Оператор моего настроения

9. Ли

Безумная неделя в целом и пятница особенно. Совершенно сумасшедшая по загруженности для всех ветеринаров, работающих в клинике, и меня в том числе. Но там, где остальные уже закончили прием и отправились по домам, я иду на склад проверить остатки лекарств и сверить их со списком – в понедельник приедет проверка и очень не хочется начинать неделю с неприятных сюрпризов. За пару отсутствующих ампул проверяющие могут с лёгкостью высушить мозг и пригрозить отзывом лицензии.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – пробегаю пальцем по торцам коробочек с витаминными комплексами, каждую открываю, чтобы проверить наличие в них блистеров, и только потом ставлю галочку в листе.

Последний шкаф. Десять полок с ровными рядами упаковок, а в глазах уже рябит. Глоток давно остывшего кофе из стаканчика и снова пальцы скользят по торцам, открывают, пересчитывают, рисуют галочки.

– Елизавета Павловна, вы ещё тут?

– Угу. Заканчиваю уже, – киваю новенькой девочке, Алине, взятой на полставки. – Ты иди, я закрою сама.

– Там… – мнется у дверей, виновато отводя глаза в сторону.

– Что?

– Там с кошкой пришли, Елизавета Павловна. Я сказала, что мы уже не принимаем, а он двери закрыть не дал и не уходит ни в какую. Сел в приемной и сказал, что будет ждать, сколько нужно. А кошка такая, что сердце кровью обливается.

– Господи… – тру виски, смотрю на без вины виноватую Алину, и киваю. – Молодец, что впустила. Ничего страшного не случилось. Досчитаешь за меня?

– Да-да, конечно.

– Только, пожалуйста, каждую упаковку открой и проверь.

– Я все сделаю, Елизавета Павловна, не переживайте.

С мыслью, что этот день никогда не закончится, иду по коридору к стойке приемного отделения и ещё на повороте слышу жалобное мяуканье, от которого сердце рвется на части, и следом успокаивающий, тихий неразборчивый шепот, проникающий куда-то глубоко в душу. Ноги отказываются сделать шаг, когда в поле зрения появляется знакомый до боли плащ, сброшенный на подлокотник дивана, и его обладатель, ссутулившийся над кошкой, лежащей на коленях в толстовке-гнездышке.

– Сейчас тебе помогут. Ш-ш-ш…

Глупый мальчишка, что же ты со мной делаешь? Почему никак не отпустишь? Выдохнув, пытаясь успокоиться, подхожу ближе и снова замираю, увидев его осунувшееся лицо и краснющие, лихорадочно блестящие глаза. Сердце пропускает удар от взгляда, на мгновение поднявшегося на звук моих шагов, и взвывает от глухого, убитого голоса:

– Елизавета Павловна, посмотрите ее, пожалуйста. Я заплачу сколько скажете.

А-а-а!!! Нет! Зачем ты так со мной? Зачем делаешь так больно? Почему не можешь просто попросить, а бьешь наотмашь? Горло сводит, будто его сдавили тисками, и оно не слушается, не даёт нормально что-то сказать.

– Посиди здесь, Максим.

Надеваю перчатки, осторожно поднимаю запаршивленную бродяжку и ухожу с ней в кабинет, чтобы там, за закрытой дверью, осмотреть кошку и дать себе разреветься без свидетелей. Слезы текут по щекам, я никак не могу сконцентрироваться на том, что делаю, и лишь появление Алины, пришедшей на помощь, выцарапывает меня обратно и заставляет взять себя в руки. Девочка тихонько всхлипывает, делая пометки в карточке, и ревёт в голос, когда кот жалобно мяукает на мое прикосновение к его задним лапам.

– Алина, вытри сопли! – рычу на нее, хотя сама держусь из каких-то последних сил и едва успеваю смаргивать стоящие в глазах слезы.

Не лучший показатель примера и профессионализма, но в одиночку мне не справиться. Ввожу коту – хоть и кастрированному, но все же коту, – обезболивающее, после несём его в рентген-кабинет, где требую у ревущей девочки отвечать на вопросы, что нужно делать, если у животного перебиты лапы и какие бывают виды переломов. Дальше заставляю подойти и помогать уже делом, а не сдавленным воем из-за спины.

– Держи. Держи, кому говорю! Не бойся, он тебя не укусит. Умница. Запоминай, как я накладываю повязку. Видишь? Вот так фиксируешь, но не перетуживаешь. Алина! Давай я с этим закончу, а ты самостоятельно промоешь котику уши и глаз? Не бойся, я подскажу. Умница. Все правильно делаешь. Не торопись. Молодец.

– Елизавета Павловна, а он поправится? – всхлипывая по-новой, Алина на нервах по сотому кругу натирает стол дезинфицирующим раствором.

– Вытри слезы, дурочка, конечно поправится, – улыбаюсь ей, укладывая кота в клетку. – В понедельник придёшь, он тебе хвостиком махать будет.

– Правда?

– Правда. Заканчивай уже чистоту наводить, иди умывайся и едь домой. Если хочешь, мы с тобой вместе этого пирата лечить будем.

– А можно?

– Можно. Считай, что это будет твоей практикой, – отбираю тряпку и мягко подталкиваю к дверям. – Все, иди. Я сейчас карточку заполню и тоже поеду.

– А…

– Утром Миша придет, я ему оставлю записку, чтобы присмотрел. Не переживай. Миша у нас такой кошатник, о-о-о! Уж когму-кому, а Пирату с ним не о чем переживать. Все. Умываться и такси. Домой! Домой, говорю!

Провожаю Алину до служебного выхода, улыбаясь ее неподдельному желанию остаться в клинике на ночь. Сама так же переживала за свою первую прооперированную собаку, да и потом частенько задерживалась чуть не до утра – боялась уехать и доверить ночной смене своих пациентов. Дергалась, не могла уснуть, а утром летела в клинику ни свет ни заря.

– До понедельника, – машу девушке, закрываю дверь и несколько минут собираюсь с силами, чтобы вернуться в зал приемной, где на диванчике, скрючившись и уронив голову на сгиб локтя, спит Максим. – Глупенький мальчишка.

Не удержавшись, провожу ладонью по его щеке, трогаю волосы, и осторожно трясу за плечо.

– Макс. Макс. Максим…

– А? – дернувшись, трет глаза, озираясь по сторонам, словно не помнит где находится и как здесь оказался, а увидев меня, резко отводит взгляд в сторону и бурчит. – Чё моя кошка?

– Кот, – поправляю и качаю головой. – Кому ты врешь?

– Чё сразу вру? Моя она. Вернее мой.

– Да? И как тогда ее или его зовут?

– Это… Зовут… Братишка. Да! Братишка его зовут, чё прицепилась?

– М-м-м. Ему больше бы подошёл Пират, – опускаюсь рядом, улыбаясь.

– С хера ли Пират?

– У него одного глаза нет. Хотя ты это и без меня знаешь, да?

– Че? В смысле нет? А, ну да. Там мутная история. Ты не поверишь.

– Ага. Такая же мутная, как и то, что кот твой. Ты на помойке давно жить начал? Или считаешь, что я похожа на дуру?

– Нет, не похожа… А где Пират? Бля, в смысле Братишка.

– Здесь до понедельника побудет. Там посмотрим.

– Сколько должен? – тянется к своему плащу, трет глаза и, зевая, ищет кошелек по карманам.

– Макс, – перехватываю его руку и отрицательно мотаю головой. – Не надо.

– Чё это вдруг? Мне подачки не нужны. За кота что ли не расплачусь?

– Макс, хватит! Убери деньги и скажи, когда ты спал в последний раз?

– А? Это… Вчера. Ну то есть ночью сегодня.

– Да? Ты глаза свои видел? Ты себя когда последний раз в зеркале видел? Зачем так над собой издеваешься?

– Я? Да иди ты на хер! Чё, думаешь из-за тебя что ли? Ага! Как же. У Фила концерт просто… Да че ты лезешь ко мне? Борю своего спрашивай! Я тебе кто, чтобы отвечать? Если бы не кошка эта, хер бы приехал! Я не виноват, что твоя клиника дольше всех работает, – подскакивает на ноги, качаясь и ловя равновесие.

– Кот, – поправляю и взглядом показываю, чтобы сел обратно пока не грохнулся. Достаю мобильный и ладонью затыкаю Максу рот. – Боря, привет. У меня экстренная операция. Да. Представь себе, не могу на ночную оставить. На моей смене привезли. Нет, не знаю. Приеду, как освобожусь. Все, мне некогда, – жму кнопку отбоя и выдыхаю перед тем как произнести. – Даже не пробуй отказываться. Тебе нельзя за руль в таком состоянии. Я сказала, нет! – запечатываю протестующее мычание и заставляю посмотреть мне в глаза. – Когда в последний раз нормально спал?

– Вчера, – морщится от полученной пощёчины и смотрит волком, стискивая зубы.

– Ещё раз спрашиваю. Когда нормально спал?

– Я сказал, что вчера. Уй!

– Я тебе челюсть сломать должна, чтобы ты мне ответил? – злости не хватает на эту ненужную браваду, и я со всей дури давлю ему на нервный узел над коленкой. – Ну!

– Вчера! Уй, бля-а-а!

– Ещё варианты! Только честные!

– Хватит! Не помню я! Не помню!

– А ел когда?

– Отпусти! У-у-у! Еля, не помню я! Я на кофе, мне некогда было!

– Идиот! – разжав пальцы, протягиваю ладонь. – Ключи от машины отдай!

– В кармане они, садистка! Ты мне ногу оторвать решила?

– Я тебе яйца оторву, если надо будет! – забираю ключи и поднимаюсь на ноги. – Сидеть здесь и ждать!

– Да пошла ты! Уй! Еля-а-а! Да понял я, понял! Фашистка! – закрыв ладонями коленки, перехватывает мой взгляд, направленный на локоть и судорожно дергается, пряча его подальше. – Маньячка! Блядь, лучше бы не приезжал.

– Только рыпнись.

– Да сижу я! Сижу! Мать твою, я ног не чувствую… ты, вообще, капец маньячка! Разве так можно? Уйди! Я все и так уже понял! – вскрикивает, поджимая ноги, увидев мой шаг обратно к дивану, а я, кивнув, быстро иду в раздевалку.

Зайдя в квартиру Клейстера первой, прямой наводкой иду на кухню и даже не удивляюсь пустому холодильнику. На полках из продуктов лишь пара заплесневелых пластинок сыра на блюдечке и каким-то боком затесавшаяся сюда пустая кастрюлька с коцнутой эмалью на крышке. В морозилке немногим лучше: пачка пельменей и две бутылки водки. В шкафчиках над плитой из съедобного нахожу пакет фиников и засахарившиеся остатки сгущенки. Зато растворимого кофе насчитываю семь банок в одном и десять в другом. Ни сахара, ни макаронов, ни круп. С таким рационом раньше окажешься в больнице, чем организуешь тот же концерт, о чем со злостью шиплю Максу, ставя кастрюлю с водой на огонь.

– Я в баре ем, – огрызается в ответ и тут же затыкается, увидев мой более чем красноречивый взгляд. – Ну, когда успеваю.

– Вот в этом почему-то не сомневаюсь. Соль у тебя где?

– Не помню. Вроде была в нижнем шкафу.

– Господи, ты вообще чем думаешь? Не успел, не помню… – рычу, переворачивая нижние шкафчики в поисках соли, и, обнаружив слежавшуюся до состояния кирпича пачку, обречённо вздыхаю. – Макс, ну нельзя так. Кому хуже делаешь? Что сложного купить себе продукты? Хотя бы банальные макароны с тушёнкой. Приготовить – пять минут, но все лучше, чем голодом себя морить. Не успевает он. Детские отмазки. Молчишь? Правильно. Молчи и слушай. А лучше думать начни о себе. Сейчас желудок испоганишь, и что потом? А я тебе скажу. Будешь до конца жизни на таблетках сидеть и к гастроэнтерологу ходить. Оно тебе надо? Что молчишь?

Поворачиваюсь и весь настрой устроить промывку мозгов разбивается в дребезги. Притулившись на табуретке, Максим клюет носом, медленно заваливаясь на стол.

– Чудо ты глупое. Ну зачем так себя насилуешь?

В комнате кое-как справляюсь с диваном, заедающим на любую попытку его раскрыть, переворачиваю шкафы в поисках постельного белья и подушки с одеялом – все лежит в разных местах и вряд ли используется на постоянной основе. Вздыхаю на аквариум, в котором вместо рыбок выставлена плотной стеной коллекция разношерстного алкоголя и стопок, составленных вверх донышками домиком. Иду на кухню, выключаю газ и бог знает с какой попытки все же умудряюсь разбудить Максима и переместить его в постель. Он вырубается на ходу, что-то невнятно бурчит, когда я раздеваю его, и проваливается в сон раньше, чем голова коснулась подушки.

– Спи, – укрываю его одеялом, достаю ключи от квартиры и «Патриота» из его плаща и еду в круглосуточный супермаркет, где под завязку забиваю тележку продуктами, которые долго хранятся и легко готовятся. Если кто-то удосужится хотя бы немного включить голову.

Уже вернувшись и расставив покупки на полки, а полуфабрикаты в морозилку, собираюсь вызвать такси, чтобы доехать до клиники и там пересесть в свою машину, но все же захожу в комнату с телефоном в руке и не могу уговорить себя уйти, не могу заставить ноги сдвинуться с места, перешагнуть порог и все же поехать домой. Глупый мальчишка, ошибка, случайность – все это растворяется в дым, когда мои пальцы касаются его щеки, а он улыбается сквозь сон и, будто в бреду, едва слышно шепчет:

– Еля-а-а…

– Еля, – киваю ему, киваю себе, летящей с катушек и плюющей на все, целую в висок и, раздевшись, забираюсь под одеяло, пообещав уйти рано утром.