— Только без ядерного заряда, — твердо ответил Лебо.

Типпетт натянул рукавицы, потянулся к тросам, но не смог ухватиться.

— Ты же классный прыгун, Норм, — зашептал Лебо. — Попробуй прыгнуть!

Капитан отошел на несколько шагов, раз-другой качнулся взад-вперед на напряженных ногах и прыгнул в шахту, растопырив руки. Левой рукой он ухватился за один из тросов и по инерции сделал пол-оборота вокруг него, стараясь поймать другой трос правой. После десятка попыток это ему удалось. Он повисел, отдуваясь, и осторожно стал спускаться вниз, держась за оба троса. Это было опасное путешествие, состоящее из рывков, остановок и качания над пропастью.

Он добрался до крыши кабины, перевел дыхание и дал сигнал ожидающим вверху людям, что все в порядке.

— Нет, сэр, это слишком уж захватывающее дух мероприятие. Слишком уж захватывающее, — рассудил Лебо, — и слишком опасное. Доставайте-ка свои запасные канаты, парни.

Четверо, Лебо и трое других, собрались спускаться на белых нейлоновых канатах.

Четверо, двое из которых понесут ядерные заряды, а двое других будут их прикрывать с автоматами.

— Стоило сидеть в вертолете, чтобы потом лезть в шахту лифта, — пробурчал один из десантников, копошась со своим канатом.

— Тебя ждут лавры героя, Копецки! — пообещал майор. — Твоим именем, малыш, назовут какую-нибудь скоростную автостраду и общественный сортир.

Копецки не предпринял попытки соревноваться в остроумии со своим командиром, он просто полез вниз. Остальные последовали за ним. Спуск оказался несложным для тех, кто не был обременен «Типом-ІЗЗА». Для тех, кто нес ядерные заряды, это был кошмар с неимоверным напряжением всех сил. Путешествие длилось дольше двух с половиной минут.

Типпетт жестом указал на отверстие, которое он проделал в крыше кабины, вынув одну из панелей, и солдаты проникли в лифт первыми.

— Ты в порядке? — спросил Типпетт Лебо.

— Учитывая мой возраст, природную лень и несносный характер, все замечательно. Ну валяй, Норм, шевели задницей, янки на тебя рассчитывают!

Им повезло.

Дверь лифта оказалась открытой, так что им не пришлось ничего трогать, двигать или отпиливать, а это снижало риск наткнуться на какой-нибудь потайной контакт системы сигнализации. Жан-Шарль Лебо, приложив палец к губам, повел солдат к стальной двери. Да, это была здоровенная чушка, но один, ну в крайнем случае два спец-заряда «Тип 133А» разворотят ее и, конечно же, изумят всех засевших за ней.

Изумят?

Оценка была крайне нечестная и ужасно осторожная.

Взрыв, эквивалентный сотне тонн взрывчатки в замкнутом пространстве, почти наверняка уничтожит их всех, превратив в жидкое желе розового цвета.

Их всех — пятерых преступников и двоих офицеров 168-го ракетного крыла.

Эти двое — в их честь уж точно назовут государственные офисные здания и военно-воздушные базы ВВС США… Не просто общественный сортир им. Уолтера Рида или крематорий им. Пита Дженкинса. Черт, да ради этих несчастных стоит переименовать парочку общаг Академии ВВС — а вот Лебо если что и получит, то всего-то «серебряную звезду». Перспектива была не особенно радужная, поскольку у него уже была и «серебряная звезда», и золотой ретривер стоимостью 275 баксов, и девчонка Патти, вся бронзовая от загара — миленький пупсик, обожавший записи Джуди Коллинз. Загляденье, а не девчонка — так всегда говорил ей Лебо.

— Я ничего не разберу, — говорил Делл в девятнадцати ярдах от стальной двери. — Это все из-за прожекторов. Они постоянно направляют лучи на глазок нашего перископа, так что в таком ослепительном свете мало что увидишь.

— Думаешь, они это нарочно делают?

— Уж не знаю, Виллибой, трудно сказать.

А с внешней стороны четырехфутовой двери Лебо начал развязывать ремни, опоясывавшие ящик со специальным ядерным зарядом.

Через двенадцать, ну, тринадцать минут все будет кончено.

Две или три минуты, чтобы открыть контейнеры и установить часовой механизм, десять, чтобы вернуться к вертолетам. Нет, девять. Не стоило тут особо тянуть резину.

— Но там порядка тысячи людей! — прикинул Пауэлл, когда Делл опять стал двигать телекамерой. — У всех прямо руки чешутся нас убить.

— Но не у всех же руки чешутся убить нас, а?

— Не у всех, майор. У кого-то руки чешутся ноги помыть, у кого-то чешутся трахнуть телку, а у кого-то и вовсе не чешутся. Но у многих чешутся убить нас.

— Но я же ничего не сделал, — запротестовал бывший офицер САК. — С чего им меня убивать?

— Ты кое-что сделал. Ты жену убил.

Прежде чем майор Лоуренс Делл ответил, сержант Фрэнсис Фарли наклонился, чтобы освободить второй ящик от ремней и чуть не ткнулся плечом в гигантскую дверь. Он не дотронулся до металла, но этого и не нужно было.

Горячей волны от его вспотевшего тела было достаточно, чтобы потревожить датчик термостата системы сигнализации.

На командирской приборной доске в «яме» замерцала голубая лампочка и завыла сирена — с неприятным, нарастающим металлическим визгом.

Фэлко мгновенно проснулся и, вскочив с койки, увидел, как Пауэлл уже схватил автомат.

— Жеребчик, ты с Вилли прикрой дверь, — скомандовал Делл. — Эти суки сидят у нас под дверью!

Фэлко повернулся и наклонился, чтобы поднять свое оружие с пола, и как раз в этот момент капитан Стэнфорд Таун и лейтенант Филип Канеллис бросились на него с верхнего яруса.

25

Офицеры боевого ракетного расчета пытались завладеть вторым автоматом. Как им удалось освободиться от своих пут, теперь не имело значения. Сейчас имело значение то, кто первый успеет подхватить автомат: Фэлко или один из офицеров САК. Все трое отчаянно сражались, пустив в ход руки и ноги. Рукопашная продолжалась несколько секунд. И вдруг Канеллис отделился от клубка человеческих тел, крепко сжимая в кулаке приклад автомата, и, издав хриплый торжествующий вопль, повернулся к пульту управления.

И тут Хокси трижды выстрелил.

Святой убийца стрелял из краденого полицейского револьвера 38-го калибра, стоя в дверном проеме. Он поразил правую руку лейтенанта и плечо и проделал ему в правом бедре полудюймовую борозду, вырвав кусок мяса. Канеллис выронил автомат и с пронзительным криком упал. Кровь хлестала из всех трех его ран. Фэлко схватил автомат. Одним коротким движением он сильно ткнул стволом автоматным стволом Тауну в живот, и капитан переломился пополам.

— Все о’кей? — уточнил Делл.

— Все о’кей, — подтвердил наемный убийца, — спасибо Дьякону. У тебя меткий глаз, Дьякон.

Хокси что-то пробормотал в ответ, но Лоуренс Делл его не слушал.

Он уже разговаривал по телефону.

— Сейчас мы осуществим запуск. Мы уже сорвали пломбы со стартовых замков, и если вы не прекратите свой штурм, мы запустим ракеты ровно через две минуты. Через две минуты, — повторил он угрожающим тоном, — начиная с этой секунды.

— Вот что, Делл… — начал главкомстратав.

— Стартовые ключи — оба! — у меня. Немедленно прикажите этим ублюдкам уйти из «ямы» — немедленно!

Сказать, что в «боевом кабинете» Комитета начальников штабов началась общая паника, было бы не совсем верно. Высшее командование и директора разведывательных учреждений не поддаются панике, но некоторая нервозность имела место, наблюдались также излишняя крикливость, повышенное потоотделение и серия внезапных желудочно-кишечных приступов. В сущности наступило всеобщее оцепенение.

— Я начал отсчет времени, — услышали они заявление Делла. — Сто двадцать… сто девятнадцать… сто восемнадцать…

— Пусть они оттуда уйдут! — принял решение президент.

Бономи снял трубку телефона «горячей линии» и повторил вердикт хозяина Белого дома.

…Сто пять… сто четыре… сто три…

По всем каналам связи слышалось пронзительное завывание сирены тревоги.

— Генерал Вудсайд говорит, что на установку зарядов потребуется еще минута, — доложил Маккензи.

Президент Стивенс подскочил с кресла и сжал в ладони телефонную трубку.

— Я же сказал: убрать их оттуда! Это вам говорит президент! Выполняйте!

— Майор Делл, мы немедленно выводим наших людей из шахты, — пообещал Маккензи. — Однако, чтобы выбраться на поверхность, им понадобится минуты две или больше.

— Они могут воспользоваться лифтом! Всех убрать немедленно… Девяносто пять… девяносто четыре… девяносто три…

Оба ящика были уже открыты, когда Браймен передал в шахту полученный им по рации приказ.

— Президент приказывает покинуть место! Оставьте все как есть и поднимайтесь на лифте — побыстрее!

Ну вот — никакой тебе «серебряной звезды» для майора Лебо!

— Быстрее, быстрее! Эти психи собираются запускать ракеты.

Пятеро десантников бросились к лифту, поднялись наверх и побежали, увлекая остальных. Майор помог Браймену проковылять двадцать ярдов к двери караулки.

— Мы ведь уже все подготовили, все подготовили! — причитал сзади Типпетт.

…Тридцать восемь… тридцать семь… тридцать шесть.

— Шевелитесь! Шевелитесь! Все наверх! — рокотал из динамика голос командира ударной боевой группы.

Штук шесть мощных прожекторов ярко осветили лужайку, точно это были гигантские театральные подмостки, и сотни напряженных взглядов смотрели не отрываясь, как штурмовая бригада бежит к воротам базы.

— Ворота заперты, черт побери! — крикнул Лебо.

— Выключатель в правой стойке ворот! — ответил динамик.

…Семнадцать… шестнадцать… пятнадцать… четырнадцать…

Солдаты выбежали за ограждение и захлопнули за собой ворота.

…Девять… восемь…

— Они ушли, Делл, — доложил Маккензи. — Все до единого.

Бывший зам. начальника разведки ответил не сразу.

Он внимательно осмотрел все датчики и лампочки на приборной доске и снова поставил термостат системы сигнализации двери «ямы» в рабочий режим.

Сирена умолкла, и на мгновение воцарившаяся гробовая тишина показалась куда более угрожающей, чем ритмическое завывание сигнала тревоги.

— Все ушли? Без шуток? — переспросил Делл.

— Да.

Тишина.

Обзорная телекамера медленно обвела прилегающую к базе территорию, потом электронный взор устремился вверх и засек два набирающих высоту вертолета, которым предстояло возвращаться в Мальмстром.

— Посмотрим, — предусмотрительно сказал Делл. — Обратный отсчет времени приостановлен на восьми, генерал. И именно с восьми мы возобновим отсчет, если вы что-то предпримете. Сообщите это президенту. Мы начнем отсчет с восьми секунд.

— Я ему передам.

Больше им было нечего сказать друг другу.

А в Пентагоне собравшиеся в «боевом кабинете» Комитета начальников штабов генералы напряженно обсуждали то, что произошло, что могло бы произойти и что делать дальше, как вдруг пришло сообщение из Германии. Все телефонные линии Западного Берлина отсечены, советские МИГи заполнили воздушные коридоры к городу, восточногерманские войска заблокировали движение транспорта на всех автобанах из Западной Германии в бывшую германскую столицу.

Ситуация обострялась ежеминутно, и в каждом новом рапорте обстановка характеризовалась как «ухудшающаяся». Что же касается трех контрольно-пропускных пунктов, через которые люди переходили из Западного Берлина в Восточный и обратно, их перекрыли танки. Движение метро на линиях, связывающих обе части города, прекратилось.

Кризис обострялся, час от часу положение становилось все более серьезным, и никто не мог понять, что затеяли коммунисты и почему.

Возможно, уже необходимо переходить на третий уровень обороноготовности.

Утром, когда президент восстановит силы и будет чувствовать себя немного лучше, генерал Вудсайд спросит у него…

26

Должно было пройти немало времени, прежде чем Дэвид Стивенс смог почувствовать себя хотя бы немного лучше и хотя бы ненадолго. Пока же он пребывал в мрачном расположении духа, был взволнован и напряжен.

— Нет, они бы не запустили ракеты, — наконец высказал он свое мнение.

— Верно! — подтвердил Бономи.

— Они бы не запустили, потому что тогда у них больше ничего бы не осталось. Никаких козырей на руках.

— Верно, но ведь они обезумели… и перепуганы!

— Да, Винс, они обезумели и перепугались и теперь могут учинить все что угодно. Теперь они в отчаянии, теперь они на краю пропасти…

— Понял. Принято…

— И они больше не ощущают себя в безопасности. Предположим, они не знают в точности, что там делали эти десантники и что за оборудование они с собой принесли. Тем не менее эти люди в «Гадюке-3» все же знают, что солдаты проникли внутрь и добрались до двери капсулы, а сигнализация не сработала.

Бономи внезапно охватила волна усталости, пота, беспокойства и самое неприятное — ощущение, что ему надо побриться. Это ощущение, которое было наименее существенным, почему-то доставляло ему наибольшее неудобство.

— Может быть, они сейчас запустят? Ты это хочешь сказать, Дейв?

У сигары был премерзкий вкус. Эта была отличная канарская «корона» — пятьдесят центов за штуку, но вкус у нее был отвратительный, и в кабинете, в этом огромном кабинете, отвратительно пахло после целого дня нескончаемого курения.

— Именно это я и хочу сказать. Мне кажется, я допустил ошибку, дав согласие на этот штурм. Я не виню военных, пойми, но это была грубая ошибка — моя грубая ошибка. А я не должен делать грубых ошибок, Винс.

— Вы и не много их делаете, мистер президент. Если хотите знать, честно вам признаюсь, не просто как друг, вы их сделали чертовски мало. Но конечно, если сейчас вы лопухнетесь, то можете уничтожить весь мир, — усмехнувшись, заметил генерал, — но я бы не стал об этом беспокоиться.

— Я же не ты! Я беспокоюсь.

Для сведения тех, кто ведет статистику автокатастроф на шоссе в канун Рождества, уровня преступности среди школьниц в Калифорнии, самоубийств в Швеции и международных кризисов: в тот самый момент в разных уголках земного шара было несколько людей, которые тоже очень беспокоились.

В Бонне канцлера Федеративной республики серьезно беспокоили новости из Берлина.

В Москве пять высших маршалов Красной армии, включая и начальника Генерального штаба Барзинко и главного маршала бронетанковых войск Алексея Союзова, были взволнованы не меньше. Дешифровальщики ГРУ прочитали переданный американцами приказ о повышении глобальной обороноготовности США на четвертый уровень, и это, ясное дело, была их реакция на операцию «Ямщик».

Глупо, как глупо, как глупо…

Величайшей глупостью была и вся эта операция — попытка заварить очередной берлинский кризис, дабы за несколько недель до начала бухарестской конференции поразить страны коммунистического блока твердостью советского руководства.

Глупо, глупо, глупо…

Обуревавшие его мысли Алексей Союзов мог бы облечь в слова, если бы был уверен, что кабинет не прослушивается, но он, вероятно, прослушивался.

И тем не менее, все это так глупо!

«Ямщик» был глупостью, и американская реакция была глупостью, и ответ Центрального Комитета на их реакцию тоже, вне всякого сомнения, будет глупостью. И все оценки случившегося, которые появятся в газетах Лондона, Пекина и Мехико, тоже будут глупыми, хотя, по большому счету, несущественными. Существенно же то, что Центральному Комитету следует впредь действовать осторожно, прагматично, а не руководствуясь идеологическими соображениями или эгоистическими интересами.

— Сама по себе операция прошла отлично, — повторял торжествующе Барзинко. — И мы выполнили каждый этап плана точно по графику.

— Да, все провернули хорошо, — согласился главнокомандующий ВВС Красной армии.

— Мы добились цели плана, — продолжал Барзинко, — и теперь дипломатам и пропагандистам остается извлечь максимальную выгоду из нашего достижения.

— Ну конечно, — хором отозвались оба маршала.

Союзов промолчал.

— А ты не согласен, Алексей? — спросил один из них.

— У меня нога болит, — ответил тот уклончиво.

— Это погода, — напомнил Барзинко присутствующим, выказав отменное умение улаживать любые разногласия, умение, которому он и был обязан, главным образом, за свой взлет по службе. Он был мастером компромиссов, сглаживания острых углов, утрясания всяческих конфликтов. — Так вот я и говорю: операция увенчалась успехом, и я проинформировал министра обороны, а он доложил ЦК.

— А им кто-нибудь доложил, что американцы повысили уровень обороноготовности до «четверки»? — с вызовом спросил старый танкист.

Это был неуместный вопрос, заданный с неуместной прямотой, что было вполне в духе Союзова. Все в кабинете и так поняли, что маршал Барзинко передал донесение министру, а министр передал его ЦК. Такова была стандартная процедура. И об этом не было нужды тревожиться, как не было причин считать, что ЦК сделает что-то большее, чем просто примет информацию к сведению. Даже ввиду нажима со стороны китайцев, угрожающих то ли сорвать, то ли использовать к своей выгоде бухарестское совещание, Центральный Комитет, безусловно, не собирался предпринимать никаких рискованных шагов.

— Министру было доложено, — спокойно сказал Барзинко, — и можно предположить, что об этом он поставил в известность Центральный Комитет. Я однако не думаю…

Прибытие курьера от министра обороны прервало маршала. Краткое сообщение гласило: Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза выражает единодушное убеждение, что СССР не запугает реакция американских империалистов, которая не более, чем очередной блеф.

Четырем бронетанковым дивизиям Союзова в Польше вменялось выдвинуться — немедленно! — к западу и подойти на тридцать миль к западногерманской границе.

27

К двум утра почти все в Мальмстроме спали. Разумеется, полицейские ВВС, охраняющие территорию баз, и другие, стоящие у дверей изолятора госпиталя, не смыкали глаз, как и бригадный генерал Стоунсайфер и пять его полковников и дежурный офицер. Но почти все прочие, включая и доктора Стэнли Бигельмана, и избитого офицера ракетного расчета, и офицеров разведки, доставивших в Мальмстром доктора Лангера и сестру Келлеран, — все они спали. Бигельман беспокойно метался, досматривая сон, в котором действовали доктор Лангер и сестра Келлеран, пантомимически воспроизводившие последние главы «Фанни Хилл» с мастерством, способным поразить воображение Марселя Марсо. Зрелище было очень живое с приятным музыкальным оформлением в отличной стереофонической записи. В бодрствующем состоянии доктору Бигельману хватило бы здравого смысла понять, что Лангер никогда бы не осмелился спать с медсестрой в одной постели в палате госпиталя ВВС.

В семи ярдах от комнатки Бигельмана, где он мирно похрапывал, доктор Лангер и медсестра Келлеран сладко спали, заключив друг друга в объятья. На лице у фигуристой блондинки играла блаженная улыбка, порожденная ее женской интуитивной догадкой, что не пройдет и нескольких месяцев, как она станет миссис Лангер. Это, конечно, должно было доказать время, но она надеялась.

Пока она надеялась и блаженно улыбалась во сне, Делл мерял шагами тесное пространство капсулы, и на лице у него было выражение горького недоверия. Он понимал, что у него нет ни малейшего основания доверять кому-либо из них: ни генералитету, ни правительственным чиновникам, ибо его приговорили к смерти. А он и не доверял. Нет, теперь это было не просто недоверие. Это был гнев, уже более не подавляемый.

Он уже давно был разгневан — по целому ряду причин. Бремя недюжинного интеллекта, обаяния, усердия и удачливости лучшего среди равных и блестящего умом и лицом было лишь одной из причин. Были и иные, как и шок от серии внезапных атак, внутренних и внешних.

— Мы скоро будем заправскими костоправами, — объявил Пауэлл, закончив перевязку раненого Канеллиса.

— Как он?

— Он в порядке, майор. Не в лучшей форме, но вполне… Но о ком ты?

Фэлко расхохотался.

— Этот мерзавец должен радоваться, что жив остался, — заметил наемный убийца.

— А мы должны радоваться, что Дьякон не промазал.

— Верно, Ларри. Конечно, если бы у меня был контрактик, я бы его угрохал, — стал объяснять палач преступного мира. — Мне ведь никогда не платили за то, чтобы я ранил кого-то. Такого контракта у меня еще не было.

— Тебе бы надо было их обоих уложить! — рявкнул Шонбахер.

Чернокожий покачал головой.

От старого доброго Харви всегда можно услышать что-нибудь свирепое, он всегда поддержит беспричинное и неоправданно жестокое кровопролитие.

Старый добрый Харви, наверное, был грозой всех местных лягушек и кошек, когда ребенком бродил вокруг дома со своим скаутским перочинным ножичком.

— Они оба просто идиоты, — печально заметил Делл. — Безмозглые сопливые кандидаты в герои. Боже, как же я всегда терпеть не мог эту породу! Харви, может быть, на сей раз прав.

И без всякой причины, без всякого логичного повода он вдруг на долю секунды представил ее лицо. Дайана, какая она была в самом начале. Красавица!

— Майор, если бы ты был одним из тех, что лежат там связанные, — осторожно начал Пауэлл, — что бы ты сделал?

— Я бы не…

— Майор, разве ты бы поступил не так же?

Теперь гнев Делла стал почти осязаем.

Гнев был не только во взгляде и в выражении лица.

Все его тело было охвачено яростью.

— Эй, Ларри, — хохотнул Фэлко, — Виллибой считает, что у тебя тоже есть задатки героя. Так что нечего тебе раздувать пары.

— Все мы должны быть героями перед очами Всевышнего, — торжественно пробубнил Хокси, — ибо День Страшного суда грянет. Я слышу глас трубы, возвещающий об армагеддоне.

— Старик, я ни хрена не слышу, — признался Фэлко. — Может, мое ухо настроено на другую волну. Я слышу Тони Беннета — ясно и четко.

— Я уже сыт по горло всем этим — в особенности дешевым психоанализом, в котором подвизается автомеханик. Это ясно?

— Да, майор!

— И от этого твоего «майора» меня тошнит. Понял, Виллибой?

— Не разоряйся, Ларри, — строго сказал Фэлко. — В конце концов, Дьяк, может, и прав и не стоит накануне Судного дня брызгать слюной друг на друга и таить злобу. Остынь!

— Трубы несут весть! — подтвердил Хокси.

— Ну точно, — вмешался наемный убийца, — и ко вторнику вечером они заиграют «Девочку из Ипанемы».

— Это бразильская, — определил бывший морской пехотинец, — а мы едем в Перу.

— И в Перу есть девчонки, я вот сейчас пойду вздремну еще и они мне приснятся. Давайте будем собачиться утром, а?

Не дожидаясь ответа, Фэлко повернулся, бросил последний взгляд на телеэкран и, не увидев ничего нового, отправился на верхнюю койку. Минуту спустя он слез вниз, чтобы проверить, хорошо ли связаны пленники.

— По-моему, глупо лишать себя нижней койки из-за этих двух придурков, пускай они даже по уши в крови. — Он зевнул.

— Да! Эти коечки и нам сгодились бы! — пожаловался насильник.

Фэлко сбросил сверху две подушки.

— Вы, ребята, приклоните на них свои головы. Надеюсь, на полу вам будет не очень жестко.

Пауэлл смотрел, как Фэлко устраивается на верхней койке.

— А за какие такие заслуги ты получил право занять эту койку? — спросил он.

— А у меня котелок варит. Мне хватило ума захватить койку, пока вы, мудрецы, вели толковище да цапались. Это называется природный ум… Ну, спокойной ночи.

Шонбахер быстро завладел одной подушкой, унес ее в туннель и неуклюже примостился на линолеуме. Желая всем дать понять, как ему неудобно, он издал целую руладу душераздирающих вздохов и покряхтываний, официально удостоверяющих его неудовольствие. Хокси просто сел в углу, закрыл глаза и погрузился в свою благочестивую паранойю. Трудно определить, спит он или бодрствует, подумал Пауэлл, но это и неважно.

Делл все еще крутил ручку управления перископом, пытаясь определить расположение вражеских позиций.

— Есть что-нибудь? — спросил Пауэлл.

— Не знаю. Мы в прошлый раз ничего не заметили. Ума не приложу, как эти суки проникли сюда. Надо бы выяснить.

А не то они попробуют еще раз.

Бывший офицер САК не сказал этого, но ему и не надо было.

Если уж и существует на свете хороший офицер, размышлял Пауэлл, то Делл, несомненно, один из таких. Он мыслил на опережение, он обладал организаторскими способностями, он планировал реальные шаги и пытался предвидеть ответные шаги неприятеля. Он был хладнокровен, но и опытен. А враг? Врагом был Дэвид Стивенс, и Мартин Маккензи, и вся мощь вооруженных сил Соединенных Штатов, включая и корпус морской пехоты, в котором Пауэлл провел восемь лет жизни. Все в этой стране, белые и черные, молодые и старые, мужчины и женщины, все были теперь их врагами.

— Хотел бы я получше разбираться в устройстве этих ракетных баз, — подал голос сержант, — но они для меня темный лес.

— А я вот все знаю об устройстве этой ракетной базы… все досконально… и все же не могу понять… ведь я все знаю… всю систему безопасности, систему сигнализации… снизу доверху…

Потом Лоуренс Делл улыбнулся.

— Ах, вот оно что. Все верно. Они спустились с крыши, миновав поле видимости телекамеры.

— На вертолетах?

Делл закивал головой.

— Так и есть. Так и должно быть. Эти сволочи не смогли проникнуть сюда по земле, поэтому они выслали группу прорыва. На крышу, потом в караулку, а потом и в «яму».

— На лифте?

— Нет, Вилли, лифт стоял неподвижно. Если бы он сдвинулся с места, у нас на пульте загорелась бы контрольная лампочка. Они спустились по шахте на канатах или веревочных лестницах, вскрыли крышу лифта и подкрались к двери. Так оно все и было, но больше они этого не смогут повторить.

— Почему же?

— Да потому что они поднялись на лифте наверх, когда мы заставили их драпануть. А теперь они смогут проникнуть в шахту только на лифте, и мы об этом сразу узнаем!

— Значит, теперь мы в безопасности?

— Мы в безопасности!

Делл сиял.

Он теперь был уверен. Он снова контролировал ситуацию, он торжествовал маленькую победу.

— Бери вторую подушку и иди дрыхнуть! — приказал он. — А я посплю в командирском кресле. Бери подушку!

Да, Деллу ужасно нравилось красное командирское кресло.

— Я разбужу тебя через пару часиков и ты заступишь на вахту, — напутствовал Делл сержанта.

Как всегда, он заботился о своих бойцах.

Пауэлл прилег на холодный пол и тут же уплыл в ласковую тьму. С сияющей широкой улыбкой на лице — куда более широкой, чем та, что украшала личико спящей медсестры в изоляторе госпиталя в Мальмстроме, Лоуренс Делл откинулся на спинку кресла и стал следить за крохотными фигурками на телеэкране. Он не спал уже больше суток, но, наблюдая за этими пигмеями, он чувствовал себя превосходно. Теперь, когда он раскусил вражеский план, его враги снова превратились в пигмеев, и ему больше не было нужды злиться.

Его злость постепенно растворилась в тишине контрольно-пускового зала, которую нарушало лишь мягкое, почти неслышное урчание кондиционера.

Страх, страх и сопровождающий это чувство взрыв адреналина в крови, нахлынул вновь, и глаза налились болью.

Бензедрин.

Надо было бы им по пути сюда грабануть аптеку и добыть бензедрина. Мда, как это он не досмотрел… Делл двинулся к раковине, плеснул на лицо немного холодной воды, и ему полегчало. Он тщательно вымыл лицо и руки, и когда вернулся к креслу, сон уже почти окончательно отлетел.

Но через двадцать минут он заснул.

Шонбахер в течение нескольких минут вслушивался в ритмичное дыхание, изредка приоткрывая глаза. Так-так, усталость овладела всеми, все они спали, и теперь настала пора Шонбахеру позаботиться о собственном спасении.

Его пропуском станут стартовые ключи.

Насильник опасливо привстал на одно колено, огляделся по сторонам и выпрямился во весь рост. Это будет очень просто. Он разулся, лег на живот и бесшумно пополз вперед. Самое главное не шуметь. Он пополз к командирскому креслу, еще раз осмотрелся и вынул пистолет. Дважды он ударил Делла по затылку: красивая голова упала вперед на пульт управления.

Отлично.

Шонбахер сунул руку в карман Делла, пошарил там и наконец нащупал ключи. Достать их оказалось делом непростым, но в конце концов это ему удалось. Он со вздохом взглянул на спящих, тихо вышел из капсулы и зашагал по туннелю к стальной двери. План его был очень прост. Он передаст ключи военным, и правительство в награду дарует ему свободу. Прочие, те, что спят сейчас в капсуле, перестанут представлять опасность, и военные с легкостью уничтожат этих кретинов.

Он подошел к двери, опустил ключи в карман своего комбинезона и взялся за шпингалет огромной задвижки. Он надавил изо всех сил на шпингалет.

Щелк!

Щелчок оказался довольно громким, и бывший вьетнамский ветеран мгновенно проснулся. Пауэлл схватил автомат, обвел взглядом капсулу и заметил в конце туннеля у двери толстого насильника. Сержант тотчас оценил ситуацию и первой очередью убил Шонбахера наповал.

Толстяк еще не успел коснуться пола, а Пауэлл уже мчался вихрем по туннелю. Теперь самое главное — дверь. Бывший сержант осторожно обошел окровавленную кучу мяса на полу и задвинул огромную задвижку. Только после этого он взглянул на труп и сразу распознал знакомый силуэт стартового ключа, выпиравшего из кармана заляпанного кровью комбинезона.

— Сволочь! — сказал он, обернувшись к выросшему за его спиной Фэлко. — Этот гад взял ключи и уже собрался с ними сделать ноги…

Наемный убийца отозвался потоком нецензурной брани.

Пауэлл, глядя на жирное тело, думал, что ему до сих пор еще не приходилось никого убивать вне поля боя. Это ему показалось странным, о чем он и сказал.

— Ты просто давно не практиковался, Вилли, — усмехнулся Фалко.

Пауэлл вынул ключи из кармана Шонбахера, они вернулись в капсулу и стали приводить в чувство своего командира.

— Шонбахер стукнул его чем-то… вон, видишь? — бормотал палач преступного мира. — Наверное, сначала, стукнул, а после достал эти чертовы ключи.

— Харви всегда был склонен к насилию и к идиотизму, — ответил чернокожий, поднимая пальцами веки Делла: этому тесту он обучился у санитаров во Вьетнаме на передовой. — Этот идиот все равно далеко бы не ушел, даже если бы он и открыл дверь.

— Нет?

— Нет. Слушай, Жеребчик, намочи тряпку, а?

Фэлко секунд через двадцать принес требуемое, и Пауэлл приложил ткань к окровавленной ране на затылке Делла.

— Так почему он бы далеко не ушел, Вилли?

— Потому что он же не воздушный шарик. Ему бы никак не удалось вылезти на поверхность, даже если бы он проник за дверь, — объяснил Пауэлл. — Ведь лифт стоит наверху. Ну и идиот!

Делл заморгал, Веки Делла шевельнулись. Ну, ожил…

— Потеря невелика. Без Харви доля каждого существенно увеличилась, — подсчитал Фэлко. — А что, тебе еще не по себе от того, что ты угрохал толстяка?

Виллибой Джастис Пауэлл трезво поразмыслил над вопросом.

— Да, все еще не по себе, — ответил он.

28

В обычный день или в то, что в округе Колумбия считалось обычным днем, бригадный генерал Винсент Бономи просыпался в 7.00, принимал душ, брился, одевался и завтракал. В 8.00 за ним приезжали на машине ЦРУ. По этому графику, обычному по рабочим дням, когда Дэвид Стивенс находился в Вашингтоне, Бономи приезжал в Белый дом в 8.35, а в 8.45 делал доклад президенту.

Но в это утро понедельника все было по-другому.

Прежде всего, Бономи проснулся не у себя в спальне, а в гостевой комнате Белого дома. Во-вторых, когда он проснулся, было только 6.10 и после четырехчасового сна он находился не в лучшей своей спортивной форме. Но было еще и третье обстоятельство, наиболее существенное.

— Мне очень жаль, что поднял вас так рано, генерал, — извинился молодой адъютант, — но президент хочет видеть вас немедленно.

Может быть, ему было совсем не жаль.

Может быть, он был страшно рад возможности лишний раз потревожить генерала.

Ему ведь было всего двадцать шесть, этому капитану.

— Кофе, сэр? — предложил он весело. — Я принес кофейник и чашку.

Один из этих молодых да ранних. К тридцати годам он будет носить нашивки майора и женится на дочке конгрессмена. Хартунг. Эта фамилия была выбита на его именной планке. Майор Хартунг? Полковник Хартунг? Очень может быть, ибо уж больно он ретив, особенно в столь ранний час. Конечно, этот щеголеватый ублюдок не расхлебывал кашу вокруг «Гадюки-3» все воскресенье и не сидел без сна до двух утра накануне.

— С сахаром? — осведомился услужливый капитан, когда Бономи сел в постели и налил себе кофе в чашку.

Этот капитанишка, возможно, пьет без сахара, размышлял генерал. Этот капитанишка худой, наверняка сидит на диете, не курит и следит за собой…

Ну и хрен с ним.

— Два куска! — презрительно сказал Бономи.

Хрен с ними со всеми!

После второй чашки кофе Бономи почувствовал себя лучше.

— Где он?

— Президент, сэр?

— Нет, Марлен Дитрих! — раздраженно бросил Бономи, снимая пижаму, предоставленную ему администрацией Белого дома.

Капитан Хартунг мило улыбнулся.

Он считал, что все генералы, чиновники министерства сухопутных сил и члены сенатского комитета по военным делам отличаются остроумием.

— Президент в своей спальне наверху. Он уже с полчаса как на ногах, поскольку встал сразу же, как пришел телекс и позвонил государственный секретарь.

Бономи осмыслил услышанное, потом взглянул на скомканное белье, рубашку и мундир.

— Я осмелился позвонить вам домой, сэр, и мы послали туда машину, чтобы привезти вам свежую одежду. Надеюсь, вы не возражаете, генерал.

— Очень мудро с вашей стороны. Сейчас я быстро приму душ.

Бономи принял душ и побрился, но машина еще не вернулась, поэтому он надел мятую одежду и поспешил к Дэвиду Стивенсу. Стивенс был еще в пижаме и купальном халате и говорил по телефону.

— В девять часов, договорились, — закончил он и обернулся к Бономи.

— Да, генерал, вы выглядите просто ужасно в это славное утро понедельника. Вы что, спали в одежде?

— Я чувствую себя просто ужасно, и я спал не в одежде, но просто в эту самую минуту мой свежевыглаженный мундир находится в машине Белого дома, которая спешит сюда. Но ты же разбудил меня не для того, чтобы обсуждать мою внешность, а?

— Нет. Берлин!

Бономи заморгал.

— Русские полностью блокировали Берлин: поставили кордоны на всех автобанах, закрыли все КПП и заполнили все коммерческие воздушные коридоры своими МИГами.

— Лихо, ой как лихо!

— Колдуэлл, как мне доложили, будет выступать в программе «Сегодня» в 7.15 и, по слухам, он собирается осудить провокацию красных, задумавших продемонстрировать всему Западу военную слабость Соединенных Штатов. Ну, и как тебе это нравится?

— Ужасно нравится! Дейв, давай оставим пока Колдуэлла. Ты помнишь ту версию двадцать третьего псалма, который любит цитировать Билл Фрост? Господь — мой пастырь, так что пусть его мать и беспокоится. Вот и будем действовать в таком духе. Эта петрушка с Берлином: что случилось?

— Мы пока не знаем. Гросвинор считает, что они оказывают на нас давление, чтобы мы признали Восточную Германию, а вот Майклсон подозревает, что тут куда более коварные и неясные мотивы. Ну_: конечно, он вечно во всем видит куда более коварные и неясные мотивы.

— А что вы думаете, мистер президент?

— Доброе утро, сукин ты сын!

Бономи покачал головой.

— Нет, серьезно… Что ты по этому поводу думаешь, Дейв?

— Еще не знаю… но у меня подозрение, что они ищут для себя выгоду, надеясь набрать пропагандистские очки как раз накануне наших выборов. Они считают, что как раз сейчас смогут чего-нибудь себе получить задарма, что мы будем посговорчивее и нерешительнее. Они будут выглядеть крепкими и опасными, а мы снова окажемся бумажным тигром.

— Ну и?

Президент встал, подошел к окну и выглянул на лужайку перед Белым домом.

— Нет, они сделали ошибку. Никаких тигров, ни бумажных, ни саблезубых. Выборы — не выборы, «Гадюка-3» — не «Гадюка-3», мы в панику не ударимся.

— Ты отчаянный парень, Дейв!

Стивенс благодарно кивнул.

— Я понимаю, что ты это говоришь просто в надежде выторговать для себя тепленькое местечко в правительственном аппарате, — поддразнил он своего помощника, — но мне все равно. Во всяком случае, даже если эта заварушка вокруг Берлина представляет опасность, я не считаю ее первостепенно важной. С военной точки зрения, если бы они намеревались нанести нам удар, они бы никогда не стали так грубо работать, правильно?

— Возможно, нет. Все мы по обе стороны, похоже, только и рассчитываем что на внезапный массированный превентивный удар.

Президент увидел собственное отражение в окне.

— Пойдем поговорим, пока я бреюсь. Мне хочется разобраться с этим и собраться с мыслями перед совещанием Совета нацбезопасности. Я назначил совещание на девять утра. К тому времени твой мундир будет здесь.

— Надеюсь, — ответил Бономи, — ибо мне совершенно не хочется смущать ни вас, ни ЦРУ, ни ВВС.

Дэвид Стивенс брился, мылся, одевался и разговаривал со своим старинным другом, а в 7.15 они смотрели, как сенатор Колдуэлл обличал «отдающую гнильцой администрацию Стивенса» в утренней программе «Сегодня» по каналу Эн-би-си. В 7.35 позвонил Рэй Гамбинер, чтобы обсудить политическую подоплеку нынешнего берлинского кризиса и намерения Колдуэлла в связи с ним.

— Вы идете голова в голову, Дейв, — предупредил он, — и ты не можешь позволить ему перехватывать инициативу в таком деле. Тебе следует сделать собственное заявление, и побыстрее. Чтобы оно успело попасть в дневной выпуск газет и вечерние новости.

— Рэй, я сделаю заявление, как только все тщательно обдумаю, — ответил спокойно Стивенс. — Я же не какой-нибудь сенаторишка-горлопан, только и мечтающий о Белом доме, уже нет. Я президент Соединенных Штатов, и когда я говорю, я говорю от имени и во благо Соединенных Штатов, так что я не могу просто изрекать патриотические благоглупости и трубить марши подобно Колдуэллу.

— Дейв, я понимаю: ты устал, — сердобольно заявил председатель национального комитета партии, — но решительное заявление, прямо сейчас, безусловно было бы в интересах страны. Ты не согласен?

— Насколько решительное и как быстро, вот в чем вопрос.

— Весьма решительное и весьма быстро, если ты хочешь остаться президентом. Ты должен показать народу, что ты не устал, не испугался и точно знаешь, что делать.

Президент Соединенных Штатов не смог удержаться от смеха.

— Ну, и что тут такого смешного, Дейв? — повысил голос Гамбинер. — Больше никто в этой стране не знает, как себя вести в любой ситуации, не только в ответ на наглость и хамство. И все хотят, чтобы президент оставался дееспособным, незапятнанным и пользовался доверием. Ты можешь доказать, что ты и то, и другое, и третье, даже если это не так, своим заявлением.

— Рэй, я не хочу наращивать конфронтацию. Я хочу, чтобы она не разрасталась, чтобы эмоции не брали верх над разумом, я не хочу поддаваться нажиму, но также не хочу и оскорблять или унижать другую сторону.

Пока Гамбинер доказывал, что Советы, вероятно, не отнесутся слишком серьезно ни к какому официальному заявлению американской стороны, Стивенс понял, что обсуждать «Гадюку-3» с партийным функционером просто бессмысленно. Вне зависимости от того, как эта проблема разрешится, слух о катастрофе на ракетной базе, конечно же, какой-нибудь доброхот раструбит как раз накануне выборов, и было бы, вне всякого сомнения, мудро, с политической точки зрения, известить Гамбинера об этом происшествии заранее, чтобы он смог потом потушить скандал. Однако, если известить об этом Гамбинера, то, вероятно, президенту будет трудно потушить скандал сейчас. Ведь вполне логично и даже необходимо ждать от председателя политической партии, что буквально на все события в мире он смотрит сквозь призму политики, воспринимая их в перспективе победы на будущих выборах, но Дэвиду Стивенсу приходилось также учитывать и иные соображения.

— Я поговорю с Гросвинором о заявлении, когда он приедет сюда к девяти, Рэй, — пообещал Стивенс. — Можешь в этом не сомневаться.

— Решительное заявление?

— Рэй, я хочу победы на этих выборах не меньше твоего, даже больше, если только ты можешь в это поверить.

— Тогда впарьте им, мистер президент, и впарьте им как следует!

В течение следующего часа президент получил еще несколько донесений и телефонных звонков, касающихся берлинского кризиса, и мундир Бономи прибыл как раз вовремя, и он успел переодеться до заседания Совета национальной безопасности. Государственный секретарь Гросвинор приехал с проектом заявления, отличавшегося искренностью, уклончивостью и изобиловавшего ссылками на международные договоры и прошлые официальные заявления американского правительства. Такое заявление с успехом мог бы сделать Питер Устинов, но для Дэвида Стивенса его было недостаточно. Министр обороны Дарби принес атташе-кейс, набитый планами военных действий в непредвиденных ситуациях. В Минобороны и в Комитете начштабов собралась уже целая библиотека «непредвиденно-ситуационных» планов и годовых подшивок журнала «Нэшнл джиогрэфик». Рассудив, что президент уже читал «Нэшнл джиогрэфик», Дарби предложил его вниманию три «непредвиденно-ситуационных» плана под кодовыми названиями «Пивная бочка», «Харпер-вэлли» и «Сэндс — пит», все предназначенные для разрешения берлинских кризисов. Лепта ЦРУ в общее дело представляла собой дайджест перехваченных телефонных переговоров между советским маршалом Кобрыниным в Восточной Германии и Генеральным штабом Красной армии в Москве плюс политический анализ возможных советских намерений, подготовленный Управлением русских дел. Это был, надо сказать, весьма проницательный анализ, предлагавший целую серию сценариев советского поведения в Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке, а также секретную повестку дня переговоров между Советами и Китаем, запланированных на январь. Доклад Майклсона произвел сильное впечатление на присутствующих, но он ни в малейшей степени не содержал ответов на мучившие Дэвида Стивенса вопросы.

— Между прочим, — сказал в заключение Майклсон с тонко рассчитанным безразличием, — название этой игры «Кучер». По-русски «ямщик». Корбынин несколько раз употреблял слово «ямщик», и нам известно, что он является непосредственным руководителем операции. Агентство нацбезопасности за истекшие несколько месяцев неоднократно засекало упоминания о «ямщике», теперь, располагая стенограммой переговоров Кобрынина, можно не сомневаться, что это именно та операция, которую они уже давно готовили.

Знать название игры — это замечательно. Хорошо бы еще знать счет. «Кучер» — это мало что говорило. А русские, те вообще еще ничего не сказали. Если они затеяли свою обычную игру, то они будут ждать официальное заявление Вашингтона и затем разобьют его в пух и прах мощным потоком злобных и кичливых клише. Они могут себе позволить занять выжидательную позицию, ибо они блокировали Берлин и завладели инициативой.

— Джентльмены, хотя цели Советов неясны, — начал президент, — а я не хочу приуменьшить значения анализа, который мы только что услышали, нам необходимо подготовиться к ответным мерам. Но пока мы не перешли в контрнаступление, а это день-два, нам необходимо сказать что-то обнадеживающее нашим друзьям в Бонне и Берлине.

— Германский посол уже трижды звонил мне сегодня утром и просил у нас поддержки, — доложил Гросвинор. — Также английский и французский послы интересовались, что мы намерены предпринять.

— Что ж, очень на них похоже! — бросил министр обороны. — Сами они не пошевелят и пальцем, от них ничего не дождешься стоящего. Они ждут, что мы сами во всем разберемся, а потом их газетенки в любом случае взвалят на нас всю ответственность, а их режиссеришки будут подписывать петиции, осуждающие вмешательство США в европейские дела.

— Ты заговорил, как сенатор Колдуэлл, Боб! — уколол его Майклсон.

— Так вот, я говорю, — продолжал Стивенс. — Сегодня днем мы обнародуем заявление в госдепе. Мне пока что нет необходимости встревать в это дело, так что ты, Артур, и сделаешь это заявление. Созови пресс-конференцию в два, и тогда заявление попадет в дневные выпуски газет и в семичасовые новости. Сделай спокойное, но твердое заявление, которое даст нам оттяжку времени для обдумывания конкретных действий… Боб! — обратился он к министру обороны. — «Сэндспит», если я не ошибаюсь, предполагает создание воздушного моста… Сколько времени потребуется, чтобы мобилизовать транспортные самолеты и истребители сопровождения?

— Мы можем частично развернуть операцию такого рода в двадцать четыре часа, а еще через тридцать шесть часов мы уже развернемся вовсю, так что и «грузовики» будут приземляться в Берлине каждые четверть часа.

— Я склоняюсь именно к этому: тут минимальная опасность и наименьшая вероятность спровоцировать эскалацию конфликта. Так мне думается. Можем начать пока без истребителей сопровождения, но бросим их в случае необходимости.

Раздался стук в дверь. Вошел капитан Хартунг с донесением для Дарби, доставленным фельдъегерем Комитета начштабов.

— Мистер президент, создается впечатление, что русские уже полным ходом проводят эскалацию, — объявил министр обороны, изучив восемь строк машинописного текста. — Снимки, полученные нашим разведывательным спутником, показывают, что по меньшей мере три советские бронетанковые дивизии покинули свои базы в Польше. И, похоже, они направляются к западу. Две из них уже находятся на территории Восточной Германии.

Стивенс заметил, как Бономи пожал плечами, и согласился.

Трудно сказать, что все это значит — трудно сказать наверняка.

— Только в качестве предосторожности, — начал Дарби, — я бы предложил…

— Спасибо, спасибо! — оборвал его Стивенс. — Нет, мы пока будем наблюдать и оценивать. Пусть все разведывательные группы неотрывно следят за перемещениями этих дивизий, пусть только ведут наблюдение, и не более. Пока. Теперь я хочу обсудить ситуацию на «Гадюке-3». В настоящий момент там обстановка еще более угрожающая, чем в Берлине.

Артур Рендрю Гросвинор спал с лица.

— Артур, — укоризненно начал президент, — мы сталкиваемся с берлинским кризисом раз в два года. Это уже становится традицией, — как День труда. Теперь давайте обратимся к ситуации на «Гадюке-3».

— Мистер президент, министерство обороны и Комитет начштабов вплотную занялись этой проблемой и после тщательного изучения обстановки мы выработали новый план.

— Какой?

— В данном случае речь не будет идти о попытке захватить штурмом капсулу, оснащенную сложной и системой безопасности, — говорил Дарби. — Речь идет о способе предотвращении запуска ракет из шахты. Мы можем этого добиться с помощью танков М-60.

— Я слушаю, слушаю, — заметил президент.

Маршал Федор Барзинко также заинтересовался последними событиями, весьма необычными событиями, на ракетной базе САК в штате Монтана. Недавно поступил сигнал с советского рыболовецкого траулера «Орлов», несущего патрульную службу вблизи Ванкувера. Судно передало сообщение от агента в юго-западной Канаде, которому позвонила женщина из Грейт-Фоллз. Женщина, телефонистка коммутатора, сообщила, что на базе ВВС в Мальмстроме происходит что-то странное. Никому не позволено покидать территорию базы, и вся телефонная связь базы с внешним миром практически прервана. Но и это не все. Двухмильный отрезок шоссе вблизи ракетной базы «минитменов» был заблокирован для гражданского движения армейскими кордонами, и водителям, которых посылали в объезд, давали уклончивые объяснения, ссылаясь на какие-то тактические учения.

Все это было неправдоподобно.

Для проведения тактических учений САК не стало бы мобилизовывать армейские подразделения, ибо американские ВВС обеспечивали безопасность своими силами.

Маршал Барзинко решил, что хитроумные америкашки что-то замышляют — и этот вывод тотчас заставил его вновь вернуться к Берлину и глобальному повышению обороноготовности американских сил на четвертый уровень. Да, все-таки Центральный Комитет правильно решил выдвинуть эти танковые дивизии.

Возможно, уже необходимо двинуть дополнительные силы к западу и, вероятно, не помешало бы объявить повышенную боевую готовность во всей Красной армии.

А может быть, и полную боевую готовность.

29

— Я дам вам знать около часа дня, — пообещал президент Стивенс министру обороны, когда заседание Совета нацбезопасности завершилось.

— Стоит об этом подумать, правда? — заметил Дарби. — Мы запустим пятидесятитонные танки на бетонные колпаки ракетных шахт, одновременно, и компрессор не сможет открыть их для боевого запуска. Танки уже в пути. Они будут там как раз к часу.

— Я тебе сообщу, Боб, — повторил президент.

После того, как члены СНБ разошлись, в кабинете появился пресс-секретарь Белого дома и сообщил, что толпы журналистов интересуются, когда же глава государства издаст свое заявление по ситуации в Берлине. С тем же вопросом уже обратились многие видные конгрессмены и сенаторы. Стивенс поручил ему объявить, что государственный секретарь даст по берлинскому кризису пресс-конференцию в 14.00 и что президент внимательно изучает ситуацию, чтобы дать «свои собственные комментарии, как только ситуация в полной мере прояснится».

— Это, конечно, лучше, чем «комментариев нет», но все же не намного лучше, — заметил Тим Грассер. Тимоти Грассер давно работал на Стивенса и на протяжении последних одиннадцати лет занимался связями с общественностью. Его профессиональная компетентность не уступала его откровенности.

— Тим, не гони волну, — посоветовал Стивенс.

— Только между нами, Дейв, когда эта ситуация, по-твоему, «в полной мере прояснится»? Во вторник? В среду? Ты же знаешь: очередные дебаты с Колдуэллом состоятся в среду вечером.

— Я знаю, знаю, до свиданья, Тим.

— Ты в последнее время выражаешься, как истинный президент, — прокомментировал Грассер.

— Да, потому что я и есть президент. Что-нибудь еще, Тим?

— За дверью ждет Билл Фрост с меморандумом, о котором ты просил.

— Впусти его. Никогда не следует портить отношения с генеральным прокурором. Он же в любой момент может начать против тебя следствие.

На Грассера это поползновение на остроумие не произвело впечатления.

— Ну, я-то этого не боюсь. Я же не совершал никакого государственного преступления с тех пор, как в четырнадцать лет подстрелил из духовушки перелетную утку, а срок давности уже давно вышел.

— Впусти его, Тим!

Через минуту Фрост вручил президенту меморандум.

— Вот доказательство, что ты, вне всякого сомнения, имеешь право дать им требуемую сумму, — заверил он. — Тридцать девять страниц безукоризненных с юридической точки зрения обоснований, со ссылками на конституцию и с цитатами из решений Верховного суда. Тяжбы: «Уинстон против Джэкобсена», «Барр против Дальтона», «Маркелл против Соединенных Штатов». Знаменитые дела, которые ты, конечно же, изучал на юрфаке. Я полночи не спал и трудился над этим великолепным текстом вместе с моим гениальным правоведом Джерри Моррисом. Он когда-то преподавал право в Северо-западном юридическом колледже, что уже само по себе дает ему преимущество. Я считаю, что университетские крысы обладают особым талантом к крючкотворству и грязным делишкам.

— Это достаточно веско, Билл?

Генеральный прокурор имел неподражаемый дар удивленно поднимать брови, этот дар он продемонстрировал в данный момент.

— Возможно. Текст получился длинным, занудным и трудным для понимания. Только лишь по этой причине три четверти граждан страны и две трети от списочного числа конгрессменов должны принять его к сведению. Я старался сделать меморандум настолько длинным, чтобы даже «Нью-Йорк Таймс» не стала публиковать его полностью, но Моррис сказал, что это невозможно. Официальные документы не могут быть столь длинными. Однако я могу гарантировать одну вещь. Ни один комментатор во всех трех общенациональных телесетях не сможет расшифровать этот текст.

— Великолепно!

— Им придется обращаться за разъяснением к профессорам из Гарварда и Колумбийки, чтобы осмыслить хотя бы пунктуацию, — хвалился Фрост. — Кстати, я не хочу показаться любопытным, но все же, мистер президент, что у вас с «Гадюкой-3»?

— Ничего. Мы сидим и ждем. Военные прошлой ночью пытались взять капсулу штурмом, и это им почти удалось. Теперь у Дарби есть новый план, который, по мнению Комитета начштабов, безукоризнен. И вот теперь мы, все мы, сидим и рассматриваем этот вариант.

— Я не очень-то верю в стопроцентную надежность чего бы то ни было, мистер президент. А что вы думаете о новом плане, генерал?

Бономи полез в карман за сигарой и не нашел.

— Я не считаю этот план безукоризненным, но он может сработать. На словах все выглядит просто блестяще.

— Если так, то быть тебе героем, Дейв! — предсказал Фрост. — Это даже поможет тебе на выборах! Старый добрый Дейв Стивенс, оставшись хладнокровным и решительным, победил силы зла и спас мир от уничтожения! За четыре минуты до конца матча он пробежал девяносто три ярда по всему полю на хорошей скорости и забил неберущийся мяч!

— А если план не сработает, — задумчиво изрек президент, — эти преступники запустят ракеты, русские и китайцы нанесут ответный удар, и в этой стране уже некому будет голосовать. Что ты мне посоветуешь, Билл?

— Ты веришь в силу молитв?

— Не очень, — признался Стивенс. — Я знаю: глава государства в такие минуты должен обращаться к Всевышнему, но я не уверен, что Он меня услышит. А если даже и услышит, я не уверен, что Ему не будет наплевать. Может быть, я урод. Говорят, что до меня все президенты верили в силу молитв. Я не атеист, поймите, но подозреваю, что Дэвиду Стивенсу лучше попытаться разрешить эту проблему, не уповая на помощь царя небесного.

— А ты веришь в силу молитв? — с вызовом спросил Бономи у генерального прокурора.

— Я даже верю в пасхальные яйца, хотя и не христианин.

— Ты не ответил на мой вопрос, Билл.

— Мистер президент, я не знаю, как ответить на его вопрос — потому-то я так остроумно уклоняюсь от ответа. Политикам, участвующим в выборах, следует верить в силу молитв и во Всевышнего, или по крайней мере часто об этом говорить. Я никогда не боролся за выборную должность, так что мне не приходилось сталкиваться с этой проблемой.

— А ты серьезно предложил мне помолиться? — настаивал Стивенс.

— Наполовину. Это бы не помешало, вот что я тебе скажу. Я вовсе не воображаю, что ты увидишь сияние из куста или услышишь глас Господа с хором архангелов, но вдруг поможет. Некоторые люди, которых я весьма уважаю, считают, что это помогает, по крайней мере когда речь идет о моральных проблемах. Я сомневаюсь, что Всевышний вышвырнет этих зеков из «Гадюки-3», он же не работает вышибалой, — но молитва может тебе помочь собраться с мыслями и разобраться в своих убеждениях. У тебя не так-то много времени осталось.

Менее девяти часов.

— Я, пожалуй, еще раз поговорю с Деллом, — заявил Стивенс. — Может быть, я сумею ему что-нибудь предложить.

— Единственное, что он хочет, действительно хочет — это безусловное помилование, — ответил Фрост. — Я не думаю, что деньги так уж сильно его интересуют. Если у него есть мозги, он же должен понимать, что, получив деньги, он навлечет на себя беду, которая не стоит этих денег.

— Полное помилование? Я не могу пойти на это. Это же в компетенции губернатора Монтаны, а он дружок Колдуэлла.

Фрост погрозил президенту пальцем.

— Мистер президент, на свете есть сто тридцать девять вещей, которые губернатор Монтаны или любого другого штата хотел бы попросить у президента, а у президента есть сто сорок способов открутить яйца любому губернатору. Например, вы можете спустить на него ФБР или ребят из налоговой полиции — и они уж что-нибудь да найдут! Либо вы можете поддержать его идею постройки ГЭС, либо просто сделайте его послом. Можно назначить его нашим представителем в ООН или даже посадить его в Верховный суд.

— Уилкокс в Верховном суде? Да ты шутишь! — фыркнул Бономи.

— Если бы я был президентом, — спокойно заметил Фрост, — я бы наобещал ему гору и выполнил бы обещание в ответ на его услугу.

Стивенс некоторое время обдумывал эти слова.

— Не думаю, что они на это не пойдут, Билл, без денег! — наконец сказал он. — Н° лучше мне это лично узнать.

Воспользовавшись «горячей линией» САК, Стивенс позвонил на «Гадюку-3» и выдвинул новое предложение. Он изложил свои доводы просто и убедительно. Полное помилование и, если они хотят, гарантия беспрепятственного выезда из Соединенных Штатов.

— Понимаю… Понимаю… Ясно… В шесть часов по вашему времени… До свидания, майор.

Стивенс убрал красный телефонный аппарат в ящик письменного стола.

— Он не прогнулся. Он не верит ни мне, ни Уилкоксу, и не намерен отступить ни на дюйм.

— Он сказал «нет»? — разочарованно переспросил Фрост.

30

— Он сказал «нет». Никаких сделок кроме как на его первоначальных условиях.

Зазвонил телефон.

Это был председатель Комитета начальников штабов.

Танки «М-60» прибыли на место и могли атаковать шахты по первому слову президента.

— Будьте наготове. Вот и все, что я могу пока сказать! — ответил Стивенс и бросил трубку, прежде чем министр обороны вступил с ним в спор.

— Они собираются бросить туда танки, Винс.

— Ну, и чем же вы недовольны, мистер президент?

— Всем, черт возьми! Мне это не нравится, весь этот план! Инстинкт мне подсказывает, Винс, не лезть туда с этими дурацкими танками, а люди, которые вроде бы являются моими главными военными советниками, говорят мне прямо противоположное.

— Я некоторым образом неравнодушен к твоим инстинктам, Дейв. Возможно, в устах генерала ВВС это звучит ужасно, но в критической ситуации вроде этой, я бы больше доверял твоей интуиции, чем интуиции Дарби или Вуд-сайда. Это не просто пустая лесть, это мое искреннее убеждение.

— Понимаешь, эта идея запустить туда танки в общем не так уж и плоха, — размышлял вслух Стивенс.

— Верно. Уж куда лучше, чем предложение проутюжить «Гадюку-3» тактическими бомбардировщиками.

— Да, так куда меньше шансов не попасть по этим проклятым шахтам, — размышлял вслух президент, — и все же операция может сорваться.

— Правильно.

— Представь только! Вдруг у одного танка откажет двигатель или гусеница порвется, что тогда?

— Правильно.

Стивенс взглянул на друга.

— Слушай, Винс, что-то ты стал мне поддакивать.

— А какой смысл мне поддакивать, мистер президент? Я с грехом пополам получил одну звезду, и мне совершенно не светит получить вторую.

— Но готов поспорить, ты бы от нее не отказался! Я бы мог тебе это устроить без труда, сам знаешь. Две звезды: генерал-майор Винсент Бономи — звучит? Я бы мог сделать тебя своим военным советником.

Бывший летчик фыркнул.

— Только не меня, сукин ты сын! Я не выдержу всей этой тягомотины, которой вечно обставлены все большие игры в Белом доме. Я и так с трудом терплю ЦРУ. Так что давай-ка закончим этот пустой треп и вернемся к нашим танкам.

— Ладно, поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Итак, что касается танков…

Затрезвонил зуммер переговорного устройства.

Из переговорника послышался голос Тимми Грассера.

— Я могу войти прямо сейчас? Это важно, очень важно.

— Валяй! — согласился Стивенс.

Через минуту пресс-секретарь Белого дома вошел и закрыл за собой дверь. На его лице застыло выражение напряженного недоумения.

— Мне только что звонил Дон Веллингтон. Он корреспондент Эн-би-си в Пентагоне и мой давний приятель. И собутыльник, — добавил Грассер.

— Так. И что?

— Он просто так трепаться не будет, не пустозвон. Я рискую показаться ханжой, но говорю вам с полной ответственностью: он серьезный журналист.

Президент кивнул.

— Он, похоже, знает что-то, чего не знаю я: речь идет о делах здесь. Он позвонил и попросил проверить.

— Тимми, давай-ка выкладывай все начистоту, не темни.

— Ладно, мистер президент. У него совершенно фантастическая байка о том, что банда беглых заключенных захватила одну из пусковых установок наших «минитменов».

— И все?

— Еще кое-что. Армейские хотят их разбомбить к чертовой матери, а вы слишком озабочены предстоящими выборами и не решаетесь дать им на это добро.

— Ну, накрутили! — попытался оправдаться Стивенс. — А что вы об этом думаете, генерал?

— Чушь собачья!

Стивенс покачал головой.

— Это не слишком конструктивное заявление, генерал.

— Но это правда? — настаивал Грассер.

— Ты можешь потянуть время, Тим?

— Не знаю. Но вы мне не ответили. Это правда?

Президент утвердительно кивнул.

— Матерь Божья! — воскликнул пресс-секретарь.

От этого легче не стало, но все же это куда менее вульгарно, чем «Мать твою богородицу!»

— Извини, Тим, мы тебя сразу не поставили в известность. В Вашингтоне об этом знают всего-то человек двадцать-тридцать, и мне не казалось необходимым посвящать тебя в это. Пойми, не то что бы мы тебя не уважали, но просто в интересах секретности.

— А откуда об этом мог узнать Веллингтон? — спросил Бономи.

— Он не сказал.

— Какой-то ублюдок в Пентагоне дал утечку, чтобы вынудить тебя, Дейв, согласиться с этим идиотским танковым планом, — свирепо заявил Бономи. — Какой-нибудь хитрожопый дядя с тремя а то и четырьмя звездами.

Президент Соединенных Штатов откинулся на спинку вращающегося кресла и вздохнул.

— Мы узнаем попозже, Винс. А пока нам надо выиграть время. Что ты сказал Веллингтону, Тим?

— Я сказал ему, что это бред, скорее всего слухи, распускаемые дружками Колдуэлла.

— Он это схавал?

Грассер отрицательно помотал головой.

— Не вполне. Он попросил меня проверить. Он сказал, что информация получена из очень достоверного источника. Я должен ему перезвонить в течение часа.

— Зови его сюда, — приказал президент. — Скажи ему, что ты все расскажешь, если он немедленно приедет в Белый дом. Мне лучше самому с ним поговорить.

Грассер ушел, а Дэвид Стивенс стал обсуждать с Бономи свой план, пояснив, чего он хочет добиться. План мог выгореть, а мог и не выгореть, поэтому Винс Бономи решил, что ему не помешало бы на всякий случай выработать собственный контрплан.

— Пойду-ка я перехвачу сэндвич и узнаю, какие новости из Берлина, — солгал он президенту. — Вернусь минут через двадцать.

Выйдя из кабинета, он не пошел есть и не стал никуда звонить. Он нашел капитана Хартунга в коридоре недалеко от президентских апартаментов.

— Капитан, мне может понадобиться пистолет. У вас нет лишнего ствола, Хартунг?

— Когда мы на дежурстве в Белом доме, генерал, мы не носим оружия, но у меня есть пистолет в ящике стола.

— Заряженный?

— Нет, но у меня есть обойма. Конечно, сэр, все сотрудники секретной службы вооружены. Если хотите, можете позаимствовать у них «тридцать восьмой».

— Нет, не надо лишних вопросов. Лучше я договорюсь с вами. Нам нельзя терять время на вопросы.

— Вы, похоже, торопитесь, генерал, — ловко переменил тему капитан Хартунг. — Так что пойду-ка я принесу вам пистолет.

— И найдите еще кого-нибудь из адъютантов, кого-нибудь вроде вас.

— Кого-нибудь, кто не задает лишних вопросов, сэр?

Бономи кивнул.

— Я хочу, чтобы вы оба побыли в приемной президентских апартаментов. Может возникнуть суматоха, и вы мне можете понадобиться. Вопросы есть?

— Нет, сэр. Если мне можно идти, то я постараюсь отыскать лейтенанта Макинерни. В прошлом году он стал чемпионом Академии по боксу в среднем весе.

Бономи улыбнулся.

— Я вижу, вы меня поняли, капитан.

— Надеюсь, сэр. По-моему, вы все очень ясно изложили, генерал. Ему захватить ствол?

— Нет. Возможно, никакой суматохи и не будет, просто я по своему обыкновению принимаю меры предосторожности.

Теперь настала очередь Хартунга улыбаться.

— Что-то я за вами такой привычки раньше не наблюдал, генерал.

— Несите пистолет, капитан.

В пять минут первого Дона Веллингтона ввели в кабинет президента Соединенных Штатов Америки. Высокий репортер «Эн-би-си», коротко стриженный, с привлекательным открытым лицом, был явно удивлен, но держался спокойно.

— Мистер президент, это мой старый друг Дон Веллингтон, — представил вошедшего Грассер.

— Рад познакомиться с вами, мистер Веллингтон.

— И я рад… и удивлен этой встрече, мистер президент.

— Прошу вас, садитесь. Садитесь и давайте поговорим откровенно… Откровенно, а? Если политик произносит это слово, значит, он сейчас будет брехать напропалую. Но, думаю, вам это и так известно.

— Я в Вашингтоне уже восемь лет, мистер президент, — многозначительно ответил Веллингтон и опустился в черное кожаное кресло.

— Хорошо, тогда мы можем отбросить формальности и политический политес. Разразился кризис, о котором мы пока не ставим в известность общественность. Генерал Бономи и я, тут президент кивнул головой в сторону своего бывшего ведомого, восседающего на кушетке, — вчера всю ночь пытались уладить этот кризис. Вместе с нами этим же занимались еще десять высших военных и гражданских должностных лиц.

— Ракетная база? Ее захватили бежавшие заключенные?

— Да. Вы хотите знать, что произошло. Пожалуйста. Подземная пусковая ракетная установка 168-го стратегического ракетного крыла в Монтане была захвачена пятерыми заключенными, бежавшими из камер «дома смерти» в тюрьме штата в Хелене. Один из них, бывший майор Стратегического авиационного командования, приговоренный к смертной казни за убийство жены. Полагаю, он объяснил своим сообщникам, как захватить базу. Его фамилия Делл, кодовое название капсулы «Гадюка-3». Она расположена в восемнадцати-двадцати милях от базы ВВС Мальмстром неподалеку от Грейт-Фоллз.

Веллингтон не сводил с него недоверчивого взгляда.

— Это все не для цитирования, мистер президент?

— Нет, это все для цитирования, и вы получаете эксклюзивное интервью.

— Я что-то не понимаю, мистер президент.

— Да слушай ты, Дон! — прикрикнул Грассер.

— Я слушаю…

— Больше того. Они угрожают нам запустить межконтинентальные баллистические ракеты, их там десять, если мы не заплатим им пять миллионов долларов и не вывезем из страны на «ВВС-І».

— Вы меня не разыгрываете?

— За всю свою жизнь я не был более серьезен и напуган. Я изложил вам то, за чем вы сюда пришли. Это важная новость, и американский народ имеет право ее узнать. Я это понимаю. Общественность имеет право знать правду, в особенности когда речь идет о столь важном событии.

Веллингтон покачал головой.

— Извините, мистер президент, но мне кажется, вы меня разыгрываете. Вы просто слово в слово цитируете мои статьи и приводите мои доводы.

— Нет, никого я не цитирую. Никто из здесь присутствующих не оспаривает права общественности получать полную информацию, как и вашу обязанность предоставлять общественности эту информацию. Единственный вопрос заключается: когда.

— А! Я так и знал, что тут есть какой-то подвох. Вы хотите, чтобы я «зарубил» материал.

— Нет, я прошу вас только помариновать его немного, день-два.

Веллингтон резко встал.

— Вы же умный человек, мистер президент. Сначала вы задабриваете меня, добровольно сообщая мне факты, чтобы раздобыть которые, мне пришлось бы разбиться в лепешку, а потом просите попридержать материал до тех пор, пока он не будет соответствовать вашим политическим планам.

— Нет, в этом нет политического расчета. Проблема заключается только в национальной безопасности, а возможно, и прошу простить меня за мелодраматичность, в спасении нации.

— Не верю! Вы чудовищно оконфузились и теперь боитесь, что это вам может стоить победы на выборах! Я слышал именно такую версию.

— Чушь!

— Спокойно, Винс! — посоветовал президент.

— А чего мне бояться? — возразил Бономи. — Я не боюсь Эн-би-си. Вы, приятель, зря ерунду говорите. Система безопасности ракетной базы, которая дала сбой, была разработана задолго до того, как Дэвид Стивенс стал президентом, и она была надежной, эта система. Уж не знаю, как эти бандиты сумели найти в ней брешь, но я только знаю, что кто-то ввел вас в заблуждение относительно нашего намерения воздержаться от штурма «Гадюки-3». Так ему и скажите.

— Тут все очень просто. Если штурм не увенчается полным успехом, то они могут запустить ракеты и начать третью мировую войну. И я прошу вас, мистер Веллингтон, лишь об одном…

— Если это будет очередной Залив Свиней, то прошу меня в это дело не впутывать! — прервал президента репортер. — Одному из ваших благорасположенных предшественников удалось уговорить благорасположенную «Нью-Йорк Таймс» попридержать статью о том секретном каперском вояже — и в итоге случилась катастрофа, и все опозорились! И не надо мне вешать на уши лапшу про ответственность журналиста и про патриотический долг, мистер президент. Я на эту удочку не попадусь!

— Слушайте, уже разразился очередной берлинский кризис, мы столкнулись с эскалацией напряженности с Советами, — спокойно доказывал Стивенс, — и как, по-вашему, они отреагируют, если узнают, что несколько американских баллистических ракет могут с минуты на минуту быть запущены в цель, по ошибке, конечно?

— Это уж ваши проблемы, мистер президент. Я считаю, что было бы куда разумнее поладить с ними и с кем угодно, если, конечно, вас сейчас заботит что-то иное, кроме выборов.

— Я прошу только двадцать четыре часа. Эта краткая оттяжка времени никак не повлияет на выборы, но за это время мы бы смогли выкурить их из капсулы, тем или иным образом.

— Мне очень жаль…

Стивенс взглянул на Бономи и с удивлением заметил, что его бывший ведомый сидит с равнодушным лицом.

— Мистер Веллингтон, — продолжал глава исполнительной власти. — Я готов предоставить в ваше распоряжение все материалы. Вот папка с биографиями всех пяти осужденных. Вы сможете найти здесь массу интересного для вашего репортажа.

Телекорреспондент принял папку, нахмурившись.

— Но скажите на милость, мистер президент, зачем вы мне это даете?

— Чтобы вы изложили все верно и без искажений. Мы же оба верим в правду и точность, не так ли?

Веллингтон пожал плечами и направился к двери.

— Дон! — воскликнул умоляюще Грассер.

Корреспондент Эн-би-си покачал головой и взялся за дверную ручку.

— Дон, ты с ума сошел, если хочешь это сделать! — предупредил пресс-секретарь.

— Я бы большим дураком, если бы поверил политику, ведущему предвыборную борьбу. Я бы просто из ума выжил.

— Боюсь, вас кто-то использует, мистер Веллингтон!

Корреспондент замер и обернулся.

— Мистер президент, меня использовали, подкупали, брали на понт, вешали лапшу на уши, говорили полуправду и прямую ложь и неоднократно имели самые что ни на есть патриотично настроенные профессионалы. В течение последних лет мой домашний телефон прослушивали, в моем доме ставили «жучки», мне вешали «хвост» — все что угодно. Я даже не знаю, какое правительственное учреждение этим занималось. Мне наплевать… А за эти биографии и прочую информацию спасибо.

— Где вы живете? — вдруг агрессивно спросил Бономи.

— В Арлингтоне. А какое это имеет отношение?

— Просто я думаю. Если русские сбросят одну из своих СС-11 на Вашингтон, водородная боеголовка достанет вашу жену и детей и в Арлингтоне.

— Ну и сукин же вы сын, генерал!

— Просто чтоб вы знали!

Веллингтон повернулся на каблуках, распахнул дверь и занес ногу через порог.

Потом он остановился, вернулся в кабинет и закрыл дверь.

— Ну вы и гад! — свирепо процедил он.

Потом он обратился к Стивенсу.

— Я вам не верю, не верю!

Он произнес эти слова таким тоном, словно собирался расплакаться.

— Благодарю вас, мистер Веллингтон.

— Я не верю ни единому вашему слову!

— Я очень ценю ваш поступок. Я понимаю, сделать такое было нелегко.

Веллингтон стоял и качал головой.

— Я просто схожу с ума…

— Ты герой, Дон! — возразил Грассер. — Дон Веллингтон, крутой мужик! Да ты настоящий патриот, Дон!

— Я идиот, болван, сентиментальный сопливый идиот!

— Сядьте, мистер Веллингтон, — наставительно заметил Стивенс. — Мы добудем для вас фотографии этих людей. Вы сможете их использовать завтра. За вами остается право на эксклюзивное интервью и на получение Пулитцеровской премии — послезавтра!

— Я делаю это не ради вас. Просто я терпеть не могу этого прожженного лгуна Колдуэлла и ненавижу, когда меня используют!

Он не стал упоминать о жене и детях, гордец!

— Винс, принеси мистеру Веллингтону все, что ему нужно, — попросил президент.

Бономи встал и быстро пошел к двери.

— Вы и в самом деле готовы были отпустить меня на все четыре стороны? — спросил журналист.

— Я не собирался, — ответил Бономи.

Он распахнул дверь и указал пальцем на двух вооруженных адъютантов.

— Они были готовы взять вас под белы руки.

— А если бы не смогли?

Бономи отвел полу кителя и кивнул на пистолет за поясом.

— Матерь Божья! — прошептал Грассер.

— Это я уже слышал. Да, я бы выстрелил в него — ранил бы, но не убил.

— Я был прав, — сказал Веллингтон. — Вы настоящий гад!

— Нет, просто сентиментальный патриот вроде вас.

— Не судите генерала Бономи слишком строго, — попросил президент.

— Почему же?

Стивенс забарабанил пальцами по столу и не сразу ответил.

— Ну, пожалуй, мне стоит вам кое в чем признаться. Там дальше по коридору стоят четыре агента секретной службы: я попросил их перехватить вас на выходе.

Веллингтон простер указательный палец в сторону президентского стола.

— И вы тоже гад порядочный, мистер президент!

— Мне казалось, вы это знали до того, как вошли в этот кабинет, не так ли?

Веллингтон кивнул.

— Да, знал — но не верил, — нехотя признался он.

И начал задавать новые вопросы относительно ситуации на «Гадюке-3».

31

В два часа государственный секретарь объявил официальную позицию США по Берлину с теми певучими новоанглийскими интонациями, какими и славился Артур Рендрю Гросвинор.

— Чудесно! — сказал в половине Третьего Рэй Гумбинер.

— Это обнадеживает, это по-государственному! — изрек западногерманский посол в 14.40.

— Лживые измышления! — сетовало «Московское радио» час спустя.

Немецкий дипломат и советский комментатор высказали суждение по поводу заявления Гросвинора, но Гумбинер отреагировал на известие, что президент Стивенс отбыл с военно-воздушной базы Эндрюс в штаб Стратегического авиационного командования вблизи Омахи. Замечательно. Тонко. Стивенсу и не понадобилось делать резкое заявления, ибо его инспекционный вояж в штаб САК, в сердце ядерных сил сдерживания США, все говорило само за себя. Соединенные Штаты никому не угрожали, но Стивенс ясно давал понять, что больше он никому не позволит навязывать себе чужие правила игры.

— Он просто гений! — заявил Гумбинер заместителю председателя партии.

— Он просто идиот! — сказал Делл, обращаясь к Фалко.

— Президент США — идиот? Да как такое можно говорить, даже если он и впрямь идиот?

— Ох, — вздохнул бывший майор, осторожно проводя пальцами по перевязанному затылку. — Ну и боль… А он идиот, если думает, что мы ему после вчерашнего поверим.

— Как твоя голова? — поинтересовался наемный убийца.

— Буду жить… Вилли, ты мастер по перевязке, и мне бы надо тебя особо поблагодарить. Кажется, я этого не сделал?

— Нет, но я не обижаюсь.

— И мы тебе обязаны за твою бдительность, за то, что ты успел перехватить Харви у двери.

— Бессознательный рефлекс. Я услышал шум, увидел его, навел на него ствол и нажал на крючок. Что тут особенно такого гениального?

— Гениального, ничего, но польза есть.

Пауэлл отмахнулся от комплимента.

— Ну вот, это меня и характеризует, — ответил уныло бывший сержант. — Не шибко умный, но полезный.

Продолжать этот разговор смысла не было, ибо Виллибой Пауэлл все еще, упрямо и открыто, вел свою партизанскую войну.

— А где Хокси? — спросил Делл.

Фэлко махнул рукой в направлении туннеля.

Хокси сидел в конце туннеля на полу около массивной стальной двери и молился над трупом.

— Он старается спасти душу Шонбахера, — догадался Пауэлл.

Наемный убийца тихо рассмеялся.

— Разве он не знает, что у толстяка Харви и души-то не было, — съязвил Фэлко. — Он был просто глупым и самовлюбленным слюнтяем, ни души, ни храбрости.

— А ты как думаешь, была у него душа? — спросил Делл у чернокожего.

— Не знаю. Что-то я ни разу не слышал, чтобы он пел.

Штука была не Бог весть какая веселая, но во всяком случае это был добрый знак, что Виллибой Пауэлл еще не полностью разучился смеяться.

— Я считаю, что у Харви была душа, — заявил майор. — Возможно, несчастная и истерзанная душа, но душа была, если, конечно, она есть, эта душа.

— Мне-то казалось, души тебя мало волнуют, — заметил Пауэлл.

— А я и сам не знаю. Но я этого, между прочим, не утверждаю. Я только сказал, что если душа есть, то старик Харви ее имел.

— Если так, то, может, она есть даже и у Лоуренса Делла?

— Вряд ли… но все возможно. Эй, а ты у нас философ, Вилли! Я и не думал, что ты философ, или ты просто пытаешься меня подколоть?

Пауэлл улыбнулся.

— Нет, зачем мне? — уклончиво заметил он. — Нет, я просто пытаюсь в тебе получше разобраться.

— И как успехи?

— Пока похвастаться нечем, но кое-какие проблески уже есть.

— Я бы не стал тратить усилия на такую ерунду, — посоветовал Делл, — поскольку завтра в это же время мы уже должны быть в Перу и, насколько я понимаю, еще через десять минут мы расстанемся навсегда.

— Ты все еще думаешь, что они вывалят бабки? — спросил Фэлко.

— Я уверен в этом. Я точно знаю. Я верю!

— Всей душой? — поинтересовался Пауэлл.

— Всей, если она у меня есть.

Один из раненых пленных издал стон, и Делл понес два стаканчика воды в спальный отсек.

— Знаешь, а ты, оказывается, не такой хладнокровный сукин сын, каким я тебя раньше считал, — заявил Пауэлл бывшему офицеру САК.

— Знаешь, а я ведь и о тебе так же думаю.

— Но это не значит, что ты мне нравишься, — предупредил Пауэлл.

Делл напоил обоих пленных.

— Не страшно, Вилли, я и не надеялся на это.

Потом Фэлко начал болтать про Перу, про антиамериканский настрой тамошнего революционного правительства, которое не допустит выдворения из страны беглецов и обеспечит им там развеселую жизнь.

— Одежа из ателье, красотки, шампанское… — мечтал он.

— Там пьют какую-то дрянь под названием писко, — заметил Делл. — Что-то вроде текилы. Не знаю, много ли шампанского ты найдешь в Лиме.

Но Фэлко не был обескуражен.

— Человек, имея в кармане один миллион двести пятьдесят тысяч американских долларов наличными, может достать шампанское где угодно, — уверенно проговорил он. — Меня, по правде сказать, проблема выпивки сейчас не волнует. Покоя мне не дает президент и те войска, что шастают у нас над головой.

— Стивенс заплатит, — твердо сказал Делл, — если только армейские не уговорят его согласиться на очередной штурм.

— А что если они сыграют с нами злую штуку? Пристрелят, когда мы вылезем наружу.

— Жеребчик, на такое мог бы пойти какой-нибудь генералишка-хитрован. Так бы поступил сенатор Колдуэлл, но до января ему не видать президентского кресла. Мне кажется, нынешний президент достаточно старомоден, чтобы держать данное им слово. Иначе говоря, я готов поспорить, что у Стивенса есть душа.

— Опять это мерзкое словечко! — пошутил Пауэлл.

Хокси запел псалом, скандируя строчки громким гнусавым голосом, дабы облегчить путешествие, в которое Харви Шонбахер так поспешно отправился.

— Неужели надо обязательно так завывать? — поморщился Фэлко.

Делл и Пауэлл кивнули.

Вне всякого сомнения, Хокси надо было обязательно так завывать, и отвлекать его от этого религиозного ритуала было крайне опасно. Наемный убийца принял это бессловесное объяснение, пожав плечами, и принялся наблюдать за перемещениями войск по монитору телеперископа. День выдался солнечным и ясным, и фигурки людей и бронетехника на экране были видны очень отчетливо. Камера, впрочем не засекла танки «М-60», ибо они заняли исходную позицию на расстоянии более трехсот ярдов от караулки. Вокруг базы теперь активность была куда меньше, чем накануне вечером. Все ждали слова президента.

Одним из тех, кто ждал его с нетерпением, был генерал Мартин Маккензи, который стоял неподвижно у кромки бетонного поля в Оффатте и смотрел на приземлившийся самолет «ВВС-1». Другой большой самолет, «Боинг-707», зафрахтованный службой освещения предвыборной кампании Стивенса, бежал по параллельной посадочной полосе метрах в ста позади президентского лайнера. Как только он остановился, подвезли трапы, и тучи фоторепортеров и журналистов высыпали на полосу запечатлеть прибытие президента на базу. Главкомстратав не обращал на них внимания, точнее, обращал меньше внимания, чем обычно — ибо его теперь интересовало только решение Стивенса относительно «Гадюки-3».

Вот он появился на трапе и сошел с борта «ВВС-1» в окружении агентов секретной службы и личных помощников. Маккензи с удивлением заметил в антураже президента человека в форме бригадного генерала ВВС. Командующий САК долго всматривался в незнакомое лицо.

— Это генерал Бономи, — тихо заметил Уинтерс. — Он летал на «восемьдесят шестых» вместе с президентом в Корее. Классный пилот, говорят.

— Насколько классный? — одними губами спросил Маккензи.

— Снайперская меткость, сэр! Восемь подбитых и пять вероятных, сэр.

Военный оркестр грянул «Звездно-полосатое знамя», и Маккензи быстрым шагом направился поприветствовать президента, пытаясь за улыбкой скрыть мучившие его вопросы.

Почему президент решил прибыть в штаб САК именно сейчас?

Почему он приехал с этим «классным пилотом», у которого на счету восемь сбитых самолетов и пять вероятных попаданий?

И самое главное: как он отнесется к плану штурма, предложенному комитетом начштабов?

— Добро пожаловать в штаб САК, мистер президент, — сказал Маккензи.

Щелчки затворов фотоаппаратов. Рукопожатие, повторенное четыре раза для фоторепортеров. Потом высокий гость и хозяин сели в лимузин и направились к зданию штаба. Там Маккензи повел гостя в подземный бункер. После неизбежного десятиминутного доклада об оперативной обстановке оба в сопровождении Бономи поднялись в боевой штаб.

— Я рад видеть, что САК находится в полной боевой готовности, — сказал Стивенс. — Но я приехал сюда не с целью инспекции. Я полагаю, что вы всегда находитесь в боевой готовности. Вы — наши основные ударные силы, и я на вас надеюсь.

— Благодарю вас, мистер президент!

— Вы уже знаете о плане Комитета начштабов заблокировать шахты тяжелыми танками?

Маккензи кивнул.

— Именно поэтому я и приехал. Ситуация вокруг Берлина постепенно накаляется и, как свидетельствуют последние рапорты, эти идиоты-русские двинули туда механизированные дивизии и танки и намерены развернуть в воздухе эскадрильи бомбардировщиков. Необходимо уладить эту катавасию с «Гадюкой-3» до того, как произойдет нечто совершенно немыслимое. И я обязан уладить все именно сегодня.

Главкомстратав снова кивнул.

— Я решил принять план Комитета начштабов, — сказал Стивенс и изложил свое видение того, что следует предпринять.

— Что скажете? — спросил он.

— Я полагаю, вы правы, мистер президент и, если вы позволите мне это сказать, я считаю, что вы очень мужественный человек. Вы не хотите, чтобы я пошел вместе с вами?

— Нет, вам лучше оставаться здесь. Если что-то пойдет не так, вам лучше быть здесь. Вы поняли, что я от вас хочу?

— Так точно, сэр. Я немедленно этим займусь.

Когда они подошли к двери из вестибюля на портик, где уже собрались десятки журналистов, с нетерпением ожидающих президента, Стивенс замедлил шаг, чтобы собраться с духом.

— Удачи, мистер президент, — сказал Маккензи.

— Она мне сегодня понадобится. Спасибо!

— Мистер президент, решение о боевом использовании наших ударных ядерных сил целиком возлагается на вас, — заговорил Маккензи, — но прерогативой главкомстратава является отдать приказ боевым экипажам наших дальних бомбардировщиков занять взлетные полосы и подготовиться к вылету. Я думаю, мне стоит отдать такой приказ, когда мне доложат, что вы прибыли в Мальмстром если, конечно, вы не возражаете.

— Понятно.

— Я не отдавал такого приказа со времени кубинского кризиса, сэр. Мне кажется, вам следует это знать.

Стивенс взглянул на своего бывшего ведомого.

— На радарах у русских это не появится, — заверил Бономи. — так что они ничего не заподозрят. Я бы даже так сказал: они не будут об этом знать весь завтрашний день, а потом это будет не так уж и важно.

— Хорошо, — осторожно согласился президент, — но подождите, пока я не покину Мальмстром, чтобы присоединиться к ударной группе. Ждите, пока позволяет обстановка.

Они снова обменялись рукопожатием и вышли к прессе, чтобы вновь изложить свое видение мощи САК как гарантии мира во всем мире и приверженности Америки к миру. Через двадцать минут самолет «ВВС-1» вырулил на взлетную полосу и улетел обратно в Вашингтон. За ним последовал самолет с представителями прессы. Через девять минут после взлета командир корабля объявил журналистам, что ему придется сделать вынужденную посадку из-за неполадок в электропроводке двух двигателей.

Журналисты с бессильной яростью наблюдали, как президентский самолет растворился вдали.

Они бы рассвирепели еще больше, узнав, что командир корабля им солгал.

32

Рассвирепели, похоже, все.

Высокопоставленный чиновник Китайской Народной Республики заявил в интервью Пекинскому радио, что берлинское дело было просто-напросто «дешевым и грязным фарсом, осуществленным подлыми американскими империалистами и циничными политическими проститутками из Москвы», что этот фарс имел своей целью «ввести в заблуждение социалистический мир». Дабы выказать чистоту своих марксистских убеждений, он заклеймил и США и СССР как «моральную кучу навоза, в которой ползают такие черви, как гангстер Стивенс и его приспешники из так называемого Центральною Комитета так называемой Коммунистической партии так называемою Советского Союза». Пекинское радио передавало это вдохновенное заявление каждый час, сопровождая дикторский текст песней «Алеет Восток» в исполнении трехтысячного хора.

В Москве маршал Алексей Союзов был куда более разъярен, но его проза отличалась меньшим лиризмом. Его заявление тем не менее было весьма красноречивым, и министру обороны пришлось признать его вполне логичным. Он не согласился, что маршал Барзинко «слабоумный осел», но пообещал довести требование Союзова закруглить операцию «Ямщик» до заместителя председателя Центрального Комитета. Но это обещание не успокоило танкиста ни на йоту, и Союзов вышел из кабинета министра с твердым убеждением, что министр ничуть не лучше Барзинко. Министр обороны также был в ярости из-за того, что Союзов поставил его в столь дурацкое положение и он оказался между молотом Генерального штаба Красной армии и наковальней Центрального Комитета.

В Вашингтоне тоже все были в ярости. Кандидат в вицепрезиденты, соратник сенатора Колдуэлла, губернатор Банкхед, выступая перед восемьюстами членами «Дочерей американской революции», заявил что «жалобный щебет пугливых либералов в администрации Стивенса» не ответ на «варварскую советскую агрессию против Берлина» и высказал еще целый ряд жестких оценок, каждая из которых могла бы украсить первую полосу любой провинциальной газеты в силу своей колоритности. Злобные замечания, высказанные рядовым Германом Обстлером в Пентагоне, были куда более колоритными, но многие из них вряд ли попали на страницы печати вследствие их непечатного свойства. Обстлер нес караульную службу у ограды знаменитого пятиугольного здания, когда мирно протекавшая демонстрация «Женского освободительного фронта» вдруг вылилась в акцию насилия. Кто-то ткнул ему в мошонку плакатом, вопрошающим: «Почему в Комитете начальников штабов нет ни одной женщины?», а потом его угостили двумя тумаками.

В Грейт-Фоллз редактор местной «Трибюн» был весьма раздражен тем, как нагло водил его за нос офицер по связям с общественностью в Мальмстроме. Возможно, он бы почувствовал себя менее уязвленным, узнав, что и редактор «Лидера», местной вечерней газеты, получал столь же уклончивые ответы на свои аналогичные вопросы, почему перекрыли шоссе. Впрочем, может быть, и не почувствовал бы, потому что у «Трибюн» был больше тираж и выходило воскресное приложение, отсутствовавшее у «Лидера».

На самой же базе капитан Бигельман «не понимал, в натуре, что вообще происходит», потому что его не выпускали за пределы изолятора госпиталя. Он с удовольствием повторял эту фразу, которую выучил вскоре после прибытия в Мальмстром, ибо она служила свидетельством того, что он тоже свой парень, но ему очень не нравилось сидеть взаперти.

— Надо бы мне позвонить брату, — плакался он. — Он адвокат. Он вышлет мне судебное постановление об освобождении из-под стражи! Надо бы мне послать заказное письмо в Американский Союз гражданских свобод. Они же не могут держать нас тут под замком! Этого нет ни в Билле о правах, ни в Хартии вольностей, и вообще нигде!

Ни доктор Лангер, ни медсестра ему не отвечали.

— Вы что, так и будете сидеть сложа руки и ничего не предпринимать? — возмущенно вопрошал Бигельман.

— Я могу пропеть первые два куплета «Марсельезы», — предложил Лангер.

— С очень хорошим французским прононсом, — добавила его веселая подружка-блондинка.

Бигельман вспыхнул и, поняв, что от этой парочки никакой помощи не добьется, пошел к зарешеченному окну. Выглянув на вечереющее небо, он заметил большой самолет нет, это был не «Б-52», совершивший посадку в миле от изолятора. Не будучи членом Американского общества психических исследований, он не смог догадаться, что могучая стальная птица была «ВВС-1».

Генералу Стоунсайферу и гадать не надо было.

Он знал о предстоящей посадке час назад, ибо ему позвонил главкомстратав, и он уже минут двадцать ждал этого самолет, находясь в одном из двух вертолетов. Когда шасси президентского лайнера коснулись земли, Стоунсайфер взглянул на часы: 17.35. Через две минуты ширококрылый лайнер остановился в сотне футов от вертолетов, и спустя полторы минуты сам глава исполнительной власти ступил на землю Мальмстрома. За ним из самолета показался однозвездный генерал с двумя большими брезентовыми мешками, в которых лежало что-то очень тяжелое.

Президент не был настроен на болтливый лад.

После краткого обмена рукопожатиями президент знаком пресек попытку командира Мальмстромской базы обсуждать танковую атаку на «Гадюку-3» и пошел прямо к вертолету. Генерал с мрачным лицом и двумя тяжелыми мешками двинулся за ним. Вертолет тут же взмыл вверх.

В 17.54 Фэлко сидел в туалете, Пауэлл разбавлял растворимый кофе кипятком, а Хокси без остановки декламировал свои любимые цитаты из Ветхого завета обоим пленным. Делл все еще сидел в красном командирском кресле, чувствуя легкий голод и необычайное нервное напряжение. Срок его ультиматума почти истек.

— Эй, загляни в холодильник, — крикнул он через плечо, не отрываясь от монитора. — Очень скоро надо будет подкрепиться.

Он заметил два вертолета, которые приземлились в ста ярдах от ограждения «Гадюки-3». Вокруг обеих машин тотчас образовалась небольшая толпа. Три минуты спустя толпа расступилась и двое людей быстрым шагом направились к воротам базы. Делл воззрился на одного из идущих: тот нес два тяжелых брезентовых мешка, и тут зазвонил телефон на пульте управления.

— Да… Да… О’кей… Он может спуститься вниз с мешками… но пусть второй подождет наверху около караулки снаружи, чтобы мы его видели, — сказал Делл в трубку.

Положив трубку, он улыбнулся своей фирменной, от «Уорнер бразерс», улыбкой.

— Джентльмены, угадайте, кто стучится в дверь ко мне? — обратился он к своим сообщникам.

Пауэлл, Хокси и Фэлко который вышел из туалета, застегивая ширинку, ждали ответа на заданный вопрос.

Делл указал на монитор.

— Президент Соединенных Штатов! Они победили.

В Москве Алексей Союзов проиграл. У министра обороны и начальника Генерального штаба лопнуло терпение из-за его «неуживчивого характера и неспособности работать в коллективе». Уже был подписан приказ о снятии его с должности главного маршала бронетанковых войск. Ведь нельзя было позволить какому-то упрямому танкисту сорвать операцию «Ямщик» по той лишь причине, что он не мог понять политических реалий дипломатии «холодной войны». Все согласились, что он был вспыльчив и неуравновешен. В сталинские времена его бы поставили к стенке.

33

— Нам все-таки удалось! Все-таки удалось! — в восторге запел наемный убийца.

— Мы их победили! — орал Пауэлл с недоверчивой радостью.

Улыбка Делла становилась все шире и шаре.

— А ты же не особенно-то верил, что нам это удастся, а? — заметил он бывшему морскому пехотинцу.

— Не особенно, парень! Нет, совсем не верил! — признался Пауэлл. — В «домике смерти» это казалось сладкой музыкой, но я и не думал, что все выгорит. Совсем не верил. Никому еще не удавалось взломать систему — никому вроде нас, во всяком случае.

— Мы их разбили наголову! — заявил Делл с нескрываемой гордостью. — Мы их всех поставили на колени — генералов, инженеров, политиков.

— Мы им мозги вышибли! — ревел Фэлко. — Пять миллионов баксов! Пять лимонов! И всего-то из-за каких-то вшивых ключей. Офигеть!

Бывший майор кивнул.

От этого и впрямь можно было офигеть, теперь уж не было нужды скромничать.

— Пять лимонов за два ключа, — размышлял он, доставая их из кармана. — Вилли, я знаю: тебе не хотелось их мне возвращать, но ты вернул. И ты поступил правильно, потому что мы и так уж из-за них натерпелись страху. И теперь в знак признания твоих заслуг за отважную беззаветную службу я награждаю тебя Орденом ключа.

И он отдал один ключ Пауэллу.

— Ты его заслужил, — передразнил Делл обычную фразу, которая сопровождает ритуал награждения фронтового героя.

А на телеэкранчике они видели президента, который, держа в руках два тяжеленных мешка, медленно подходил к караульному домику. Стоя в нескольких ярдах поодаль, Винсент Бономи тоже наблюдал за президентом. Это конец политической карьеры Дэвида Стивенса, размышлял бывший ведомый, ибо как только распустится слух о его капитуляции и уплате выкупа, Колдуэлл и Банкхед растерзают его в клочья. Они назовут его трусом. Профессионалы-оборонщики никогда не признают, что случившееся на «Гадюке-3» явилось результатом их ошибок, так что они все свалят на Стивенса и будут доказывать, что им выкрутили руки. Из всей этой шайки только у Маккензи хватит мужества и благоразумия не держаться за кресло и понять, что в таких ситуациях оружие не все решает. Но главкомстратав отличался необычайной независимостью и прямотой, он не принадлежал ни к чьему лагерю, и, вполне возможно, что когда Колдуэлл попадет в Белый дом, генерал уже не будет возглавлять Стратегическое авиационное командование.

— Перу! Перу! Женщины пачками — вот что дают нам эти ключики! — кричал Жеребчик Фэлко. — Жаль, Вилли, что тебе не удастся сохранить эти ключики в качестве сувенира, но мы сейчас их толкнем за приличную цену.

— Нет, не толкнем! — вдруг объявил Хокси.

Трое людей у приборной доски обернулись и увидели, что псих держит в руках по револьверу.

— Грех! Грех! Грех! Мир погряз во грехе и зле! — провозгласил Хокси.

— О чем это он? — удивился наемный убийца.

— Грех и продажность! Содом и Гоморра! Мерзость и ужас заполонили наши улицы! Богохульные оргии в наших храмах и домах!

— Чего это он несет?

— Спокойно, Жеребчик! — предупредил Делл.

— Господи, прости, я уже по горло сыт этим сельским умником! — раздраженно брякнул Фэлко. — Я терпел его завывания и дурацкие молитвы всю дорогу! Он мне осточертел!

— Огонь! Огонь! Настал час очищающего огня! — пронзительно кричал Хокси.

— Дьякон, — мягко начал Делл. — Все будет в порядке, Дьякон. Скоро мы окажемся на свободе, и у тебя будет своя молельня. Люди будут внимать твоим поучениям, Дьякон!

— Дай мне ключи.

— Не давай ему ничего, Ларри. Он совсем слетел с катушек, это псих чистой воды. Ты псих, Дьякон! — заявил Фэлко. — А я нет. И я не позволю чтобы какой-то маньяк испортил нам всю песню.

Хакси выстрелил из обоих револьверов.

— Чертов маньяк! — прохрипел Фэлко, зажимая ладонями две огнедышащие дыры у себя на животе.

Хокси еще раз спустил спусковые крючки, и наемный убийца повалился замертво.

— Дай мне ключи, Ларри, — повторил угрожающе Марвин Хокси.

Делл протянул ему ключи.

— Нет, положи их на пульт управления, а сам отойди к стене.

Бывший офицер САК повиновался и отошел к противоположной стене.

— И ты иди туда, Вилли!

Он говорил странно ласково, почти как добрый папаша с сыновьями.

— Армагеддон грядет, настал час очистить землю огнем, чтобы Господь смог начать все сначала, — объявил Хокси. Он положил револьвер, протянул руку и содрал предохранительную пленку с замков стартового зажигания.

— Я слышал, что ты сказал, Ларри. Если ракеты запустить, то начнется великая ядерная война и все в ней погибнут. Так вот, я сейчас запущу эти ракеты. Такова воля Господа.

Делл попытался было его урезонить, потом и Пауэлл попытался, и наконец они вдвоем стали взывать к его милосердию, моля пощадить невинных женщин и детей.

— Они не невинны! Все они заражены похотью, ненавистью и неверием в величие Господа, — отвечал тот упрямо.

И он стал один за другим вставлять ключи и поворачивать их.

Делл наблюдал за ним, не выказывая ни малейшего страха. Страх сковал Пауэлла.

— У него ничего не получится, — равнодушно заметил ветеран САК.

— В моих руках мощь гигантских армий! Это непобедимая мощь Господа!

— И ни у кого бы не получилось, — объявил Делл. — В одиночку эти ракеты не запустишь! Замки для стартовых ключей специально расположены на приборной доске на расстоянии восьми футов, никому не удалось бы одновременно дотянуться до обоих ключей. Система запуска так устроена, что запуск могут осуществить только двое!

— Я поверну сначала один ключ, а потом другой! — ответил коварный фанатик.

Его глаза.

Они были ужасны.

— Дьякон, надо повернуть оба ключа одновременно!

Хокси свирепо смотрел на них.

— Ты один не сможешь запустить ракеты, Дьякон, дай-ка мне ключи! Или, если хочешь, отдай их Вилли.

Хокси помотал головой.

— Я поверну один ключ, Ларри, а ты — другой. Если не повернешь, я тебя пристрелю.

Делл вздохнул.

— Похоже, тебе придется меня пристрелить, Дьякон.

Психопат повернулся к Пауэллу.

— Ты же поможешь мне, Вилли, — взмолился он. — Ты же сам знаешь, в каком ужасном мире мы живем. Ты же знаешь, как жестоко обращаются с твоим народом. Ты же знаешь, что это мир Антихриста. Помоги мне покончить с грехами, пожалуйста!

— Может, этот мир и не Бог весть что, — ответил чернокожий, — но другого нет. Это все, что у нас есть, Дьякон.

— Прошу тебя, Вилли!

— Нет, тебе придется и меня пристрелить, тогда у тебя никого не останется, кто бы мог повернуть второй ключ.

На пульте управления замигала лампочка, президент на лифте спускался вниз.

— Ничего не получится, — сказал Делл психопату. — Ты не сможешь выпустить на волю эти десять птичек.

— Тогда я взорву одну — ту в шахте, что соединена с капсулой через проход. Я убью всех этих солдат диавола наверху, этих негодных, отвергающих призыв Господа к миру.

Лоуренс Делл предпринял еще одну попытку.

— Убить во имя мира? Это не слишком оригинальная идея и не слишком здравая. Ты же отправишься прямиком в ад. Библия говорит: «Не убий!»

— Я сокрушу богоотступников!

Он повернулся, подхватил один из автоматов и помчался по проходу к расположенной примерно в девяноста ярдах ракете номер 8.

Делл и Пауэлл стали ждать, глядя друг на друга.

— Ну, что скажешь, Ларри? — спросил чернокожий.

Раньше он никогда не называл майора по имени.

— Пожалуй, надо его повязать, — ответил тот.

Они надели пуленепробиваемые жилеты, а Делл захватил гранаты со слезоточивым газом.

— Респираторы! — сказал он.

Надев респираторы, они взяли свое оружие и отправились по проходу к шахте. Идя по проходу, они услышали стук и выстрелы: псих тщетно пытался взорвать топливный бак ракеты или прострелить боеголовку. Похоже, все его внимание сконцентрировалось на ракете. Это было им на руку.

Но тут свинцовый дождь, хлынувший из дальнего конца прохода, заставил их лечь на пол, и они поняли, что все будет не так-то просто. Делл бросил одну гранату, потом другую. Хокси наугад выстрелил. Скоро слезоточивый газ окажет на него действие, подумал Делл. Он вытянул руку, нащупал Пауэлла и привалил его к стене.

Мокро.

У Делла была мокрая ладонь. И он понял, что бывший морской пехотинец ранен. Но Пауэлл уже исчез в клубах желтоватого газового облака: он пополз по-пластунски, точно вновь вернулся в свои джунгли. Делл осторожно двинулся вперед, прижимаясь к стене. Мимо просвистели пули. Загавкал автомат Пауэлла. Делл бросился вперед, увидел в дыму Пауэлла и выстрелил у него над плечом.

Раздался вопль, и оба выстрелили, метясь туда, откуда донесся крик.

Теперь было тихо.

Медленно, с опаской они пошли вперед, пока не увидели хвостовое оперенье «минитмена». Рядом лежал Марвин Хокси. Делл нагнулся, поднял автомат и перевернул тело лицом вверх. Он умирал или уже был мертв, теперь это не имело значения. Как не имело значения, кто из них уложил его. Возможно, оба сразу. Пауэлл вынырнул из газового облака и пошатнулся. Он упал бы, если бы Делл не подхватил его. Чернокожий был ранен в правое бедро. Рана оказалась серьезной, но не смертельной. Делл дотащил его обратно в капсулу. Там они сняли наконец резиновые маски.

— Ну вот, теперь моя очередь делать перевязку, — сказал Делл и с помощью Пауэлла начал накладывать жгут, чтобы остановить кровотечение.

Загудел зуммер.

По ту сторону стальной двери стоял президент.

— Он ждет нас с пятью лимонами и самолетом до Перу. Теперь это будет по два с половиной лимона на брата, — объявил Делл.

И они медленно потащились к массивной двери: Пауэлл опирался на руку Делла.

— Ну что нам теперь делать, Ларри?

— Ты имеешь в виду деньги?

Чернокожий кивнул.

— Если мы возьмем бабки, они нас рано или поздно пристрелят, — резонно заметил он. — Они нас выследят и прикончат.

Делл взглянул на перебинтованную ногу Пауэлла: весь бинт был в крови. Пауэллу требовался врач. Иначе он не долетит до Перу.

— О том и я думаю, Вилли.

Они уже были на полпути к двери.

— Вилли, что если я предложу тебе сдаться президенту?

Пауэлл остановился, подумал и вздохнул.

— Я скажу: лады! Мы им уже однажды натянули нос, но не может же так продолжаться до бесконечности. Еще не рождался на свет такой везунчик — даже ты, Ларри!

Смешно, да и только. И почему это он должен соглашаться с этим незнакомцем, которому он ничем не обязан?

— Даже я, — согласился он с удивительной легкостью.

Прямо по курсу темнел труп Шонбахера.

— Я хочу спросить у тебя одну вещь, Ларри. Только одну вещь.

— Валяй!

— Если бы они предприняли еще один штурм или если бы президент пришел без денег, ты бы запустил эти ракеты?

Делл тихо рассмеялся.

— А откуда я знаю, Вилли. Это как раз, чего никогда знать заранее нельзя. Я и сам не знаю.

Они добрались до двери.

— А мы победили все-таки, — сказал Пауэлл.

— Мы победили вчистую! — согласился устало Делл, отпирая дверь.

— Хотел бы я знать, что будет дальше, Ларри!

Человек с лицом кинозвезды снова пожал плечами.

— Что ты имеешь в виду?

— Обещание Стивенса помиловать нас и обеспечить беспрепятственный выезд из страны. Обещание еще остается в силе?

— А это мы сейчас узнаем! — ответил Лоуренс Делл, отодвинул засовы и раскрыл массивную стальную дверь, за которой стоял президент Соединенных Штатов Америки.