Опрометчивое пари

9

Решение больше не видеться с Санди Хоукинс давалось Дэмиону легко — со времени их первой встречи он принимал его как минимум четыре раза. К несчастью, он обнаруживал — тоже как минимум четыре раза, — что хотя само решение дается ему легко, но придерживаться его значительно труднее. После операции Габриэлы он больше не собирался видеться с Санди. И тем не менее в эту минуту он готовился ехать к ней в клинику.

Выезжая из гаража, Дэмион хмурился. Он уже не понимал, какие чувства испытывает по отношению к Санди, а ведь не так давно он считал, что заманить ее к себе в постель будет легче легкого. Он планировал провести вечер в хорошем ресторане, не делая никакой попытки ее обольстить, а на следующий вечер устроить шикарный ужин у себя на квартире, где нетрудно будет перейти в гостеприимные объятия огромной кровати с водяным матрасом.

Этот план — или схожий с ним — неизменно срабатывал уже много раз. В начале своей карьеры Дэмион по наивности считал, что женщины готовы с ним спать благодаря его личному обаянию, но очень скоро поумнел. Он уже очень давно понял, что его профессиональные успехи оказываются лучшим возбуждающим средством. После ночи, проведенной в его объятиях, женщины неизменно восхваляли его чудодейственные способности любовника, но Дэмион цинично напоминал себе, что больше всего их заводило сознание того, что они оказались в постели с суперзвездой. Наверное, он мог бы вообще лечь на спину и смотреть в потолок, а его очередная возлюбленная все равно была бы убеждена, что провела полную страстного экстаза ночь.

Его губы изогнулись в насмешливой улыбке. Если хорошенько подумать, то жаловаться тут не на что. Большинство людей были бы только рады наслаждаться, ничем себя не затрудняя. Видимо, он стареет. Уже довольно давно чувство опустошенности, появляющееся наутро, грозило оказаться сильнее, чем сомнительные удовольствия, полученные накануне ночью.

Он осторожно перевел машину на полосу скоростного движения, пытаясь понять, почему его встречи с Санди выпадают из знакомого плана и вызывают такую досаду? Что у него получается не так? Всякий раз, когда она обращала на него взгляд своих таинственных зеленых глаз, его вдруг охватывало неистребимое мучительное желание схватить ее, сжать в объятиях и ласкать, пока она не будет умолять его, чтобы он ею овладел. Почему ему хочется говорить с ней, откровенничать с ней — так, как ему не хотелось разговаривать ни с одной женщиной? Просто потому, что она умеет слушать? Потому, что она умна? Или потому, что даже сама ее холодность кажется ему удивительно привлекательной?

Дэмион крутанул руль, чтобы не столкнуться с машиной, резко выскочившей на его полосу. Дьявольщина, неужели он действительно считает доктора Алессандру Хоукинс привлекательной? Не считая того вечера, когда они обедали в «Ма Мезон» вместе с Габриэлой, она всегда была одета, словно начинающая актриса, прослушивающаяся на роль школьной училки и старой девы. Он ни разу не видел, чтобы у нее была расстегнута хоть одна пуговица на блузке, не говоря уже о завлекательном декольте. Дэмион сильно подозревал, что, по ее представлениям, женственная ночная рубашка — это нечто теплое и уютное из розовой фланели. Ему даже не хотелось задумываться над тем, что могло быть надето под этими жуткими льняными юбками. Может, пояс целомудрия? По правде говоря, Санди походила на его обычных партнерш не больше, чем мраморная статуя на танцовщицу варьете.

И самое смешное в этой ситуации заключалось в том, что все это не имело ни малейшего значения. Как-то так получилось, что незаметно для самого себя он вдруг решил, что ему отчаянно хочется переспать с Алессандрой Хоукинс. Не из-за их глупого ребяческого пари, а потому, что он просто сходит с ума от острой потребности любить ее.

Когда Дэмион позвонил ей, чтобы договориться о первой встрече, он выдал ей одну из своих стандартных фразочек насчет того, как он представляет себе ее волосы, разметавшиеся по его подушке. С тех пор его ложь вернулась к нему словно бумеранг, чтобы не давать ему покоя. Множество ночей — ему не хотелось признаваться даже себе самому, как много их было, — его мучили картины того, как ее стройное тело переплетается с его собственным. Он представлял себе, как ее темные волосы выбиваются из узла и падают ему на щеку. В своих снах он ощущал вкус ее губ, чуть припухших от его поцелуев. Дэмион слышал, как она чуть слышно стонет от наслаждения, отдаваясь ему, как ярко сияют ее глаза, когда он ее любит…

Дэмион ощутил, как тело его словно окаменело. «Когда он ее любит!» Он уже очень давно мысленно не называл секс актом любви. Его родители и жена продемонстрировали ему, что любить — значит давать себя поглотить, пожертвовать своей личностью и профессионализмом. Он не принимал мыслей о любви, сопротивляясь им всеми фибрами своей души. За те три года, что он провел в Голливуде, Дэмион очень хорошо узнал себя и понимал, что использует секс для того, чтобы избегать настоящей близости. Лечь с женщиной в постель значило разделить с ней гораздо меньше, чем если бы он всю ночь провел за разговором с нею. Уложить женщину в постель значило, что можно соединить с ней свое тело, тогда как его ум и душа благополучно прятались за стенами, которые он для них воздвиг.

Но, встречаясь с Санди, он не мог удерживать свой интерес на чисто физиологическом уровне. Дэмион постоянно испытывал пугающее его самого желание каким-то образом коснуться и ее ума, проникнуть в ее душу. Ему хотелось увидеть истинную женщину, которая, как он подозревал, скрывалась за ее спокойным лицом, аккуратной прической и тщательно отглаженной одеждой. Он обнаружил, что рассказывает такие вещи, какими не делился больше ни с кем, только ради того, чтобы насладиться очарованием одной из ее нечастых улыбок.

Дэмион завел машину на стоянку перед клиникой и вышел, выместив свое раздражение громким хлопком дверцы. Пора ему прекратить это идиотское томление по доктору Алессандре Хоукинс. Одно дело — желание переспать с женщиной, в конце концов даже потратив изрядные усилия на то, чтобы завоевать ее, — это лишь прибавит остроты их ощущениям, и совсем другое — ловить себя на том, что тревожишься из-за того, что вид у нее такой, словно заботы о матери-эгоистке вконец ее измучили. И уже совсем не годится, когда сердце у тебя сжимается всякий раз, когда ты вспоминаешь, как прижимал ее, рыдающую, к своей мокрой от слез груди и слышал, как она шмыгает носом и просит носовой платок.

Он шел по длинным коридорам клиники, пока не оказался у двери с надписью: «Доктор Алессандра Хоукинс». Секретарша Санди, пухленькая жизнерадостная женщина лет тридцати пяти, встретила его ошеломленной улыбкой.

— Мистер Тэннер, я узнала бы вас где угодно! Санди сказала, что вы вот-вот приедете и попросила извиниться за то, что заставит вас подождать. У нас сегодня был напряженный день, и ей нужна пара минут, чтобы привести себя в порядок. Сейчас она придет.

— Нет проблем. Я подожду.

Не успел он договорить, как дверь справа от него открылась, и в приемную вошла Санди. Сердце у него на мгновение замерло, а потом вновь забилось — в относительно нормальном ритме. Он прислонился к столу, напустив на себя равнодушие, которого отнюдь не испытывал.

На ней была строгая коричневая льняная юбка и шелковая блузка с воротником-стоечкой, застегнутая на все пуговицы. Ее фасон немного напоминал косоворотку. Если не считать кистей рук, то между лицом и коленями не было видно ни кусочка кожи, и тем не менее Дэмион мог только и думать о том, насколько она привлекательна и как ему хочется увидеть ее лежащей на его постели, а он чтобы при этом медленно расстегивал все ее проклятые пуговицы.

— Привет, Дэмион, — поздоровалась она с ним.

Ее любезная улыбка внушила ему желание заскрипеть зубами от ярости. Неужели встреча с ним нисколько ее не радует? Неужели она никогда не теряет самообладания, если не считать тех моментов, когда тревожится за мать?

— Извини, пожалуйста, — добавила она, по-прежнему вежливо улыбаясь. — Тебе пришлось долго ждать?

— Нет. Я только что приехал.

Он говорил резковато, но ничего не мог с собой поделать. Ему хотелось бы сказать что-нибудь забавное, чтобы загладить неловкость, но у голове у него не осталось ни единой мысли, и он мог только молча смотреть, как она идет через комнату, снимает жакет с вешалки и берет свою строгую темно-коричневую сумочку.

Перекинув жакет через руку, Санди повернулась к секретарше.

— В понедельник утром я приду в семь тридцать, Гленна, и займусь записями. Спасибо, что задержалась сегодня. Я очень тебе благодарна.

— Ничего страшного. Мне пора уже пропустить несколько ленчей, а то придется менять весь свой гардероб! Пожалуйста, передай матери мои наилучшие пожелания, Санди. Так приятно знать, что она быстро поправляется!

— Я ей передам твои слова, — сказала Санди, выходя с Дэмионом в коридор. — Я очень благодарна тебе за то, что ты за мной заехал, Дэмион.

Ее голос выражал ту же нейтральную вежливость, с какой она говорила с секретаршей, и он отвернулся, борясь с желанием схватить ее в объятия и целовать, пока она не разрумянится, не задохнется и забудет о правилах хорошего тона.

— Мне нетрудно отвезти тебя в больницу, — ответил он. — Я рад, что Габриэла уже готова видеть посторонних. Ведь после операции прошло всего два дня.

— Да, но моя мать не любит быть обыкновенной, — объяснила Санди. Яркое дневное солнце, на которое они вышли, заставило ее на секунду зажмуриться. В смехе ее звучало облегчение, чуть приправленное снисходительностью. — Раз уж Габриэла не умерла на операционном столе, то теперь она полна решимости броситься в противоположную крайность и поправиться быстрее всех, кто прошел через ту же операцию.

— Доктор Хоукинс! Доктор Хоукинс! Постойте! Мне надо с вами поговорить!

Резкий крик разнесся над автостоянкой, и, обернувшись, Дэмион увидел, что к ним спешит высокая угловатая женщина. Незнакомка чуть не кинулась Санди в объятия. Она задыхалась, видимо, в результате пробежки в сапожках на невообразимо высоком каблуке. Ее коротко подстриженные волосы, выкрашенные в ярко-рыжий, почти оранжевый цвет, в сочетании с лицом, покрытым слишком светлым тоном, делали эту женщину похожей на клоуна. Это сходство усиливала яркая губная помада, толстым слоем покрывающая губы. Одета она была по последней калифорнийской авангардной моде, а на левой руке красовался опасный на вид кожаный браслет, покрытый металлическими шипами.

— Слава Богу, что я застала вас, доктор Хоукинс! Было бы ужасно, если бы вы уже уехали на уик-энд. Что было бы, не найди я вас!

Санди ласково похлопала женщину по плечу, не обращая ни малейшего внимания на то, как она беспокойно размахивает своим смертоносным браслетом.

— Все в порядке, я здесь, Бернард, и ты знаешь, что я хочу тебе помочь. Но ты должна успокоиться и рассказать мне, в чем проблема. Давай-ка отойдем к машине моего друга, чтобы не стоять на проезде. Мы же не хотим, чтобы нас задавили.

«Бернард»?! Дэмион украдкой всмотрелся в «женщину», делая при этом вид, что думает только о том, как пройти через стоянку. При ближайшем, более пристальном рассмотрении он пришел к заключению, что Бернард, вероятно, действительно мужчина. Кисти рук и ступни у него были больше, чем у большинства женщин, плечи значительно шире. Но под толстым слоем косметики кожа его казалась нежной, словно у юной девушки.

— Меня хотели задержать в тюрьме на ночь, пока не узнали, что я контактирую с вами. Когда сержант услышал ваше имя, он отпустил меня с условием, что я сегодня же встречусь и поговорю с вами.

— Хорошо, Бернард. А ты помнишь, на каком участке работает этот сержант? Наверное, он меня знает. Может быть, мы уже работали с ним вместе.

Казалось, Санди забыла про присутствие Дэмиона, успокаивающе разговаривая с пациентом, находившимся на грани истерики. Еще какое-то время Бернард мог говорить только отрывистыми и бессвязными фразами, но в конце концов сочувственные, но спокойные вопросы Санди привели к желаемому результату. Успокоенный ее мелодичным грудным голосом, он постепенно расслабился и смог изложить свою историю.

Бернард, как понял Дэмион, имел несчастье обратиться с нескромным предложением к работнику полиции нравов, и, поскольку за ним числилось уже несколько судимостей за приставание, судья отказался отпустить его с уплатой обычного штрафа. Ему предстояло вернуться в суд в понедельник, когда судья будет решать, стоит ли за подобное правонарушение наказывать тюремным заключением.

Санди не стала обсуждать события, которые привели к аресту Бернарда. Она не стала выяснять, почему он пристал к незнакомому человеку или зачем отправился в бар, который был печально известен частыми полицейскими проверками.

— Когда вам велено снова явиться в суд? — спросила она, и в голосе ее не слышно было укоризны.

— В понедельник, в десять утра. Санди чуть поморщилась.

— Ну, наверное, все могло быть и хуже. Послушайте, Бернард, я скорее всего смогу так спланировать день, чтобы пойти с вами. Если вы поторопитесь, то успеете поймать мою секретаршу раньше, чем она уйдет с работы.

Вынув из сумочки блокнот, она быстро написала на листочке пару предложений.

— Передайте вот эту записку Гленне, и она перераспределит мои дела на понедельник, чтобы я смогла прийти на слушание и поговорить о вас с судьей. Я не могу ничего обещать относительно того, какое решение он примет, Бернард, но я обязательно скажу ему, что вы встречались со мной каждую неделю и что немалый прогресс в вашем поведении и контактах с окружающими налицо. Я обязательно скажу судье, что вы ни разу не пропустили встречи со мной. Это наверняка будет свидетельствовать в вашу пользу. Бернард умоляюще сжал ее руки.

— И вы скажете ему, что меня нельзя сажать в тюрьму, правда, доктор?

Санди на секунду задержала свою руку в его руках, а потом мягко высвободилась.

— Этого я сделать не могу, Бернард. Но я скажу судье, что, по моему профессиональному мнению, ваше пребывание в тюрьме не пойдет на пользу ни вам, ни гражданам Лос-Анджелеса.

— Спасибо, доктор. — Он нервно теребил на руке кожаный браслет. — Мне очень жаль, что я пыталась подцепить полисмена и все такое. Я ведь обещала больше такого не делать. И обещала больше не ходить в тот бар. — Бернард пригладил свои оранжевые волосы в жалкой попытке выглядеть солиднее. — И вообще, доктор, я очень благодарна вам за помощь.

Судья прислушается к вашим словам, я это твердо знаю.

— Вы знаете мой телефон, Бернард. Телефонная служба всегда может меня найти. Не стесняйтесь, звоните мне в выходные, если я вам буду нужна. Если у вас снова возникнет идея отправиться в бар, пожалуйста, сначала позвоните мне.

— Обещаю, доктор Хоукинс.

Санди проводила неуверенно шагающего Бернарда встревоженно потемневшими глазами.

— Эй, — негромко окликнул ее Дэмион, — почему ты так встревожилась? Он, наверное, отделается выговором и штрафом. Ну, в самом худшем случае отсидит несколько недель. Тюрьмы в Лос-Анджелесе слишком переполнены, чтобы судья засадил его надолго. Разве пара недель за решеткой — это действительно такая трагедия?

Санди с явным усилием взяла себя в руки и села в машину.

— Для Бернарда это было бы трагедией, — ответила она. Голос ее дрожал — Дэмион еще никогда не слышал, чтобы в нем звучало столько эмоций. — Когда он выйдет из тюрьмы, его отклонения в поведении закрепятся, а не уменьшатся. Вероятность того, что он станет ходить по барам и приставать к посетителям, не уменьшится, а только возрастет.

— А как ты пытаешься его лечить? — спросил Дэмион с неподдельным интересом. — Каков первый шаг? Убедить его носить мужскую одежду?

— Нет. Убедить Бернарда поменять одежду совершенно невозможно. Его наряд — это его защита от общества, которое кажется ему слишком страшным. В ходе лечения я могу только убедить его, что существуют люди, которым он может доверять. Ему надо понять, что он может найти настоящих друзей, друзей, которые придут к нему на помощь в трудную минуту. Когда у него появится достаточно уверенности, чтобы вступить в постоянные отношения с другими, пусть даже эти отношения не будут иметь сексуального характера, тогда он перестанет приставать к незнакомым людям. Гораздо позднее, если нам очень повезет, он может набраться достаточно храбрости, чтобы отказаться от своего маскарада. Но я приучила себя не надеяться на слишком большие успехи.

Они очень мало разговаривали по дороге в больницу. Санди явно была поглощена своими мыслями, а Дэмион не хотел нарушать молчания. Увидев Санди в ее профессиональном качестве, он взглянул на нее совершенно новыми глазами. Его еще сильнее заинтриговал контраст между ее внешней сдержанностью и той щедростью и любовью к людям, которые выражались в ее работе. Более нелепого создания, чем Бернард, Дэмион еще не встречал, и тем не менее Санди принимала его без тени презрения или нетерпимости. Она реагировала на него просто как на человека, которому нужна ее профессиональная помощь. Бернард явно рассчитывал получить от Санди только сочувствие и понимание — и именно это она ему давала. Дэмион обнаружил, что как это ни абсурдно, но он завидует Бернарду.

В больнице они увидели, что Габриэла бледна и под глазами у нее залегли темные тени, но при этом она мало походила на женщину, которая совсем недавно перенесла серьезную операцию. Она объявила, что доктор Мэтьюс намерен выписать ее из больницы дня через три и что она надеется начать сниматься через три недели, точно в назначенный срок.

Дэмион преподнес подарок, который он для нее привез: дивный пеньюар из шелка цвета персика, отделанный перьями марабу. Габриэла милостиво его поблагодарила и позволила Санди набросить его себе на плечи. На фоне нежной ткани ее лицо казалось особенно бледным.

Явилась младшая медсестра с подносом, на котором принесла Габриэле обед, и больная брезгливо поморщилась.

— Дорогие мои, можете уходить, — сказала она. — У меня не будет сил с вами разговаривать, даже если вы останетесь. Эти драконы в обличье медсестер будут висеть у меня над душой, пока я не съем все отвратительные смеси с этого подноса. — Габриэла приподняла тарелочку с чем-то желтым и желеобразным. — И они делают вид, что вот это — еда! — объявила она с почти прежним своим воодушевлением.

Дэмион улыбнулся.

— Но это действительно еда, Габриэла. Это — заварной крем.

Та театрально содрогнулась.

— Им мало, что они чуть меня не убили во время операции. Теперь я еще должна есть заварной крем! Иногда мне кажется, что моим мучениям не будет конца.

— У тебя тут еще клубничное желе, — попыталась утешить ее Санди. — И чашка куриного бульона.

Ее мать не снизошла до ответа.

— До свидания, дорогие мои. Идите, поешьте чего-нибудь вкусного, чтобы я хотя бы могла представлять себе, как вы двое получаете удовольствие от еды, пусть даже я должна страдать.

Как только они оказались в лифте, Санди улыбнулась Дэмиону.

— По-моему, она пошла на поправку. А как тебе кажется?

— Да, мне определенно так показалось. Эти театральные манеры — обычное состояние Габриэлы.

— Интересно, почему ей так не терпелось от нас избавиться, — вслух подумала Санди.

— Тебе бы следовало знать, насколько невозможно предугадать, что взбредет Габриэле в голову, — со смехом ответил Дэмион.

Мгновение он колебался, хоть и понимал, что его неуверенность — ничем не оправданная глупость. Он с самого начала намеревался пригласить Санди провести вечер с ним, и не случилось ничего, что заставило бы его передумать. Наоборот.

— Не хочешь поехать поужинать у меня? — предложил Дэмион. — Я собирался готовить блинчики с мясом по-мексикански. Могу гарантировать, что лучше моего рецепта нет во всех Штатах.

— Ну разве можно отказаться от такого предложения?

Это была не ее обычная вежливая улыбка, а та, искренняя и чарующая, которую он видел слишком редко. Он уставился на ее губы, охваченный жадным желанием поцеловать Санди.

Острота собственного желания была ему неприятна, и, ведя ее к машине, он хмурился. Эта его одержимость с каждой минутой становится все нелепее. Чем скорее он уложит ее к себе в постель и займется с нею любовью, тем быстрее избавится от своей зацикленности и сможет перейти к более важным делам. Он пообещал Ричарду Хоукинсу, что прочтет два сценария, а сам до сих пор не заглянул еще ни в один. Когда женщина начинает мешать думать о работе, пора предпринять что-то серьезное.

Он отпер дверь квартиры и провел Санди на кухню. Нэнси, его домоправительница, оставила записку на кухонном столике: если ему что-то понадобится, то она у себя в комнате.

Дэмион скатал записку в комок и швырнул его в мусорную корзину. Пусть Нэнси отдыхает. Он с изумлением обнаружил, что по-мальчишески нетерпеливо предвкушает, как удивит Санди своим кулинарным талантом.

— Садись, — пригласил он ее, указывая на мягкую табуретку, стоявшую у стойки, которая отделяла собственно кухню от столовой. — Что тебе налить?

— После такого дня, как сегодня, разумнее всего пить просто холодную воду: тогда можно надеяться, что я не засну во время обеда. Или я могу выпить двойное виски со льдом — и скорее всего свалиться прямо под стол. Но по крайней мере я паду с улыбкой на губах.

— А как насчет компромисса в виде легкого мексиканского пива? — предложил он. — Градусов в нем довольно мало, но с блинчиками по-мексикански оно сочетается лучше, чем холодная вода.

— Согласна.

Он вынул из холодильника бутылку пива, открыл и передал ей. Она сделала большой глоток и вздохнула, не скрывая удовольствия.

— Я уже чувствую себя лучше, Дэмион. Предлагать свою помощь не стану. Я буду просто сидеть тут, пить пиво и восхищаться твоим умением готовить.

Он закатал рукава джемпера и вымыл руки.

— Я не возражаю. Но раз уж вся работа ложится на меня, ты должна развлекать меня захватывающе интересным разговором.

— Дэмион, я встала в пять утра. Захватывающе интересного от меня ждать не приходится. Хорошо еще, если я смогу говорить связно.

— Тогда мы будем говорить о тебе — так будет легче. Вечер вопросов и ответов. — Он молниеносно быстро нарезал луковицу и зеленый перец и выложил их на сковороду. — Для начала расскажи мне о Питере.

— О Питере?

— Да, о твоем близком друге Питере, который много времени проводит в разъездах.

— А! Об этом Питере. Ну, наверное…

Наверное, он еще не вернулся. Я уже довольно давно его не видела.

Неделю назад Дэмион не заметил бы никаких перемен в ее внешности или манере держаться, но сегодня он сразу же обратил внимание на то, что на мгновение на щеках у нее выступил слабый румянец, и догадался, что она снова взяла бутылку, пытаясь скрыть смущение и чем-нибудь занять руки. Он попытался понять, почему ее смутил разговор о Питере, и мгновенно почувствовал абсурдный прилив ревности.

Дэмион добавил в кипящий соус мясного фарша и чуть-чуть все присолил.

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы выйти замуж? — спросил он, сам изумившись своему вопросу.

Наступило недолгое молчание.

— Один раз я была помолвлена, — ответила она наконец. — Его звали Джим Брукнер. Он преподавал психологию в Калифорнийском университете. Мы решили расстаться за месяц до свадьбы.

— Что случилось? — тихо спросил Дэмион.

— Ничего. И очень много чего. — Санди сделала еще один глоток пива. — Джим на самом деле не хотел жениться на мне.

Он хотел жениться на Алессандре Хоукинс, дочери всемирно знаменитого кинорежиссера Ричарда Хоукинса и всемирно знаменитой киноактрисы Габриэлы Барини. Его привлекал мой образ жизни и мое имя, а не я сама.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Тебе, должно быть, это причинило боль. Но, может быть, к лучшему, что вы разобрались во всем до свадьбы.

Санди внимательно посмотрела на него и после паузы ответила:

— По-моему, в обоих случаях была задета наша гордость, а не наши чувства. Я еще никому в этом не признавалась, но мои мотивы были не лучше, чем те, которыми руководствовался Джим. Я хотела выйти за него замуж потому, что он был университетским профессором из респектабельной семьи, которая жила в пригороде в уютном доме. Я привязалась к двум чудесным младшим сестрам Джима, которые его любили и были ужасно рады принять меня в их семью. Если говорить честно, то, наверное, я влюбилась не в самого Джима — как и он влюбился не в меня.

Дэмион вдруг почувствовал, как в нем поднялась волна какого-то необычайно сильного чувства, которое он даже не хотел слишком внимательно анализировать. Он знал только, что страшно хочет обнять Санди, притянуть ее голову к себе на плечо и почувствовать, как ее дыхание легко касается его щеки. Он быстро отвернулся и прикрыл крышкой сковороду с фаршем, уменьшив под ней огонь.

— Теперь надо подождать полчаса, пока фарш не будет готов, — объявил он. — Ты очень проголодалась?

Санди покачала головой.

— Тогда как насчет того, чтобы взять еще бутылку холодненького пива и уйти с ней в кабинет? Там на кушетке гораздо удобнее сидеть, чем на этих табуретках.

— Неплохая мысль, — отозвалась Санди. Голос ее звучал чуть глуховато.

Дэмион прошел вперед по устланному ковром коридору. В голове его калейдоскопом крутились обрывки самых разных мыслей. Всего полчаса тому назад он был твердо намерен обольстить Санди, а теперь испытывал к ней какую-то странную нежность, которая была скорее дружеской, нежели эротической. Но тут же в нем снова проснулось раздражение. Ему неприятен этот непрекращающийся маятник эмоций. Черт бы побрал эту женщину!

— Чувствуй себя как дома, — отрывисто бросил он, направляясь к стереомагнитофону, чтобы поставить кассету.

Дэмион долго копался, отыскивая старую запись, сделанную в конце шестидесятых группой «Острэлиен Сикерс». Хрустально-чистый голос солиста удивительно подходил к его настроению. Он вставил кассету, и комната наполнилась нежной, чарующей мелодией. Дэмион прикрыл глаза, вслушиваясь в первые такты, и только потом повернулся к Санди.

Она неподвижно застыла на середине комнаты, крепко сжимая в руке неоткрытую бутылку. Вся ее поза говорила о крайнем напряжении.

Действуя совершенно инстинктивно, он быстро пересек комнату и разжал ее пальцы, сомкнувшиеся вокруг горлышка бутылки.

— В чем дело? — тихо спросил он. — Что случилось, дорогая?

Ласковое обращение вырвалось у него раньше, чем он успел его заметить. Она зажмурила глаза.

— Я боюсь, — прошептала она. — Я не хочу в тебя влюбиться, Дэмион.

Сердце у него забилось так сильно, что стало трудно дышать. Почему-то ему стало не по себе, и он отошел от нее на шаг.

— Тебе необязательно в меня влюбляться, — тихо сказал Дэмион. — Я тоже не хочу в тебя влюбиться.

В голове у него промелькнула мысль о том, насколько странные слова он говорит женщине, с которой мечтал бы испытать вершины наслаждения, но не успел он задуматься над тем, что это может означать, как эта мысль уже исчезла.

— Я в тебя не влюблюсь, — проговорила Санди решительно. — Не скрою, меня тянет к тебе физически, но это еще не значит, что происходит что-то особенное.

Дэмион медленно и осторожно выдохнул.

— Совершенно ничего особенного, — согласился он.

Она обхватила себя руками.

— Множество людей с удовольствием занимаются сексом, а спустя неделю не могут вспомнить, как звали их партнера. Сексуальное влечение необязательно имеет большое значение.

— Когда мы будем заниматься любовью, — тихо сказал он, — совсем необязательно, чтобы это значило большее, чем мы готовы признать.

— Дэмион, о чем ты говоришь? Как мы можем заниматься любовью, если наши чувства друг к другу совершенно иррациональны?

— Может быть, они и иррациональны, но удивительно сильны. — Он медленно приблизился к ней, двигаясь осторожно, чтобы ее не спугнуть. Притянув ее к себе, он начал гладить ее аккуратно уложенные волосы. — Разреши мне тебя любить, — прошептал он. — Покажи мне, как доставить тебе наслаждение, Санди.

У нее вспыхнули щеки. Глаза ее закрылись, и Дэмион почувствовал, что ее тело дрожит в его объятиях.

— Завтра мы оба об этом пожалеем, — чуть слышно ответила она.

Он нежно провел рукой по ее спине, властно обхватил ее стройные бедра и притянул ближе к себе.

— Вот как ты мне нужна, — хрипловато сказал он. — Как мы можем пожалеть о том, чего так сильно хотим?

— Дэмион, это неразумно…

— Но зато так приятно, — пробормотал он, вынимая шпильки из узла ее волос. Темные пряди сверкающим каскадом упали ей на плечи.

Он одно мгновение молча смотрел на нее, а потом наклонился и осторожно положил шпильки на кофейный столик.

— Если тебе действительно не хочется, чтобы мы любили друг друга, тогда уходи прямо сейчас. Если ты останешься, Санди, я не разрешу тебе передумать. — Он отвернулся с ироничной улыбкой. — Я просто не смогу.

— Я… хочу остаться.

Какой-то частью сознания Дэмион услышал, как последние ноты мелодии сменились тишиной, но явственно различал только свое неровное дыхание.

Не говоря ни слова, он поднял руки и расстегнул первую перламутровую пуговку на высоком воротнике ее блузки, неожиданно для себя обнаружив, что пальцы у него дрожат. На воротнике пуговичек было четыре, и дальше, на самой блузке, еще не меньше дюжины. Он вдруг испугался, что не сможет справиться со всеми, не потеряв власти над собой и не рванув с нее блузку. Дэмиону едва хватило чувства юмора, чтобы оценить абсурдность сложившейся ситуации. Ему уже давно не приходилось испытывать такое возбуждение от одной только перспективы увидеть, как у женщины обнажается шея.

Но его чувство юмора полностью испарилось, когда последняя пуговка была расстегнута. Его ночные фантазии не могли сравниться с реальностью золотистого атласа кожи Санди. Сняв блузку с ее плеч, он небрежно уронил ее на пол и наклонился, чтобы поцеловать нежные ямочки у ее ключиц. Теперь груди Санди покрывало только полупрозрачное кружево абрикосового цвета, и его охватило желание — потрясающе властное, до боли сильное. Дэмион обхватил ее груди ладонями, но этого прикосновения было ему мало, и он стремительно приник к ее губам.

Он собирался быть неторопливым и наслаждаться каждым легким прикосновением и лаской. Он намеревался не спешить, дразняще прикасаться к ее губам, показать ей весь свой богатый опыт и умение целоваться. Но как только губы Санди чуть приоткрылись, он забыл обо всем, чему когда-либо научился в объятиях других женщин. Его язык мгновенно ворвался в ее рот, требуя ее покорности с первобытной мужской агрессивностью, справиться с которой он был бессилен.

Если у него еще и оставались какие-то крохи самообладания, то ее страстный отклик их уничтожил. Его язык стал еще настойчивее, и он властно прижал ее к себе, заставляя признать его силу и страстное желание. Санди содрогнулась в его объятиях, но губы ее продолжали отвечать на его поцелуй, и Дэмион понял, что тело ее дрожит от желания, а не от страха.

Его пальцы неловко путались в застежке ее лифчика. За последние десять лет он снимал с женщин столько разнообразных предметов одежды, что об этом даже не хотелось вспоминать. Он шептал больше пустых, ничего не значащих нежностей, чем мог бы припомнить. Но сейчас пальцы его вдруг стали неумелыми, а во рту так пересохло, что он не мог говорить. Наконец он справился с расположенной впереди застежкой, и тонкая ткань разошлась, освободив тугие полные груди с розовыми бутонами сосков.

Он резко и хрипло выдохнул, а Санди подняла руку и робко провела пальцем по его гладко выбритой щеке, задержавшись у уголка губ. Он открыл рот, и ее пальчик скользнул внутрь, дразняще прижавшись к его языку.

Дэмион закрыл глаза, охваченный страхом, что не выдержит, опустит ее на пол и овладеет ею прямо здесь. Он снова притянул ее к себе, чтобы заняться крючками и «молнией» на ее юбке. Застежки легко поддались, и юбка упала вниз.

Тут он понял, что они по-прежнему стоят в центре комнаты, и, подхватив ее на руки, отнес к кушетке. Ее тело было легким и нежным, и она не стала сопротивляться, когда Дэмион уложил ее на подушки и быстро снял остатки одежды. Встав рядом с нею на колени, он прикоснулся губами к ее животу, неспешно и дразняще проложив дорожку из поцелуев к ее груди. Ритмично поглаживая большими пальцами ее соски, он медлил взять их в рот, пока у него не появилась уверенность в том, что она готова к такой ласке.

Санди чуть слышно застонала, когда он наконец сомкнул губы на набухших под его прикосновением сосках, и он почувствовал ее наслаждение так, словно оно было его собственным. Она притянула его к себе, настойчиво прижимаясь губами к его губам. Дэмион ощутил, как ее сердце отчаянно колотится, и кажется, что бьется оно о его грудь. Положив руку между ее ног, он осторожно их раздвинул, пока его губы нежно скользили вниз вдоль ее тела. Когда его пальцы коснулись ее, она изумленно ахнула, и он быстро поднял глаза, испугавшись, что случайно сделал ей больно.

Но он сразу же понял, что Санди ахнула не от боли. Ее губы были влажными и припухшими от его поцелуев, спутанные волосы волной упали вокруг лица. Ее зеленые глаза — холодные глаза, которые дразнили его в его снах, — больше не были холодными. Затуманенные страстью, полуприкрытые тяжелыми веками, они смотрели на него именно с таким выражением, исполненным желания, о каком он всегда мечтал.

Она беспокойно зашевелилась на пышных подушках, словно бархат раздражал ее кожу.

— Я хочу тебя, Дэмион, — глухо проговорила она. — Ты… мне нужен. Пожалуйста, не надо больше медлить.

На секунду его тело пронизала знакомая искра мужского торжества, знакомая удовлетворенность, которую давала ему уверенность в том, что женщине хочется, чтобы он ею овладел. Но торжество мгновенно исчезло, сменившись непонятным томлением, таким сильным, что ощущалось, как физическая боль. Ему хотелось что-то сказать Санди — что-то, что покажет ей, что он относится к ней не как к остальным, что их любовные отношения не похожи на то, что было у него прежде. Потрясение он понял, что хотел бы сказать, что любит ее.

«Я люблю тебя, Санди». Эти простые слова звучали в его голове, но губы отказывались их произнести. Вдруг ставший непослушным язык прилип к нёбу.

Дэмион многим женщинам говорил, что их любит, но ни разу не был искренен. А теперь, когда эти слова были правдой, он вдруг обнаружил, что не в силах их сказать.

— Я хочу тебя так, как никогда никого не хотел, — нежно проговорил он. — Ты прекрасна, Санди.

Жалкие, беспомощные слова, никак не отражающие и миллионной доли того, что он чувствовал!

— Люби меня, Дэмион.

Ее тело дрожало, маня и обещая. Еще раз крепко поцеловав ее, он осторожно опустился вниз.

Ее темный жар сомкнулся вокруг него, немного смягчив острую боль желания. Поначалу Дэмион двигался медленно, заставляя себя не торопиться, не ускорять ритм, пока она не приподнялась ему навстречу, шепча его имя.

Его страсть все росла, пока не поглотила его, став мучительной потребностью найти пик восторга. Он приник к ней с такой силой, что Санди вскрикнула. По ее телу пробежали волны экстаза.

Дэмион прижимал ее к себе, ловя ртом тихие стоны восторга. Она выгнулась в последнем конвульсивном движении, и ее нежность нерасторжимо слилась с его силой.

Остатки его самообладания исчезли. Тугой ком желания взорвался вспышкой невыразимого экстаза. Он уже не знал, что именно испытывает — муку или наслаждение. Он знал только, что никогда прежде не испытывал столь сильных чувств.

Позже, гораздо позже, Дэмион приподнялся на локте и посмотрел на Санди. Упавший на лоб завиток волос намок от пота, и он отодвинул его в сторону, снова почувствовав прилив необъяснимой нежности. Щеки ее все еще горели отголосками страсти, и он подумал, что никогда еще не видел столь прекрасной женщины.

Санди посмотрела на него. Глаза ее ярко блестели, но прочесть в них он ничего не смог.

— Дэмион… — прошептала она.

Он прикоснулся пальцем к ее припухшим губам.

— Спасибо, — тихо сказал он, — что ты меня любила.