Опередивший время. Очерк жизни и деятельности Томаса Мора

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

А дальше, дальше все идет так, как и было задумано Генрихом, Анной, Кромвелем. В ноябре 1534 года издается особый акт, так называемый «Акт о верховенстве». Король официально провозглашается «верховным главой английской церкви». Затем последует еще один билль: «Акт о государственной измене». Отрицание какого-либо из королевских титулов объявлено государственной изменой.

Парламент подтверждает: присяга, от которой отказался Мор, законна.

…Пожалованные Мору в свое время королем небольшие имения конфискованы. Семья Мора почти без средств к существованию. Челси, приобретенное Мором на свои деньги, переписано на пускающую пузыри в люльке принцессу Елизавету.

Монархи из Чартерхауза, осмелившиеся протестовать против новых законов, брошены в тюрьму. Епископ Фишер тоже в Тауэре.

Из сравнительно спокойной камеры на первом этаже башни Божан (десять шагов вперед, десять шагов назад, каменный пол, но все же устланный циновками) Мора переводят в Кровавую башню. Сырость, полумрак. Камера, в которой едва можно повернуться. Никаких прогулок. Раньше хоть изредка к нему допускали дочь, жену — не без тайной надежды, что им удастся поколебать решимость Мора. И они действительно пытались его уговорить. Тщетно.

— Моя маленькая Мэг, — говорит Мор дочери, — откажитесь от вашей скверной роли искусительницы. Я уверен в том, что хорошо поступаю.

— Но ведь король этого не стоит… — чуть ли не кричит Мэг.

— Король? — удивленно переспрашивает Мор. — При чем тут король? Речь идет обо мне. Король волен делать, что ему вздумается. Но и я остаюсь при своих принципах.

…Конечно, король сумел лишить Томаса Мора свободы. Ввергнуть в несчастье и разорить его семью.

Но он не добился главного: покорности. Ему не удается добиться того, чтобы Мор своим авторитетом подкрепил его действия.

Это знает вся Англия. И это не дает покоя Генриху.

Сломить Мора, во чтобы то ни стало сломить Мора! В глубинах черной своей души Генрих отдает себе отчет в том, что это ему важнее, нежели просто отправить его на плаху. Тем более теперь, когда уже готовятся законы о разграблении монастырских земель.

Мор бескомпромиссен.

Сын своего века, он немалое значение придавал религии. Но дело вовсе не в том, что он, как и по сию пору утверждает церковь, объявившая его святым, защищал католицизм. Не католицизм защищал он, а права и достоинство человека, его права и обязанность на борьбу со злом и обличение зла.

Он мог пожертвовать многим. Даже жизнью. Он не мог изменить самому себе.

…И пока он еще жив, борьба продолжается.

Из письма Мора дочери Мэг. 1534, ноябрь.

…Твое полное мольбы письмо в немалой степени опечалило меня… Мне не единожды в жизни приходилось получать тяжелые вести, но ни одна из них не затронуло так мое сердце, как твое настойчивое стремление, моя любимая, столь слезно и душераздирающе убедить меня совершить то, что, как я неоднократно и ясно говорил, я не могу сделать из уважения к собственной душе… Речь идет о делах, связанных с моей совестью… Я не могу, Маргарет, вновь углубляться в этот вопрос…. Самое ужасное для меня, более ужасное, чем угроза смерти, является то обстоятельство, что из-за меня пребывают в горе и подвергаются опасности твой муж, мой добрый зять, ты, моя дочь, моя жена и все мои другие дети и невинные друзья.

Камера темна и узка, в ней сырой и затхлый воздух. У Мора болит грудь, ломит ноги. Его мучает кашель.

Три шага в одну сторону. Поворот. Три шага обратно. Ходить, нужно ходить.

Иногда дверь открывается: комендант Тауэра. Он видит, как сильно сдал за этот год Мор. Видит изможденное, постаревшее лицо. Борода, которой не было, когда Мора посадили в тюрьму, почти вся седая.

Тщетно обращаются члены семьи Мора к королю и Кромвелю с просьбой освободить Мора. Тщетно доказывают они, что он болен, слаб, стар.

В апреле 1535 года в Тауэр собственной персоной пожаловал Кромвель. С ним несколько членов королевского совета.

— Признаете ли вы законность новых статутов, в частности «Акта о верховенстве»? — в упор спрашивает Кромвель Мора.

Мор уклоняется от прямого ответа.

— Мой ум, — говорит он, — не занимают больше эти вопросы, и мне не хочется входить в обсуждение ни титулов короля, ни титулов папы.

Кромвель осыпает его угрозами. Он кричит, что упорство Мора — дурной пример для других.

Мор пожимает плечами. Он вообще, как известно Кромвелю, ни с кем не общается. И не высказывает никаких мнений. Он просто говорит, что совесть не позволяет ему подписать присягу.

Кромвель уходит ни с чем.

Тем временем следует судебная расправа над очередной группой монахов-картезианцев, выступивших против разрыва с папой. Осужденных на смерть, их проводят под окном камеры Мора.

Считая, что пример достаточно устрашающий, Кромвель вновь приходит в Тауэр.

— Я хочу вас спасти, — говорит он Мору.

Мор молчит. Стена этого молчания неприступна.

Следует новый допрос в присутствии Кранмера, Суффолка, Одли.

От Мора требуют признать, что статуты законны и что его королевское величество — законный глава английской церкви.

— Мне нечего добавить к тому, что я уже говорил, — отвечает Мор.

В письме к дочери Мор сообщает: «Ничего нового. Насколько я понимаю, единственная цель — заставить меня заговорить так, как это хочется им. Кромвель мне заявил, что король недоволен моими ответами и что своим поведением я наношу королевству огромный урон, что я упрям и затаил против него зло…»

Дело идет к развязке. Но суду все же явно не хватает улик.

Десятого июня лондонский стряпчий Ричард Рич получает приглашение посетить Кромвеля.

— Давно ли вы на государственной службе? — спрашивает Кромвель. — Как дела с продвижением? А кстати, вы, кажется, знакомы с Томасом Мором?

О, Кромвель хорошо знает, с кем имеет дело: такого второго проходимца не легко найти во всем Лондоне. И потому, не теряя времени, говорит:

— У меня к вам просьба. Зайдите этими днями в Тауэр, к Мору. Пропуск будет готов.

— Что я должен у него делать? — осведомляется Рич.

— А ничего особенного. Поболтайте с ним о том о сем. Законе о верховенстве, в частности.

Ричу не надо ничего объяснять. Ему и так все понятно. Будет исполнено.

Рич все сделает. Они всегда находятся, когда нужно, эти Ричи.

Он приходит к Мору. Рассказывает о казни епископа Фишера, друга Мора, о том, что папа незадолго до казни присвоил Фишеру звание кардинала. О том, что взбешенный Генрих воскликнул: «Коль папа шлет ему кардинальскую шапку, я уж позабочусь о том, чтобы эту шапку не на что было надеть!» Мимоходом заводит речь и о новых законах…

Мор отмалчивается. Единственное, что он позволяет себе ответить, — Фишер был человеком прямым и не скрывал своих симпатий к идее всехристианской церкви.

Рича интересует, в чем суть этой идеи. Но Мор не расположен заниматься богословскими вопросами. Пусть гость его извинит: он себя неважно чувствует, ему хочется прилечь.

При разговоре присутствуют еще двое: они упаковывают книги Мора. Или делают вид, что упаковывают.

Два дня спустя комендант Тауэра сообщает Мору, что скоро его вызовут на суд, в Вестминстерское аббатство.

Арестованный не пойдет пешком через весь город, как обычно. Его, снисходя к тому, что он ослаб, повезут в лодке по Темзе. Это произойдет 1 июля 1535 года.

Председательствует в специальном суде, заседающем в зале Вестминстерского аббатства, лорд-канцлер Одли. Справа от него Кранмер. Слева — герцог Суффолк и Ормонд Болейн, теперь граф Уилтшир, отец Анны.

Обвинения? Да все те же: «злонамеренное противодействие второму браку короля» (вот они, железные коготки леди Анны Болейн!), «злонамеренное, предательское и дьявольское» отрицание королевского титула «верховного главы английской церкви» и тем самым противодействие «Акту о верховенстве».

Ничего нового.

Мор упорно защищается.

Противодействие, тем более злонамеренное, предполагает какие-то действия со стороны обвиняемого. Таковых не было.

— Я не предпринимал никаких действий. Когда король меня спросил, я просто высказал свое мнение. Считают ли господа судьи, что можно осудить человека только за его мнение? За частное мнение, о котором он больше никому ничего не говорил?

Считают ли господа судьи, что человека можно осудить за молчание? Ибо ни словами, ни поступками он не совершил никакой измены. И кстати, считают ли судьи верным, что один из пунктов обвинения основывается на законе, принятом тогда, когда он, Мор, уже был заключен в Тауэр? Имеет ли закон обратное действие?

И не без иронии добавляет:

— Как вообще я мог отрицать королевский титул? Король может брать себе любой титул, это его дело. Титул «главы английской церкви» утвержден парламентом, значит он законен. Но моя совесть не позволяет мне подтвердить клятвой, что это хорошо.

…Наступают последние минуты свершающейся трагедии. По знаку Кромвеля вводят свидетеля Рича.

— Клянусь говорить правду, только правду.

В разговоре с Мором — обвиняемый не станет отрицать, что они беседовали на разные темы, — когда был затронут вопрос о новых законах, Мор сказал: «Парламент не имел права провозглашать короля главой церкви».

— Это ложь, — говорит Мор. — Это наглая, отъявленная ложь.

Свидетели, находившиеся тогда у него в камере, «упаковщики», мнутся. Они не помнят, они не расслышали…

Рич не удостаивает Мора ответом. Он сделал свое дело. Не спеша идет он через весь огромный зал. Он далеко пойдет, этот провокатор и лжесвидетель. Он еще станет лордом. Он еще будет лорд-канцлером Англии.

Кромвель доволен. Вот оно, столь необходимое «доказательство». Пусть теперь присяжные попробуют признать Мора невиновным. Заранее потирает руки и граф Уилтшир: наконец-то будут сведены счеты с человеком, который не помог его дочери. И ему.

Четверть часа длится совещание суда. Всего лишь четверть часа! Затем приговор. Он гласит: «Обвиняемый Томас Мор признан виновным в государственной измене и в злонамеренных предательских нападках на его величество короля. Виновный будет отвезен сэром Вильямом Кингстоном в Тауэр. Оттуда на пятый день после чтения этого приговора он будет проведен через Лондонское Сити в Тиберн. Там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, а потом снять и, пока он еще будет жив, вырезать ему живот… вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать. Конечности выставить на всех четырех воротах Сити, а голову — на Лондонском мосту».

Король «милостиво» заменяет эту казнь отсечением головы. «Избави боже моих друзей от состраданья королей и все мое потомство от их милостей», — отвечает Мор.

Но прежде чем его отведут в Тауэр, прежде чем председательствующий объявит заседание закрытым, Томас Мор бросит в лицо своим преследователям:

— Я гибну из-за того, что защищаю свободу совести, из-за того, что не считаю возможным, чтобы в руках одного человека сосредоточивалась мирская и духовная власть. Никто не имеет права принуждать человека действовать вопреки своим убеждениям.

Семью днями позже Томаса Мора выводят из Кровавой башни. Он предупрежден, что ему запрещено обратиться к народу с речью, что он должен молчать.

…Позади все: жизнь, думы, последние письма родным. На холме возле Тауэра на скорую руку сколочен помост.

Лестница узка, ступеньки шатки.

— Помогите мне, — говорит Мор Кингстону. — Помогите мне взобраться. Назад я уже вернусь сам.

Жаркое июльское солнце. Чистое голубое небо — не так уж часто оно бывает в Лондоне. Толпа. Тихо и безмолвно стоят люди. Их отделяет от эшафота сплошная цепь вооруженных королевских гвардейцев.

Палач. Он весь в черном. Черная маска скрывает его лицо. Видны лишь глаза.

В эти глаза смотрит Томас Мор.

— Шея моя коротка, — говорит он палачу. — Целься хорошо, чтобы не осрамиться.

Обычная молитва.

Мор кладет голову на плаху. Нет, еще не все. Надо высвободить бороду, ведь она-то уж никак не повинна в государственной измене.

Руки разведены в стороны: это значит, он готов.

Удар. Эхом раскатывается стон ужаса присутствующих при казни людей.

…Идея о жизни по законам совести тоже была утопией.

Голову Мора выставили на Лондонском мосту. Но недолго находилась она там. Ночью Мэг осторожно сняла ее с острия. Ни один алебардист не посмел остановить женщину.

О происшествии было доложено королю. Он смолчал. Никто не был подвергнут наказанию.

Мертвый Мор был ему не страшен.

Впрочем, Генрих, как всегда, оказался верен себе.

— Это вы его убили, — сказал он Анне Болейн, когда ему доложили, что Мор умер.

Несколько дней спустя муж Мэг Уильям Ропер был заточен в Тауэр. (Именно он впоследствии первый составил жизнеописание Мора.) На долгие годы попал в Тауэр и единственный сын Мора, Джон.

Подвергнуть казни можно людей. Идеи казнить нельзя. «Золотая книга» Мора продолжала жить.

…Семена были брошены. Они еще не скоро взойдут. Еще впереди века бесправия, эксплуатации, лжи, лицемерия. Но в маленькой книжке философа-мечтателя, погибшего на плахе за свои убеждения, — путеводная нить, взрывчатка идеи огромной силы.

Прометеев огонь его мыслей будет подхвачен, он разгорится в душах людей, этот священный огонь правды, и ничто не сможет его загасить, уничтожить.