Операция продолжается

8. ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ

Утром Володя проснулся позже всех. Сел, свесив ноги с сундука, на котором мать устроила постель, и стал с тревогой вспоминать вечерние события. Сильно захмелевшего, еще задолго до конца гулянки отец с Мокшиным отвели его спать. Володя долго морщил лоб, вспоминая свое поведение. Родившаяся было тревога стала ослабевать. Кажется, он не сболтнул ничего лишнего, не наделал глупостей. Даже наоборот. Знакомство с Возняковым получилось совсем непреднамеренным, а с устройством на работу получалось еще лучше. Тревоги Новгородского оказались напрасными.

Довольный собой, Володя натянул галифе и пошел умываться.

Едва мать успела подать завтрак, как в дверь постучали. Ввалился Возняков.

— Ну, проснулся наш герой? — зашумел он еще у порога. — Не забыл за ночь о нашем разговоре?

— Не забыл, — улыбнулся Володя и пригласил гостя завтракать.

Возняков не стал церемониться. Вымыл руки и запросто сел за стол.

— Давай оформляйся. Если здоровье не позволяет, то я в Сосногорск съезжу. Геологи нам вот как нужны! — зычно гудел он, проводя возле горла вилкой с насаженной на нее картофелиной.

— Зачем беспокоиться. Сам съезжу. Сначала надо здесь в районе на учет встать.

— Так в чем дело! — обрадовался Возняков его готовности. — Езжай сегодня же. Как раз и оказия есть. — И вдруг помрачнел.

— Что это вы? — простодушно удивился Володя.

— Да так, — поскучневшим голосом произнес Возняков. — Не обращай внимания. Дело тут у нас одно неприятное вышло...

Володя тактично промолчал, а потом сказал неуверенно:

— Только вот как освоюсь — не знаю. Бокситы. Темой моей дипломной работы были залежи массивных медистых колчеданов в метаморфизованных породах.

— А, ерунда! — отмахнулся Возняков. — Освоишься мигом. У нас разрез простенький. Я сам когда-то диплом о касситеритах писал. А стал бокситчиком.

Попутчики у Володи оказались молчаливыми. Хмурый широкоплечий мужчина и розовощекая тоненькая девушка с большими карими глазами — следователи уголовного розыска. Это Володя узнал еще в конторе. Возняков упросил следователей подвезти его до района и отправить, по возможности, назад. Те не очень охотно согласились.

Завалившись в сани рядом с девушкой, Володя укутался в старый отцовский тулуп и стал разглядывать своих неприветливых попутчиков. Девушка-следователь, втянув голову в поднятый воротник нового дубленого полушубка, призакрыв красивые глаза, о чем-то размышляла. Володе почему-то было смешно видеть на этом розовом юном лице выражение многозначительной серьезности, строгости, и он невольно улыбнулся. Заметив эту улыбку, девушка сердито сдвинула черные густые брови, дернула плечом. Что-то знакомое почудилось Володе в этом непроизвольном жесте, в сердито сдвинутых темных бровях. «Где-то я ее видел...» — подумал он и стал вспоминать знакомых девушек. Дело это было нетрудное, ибо знакомств среди прекрасной половины рода человеческого лейтенант имел не больше, чем пальцев на руках. Безуспешно порывшись в необремененной женскими лицами памяти — «нет, не встречал», — он прекратил это бестолковое занятие и стал разглядывать мужчину. Тот неумело дергал вожжи, погоняя без того резво идущую лошадь, и вид у него был мрачный, решительный. В каждом жесте чувствовалась сила, резкость, военная выправка. Даже полушубок был подогнан по фигуре, перетянут широким командирским ремнем. «Кадровый, — решил Володя. — Кой леший занес его в милицию? Наверное, тоже по ранению». На повороте сани резко накренились, и девушка чуть не выпала в снег. Володя успел ухватить ее за руку и неожиданно рассердился на мужчину. «Кучер из этого вояки, однако, аховый. Прет, как на танке!»

Девушка благодарно кивнула Володе, и он осмелел, обратился к мужчине:

— Давайте вожжи. У меня, может, лучше получится.

Тот только зло мотнул головой и еще сильнее дернул вожжами. Девушка чуть улыбнулась.

— Характерец, однако... — вслух проворчал Володя, смущаясь от этой улыбки. Он всегда терялся перед незнакомыми девушками, а перед красивыми — особенно.

— Сиди! — простуженным басом огрызнулся возница. — А то прямой наводкой на дорогу вышибу. Пойдешь пехотой.

— Н-да... Зла артиллерия! Только ведь лошадь — не пушка. К ней другой подход нужен. Видать, из корпусной, на механической тяге?

— А ты откуда знаешь? — удивился следователь.

— Так как же... Раз с лошадкой на «вы» обращаешься — сразу видно, что не из полковой.

— Фронтовик?

— Пришлось.

— Где ранило?

— На Брянском.

— А-а... — голос следователя подобрел. — На тогда эти собачьи лямки. Никак не привыкну. — Он протянул Володе вожжи. — Тебе, видать, привычней таким тягачом управлять. Пехота?

— Да нет. Сначала инженерные, а потом артиллерийская разведка.

— Ха! — обрадованно передохнул следователь и, совсем подобрев, подал сильную руку. — Тогда давай знакомиться. Стародубцев. Капитан Стародубцев.

Володя ослабил вожжи, подвинулся ближе к капитану. Заметив его недоумение, пояснил:

— Нечего ее понукать. Лошадь, брат, дорогу домой лучше нас с тобой знает.

Завязался разговор о фронтовых делах, отступлении, немецких танках, госпиталях и всяких прочих солдатских разностях, неизбежных при встрече двух военных людей. Задорина (она тоже представилась) молча слушала их неторопливую беседу и изредка с любопытством косилась на Володю карим лучистым глазом. Под этими редкими взглядами тот терялся и начинал нести околесицу. Стародубцев это заметил.

— Э-э... лейтенант... Ты что-то того!

— Чего «того»?

— Да так. Молод ты, брат. Окрутят тебя в твоей деревне в два счета. Для такого слабака шесть месяцев срок вполне достаточный. Оженят тебя как пить дать.

— Ну, скажешь... — пришибленно промямлил Володя и поглядел на Задорину.

— А здесь у тебя ничего не выгорит. Ты мне тут всякие пристрелки брось, — заметил и этот взгляд Стародубцев. — Надежда Сергеевна — девушка серьезная. Понимать надо. Шуруй в своей деревне, а здесь брось! — напрямик рубанул капитан и пригрозил Володе увесистым кулаком. — Ишь раскраснелся.

Володя совсем растерялся, не знал: не то сердиться на капитана, не то смеяться. Ему стало немного легче только тогда, когда заметил, что Задорина тоже смущена и сердита на своего коллегу.

— Ты не очень-то, капитан...

— А что мне юлить? Я, брат, прямой. Прямой наводкой. Учти!

Капитан был начисто лишен дипломатических способностей, и Володя решил с ним не связываться. Тем более что присутствие строгой девушки продолжало странным образом тревожить его. Испытывая неловкость от затянувшегося молчания, заговорил о другом:

— Ты как же в милицию-то попал, капитан? По ранению списан?

— По ранению. Провались оно пропадом! — снова становясь злым, сипло буркнул Стародубцев. — А ты уж не в уголовный ли розыск собираешься?

— Да нет. Я геолог. В партию Вознякова хочу устраиваться. Чего мне в милиции делать... А ты до армии юристом, что ли, был или, как сейчас, — в милиции?

— Я? Хм... — Стародубцев замолчал, насупился, недосказанные слова будто застряли у него в горле.

— И интересная работа? — продолжал допытываться Володя.

— Да чего ты меня допрашиваешь! — вдруг взорвался Стародубцев и снова схватил вожжи. — Больно любопытный что-то!

От этой неожиданной гневной вспышки Володя опять смешался и недоуменно уставился на рассвирепевшего капитана. Задорина улыбнулась и отвернулась.

Всю оставшуюся дорогу путники ехали молча.

В военкомате Володю встретили довольно любезно. Облысевший, большелобый лейтенант, принявший его документы, только коротко поинтересовался:

— Фото с собой есть?

— Есть. — Володя подал заранее заготовленные фотокарточки.

— Погуляйте немного. Через час все будет готово.

Немало удивленный такой оперативностью, Володя вышел из военкомата и стал раздумывать над тем, как убить час неожиданно свалившегося свободного времена. Его так и подмывало зайти в соседнее здание, где помещался райотдел милиции. Хотелось еще раз встретиться с тоненькой розовощекой девушкой, которая умела так строго хмурить темные брови над большими, красивыми, совсем не следовательскими глазами. Не посмев зайти в милицию, он решил побродить по Медведёвке, в которой не бывал несколько лет.

Над селом быстро тускнел недолгий декабрьский день. Сумерки окутали чернильными, фиолетовыми тенями дома, деревья, сугробы. Все было обыкновенно, буднично, как пять и десять лет назад. Безбоязненно засветившиеся электрическими огнями дома выглядели мирно, беззаботно — будто не было ни войны, ни всеобщей тревоги, таившейся за светлыми окнами.

Озираясь по сторонам, Володя пошел по узкому, расчищенному от снега деревянному тротуару. Он отошел уже довольно далеко, когда его неожиданно окликнули. Остановился, поглядел назад. С крыльца ему махала Задорина. Володя отчего-то заволновался, заспешил обратно. Девушка пошла навстречу.

— Ну, как ваши дела? — озабоченно спросила Задорина, когда они остановились меж высоких сугробов.

— Лучше, чем ожидал. Через час все будет готово.

— Так быстро?

— Представьте себе.

— Тогда вам совсем повезло. Часа через два наша машина пойдет на станцию. Имейте это в виду.

— Спасибо, Надежда Сергеевна! — Володя напрягся, еще больше заволновался. Каким-то шестым чувством он угадал, что выбежала она на мороз не только для того, чтобы сообщить о машине.

— Не зовите меня так официально, — сказала Задорина. — Просто Надя. Мы ведь сверстники.

— Слушаюсь! — козырнул Володя и почувствовал себя свободней. — Когда вы снова к нам приедете?

— Видимо, завтра, — неуверенно сказала Задорина.

— Почему «видимо»?

— Надо проанализировать документы и показания. Работы много.

— Что, подозреваете кого-нибудь?

— О! Вы и вправду любопытный! — улыбнулась девушка. — Уж не собираетесь ли вы ко мне в помощники?

— А что! И пошел бы. Не боги горшки обжигают!

— Ладно уж, бог! Обжигайте ваши геологические горшки, — продолжала улыбаться Задорина. — Это у вас наверняка лучше получится.

От ее откровенной приветливости Володе стало весело, и он вдруг сказал:

— А вы все же приезжайте завтра. С ночевкой. У нас в Заречье клуб что надо. Я, правда, хромой, но потанцуем. Надеюсь, на это-то гожусь?

Задорина не успела ответить. К ним быстро подошел высокий, массивный человек, одетый в белый полушубок, и весело захохотал:

— Ай да фронтовики! Это я понимаю! Уже свидание! А я, старый дуралей, по всей Медведёвке Огнищева ищу! — Сажин запросто потрепал Володю по плечу и отступил на шаг, рассматривая. — Хорош! Экой мужчина образовался! Как, Надежда Сергеевна, хорош? — лукаво спросил он Задорину.

Та смешалась, а потом сказала строгим голосом:

— Я просто информировала Владимира Тихоновича, что наша машина идет вечером на станцию. Возняков просил меня отправить его.

— Ага! Значит, не свидание, — с шутливым сожалением сказал Сажин.

— Не свидание, — совсем сердито сказала девушка и распрощалась.

— А я, брат, тебя ищу. Не забыл меня, старика? — спросил Сажин, когда Задорина ушла.

— Не забыл.

— Ну и на том спасибо. Пойдем ко мне. Поужинаем.

— Да мне через час надо быть в военкомате.

— Знаю. Все, брат, знаю. Только оттуда. Не пойму, как тебя проглядел. Успеем. Пошли! — Сажин по-приятельски подтолкнул Володю в спину и весело прикрикнул: — Слушай, когда старшие приказывают!

Сажин еще с дореволюционных лет дружил с отцом Володи, Тихоном Огнищевым. В довоенные годы он часто приезжал в гости к приятелю, а в страдные дни весеннего лесосплава целыми неделями, бывало, жил в Заречье. Володя любил Сажина. Большой, добродушный, он всегда вносил в устоявшуюся жизнь родительского дома праздничную суету и шум. В такие дни суровый Тихон Пантелеевич добрел, становился мягче. Вспомнив об этом, Володя улыбнулся.

Сажин понял эту улыбку по-своему.

— Улыбаешься... Ничего не поделаешь. Пришлось снова в милицию идти. Не берут меня на фронт. Стар стал Порфирий Сажин.

— Здесь дел тоже много, — серьезно сказал Володя. — Тоже не на перинах прохлаждаетесь.

— Это точно... — вздохнул Сажин.

Первый, кого увидел Володя в доме Порфирия Николаевича, был Новгородский. Как ни удивительно было увидеть капитана в чистой, уютной горнице, но то был он. Одетый в штатское, Новгородский сидел за парадным хозяйским столом и что-то записывал в блокнот. Взглянув на вошедших, капитан дружелюбно улыбнулся, обнажая красивые белые зубы, и, будто это он был хозяином дома, радушно сказал:

— Добро пожаловать!

Жена Сажина быстро накрыла на стол и куда-то ушла. Сажин запер за ней дверь и стал раздеваться. Новгородский позавидовал его добротному полушубку:

— Красота-то какая! И где вы такой отхватили?

— В управлении. Выторговал десять полушубков, двадцать пар валенок и четырех инвалидов.

Новгородский рассмеялся:

— Ну и как эти инвалиды?

— Да ничего ребята. Поартачились немного, да куда денешься. Края ихние оккупированы. Осваиваются. Все четверо до войны на оперативной работе были.

— Вам повезло.

— Да. Повезло, — совершенно серьезно согласился Сажин.

За ужином, с аппетитом похрустывая квашеной капустой, Новгородский будничным голосом сказал:

— Ну, рассказывайте, лейтенант, как встретили вас в родных пенатах?

— Да ничего встретили... — Володя покосился на Сажина.

— Рассказывайте, рассказывайте, — подбодрил его Новгородский. — Тут посторонних нет.

Володя еще раз, уже с удивлением, посмотрел на хозяина дома и стал рассказывать.

— Так-с... — раздумчиво проговорил капитан, когда он кончил. — Очень хорошо. Значит, опьянели?

— Да. Как-то нехорошо получилось...

— Наоборот. Очень хорошо, — оживился капитан. — Очень. А что за человек Мокшин?

— Не знаю. Участковый геолог в партии Вознякова. С виду парень хороший. Простой.

— Так-с... Он о чем-нибудь вас спрашивал?

— Нет. Спросил только о ранении.

— Ага. — Новгородский что-то решил. — Все равно. Проверьте его. Просмотрите повнимательней вещи. Обратите внимание, с кем он переписывается.

— Хорошо, — сказал Володя, хотя приказание капитана ему очень не понравилось.

— Наведите о нем справки у Вознякова. Только осторожно, — продолжал Новгородский.

— У Вознякова?

— Да. В своей работе вы должны исходить из того, что начальник партии надежный во всех отношениях человек, — твердо сказал Новгородский. — От этого и пляшите.

— Хорошо.

— Теперь вот что... — Новгородский переглянулся с Сажиным. — Мы тут побеседовали и решили, что вам надо кого-то привлечь себе в помощь. Самое главное — выяснить, кто брал лошадь вечером второго декабря. Это весьма важное обстоятельство. Оно прояснит нам все.

— Да, — согласился Володя.

— Самому вам выяснением этого факта заниматься не следует. Расшифруете себя.

— Конечно.

— Следователям милиции при опросе работников партии выяснить сию деталь пока не удалось. Тут нужен местный житель. Не знаете, кто бы мог помочь нам распутать эту загадку?

— Не знаю, — подумав, честно признался Володя. — Я в последние годы бывал в селе только наездами.

— А ваш отец? Ему ведь можно доверять?

— Конечно. Он же...

— Решено, — твердо сказал Новгородский. — Всего ему говорить не обязательно, а задание дайте.

— Задание? — изумился Володя.

Сама мысль, что он должен командовать своим властным отцом, была смешной, неожиданной.

— Да. Задание. Он ведь бывший чапаевец, военный человек?

— Да.

— Вот и командуйте. Ваш отец военную дисциплину должен понимать.

— Попробую, — с откровенным сомнением сказал Володя.

Сажин с Новгородским переглянулись, рассмеялись.

«Не доверяет. Не надеется, — огорченно думал Володя о Новгородском, покидая уютный дом Сажина. — На второй день проверять приехал. Будто я мальчишка. Подожди, капитан, ты еще узнаешь Володьку Огнищева!»

Думая так, Володя если и ошибался, то не совсем. Новгородский действительно беспокоился за исход операции, в которой главнейшая роль отводилась Огнищеву. Но приехал он в Медведёвку не только для того, чтобы еще раз убедиться в надежности молодого геолога. Новгородский приехал с лейтенантом Клюевым и работником военной цензуры. Военного цензора он попросил самым тщательным образом просматривать всю переписку работников геологической партии. Устроить Клюева удалось быстро, и капитан воспользовался возможностью ознакомиться с результатами следствия.

Результаты эти были малоутешительны. Выяснить главное — кто из работников партии отсутствовал вечером второго декабря — следователю еще не удалось. Новгородский понимал, как Задорина стеснена в своих действиях инструкциями Сажина, что очень ограничивало возможности следствия, но решил пока ничего в принятых решениях не менять. Сама по себе работа следователя давала плоды. У счетовода партии сохранилась копия авансового отчета и расписка Николашина, что подтвердило полную невиновность Вознякова. Хотя Новгородский ни на минуту не сомневался в честности начальника партии, ему было приятно окончательно убедиться в этом. Задорина скрупулезно проверила документальную сторону дела и путем опроса работников подтвердила подлинность копии авансового отчета, имевшейся у предусмотрительного счетовода. Ни один из работников партии не оспорил ранее полученных сумм и не отказался подписаться в дубликатах денежных документов.

А Стародубцев капитана огорчил. Лихой рубака не умел справляться со своим прямолинейным характером. Он действовал чересчур открыто, а это никак не входило в расчеты Новгородского. Правда, Стародубцев добросовестно обследовал кернохранилище и точно установил, что никакого взлома не было. В сарай проникли через дверь, открыв замок ключом. Никаких заметных следов преступники не оставили, так как земляной пол кернохранилища с осени хранил отпечатки десятков пар ног. Стародубцев старался. Он проявлял такое рвение и старательность, что превзошел все ожидания. Артиллерист явно спешил рассчитаться с так неожиданно свалившимися на него делами, чтобы поскорее вернуться на фронт.

Новгородский не мог без улыбки вспоминать, какое изумление отобразилось на лице бравого артиллериста, когда тот впервые оказался в его кабинете. Стародубцев даже простовато приоткрыл рот от удивления, узнав в Новгородском своего госпитального гостя. Тем не менее он быстро пришел в себя и спросил, что, в конце концов, от него хотят. Новгородский не заставил долго ждать. Пояснил суть дела и сказал, что ему, Стародубцеву, как бывшему геологу, поручается под видом следователя уголовного розыска прибыть в поисковую партию и выявить преступника. Рассказывая подробности происшествия, Новгородский дал понять, что причастность начальника партии к преступлению очевидна, и потребовал от артиллериста добыть доказательства этой причастности.

Стародубцев не усомнился в подозрениях капитана. Он твердо верил, что фашисты способны на любую подлость, хитрость, и тут же в кабинете поклялся задушить фашистскую гниду своими руками. Новгородскому потребовалось много времени, чтобы внушить Стародубцеву, что этого делать не следует, что надо быть весьма осторожным. Артиллерист крайне неохотно пообещал выполнить все указания в точности.

И все же Стародубцев переигрывал. Он действовал слишком неприкрыто, и враг мог понять, что это лицо подставное, второстепенное, действующее для отвлечения внимания. Новгородскому пришлось вызвать к себе неудачливого «следователя».

Разговор происходил на квартире у Сажина, после того как ушел Огнищев.

— Мне не нравится ваша неосторожность, — напрямик сказал Новгородский. — Действуя так, вы испортите все дело.

— Я и так стараюсь, — простуженно просипел Стародубцев. — Не знаю, как еще можно сдерживаться, когда тут вот кипит! — Он постукал себя увесистым кулаком в грудь. — И так слишком миндальничаем с этим... как это сказать... — Артиллерист свирепо сморщился, выбирая выражение похлеще.

— Но ведь не доказано еще, что Возняков враг! — воскликнул Новгородский. — Документально это не подтверждается.

— Ну и что! Он и не собирался красть деньги. Тут у него все чисто. Ему нужно было уничтожить керн. А финансовая непорочность нужна ему для отвода подозрений. По-моему, ясно.

— Зачем же Вознякову понадобилось тогда вместе с керном уничтожать свой авансовый отчет?

— А он прекрасно знал, что проверка финансовой деятельности кончится полным его оправданием, — уверенно отрубил Стародубцев. — Эти фашистские ублюдки не дураки. Уж я-то знаю! Познакомился на фронте. Лицом к лицу. Да.

— Положим, это так, — более миролюбиво сказал Новгородский, — но нам нужны не предположения, а доказательства.

— А где я их возьму, если их нет! — рассердился Стародубцев. — И притом я не следователь. Всяких юридических финтов не знаю.

— Но зато вы геолог! — веско произнес Новгородский. — Мы потому и надеемся на вашу помощь. Ведь могли бы вы поговорить по-хорошему с Возняковым. Поинтересоваться хотя бы методикой поисков месторождения. Может быть, здесь, как специалист, вы и найдете ключ к Вознякову. Ведь не может быть, чтобы он не затягивал умышленно поисковые работы. Найдите этот геологический криминал — и ваша миссия будет выполнена.

— А ведь это мысль! Правильная мысль. Я, пожалуй, займусь этим.

— Прекрасно, — одобрил Новгородский. — Только не надо смотреть на него, как на врага. Постарайтесь сойтись с ним на дружеской основе.

— Еще что! — изумился Стародубцев.

— А вы постарайтесь, — настойчиво повторил Новгородский.

— Хорошо. Постараюсь.

— Вот так-то лучше, — облегченно вздохнул Новгородский. — И вообще старайтесь, чтобы как можно меньше бросалось в глаза людям, что вы человек военный. И думайте. Над каждым фактиком думайте.

— Я и так думаю.

— Это хорошо. Когда вы осматривали кернохранилище? Днем?

— Днем.

— А ночью?

— Зачем еще ночью? — очень удивился Стародубцев.

— А я бы пришел к сараю ночью и подумал: в какую сторону удобнее в темноте нести или отвозить похищенные ящики. Встал бы возле дверей, осмотрелся и представил себя на месте врага. Такое перевоплощение иногда помогает.

— Хм... — Стародубцев с интересом посмотрел на Новгородского, подумал, а потом чуть улыбнулся. Улыбка эта у него получилась кривой, неумелой, и Новгородский невольно пожалел смелого артиллериста, разучившегося за время войны улыбаться. — Тоже не плохо, — сказал Стародубцев. — Актер из меня, ясное дело, плевый, но постараюсь. Как это вы... Перевоплощусь.

— Вот и добро, — похвалил Новгородский. — И главное — осторожность. Старайтесь как можно меньше мозолить людям глаза. Кто знает, может быть, враг где-то со стороны наблюдает за вами.

— Я это учту, — пообещал Стародубцев.

Побеседовав со Стародубцевым и с Огнищевым, Новгородский стал собираться в обратную дорогу. Надо было спешить в Сосногорск, где капитана ждала срочная работа. В его сейфе лежали личные дела номенклатурных работников геологического управления. Где-то в этих бумагах пряталась разгадка.

— Проснулся? — приветливо улыбнулся Мокшин, когда Володя соскочил со своего сундука.

— Вроде этого, — Володя потянулся, сделал несколько взмахов руками и стал одеваться. — Разбаловался в госпитале. Сплю, как пожарная лошадь. На фронт вернусь — долго привыкать придется.

— Привычка — дело наживное. Отсыпайся, пока есть возможность.

Мокшин сидел за письменным столом, розовый, свежий после умывания, и рылся в полевых книжках. Белая шелковая майка плотно обтягивала широкую мускулистую грудь, и Володя невольно позавидовал атлетической красоте его тела.

— Значит, едешь в Сосногорск? — спросил Мокшин.

— Еду, Василий Гаврилович. Возняков обещал письмецо написать в управление. Возьму и мотану дневным поездом.

— Давай, — одобрил Мокшин. — Да не задерживайся. Буду ждать. Хоть облегчишь малость мое положение. А то замотался.

— Не задержусь! Чего мне там делать. Оформлюсь — и домой. — Он увидел оброненную Мокшиным женскую фотографию и с любопытством потянулся к ней. — Это что за девушка?

— Женщина, — нахмурившись, поправил Мокшин.

— Все равно. Какая красивая! Что, невеста твоя?

— Бывшая невеста... — невесело уточнил Мокшин.

— Вот те на! Неужто погибла? Такая красавица!

— Не погибла. — Мокшин спрятал фотокарточку. — Замуж вышла.

— За кого? — изумился Володя.

— За кого, — голос Мокшина стал тихим, — чудно спрашивать...

Володе стало жаль загрустившего геолога.

— Как же это она, а? — с сочувствием сказал он и простовато удивился: — Неужто лучше нашла?

— Эх, неискушенная душа... — снисходительно улыбнулся Мокшин. — Молод ты, как я посмотрю.

— Как же это она... — не обижаясь, с сожалением продолжал рассуждать Володя. — Такая красивая! Жалко. Муж, наверно, тоже красавец...

— Красавец... — Мокшин поморщился. — На двадцать лет старше ее.

— Не может быть! — поразился Володя.

— В жизни все может быть... — Мокшин стал надевать рубашку.

— Да как же она с таким живет?

— Живет... на два фронта.

— Как так?

— А так. Бедности боится. А как в Сосногорск приеду, так целыми сутками у меня пропадает. Всего слезами умоет.

Володя опешил, долго смотрел на медленно двигающегося по комнате Мокшина. Потом вдруг выругался:

— Сволочь! Стрелять таких мало! И чего вы, Василий Гаврилович, с ней путаетесь? Гнали бы к черту. С глаз долой — из сердца вон!

— Хочу, да не получается. — Мокшин грустно потрепал Володю по плечу. — Эх ты, юная душа. Не все просто в этой жизни...

— Любите, значит...

Мокшин не ответил. Он затолкал в полевую сумку блокноты, накинул пиджак и вышел из комнаты.

«Хороший человек, — с жалостью и симпатией подумал Володя. — Только невезучий». Когда во дворе стукнула калитка, он встряхнулся от задумчивости и стал торопливо одеваться. Надо было переговорить с отцом до того, как он уйдет на работу.

Они разговаривали на кухне. Мать ушла доить корову, в доме царила дремотная утренняя тишина. Тихон Пантелеевич сидел за кухонным столом и пытливо смотрел на сына. Он быстро справился со своим удивлением, но, видимо, не знал, как теперь себя держать.

— А зачем это тебе надо знать? — спросил он наконец.

— Надо! — отрывисто сказал Володя, и Тихон Пантелеевич только качнул головой, все поняв и смирившись, что большего ему знать не положено.

— Очень желательно установить это поскорее, — повторил Володя. — Но без шума и осторожно.

— Не маленький, — хмыкнул Тихон Пантелеевич, продолжая разглядывать сына с возрастающим уважением. — Разведаем аккуратно. Чапаевскую службу еще не забыли.

— Я тоже так думаю.

Тихон Пантелеевич поразмыслил, потом уверенно сказал:

— Ясное дело, лошадь они брали не в партии.

— А где?

— В колхозной конюшне, ясное дело. В партии всех и лошадей-то шесть голов. А в колхозе под сотню. Уследи попробуй, какая лошадь притомилась, если ежедневно из всей конюшни и половина на работу не выходит. Сбруй не хватает. Да и порядка на конюшне нет. Никто конюхов ладом не контролирует. Заморенную лошадь оставить на день дома конюхам — плевое дело. Никто и не заметит.

— Пожалуй, — согласился Володя и улыбнулся: — Ты вроде бы заранее думал над этим.

— А что, мы дурнее вас, молодых, что ли! — приосанился Тихон Пантелеевич. — Ясное дело, как слух прошел про Николашина, так мужики и давай на свой манер прикидывать что к чему. Я еще тогда подумал: ежели с Николашиным что сделали, так это только наши, а если лошадь брали, то не иначе как на колхозной конюшне.

— Ну, коль так, то давай действуй, — сказал Володя. — Считай это фронтовым заданием. Приеду из Сосногорска — доложишь.

— Ишь ты, молокосос! — весело изумился отец.