Опровержение идеи о существовании внешнего мира

Глава 4. Пространство

— Я тут думал над тем нашим разговором, — говорит мне Уолт.

— И? — спрашиваю я.

— Теперь я всё понял, — отвечает он. — Допускаю, что ты был прав. Качества, которые мы воспринимаем в объектах, не принадлежат самим объектам, они существуют лишь как ощущения в человеке, который их воспринимает. Но, что существует — что входит в состав самих объектов — так это физическая материя, которая, взаимодействуя с нами, вызывает ощущения в нашем аппарате восприятия.

О, боже.

Он продолжил.

— Реальность как она есть в действительности не имеет формы или цвета. Скорее это что-то пространственно-временное, где существуют субатомные частицы, и эти частицы взаимодействуют с нашим телом, вызывая процессы в нашем мозге, что делает возможным все переживания. И всё это управляется законами квантовой механики.

Уолт смотрит на меня в ожидании подтверждения своей сказки. Но я вижу, что в глубине души он знает, что этот корабль идёт ко дну.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — говорю я. — Но всё это: теоретические частицы, струны, энергии и квантовая механика — зависит от наличия независимого физического пространства, в котором всё это существует. А его нет.

Уолт неподвижно смотрит на меня. Проходит несколько мгновений.

— То есть ты говоришь, что внешнего мира нет? Что ничего не существует? — спрашивает он.

До сих пор отсутствие объективной реальности было идеей, которая не выходила за уровень занятных рассуждений. Она никогда не была реальной угрозой взглядам Уолта на то, как на самом деле обстоят дела. Но теперь он сам — само его тело из плоти и костей — под вопросом.

— Верно, — говорю я. — Есть только эти ощущения, — я поднял руки.

— Мы в Матрице?

Я улыбнулся, вспомнив о фильме.

— Да, и выхода нет.

Уолт не может в это поверить.

— Ты же шутишь, да? — говорит он, тряся головой. — Это безумие.

До сих пор мы просто жонглировали интересными идеями. Но сейчас над ним нависла угроза, и дальше будет только хуже. Одна из этих идей должна сейчас затронуть нечто жизненно важное, и в результате Уолт не будет всего лишь довольным от нескольких успешных раундов интеллектуального спарринга. Нет, когда из нас вынимают стержень, на котором держится вся наша жизнь, гораздо более типичная реакция — лежать на полу.

Мир, каким мы его знаем, похож на карточный домик, который держится на одной единственной опорной точке, без которой он рухнет. И когда мы демонтируем эту опору, когда человек разбирает по частям идею объективности, и становится ясно, что понимание мира с этой точки зрения перестаёт быть действенной формой мышления, то фундамент, на котором зиждется мир, неизбежно разрушается — оставляя карточный домик в свободном падении.

Уолт ходит взад-вперёд.

— Понимаешь, я думал об этом после нашего последнего разговора, — говорит он. — Ты должен знать, что я рассматривал-таки возможность, что этого мира может не существовать, но я не понимаю, как ты можешь быть так уверен в этом! Насколько я понимаю, здесь возможен любой из вариантов.

— Вспомни о том, что идея о внешнем мире — всего лишь идея, — говорю я. — Непроверяемое предположение, на котором выстроено всё остальное.

— И что? Предположение могут быть правильными, знаешь ли, — говорит он. — Что заставляет тебя думать, что это — неверно?

— Потому что в самом предположении я обнаружил изъян.

— Как так? — спрашивает Уолт.

— Сперва я приведу одно сравнение, чтобы ты смог точно понять, что я имею в виду.

— Прошу тебя, — говорит он.

— Ты слышал когда-нибудь о квадратных кругах?

— Никогда.

— Как ты думаешь, они существуют?

— Не знаю, вероятно нет.

— Так вот, одни люди думают, — что существуют, другие, — что нет; но есть третья позиция, — объясняю я.

— Какая?

— Есть те, кто осознал, что квадратные круги не могут ни существовать, ни не существовать, просто потому, что разговор о них включает в себя логическое противоречие.

— Противоречие? — спрашивает Уолт.

— Нечто не может как иметь четыре стороны, так и не иметь четырёх сторон. По определению круг не квадратный, и поэтому квадратный круг это противоречие в определении.

— Хорошо, это я понимаю, — говорит он после минутного размышления. — То есть, заявляя, что квадратный круг существует или не существует, логически мы говорим ерунду?

— Точно.

— И какое это имеет отношение к внешнему миру?

— Предположение о его существовании, или даже возможность его существования, это логическое противоречие — подобно квадратным кругам. Заявляя о нём, мы говорим ерунду, — говорю я.

— То есть ты имеешь в виду, что атомы, радиоактивность, электричество не существуют? Что нет никакой вселенной?

— Идея о том, что есть, абсурдна, — я пожимаю плечами.

— Дружище, это бред, — произносит Уолт.

— Возможно. Но это правда.

— Хорошо, и как именно предположение о внешнем мире включает в себя противоречие? — спрашивает Уолт.

— Сперва давай признаем, что идее существования внешнего мира предшествует идея объективного физического пространства. Объективное означает, что оно существует независимо от нас, — говорю я. — Мы верим в то, что существует внешняя вселенная, смотрим мы или нет, существуем мы или нет. Согласен?

— Конечно. Это основная предпосылка.

— А согласишься ли ты, что предполагая существование объективного пространства, мы сначала должны были бы представить его себе?

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Уолт.

— Ну, если мы заявляем о возможности существования независимого физического пространства, мы должны сперва вообразить, что это такое, о чём мы думаем, как о существующем.

— Наверное.

— Никаких наверное. Это важно. Заявление о существовании должно быть постижимо, в противном случае это только пустые слова.

— Не понимаю.

— Окей. Позволь проиллюстрировать это примером, — говорю я, делая паузу, чтобы подобрать пример. — Сим я провозглашаю, что где-то существует шапокрафилиат.

Уолта это развеселило.

— Что это? — спрашивает он.

— Вот именно! — восклицаю я. — Не знаю, я только что это придумал. А если я даже не знаю, что означает слово, о чём тогда я могу заявлять, как о существующем? Что мы подразумеваем, когда говорим о существовании чего-либо? У слова должен быть базис — то, с чем оно соотносится — в противном случае это просто бессмысленные звуки. Чтобы заявить о существовании чего-то, мы должны сначала это представить — если нет, разве наше заявление не пустое? Мы заявляем о существовании базиса, а не слова.

— Понимаю, — говорит Уолт.

— Вот почему любое заявление о квадратных кругах обязательно должно быть липовым. Квадратные круги непостижимы, они буквально немыслимы, так что любое заявление об «их» существовании должно быть просто словами без значения.

— Я понял, — говорит Уолт. — Если мы даже не можем себе это представить, тогда о чём мы можем говорить как о существующем или несуществующем?

— Именно, — говорю я.

Несколько секунд мы оба просто наслаждаемся тишиной, затем я снова возвращаюсь к пространству.

— Итак, ещё раз, если мы заявляем, или даже думаем о возможности независимого физического пространства, мы сначала должны представить его. Другими словами, мы должны сформировать представление в своей голове о том, что, как мы предполагаем, существует.

— Это понятно.

— Итак, образ пространства это своего рода картинка того, что, как мы думаем, существует вне нашего восприятия. Но откуда мы взяли это представление о пространстве?

— Из нашего опыта? — предлагает Уолт.

— Да, конечно! — говорю я. — Но теперь, что если наше представление о пространстве сродни любому другому нашему представлению, если пространство это просто элемент нашей собственной субъективности? Что если пространство подобно цвету? Что если оно не является чем-то, что воспринимается, но его природой является исключительно само восприятие? Что из этого следует?

— Ну, не знаю, — произносит он после тяжкого раздумья.

— Вернёмся к этому вопросу позже, а сейчас посмотрим, откуда же именно возникает это представление о пространстве, окей?

— Окей, — откликается он.

Я делаю паузу, чтобы собраться с мыслями. Это очень непросто выразить, и мне нужно время, чтобы понять, как лучше это сделать. Проходит несколько секунд, и я, прочистив горло, начинаю объяснять.

— Нельзя не заметить, как явления, или то, что появляется в нашем восприятии, имеют пространственную протяжённость — то есть растянуты по всему полю нашего сознания в трёх направлениях, — говорю я Уолту.

— Разумеется, — отвечает он.

— Но дело вот в чём: мы можем знать заранее, что явление будет растянуто, даже ещё не видя его.

— Как так? — говорит Уолт, явно заинтригованный, куда это я клоню.

— А вот как, — говорю я. — Как можно сказать о чём-то, что оно появилось, если оно не имеет протяжённости?

Он немного думает.

— Хмм, полагаю, нельзя, — говорит он.

— А это должно означать, что протяжённость является неотъемлемой частью того, что значит появляться, верно?

Он думает ещё.

— Полагаю, это верно.

— Итак, объект должен как-то появиться, чтобы мы вообще могли говорить о появлении — и способ его появления растянут в трёх направлениях, образуя объём или «пространство».

— И это означает…

— …что кружка перед тобой не появляется в пространстве — но мы извлекаем нашу концепцию «пространства» из направлений, вдоль которых она растянута.

Уолт не спеша внимательно изучает кружку на столе перед ним.

— Значит, ты говоришь, что нет «пространства» и вещей, появляющихся в нём — но эта протяжённость явлений образует «пространство» как таковое? — спрашивает он.

— Всё верно.

После недолгого молчания Уолт заговаривает снова.

— Ты утверждаешь, что кружка и есть пространство? — спрашивает он.

Я произношу кульминационную фразу.

— Это именно то, о чём я говорю.

— «Пространство» не существует независимо от явлений, так же как женская фигура не существует независимо от её тела, — объясняю я Уолту. — Двойственность между пространством и предметами в нём чисто концептуальна. Пространство и явления никогда не существуют отдельно — это не две разные вещи — но пространственная протяжённость это составная часть явления как такового и должна служить отличительным признаком, характеризующим явление как явление. Ибо как можно говорить о появлении чего-то, если это не имеет протяжённости? Иметь протяжённость это суть того, что означает вообще появиться.

Я даю этому усвоиться, прежде чем продолжить.

— И пространство никогда не бывает одним, без явлений. Мы даже не можем помыслить о пространстве, не вообразив что-либо в нём, даже если это всего лишь чернота. Когда мы пытаемся представить себе абсолютно пустое пространство, на самом деле мы думаем о какой-то части явления, обычно об обрывке черноты, который, естественно, имеет протяжённость — так как в противном случае это вообще не было бы явлением.

Проходит несколько секунд, пока Уолт собирает всё воедино.

— И из протяжённости явлений мы извлекаем наше представление о пространстве? — спрашивает он.

Моя улыбка говорит обо всём. Молодец, парень.

— Итак, теперь мы можем увидеть здесь логику, — говорю я. — Так как явления и их протяжённость нераздельны — протяжённость является фундаментальным качеством для того, чтобы явления вообще были явлениями — и кроме того, явления есть не что иное, как их восприятие, теперь мы можем раскрыть единственную реальность, которую имеет «пространство».

— И это? — спрашивает Уолт.

— Это просто элемент самого восприятия, — говорю я.

Уолт выглядит сбитым с толку.

— Не уверен, что понял, — говорит он.

Это меня в общем-то не удивляет. Я не ждал, что он тут же всё ухватит. Никто не понимает это с первого раза.

— Хочешь пройтись ещё разок?

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, — говорю я. — Ранее я уже показал, что явления — цвета, звуки, ощущения и т. д. — это не воспринимаемое явление, но восприятие как таковое, помнишь?

— Да, нет видения и видимого, — отвечает Уолт, — есть только видение, только чувствование, только слышание и так далее.

Я киваю.

— Отлично. Теперь, мы не видим «пространство», так же как мы не видим «цвет». Пространство это не то, что мы воспринимаем — но это форма, которую принимает восприятие, та самая форма, которая в первую очередь образует восприятие.

Уолт всё ещё выглядит смущённым.

— Давай я скажу по-другому, — говорю я, делая паузу на пару секунд, прежде чем начать снова объяснять. — Пространственная протяжённость это не просто то, без чего не может быть восприятия, оно является таким внутренним сущностным элементом того, что значит быть восприятием вообще, что без него восприятие не может больше рассматриваться как таковое. Без этого пространственного аспекта восприятие больше не будет восприятием.

Похоже, теперь до него дошло.

— Другими словами, — говорит он, — эта протяжённость в трёх направлениях и делает восприятие тем, чем оно является.

— Правильно. Протяжённость ощущения образует то, что позволяет ощущению вообще быть ощущением. И благодаря этой протяжённости видение является тем, что оно есть — ибо мы ни коим образом не можем вообразить видение без представления о его протяжённости — и по-прежнему считать его видением.

— Значит, ты говоришь, пространство и восприятие это в сущности одно и то же? — спрашивает Уолт.

— Да! Тот факт, что «пространство» это просто форма, которую принимает наше восприятие, и эта самая форма позволяет восприятию считаться восприятием как таковым, показывает, что пространство и восприятие это одно и то же. Любое разделение между ними чисто концептуально, и к тому же вызывает риск, что мы можем забыть об их единстве. Но если мы всё-таки настаиваем на разделении их в языке, давайте по крайней мере признаем, что «пространство» в лучшем случае не может быть ничем иным, кроме формы проявления восприятия.

Несколько секунд я даю словам повисеть в воздухе, прежде чем выразить мораль сей истории.

— Таким образом, любая идея, что пространство может существовать независимо от восприятия, несёт в себе явное противоречие — ибо «пространство» и восприятие это неразделимые стороны одной монеты. Нет «пространства», которое может существовать где-то там, потому что «пространство», это всего лишь форма, которую принимает наше восприятие. Иными словами, любой, кто заявляет о существовании независимого пространства, по сути утверждает, что «пространственный аспект нашего восприятия» может каким-то образом существовать независимо от восприятия — что является очевидным противоречием.

Я гляжу на Уолта. Для него это не очевидно, но ничего страшного. Мы не привыкли думать о подобных вещах. Иногда неплохо, когда кто-то просто проговаривает это для вас.

— Смотри, — говорю я, — ни один аспект восприятия не может существовать отдельно от восприятия, потому что именно эти аспекты образуют то, что вообще является восприятием. То есть, все элементы восприятия являются не чем иным, как самим восприятием, — говорю я Уолту.

Он выглядит немного бледным. В нём идёт борьба. Я решаю идти до победного конца.

— Только подумай! Эта протяжённость в трёх направлениях — просто форма того, как мир, или явь, становится явным — эта форма обязательно должна быть неотъемлемой и единственной частью самого процесса проявления и никоим мыслимым способом не может существовать независимо от него.

— Да? — только и смог выговорить он.

— Говорить, что может, подразумевает абсурдность заявления, что форма проявления восприятия может существовать независимо от восприятия — бессмысленное утверждение, явное противоречие, почти то же самое, что сказать, что мелодия может существовать независимо от музыки. Мелодия и есть музыка.

— И что всё это значит?

— Это значит, что всё, что остаётся от «независимого физического пространства», это просто непостижимое понятие. Всего лишь пустые слова.

Проходит несколько мгновений, и Уолт сдаётся.

— Квадратный круг? — шепчет он.

И вновь моя улыбка говорит обо всём.

— Окей, подведём итог. Давай пройдём по всему, о чём мы с тобой говорили, чтобы сложить все части вместе, — говорю я Уолту.

— Хорошо.

— Во-первых, идея объективной реальности основана на предпосылке, что пространство существует независимо от нас, то есть независимо от нашего восприятия.

— Да.

— Во-вторых, существование реальности за пределами нашего восприятия ни в коме случае не является очевидным — всё, с чем мы можем контактировать, это восприятие как таковое, и идея, что есть что-то за его пределами, есть просто идея.

— Конечно.

— В-третьих, для того, чтобы вообразить эту идею, даже если мы просто рассматриваем её возможность — что может существовать мир за пределами восприятия — мы должны представлять себе то, что, как мы думаем, может существовать.

— Стоп.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Я не понимаю, как то, что я могу или не могу представить, имеет какое-то отношение к тому, что существует где-то там, — говорит он. — Что бы там ни существовало, оно не может зависеть от того, что я думаю. Очень даже может существовать нечто, что для нас непостижимо, то, что нам предстоит ещё открыть, или то, что наши ограниченные когнитивные способности не в состоянии постичь.

Хороший и типичный вопрос.

— Утверждать, что существует нечто «там», где вещи могут существовать или нет, это то же самое, что допускать существование независимого физического пространства, — отвечаю я. — Мы не можем привлекать идею о «там», об «объективности», без изначального воображения пространства, существующего независимо от восприятия. Понятие объективности само зависит от существования независимого физического пространства.

— Правда?

— Говорить, что нечто существует «объективно», значит представлять это в контексте пространства, то есть, верить в то, что оно существует в независимом физическом пространстве. Другими словами, мы не можем говорить о «там» без допущения существования независимого физического пространства, то есть, представляя его как таковое.

— Резонно, — говорит Уолт.

— Но поскольку мы распознали, что пространство есть форма нашего восприятия, теперь логика обязывает нас не рассматривать его больше как существующее отдельно, так как из этого следовало бы, что форма проявления восприятия может каким-то образом существовать отдельно от восприятия.

— …что является противоречием, — добавляет Уолт.

— И делает понятие о независимом физическом пространстве…

— …непостижимым, — Уолт завершает предложение.

— Прямо как квадратный круг.

— Боже, — произносит он.

— А так как независимое физическое пространство всегда было не более чем идеей, его существование теперь абсолютно упразднено невозможностью его представить.

— Боже, — повторяет он.

— Значит, ничего не существует? — спрашивает Уолт.

— Только это, — я развожу руки, охватывая всё вокруг.

— И нас тоже нет?

— Конечно. Мы всего лишь видимости.

— Но видимости существуют?

— Не объективно, что есть единственный способ существования чего-либо. «Существовать» значит существовать объективно, а только что мы обнаружили, что это просто фантазия. Существования нет.

Уолт качает головой.

— Но ведь что-то же есть! — говорит он, указывая вокруг. — Что всё это?

Несколько восхитительных мгновений я наслаждаюсь этим великолепием, и наконец, отвечаю:

— Это называли многими именами, но, думаю, «Дао» — самое древнее.