Опоздавшая

30. Паутина рвется

Как только такси подъехало к дому номер 550 по Седьмой авеню, Карен сразу же выскочила из него и почти побежала через тротуар ко входу в здание. После долгого перелета и того кошмара, которого она насмотрелась на Марианах, зная к тому же, что она потеряла ребенка Синди, Карен была в дикой ярости. Более того, даже вид ее был диким. Она видела свое отражение в блестевшей сталью двери лифта, и то, что она видела, ей не нравилось. Доехав до девятого этажа, Карен не то чтобы поправила, а скорее взъерошила волосы пятерней и выйдя из лифта, решительно направилась в демонстрационный зал. Кейси и пара сотрудников из отдела торговли посмотрели на нее, но ей было не до тонкостей «паблик релейшн»[13]. Не говоря ни слова, она быстро прошла все огромное пространство демонстрационного зала и коридор, ведущий к ее офису. Жанет говорила по телефону за столиком около двери в ее комнату. Когда она увидела Карен, ее глаза расширились от удивления, и она всем своим видом показала, что сейчас же закончит разговор. Карен отмахнулась от нее, сбросила принесенную с собой дорожную сумку ей под ноги и прошла мимо к офису Джефри. Надо ему сказать обо всем случившемся. Надо просто излить на него всю свою злость и заставить порвать контракт с Norm Со.

Но офис Джефри оказался пуст. К ней подбежала Жанет.

— Где вы были? Я получила для вас миллион посланий. Мистер Уолпер сошел с ума, пытаясь разыскать вас.

— А пошел он… твой мистер Уолпер!

Карен проигнорировала появившееся на круглом личике девушки выражение испуганного изумления и просунула голову в дверь офиса Дефины. Ди просматривала подборку фотографий вместе с молодым и настойчивым фоторепортером, с которым они всегда работали. Увидев лицо Карен, она велела фотографу забирать свои снимки и уходить.

— Вернулась, чертова кукла, — сказала Дефина с улыбкой.

— Приятно знать, что тебя ждут с нетерпением, — парировала Карен.

— Что случилось с тобой? — спросила Дефина.

— Я попыталась сыграть в большую игру и получила пинок под зад. Дефина, с Norm Со надо кончать.

— Дорогая, я всегда говорила тебе, что не стоит с ними связываться. Но разве это еще возможно, разве не все еще решено?

В этот момент Карен чувствовала, что готова разрыдаться, расплакаться как малый ребенок. Она так старалась делать то, что хотела и считала нужным: создавать новые модели одежды, развивать производство по их пошиву. Но в конечном счете все перехватывают мужики, которые со своими корпорациями, банками и средствами массовой информации заправляют всеми делами и распоряжаются их жизнями. Она пыталась отстоять свою независимость, но Билл, Базиль, Роберт-юрист и ее собственный муж подставили ее. Но пусть не надеются, что она сдастся без сопротивления. Она будет бороться. Карен тяжело вздохнула.

— Хорошо, если еще не поздно.

Она коротко рассказала Дефине обо всем пережитом на Марианах. Дефина внимательно слушала, изредка кивая головой, затем встала, скрестив руки на груди, и подвела итог:

— Рабство!

Карен кивнула — да, рабство.

— Я никогда не думала, что из-за моды люди должны умирать. Я думала просто: я придумаю блузку, миссис Круз раскроит ее, кто-то еще ее сошьет, кто-то другой — купит, и все разойдутся по домам с оплаченными чеками. Это дело не казалось мне сложным или нечистоплотным. Но чем больше становится наше предприятие, тем хуже становится все вокруг. Если же мы разрастемся до таких размеров, как намечается контрактом с Norm Со, то дело превратится в нечто похожее на наркобизнес. Мы все станем участниками. Мы навязываем модницам высшего общества свою моду, они вынуждены следовать ей. Рабочий люд ухватывает стиль. И не только голубые воротнички, но и розовые — работницы сферы обслуживания. Чем ниже ты в этой цепи, тем дешевле ты покупаешь одежду и тем дешевле должно быть ее производство. За то дерьмо, что они выбрасывают в розничную продажу у Мейсов, надо платить, в том числе и зарплату по его изготовлению. Но неужели для того, чтобы секретарши Америки могли купить полистеровую блузку за девятнадцать долларов и девяносто пять центов, кто-то должен умирать?

В отчаянье Карен залилась слезами. Она плакала навзрыд. Дефина встала из-за стола, обошла его, закрыла дверь, затем вернулась и обняла Карен. В крепких объятьях подруги, на ее теплой груди Карен постепенно оттаивала. Наконец она смогла взять себя в руки.

— И что будем теперь делать? — спросила Дефина.

— Ты должна мне помочь остановить подготовку контракта. Найди, где находятся документы, выясни — не остались ли они еще у Роберта-юриста, может быть, он еще не передал их Хербу. Останови их оформление любыми средствами. А я должна найти мужа.

В комнату вошла Жанет.

— Почему вы вернулись? — спросила она. — Я считала, что вы должны быть в Корее.

— В этом не было необходимости, — сказала Карен.

— Но…

— Жанет, вызови Роберта и узнай, у него ли еще документы по контракту с Norm Со, — резко прервала ее Дефина. — Скажи ему, что мы обнаружили ошибку, сделанную его конторой, и что если он ее не исправит, то его контора понесет всю ответственность. Скажи ему, что Джефри очень огорчен случившимся. Нет, постой, лучше расскажи все это секретарше Джефри, и пусть она передаст сообщение Роберту.

Когда Жанет повернулась и вышла из комнаты, Карен плюхнулась на единственно свободный в комнате стул, не заваленный образцами одежды, выкройками и обрезками материи.

— Где Джефри? — спросила она. — Дефина, не могла бы ты узнать об этом у его секретарши?

— Могла бы, но незачем. Я думаю, что он в мансарде у Перри. Он теперь проводит там много времени.

— В мансарде у Перри?

Перри отдал Карен свой ключ от мансарды, когда уезжал на лечение от алкоголизма. Ключ до сих пор болтался у нее в связке среди других.

— Разве Перри не уехал? А что там делает Джефри? — спросила она.

— Понятия не имею — грубо ответила Дефина. — Тебе лучше знать.

Возможно, он пишет картину, подумала Карен. Вот еще. Моя жизнь разваливается на куски, а он, видите ли, рисует.

— Я позвоню ему.

— Там нет телефона. Перри не то продал мансарду, не то сдал в аренду.

— Боже, да это же убьет его. Он так любил свою мастерскую.

Дефина пожала плечами.

— Так ты идешь или остаешься? — спросила она.

— Иду. Мне надо узнать, что знает Джефри обо всем этом. — Вернусь через час.

— Не зарекайся, — сказала Дефина. — Подожди, я попрошу Жанет заказать машину.

— Спасибо, не стоит. Лучше поспеши с приостановлением контракта, если еще не поздно. Я сбегу по лестнице и поймаю такси.

Карен остановилась на углу улицы почти в том самом месте, где когда-то стоял Перри, освещенный уличным фонарем. Она прошла в замусоренный вестибюль, подошла к пустой кабине лифта и отодвинула дверцу. Карен побаивалась «высокой индустриальной технологии» старых лифтов, но в этом она провожала пьяного Перри домой и теперь припомнила, как работает рычажок, с помощью которого можно заставить двигаться кабину. Ключ от мансарды надо было вставить в отверстие против соответствующего этажа, что она и сделала. Затем, закрыв дверь, Карен нажала на рычажок, И лифт поднял ее на шестой этаж.

Было очень тихо. Мансарда казалась пустой. Бедный Перри! Он говорил ей, что едет лечиться, но не уверен, вернется ли когда-нибудь обратно. Тогда она не понимала этого. Место выглядело обобранным до нитки. Все барахло Перри — его старые диваны, огромные полотна, заляпанные масляной краской столы — все было вынесено. Оставался только запах льняного масла, смешанный с запахом масляных красок. Мансарда выходила окнами на север, и через эти огромные окна холодный свет омывал пустое помещение. Но насчет Джефри Дефина ошиблась. Карен повернулась было идти обратно, но вдруг услышала стон.

Это Джефри? Он упал и разбился? Он здесь один? Он ранен? Единственное, чего не было видно в этом открытом помещении с того места, где она стояла, — это небольшой альков, к которому теперь и пошла, нет, побежала Карен с криком:

— Джефри!

Она резко повернула за угол в небольшую пристройку, заменяющую спальню.

Странно, конечно, но первое, что она увидела, когда вошла в альков, была одежда. Голубая, военного стиля, шелковая рубашка Джефри валялась на полу. Его страусиный Бруно Магли отнюдь не был тщательно расправлен и положен около кровати, как это он делал дома, а валялся посреди комнаты. Цвета зеленого леса льняное платье (Энн Клейн? Калвин Клейн?) и жгуче-розовая замшевая куртка валялись на подоконнике. Кто может носить такое сочетание? — подумала она не к месту. Оценивать моду в такой критической момент? «Я, наверное, совсем спятила». Карен поискала глазами туфли. Где бы могли быть женские туфли? Затем, на другом подоконнике, игравшем, по-видимому, роль ночного столика, она увидела туфельки Гуцци из крокодиловой кожи.

Но кроме одежды здесь была еще и кровать. По крайней мере ее основание и матрас, застеленный белым. Белым по белому — на фоне стены мансарды. Все было белым, кроме теплой кожи Джефри, его волос с проседью, его розовых пяток и бледных раздвинутых ног женщины, лежащей под ним.

Пара застыла, пойманная на месте преступления.

Карен тоже застыла, единственная часть ее тела, которая еще могла двигаться, были глаза. Она чувствовала, что ее кровь тоже застывает от испытываемого ею шока, смущения и стыда. «Чего же я-то должна стыдиться? — спросила она себя. — Это он изменяет мне, а не я ему».

— Джефри? — повторила она угрюмо.

Кто, черт возьми, это мог быть?

— Боже мой, — сказал он и повернулся к ней.

Его лицо побледнело от страха, затем он покраснел — кровь густо и сильной волной прилила к его лицу. Ну что ж, у него хоть остались остатки совести, чтобы краснеть.

— Карен? — спросил он, хотя она была здесь столь же зримо, как и он сам.

— Карен? — завопила женщина под ним.

Голос показался ей знакомым, но чей именно? Широкая спина Джефри закрывала лицо женщины. Карен еще раз оглядела альков, осматривая одежды. Теперь она знала, кто это.

— Лиза, — прошептала она.

Карен и Дефина сидели в кафе. Она благодарила Бога за свои огромные солнцезащитные очки. Несмотря на то, что она достаточно обезводила себя за время полета, слезы из нее текли ручьем, стекая по лицу как по кичевым светильникам, которые иногда можно видеть в плохих итальянских ресторанах. Один из таких светильников в виде шутки ей подарил Карл.

Дефина время от времени протягивала ей очередной сухой носовой платок. А ведь прежде считалось, что Карен никогда не плачет.

— Не растирай лицо, Клякса, — советовала Дефина, — иначе оно покроется морщинами.

— Боже мой, Дефина, ну как они могли так поступить? И почему я была такой дурой? Настоящей дурой!

— На какой из вопросов ты хочешь получить ответ сначала?

Карен безмолвно пожала плечами.

— Он мог поступить так, потому что он свинья. Свиньи вообще делают все, что угодно. А она — из-за того, что она скучающая и стареющая женщина и только что осознала это. И еще потому, что она от рождения завидует тебе во всем.

— О Боже, — простонала Карен, — кажется, меня сейчас стошнит.

Дефина протянула ей еще один платок. Карен вытерла слезы.

— Как я могла быть такой дурой? — снова спросила она.

— Это не дурость. Это нежелание видеть очевидное. Надо признать, что они очень похожи друг на друга. Но ты не дура. Ты просто негативистка. Мы прозвали тебя Клеопатрой, Королевой Отрицания, — объяснила Дефина.

Лицо ее перестало быть таким жестким.

— Послушай, они же не казнятся так, как ты. Ну не могла же ты признаться себе, живя с ним, что твой муж слабак? Что он пытался продать тебя. Что он зависит от тебя и поэтому ненавидит. Что он голосит на каждом перекрестке, что из-за тебя он не делал то, что никогда и не мог сделать. Он завидовал твоей карьере и твоим друзьям.

— Он правда завидовал? — спросила Карен.

— Проснись и понюхай папирус, Клео, — сказала Дефина. — Он, должно быть, был сильно зол на тебя, если спал с твоей сестрой. Мужчина обманывает свою жену по многим причинам. Но он обманывает ее с близким ей человеком лишь в том случае, если ему есть что сказать жене, но он не осмеливается это сделать. Он знал, что я или Карл отвергнем его ухаживания. Так что, ему оставалась только Лиза. — Дефина помолчала и добавила: — Впрочем, Карл положил глаз на Джефри. Может быть…

— Ну ты даешь, Ди, — сказала Карен, улыбаясь от необычности самой идеи.

— Извини, подружка, просто пыталась развеселить тебя.

Карен протянула руку, и Ди вложила в нее сухой платок.

— Люди подумают, что я спятила, — простонала Карен, — или же что со мной случился нервный припадок.

— Не волнуйся. В эту самую минуту довольно много женщин плачет в разных кафе. Это Нью-Йорк, малыш. А что об этом думают другие — плюнь; это твоя личная проблема, и никого не касается. Просто ты впервые всерьез столкнулась с проблемами любви, смерти и денег. А тяжелее этих проблем ничего нет.

Карен подумала о Марианах. Нет, бывает и тяжелее. То, что она видела там, давало ей правильную точку отсчета. Она подумала о Билле Уолпере. И как она могла додуматься до того, что он спасет ее? Как она могла верить в то, что Джефри будет защищать ее? Как она забыла о совете Коко? Все мужики — сутенеры. Как она могла забыть это? Но…

— О Боже, Ди, а что если контракт с Norm Со уже оформлен?

И впервые за этот день Дефина улыбнулась.

— Ну-ну, Клео, если дело дошло до папирусов, то у меня хорошие вести.

Она снова улыбнулась и протянула пачку розовых листов бумаги.

— Звонил твой дружок Билл. Я подошла к телефону. Он очень хотел поговорить с тобой. Но мне кажется, не для того, чтобы назначить свидание. Я подозреваю, что он хотел поговорить об этом…

Дефина достала из-под столика толстую папку юридических документов по контракту с Norm Со.

— Та-та! — сказала она со смаком и разложила документы веером по поверхности стола-формика. — Я довела Роберта-юриста до паранойи, и он прислал мне все копии документов. Наверное, это впервые в истории, когда негритянка с Леннокс-авеню обошла на повороте белого адвоката с Парк-авеню, — засмеялась Дефина. — Что ты хочешь с ними сделать?

— Засунуть в машину по уничтожению документов, — сказала Карен.

— А не пойти ли тебе к мадам Ренольт? Она бы сожгла их, и с ее небольшой помощью все заинтересованные стороны почувствовали бы себя сожженными заживо.

— Ну уж нет! Если мне захочется вкалывать в людей булавки, я сделаю это своими собственными руками, а не ее колдовством.

— Ну-ну. Но если ты порвала контракт, то это уже само по себе наказание для Джефри и Лизы. Они очень рассчитывают на эти деньги. Твоя мать тоже. А про Мерседес нечего и говорить.

Карен молча кивнула.

— А как ты?

— Со мной все в порядке. Лечение Тангелы оплачено страховкой, у меня есть деньги в банке и еще куча одежды, которую я могу украсть, — улыбнулась она лукаво. — Между прочим, я попросила миссис Круз скроить мне свадебное платье четырнадцатого размера. Для него я использовала коричневую альпаку. Ты не против?

— Боже! Сколько же метров альпаки уйдет на него! Джефри хватит удар.

— Не думаю, — проворчала Дефина. — Мне кажется, что он вряд ли будет теперь заведовать отделом снабжения.

Но, заметив, что по щекам Карен снова потекли слезы, осеклась.

— Извини, — сказала она, протягивая Карен сухой платок. — И что же ты собираешься делать теперь?

— Я не знаю, — сказала Карен, — честное слово, не знаю.

31. Разгром

Карен ворвалась в свою квартиру, как циклон. Если здесь есть хоть что-нибудь, принадлежащее Лизе, то она сожжет это поганое место. Она хотела найти новые доказательства предательства Джефри. Будь она проклята, если хоть на минуту останется там, где повсюду вещи Джефри. Весь ее дом осквернен ими.

Когда она вышла из мансарды Перри, то сначала решила пойти в гостиницу «Ройалтон», подождать и посмотреть, что случится дальше. Но ярость взяла верх над оцепенением, и она передумала. Карен велела таксисту ехать на Вест-Сайд и когда вошла в свою квартиру, то так хлопнула дверью, что задрожали стены.

На столе стояла огромная ваза с лилиями. Как загипнотизарованная, Карен направилась к вазе; аромат цветов был так силен, что, когда она подошла к ней, ей стало почти дурно. Лепестки лилий напоминали бледное золото. Карен коснулась мягкого лепестка, напоминавшего на ощупь кожу ребенка. Там, в больнице на Марианах, сейчас была малышка.

На столе лежала визитная карточка с инициалами Билла, но Карен даже не взглянула на нее. Она подошла к телефону и вызвала машину.

— Мне нужно послать цветы в родильное отделение больницы «Докторз».

Затем она достала карточку, написала на ней адрес Синди и добавила несколько слов: «Ты правильно сделала. Все твои счета будут оплачены. С любовью к тебе и твоему сыну, Карен». Она вызвала портье и велела взять цветы. Затем она повернулась к картине, висящей на стене.

Карен взяла любимый нож Эрнесты и полоснула им по картине раз пять или шесть. Она знала, что если хочешь, чтобы все было честно, то надо начинать с себя. Больше никаких компромиссов. Джефри не мог писать. Может быть, когда-то в прошлом у него и были чутье и немного таланта, но теперь от этого ничего не осталось. Талант был у Перри.

Картина превратилась в лоскуты, но это было только началом. Карен направилась в комнату Джефри и открыла его шкаф. Она выкинула наружу его вещи: шерстяные свитера, джемперы, костюмы и пальто. Все это она растерзала, порезав на куски, и превратила в кучу тряпья. Оторванные пуговицы с треском разлетались по комнате. Было впечатление, что идет перестрелка и пули рикошетят от пола. А ведь она так обожала нарядную одежду и вот теперь сама же и уничтожает ее.

Сначала она не знала, как поступить с обувью — может быть, обрезать шнурки? Нет, этого недостаточно. Она додумалась бросить ее в ванну, наполненную водой. В воду полетели туфли и ботинки — самая дорогая и роскошная обувь. Карен смотрела, как ботинки сначала плыли по поверхности, а затем, намокнув, опустились под воду.

Галстуки она перерезала ножницами. Результат — зубчатые хвосты — ей понравился. Может быть, она создаст новую модель галстуков? Затем она открыла ящик комода, где в отдельных коробках хранились десятки накрахмаленных рубашек Джефри. Он особенно любил рубашки. Ножницы сгодились и здесь. У некоторых рубашек она отрезала рукава, у других — воротник или манжеты. Через десять минут у нее было столько воротничков и манжет, что она могла бы одеть в них целую команду плейбоев. Кажется, у них еще были эти идиотские рестораны, где девицы в купальниках напяливали на себя воротнички и манжеты. Карен оглядела комнату. Та напоминала поле боя, покрытое растерзанными телами одежды. У нее мелькнула мысль, а не сжечь ли это все; но нет, она еще не настолько обезумела, чтобы устроить пожар.

Вместо этого она направилась на кухню и достала бутылку с отбеливателем, хранившуюся у Эрнесты. Карен полила груду остатков одежды этой жидкостью. Было интересно наблюдать, как на тканях появлялись причудливые пятна, напоминавшие цветы или облака. Теперь Джефри и Лиза могут сыграть в новую игру: угадай-ка, на что похоже то или иное пятно.

Зазвонил телефон, но Карен не обратила на него внимания. Кто бы это мог быть? Может, это Джефри хочет просить прощения, или это Лиза? Что она может ей сказать? Или это звонит какая-нибудь беременная женщина, чтобы окончательно добить ее уже разбитое сердце? На автоответчике осталось сообщение. Карен прослушала его. Это был голос Билла. Карен слегка улыбнулась. Если он говорил сам, а не поручил секретарше, то это было действительно важно. «Карен, это Билл. Произошло какое-то недоразумение. Надо выяснить. Я не могу понять, в чем дело. Я думаю — ты тоже. Я буду в…». Карен выключила аппарат. Она-то знала, где он.

Теперь Карен занялась верхним ящиком комода. В нем лежали аккуратно свернутые в клубочки носки Джефри. С ними было легко расправиться: она выбросила их в окно. Боже мой, у него было пятьдесят пар носков. Затем Карен открыла коробку с драгоценностями. В ней лежали булавки с сапфирами и запонки, которые она сама же ему и подарила. Они соответствовали цвету его глаз. У Карен глаза наполнились слезами. Но это ее не остановило. Она направилась на кухню и взяла оттуда молоток и разделочную доску. Вернувшись в спальню, она положила доску на крышку комода, высыпала на нее прекрасные сапфиры и превратила их в пыль — пыль, стоимостью в восемнадцать тысяч долларов. Эта расправа удовлетворила Карен меньше, чем если бы на месте сапфиров были настоящие глаза Джефри, но все-таки это было неплохо. Она продолжала разбивать в пыль оставшиеся драгоценности, пока не выбилась из сил.

Действительно, Карен почувствовала невероятную усталость; она подумала, что никогда в жизни так не уставала. Ей казалось, что она не может сдвинуться с места, но все-таки ей удалось добраться через груду растерзанных вещей до спальни для гостей. Там она рухнула на постель.

Ее брак, ее дом, ее семья потерпели крах. Все казалось таким безнадежно фальшивым и глупым. Разве Дефина не предупреждала ее заранее? Но какая женщина могла бы уследить за всем происходящим? Может быть, Джефри когда-то и любил ее, но если это чувство и оставалось у него, то оно было смешано со злобой. Она даже не подозревала об этом. А кто может объяснить, что чувствует Лиза? Одно было ясно — Лиза отнюдь не испытывала к ней сестринской любви и уважения.

Дальше. У нее была возможность сделать карьеру, создавая дорогие наряды для женщин, в которых те не нуждались, насаждая рабский труд, завоевать «достойное» место в мире моды, деньги, славу, закрыв глаза на все, что вне моды, на то, за счет чего это достигнуто. Но разве за это она боролась? Вся эта суета, работа, путешествия — все свелось к тому, чтобы продать Биллу свое предприятие и обеспечить себе пенсионный фонд ценой того, что на каждой тряпке, произведенной Norm Со, будет стоять ее имя.

Карен лежала неподвижно, настолько подавленная, что не могла пошевельнуться, не могла даже думать о будущем. До сих пор она всегда планировала будущее, знала свой следующий шаг в схеме жизни: выйти замуж за Джефри, выкупить квартиру, создать производство, завести ребенка, найти родную мать, продать свою компанию. Ее внимание всегда было сконцентрировано на следующем шаге, на достижении или приобретении чего-либо.

Теперь ничего не оставалось. Она прожила половину своей жизни, и все кончилось — и замыслы, и энергия, и любовь.

Когда она проснулась, у изголовья кровати стоял Джефри. Она сонно улыбнулась. Может быть, это все еще сон? И вдруг — как будто ей на голову свалился кирпич — она все вспомнила.

Она с трудом поднялась с постели.

Джефри держал в руках честерфильдское пальто. Когда-то это был темно-синий кашемир с черным бархатным воротником. А теперь на нем произросли какие-то серо-белые цветы, а на спине сияли ножевые порезы.

— Что ты наделала? — спросил Джефри.

Карен рассмеялась.

— Это моя новая коллекция, новый стиль.

— Ты спятила! — сказал он.

— Вот, вот. Ты уловил мой стиль.

— Ты знаешь, какой ты нанесла нам ущерб?

— Джефри, ты взял правильный тон, но играешь не ту роль. Не будем говорить о твоем гардеробе. Мне начхать на него. И, мне кажется, я тебе это доказала. Лучше обсудим то, чем вы занимались с моей сестрой в мансарде у Перри.

— Карен, ты все преувеличиваешь, у тебя неадекватная реакция.

Карен стояла совершенно неподвижно и с трудом верила своим ушам. В ее прошлых спорах с Джефри он всегда брал над ней верх. Он всегда держал себя в руках, а она не выдерживала и срывалась. И он всегда делал упор на ее неадекватное поведение. Неужели он думал, что сможет провернуть этот трюк и теперь? Ему ли говорить ей о преувеличении? Не лучше ли тогда сослаться на то, что у нее предменструальный период? Или что она сошла с ума?

— Преувеличение? Неадекватная реакция? Мой муж трахает мою сестру! Я думаю, что моя реакция вполне адекватна ситуации. Такие ситуации изучают. Я про это читала в библиотеке. По ситуации я веду себя абсолютно нормально. Я заслужила узнать правду.

Джефри отвернулся. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, потом тяжело вздохнул, бросил пальто на пол и скрестил руки на груди.

— Какую? — спросил он.

— Ты нарочно сорвал договоренность об усыновлении ребенка Синди? Ты внушил ей, что он нам не нужен?

— Нет, — сказал он. — Я был любезен с нею. Сэлли думает, что как только она увидела младенца, то передумала отдавать его и не отдаст его ни при каких обстоятельствах.

— О'кей. Не знаю, верю ли я тебе. Да, ладно. Еще один вопрос: что ты знаешь о кровавых деньгах Norm Со?

— О чем ты говоришь?

— Ты знал о Марианах?

— Нет. Я до сих пор не понимаю, о чем ты говоришь. Звонил Билл. Была допущена большая ошибка. Ты сильно ошибаешься. Это бизнес, Карен, а не идиотская благотворительность. Билл хочет поговорить с тобой.

— Забудь о Билле. Ответь лучше на вопрос о кровавых деньгах. Ты знаешь о рабстве и чудовищной эксплуатации рабочих на Марианах? Ты знаешь, что Арнольд был прав?

— Если бы я знал, то не допустил бы твоей поездки туда.

Карен задумалась. Тут он не лгал. Он не позволил бы ей узнать правду, знай он ее сам. Но разве это не еще хуже? Она внимательно посмотрела на человека, за которым так долго была замужем.

— И последний вопрос: почему с Лизой?

Он пожал плечами.

— Потому что она была рядом.

— Что? Как Эверест. Ты что, сэр Эдмунд Хиллари[14]?

— Карен, я очень сожалею. Прости меня. Так уж получилось. Я был не прав. Действительно не прав. Что ты от меня хочешь?

Карен молчала. Она задумалась.

— Хочу, чтобы ты ушел. Оставь меня в покое.

— Куда мне идти?

— Мне все равно. Катись к черту.

Он помолчал.

— Можно я позвоню тебе?

— Нет.

Джефри направился к двери.

— Я действительно очень сожалею о случившемся, прости.

И он ушел.

32. Отрезвление

Карен сидела в своем офисе за собственным столом. Сейчас ей важно было почувствовать, что у нее есть свое место и вещи, принадлежавшие только ей. За много лет работы она приобрела только одно это место. Она не могла вернуться домой, пока Джефри не освободит помещение. Она не могла также выйти из офиса: нужно было пройти вниз через мастерскую. Стоит ей только высунуть нос за дверь, как придется рассказывать, что контракт с Norm Со ликвидирован. Жанет уже перестала передавать ей телефонограммы, только Билл продолжал названивать и оставлять сообщения по телефону. Только он, Джефри и Дефина знали, что сделка накрылась. Она представляла себе реакцию Мерседес, когда та узнает правду. И не только Мерседес наложит в штаны. Роберта-юриста хватит удар. Жанет не сможет внести деньги за выкуп дома. Арнольду и Белл ничего не достанется. Только Бог знает, как на это отреагирует миссис Круз и другие служащие. Им будет трудно справиться с разочарованием.

Ха! Она почти рассмеялась. Трудно справиться с разочарованием. В этом есть глубокий философский смысл, говорила она себе, стараясь справиться с собственным разочарованием. Карен не могла разобраться в своих чувствах: была ли она опечалена, озлоблена или и то, и другое вместе. Когда она думала о Джефри, она готова была убить его. Но неожиданно глаза ее наполнились слезами, и она почувствовала огромную жалость к самой себе. Мысль о Лизе доводила ее до безумия. Трудно представить, что, ее мать, было у нее в голове. Если ей так не хотелось спасть с Леонардом, то она могла выбрать любого из более чем трех миллионов мужиков в Лонг-Айленде, а не бросаться на мужа своей сестры.

Когда Карен размышляла об этом, она подумала, что Дефина, как всегда, права. Они не просто развлекались на ложе в мансарде. Даже считая, что она ничего не знает об их связи, и не планируя, что она когда-нибудь об этом узнает, они все равно вовлекли ее в свои игры. Они не только трахались друг с другом, они трахали ее.

Она не была уверена, что Джефри не любит ее, но то, что он зол на нее, она знала наверняка. Возможно, он чувствовал, что его недооценивают. Ему годами приходилось иметь дело с бизнесом и прочим финансовым дерьмом, и она в это время приобретала известность. В последнее время ему доставалось все больше дерьма, а ей все больше славы. Если же это было не так, если она просто ему надоела, если он перестал находить ее привлекательной и чувствовал, что их брак подходит к концу, то почему он не сказал ей об этом прямо и не ушел по-человечески? Почему не нашел себе другую, незнакомую ей женщину?

Карен повернулась на стуле и стала смотреть в окно, на Седьмую авеню — район одежды. Час пик подходил к концу, но улица кишела людьми с сумками-каталками. Грузовики блокировали улицы, спешащий народ натыкался на них и прорывался через все препятствия. Сколько энергии, сколько сил, сколько миллионов долларов тратилось людьми ради одежды, только для того, чтобы не выглядеть похожими друг на друга. Она долго смотрела на толпу внизу. Были ли среди них такие же несчастные, как она? Но ей еще предстоит столкнуться с большими разочарованиями и неурядицами. Если Джефри все-таки любит ее, то он сейчас должен быть в такой яростной злобе, что только ее быстрые действия, пока его злоба не прошла, смогли бы разрешить их проблемы. Если же он не любит ее, если он равнодушен к ней, то он просто поступает подло, низко и коварно. Какой из этих вариантов верен? Какой из них хуже?

Дело в том, что после ночных и утренних размышлений Карен пришла к выводу, что Джефри не мог любить Лизу. Она пришла к такому выводу не из-за эгоизма, а из-за того, что знала Джефри долгие годы, и хотя женщины могут не знать точно вкусы мужей в выборе любовниц, но Карен была уверена, что Лиза — женщина явно не его типа.

«Значит, он поступил так, потому что он любит меня, но зол. Но если наоборот, — он совсем не любит меня и давно разлюбил, то почему же он не ушел?» На это был только один ответ, и этот ответ был как удар ниже пояса — деньги. Он оставался с ней из-за денег. Для Карен это было хуже всего другого — это был позор. Она была ограблена, лишена всего: женской привлекательности, обаяния, ума и таланта. Она превращалась в нечто намного худшее, чем брошенная и обманутая женщина — она была дойной коровой.

У Карен вырвался стон. Она стала раскачиваться на стуле, прикрыв рот рукой и стараясь не стонать. Сколько талантливых женщин пострадали от мужиков, оказались обобранными мужьями? Коко обобрал ее любовник, Коллет — ее собственный муж. Ни одна женщина, добившаяся успеха, не застрахована от этого. Может быть, она тоже стала чем-то вроде платежного чека Джефри? Она примеряла эту мысль как уродливый наряд, как человек, пробующий языком больной зуб. Она так любила Джефри. Любила его тело. Ей было так хорошо с ним. Сколько же он зарабатывал за каждое такое траханье без любви? Правда, говорила себе Карен с горечью, за последние шесть месяцев таких встреч было немного. Было несколько раз в Нью-Йорке, была попытка в Вестпорте, ну и конечно, был Париж. При этом воспоминании Карен покраснела. Может быть, мысль о Лизе возбуждала Джефри? Но почему-то Карен так не думала, хотя эта мысль приводила ее в ужас. И если ей становилось плохо от предательства мужа, то что же можно сказать о предательстве сестры?

Карен всегда старалась увидеть хорошие намерения в любом поступке сестры. Хотя Лиза была ленива, распущенна, неверна собственному мужу, забросила дочерей, Карен старалась либо не замечать этого, либо придумать оправдание: Лиза легкомысленна, она не наша себя, у нее комплекс неполноценности. Но Дефина, как всегда, оказалась права: Карен была Королевой Отрицания. Она не желала видеть недостатки сестры, особенно ее зависть и ревность.

«Почему я ничего не понимала, почему я была так слепа?» — спрашивала себя Карен. Она должна теперь в этом разобраться, потому что за это она наказана. Ее жизнь рассыпалась в прах, и нужно понять, почему это произошло. Почему она была настолько слепа, что не замечала предательства под самым носом? Карен поняла, что если теперь в этом не разобраться, то она никогда не сможет больше доверять собственным суждениям.

Послышался тихий стук в дверь. Это была Жанет, которая пренебрегла приказом Карен не входить к ней в офис. Жанет просунула голову в комнату. Лицо ее было страшно бледным.

— Ваша сестра здесь. Ей нужно вас увидеть.

— Пошли ее далеко-далеко, — сказала Карен.

— Вы должны выгнать ее. Нас от нее тошнит.

Карен вздрогнула. С чего это их затошнило? Неужто ее горе так подействовало на Жанет и других сотрудников? Они же ничего не знают. А может быть, знают? О Боже, она об этом не подумала. Лицо Карен пылало от унижения. И все же она не хотела видеть Лизу ни сейчас, ни когда-либо в будущем.

В этот момент дверь за спиной Жанет распахнулась настежь, и секретарша отшатнулась, как от удара. Лиза ворвалась в комнату, оттолкнув Жанет. С минуту Карен ничего не понимала: может быть, Лиза действительно ударила девушку? Но тут она почувствовала, как ее саму будто ударил страшный запах.

Запах — это слабо сказано. Вонь заполнила всю комнату, и Карен казалось, что на нее надвигается стена чудовищного зловония. У нее прервалось дыхание. Неужели этот запах исходил от Лизы? Карен бросилась к окну и распахнула его настежь. Тут уж не до вежливости. Лишь бы выжить.

— Что за черт? — спросила Лиза.

У нее был дикий вид: нечесаные волосы были растрепаны, на ней была надета мужская рубашка, возможно, Леонарда, а на ногах — красные туфли на высоком каблуке. Карен никогда не видела сестру в таком ужасном состоянии. Но ее вид был ничто по сравнению с запахом.

— Какого черта? — повторила Лиза. — Что вы со мной сделали?

— О чем ты говоришь?

— О чем я говорю? Она еще спрашивает, о чем я говорю? Будто ты не чувствуешь запаха? Весь Нью-Йорк чувствует зловоние. Я знаю, что ты и твоя черная ведьма околдовали меня. Она меня всегда ненавидела. Доктор Шнейдер не может понять, в чем дело. Он чуть не задохнулся, когда я села в кресло у него в кабинете. Как вам это удалось?

— Лиза, я ничего не делала.

— Конечно, не делала! Но тогда почему из моего влагалища разит как от падали, как будто у меня внутри все сгнило? А вы вроде бы ничего и не сделали? Я знаю — это Дефина.

— Может быть, ты заразилась от Джефри? — предположила Карен. — Какая-нибудь инфекция.

— Инфекция!? — взвизгнула Лиза. — Тут нужно целое море инфекций. Если бы это было от Джефри, то его инструмент давно бы отсох.

Лиза, громко рыдая, забегала по комнате. Карен продолжала стоять у окна и дышать ртом, чтобы не задохнуться от невыносимой вони.

— Я ехала поездом, — ревела Лиза, — вошла в вагон и еще не доехав до первой остановки, осталась в нем одна. Это в час пик. А когда приехала на станцию, то пошла по подземному переходу, где живет всякий сброд. Знаешь, какой от них идет запах? Так вот даже они отворачивались от меня. Весь мой дом провонял. Пропали все мои наряды. Мимо моего мерседеса нельзя пройти, не боясь задохнуться. Боже мой, Карен, останови это. Мне не нужен твой Джефри. Я спала с ним, потому что мне нравилось его внимание, и только. Я просто хотела, чтобы у меня было то же, что у тебя. Можешь забрать его обратно, но только избавь меня от этой вони.

На минуту Карен задумалась. Затем подошла к интеркому и позвонила Жанет.

— Дефина пришла? — спросила она.

Было без двадцати десять. Дефина редко появлялась до половины одиннадцатого. Но прежде чем Жанет успела ответить, Дефина вошла в комнату.

— Ой-ой-ой! Пахнет крысой, что-то тут не так. — Дефина взглянула на Лизу. — Девочка, это не от тебя ли разит?

Лиза вытерла глаза и уставилась на Дефину.

— Не вижу ничего смешного.

Дефина взглянула на Карен.

— Начальник, а тебе бы следовало поговорить с сестрой о правилах личной гигиены.

— Прекрати это! — заорала Лиза. — Я знаю, это ты сделала! Я уже сказала Карен, что сделаю все, что хотите, только бы пропала вонь.

Дефина вздернула брови, откинула голову и посмотрела на Лизу.

— Если ты кладешь дерьмо себе в сумку, то не удивляйся, что оно воняет, — сказала она. — Нечего винить меня в этом.

Карен взглянула на подругу.

— Ди, это твоих рук дело?

Дефина вытаращила глаза.

— Подружка, это не в моей власти. Люди сами должны отвечать за то, что натворили. Я ничего ей не делала.

Лиза подняла вой. Она упала на ковер и закрыла лицо руками.

— Помогите мне! — вопила она. — Это нечестно. Вы должны мне помочь!

Дефина набросилась на Лизу, как разъяренная кошка, защищающая своих котят.

— Честно? — спросила она. — Какое ты имеешь право говорить о честности? У тебя есть старшая сестра, которая к тебе так хорошо относится, заботливый муж и двое здоровых детей. Это больше, чем имеют многие, чего тебе еще недостает? А ты забрасываешь детей, обманываешь мужа, пакостишь сестре — и смеешь говорить о честности! Ох, тебе бы помолчать! Ты не видела от Карен ничего, кроме добра. Но тебе всего было мало: мало тебе было ее дружбы, подарков, мало денег. Ты все завидовала и злилась. Вот почему ты и провоняла.

— Не смей меня судить, — огрызнулась Лиза. — Сестра любит тебя больше, чем меня. Как ты думаешь, что я должна чувствовать по этому поводу? — Лиза повернулась к Карен. — И ты не можешь меня судить. Все, что тебе было нужно в постели, ты получала от своего мужа. Ты не можешь знать, что я чувствовала со своим.

Дефина подошла к Лизе и дернула ее за руку.

— Вставай скорее, а то из ковра никогда не выведешь вони. Я тебе советую, ступай домой и прими теплый душ с уксусом. Добавь еще немного слез. Не забудь про слезы: это самое важное. Ручаюсь — вонь пропадет, — сказала Дефина.

Лиза вскочила, оглядела присутствующих диким взглядом и бросилась вон из комнаты. Карен взглянула на Дефину.

— Что ты сделала? — спросила она.

— Я ничего не делала. Это она сама.

— Да брось ты. Это что-то приготовленное с мадам Ренольт?

Дефина пожала плечами.

— Ты же говорила, что ее тарабарщина не действует. Будь последовательной. Либо одно, либо другое.

— Ди, я знаю, что ты что-то сделала. И знаю, что сделала по дружбе. Но я должна сама о себе заботиться. И я буду делать все сама.

Дефина подсела к Карен и обняла ее.

— На тебя столько всего навалилось, — сказала она, — что мы с Карлом решили оказать тебе дружескую услугу.

Она опять приняла невинный вид.

— Но мы ничего не делали с Лизой.

— Ну да, конечно, — улыбнулась Карен и взглянула на подругу.

— Скажи пожалуйста, а теперь у нее это пройдет? — спросила она.

— Ага, — кивнула Дефина, — если только она не забудет про слезы.

33. Модное опоздание

Карен сидела на складном стуле в демонстрационном зале. Она ожидала, когда соберутся сотрудники К. К. Inc. Стулья были расположены в беспорядке — сегодняшняя встреча сильно отличалась от той, которую она организовывала всего несколько недель назад. Здесь не будет ни цветных слайдов, ни шикарных портфелей, как в прошлый раз.

Карен старалась казаться спокойной, хотя знала, что вестник потерь никогда не был особенно популярен. Помнится, в Древней Греции таких вестников убивали.

Карен знала, что ее ожидает буря недовольства, ведь большинство этих людей теперь окажется на грани полного краха. А после прошлого собрания многие из них, самые непрактичные, уже начали тратить деньги Norm Со, которые они никогда не получат. Кейси рассказал Карен, что одна из ее работниц купила новый кадиллак и припарковывала его на самом видном месте, чтобы другие женщины могли увидеть ее новую машину. Сообщение Карен будет для всех тяжелым ударом, и она не знала, кто из сотрудников останется ей верен.

А почему, собственно, они должны быть верны ей? — спрашивала себя Карен. Разве она не пренебрегала их интересами, когда была их шефом, можно сказать, их матерью? Она понимала, сколько людей пострадает от слияния с Norm Со, несмотря на все ее обещания. Стоит только появиться Norm Со, как масса людей потеряет работу. А девушки, которые трудятся и живут, как рабы, в Марианах? Продавая себя Norm Со, она сама становится рабовладельцем! Она опять вспомнила стихотворение, висевшее на стене в конторе Арнольда: «Я заперла свою сестренку и от жизни, и от света ради розы, ради ленты, за венок на голове». Может быть, она тоже запирала этих женщин, держала их в тюрьме за шарф, за кофточку, за свитер? Карен почувствовала, что она краснеет от стыда.

Карен всегда гордилась тем, что она если не спасает мир, то во всяком случае дает возможность заработать деньги нескольким сотням людей. Дает этим людям возможность оплачивать квартиру и покупать детские вещи. Теперь, в первый раз в жизни, ей приходилось отнимать у этих людей то, что она им обещала. А может быть, она уже давно отняла у них что-то гораздо более важное, чем эти деньги? Например, миссис Круз отдала годы своей жизни шитью, годы жизни — бесконечным стежкам, которые она сделала за все это время для изделий Карен. Это вполне соответствовало словам песенки: «Я заперла свою сестренку и от жизни, и от света…» К чему было это делать? Теперь Карен совсем не могла этого понять.

Люди спокойно беседовали между собой, и Карен почувствовала себя изолированной от них и такой одинокой, как никогда в жизни. Джефри любезно не показался. Люди, конечно, это заметили, но ей никто ничего не сказал. С кем она была теперь связана чувством или привычкой? Конечно, не с Джефри. А с сестрой? Ну с этим-то уж точно было покончено. Мать ей была не нужна, а Арнольд, хотя и добрый человек, но они очень уж далеки друг от друга. Тем более, теперь он болен. Был ли хоть один человек на свете, которому она близка? Карен стало так жалко саму себя, что она чуть не расплакалась. Но она сдержалась и незаметно смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Сейчас нельзя жалеть себя — надо жалеть людей, ведь на их головы она сейчас сбросит свою маленькую бомбу.

Она взглянула в конец зала — там стояла Дефина со скрещенными на груди руками. Их глаза встретились. Карен поняла — надо начинать.

— Вы все знаете, что я должна сделать сообщение, — сказала Карен.

Она с удивлением заметила, что у нее дрожит голос. Она откашлялась.

— Когда мы встречались с вами и была обнародована сделка с Norm Со, я намеревалась работать с ними.

В зале раздался ропот, но она продолжала:

— Я была бы рада сказать вам сейчас, что мы будем работать с ними вместе, но это не так.

Ропот усилился и перешел в шум. Карен не стала пробиваться сквозь гул голосов. Она подождала с минуту, и затем продолжала, повысив голос:

— За это время я узнала много такого, что делает для меня невозможным принять предложение Norm Со. Это решение я должна была принять за вас всех. У меня не было выбора. В конечном счете, сделка с Norm Со принесла бы вред всем нам. Теперь мне кажется ясным, что, несмотря на их обещания, сделка означала бы только выездную работу и постепенное сокращение общего объема работ.

Опять начался ропот, но Карен продолжала.

— Конечно, это значит, — продолжала Карен, — что деньги, на которые вы рассчитывали, вы не получите. Это большое разочарование для всех нас.

Карен сделала паузу. Она рассматривала собравшихся. Мерседес Бернард резко вскочила, и хотя она как всегда полностью контролировала свои поступки, Карен увидела, что она была в ярости. Мерседес повернулась и вышла из зала. За ней следило множество глаз.

Карен опять посмотрела на собравшихся. Только Кейси улыбался. Ну он-то всегда боялся этой сделки. Остальные выглядели смущенными, рассерженными и абсолютно растерянными. Карен поймала взгляд миссис Круз. Ее широкое, желтоватое, морщинистое лицо не выражало никаких чувств, но она кивнула Карен. Это был благородный жест. И Карен почувствовала огромную благодарность к этой женщине. Карен с трудом подняла голову.

— Это еще не все плохие новости. Нам придется пройти серьезную реорганизацию, нам придется искать выход. Нам нужен выход, чтобы финансировать дом, который мы создали, когда начали бридж-линию. Поскольку вы владельцы акций, вы должны это понять. Я не могу вам сейчас сказать, во что выльется реорганизация. Честно говоря, я сама этого не знаю. Но я вам обещаю, что, как только мы выясним, каким путем будем действовать, я поставлю вас в известность и поделюсь с вами нашими планами.

У Карен сейчас не было никакого представления, как они будут финансировать производство в дальнейшем.

— Если кто-либо из вас не захочет больше иметь дело с нашей фирмой, я вас пойму, но буду очень разочарована. Я думаю, что сейчас мне больше нечего вам сказать. Дефина здесь, и она ответит на все ваши вопросы.

Карен глубоко вздохнула:

— Спасибо за то, что вы пришли, и разрешите мне сказать вам, как мне больно вас разочаровывать. Я прошу вас простить меня.

Теперь Карен уже не могла удержаться от слез и быстро вышла из комнаты вниз в свой офис.

Карен едва успела вытереть глаза, как дверь широко распахнулась, и в комнату ворвалась Мерседес. Карен резко повернулась. Мерседес нельзя было узнать — на ней лица не было от бешенства. Растрепанная, бледная, она казалась безумной. Всегда такая элегантная, сейчас она представляла собой нечто среднее между Мортицей Адамс и невестой Франкенштейна — аналогия напрашивалась сама собой. Казалось, что Мерседес открывает показ фильма ужасов.

— Что ты наделала, черт возьми? — спросила она Карен глубоким хриплым голосом, прямо взятым из таких фильмов.

— Я сделала то, что должна была сделать, Мерседес.

— Ах, ты сделала то, что ты должна была сделать? Я тоже так поступала. Иными словами, я сделала тебя. За эти восемнадцать месяцев ты появилась в дюжине журналов. Это все сделала я. Статья в пять страниц «Вейнити Феар»! А статьи в «Вог»? Я тебя протаскивала на каждое чертово телевизионное шоу, которое имело для тебя значение. Благодаря мне получился твой Париж! Я сделала твою известность. А теперь ты мне заявляешь, что я не могу получить свои деньги!

— Мерседес, никаких гарантий не было.

— Это что, утешение, что ли? Мне пятьдесят восемь лет. Ты знаешь, сколько лет у меня ушло, чтобы выбраться наверх и получить первое место в своем бизнесе? Тридцать лет. Я изучила производство. Я знала все и всех. И что же теперь? Я не из тех женщин, которые могут уютно проживать на социальное пособие и на пенсию. Я сделала тебя, Карен, и ты у меня в долгу.

Несмотря на свою вымотанность, Карен почувствовала, что ее охватывает злость. Почему они все думают, что она обязана им своим успехом? Джефри создал ее, Лиз Рубен создала ее, Билл Уолпер тоже создавал ее — а теперь еще и Мерседес. Карен вздохнула, готовясь сказать сама еще не зная что, когда в комнату вошел Кейси.

— Пошла вон, Мерседес, — сказал он. — Какого черта ты кричишь? Что ты знаешь? Ты ведь дала материал в газеты, когда они все рвались выхватить этот материал. Я был здесь с самого начала, когда мы с Карен тащили по снегу тяжеленную повозку в Блюменгдейл, чтобы показать им наш первый выпуск. Мы делали показ в товарном лифте. Продали все Мартину Траубу. Черт бы тебя взял! Уж поверь, что Карен дошла бы до всего сама, без посторонней помощи. И не устраивай здесь трагедию.

Мерседес сузила свои продолговатые глаза.

— А тебя кто спрашивает, маленькая дрянь?

— Ну хватит, Мерседес, прекрати. Можешь назвать меня негритянской проституткой, только убирайся отсюда, — сказала Дефина, входя в комнату.

Она закрыла дверь прямо перед носом толпившихся за дверью людей, среди которых была Жанет и другие секретари.

Мерседес посмотрела на Карен и глубоко вздохнула, как бы собираясь что-то сказать.

— Ты знаешь, что все, что я говорю — правда… — начала она.

Но Карен уже все надоело. С нее было достаточно.

— Мерседес, тебе пора уходить. Кейси, ты можешь помочь Мерседес упаковаться?

— С удовольствием, — сказал Кейси и последовал за Мерседес.

Потрясенная Карен смотрела им вслед.

— Она так взглянула на меня, — сказала Карен, — как будто хотела, чтобы я умерла. Боже, что приходится переживать!

— Да, — сказала Дефина. — Жизненный опыт — это то, что ты получаешь, когда не получаешь того, что хочешь.

Она всю жизнь работала много и долго, но так и не знала, для чего она работает. Уж во всяком случае, не ради того, что случилось. Наступившая в комнате темнота казалась зловещей и угрожающей. Карен казалось, что здесь, на девятом этаже, она находится в невесомости, плавает в пространстве, оторванная от всех. Порвана связь с Джефри — значит, она действительно совершенно одинока.

Карен провела весь день и вечер в офисе Джефри, разбирая вместе с Кейси и Ленни деловые бумаги. Это было не только утомительно, но и удручающе — все было спутано. Виновата ли она в том, что во всем полагалась на Джефри? Не повторила ли она ошибку многих женщин, предоставлявших своим мужьям вести дела вместо себя? Но в мире моды именно так и было, дела велись именно таким образом. Ив Сен-Лоран и Пьер Берже, Валентино и Жанкарло Джиаметти, Калвин Клейн и Барри Шварц, Христиан Лакруа и Бернард Арнолт. Даже такой мастер как Ральф Лорен работал с Питером Стромом. И все они были настоящие мужчины и действовали в крутом мужском деловом мире. Если бы женщины-дизайнеры не имели поддержки своих блестящих партнеров, им бы пришлось через один или два года закрыть свое дело. Дизайн слишком много требовал от модельеров. Нельзя было одновременно творить и управлять делом. Разумеется, она была не хуже других дизайнеров, измученных творческой работой. Теперь, когда она поняла, в каком состоянии находятся их дела, она пришла к выводу, что Джефри не смог справиться со своей задачей. Это легло теперь дополнительным бременем на ее плечи. И Карен боялась, что она не выдержит такой тяжести.

Она знала, что тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год был лучшим для Лакруа, когда все цены на его товары выросли на сорок процентов. Но он потерял при этом восемь миллионов долларов. Судя по бумагам, которые ей показал Ленни, можно было предполагать, что бридж-линия будет иметь успех, и К. К. Inc. могла бы поставить ее. Но сейчас Карен была настолько переполнена всем случившимся, что не могла сделать соответствующих выводов из ситуации и отослала Кейси и Ленни домой.

Наконец она осталась одна. Совсем одна. Идти было некуда. Карен не хотела возвращаться в свою квартиру. Она стояла у окна и смотрела вниз на мелькавшие огни машин, мчавшихся по Седьмой авеню. Она пыталась представить свое будущее без Джефри.

Карен никогда не оставалась долго в офисе Джефри — это было его владение. Она держалась, насколько возможно, подальше от финансовых дел, банкиров, счетов и деловых бумаг. Однако сейчас она прошлась по ковру и села в кресло рядом с диваном. Это было кресло Джефри. Он всегда здесь сидел по утрам во время заседаний, и кресло сохранило его запах. Было ли это мыло или шампунь (он никогда не употреблял духи), но все-таки было совершенно ясно — кресло пахнет Джефри. Сейчас, сидя в этом глубоком кресле, Карен, несмотря на свою злость, испытала вдруг невыносимую тоску по своему мужу, желание быть с ним.

Выступление перед сотрудниками К. К. Inc. было очень трудным. Но еще труднее будет вести дело. Как она обойдется без Джефри, без его помощи? Может, Джефри прав? А без Джефри и без К. К. Inc. что у нее оставалось? Карен почувствовала жалость к себе, и на глазах ее появились слезы. Она начала плакать и уже не могла остановиться. Как она гордилась тем, что никогда не плачет! Да, очевидно, она не знала ни себя, ни своих друзей. Казалось, она работала так много, а достигла так мало. Ни семьи, ни брака, ни детей, ни бизнеса — все распалось, все пошло прахом.

Теперь, одна в этом темном офисе, Карен почувствовала, что она не сможет обойтись без Джефри. Она поздно вышла замуж, к ней поздно пришел успех… она не сможет отказаться от всего этого так просто. Она этого не вынесет. Ведь у нее еще много времени впереди, далеко до одинокой старости. Может быть, еще можно как-нибудь сохранить их брак с Джефри? Может быть, Дефина права? Она говорит, что действия Джефри — всего лишь реакция на ее собственные действия. Реакция на ее вечное отсутствие, так же как и на ее растущую славу. Он устал от ее проблем. Например, проблема с ребенком. Она всегда считала себя такой хорошей и правильной, а по сути, может быть, это она подвела Джефри?

И хотя она была оскорблена и зла на Джефри, она чувствовала, что с потерей мужа она теряет слишком много. Ведь в конце концов она росла вместе с Джефри, вся история ее жизни связана с ним. Как продолжать жить одной? Эта мысль страшно мучила Карен. Неужели она станет женщиной неопределенного возраста и, как некоторые, будет появляться в обществе под руку с приятным молодым человеком? Неужели она кончит как бедняжка Шанель — одна, без любви и детей?

Карен глубоко вздохнула. Казалось, она впитала в себя запах Джефри. Сейчас ей было трудно поверить, что какое-то время она смотрела на Билла Уолпера как на возможного партнера. На эту лживую свинью! В нем было все, что она ненавидела в бизнесменах — жадность, жестокость, готовность на все ради прибыли. На одну минуту ей показалось, что темнота офиса напоминает темноту сайпэнских бараков. Только здесь не было крыс и грязи; зато было чувство полной безнадежности. Она подумала об Арнольде, о том, с каким презрением он говорил о кровавых деньгах. С содроганием она вспомнила следы крови на грязном полу больницы. Что будет со всеми этими людьми, со всеми этими несчастными? Что будет с ребенком? Она уже послала чек мистеру Дагсвару, но она понимала, что этого мало. Что еще она может сделать?

Карен почувствовала себя загнанной в угол, как заключенный в камере. Она была женщиной средних лет, женщиной, обладавшей талантом, талантом дизайнера. Но как ей теперь продолжать? И как она может остановиться?

Может, она должна простить Джефри? Другие женщины прощали неверных мужей. Если он спал с ее сестрой только для того, чтобы причинить ей боль, тогда еще можно простить. Что это было с его стороны — смелость или трусость? Теперь Карен думала, сможет ли она найти путь, чтобы простить Джефри. Но, даже если она не сможет простить его, она должна обсудить с ним дела, должна набросать планы на будущее. Она обязана думать о будущем.

Карен подняла трубку и медленно набрала номер, который Джефри оставил ей. Он снял трубку. При звуке его голоса Карен почувствовала, как сердце ее громко забилось.

— Джефри, это Карен. Нам нужно поговорить.

34. Дело закрыто

Карен дожидалась Джефри в его офисе. Некоторое время она просидела в темноте, но зная, что Джефри был уже на пути в офис, она заставила себя встать со стула и включить отвратительно яркий верхний свет. Карен подошла к зеркалу, висевшему за дверью, и стала рассматривать свое лицо. Хотелось определить, насколько оно пострадало за это время. Черт возьми, ей нужны были подтяжка лица, недельный отдых и прежде всего компетентная юридическая консультация. Но все это потом, после приезда Джефри.

Карен подошла к этажерке, стоявшей за письменным столом. Перед ней были фотографии, снятые в день вручения Приза Оукли. Карен взглянула на фотографии и отвернулась, чтобы не расплакаться. Она открыла ящик, хотела взять носовой платок, но платка в нем не было, и она открыла следующие два ящика. Однако там тоже ничего не оказалось. Неужели мужчины никогда не нуждаются в носовых платках? Может, они никогда не сморкаются? Однако в нижнем ящике она обнаружила несколько бумажных салфеток. Под салфетками лежала жестяная коробка. Она была заперта, как показалось Карен. Простая жестяная коробка как-то не вязалась с Джефри. Что он мог в ней хранить? Карен достала коробку из ящика. Она боялась, что в ней могут быть любовные письма или фотографии Лизы, хотя это было маловероятно. Все равно, она должна открыть коробку и узнать правду. Она должна знать, действительно ли Джефри любит ее сестру.

Коробка оказалась не запертой. В ней находились слайды. Карен посмотрела на свет один из слайдов. Это была фотография картины, написанной Джефри. Она никогда ее прежде не видела — обнаженная натура, но совсем не такая, как те, в Вестпорте. В ней чувствовался стиль Джефри, но это была совсем другая живопись. Явно другая.

Слава Богу, это обнаженная — не Лиза, подумала Карен и глубоко вздохнула. Она взяла следующий слайд. Опять обнаженная, и опять — не Лиза. Карен посмотрела всю коробку — несколько дюжин слайдов. Откуда у Джефри нашлось время сделать все это? — спрашивала себя Карен. Теперь, когда были просмотрены все слайды, она убедилась, что обнаженная была всюду одна и та же женщина, блондинка. Каким-то образом в этой живописи Джефри удалось передать нежность и хрупкость модели. Может быть, эта женщина действительно нежна и ранима? Трудно сказать, как создавалось впечатление: от позы, от ее личности, или это было искусство исполнения. Но Карен никогда не замечала в прежних работах Джефри такой тонкости и выразительности. Почему-то эти картины напомнили Карен произведения Дега, хотя исполнены были совсем в другом стиле. Лицо женщины на картине трудно было разглядеть. Были изображения со спины и в профиль, были фотографии, где видна только часть лица или кончик носа. Сейчас Карен разглядывала профиль женщины. Почему Джефри держал эти картины в тайне — ведь это настоящая живопись! Это его будущее. Что вообще все это значило?

Сейчас Карен казалось, что тайна этих слайдов гораздо важнее, чем связь Джефри с Лизой. Она знала, что Джефри всегда считал себя художником, так же как и она. Коробка со слайдами не должна была быть тайной от нее. Почему же именно от нее он скрывал эти картины? Ведь это самое лучшее, что он сделал после колледжа.

Карен показалось, что ее начинает тошнить. Это ощущение возникло где-то в глубине. Когда она была зла на Джефри, она могла раскидывать его вещи по полу, могла беситься — она боролась и была полна энергии. Она даже строила планы на будущее. А теперь эта коробка Пандоры, внесшая разлад в ее душу, лишила ее сил. Она по-настоящему испугалась.

На дне коробки лежали какие-то бумаги. Карен вытащила их. Здесь было свидетельство Джефри о рождении, несколько вырезок из газет «Бизнес Уик» и «Уолл-стрит Джорел», с заметками о картинах Джефри. Ничего особенного, не о чем волноваться, она неадекватно реагирует на открытие. В конце концов, за эти три месяца произошло столько событий, что у них с Джефри не было времени обсудить эти картины. Тем не менее, Карен продолжала рассматривать бумаги. Ей попался договор на покупку мансарды Перри, она быстро проглядела документ и вдруг остановилась.

Вообще Карен плохо разбиралась в официальных документах, но ее поразило, что осторожный Джефри отдавал сразу сто пятьдесят тысяч долларов, при покупательной стоимости мансарды в восемьсот тысяч долларов. Что он, с ума сошел, что ли? Однако Джефри согласился купить мансарду Перри. Теперь она вспомнила прощальный визит Перри и его замечание: «mi casa, su casa». Вот почему он отдал ей ключ и сказал, что «его дом — ее дом».

Сейчас Карен казалось, что страх, затаившийся где-то в глубине живота, стал подниматься и сдавил ей грудь. Что задумал Джефри? Не готовит ли он ей новый сюрприз в бесконечном списке сюрпризов? Она покачала головой и продолжала рассматривать бумаги. Здесь были план дома в Вестпорте и копия контракта на его строительство, а также фотография Джефри и его отца. Карен отложила бумаги в сторону и задумалась, стараясь найти ключ к разгадке тайны. Казалось, что Джефри собрал в этой коробке все, что ему было необходимо, все, что он любил. Жестяная коробка была чем-то вроде сумки школьника, который решил удрать из дома и собирает в нее все, что ему нужно. Может быть, Джефри тоже думал сбежать? Карен стала опять перебирать бумаги и слайды и вдруг увидела еще одну фотографию. Это был недавний снимок. Она это определила по цвету волос Джефри. Похоже, что снимок сделан где-то в Манхэттене. Джефри стоял, обняв какую-то женщину. Слава Богу, это не Лиза, подумала Карен. На снимке была высокая и элегантная блондинка. Джефри смотрел на нее, и его лицо, казалось, отражало их взаимное чувство. Карен узнала этот взгляд, и на глаза ее навернулись слезы. Когда-то Джефри так смотрел на нее. Как давно это было!

Лицо женщины было затенено шляпой, частично виден был только профиль. Мучительно знакомое лицо, думала Карен. Несомненно, это была женщина с картин Джефри. Карен долго и пристально рассматривала снимок, надеясь вспомнить, где она видела это лицо. В тот момент, когда ей показалось, что она уже что-то угадала, зазвонил телефон. Карен продолжала смотреть на снимок, а телефон продолжал звонить. Кто это может быть? Билл Уолпер уже отзвонился. Может быть, звонит Джефри? Он отменил свою встречу с ней? Она боялась ответить на звонок, боялась узнать. Наконец все-таки сняла трубку. Это был Роберт-юрист.

— Карен, как я рад, что застал тебя, я тебя всюду ищу. Послушай, нам нужно поговорить.

— Сейчас одиннадцать часов ночи, Роберт, мне не о чем с тобой разговаривать в такое время, да и в любое другое.

— Карен, послушай, моя жизнь зависит от этого разговора. Фирма вложила массу времени и денег в дело. Если ты не пойдешь на сделку, то я в глубоком дерьме. Во всем обвинят меня. Уолпер вышел на военную тропу. Я пропал. Подбрось мне кость, Карен, чтобы мне было с чем к ним вернуться. Даже если ты не хочешь иметь дело с Norm Со, давай возьмемся за парфюмерное дело. Может быть, Унилевер заинтересуется. Я мог бы взять все, что ты предложишь. Сейчас, конечно, не так, как в восьмидесятых годах, но все же еще что-то можно сделать.

— Я не могу говорить с тобой сейчас, — сказала Карен. — Я должна поговорить с мужем.

— Послушай, Карен, я не хочу вмешиваться в его личные дела, это не в моем стиле. И об его делах я ничего не хочу знать. Но дело есть дело, а личная жизнь — это ваша личная жизнь. Джефри меня поставил в безвыходное положение, сама знаешь. А он — это твоя семья. Но я хочу, чтобы ты знала, что я на твоей стороне.

— Заткнись! Катись к чертовой матери! — сказала Карен и бросила трубку.

Его личные дела? Какие еще там дела? Что там происходит?

В этот момент вошел Джефри. Он выглядел очень плохо, был весь какой-то помятый. Карен, которая привыкла видеть его всегда подтянутым и в хорошей форме, была сильно удивлена. Его почти седые волосы были взъерошены, один манжет был расстегнут. Это было так непохоже на Джефри, что даже тронуло Карен и придало ей некоторую уверенность. Если он так расстроен, подумала она, то, может быть, есть шанс, что все уладится.

— Что нам делать? — спросила Карен.

— Мы должны подписать контракт с Norm Со, если это еще возможно. Я думаю, мы еще не опоздали.

Его голос звучал глухо, почти невнятно.

— Я не о бизнесе говорю, — сказала Карен.

— Между нами остался только бизнес. Это все, что у меня осталось с тобой.

Его ответ был как удар в живот. Пожалуй, она была права, когда думала, что Джефри не любит Лизу. Но откуда она взяла, что он продолжает любить ее? Она, наверное, с ума сошла! Жена, которая вызывает своего бывшего мужа для объяснения среди ночи. Неужели она действительно верила, что сможет примириться с ним? Она все еще играла роль Клеопатры. Нет, теперь она должна узнать все: кто была эта женщина на картине, когда это началось — в общем, все.

Что касается Джефри, его интересовало только одно — бизнес.

— Карен, ты должна поверить мне, — сказал он. — Наша компания не сможет выжить без, Norm Со. Наша гибель — только вопрос времени. Я продумал все возможности — это единственная. Неважно, как ты относишься ко мне, неважно, как я поступил с тобой. Важно одно — уладить дело с Norm Со. Это твое будущее тоже. Иначе меньше чем через два года ты будешь выброшена из бизнеса.

Карен была так сбита с толку, что до этой минуты плохо сознавала, что она теряет все. Потерять ребенка Синди, потерять Джефри и наконец, потерять свою компанию — это было сверх ее сил, она не могла этого вынести. У Карен начали дрожать руки, потом все ее тело охватила дрожь. Чем больше она старалась справиться с собой, тем больше дрожала. Кажется, все ее мышцы вышли из повиновения. Она могла поверить, что Джефри был зол на нее и хотел оскорбить ее. Но то, что он ее просто не любил, убило Карен. Ей казалось, что она умирает. Однако это было правдой: прежняя легковерная Карен, жившая во лжи и в постоянном страхе, умирала. Кто теперь придет на ее место?

— У меня есть другие возможности, — сказала она, — например, я могу заняться парфюмерией.

— Без меня тебе это не удастся. Они тебя растерзают. Так или иначе, у тебя нет ни времени, ни денег. Тебе нечем себя подстраховать. Посмотри, что случилось с Норис Кливленд, Тони Дефризом и Сюзаной Роунз. Я знаю рынок и знаю бизнес. Ты не сможешь быть одна. Только я могу защитить тебя, Карен.

— Ты?!

Он вздохнул и покачал головой.

— Послушай, неужели мы не можем стать выше этого? — спросил Джефри. — Мы же взрослые люди.

— Что же ты все-таки хочешь, Джефри? — спросила Карен спокойным голосом.

— Я хочу начать жизнь сначала, Карен, вернуть ее себе. Я отдал эти годы тебе. Разве этого мало? Я перестал заниматься живописью и занимался только тобой. Я сделал тебя. Я дал тебе мое имя и сделал это имя знаменитым. Ты делала все, что хотела. Ты стала дизайнером. Теперь пришла моя очередь. Мы продадим наше дело Norm Со. Я получу свою долю и получу обратно свою жизнь, я верну прошлое. Я должен заниматься живописью, я должен стать самим собой. Теперь всякая сволочь, которая считает меня пустым местом, не посмеет меня оскорблять. Я беру деньги и удаляюсь, а ты можешь продолжать заниматься своим моделированием.

Теперь, когда Карен услышала его слова, страх ударил с новой силой, как будто у нее перед носом захлопнули дверь. Теперь только она поняла с абсолютной ясностью, что Джефри не любил ее.

— Ты всегда собирался бросить меня, — сказала она. — Ты уже давно это запланировал. Ты так устроил свои дела, чтобы можно было спокойно уйти. Ты купил мансарду на свое имя, но тебе нужны деньги, и ты хочешь продать меня в рабство.

— Это неправда. То, что я тебе предлагаю, — удачная сделка. Но знаешь, в жизни всякое бывает. Люди меняются, и я изменился. Ты меня и переделала. Как, ты думаешь, я должен был себя чувствовать в твоей мастерской, когда ты играла роль художника-мастера? Ты занималась своим проклятым дизайном, была увлечена работой. А я тем временем занимался деньгами и имел дело с банками. А ирония в том, что настоящий талант у меня, а все эти дурацкие журналы, газеты и телевидение были сосредоточены только на тебе. Они все верили, что творец-художник — это ты. Это просто смешно. Ну, в конце концов, ты получила свое. Теперь моя очередь. Я предлагаю тебе заключить сделку и разойтись с миром. Мы можем начать жить каждый по-своему.

Только теперь Карен поняла, как Джефри ненавидит ее. Она поняла, что он всегда соревновался с ней и завидовал ей. С самого начала он хотел держать ее на задворках, а теперь во всех своих неудачах обвинял ее. Она знала, что он отошел от живописи, потому что никогда не смог бы выдвинуться и стать знаменитым. Но он не хотел себе в этом признаться. Он хотел думать, что она была причиной его добровольной жертвы. Это оправдывало его отход от искусства. И теперь, когда он и Билл решили использовать ее, чтобы сделать ее имя еще более известным, его эгоизм не смог смириться с ее славой. Карен поняла, что любые ее достижения унижали его в его собственных глазах, и это бесило его.

— Ты мне завидуешь, — сказала Карен.

Теперь она все поняла. А ведь раньше она верила ему, когда он говорил, что он более талантлив, чем она. Но разве Дефина, Перри и Карл не говорили ей правду? Она просто не хотела им верить. Было гораздо приятнее думать, что ее муж более одарен, чем она, и быть счастливой.

— Ты мне завидуешь, — повторила Карен.

— Не будь дурой. Это просто смешно, — огрызнулся Джефри. — Чему я могу завидовать?

Карен ему не ответила. Она все еще сжимала в руке скомканный снимок.

— Скажи, пожалуйста, а это еще что за дрянь? — спросила она.

Джефри взглянул на снимок, и Карен увидела, как кровь прилила к его лицу.

— Где ты это нашла? — спросил он.

— Карен Каан — девушка-детектив, — ответила Карен.

— Значит, ты знаешь насчет Джун? — спросил он.

Сначала Карен не смогла сообразить, что он имел в виду:

— Месяц июнь?

Но потом она поняла, что он говорит о Джуне Джэррик. Это она была на снимках, и для нее Джефри покупал мансарду. Джуна была невестой Джефри, когда он был художником. Он оставил ее, и тогда с досады она вышла замуж за Перри и бросила его после смерти Лотти. Джуна богата и принадлежит к его кругу. Она из тех, которые любят выходить замуж за художников. Вот почему она пришла на bat mitzvah Тифф, вот почему она была в Париже. Карен мельком видела ее там. Карен вспомнила, как она пыталась отыскать Джефри, когда он якобы проводил вечера за покером или обсуждал дела Norm Со. Она покраснела от стыда. Конечно, Джуна вернет Джефри его молодость, будет лелеять его искусство, вдохновлять его. Она всегда любила играть эту роль. Но сейчас она будет иметь дело с очень богатым человеком, с тем, кого она когда-то любила и потеряла. Теперь Карен знала все, и она была готова к объяснению с Джефри. Мадам Ренольт была права. Карен казалось, что она истекает кровью.

Она попыталась посмотреть на все глазами Джефри. Он всегда любил Джуну и жалел, что бросил ее. Развод Джуны с Перри сделал возможным его сближение с ней. Как привлекательны для Джуны были деньги Джефри, и как он сможет утешить ее в потере ребенка. У Джефри это прекрасно получится.

— Как давно это началось? — с волнением спросила она Джефри.

Он отвернулся.

— Больше года назад?

Он едва заметно кивнул головой. Карен вспомнила прошлый год. Как часто она бывала занята, работала допоздна. Это облегчило Джефри его действия. Она ведь ничего не подозревала. Потом она вспомнила, как они занимались сексом в Париже. Их прощальное траханье?

Она была глубоко оскорблена. Интересно, знает ли семья Джефри о том, что происходит? Роберт, конечно, знает. Когда они приезжали в Вестпорт, все смотрели на нее с жалостью. Одобряют ли они Джуну — это совершенство? Краска стыда и унижения залила лицо Карен.

— Перри знает?

— Нет, — ответил Джефри. — Если бы он знал, он не продал бы мне мансарду.

— Значит, этот чердак был для вас обоих: для тебя и Джун?

Джефри кивнул.

«Итак, — думала Карен, — Лиза была только маскировкой, еще один способ унизить меня и мою сестру. Он, наверное, хотел, чтобы я со временем обо всем узнала. Он был уверен, что Лиза не выдержит и однажды расскажет мне все».

Карен взглянула на своего мужа. Она решилась.

— Послушай, Джефри, — сказала она, — я могу простить тебе твой обман и ложь, но не могу простить то, что ты хочешь разбить мою жизнь. Ты готов продать мой талант и мое имя за свое будущее. Хочешь заниматься живописью — пожалуйста, я тебе никогда не мешала это делать. Наоборот, я очень хотела, чтобы ты писал. Я могла бы найти другого менеджера, Джефри, но я не хотела другого мужа. Ты думаешь, что ты великий бизнесмен, который вершил все дела? Ошибаешься. Компанию создал мой талант. Спасибо тебе за помощь, но я найду кого-нибудь другого, кто может делать твою работу. Роберт уже обратился ко мне. Я не продам дело Norm Со, я буду продолжать работать. У тебя останется дом в Вестпорте, и ты будешь получать тридцать процентов от бизнеса. Но ты никогда уже больше не будешь контролировать его. Я буду вести дело, даже если не буду получать от него выгоды. Может быть, у меня ничего не выйдет, и тогда ты не получишь ни одного пенса.

Ярость Карен росла с каждой минутой. Она должна была, наконец, сказать всю правду, и прежде всего — себе.

— Посмотрим, как Джун выйдет за тебя без денег Norm Со. Посмотрим, как ты сможешь выкупить мансарду у своего лучшего друга без кровных денег своей жены. Посмотрим, как далеко ты уедешь со своими обнаженными красотками. Посмотрим, как тебе понравится быть не таким уж и талантливым, как ты о себе мнишь.

Джефри побледнел. Сейчас лицо его было таким же белым, как его седые волосы. Карен, сама не зная почему, отвернулась. Несмотря на свое бешенство, она испытывала стыд, хотя стыдиться надо было не ей, а Джефри. Ну что ж, подобное случалось и с другими женщинами, подумала она. Только, как всегда, она немного запаздывала.

— Я буду бороться, Джефри, — сказала она. — Развод тебе дорого обойдется. А теперь убирайся вон.

— Ты об этом пожалеешь, Карен.

Это было все, что он сказал.

— Я уже жалею, — ответила она.

35. Завершение расследования

Карен лежала на диване в своем офисе. На потолке сменялись движущиеся отблески уличных огней, и Карен бездумно смотрела на игру света и теней над головой. Дождь, собиравшийся с самого утра, все-таки начался, и капельки воды чертили на оконном стекле причудливый рисунок, напоминавший паутину. Они напомнили Карен предсказание мадам Ренольт: ей необходимо разорвать паутину жизни, в которой она запуталась. Это будет болезненно: придется рвать путы с кровью. У Карен было ощущение, что где-то внутри, очень глубоко, началось кровотечение; так глубоко, что казалось почти незаметным. Мадам Ренольт во всем права. Карен пыталась ткать паутину в своем уголочке, но у нее не осталось шелка, не из чего было делать нить. Все пошло прахом. Она лежала одна, опустошенная и обессиленная.

Карен ночевала у себя в офисе и несмотря на тяжелое настроение, заснула. Но в семь утра ее разбудил телефонный звонок. Мягкий голос Центрилло звучал успокоительно, но неопределенно. Она тоже не могла ничего ему сообщить, тем более теперь. Центрилло сказал, что звонил ей несколько раз и что у него есть новости. Она должна приехать к нему в контору.

— Сейчас? — спросила Карен.

— Я полагаю, что лучше прямо сейчас, — сказал он.

Карен была так измучена, что с трудом понимала, что он еще хочет ей сказать. Может быть, нашли ее мать? Теперь, когда все рушилось вокруг нее, сможет ли она выдержать новое сообщение? Однако она заставила себя встать, вымыться, одеться и поехать в Бруклин.

Карен вышла из машины на Джей-стрит и поднялась по ветхой деревянной лестнице в контору Центрилло. Сердце ее тяжело билось, но не от страшного объяснения с Джефри, а от краткого телефонного разговора с Центрилло. Сейчас, стоя перед дверью, она пыталась вспомнить, что он ей сказал.

— Я думаю, что мы нашли ее, — прозвучал тогда в трубке его глубокий баритон. — У моего агента есть информация, но он передаст ее только лично вам.

Тогда Карен так крепко вцепилась в телефонную трубку, что ей даже показалось, что из-за этого связь с Центрилло прервалась. Но нет, его голос продолжал звучать. Что он еще говорил? Она постаралась припомнить. И вспомнила, как он, откашлявшись, видимо, от неловкости, объяснял:

— Видите ли, миссис Коган, мой агент настаивает, чтобы ему заплатили вперед и наличными.

— Он действительно нашел ее? — спросила Карен.

— Я полагаю, что да, но он настаивает на уплате прямо сейчас. Вы знаете, я обычно так не делаю, но… — он опять откашлялся, — мистер Пейдж немного отступает от правил.

И вот теперь она стояла перед деревянной дверью с надписью, сделанной золотыми буквами. Она подождала немного. Сердце страшно колотилось. Казалось, что даже кожа вздрагивает от его ударов. Карен прижала руку к груди, стараясь успокоиться, но ей не удавалось: ведь за дверью ее ожидало раскрытие тайны — она узнает, кто ее мать, узнает, кто она сама. Нет, она не могла успокоиться. Сердце продолжало бешено колотиться. Карен отняла руку от груди и открыла дверь.

В маленькой прихожей сидела все та же девица с высокой прической. Девица углубилась в чтение учебника, край которого высовывался из-за конторки. Оторвав глаза от книги, она не успела даже поздороваться с Карен, как открылась дверь и Центрилло сказал:

— Входите, пожалуйста, миссис Коган.

В его кабинете как всегда было чисто и уютно. В дубовом кресле напротив письменного стола Центрилло сидел маленький человечек. Карен бросились в глаза его длинные ногти. В облике человечка было что-то крысиное: узкий и длинный нос, близко посаженные глаза, выглядывавшие из-под костистого лба… На нем была серая рубашка, размера на два больше необходимого. Из-под крупного кадыка свешивался дешевый галстук. Карен взглянула на Центрилло. По сравнению с крысоподобным человечком, сидевшим напротив, вид этого плотного и аккуратно одетого мужчины подействовал на нее успокаивающе. Центрилло отодвинул предназначавшийся ей стул подальше от агента, как будто боялся, что тот может заразить Карен.

— Миссис Коган, — сказал он, — это мистер Пейдж, который произвел очень удачное расследование для вас.

— Вы действительно думаете, что нашли мою родную мать? — спросила Карен.

Агент вытащил смятый конверт.

— У меня товар, — сказал он, — который продается только за наличные.

Она кивнула.

— Я покажу свое, когда вы покажете ваше.

Центрилло слегка передернуло, и он перебил агента:

— Мистер Пейдж использовал свои методы, не всегда действуя по принятым правилам.

— С каких это пор взятка стала необычным делом? Какие еще правила я нарушил? Я и раньше так работал. «Договариваешься» с судом. Получаешь разрешение, а тут выбирай: поболтать с кем-нибудь, кто знает дело, либо потратить несколько баксов, чтобы разрешили взглянуть на документы, на которые смотреть не положено. Я сделал и то, и другое — получил товар и связался с людьми, которые дали мне нужный материал. Теперь они ждут платы.

Центрилло перегнулся через стол.

— Зачем говорить таким тоном, здесь никто тебя не обижает, — сказал он.

Центрилло явно покровительствовал Карен, и хотя это выглядело смешно, но она была тронута и благодарна ему за это. Тип, сидящий напротив, казался очень ненадежным малым, можно ли верить его словам? Она засунула руку в сумку и вытащила конверт с вложенными в него деньгами. Карен протянула конверт Центрилло, а не Миносу. Центрилло, извиняясь, пожал плечами, раскрыл конверт и разложил семь тысяч долларов на столе в семь аккуратных пачек, по тысяче долларов в каждой.

— Посмотрим теперь, что есть у вас, — сказал он.

Минос раскрыл конверт. Сначала он вытащил какие-то фотографии.

— Сперва я нашел миссис Талмидж. Она живет в доме Святого Августина для престарелых. Здесь я мало что узнал. Она запомнила только имя, да и то потому, что были какие-то неприятности с удочерением. Пришлось внедриться в дом и притвориться, что я хочу с ней встречаться. Ну, знаете, за это надо платить. Пришлось также просмотреть всю ее коллекцию фотографий, но это далеко не все, что она могла показать мне. Ну, так или иначе, но я заполучил-таки название агентства. Понял, с кем надо встретиться. Поехал в Чикаго. Использовал обычный прием — с подставным лицом. Пришлось трудновато. Папки были уже отосланы в архив.

Он показал на фотокопию.

— Вот фотография места и дома, где вы жили.

Карен взглянула на снимок. Чикаго, улица Фредерикстон, дом номер 2881. Тот же, что на фото из альбома Белл. Минос вытащил другую маленькую черно-белую фотографию. Девочка Карен стоит перед домом. Ей захотелось выхватить снимок из его рук. Минос достал еще одну фотографию — современную, цветную, на глянцевой бумаге.

— Видите: тот же дом, тот же кирпич и тот же номер. — Он протянул ей оба снимка, чтобы Карен могла сличить их. Оба номера были одинаковы, расположены на одном уровне, на той же кирпичной стене. Более поздний номер был перекрашен. Теперь он был виден не на черном, а на белом фоне. Стена была вымазана белым как раз в том месте, где находилась голова Карен на другом, черно-белом снимке. Пейдж протянул ей и еще одну фотографию — снимок всего дома.

— Мария и Альфредо Ботеглиа, — сказал он.

Карен перевернула фотографию и увидела эти имена, написанные на оборотной стороне снимка. У нее задрожали руки.

— Он умер, — сказал Пейдж. — Она — вдова. Живет одна. Я поговорил с соседкой. Та помнит, что у них когда-то был ребенок, но потом он исчез.

Он протянул Карен следующий снимок. Фотография была неясная: женщина стоит перед магазином с коляской для покупок. Она была небольшого роста, полная, с седыми волосами. Ее лицо было трудно рассмотреть, потому что на него падала тень от столба. Пейдж показал еще одну фотографию той же самой женщины, на которой она была снята в профиль, в момент, когда укладывала покупки в голубой понтиак. В профиль она была совсем непохожа на Карен, хотя нос был довольно крупным. Карен внимательно вглядывалась в лицо своей родной матери.

Пейдж дал ей фотокопию некролога Альфредо Ботеглиа. Он умер всего два года назад. Они были католиками. «Значит, я тоже католичка, — с удивлением подумала Карен. — Я — американская итальянка?» — Но может быть, она не была дочерью Альфредо. Она повернулась к Пейджу.

— Вы с ней разговаривали? — спросила она.

— Меня предупредили, чтобы я не входил в контакты, — ответил Пейдж. — Я думаю предоставить это вам.

Карен кивнула. От волнения у нее перехватило дыхание. Она опять взяла фотоснимок Марии Ботеглиа. Остальные бумаги она передала Центрилло. Тот начал их внимательно разглядывать. Но Карен уже знала его ответ. Она не нуждалась в подтверждении Центрилло, все было правильно. С трудом оторвав глаза от фотографии Марии, она повернулась к Пейджу.

— Спасибо, — сказала она.

Это было все, что она смогла произнести.

36. Две матери

Карен стояла на тротуаре напротив дома 2881, расплачиваясь с таксистом. Она приехала прямо из конторы Центрилло в Лагардию и вскочила в двухчасовой самолет на Чикаго. Учитывая разницу во времени, сейчас было только три тридцать, а ей казалось, что за эти два часа она прожила целую жизнь.

Район, в котором она оказалась, был вполне приличным рабочим районом. Все дома были послевоенной постройки. Дом-ранчо, принадлежавший семье Ботеглиа, стоял между двумя другими домиками. Рядом был припаркован голубой понтиак. Она запомнила машину, которую видела еще на фотографии. Карен решила соблюдать предосторожности и позвонила по номеру, который ей дал Минос Пейдж. Она собрала все свое мужество, чтобы позвать к телефону Марию, и когда женский голос ответил: «Мария у телефона» — Карен сразу повесила трубку.

Карен казалось невероятным, что она услышала голос своей матери. Она держала в руке фотографию, ту, которую дал ей Минос, с трещинкой посередине. Трещинка проходила по зимнему костюмчику на уровне колен Карен. Она посмотрела на свое детское личико на фотографии, а потом взглянула на номер дома над головой.

Ее охватило странное чувство. Карен знала, что нельзя много ожидать от встречи с Марией, которая сейчас, ничего не подозревая, занимается своими делами там, за дверью дома номер 2881. Иногда женщины не хотят говорить о прошлом, не хотят иметь никаких контактов с ним. Может быть, Мария тоже не захочет ее принять, не захочет признать родства. Размышляя об этом, Карен испытывала горькое чувство. Она была истерзана своим одиночеством, от которого страдала столько лет, которое убивало ее сейчас. Ей казалось, что она оторвана от всех, что никто ей не поможет, что любой может нанести ей какую угодно рану, ибо она беззащитна. Карен всегда, всегда была одинокой, а сейчас бремя этого одиночества сотрясало ее. Разве расставание с матерью не было первой травмой, первой карой? Разве не было иронии в том, что Белл, наказывая Карен, запирала ее в чулан, а Карен чувствовала себя там не более одинокой, чем в любом другом месте? Уже тогда!

Затем она почувствовала, что тяжесть спадает с нее: сейчас она стоит в нескольких метрах от родной матери. Уж это одно может разбить ту стеклянную стену, которая отгораживала ее от других людей: от Белл, которая никогда не была ей матерью, от Лизы — «настоящей» дочери, от друзей, которые всегда были милы, но не близки с ней, от Арнольда, далекого ей, от Джефри, который смотрел на нее сверху вниз, и от всех людей, которых она наняла на работу. Сейчас ее оторванность ото всех, казалось, растворялась в этом воздухе родного дома. Она готова была громко рассмеяться. Ее одиночество было мучительным, но она всегда знала, что сможет почувствовать себя по-другому. Она знала, что настанет момент, когда это совершится. Теперь она нашла в себе мужество пройти по асфальтированной дорожке к двери дома с номером 2881.

Перед ней была светящаяся кнопка электрического звонка. Над кнопкой аккуратными, но выцветшими буквами была написана фамилия: миссис и мистер Альфредо Ботеглиа. Карен нажала на кнопку.

Мария Ботеглиа была очень маленького роста. Она рывком открыла дверь и взглянула снизу вверх на Карен, которая была выше ее по крайней мере дюймов на восемь. Мария выглядела моложе и красивее, чем на фотографии. Ее волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост. Лицо было приятным и почти без морщин. Мария посмотрела на Карен.

— Да? Что вам надо? — спросила она.

— Меня зовут Карен Каан, — сказала Карен.

Она протянула Марии фотографию.

— Я хотела бы знать, знакома ли вам эта фотография? — спросила она.

Мария нахмурилась, но сообразив, что здесь нет никакого подвоха, взяла фотографию из протянутой руки Карен. Когда Карен почувствовала, что пальцы Марии коснулись ее руки, возникло ощущение электрошока. Она коснулась своей матери. Она видит и слышит ее.

Мария нащупала очки, висящие у нее на шее, и даже не потрудившись полностью нацепить их на нос, взглянула на фотографию. Лицо ее побледнело. Она взглянула на Карен, потом снова на фотографию.

— Моя детка? — спросила она.

Карен кивнула. Мария раскрыла объятья.

— Моя детка! — сказала она.

Карен почувствовала, что у нее больше нет проблем и потерь.

Конечно, обе расплакались. Потом Карен стала объяснять, как нашла мать. А Мария только утирала слезы и повторяла:

— Даже не верится, что это ты.

Она все время старалась коснуться Карен, взять ее за руку или погладить. Они сидели рядом на маленьком диванчике в полутемной комнате. Невольно Карен вспоминала, что Белл редко притрагивалась к ней, а вот Мария все время гладила и целовала ее, повторяя одни и те же слова:

— Я не могу поверить, что ты меня отыскала. Я чуть не умерла от радости.

Наконец она встала и принесла кофейник и вазочку с печеньем.

— Только это, — сказала она извиняющимся тоном. — Я ведь не знала, что ты приедешь.

Они сидели на кухне и пили кофе. Мария принесла семейный фотоальбом и показала фотографии, снятые, очевидно, в тот же день, что и фотографии, которые были у Карен. Карен была в том же зимнем костюмчике и сидела у стены. В ногах лежала собака.

— Костюмчик был голубым, правда? — спросила Карен.

Мария кивнула. Карен показала на фотографию.

— Это твоя собака? Я что-то ее не помню.

— Нет. Это сестрина.

Она перевернула страницу альбома. Мария была очень эмоциональна. Ей все время хотелось ласкать и гладить Карен. И Карен это нравилось. Она была совсем не против, чтобы Мария гладила ее, как гладят кошку. Они продолжали рассматривать альбом. Вот, другая фотография: Карен на руках у высокого мужчины в темном пальто.

— Это Альфредо, — сказала Мария, — он умер.

— Я знаю, детектив рассказал мне.

Карен взяла руку Марии в свою. Ей не хотелось задавать лишние вопросы. Был ли Альфредо ее отцом? Почему они отдали ее на удочерение? Переживала ли это Мария? Было ли у нее чувство вины перед Карен? Пыталась ли она найти дочь? Так тяжело говорить об этом! А Карен сейчас было очень хорошо. Ей не хотелось ни о чем расспрашивать.

— Ты помнишь его? — спросила Мария.

— Нет, — честно призналась Карен.

Карен стала разглядывать фотографию, и на секунду ей показалось, что она ощущает грубую ткань его пальто и чувствует сильный сигарный запах.

— Он курил сигареты? — спросила Карен.

— Да, курил. Откуда ты знаешь? Видишь, ты все-таки помнишь.

— Ну, совсем немного, — возразила Карен.

Она была взволнована так же, как и Мария.

В альбоме было много других фотографий. Мария показала ей фотоснимки своей матери, сестры, зятя с собакой на поводке. В конце альбома была фотография Карен в детской кроватке. В руках она держала игрушечную лягушку. Когда Карен увидела ту самую фотографию, на которую она так часто смотрела украдкой в Бруклине, в ней что-то перевернулось. Она разрыдалась и не могла остановиться. Мария ласково обняла ее.

— Ну, ну. Перестань, — говорила она. — Все хорошо. Ты хорошая девочка.

Белл никогда не разрешала детям плакать, даже когда те были совсем маленькими. А Мария, казалось, отнеслась к слезам Карен как к вполне естественному проявлению чувства. Карен с трудом выговорила:

— Моя лягушка!

— Что? — спросила Мария.

— Моя лягушка, — повторяла Карен, продолжая плакать.

Мария ласково погладила Карен и вышла из комнаты. Карен продолжала рыдать, сидя у кухонного стола в скромном маленьком домике. Она постаралась успокоиться, боясь напугать свою мать, но никак не могла остановиться. Вдруг она услышала легкий шум за спиной и обернулась. Вся в слезах на пороге стояла Мария. В руках у нее была маленькая сморщенная зеленая резиновая лягушка.

Мария настояла на том, чтобы Карен осталась обедать.

— Ничего особенного. Только цветная капуста и цуккини. Мне полагается быть на диете, но я, конечно, не выдерживаю ее.

У Марии и Альфредо не было детей. Зато Мария рассказала ей о своих племянницах. Их было восемь. И еще шесть племянников. Карен, в свою очередь, поведала ей о своей профессии, о жизни в Нью-Йорке, но она не стала рассказывать ни о своем замужестве, ни о Белл, ни об Арнольде. Мария казалась вполне удовлетворена тем, что слышала: она не была из тех женщин, которые хотят все знать, влезая в подробности. Мария не задавала вопросов — просто слушала и была довольна тем, что ей хотели рассказать. Это настроение было заразительным и передалось Карен. Они сидели в маленькой кухонке. Мария хлопотала, переходя от холодильника к плите. Вся кухня была пропитана запахом хорошего оливкового масла и жареного перца. Карен чувствовала себя умиротворенной, ей казалось, что она окутана теплом и впитывает его в себя, как сухая кожа впитывает крем. Она была защищена от мыслей о Джефри и Джуне, от проблем с Лизой и К. К. Inc. Сейчас она не думала о заботах, ожидавших ее в Нью-Йорке. Она просто сидела в маленькой кухонке маленького домика в Чикаго и чувствовала себя прекрасно.

Они обедали. Обед был полной противоположностью обедов Белл. «Моя мама делает все так быстро, ловко и естественно! Поджарила перец, приготовила макароны и цуккини с цветной капустой — получилось очень вкусное блюдо, все пропитанное свежим оливковым маслом. Посуда самая простая — ни фарфора, ни хрусталя. Но еда великолепная и обильная». Карен ела с наслаждением. «Сколько таких блюд мама недоготовила мне, а я не доела! Я могла бы вырасти с чувством довольства и изобилия». Как могло случиться все, что произошло? Почему Мария отказалась от дочери, а она лишилась всего этого?

Карен смотрела на маленькую кухню, на круглое лицо Марии, на ее простую, немодную одежду, на фотографии племянников и племянниц, украшавших холодильник и стены. Карен рассматривала своих родственников. Они все выглядели типичными итальянскими рабочими. У нее не было ничего общего с ними. Карен была выше и крупнее женщин этой семьи. И волосы у нее были светлее — не черные, а каштановые. Но все-таки они были ее родственниками, дядями, тетями, кузенами, с которыми она может познакомиться. И все же Карен чувствовала, как много в жизни уже упущено.

«Конечно, если бы я выросла здесь, я бы не поступила в Пратт, я не встретила бы Джефри, возможно, не стала бы дизайнером, а работала бы на какой-нибудь фабрике. Это была бы совсем другая жизнь. Она могла бы оказаться скучной и тяжелой». Карен знала это. Но сейчас ее жизнь стала настолько плохой, что она мечтала о простой и естественной жизни Марии. Боже, что хорошего быть Карен Каан? Что такого замечательного в Вестпорте? Так ли ей важно обедать в ресторанах типа Со-Хо?

— Я так счастлива тебя видеть и знать, что у тебя все хорошо, — говорила Мария.

В какой-то момент Карен хотела сказать ей, что у нее отнюдь не все хорошо, что вся жизнь ее пошла прахом. Но это расстроило бы мать, и она предпочла промолчать. Карен чувствовала, что, пока находится в этом доме, она в безопасности и у нее все хорошо.

Они долго ели. Потом Карен помогла Марии убрать все со стола. Мария рассказала Карен о болезни Альфредо и о том, как она тоскует по мужу.

— Это из-за его сигар, — говорила она, качая головой. — Он был таким упрямым. Лучше уж и не вспоминать.

Мария опять взяла альбом. Ей хотелось показать Карен фотографии Альфреда. Мария перевернула страницу альбома, и перед ними оказалась фотография Карен на фоне дома. Обе женщины долго рассматривали снимок.

— Это было в тот день, когда мы узнали… — сказала Мария, ласково погладив руку Карен.

— Что вы узнали в этот день? — спросила Карен.

— В этот день мы узнали, что больше не можем держать тебя у нас. Это был ужасный день. Я целый день проплакала и не могла остановиться. Альфредо говорил мне, что я могу напугать тебя, но я не могла остановиться.

Глаза Марии наполнились слезами. Карен придвинулась к ней поближе, стараясь успокоить.

Теперь или никогда. Брошенная одинокая девочка должна была, наконец, узнать правду.

— Но почему же вы должны были это сделать? — спросила Карен. — Почему вы отдали меня?

Она старалась говорить как можно мягче, без ноток осуждения в голосе. Но маленькая девочка на фотографии заслужила услышать правду.

— Государство, — сказала Мария, утирая слезы, — государство не оставило нам другого выбора.

Карен посмотрела на нее с недоумением. Почему государство захотело отнять ребенка у матери? Разве Мария и Альфредо плохо обращались с нею? Карен не могла этому поверить. Не поэтому ли она помнит так мало? Какая могла быть еще причина? Может быть, деньги? Нет, не очень похоже на это: они могли нуждаться, но у них был свой дом. Это было больше того, что имеют другие. Мария громко высморкалась.

— Это было так давно, но так больно об этом вспоминать, — сказала она и тяжело вздохнула. — Ну, ничего. Ведь о тебе позаботились. А сейчас ты даже нашла меня. И я опять тебя увидала. Какое счастье!

— Какое счастье, что я наконец-то встретила родную мать, — сказала Карен.

Возникла пауза. Мария молчала.

— Что ты имеешь в виду, Карен? — как-то странно спросила Мария.

— Моя приемная семья была большая, но мне всегда чего-то не хватало. Я чувствовала, что должна встретиться с родной матерью.

Мария взглянула на Карен широко раскрытыми глазами.

— Карен, ты жила у нас почти четыре года с момента рождения. Я была уверена, что государство отдаст тебя нам. Но потом, перед самым удочерением, она вернулась. Она приехала за тобой. И государство отдало тебя ей. Она вышла замуж и захотела взять ребенка обратно. Это разбило нам сердце, мы были убиты. Но это было справедливо. В конце концов, ты действительно не была нашей дочерью.

Ошеломленная Карен уставилась на Марию. Она не могла воспринять ее слова.

— Что? — еле выговорила она.

И это было все, что она сумела сказать.

— Карен, я тебя люблю и всегда любила. Но я была всего лишь твоей приемной мамой. Тебя воспитала твоя родная мать.

37. Плата за одежду

— Лиза, мне надо встретиться с тобой.

Услышав голос Джефри на другом конце провода, Лиза чуть не выронила трубку из рук. Только этого ей не хватало после всех неприятностей с провалом дела и лавиной неоплаченных счетов, за которые Леонард готов был убить ее. Конечно, ее огорчало, что Джефри даже не пытался связаться с ней после того, как Карен застукала их, но потом была эта вонь, и затем все снова стало на свои места. С того момента, как стала известна эта ужасная новость о том, что сделка прикрывается, учитывая повышенную подозрительность Леонарда, Лиза стала думать, что молчание Джефри не столько наказание, сколько благо. Она нуждалась в этом телефонном звонке не больше, чем в еще одной вагинальной инфекции.

— Брось, Джефри, я не буду встречаться с тобой.

Она даже получила определенное удовольствие оттого, что могла так сказать ему. Во всем, что случилось, она винила только Джефри. Он вселил в нее надежды на то, что этот дурацкий пакет акций стоил целое состояние. Он убедил ее, обедая, ну пусть только завтракая с нею, и заварил всю эту кашу. Лизу даже отдаленно нельзя было назвать романтичной, но ее «Я» льстило, что она в состоянии отвергнуть его. Жаль только, что никто не видит и не слышит ее триумфа. Как вспышка или удар возникло и тут же пропало чувство тоски по Карен. К ее удивлению, на глаза навернулись слезы.

— Тебе придется встретиться со мною, — настаивал Джефри. — И, возможно, даже вместе с Белл, которую ты захватишь с собой.

Лиза почувствовала, что у нее останавливается дыхание. Она стояла, судорожно сжимая трубку, и почти видела, как ее легкие съеживаются подобно воздушному шарику на второй день после праздников, когда из него уже почти вытек весь воздух. Она не могла дышать. Какого черта Джефри взбрело в голову говорить с Белл?! Обычно он избегал встреч с ее матерью. Может быть, это его последняя судорожная попытка вернуть Карен обратно? Уж не собирается ли он всплакнуть на груди Белл в ее присутствии и просить их поговорить с Карен? Жди, как бы не так! Лиза ни в коем случае не позволит того, чтобы Белл знала о ее проступке.

— Джефри, слушай меня: все кончено. Я не собираюсь продолжать встречаться с тобой, даже не уговаривай.

— Боже мой! Я не для этого хочу тебя видеть. Это вопрос денег. Деловое предложение. Если ты хочешь превратить в деньги свои акции, то тебе и Белл надо срочно встретиться со мной.

— Где? — только и спросила она и взяла карандаш, лежащий рядом с телефонным аппаратом, чтобы записать место встречи своим жестким детским почерком.

Когда в дверь позвонили, Лиза чуть не выронила кружку, из которой пила. Она была слишком издергана. Встреча с Джефри, Белл и Робертом заняла почти два часа, а дорога по Ван Уик Экспрессуэй чуть не прикончила ее. Ей надо было оказаться дома до часу дня, то есть до того момента, когда Леонард делал ей свои проверочные звонки. Но кто может прийти? Обе девочки были в школе, Леонард — на работе; никто другой не ожидался. К ним никогда никто не заходил запросто. Тогда кто же это может быть? Лиза взбежала по лестнице в спальню и подбежала к окну, из которого виден был парадный вход. Рядом у кровати стоял телефон: если пришедший — торговец или бомж, то она не откроет дверь. Нет. Вызовет полицию. Она осторожно отогнула вертикальные шторки и выглянула наружу.

Лизе не пришлось вызывать полицию, она была уже у дверей. Там стояла черно-белая полицейская машина с круглой синей мигалкой. Что, черт возьми, происходит?

Лиза сбежала по лестнице и открыла входную дверь. На ступеньках она увидела двух полицейских, а точнее, одного полицейского и одну полицейшу, которая по виду была похожа на мужчину. А между ними с поникшей головой стояла Тифф.

— Что случилось? — спросила Лиза дочь, но ей ответила не Тифф, а полицейша.

— Вы миссис Леонард Саперштейн? — строго спросила она.

Лиза кивнула.

— Это ваша дочь Тиффани? — спросил один из полицейских.

Лиза еще раз кивнула. Что же, черт возьми, происходит?

— Можно войти? — спросила полицейша.

Лиза отступила в сторону, и все трое оказались в доме. И только тут Лиза поняла, что руки за спиной Тифф были скованы наручниками. Как преступник — в наручниках! Лизина челюсть отвисла, и только усилием воли она прикрыла ее. Она проследовала за тремя фигурами в жилую комнату.

— Разрешите присесть? — спросила женщина.

Лиза кивком подтвердила разрешение, но обещала себе, что это будет последний вопрос, на который она ответила; на другие она отвечать не будет.

— Что случилось? — спросила она.

— Обнаружилось, что Тиффани понемножку приворовывает в магазинах, — сказала женщина.

Лиза вспомнила о шкафе, полном одежды, в комнате дочери наверху. О Боже! Почему эта дрянь скатилась до такой жизни? Сначала bat mitzvah, затем Стефани, затем эта мура с Джефри, вонища, проблемы с К. К. Inc. — и наконец это! А ведь она хотела поговорить с Тиффани, она правда хотела, но за всеми другими заботами, ну — у нее просто не было времени. Лиза никогда не поверила бы, что она может бояться огорчить Леонарда, но сейчас она боялась, потому что, в конечном счете, что же останется у нее, если она потеряет мужа? Без денег К. К. Inc. она закончит жизнь как обычная разведенная жена врача, снимая квартиру в Грейт Нек, работая где-нибудь в частном магазине. Лиза подняла руку ко лбу и откинула прядь волос с лица.

— Я не понимаю, — сказала она, и она действительно не понимала, — зачем моей дочери красть? Мы даем ей много денег, у нее есть все, что ей нужно.

— По-видимому, не все, — сказала полицейша. — Кажется, ей потребовались еще две куртки и шифоновые платье за восемьсот долларов.

Лиза не могла поверить в этот новый кошмар. Она не могла поверить, что это случилось с ней. Она поглядела на дочь. Девочка стояла, слегка расставив ноги и отвернувшись от Лизы, насколько это было возможно. Лицо ее ничего не выражало.

— Сержант, — сказала Тифф женщине. — Почему бы вам просто не вернуть вещи в магазин? Я не испортила их.

— Боюсь, что нельзя. Это крупное правонарушение; есть подозрение, что магазин обворовывали и раньше. Поэтому магазин хочет передать дело в суд. И нам, наверное, придется сделать обыск.

Лиза подумала о шкафе в комнате дочери со всеми этими нарядами второго размера с несрезанными ценниками.

— Я, думаю, — холодно сказала она. — Что мне следует вызвать адвоката.

38. По ком звонит колокол

Карен вышла из аэропорта Лагардия и направилась на стоянку такси. Ей было ни до чего, и она даже не заметила, что прошла вперед в начало очереди; люди, стоявшие в ней, начали протестовать. Она протянула распорядителю стодолларовую банкноту.

— Мне надо в Рокуил Центр, — сказала она ему.

— Хорошо, мадам, — кивнул он и открыл для нее дверцу желтого такси. Она сказала шоферу, куда ехать. Шофер оказался израильтянином, одним из немногих оставшихся с нерадиофицированной машиной.

— Вы должны оплатить дорогу туда и обратно, — сказал он с вызовом.

Она швырнула ему стодолларовую банкноту и резко сказала:

— Поехали.

Карен чувствовала себя совершенно разбитой. А что еще она ждала? Сколько раз в жизни можно терять мать? Она потеряла ее в младенчестве, когда Белл отдала ее на воспитание. Потом она потеряла Марию, когда ей было четыре года. Теперь она должна потерять и Марию, и Белл снова. Мария, которую Карен нашла, была лишь мечтой, которая не сбылась, как и мечты о тихой гавани, об убежище, которое Карен могла обрести; а Белл, которую Карен так старалась любить, оказалась теперь тем, чем она и была. Белл — ее настоящая мать. Ладно, но «мать» в данном случае — это только половина того, что хотелось сказать о ней.

Кругом ложь. Ничего кроме лжи. Джефри, Лиза, Белл. Есть ли кто-нибудь в ее семье, кто не врал ей?

Были сумерки, когда Карен дотащилась до дома Белл. В темноте он выглядел меньше, чем обычно, но достаточно ухоженным. Арнольд никогда не интересовался его ремонтом, но безжалостные придирки Белл гарантировали, что краска не шелушилась и кусты не оставались без стрижки. Карен большими шагами прошла по цементной дорожке. Даже не думая нажимать на этот дурацкий дверной звонок, она постучала в дверь кулаком. Ей хотелось стучать, это была неплохая идея. Но кроме шума, который она производила, ничего не было слышно.

Свет в окнах домов на улице уже погас. Что она будет делать, если никого нет дома? Она не могла представить себя замерзающей, как Дункин Донат, или сидящей, ссутулившись, в ожидании Белл, как было не раз в Бруклине, когда она была ребенком. Белл должна быть дома. Мать должна быть там.

И она была дома. Еще несколько минут стука, и Белл, одетая в нежно-фиолетовый халат из фланели, открыла дверь.

— Карен? — удивилась она. — Что ты здесь делаешь? Тс-с! Ты разбудишь отца. Он спит. И вообще, что ты здесь делаешь в такое время?

Карен решительно протиснулась мимо нее. Да, хороший вопрос: что она делает здесь? Может быть, пронзительно закричать? Может быть, садануть в рожу Белл и бить ее, пока та не сползет на пол? Карен не жаждала крови; впрочем, она никогда и не верила, что у Белл она есть. Может быть, она набита чем-нибудь, как дорогая софа? Карен хотела бы выбить эту начинку из нее. На этот раз Карен была рада, что она выше, шире, больше и сильнее матери. Хорошо бы схватить ее и затрясти до стука в зубах. Она остановилась в центре дурацкой, завешанной зеркалами гостиной, где сказанная ложь отражалась и повторялась много раз, а фальшивая жизнь тянулась почти тридцать лет. Хорошо бы для начала перебить все зеркала, подумала Карен и дико огляделась. Белл шла за ней, скрестив как обычно руки на груди. Самоуверенная как всегда. Белл как бы защищала себя, прикрывала себя, отказывалась обнять Карен. И, насколько Карен знала, за все время замужества Белл ни разу не приласкала Арнольда.

— Карен, что случилось? — голос Белл звучал более чем удивленно.

— Ты лгала мне, — сказала Карен. — Ты мне очень долго врала.

Белл только взглянула на нее и может быть первый раз в жизни промолчала. Ни оправданий, ни обороны, ничего. Кроме, может быть, отблеска страха в ее глазах.

— В чем? — спросила Белл, но Карен знала, что она поняла.

— Ты говорила мне, что я была удочерена. Как ты могла? Как ты могла отказаться от меня?

Карен почувствовала, что слезы готовы пролиться у нее из глаз, но сейчас она не собиралась плакать. Она промочила насквозь две подушки после прилета из Чикаго и сомневалась, осталось ли еще в ней хоть немного влаги. Она чувствовала себя так, как будто у нее вместо тела что-то более сухое и жесткое. Не сталь, но по крайней мере дерево. Правда, может ли дерево так трястись, как она? Карен знала, что ее дрожь была не от слабости, а от злости. Она чуть не засмеялась своим мыслям. Злость — слишком хилое словечко, чтобы описать степень ее гнева.

— Только не здесь, — сказала Белл. — Пройдем в спальню.

Как и в детстве, Карен прошла за матерью через холл. Почему всегда этой дорогой? Всегда секреты: «Не говори Лизе, а то…», «Я делаю это для тебя, но пусть папа ничего не знает», «Если я расскажу тебе, обещай, что мама не узнает…». Карен была просто больна от всего этого.

Они вошли в спальню. Кровать была забросана одеждой из принадлежащего Белл гардероба, которую она сортировала и раскладывала с маниакальной заботливостью, пересчитывала и нумеровала пуговицы, выворачивала наизнанку, удаляла складки. Карен, не замечая ничего, повернулась к матери. Она не позволит Белл управлять собой или погасить ее гнев.

— Ты лгала мне, — повторила она. — Ты говорила, что я была удочерена.

— Да, ты была удочерена, — сказала Белл.

Карен едва могла поверить своим ушам. То ли пока они шли, то ли от присутствия своих любимых вещей, Белл сумела собраться и выглядела уверенной. В ее голосе уже слышалась защищенность. И вместе с тем голос звучал скорее властно, чем оборонительно. Она уже не держала себя за локти, руки лежали на бедрах. Неужели она собирается отрицать то, что для Карен стало очевидной реальностью? На этот раз никаких двусмысленностей. Даже у Белл не хватит ее нахальной самоуверенности, чтобы выбраться из этой ситуации. Белл на мгновение посмотрела мимо Карен на трельяж, отражающий их обеих.

— Арнольд удочерил тебя. У меня есть бумаги, доказывающие это.

У Карен буквально отвисла челюсть. В самом важном разговоре их жизни Белл хочет отделаться подобным софизмом? Как долго она будет избегать правды и признания в своей низости?

— Мы говорим не о моем отце, ты знаешь это, — сказала Карен.

— Когда я говорила, что ты была удочерена, это не было ложью.

— Так то, что я всю жизнь видела в тебе приемную мать, это анекдотическое недоразумение, а не сознательный грех? Значит, все в порядке.

— О чем ты говоришь? — сухо спросила Белл. — Ты что, стала католичкой?

— Прекрати, Белл. Ты знаешь, о чем речь. Почему ты не говорила мне, что ты моя настоящая мать? Почему ты позволила мне думать, что не ты моя мать?

Белл раздраженно схватилась за голову.

— Я всегда говорила тебе, что ты моя дочь. Я всегда обращалась с тобой как с дочерью. Когда я говорила иначе? Никогда. Я никогда не говорила, что ты не моя дочь. Я никогда не делала различий между тобой и твоей сестрой. Если хочешь знать, ты получала больше внимания. Ты получала все, что хотела. И с самого начала ты была трудным ребенком. С самого начала ты хотела идти своим путем. И ты добилась этого. Мы переехали сюда ради тебя, мы посылали тебя в хорошие школы и летние лагеря. Разве ты была когда-нибудь голодной? Разве…

— Хватит! — завизжала Карен. — Если ты сейчас же не прекратишь, то, видит Бог, я сверну тебе шею! Мы говорим о лжи. Ты обманывала меня все время. Я думала, что ты меня удочерила. Я думала, что ты любила меня, но думала и то, что была другая женщина, которая, может быть, любила меня, а может быть, и нет, но которая родила меня. Теперь я выяснила, что не было никакой другой женщины. Была только ты. И ты не любила меня, иначе ты не отдала бы меня, не отказалась бы от меня.

— Как ты смеешь! Как ты смеешь судить меня и повышать голос!

Карен в бешенстве завращала глазами.

— Белл, прошу тебя, не думай о себе и хотя бы десять минут попытайся подумать обо мне. Я хочу, чтобы ты попыталась представить себе, как трудно расти в доме и постоянно знать, что он не твой, что ты только приемная дочь. Я не была хорошенькой, как Лиза, — потому что я неродная дочь. Мы не получали всего поровну, — потому что я приемная дочь. Ты не была достаточно любящей, — потому что я неродная дочь. И если я иногда чувствовала, что не люблю тебя, я должна была быть очень осторожной, так как я приемная дочь. Я хранила место внутри себя для настоящей материнской любви. Я должна была иметь это место в душе, чтобы выжить. И еще одно место было в моей душе — место для боли из-за того, что настоящая мать бросила меня. Я не хотела ни той, ни другой боли, Белл! Я не хотела быть пустой. Ты устроила мне паршивую жизнь. Ты не била меня, не морила голодом. Многие дети живут намного хуже. Но ты создала пустые места в моей душе. Ты сама взвалила на себя это тяжелое бремя, воздвигла стену между нами. Зачем ты сделала это? Зачем ты врала?

Карен перевела дух, потом покачала головой.

— Я не могу понять, — сказала она. — Я никогда бы не отказалась от своего ребенка. Как ты могла такое сделать?

— О, не будь такой возвышенной и не обличай меня, — прошипела Белл. — Каждый делает то, что должен делать. Раньше все было по-другому. Что ты знаешь? Мисс Деловая Женщина! Мисс Большой Успех! Мы посылали тебя в школу. Мы помогали тебе. Мы не отказывали тебе ни в чем.

Да, для других все было гораздо труднее. Но не для тебя. Это я росла на свалке. Моя мать была рабочая, она работала сдельно. Мы переезжали в конце каждого месяца, когда надо было платить арендную плату и налоги. В школу я ходила в тряпье. В тряпье! У меня никогда — ни разу! — не было приличной пары обуви, которая была бы мне впору. Я была умницей, и для школы это было хорошо, но что хорошего это дало мне? Я была достаточно умна, чтобы видеть, в какую я попала ловушку. Раньше ведь не было приличной работы для женщин. Разве я хотела работать на фабрике, как моя мать? Я ухитрилась кончить высшую школу, я умудрилась поступить в вечернюю школу для подготовки в колледж, и я выучилась, чтобы быть учительницей. Никто не помог мне. Никто для меня ничего не сделал. Я должна была выбирать — купить учебники или пообедать. Думаешь, моя мать гордилась моим желанием выбиться наверх? Она хотела, чтобы я получила работу швеи и приносила домой деньги. Думаешь, я хотела быть учительницей? Думаешь, я хотела возиться с детьми других женщин целый день? А что оставалось? Не думай, что мир раньше был похож на кино Джоан Кроуфорд. Я ни разу не встретила женщину, имеющую работу более важную, чем секретарь.

Итак, я пошла в вечернюю школу, а днем работала в универсальном магазине. В отделе, где продавалась мужская галантерея. В каждом месте я встретила по поклоннику. В вечерней школе я встретила Арнольда, который был реальным, но не романтичным: он не был богатым и красивым. А на дневной работе я встретила твоего отца. Он был из хорошей семьи и тратил за пятнадцать минут больше денег, чем я за неделю. Он пригласил меня на обед, и я пошла. Он показал мне мир, который я никогда раньше не видела. Мы ели в ресторанах за столиками, покрытыми белоснежными скатертями. Он пил вино. Не как пьяница, но каждый вечер. И он подарил мне кольцо. Я думала, что мы помолвлены. Я спала с ним. Тогда не было средств для предохранения от беременности. Ничего, что должны знать девушки. Мы полагались на мужчин. И я положилась на него. Когда я сказала ему, что беременна, он бросил меня. Ясно, что он вообще не собирался жениться на мне. — Белл засмеялась каким-то ломким смехом. — Однажды он взял меня на озеро Мичиган кататься под парусом. Когда он бросил меня, я думала взять лодку и утопиться в этом озере. Я не смогла сделать это. И я не могла никому пожаловаться. — Глаза Белл пылали от гнева. — Что ты понимаешь? Ты думаешь, что можно было сделать аборт на каждом углу, как теперь? Ты думаешь, тогда были консультации для девушек, попавших в беду? Ты думаешь, что в университете разрешили бы закончить обучение незамужней матери? — Белл опять засмеялась. — Ты не знала, как это было, а женщины моего возраста не хотят помнить. Поверь мне, мы не хотим вспоминать. Моя собственная мать, узнав о беременности, выбросила меня на улицу. Я отправилась в меблированные комнаты. Это были самые плохие из плохих комнат, и я скрывала беременность и работала так долго, как могла. А потом родилась ты, и я планировала отдать тебя для удочерения. Но, увидев тебя и подержав на руках, я уже не могла сделать это. Ты думаешь, я сделана из камня? Я держала тебя у себя, пока не кончились деньги. И тогда я вынуждена была отдать тебя на воспитание. Что мне было делать? Выхода не было, я вернулась домой, и моя мать не разговаривала со мной, да к тому же у нее были другие дети и она должна была работать. Но я никогда не простила ее. Я больше никогда не разговаривала с ней или с кем-нибудь из них.

Что я могла делать с тобой на руках? Я должна была отдать тебя на попечение государства. Можешь себе представить? А я вернулась на работу в универмаг, окончила школу и получила хорошую работу. И тогда я оказалась среди одних женщин. У меня не было шансов встретить подходящего мужчину. Никого, с кем можно было бы устроить свою жизнь. Я вспомнила об Арнольде и устроила так, что мы как бы случайно встретились друг с другом. И мы начали встречаться опять. Но на этот раз я не могла ждать, пока он сделает мне предложение.

— Так он не знал? Он не знал обо мне?

— Он не знал обо мне. Он думал, что я хорошая девушка, и я разрешила ему так думать. Он хотел дать мне все, что я пожелаю, а я хотела уехать из Чикаго и оставить работу, я хотела дом, я хотела красивую одежду и хотела вернуть тебя. Когда я сказала ему, что не могу зачать, он не стал задавать вопросов. Тогда я натолкнула его на мысль, что мы должны взять приемного ребенка, и он согласился. Когда я сказала ему, что я видела девочку, не очень маленькую, которую я хочу удочерить, он тоже не возражал. Я не знаю, что он знает или что подозревает. Он никогда не задавал мне вопросов, и поэтому я никогда не лгала. И тебе я тоже никогда не лгала.

Белл посмотрела на Карен, ее губы утончились, рот сжался.

— И не смотри на меня свысока, потому что ты не знаешь, что значить быть в моем положении. Ты не знаешь, что бы ты сделала на моем месте. Я сделала все, что смогла.

Карен стояла молча. Белл опустошенно опустилась на край кровати. Карен встряхнула головой. Как всегда, Белл оправдывала себя, но это не значит, что она права. Может быть, она и сделала все что могла, но этого было не достаточно.

— Ты не должна была лгать, — сказала Карен. — Все-таки это была ложь, и от этого вся наша жизнь стала ложью. Разве ты не видела, что ложь возводила стену между тобой и отцом? Разве ты не видишь, что твоя ложь сделала со мной? И посмотри, что ты сделала с собой. Ты всегда держала меня на расстоянии. Я не помню, чтобы ты хоть раз обняла меня и прижала меня к себе. Ни разу.

— Виновата в этом ты. Ты не была любящей девочкой. Я всегда подозревала, что ты все знаешь. Когда я взяла тебя обратно, ты смотрела на меня своими глазищами, как будто ты все знала. Ты винила меня. Ты не хотела моих объятий.

— Ты говоришь ужасные глупости! — вскричала Карен. — Мне было четыре года; я была взята из единственного дома, который я знала. Я не обвиняла тебя, я сама была травмирована.

Она схватилась за голову. Ей казалось, что сейчас голова разорвется. На какой-то сумасшедший момент она представила, что это Белл пальцами перебирает ей мозги.

— Тебе легко говорить. У тебя нет детей. Если бы у тебя были дети, я бы посмотрела, что ты смогла бы для них сделать. Лиза не смогла ничего. Одну всегда тошнит, а по другой тюрьма плачет. Ты втянула Стеф в наркотики, а Тифф так завидовала, что начала воровать. Арнольд говорит, что одежда, которую она стянула, стоит порядка тысячи долларов. Это крупное воровство.

— Что? О чем ты говоришь? Что Тифф сделала?

— Не знаешь? Да знаешь ли ты, что происходит в твоей семье? Нет. Ты слишком занята работой. И ты еще думаешь, что была бы хорошей матерью! Ха! Ты была бы такая же плохая, как Лиза.

— Может быть, Лиза не такая хорошая мать потому, что она никогда не видела хорошей матери.

Белл свирепо посмотрела на нее.

— Правильно. Вини во всем меня. Я самая плохая. Я виновата в том, что случилось с Тифф, с Лизой, с отцом, со Стефани. Все из-за меня.

Карен знала прием Белл драматизировать ситуацию до абсурда. Но сейчас он не сработал.

— Да, это ты виновата, — сказала она. — Потому что ты лгала всем нам и ты никогда не показывала, что любишь нас.

— Что? Разве вы обе не делали все по своей доброй воле? Может быть, и в том, что твоя сестра спит с твоим мужем, тоже я виновата?

Карен почувствовала, как будто ее ударили. И вдруг она все поняла, все подтасовки матери, все ее ножевые удары, каждую отвлекающую внимание складку красной накидки, которой она трясла перед ними, как перед тупыми животными. Белл должна была принести в жертву чьи-нибудь чувства за свои собственные. Она знала только такой способ выжить.

— Да, — прошептала Карен. — Ты виновата в том, что случилось. Если бы ты постоянно не стравливала нас, если бы ты не хвалила меня перед ней, а ее передо мной, никогда не хвалила бы нас в лицо, тогда, может быть, она так не изводилась бы завистью. Она спала с Джефри, чтобы побольнее ранить меня, потому что она никогда не чувствовала себя достойной соперницей.

— Ну а какое ты найдешь оправдание для Джефри, доктор Фрейд?

Карен тихо стояла, переполненная болью. Она могла сказать: «Спроси отца, почему мужчины обманывают своих жен», но у нее хватило милосердия не делать этого. Она только покачала головой.

— Ты не должна была это говорить, — сказала она матери. — Мой брак — не твое дело. Я только хочу знать, не считаешь ли ты нужным хотя бы извиниться. — Она остановилась. — Я хочу, чтобы ты поняла, что ты разрушила что-то во мне, что нельзя восстановить. Я буду продолжать жить, но без тебя.

Она повернулась и пошла вон из комнаты.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Белл.

Карен не ответила и не остановилась.

— Ты отвернулась от семьи, и ты потеряла мужа. Ты можешь потерять еще больше. Посмотри, как ты проживешь одна. Очень хорошо, что у тебя нет детей, — плюнула ей вслед Белл. — Какая бы плохая мать я ни была, ты была бы хуже.

Карен прошла коридор, свою старую спальню и подобие норы, в которой всегда спал Арнольд, а телевизор трубил хит «Ночная жара». Она не останавливаясь прошла гостиную, вышла через парадную дверь и дошла до угла. В темноте она вдруг осознала, что ей некуда идти и некуда возвращаться. Она продолжала по инерции передвигаться от одного уличного фонаря до другого, пока не дошла до Лонг-Бич Роуд и заправочной станции на углу. Она вошла в телефонную будку, но не смогла найти монетку. Тогда она подняла трубку и заказала разговор. Через какое-то время Карл ответил и согласился оплатить ее звонок. Телефонная трубка дрожала у нее в руках, а зубы стучали, несмотря на теплую ночь. Он едва мог понять, что она ему говорила.

— Ты только скажи где ты, Карен, — сказал он, — и я приеду за тобой.

— Я в аду, Карл, — сказала она ему.

39. Последняя нить

Карл подоткнул одеяло под Карен, лежащую в его постели. Она заснула только с помощью валиума и половины бокала красного вина, которое он заставил ее выпить.

Карен проспала одиннадцать часов. Когда она проснулась, то уставилась на незнакомый ей потолок и с минуту не могла понять, где она находится. Какая-то часть ее прошлого, казалось, тоже безвозвратно выветрилась из памяти. Карен должна была вспомнить все, начиная с Парижа, возвращения в Нью-Йорк, поездки на Марианы; вспомнить Чикаго, Рокуил Центр и наконец оказаться здесь в Бруклин-хечтс. Она застонала и перевернувшись на другой бок, натянула на себя одеяло, стараясь укрыться от солнечного света, который освещал потолок через верхнее окно комнаты. Она лежала неподвижно, как жертва несчастного случая, и старалась понять, где в точности у нее болит и насколько тяжело ранение.

Она не могла и подумать о том, чтобы встать с кровати. Даже с помощью Карла она не была в состоянии начать день, ни этот, ни следующие за ним. Она лежала под одеялом и плакала от жалости к себе. А почему бы и не поплакать? — спрашивала она себя. Кто еще пожалеет ее? Она вытерла глаза о кончик пуховой подушки и накрыла ею свою голову. Через некоторое время она снова погрузилась в сон.

Карен лежала на белой подушке, но потолок над ее головой стал вдруг черным. Подушка покачивалась, и она поняла, что была в море. Море было белым. Она находилась в чем-то вроде корзины или лодочки, качающейся на волнах. Небо было покрыто мраком, а вокруг простиралось молочно-белое бескрайнее море. Она плакала от одиночества, и слезы лились в корзинку. Она поняла, что если будет продолжать реветь, то потонет, но не могла остановиться. В этот момент она услышала, что плачет кто-то еще. Плач доносился из маленькой лужицы на дне лодочки. Она наклонилась, опустила руки в теплую воду лужицы и вытащила оттуда младенца. Ребенок посмотрел на нее своими раскосыми черными глазами. Он узнал ее, а она узнала его. Карен крепко прижала малышку к груди, и обе перестали плакать.

Она проснулась, прижимая к своей груди подушку.

Карен упаковывала вещи, когда услышала какой-то шум в гостиной. Эрнеста уже ушла; Карен похолодела от страха. Раздался голос Джефри. Как это ни смешно, но страх пропал: это было лучше, чем грабитель или насильник, подумала она и прошла из спальни в гостиную.

Джефри сидел на одном из стульев за трапезным столом с кипой аккуратно разложенных бумаг. Бумаги, обивка стула и его лицо было одного и того же бледного цвета.

— Что это? — сказала она, потому что ей нечего было больше сказать. — Что тебе надо?

— Общения, — сказал он.

Он не двигался с места, и несмотря на его бледный вид, голос его звучит твердо.

— Не получится, — сказала она и несколько опасаясь его, повернулась и пошла обратно в спальню.

— У тебя нет выбора, — сказал Джефри. — Это просто необходимая информация.

Карен резко обернулась.

— О чем ты? — спросила она.

— Поскольку ты глуха к доводам, — сказал он, — то мне не оставалось ничего другого. Я встретился кое с кем из наших служащих и членами твоей семьи. И мы пришли к соглашению. Их и моя доля акций вместе перекрывают твою. Мы продаем компанию, не спрашивая твоего согласия.

На минуту она лишилась дара речи, но нелепость ситуации и наглость их претензий были настолько очевидны, что это вызвало у нее прилив энергии.

— Это смешно и нелепо. Уолпер не согласится покупать наше предприятие без меня. Ему нужны я и мое имя.

— Он получит его, — сказал Джефри. — Оно принадлежит всем нам, и пусть без тебя он заплатит не так много, как обещал, но все равно нам этого будет достаточно.

Карен уставилась на него в недоумении. Она не могла поверить услышанному.

— О чем ты толкуешь?

— Мы собственники Карен Каан, — объяснил Джефри. — У меня есть тридцать процентов акций предприятия, что вместе с акциями моей семьи и акциями сотрудников, которые ты сама и отдала им, вместе с долею Мерседес и…

— А кто же будет дизайнером?

— Кому какое дело? Найдем кого-нибудь. Билл говорил что-то о Норис Кливленд.

— Норис? Ты шутишь?

— Нет, почему? Она очень заинтересована. И она может работать под тебя. Покупатели вряд ли заметят разницу, Карен. Они покупают марку, а не товар. Этого им достаточно. А это как раз то, что Уолпер и хотел получить от тебя. Уолпер здорово сбросил цену, но мы все же получим достаточно много. Это лучше, чем полностью потерять наш бизнес.

Карен мигала от удивления и наглости Джефри. Значит, все, что Билл говорил ей о том, что он покупает ее талант, что испытывает глубокое уважение к ней и своим покупателям, было дерьмом и наглой ложью? На это можно было рассчитывать только тогда, когда с ним было по пути. Но… Джефри? Это невероятно.

— Вы не сможете сделать этого, — сказала она мужу. — Я подам в суд. Роберт уже предлагал…

— Роберт и Соуки уже подписали наш договор. Моя мать, кое-кто из твоих работниц, Лиза и твоя мать — все согласны. Ты абсолютно ничего не можешь сделать.

— Лиза? — спросила Карен. — Моя мать?

Ну это было уже слишком! Карен тяжело опустилась на стул. Белл! Но почему она этому удивлена? За Белл было последнее слово, она пустила в нее последнюю стрелу. Карен задыхалась и дрожала от негодования.

— Вы можете отнять мою компанию, но не можете отнять мой талант. Я пойду работать в другое место.

— Делай, что хочешь, Карен. Но не думай, что ты можешь делать что-либо под именем Карен Каан. Твое имя принадлежит нам. Ты сама подписала это в корпоративных обязательствах задолго до предложения от Norm Со. Теперь контроль за предприятием в моих руках, и я могу делать с твоим именем все, что захочу.

Белл. Белл и Джефри. Действуя сообща, они обокрали всю ее жизнь. Сейчас Карен сожалела, что когда-то давно запретила Джефри держать револьвер в квартире. Она с таким удовольствием пристрелила бы его, что пожизненное заключение не казалось бы слишком высокой ценой за это.

— Все документы здесь, — сказал Джефри, собираясь уходить. — Не пытайся проникнуть в офис. Я сменил охрану, тебя не пустят. Жанет ушла, а также Кейси и Дефина. Теперь все в моей власти. Ты, конечно, получишь причитающуюся тебя долю. Роберт проследит за этим.

По счастью, она смогла удержаться на ногах, пока он не ушел. Но когда Карен услышала, как Джефри вошел в лифт, она прислонилась к стене и медленно сползла на пол.

40. Лошадь без имени

Карен была одна в доме. Джефри ушел, оставив только те официальные бумаги, которые лишали Карен всех ее прав. Она была ограблена и думая о прошлых планах, поняла, что ей придется менять их.

У нее будет достаточно денег и будет место, где жить. Сколько бы Уолпер ни заплатил за К. К. Inc. и как бы он ни уменьшал ее долю, на жизнь ей хватит, но у нее не будет ни ее имени, ни работы.

Карен лежала на спине на своем белом диване, одна рука свесилась с дивана и касалась пола. Лежа в темноте, она смотрела вверх на потолок, и ей казалось, что сквозь тьму она видит свои модели: подвенечное платье Элизы Эллиот, наряды из разных материалов и для разных сезонов, даже модели, сделанные для Парижа. Она вспомнила павильон на площади Вогезов, когда ей было так страшно увидеть там свое имя, напечатанное на афишах. А теперь все стало странным. Теперь ее имя перешло к ним. Норис Кливленд будет копаться в ее моделях, в ее записях и набросках. Карен представила себе, как Джефри выдает за модели Карен одну из моделей Норис, разукрашенную ее дурацкими пуговицами, или новое платье фермерши ядовито-желтого цвета. Заметят ли люди разницу? Сейчас, в этом темной комнате, Карен почувствовала, что она краснеет. Что это? Смущение? Злость? Или то и другое вместе?

Это было так невероятно и так неожиданно, что казалось нереальным. Может быть, поэтому она не так уж страдала. У нее отняли имя, семью, мужа, но она не ощущала себя обездоленной. В какой-то мере она чувствовала облегчение. Потому что лгать самой себе — то же самое, что биться головой об стенку. Как чудесно, когда это кончается. Наконец паутина оказалась разорвана в клочки.

Конечно, вся ее жизнь была построена на лжи. Почему? А почему нет? Ей всегда лгали. Однако, к удивлению Карен, правда все-таки проглядывала сквозь эту ложь. Теперь, в ночной тишине, она поняла, что всегда знала, насколько она сильнее Джефри в бизнесе. Он путался в делах с налогами, заключал неудачные сделки, недооценил компанию К. К. Inc., когда Norm Со только начала принюхиваться к их делам. Карен не обращала ни на что внимания, она хотела быть с ним и игнорировала его неудачи, чтобы только остаться с ним. Она была лошадью, которая тащила повозку, делала деньги и одежду, она была лошадью, но сейчас их тягловая лошадь сделала брак. Он знал, что она лошадь, на которой можно ездить. Он рассчитывал на ее силу и не мог простить ее превосходства. Он был вшивый партнер. Он использовал ее дело, чтобы убежать от действительности. Джефри был вшивым бизнесменом. Хотя оба они притворялись, что непрактична она. Да, она знала правду, всегда знала, но не хотела признаваться в этом.

Ей следовало бы знать и насчет Джуны. Все эти ночи, когда он играл в покер, она была слишком занята, чтобы задавать вопросы. Появление Джуны на bat mitzvah, исчезновение Джефри, штучки Перри, Джуна, промелькнувшая в Париже, — сколько было подсказок, а она просто не хотела ничего видеть. И вправду — Клео.

Она также поняла, что чувствовала правду о Лизе и Белл. Ни та, ни другая не были способны любить, и их последнее предательство было отнюдь не хуже всех мелких предательств, совершенных ими прежде. Делом Карен было всегда давать, а их — брать. Она была лошадью. Они вынуждены были стать эгоистками: у них было так мало своего, что они должны были брать у других. У нее.

Карен задумалась. Как же сильно Белл себя ненавидела! Как ее страх, злоба и ненависть к самой себе отразились в детских глазках Карен. Сколько злобы, чувства вины, страха и яда она впитала с молоком матери? Карен тяжело вздохнула и глубже зарылась в подушки. Она помолилась за Марию. Если бы не было тех лет любви и ласки, полученных от Марии, она была бы таким же банкротом, как ее мать и сестра.

Белл никогда не была достаточно красивой, достаточно богатой, достаточно чистой. А теперь, как ей казалось, она сама сделала себя красивой, элегантной, чистой и богатой. Но все это — ложь. Она скрылась под броней платьев от Адольфо, костюмов Дэвида Хейса, свитеров Сен-Джонса. Эти вещи выглядели теплыми, мягкими, яркими, но на самом деле они были холодной и жесткой броней, которая давила, не давала развиваться и калечила.

Как же Белл презирала свою мать и ненавидела себя за то, что отказалась от собственного ребенка! За то, что лгала Арнольду. Неудивительно, что у нее не было любви ни к той, ни к другой дочери. Она была целиком погружена в свою ненависть, ненависть была ее постоянной спутницей в жизни; ненависть между ней и мужем, ненависть между ее дочерьми. Белл двигалась как бы в коме, всегда ненавидя, всегда находя все плохим, несмотря на очень хорошую одежду, чистое тело, добротную пищу и безупречную правильность во всем.

Что еще хуже, так это то, что Белл передала свою ненависть Карен и Лизе, а затем Стефани и Тифф. Это был каскад квантов ненависти, испускаемых одним поколением женщин на другое. «А я научилась быть лошадью, — подумала Карен. — Меня ценили за мою работу. За это меня ценил Джефри. Не любил. По крайней мере у меня была работа. А что было у Белл, у Лизы, у племянниц?»

Карен видела, как нити от этого клубка ненависти тянутся к ней самой: ненависть была основой этой пряжи, она придавала окраску любому материалу, который из нее ткался, их жизни в целом. Все остальное было поверхностно, как смывающаяся краска.

«Может быть, если бы я не ненавидела себя, я бы могла зачать ребенка, — думала Карен. — А если бы я родила, может быть, я передала бы эту ненависть ребенку?» Она вспомнила ребенка, которого она видела в Марианах. Это живые детские глазки, их надо чем-то наполнить. «Чем бы я могла наполнить глаза ребенка», — спрашивала себя Карен.

Она подумала о Билле Уолпере. Он одурачил ее. И вместе с ней одурачил всех женщин, покупавших одежду ее марки. Одежда будет низкопробной, плохо скроенной и очень дорогой. Он пытался быть с ней романтичным. Он заставил ее почувствовать себя привлекательной. Но по сути, он тоже использовал ее как рабочую лошадь. Его предательство — в том же ряду, что и остальные. А теперь она была лошадью без имени. Карен повернулась на живот и зарылась лицом в белые подушки. Подушка будет вся в гриме, в губной помаде и румянах. Ей было наплевать. Это будет портрет ее несчастья. В наказание за слепоту и жизнь во лжи она обречена видеть свое имя на всем: от шоколадной коробки до салфетки. Ну и что же? Разве Пьер Карден не оставил свое имя на слесарных изделиях, Ив Сен-Лоран — на сигаретах и дверных ковриках? Карен Каан будут продавать любой женщине, стремящейся уследить за модой. Она ничего не может с этим поделать. А может быть, может?

Она перевернулась на спину, и все ее тело напряглось.

Она никогда не сможет быть самостоятельным дизайнером под своим именем. Но чье же это имя, в конце концов? Это имя стало маркой товаров. Но она сама никогда не была Каан. Это имя ее мужа. Она не была Липской — это имя Арнольда, а он не был ее родным, биологическим, отцом. Почему ей надо носить имя какого-то донора спермы? Она знала, кто она такая. Если люди не могут отличить ее работы от работ Норис Кливленд, то это не ее вина. Тем временем она все же еще в состоянии предотвратить зло, которое может вот-вот свершиться. Она не может спасти свое имя, но может спасти свою работу.

Они стояли в тени подъезда здания напротив дома номер 550 на Седьмой авеню. Карен вышла из такси и при виде их усмехнулась: они все были в черном. Лицо Жанет было мертвенно-бледным. Остальные выглядели мрачно-спокойными.

Карен была немногословна.

— Надеюсь, они еще не поменяли замки? — спросила она.

Карл, Жанет, Кейси, миссис Круз и Дефина несли пустые коробки. Карл дал две коробки Карен.

— Постарайся сделать вид, что они очень тяжелые, — сказал он. — Если мы вносим и выносим вещи, то это выглядит менее подозрительно, чем когда мы их только выносим.

Карен кивнула с ухмылкой. Кейси выглядел, как будто он надрывался под непосильной тяжестью пустой коробки. Он был из школы знаменитого мима Марселя Марсо. Жанет перекрестилась, когда они подошли к посту охраны.

— А что, если охранник нас не пропустит? — прошептала она.

— Я дам ему пинка, — сказал Кейси.

Карен усмехнулась. Она не знала своих друзей с этой стороны.

Охранник дремал, закинув ноги на конторку.

— Делайте как можно больше шуму, — сказал Кейси. — Это не секретная операция.

— Не верю, что эти ублюдки не подождут до следующей недели, — сказала Карен громко.

Охранник рывком сбросил ноги с конторки.

— Невероятно, да? Ох уж эти рок-звезды и политики! Что хотят, то и делают, — сказала Дефина.

Махнув рукой охраннику, она спросила:

— Хочется выпить? — и добавила: — Похоже, что чашка кофе тебе не повредит.

Тот протер глаза.

— Я не спал, — сказал он.

— А как же. Мы тоже не спали. Мадонна вытащила Карен из постели, чтобы она сшила ей приданое. Можешь представить себе ее исподнее белье? Коробки полны кожи и резины. Резиновое свадебное платье — представляешь?

— Мадонна выходит замуж?

— Шш… Никому не говори, — предупредил Карл.

— За кого?

— За брата Билла Клинтона.

Охранник присвистнул от удивления.

— Послезавтра у них прием в Белом доме. Мы должны вывезти всю одежду к утру.

— Не врешь!?

— Правда!

— Хиллари взбесится, — сказал охранник.

— Мягко говоря, — добавила Дефина, входя вместе со всеми в кабину лифта.

Упаковка вещей, накопленных Карен за два десятилетия, заняла около двух часов. Здесь было все: и наброски дизайнов, и образчики тканей, записные книжки — все, что касалось моды за эти два десятилетия работы. Когда они заполнили все коробки, Карен сняла со стены почетный знак Приза Оукли и бросила его поверх упакованных вещей последней коробки. Кейси упаковал его поглубже. Карен посмотрела на часы. Было без четверти четыре. Она огляделась. Комната была пуста. Все было запаковано. Она подошла к окну. Карен всегда любила этот вид на Седьмую авеню, но Билл и Джефри отняли у нее эту комнату.

— Давай разойдемся, — предложил Карл.

Карен кивнула, соглашаясь.

— Я хочу всех вас поблагодарить. Никто из вас не должен был…

— О нет, мы должны были помочь вам, — сказала миссис Круз с улыбкой.

— Что теперь Норис будет копировать? — спросил Кейси.

— Мне нужно сделать еще одну вещь, — сказала Карен своим друзьям. — Жанет, мне нужна твоя помощь. Я продиктую тебе письмо.

— Вы хотите сейчас продиктовать его?

— Да, сейчас.

Пока остальные таскали коробки к лифту, Карен присела к Жанет, которая начала печатать. Пока они работали с Жанет, Дефина наблюдала за погрузкой коробок в такси, на котором Карл отвезет их в Бруклин. Потом она вернулась в опустошенный офис.

— Ты еще не готова? — спросила она. — Там внизу — охранник из службы безопасности, который просит разрешения осмотреть офис.

— Мы все закончили, — сказал Карен и протянула письмо Дефине.

Дефина читала письмо, а Карен следила за этим из-за ее спины.

Дорогой Билл!

Мне хотелось бы поблагодарить тебя за путешествие в Бангкок и Марианы. Оно дало мне больше, чем можно было бы мечтать. А еще я хочу сказать, что тебе прекрасно удалось обмануть меня, также как ты обманывал женщин в твоей личной жизни и клиенток Norm Со. Ты ловко умеешь торговать мечтой и подыгрывать женским слабостям. Я знаю, мы выглядим глупо, и ты не испытываешь уважения ни к одной из нас. Ты эксплуатируешь всех: девушек, занятых рабским трудом на твоих фабриках, твоих клиенток, не знающих, что они покупают, и, наконец, ты отныне эксплуатируешь меня, мое имя, мои работы. Ты выиграл, как всегда выигрывают тебе подобные, почти во всем. Вот только тебе не удалось стать моим любовником. Но я уверена, что тебе больше повезет в роли сутенера моего имени.

Искренне твоя

экс-Карен Каан.

41. Желаемое и достигнутое

Офис Арнольда уже закрывался, но Карен все-таки застала его там, и он сказал, чтобы она зашла.

Она не была в двухэтажном блочном доме на Хаупаудж с тех пор, как К. К. Inc. была включена в корпорацию профсоюзов. Там, как обычно, было беспорядочно и захламлено. Иннез попросила ее войти и улыбнулась, возможно, от смущения. Карен поздоровалась с Арнольдом.

Он сидел за большим захламленным металлическим столом. Арнольд был человеком без выкрутасов. Она села на стул напротив.

— Одну минуту, — сказал он. — Я отбираю дела, которые нужно сделать. Остальное выброшу.

Карен кивнула и посмотрела на стену, где, как она помнила, висело стихотворение в замызганной рамке:

Это напомнило ей о кошмаре в Марианах. Карен отвернулась.

Арнольд запихнул несколько папок в коробку, а остальные бросил в мусорное ведро.

— Ну, — сказал он, — ты отдала свое первородство. Утром Белл сказала мне, что перевела свои акции на имя Джефри. Это было неразумно.

Карен кивнула.

— Я всегда пытался понять точку зрения твоей матери. Я твердо знал, что она действовала из страха, а не из ненависти. В конечном счете, я всегда приходил к этому. — Он покачал головой. — Я совершил много ошибок, Карен. Но больше всего сожалею, когда моя ошибка задевает тебя.

Карен чувствовала комок в горле, но она не собиралась больше плакать. Знал ли ее отец, что она была настоящей дочерью Белл? Должна ли она рассказать ему об этом? Значило ли это что-нибудь, в конце концов? Лучше придерживаться дела.

— Я как раз хотела задать тебе один вопрос, — сказала она Арнольду. — Вы включили К. К. Inc. в вашу корпорацию. Могу ли я сделать что-нибудь, чтобы помочь вам?

Арнольд покачал головой.

— Ты уже сделала немало. Если бы я пораньше узнал, что ты перевела на нас свои акции! Я бы тогда посоветовал тебе не делать этого. Но это был благородный жест. И может быть, даже правильный. Карен, ты хорошая девочка. Я получил письмо от Ларса Дагсвара. Он думает, что ты можешь делать чудеса: ходить по воде и прочее. — Он положил ей руку на плечо. — Я горжусь тобой, — сказал он.

— Ты действительно так думаешь? А я в самом деле чувствую, что я молодец.

— Ты была храброй и много работала. И ты участвовала в плохой мужской игре. Карен, нет ничего более жестокого, чем швейная индустрия. Ты знаешь это. Мы говорим о бизнесе в сорок миллиардов долларов в год, а это даже больше, чем в автомобильной промышленности. Им руководят мужчины, и он питается женскими слабостями. В пятидесятых-шестидесятых я видел беспорядки в Дейтройте, когда планировалось отстранение мужчин от дела. Мне оставалось лишь презирать парней, втянутых в эту «новую модель». Я думал, что женщины не могут быть такими глупыми. Но они дуры. Ты действовала хорошо. Ты очень старалась. Тебе нечего стыдиться.

Он медленно опустился и сел, держась за подлокотники своего вращающегося кресла.

— Ну что ты теперь собираешься делать? — спросил он.

— У меня есть идея начать новое дело, — ответила Карен. — Но я хотела рассказать тебе о более важном. Я думаю взять ребенка.

Карен замолчала. Она не привыкла разговаривать с Арнольдом о таких вещах. Она тяжело вздохнула.

— Что ты думаешь об этой идее? — спросила она. — Белл сказала, что я…

— Карен, послушай, что я тебе скажу. Я никогда не буду сожалеть, что женился на твоей матери, потому что через нее я получил тебя. Я думаю, что ты будешь замечательной матерью. Я ответил тебе?

Карен кивнула.

— Я развожусь с Белл, Карен. Карен кивнула снова.

— Ты поможешь мне с моим разводом? — спросила она.

Теперь была очередь Арнольда кивать.

Снова Карен думала о мадам Ренольт и о ее пророчестве. Теперь, после того как она поговорила с Арнольдом, Карен точно знала, что она собирается делать. Она собиралась найти того ребенка в Марианах, который был ей предназначен. Она собиралась позвонить Бобби Пиллару, потому что он не был засранцем, как остальные, и потому что именно сейчас они нуждались друг в друге. Ему был нужен ее профессиональный уровень, а ей — его защита, чтобы справиться с Биллом Уолпером и перестроить свою жизнь. Посидев так какое-то время, она набрала номер Бобби в Вест-Косте, и, как ни удивительно, он не только был дома, но и снял трубку. Ей потребовалось всего лишь несколько минут, чтобы объяснить ему ситуацию; казалось, что Бобби уже многое знал об этом. А когда она кончила свой рассказ, он засмеялся.

— Святой Боже! — воскликнул он. — Или они думают, что ты будешь молчать? Слушай, девушка, у меня есть несколько идей, но самая клевая для тебя — это прийти на мой канал с новой коллекцией шмотья. Хорошего шмотья, но по умеренным ценам.

— Но я не могу пользоваться своим именем, — сказала она.

— Кому оно нужно? У тебя есть кое-что получше имени — ты сама. Ты будешь выглядеть неправдоподобно классно. Нет, не так. Ты будешь выглядеть правдоподобно классно. Мы организуем показы мод и покажем все виды шмотья — и те, которые тебе нравятся, и те, которые нет. Ты расскажешь, что тебе нравится и почему, а потом ты продашь свои модели. Но не тем богатым стервам, которых ты снабжала, а настоящим женщинам, которые будут узнавать не только твое имя, но и классные модели. Почему бы тебе не покончить с этими финтифлюшками ради женщин, которые кормят и одевают Америку?

Карен улыбнулась. Идея ей понравилась.

— Модели, которые хорошо выглядят на женщинах, весящих больше шестидесяти килограммов.

— Да! Ты даже можешь пригласить несколько известных моделей. Ты можешь найти их сейчас, стоящих с плакатами на Седьмой авеню, на которых написано: «Хочу работать с Версаче».

— Но мое имя. Я потеряла свое имя.

— К черту, мы можем звать тебя мадам Икс! Мы расскажем миру, как твой муженек подставил тебя. Обокрал производство и спер твое имя. В любом случае у тебя есть имя — ты просто не можешь его использовать в тех же целях, что и раньше. Дело Галла создало прецедент: знаешь, того братишки парней в винном бизнесе, который хотел продавать спиртное. Они не могут выпереть тебя из дела. Плюс к этому, у меня есть целое досье на Уолпера, содержание которого мне давно до смерти хочется огласить после того, как он меня подставил в деле с кабельным телевидением. Мы нанесем им ответный удар! Посмотри, что сделали с Лони Андерсоном. Посмотри, что сделали с Ивеном. — Он сделал паузу. — Подумай, что можно сделать с Джерри и Norm Со. Вы думаете, что покупаете классные вещи, но все, что вы получаете, вторично и полное дерьмо.

Он замолчал, а потом загоготал.

— Ну что, нравится?

Ей нравилось.

Следующий ее звонок был Сэлли в офис к Харви Крамеру. Голос Сэлли звучал ободряюще, но настороженно.

— Это можно устроить, — сказала она. — Но нам не обойтись без связей. Юридически ты замужем, и вы были одобрены как приемные родители. Но в связи с этим разрывом я не могу гарантировать положительное решение суда. С проблемой иммиграции я смогу тебе помочь.

— Жены двух сенаторов — мои хорошие клиентки — подойдут? — сказала ей Карен.

Ради этого Карен готова была воспользоваться связями.

— Я одевала посла Скрэнтон с момента ее назначения консулом в Китае. Нажми на все кнопки.

Карен сделала еще несколько звонков, один из них Карлу, который опроверг все ее опасения и приехал помочь ей собираться. Он даже взял ей машину до аэропорта.

— Карл, ты думаешь, что я чокнулась? — спросила она.

— Совсем нет. Я думаю, ты знаешь, что хочешь, и получишь это. Такие решения не принимаются за ночь, Карен. Это не просто придурь.

— Карл, я хочу, чтобы ты сделал для меня еще одну вещь.

Она замолчала, пытаясь придумать, как сказать это поделикатнее.

— Понимаешь, у меня появятся какие-то деньги от продажи К. К. Inc, и я хочу сделать что-нибудь путное с ними. В общем, я хочу, чтобы ты открыл магазин в Манхэттене. После Парижа все модели тебя обожают. Ты крутой. Сделай это, мужик!

Но он покачал головой.

— Я не могу взять деньги от дела Джефри. Меня от них тошнит.

— Это сделало бы меня счастливой. Пожалуйста.

Карл подумал.

— Деловой займ. Только деловой займ.

Она кивнула.

— Спасибо, Карен.

Она с благодарностью взяла его за руку и держала ее всю дорогу до Дж. Ф. К. Интернэйшнл, аэропорта Кеннеди.

С помощью валиума Карла она проспала почти всю дорогу до Бангкока, где ей пришлось час дожидаться рейса на Марианы. Она использовала это время, чтобы сделать предварительные звонки, связаться с Сэлли и продолжить разговор, который она с Карлом начала в Бруклине. Потом она села в самолет для шестичасового перелета. Но не могла в нем заснуть. Она была слишком взволнована. За шесть часов ее настроение поменялось раз десять. Это была колоссальная, воодушевляющая идея… Нет, это было абсолютной глупостью! Сентиментально, глупо и не продумано. Она еще пожалеет об этом… Нет, она никогда не будет жалеть! Ей казалось, что она сейчас выпрыгнет из собственной кожи. Она чувствовала, что то, что она затеяла, невозможно, что двигаться в этом направлении нельзя, но в то же время знала, что назад дороги нет. Все время, каждый раз, когда она заходила в тупик, она вспоминала глаза ребенка. Ребенка, предназначенного только ей.

Она договорилась с Бобби Пилларом пока не разглашать задуманного с ним дела. Но когда они выступят публично, они сделают это с размахом. Это значило, что она должна сжечь все мосты: отказаться от снобизма, не одевать больше богатых. И все же, думая о грустных и отчаявшихся женщинах, которые покупали ее модели высокой моды, она знала, что будет сожалеть об утраченном. Она будет сожалеть о роскошной возможности покупать любую ткань, какую ей захочется, и о том, что никогда не будет делать модели для французских и итальянских шоу. Но какого черта, Ив Сен-Лоран всегда получает лучшие выкройки Густава Замстега. Карен думала о тех женщинах, которых она видела на улицах, в самолетах и в аллеях. Это будет потрясающим вызовом: разработать замечательные дизайны в тканях и аксессуарах по доступным пенам для широкого рынка. Это целый новый мир. И черт с ним, с этим Парижем. Меняем Париж на Техас!

Поймет ли массовый рынок ее одежду? Примут ли они вещи без ярких цветов и не бросающиеся в глаза? Карен ставила на то, что примут, а Бобби готов был положить ей деньги прямо в рот. Плюс к этому, какая радость показать дрянные модели вроде моделей Норис Кливленд и разнести их прямо на экране. Возможно, она не заведет себе новых друзей в индустрии модной одежды. Но она сможет стать героиней, как Эльза Кленш в программе «Каждая женщина».

Она возьмет ребенка и воспитает его. Она молилась о том, чтобы у нее получилось лучше, чем у Белл. Нелегко быть матерью-одиночкой и воспитывать ребенка одной. Но что легко в этом мире? Ее воспитывали Белл и Арнольд, и Лизу тоже. И какое они потерпели фиаско! Карен подумала о Марии Ботеглиа: Мария ее любила, ласкала ее и гладила, смотрела на нее и целовала. Благодарю тебя, Господи, за это. Скорее всего из-за этого кусочка своей жизни она отличается от своей сестры. В детстве она наслаждалась похвалами и любовью Марии. «По-своему мне повезло, — подумала Карен. — Я получила этого недостаточно, и это было не так долго, как могло бы быть, но все-таки мне перепало». Мысли о Марии там, в Чикаго Хэйтс, заставили Карен улыбнуться даже сейчас. «Я собираюсь сделать тебя бабушкой через несколько часов», — думала она.

А что насчет Лизы и Белл? Могла ли она простить их? Должна ли она их простить? Карен не была уверена в этом. Так ли важна кровь, что нельзя разрубать узлы, которые она завязала? Что предсказывала мадам Ренольт? Что она разорвет паутину, но шрамы будут кровоточить. Теперь она улыбнулась. Разве не сказала ей предсказательница, что ее ждет цветной ребенок? Мадам Ренольт права во всем.

Карен думала о пушистых волосках ребенка, о черных-черных глазах, которые смотрели на нее. Ее не волновал возраст. Ребенок видел ее, он выбрал ее, и когда пройдут годы, Лили — так будут ее звать — спросит, как ее удочерили, и Карен расскажет ей всю правду. Карен расскажет ей, как женщины и дети шили в темноте и грязи дешевую одежду для того, чтобы другие женщины, живущие на обратной стороне Земли, могли бы тратить деньги на наряды, но никогда не удовлетворяли своего тщеславия. И как мужчины управляли всем этим: женщинами, занятыми рабским трудом, и женщинами, которыми они манипулировали с помощью фотографий в журналах, в витринах магазинов и каталогах. Она расскажет Лили, как и почему умерла ее мать. И как Лили выбрала ее.

Настанет время, когда Лили будет злиться, будет чувствовать, что она не такая, как все. Возможно, придет время, когда Лили будет сожалеть, что ее забрали из ее культуры. Но Карен должна была верить, что не ошибается. Она разрешит Лили идти и делать то, что ей захочется. И она будет помогать ей, как только сможет. К тому времени Карен уже не будет подпитывать тот неисчерпаемый аппетит женщин к моде. Она будет делать хорошую, носкую одежду, за пошив которой будут платить хорошие деньги и которую смогут покупать женщины, зарабатывающие себе на жизнь тяжелым трудом. Никакой светскости и исключительности. Она будет работать для новых клиентов. Карен надеялась, что не разочарует их, не разочарует Лили. И вместе с тем больше всего на свете она хотела любви ребенка.

Мистер Дагсвар встретил Карен у таможенного контроля.

— Вы удивлены моим прибытием? — спросила она.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Совсем нет, — сказал он. — Совсем нет.

— Можем ли мы поехать прямо в больницу? — спросила она.

Мистер Дагсвар покачал головой.

— Я боюсь, что ребенка там больше нет. Его перевели.

Карен широко раскрыла глаза.

— Почему? С ней все в порядке?

Вряд ли появились какие-то родственники, претендовавшие на ребенка. Сердце Карен сжалось от страха.

— Они перевели ребенка. Девочка была здорова, и ее должны были выписать из больницы. Предполагалось, что ее переведут в детскую палату в Марианский приют для сирот.

— Теперь она там? С ней все в порядке?

— Понимаете, она там не появлялась. Произошла путаница с бумагами. Ее сейчас ищут.

Они уже вышли из аэропорта. Жара и влажность наваливались на нее как гора. Казалось, что они вдавят ее в землю. Она чувствовала себя так будто идет под водой.

— Как это могло случиться? Как можно потерять ребенка?

— Дети — это то, чего здесь больше чем достаточно, — сказал мистер Дагсвар со вздохом. — Хотелось бы сказать, что у нас хорошо заботятся о детях, но не могу.

У него был усталый голос.

— Пойдемте в главную юридическую контору, — сказала она. — Я уже с ними разговаривала.

— Возможно, мы сможем сразу переговорить с вашим юристом, — сказал он. — У вас есть его адрес?

Карен достала свою записную книжку и дала ему карточку юриста. Она не могла поверить тому, что произошло. Лили потерялась. Карен прикусила губу. Она проехала чуть ли не десять тысяч миль. Она оказалась почти на другой стороне земного шара, а эти идиоты не могли даже проследить за одним ребенком. Ну ничего, даже если ей придется прочесать весь остров, она найдет свою девочку.

Они проезжали здание старой фабрики и какие-то трущобы. Карен знала, что там мучаются другие девушки, как мучилась мать Лили. Карен надеялась, что чек от Norm Со будет на достаточно большую сумму, потому что половина этих денег вернется сюда, этим ограбленным женщинам. Она расскажет о них на телевидении. Конечно, этого недостаточно, но хоть что-то.

Они достигли улицы, на которой были сосредоточены учреждения и офисы; мистер Дагсвар повернул свою старую дребезжащую машину и сумел втиснуть ее между тойотой и грузовиком, собранным из кучи ржавых деталей, скрепленных друг с другом так, что было невозможно сказать, из чего он сделан. Мистер Дагсвар помог Карен выйти из машины, и они вместе направились в офис мистера Чинга.

Им не пришлось долго ждать. Мистер Чинг, приятный мужчина с седеющими волосами, проводил их в свой кабинет.

— У меня хорошие новости, — сказал он. — Ребенок нашелся.

Карен перевела взгляд с него на мистера Дагсвара. Правда ли это? Или они боятся, что она наделает шума, и поэтому нашли другого ребенка вместо Лили?

— Не могли бы вы показать мне ваши бумаги? — спросил мистер Чинг.

Карен достала паспорт и домашние заготовки из другой жизни: заявление для штата Нью-Йорк и всю информацию, которой ее обеспечила Сэлли из офиса мистера Крамера.

— Я должен буду связаться с иммиграционной службой, — сказал мистер Чинг.

— Почему? — спросила Карен. — Ребенок — американец. Он рожден здесь. Разве это не часть старых добрых Соединенных Штатов?

— Но ее мать была китаянка, и мы не знаем национальности ее отца. Я думаю, что лучше предусмотреть все неожиданности.

— Делайте все, что считаете необходимым, — сказала ему Карен, — лишь бы я могла забрать моего ребенка. Теперь мне хотелось бы поехать к ней. Где она?

Карен шагала по коридору Марианского Методист Хоспитал. Они направили Лили в эту больницу, потому что у нее была легкая лихорадка. Во всяком случае, это то, что сказали Карен. Это была счастливая случайность, благодаря которой удалось найти ребенка. Иначе девочка могла до сих пор находиться там, куда ее послали — на другом конце острова. Теперь Карен и мистер Дагсвар поднимались по лестнице в родильное отделение. Он любезно нес сумку Карен. Ее нельзя было оставить в машине, где дверцы не запирались и невозможно было закрыть до конца окна. Карен была ему благодарна. Но не настолько, чтобы замедлить шаг и дать ему возможность нагнать ее. К тому времени, как они достигли яслей в конце коридора, она прямо-таки бежала. Нянечка в старомодной накрахмаленной шапочке остановила ее у стола рядом со входом в ясли.

— Могу ли я вам помочь? — спросила она.

— Я здесь, чтобы забрать моего ребенка, — ответила Карен.

Нянечка посмотрела на нее как на сумасшедшую. Карен достала из своей сумки документы на временную опеку, которые дал ей мистер Чинг.

— Я хочу видеть своего ребенка, — сказала Карен. Она протянула ей бумаги, когда мистер Дагсвар наконец подошел к ним. Нянечка посмотрела на него, и выражение ее лица смягчилось.

— Здравствуйте, святой отец, — сказала она, и они начали о чем-то разговаривать.

Карен отвернулась от них и посмотрела сквозь стекло. Внутри стояла дюжина кроватей. Там лежали дети. Взгляд Карен скользнул по их лицам, но несмотря на то, что там было два азиатских ребенка, она знала, что Лили там нет.

— Где мой ребенок? — спросила она.

И тут она увидела ее. Ребенок находился в изоляторе, но пластиковая перегородка была прозрачной, и даже с этого расстояния Карен узнала девочку.

— Вот она. Это моя малышка, — сказала им Карен.

42. Мода на все времена

Пройти эмиграционный контроль США оказалось непросто. Это заняло у Карен несколько часов и удалось лишь благодаря неоценимой помощи Сэлли, государственного чиновника (мужа состоятельной клиентки), вмешательства из отдела американского сената и, наконец, приезда самого Харви Крамера, знатока по заполнению официальных деклараций. Карен устало думала, какую опасность может представлять четырехнедельный китайско-американский ребенок женского пола и каково проходить всю эту ужасную процедуру людям, у которых нет ее привилегий, ее денег и связей, тем, кто не имеет возможности подремать в зале для особо важных лиц в аэропорту. Слава Богу, Лили спала большую часть времени, завернутая в одеяло, вышитое миссис Дагсвар, которое она застенчиво вручила ей, когда та вернулась за ребенком. Оно уже было испачкано, но в чистом углу было видно вышитое имя Лили.

Изможденная Карен вызвала машину. Какого черта! Это, возможно, последняя привилегия, предоставленная ей компанией К. К. Inc. Ей казалось отвратительной сама мысль завершить последние сорок минут своего кругосветного путешествия поездкой в такси.

Поездка из Дж. Ф. К., аэропорта Кеннеди, в Манхэттен совершенно не запомнилась от усталости. Лили и Карен задремали на удобном заднем сиденье. Карен проснулась только на Гранд Централ Парквей. В первую секунду она не поняла, где она находится, и прижала ребенка к себе. Слава Богу, она не уронила ее. Но как велико чувство ответственности перед маленьким спящим сверточком! Сможет ли она стать хорошей матерью? Может ли какая-нибудь женщина быть хорошей матерью в наше время? Дефина старалась изо всех сил. Возможно, если бы не ее работа, которая усложнила жизнь дочери, у нее бы и получилось? Но был ли у Дефины выбор? А с другой стороны: Лиза не работает — а как это сказалось на ее девочках?

Карен внезапно почувствовала себя старой и усталой. Хватит ли у нее энергии и жизненных сил стать хорошей матерью? Она скрестила на счастье пальцы и пожелала, чтобы у нее оказалось для этого достаточно и любви, и денег. Затем она снова заснула.

При въезде под зеленый тент ее апартаментов на Вест-энд-авеню, Карен проснулась как от толчка.

— Ну, Лили, к счастью или к несчастью, но ты дома.

Она всмотрелась в маленькое личико. Глазки Лили были закрыты, и детские черные реснички, тоненькие и невыразимо прелестные, оттеняли пухлые щечки. Ее кулачок свернулся под подбородком, и Карен не могла сдержать улыбки. Может быть, ее выбор был неразумен? Может быть, она не должна была делать этого? Может быть, она когда-нибудь пожалеет об этом? А еще хуже, если об этом пожалеет Лили. Но как бы то ни было, у Карен не было другого пути. Даже если это эгоистично, даже если это шаг отчаявшейся женщины, все равно, она рада, что шаг сделан. По правде говоря, она никогда не чувствовала себя счастливее. Держа Лили у своей груди, она сама становилась более реальной, более полноценной и более готовой к радости, чем когда-либо в своей жизни. Некоторые явления не поддаются анализу, подумала она. Возможно, это те явления, которые порождают радость.

Карен вышла из машины. Шофер помог ей донести ее скудный багаж и сумку, полную детских вещичек. Медлительный и вечно опаздывающий швейцар Джордж двинулся навстречу ей, когда она уже вошла с багажом и ребенком в фойе. Улыбаясь, она подумала: что-то меняется, а что-то — нет.

Вставляя ключ в замок и открывая дверь, она сомневалась, будет ли Эрнеста дома. Был уже почти час, а Эрнеста работала только половину дня. Карен бросила сумку в коридоре и прошла в гостиную.

— Сюрприз, — прошелестели двадцать голосов.

Карен вздрогнула от неожиданности, но Лили не проснулась. Дефина, Кейси, Карл, Жанет, миссис Круз, Эрнеста, Перри, Арнольд, Иннез и еще дюжина человек стояли широким полукругом, и каждый держал в руках розовые шары, наполненные гелием. Карен была поражена, увидев Элизу Эллиот, держащую большое голубое яйцо снегиря. Около нее стояла Энни Парадиз под руку с Эрнестой. Даже Бренда Гусман была здесь, и невозможно было не заметить, что она надела платье, придуманное для нее Карен.

— О Боже, — прошептала Карен. — Что вы все здесь делаете?

— Вы должны устроить смотрины младенца, — объяснила Жанет.

— Мы уже давно ждем. Оставь эту привычку — по-модному опаздывать, — сказала Дефина.

Карен улыбнулась. Всю жизнь она была опаздывающей. И если она поздно пришла к материнству, то это еще не значит, что она плохо с ним справится. Она огляделась и увидела, что все ее настоящие друзья из К. К. Inc. здесь. Около окна она вдруг заметила высокую, грациозную фигуру мадам Ренольт. Что она делает здесь? — недоумевала Карен. Нет, она была ей рада. Карен проследила, как мадам Ренольт вышла вперед к Карен и младенцу. Карен заморгала. Зачем она сюда пришла? Знает ли мадам Ренольт все о Лили? Знает ли она о цветном ребенке, который проделал долгое путешествие, чтобы прибыть сюда?

— Я совершенно потрясена, — все, что могла сказать Карен.

— Были у тебя когда-нибудь смотрины младенца раньше? — спросил Карл.

Он приблизился к ней и посмотрел на туго запеленутый сверток.

— Дай нам взглянуть на нее, — прошептал он. — Представь меня твоей дочке.

— Моей крестнице, — сказала Дефина.

— Моей внучке, — сказал Арнольд.

— Моей внучке тоже, — добавил кто-то.

Карен почувствовала спазм в животе и посмотрела в прекрасное как тюльпан личико Лили. Она такая замечательная, но только не для пристрастных глаз Белл. Вместо ее глаз здесь были мягкие карие глаза Марии Ботеглиа. Как нашли ее? Кто пригласил Марию? Карен не знала, но почувствовала приятное волнение, увидев ее. Тоненькая темная женщина улыбалась Карен, и ее глаза оказались как раз на уровне личика Лили.

— О, она прекрасна, — прошептала Мария.

— Давайте все взглянем на нее, — воскликнул один из парней из ее команды дизайнеров.

Потрясенная, но еще способная передвигаться, Карен плюхнулась на диван и развернула сверток, пристроив Лили между двух подушек.

— В последний раз диван белый, — сказала Дефина.

Все рассмеялись и сгрудились вокруг, любуясь на спящую красавицу.

— Как ее зовут? — спросил Перри.

Он вышел немного из толпы, и Карен подумала, чего ему стоило сюда прийти. Что он думает о Лотти? Он все еще пьет? Она никогда не будет осуждать его. Карен уже поняла, что умрет, если что-нибудь случится с ее ребенком.

— Ты уже выбрала имя? — спросила Дефина. — Если не нравится Дефина, то Латоша тоже прелестно.

— Латоша? — переспросил Карл. — Это звучит как название компьютера. Не надо, чтобы имя начиналось на ла: Латойя, Лакота, Лашавна. Как насчет чего-нибудь более практичного? Может быть, подойдет Линолеум?

— Не думаю, — возразила Карен.

— А что плохого в Латоше? — вспыхнула Дефина.

— Ее зовут Лили, — объявила всем мадам Ренольт.

Карен ахнула. Она как завороженная смотрела на темное лицо женщины и чувствовала, как волосы у нее сзади поднимаются от ужаса. Неужели эта женщина знает все? Мадам Ренольт улыбнулась.

— Имя вышито на конверте, — уточнила она.

Перри подошел к младенцу и накрыл маленькие ножки руками.

— Добро пожаловать, Лили! — сказал он, и слезы потекли из глаз Карен.

Миссис Круз, должно быть, увидела это и подошла обнять ее.

— У нее, наверное, нет одежды. Мы позаботились об этом, — сказала миссис Круз.

И тогда все начали подносить свертки. Маленькие хлопчатобумажные и батистовые ползунки и распашонки. Тонкие розовые выходные платьица из тафты. Шведские ночные рубашечки с кружевами ручной работы. Крошечные вязаные пинетки из мягчайшей буклированной шерсти. Целиком сшитое вручную прекрасное приданое для новорожденных. Когда они все успели? Как они догадались? Карен ничего не могла с собой поделать. Она начала плакать.

Но это было еще не все. Из кухни Эрнеста выкатила коляску, этакий роллс-ройс для младенцев, присланный из Англии Бобби Пилларом авиаэкспрессом. Записка гласила:

Дорогой партнер. Деловая договоренность: если ты разработаешь новые модели детской одежды, я оплачу обучение твоего ребенка в колледже».

Слезы текли из глаз Карен, но она должна была сказать им всем:

— Есть еще что-то, что подарил нам Бобби. У меня есть работа для всех, кто захочет.

Собравшиеся одобрительно зашумели. А Карен улыбалась и плакала.

— Вот, полюбуйтесь, что вы сделали с ней, — съязвил Карл.

Перри протянул Карен чистый, но забрызганный красками платок.

— Как мило с вашей стороны, — смогла произнести Карен. — Это так прекрасно!

— Она будет говорить по-китайски или по-английски? — невинно спросила Жанет.

Карен улыбнулась: Жанет хорошая девочка, но немножко хитренькая.

— Возможно, она будет говорить с бруклинским акцентом, — ответила она ей.

Неважно, что Белл больше нет. Что нет Лизы и Джефри. Что нет никого из тех, кого называют семьей, — кроме Арнольда. И как раз с Арнольдом у нее нет кровной связи! Карен посмотрела вокруг себя и увидела людей, к которым она была добра, людей, которые были с ней связаны, которые крутились вместе с ней и которые были добры к ней. «Этого достаточно, — сказала она себе. — Мне везет. Лили тоже повезет. Этого более чем достаточно!»

— Где лучше всего гулять с ребенком? — спросила Дефина.

Карен уже открыла рот, чтобы ответить, когда поняла, что не знает ответа. Она не знает лучшую службу, поставляющую подгузники, лучшую школу, лучшего детского врача. На минуту ее оставила уверенность в себе. Может быть, она не справится. Дефина заметила ее замешательство.

— Кто самая лучшая новоиспеченная мамочка? — спросила она мягко. И прежде, чем Карен успела что-нибудь сказать, Дефина ответила на вопрос сама.

— Карен Каан, — сказала она и сжала руку Карен.

Зазвенел звонок, и Эрнеста пошла открывать дверь. Она вернулась в сопровождении мистера Центрилло, который волочил огромную коробку.

— Миссис Каан, простите, что опоздал по не зависящим от меня причинам. Вы знаете, как это бывает, — сказал он, смущенно пожимая плечами. — Как бы там ни было, я слышал прекрасные новости, и я хотел преподнести подарок маленькой леди. Если она чуть-чуть похожа на свою мать, она скажет о'кей.

— Мистер Центрилло? — Карен была смущена, так как она всегда была с ним сверхосторожна и не пользовалась своим именем. Как он узнал?

— У нас есть телевидение в Бруклине, миссис Каан, — объяснил он с улыбкой. — Мы даже иногда получаем журнал «Женская одежда».

Затем, краснея и оправдываясь, Карен открыла коробку с подгузниками, которую он принес. Она охала над плетеной колыбелькой, детской кроваткой и стеганым одеяльцем.

Осталась еще одна коробка, которую, исполняя губами импровизированный туш, Карл поставил перед ней. Коробка была завернута в простую коричневую бумагу, и Карен ожидала еще что-нибудь из детского приданого. Поэтому она так удивилась, когда через папиросную бумагу увидела, что это что-то из сатина. Она вытащила стеганый халат, прекрасный, белый, с вышитыми вручную розочками и украшенный на вороте и на рукавах самыми совершенными французскими кружевами. Это было как видение из фильмов Харлоу, и Карен перестала шмыгать носом и начала рыдать по-настоящему.

— Мой халат, — проговорила она. — Ты принес мне халат.

Лили на диване проснулась и тоже начала плакать. Эрнеста, используя свою многолетнюю практику, решительно зачерпнула малютку своими огромными руками.

— Я еще одна бабушка, — сказала она Марии, мягко похлопывая Лили.

Она взглянула на Карен.

— У тебя есть бутылочка? — спросила она.

Карен кивнула.

— В сумке, — ухитрилась ответить она сквозь рыдания и указала на одну из тех, что принесла.

— Надень халат, — потребовал Карл. — Америка хочет знать, что собирается носить в этом сезоне одна из примадонн моды.

Она засмеялась и облачилась в халат. Потом она устроилась на диване и нянчила Лили, пока та не высосала почти половину бутылочки. Перри помогал Карен возиться с ребенком.

— Как Миннесота? — спокойно спросила она.

— Холодная и сухая, — ответил он, поднося стакан с водой к губам как бы в честь нее.

Когда Лили наелась, Карен положила ее на плечо и стала похлопывать по спине, чтобы вышел воздух. Она забыла подложить чистую тряпочку. В ту же секунду Лили отрыгнула на шикарное сатиновое плечо Карен.

— О Боже! — воскликнула Карен.

Перри рассмеялся. Миссис Круз пожала плечами. Эрнеста вытерла тряпочкой плечо Карен. А Дефина стояла сзади и улыбалась.

— Вот, оказывается, для чего нужна одежда, — сказала она.