Операция «Святой»

8

Канцлер Австрийской республики Курт Шушниг приехал на виллу в Венском лесу, где жила его семья.

— Мадам? — коротко спросил дворецкого, передавая цилиндр и перчатки. — Фройлен?

— Мадам и фройлен были на лыжной прогулке, отдыхают. Ужин через четверть часа. Телефонограмма вашему превосходительству. Вас просит о встрече профессор Дворник.

Шушниг удивился. Он не видел своего учителя почти двадцать лет. Сейчас показалось, они встречались в иной жизни. Конечно, в иной — тогда не было ни Чехословакии, ни Австрийской республики, была Австро-Венгрия, и Шушниг учился у Дворника сначала в Католическом колледже в Вене, тогда-то они и были особенно близки, потом в Праге на теософском факультете Карлова университета Шушниг слушал лекции Дворника по философии. Вскоре — война, Версаль, новые границы. Они потеряли друг друга, но не забыли. Что же должно случиться, если профессор, много лет не подававший о себе вестей, вдруг просит о встрече?

— Приму, непременно приму, — торопливо ответил канцлер. — Телефонируйте профессору, что я жду его завтра ко второму завтраку, если ему удобно.

На половину жены Шушниг не пошел. Пять лет назад, когда он впервые в качестве канцлера Австрии прибыл в Париж, «Пари-Матч» опубликовала сообщение о посещении им скабрезного ресторана «Лидо». Крупный заголовок: «Побывав утром на мессе в церкви архиепископства, канцлер Шушниг ночью развлекался в «Лидо». И несколько фотографий, где он просто-напросто обедает со своими друзьями. Если бы не ретушь, можно было бы подумать, что дело происходило днем. Но одна недружелюбная рука отретушировала снимки, другая — умело подложила номер газеты фрау Шушниг. Разрыва не произошло, но их личные взаимоотношения надломились. Жена не захотела понять, что нацисты воспользовались его обычным любопытством — хотел посмотреть частную парижскую жизнь — и так попытались дискредитировать в глазах венцев. Впрочем, фрау Шушниг была далека от политики… В своем гневе она не увидела, как несчастен был ее Курт, вернувшись из Франции. Ке д’Орсэ не дала ему тогда никаких гарантий. Он понял, Франция оставляет Австрию на произвол судьбы. Его во Франции не поняли, хотя прием оказали доброжелательный, но тихий, без официальной помпезности — парижане не могли забыть, как предшественник Шушнига Дольфус приказал расстрелять рабочую демонстрацию, выступившую против фашизации страны, поэтому вслед машине Шушнига свистели и шикали, бросали гнилые помидоры и незрелые каштаны. Французские лидеры прямо говорили канцлеру: «Австрийцы же согласны на аншлюс, разве нет? Как иначе понимать вашу тенденцию к фашизации? А раз так, что же вы хотите от нас, каких гарантий?» Не понимали они, что хаймвер, штирийские бароны, крупные землевладельцы, банкиры, тесно связанные с германским капиталом, — это еще далеко не вся Австрия. Австрийцы, настоящие австрийцы, воспитанные на традициях своей культуры, никогда не согласятся стать подданными рейха. Но Европа раз и навсегда причислила Австрию к фашистским государствам, а о нем, Шушниге, Эррио изволил пошутить: «Премьер, сидящий на откидном стуле». Вот оно как — временное, случайное место занял временный, случайный человек! Он исчезнет, и о нем забудут… Еще немного, и скинет его с «откидного» стула новоявленный австрийский фюрер Артур Зейсс-Инкварт.

Мысль о плебисците опять пришла в голову, когда Шушниг снял свой глухой черный сюртук, делающий его похожим на католического священника, и устроился в кресле, ожидая, когда ужин подадут ему в кабинет. А что даст плебисцит? Проголосуют за аншлюс — тому так и быть. Проголосуют против? Сегодня ему положили на стол очередной ультиматум Зейс-Инкварта. Откажись большинство австрийцев от аншлюса — Вену ждет путч, куда лучше подготовленный, чем в тридцать четвертом году. И к нему в кабинет, как тогда в кабинет Дольфуса, войдут люди, переодетые в форму полицейских, и застрелят, как застрелили Дольфуса. А потом по радио, занятому путчистами, будет сказано, что кабинет канцлера Шушнига подал в отставку, и президент Миклас предложил сформировать новое правительство Зейсс-Инкварту. Не смерть пугала Шушнига — позор поражения. «Надо было давно, сразу же после гибели Дольфуса, проводить плебисцит по реставрации монархии, тут никто бы не прогадал, венцы — стихийные монархисты. Я знаю, народ полагает, что реставрация больше, чем что-либо другое, будет содействовать консолидации политических сил Австрии и ее сопротивлению Германии. Народ уверен в этом».

Но эта мысль не успокоила. Тогда, в тридцать четвертом, удалось быстро ликвидировать путч. За день с мятежниками справились полиция и армейские части. Но теперь? Когда в австрийской армии восемь офицеров из десяти — члены национал-социалистской партии? Теперь, когда набожным австрийцам сам кардинал Инницер, папский унций, внушает с амвона собора святого Стефана, что аншлюс с Германией — единственное спасение от еретиков, большевизма и голода, который несет конец света, — так сказано в Апокалипсисе…

Совсем недавно кто-то из домашних принес сплетню, будто Гитлер заперся в своей резиденции в Берхтесгадене, разложил перед собой огромную коллекцию почтовых открыток с видами Вены и решает, где разместить коричневые дома. Что это — прямая угроза или только результат паралитического слабоумия?

«В Европе считают, что покойный Дольфус — вот подлинный символ сопротивления аншлюсу и Германии. А я, Шушниг, — на приставном стуле, так, тряпка… И никто не хочет понять, что я пожинаю плоды, посеянные именно Дольфусом. Наверное, нужно умереть, чтобы стать героем. Пусти я сейчас пулю в лоб, Австрия прекратит существовать как суверенное государство». Подумал и вздрогнул: послышались мелкие шаги дочери. Хорошо бы зашла. Нет, побежала мимо его двери… Наверное, звонить в Вену, подружкам или кавалерам? Не заметил, как девочка стала большой. Совсем недавно пугалась, когда он читал ей «Крошку Цахес». Теперь она ничего не боится. Так и заявила на рождество: «Чем мучиться неизвестностью и ждать, когда нас свяжут и отправят в тюрьму, лучше спокойно отдать власть Гитлеру. В конце концов, он такой же австриец, как мы все. Родился в Линце, как мама». Что было ей ответить? Говорят, дети — наша совесть. Дети и старики. Шушниг проводил взглядом дворецкого, поставившего перед ним поднос с едой, и спросил себя, зачем он понадобился старому профессору, как говорят, ныне доверенному лицу президента Бенеша? Париж и Лондон он посетил, конечно, не для теософского диспута. «Может быть, он начнет агитировать меня за восточный пакт? Пропагандировать систему коллективной безопасности? Говорят, Леон Блюм — красный. Левые силы… Евреи, атеисты, дельцы, политиканы — вот что такое левые силы. Значит, вместе с Советами противостоять Германии? Может быть, ввести в Вену войска господина Ворошилова?» В Шушниге закипела злость. Она редко посещала его, иезуиты, у которых он воспитывался до поступления в Католический колледж, научили его управлять собой и не опускаться до низменных страстей, но… Или, может быть, прикажете ввести в правительство коммунистов и социалистов, как французы? Опыт имеется: Гитлер приказал, и нацисты в правительство введены были. Нет, господин Блюм как гарант Австрии невозможен. А Советы в этой роли… Это просто смешно! Весь мир посмеется над Австрией, поклонившейся русским. И под этот смех люфтваффе забросает Вену бомбами… Начнется война, опять мировая война, в которой опять обвинят маленькую Австрию. Или еще хуже — Европа станет большевистской. Красным доверять нельзя. Они могут, конечно, оказать реальную помощь, но тут же объединят вокруг себя всех красных — и австрийских, и чешских, и немецких… И все. Русское дворянство бежало от большевиков к европейцам. А куда побегут европейцы? В Америку? В Австралию? В Африку? Шушниг перекрестился. «Впрочем, — сказал он себе, — не надо так мрачно оценивать ситуацию. Если это правда, что Германия собирается воевать на два фронта — и с Францией, и с Советами… Главное, продержаться до первого сентября».

Подвинул к себе поднос с ужином. Нервы уже совсем расшатались. Он приказал заваривать вместо чая и кофе успокоительный отвар из трав. Налил в чашку с профилем Марии-Терезии пряную жидкость, попытался сбить ее горечь кусочками колбаски, рокфора и снова пил отвар, пока не почувствовал, как притупляются чувства и приближается долгожданный сон.

Утром проснулся от яркого света, который бил в лицо: вчера не зашторил окно, уснул в кресле. Теперь целый день не избавиться от тяжести в голове. Автоматически, по многолетней привычке, бросил взгляд на календарь: 6 февраля 1938 года, 10 часов утра — часы хрипло принялись отбивать время. Через два часа приедет Дворник…

Дворник долго молча и пристально рассматривал своего ученика. Когда они познакомились, Курту было двенадцать лет. Все такой же церемонный, с нерешительным выражением лица, мягким и робким взглядом, тихим голосом. «Зря он отказался от духовной карьеры, — подумал Дворник, — у него внешность пастыря, но не канцлера. И политик он слабый. Во всяком случае, для нынешней сложной ситуации. Говорить с ним будет трудно», — заключил.

От знакомства с семьей и домочадцами канцлера, от угощения за вторым завтраком профессор утомился и предложил Шушнигу выйти на воздух. Хорошо скрипел снег под ногами, белые скульптуры антик казались вылепленными из снега.

— Ваше превосходительство, — официально начал Дворник, когда они вышли на пустынную аллею, — я слишком стар, чтобы брать на себя смелость попусту тревожить вас… К тому же путь до Вены оказался более тяжел, чем в прежние годы. Но цель моего визита стоит моих трудностей и вашего внимания. Ваша страна и мое отечество оказались перед общей опасностью… Европейские политики, увы, считают конфликт, ведущий к агрессии, чисто идейным. Примите национал-социалистскую веру, говорят иные из них, и ваш суверенитет останется с вами. Однако происходящее — вовсе не конфликт убеждений, духовное ренегатство не спасет наши страны. Все это лишь повод… Неужели у нас так мало сил, чтобы предотвратить опасность?

— Вы хотите уговорить меня отдать Вену без единого выстрела, лишь бы не страдала Европа? — тихо спросил Шушниг.

— Отнюдь… Я предлагаю порассуждать. А так ли реальна сила Гитлера? Экономика Германии сейчас плоха. В апреле прошлого года Шахт доложил Гитлеру, что продолжение политики вооружений и четырехлетнего плана поставлено под вопрос. В стране сырье исчерпано, а поставки из-за границы недостаточны. Потребности же растут. Плохо с продуктами, в Германии частично введены карточки, а промышленные товары, как и целый ряд продовольственных, например, сливочное масло, выдаются по специальным спискам, утвержденным партийными функционерами. Если так же пойдет дальше, не исключено, что в стране начнутся антигитлеровские выступления, в конце концов, подорвется вера в Гитлера, а вся его политика пока — это чистая вера. Знаю, Гитлер распорядился продавать валютные активы за рубежом. Сейчас зарубежные вклады Германии едва-едва покрывают расходы на содержание посольств и представительств. Продажа заграничных активов — экстраординарная мера. Гитлер прибегнул и к ней. Значит, дела Германии не так хороши, а позиции не так сильны, как все это хотелось бы представить. Гитлер — банкрот.

— Вот он и начнет войну, — тихим голосом ответил Шушниг. У Шушнига были данные, и он свято верил в них — 1 сентября Гитлер нападет на СССР. Если так, Гитлеру не до Австрии, тем паче — не до Чехословакии. Очевидно, он рассчитывает, что ему помогут поляки, откроют свои границы и пропустят войска. Австрии же нужно только не уступить, не отступить — продержаться до 1 сентября…

Шушниг уже подсчитал, сколько сил потребует у Гитлера подготовка к столь большой войне, какая огромная концентрация ресурсов, обширная мобилизация… До локальных ли тут войн?! А пропаганда? Явно отвлекающий маневр, на которые мастак доктор Геббельс.

Дворник пристально смотрел в лицо канцлера.

— С кем же начнется эта война? С Чехословакией, Францией, Россией? В таком случае вспомните хотя бы опыт Наполеона, Курт. Прежде чем форсировать Неман, он покорил Европу: Испанию, Германию, Пруссию, Польшу, Австрию… Вам ничего не показывает историческая параллель? А Гитлер тщательно анализирует ее. Понимает, что для успешной войны с русскими ему необходимы ресурсы, которых у него нет. Но они есть у других европейских стран… Кто знает, может быть, Гитлер рассчитывает не только подчинить себе экономику соседей, но и поставить под свои знамена их армии. Вы согласитесь служить военной машине рейха? Просто так, во имя гибели большевистской идеи отдать Берлину австрийский национальный доход и австрийских юношей? И вас не будут тревожить по ночам души русских, погибших вместе со своей идеей? Вы христианин, Курт!

Шушниг молчал, думая о предстоящей через неделю встрече с Гитлером в Берхтесгадене: «Вот о чем Гитлер будет говорить со мной… Теперь я убежден в своей догадке… Я соглашусь и на поставки, и на мобилизацию, лишь бы он оставил Австрию в покое. Главное — получить гарантии, что военный союз на время войны с Россией останется только военным союзом. Военный союз — это не аншлюс».

— Конечно, я по-христиански скорблю об участи русских. Но они отвергли бога, и их судьба, очевидно, предрешена, — мягко заговорил Шушниг. — Небо карает грешных. Однако скорбя о невинно убиенных, прежде всего я должен думать о своем народе. Почему бы мне и президенту Бенешу не выслушать Гитлера? Скажи он прямо, чего он хочет…

Я имею в виду конечные цели… Можно же найти некую приемлемую для всех общность.

— Вы полагаете? — резко спросил Дворник, не ожидал он подобной бесхребетности от канцлера Австрии. — Может быть, разумнее нам сплотиться в борьбе с общим злом? Чехам и австрийцам?

— У Чехословакии союзный договор с СССР и Францией. Есть ли смысл Бенешу искать опоры еще и в Австрии? — с сомнением спросил Шушниг.

«Боже мой, — подумал Дворник, — он в своем великоавстрийском шовинизме даже не понимает, что это ему предлагается опора…»

— Смысл есть в любом антинацистском пакте! — в сердцах воскликнул профессор. — Что же касается ваших попыток договориться с Гитлером… — Дворник усмехнулся. — Разве речь об опоре! Речь о совместных действиях…

«Каких? — горько подумал Шушниг, но смолчал. — Боже, нужно только продержаться до первого сентября, дождаться, когда Гитлер увязнет в скифских степях… И что Бенешу равняться со мной! Бенеш рискует всего лишь районом, я — всем государством. Нет, мы с Бенешем не поймем друг друга. Судеты!.. Если бы в ультиматуме Зейсс-Инкварта речь шла, допустим, только о Штирии, я отдал бы, чтобы спасти целое. Отдал же я Муссолини Южный Тироль и тем получил покровительство итальянцев. Кто знает, уступи Бенеш Судеты Германии, Гитлер мог бы предоставить чехам ряд гарантий. Разумеется, если чехи откажутся от помощи Франции, и главное — СССР. Вот причина, по которой я легко откажусь от предложений Дворника».

— Договариваясь с вашим президентом, — сказал Шушниг решительно, — я буду вынужден вступить — в коалицию, где уже участвуют Блюм и Сталин. Вряд ли я буду понят. Это нетрадиционно.

— Отчего же… — возразил Дворник. — Это достойно: получить сильных союзников. Когда речь идет о жизни и смерти, незачем лезть в идейные тонкости и продолжать проклинать большевиков — к тому же подобный способ общения с Россией давно вышел из употребления. Настоятель Кентеберийского собора…

— Для меня это невозможно… — оборвал Дворника Шушниг.

— Допустим, — настаивал тот. — Я тоже не буду родниться с красными и в гости к коммунистам не пойду. Но сейчас следует думать не только о нас, о личностях, стоит думать о тех массах, которые стоят за нами, о народе, Курт. Зачем приносить народ в жертву упрямству и амбициям?

— Я заключу договор, о котором вы так горячо говорите, и в стране начнется фашистский путч, опять-таки пострадает народ.

— Путч… — задумчиво повторил Дворник. — Возможно. Но ведь и против путчистов вы будете не одиноки. У нас, чехов, крепкая армия, и идеи национал-социализма не растлевают ее, в отличии от вашего хаймвера.

— Вам и это известно… — уронил Шушниг мрачно.

— К тому же путч, — не обращая внимания на эти слова, продолжал Дворник, — еще одно свидетельство военной слабости Гитлера. Он берет на испуг. На испуг и разъединение тех государств, в которых заинтересован как в плацдарме и экономическом подспорье.

— Значит, пока Гитлер слаб, нужно пустить на свою территорию сильных русских?

— Можно и без русских. Вы и Бенеш. Может быть, румыны, югославы, поляки…

— Беку я не верю. Он авантюрист.

— За сепаратные переговоры с Бенешем я ручаюсь, Курт. И готов принять на себя миссию их подготовки.

— Благодарю, — коротко ответил Шушниг и замолк. — Не смею обременять вас.

Замолчал и Дворник. Говорить было не о чем.