Опыт о человеческом разумении

В историю философии Джон Локк вошел как основоположник эмпирико-материалистической теории познания Нового времени. Историческая роль его состояла также в том, что он концептуально оформил доктрину либерализма как прогрессивную буржуазную идеологию домонополистической эпохи. Много было им сделано для защиты и разработки принципов свободы совести и веротерпимости.

Локк был верным сыном своего века, и острые социальные противоречия, драматические коллизии в недавно начавшем свое развитие теоретическом естествознании, столкновение новаторских философских принципов с реликтами средневекового миросозерцания — все это нашло широкое отражение как в методологии его мышления, так и в достигнутых им теоретических результатах. Учение Локка воздействовало на всю европейскую философию последующего столетия и на ряд мыслителей Северной Америки. На восходящем пути философии материализма это учение стало необходимой, хотя впоследствии и значительно превзойденной ступенью.

Ядром мировоззрения Локка была сенсуалистическая в своих отправных пунктах гносеология[1]. Мыслил Локк на ее основе систематически и последовательно, и плодами его философских изысканий явились смелое решение вопроса о соотношении веры и разума, четкая постановка одной из самых сложных проблем теории познания — проблемы «вторичных качеств», плодотворная для своего времени концепция образования абстракций и убедительное обоснование важности семиотических исследований.

Согласно широко известной характеристике Ф. Энгельса, Локк был защитником интересов буржуазии и идеологом социально-классового компромисса 1688 — 1689 гг., которым завершилась целая полоса истории Англии — период революционного преобразования общества из феодального в капиталистическое[2]. К власти в стране пришел сложившийся под знаком буржуазной политики блок двух партий — вигов и тори. «Виги» как политическая партия сложились еще в 1673 г., сначала как объединение противников союза правительства Англии с королевской Францией. Затем они стали выражать интересы торгово-промышленной верхушки. Тори были защитниками интересов средних и крупных землевладельцев и англиканской церкви. Образование союза этих двух партий знаменовало начало эпохи превращения Англии в крупнейшую промышленную, торговую и военную державу Нового времени.

1. ВЕХИ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА

Жизненный путь Джона Локка начался 29 августа 1632 г. в Рингтоне, небольшом городке графства Сомерсет, на юго-западе Англии. Родился Локк в индепендентской (левопуританской) семье мелкого судейского чиновника. Его отец стал на сторону парламента в борьбе против короля Карла (Чарльза) I Стюарта и в качестве командира конного эскадрона принял участие в военных схватках под Бристолем. В это время Джону исполнилось десять лет.

Английская революция середины XVII в. была третьей (после Великой крестьянской войны в Германии начала XVI в. и Нидерландского национально-освободительного восстания конца XVI в.) буржуазной революцией в Европе. Начиная с 1620 г. в течение двух десятилетий в стране шла ожесточенная борьба, часто переходившая в прямые военные действия. Буржуазия в союзе с так называемым новым, буржуазным по образу жизни и интересам дворянством поднялась против королевско-феодальной клики. В идеологическом отношении революция развертывалась в форме столкновения религиозных течений — пуритан, т. е. английских кальвинистов, с господствующей англиканской церковью и католиками, а также между различными течениями среди самих пуритан. Каждая из религиозных партий и сект апеллировала к библейским текстам, каждая из них утверждала, что всевышний стоит единственно и исключительно на ее стороне. Религиозная форма развернувшейся борьбы была, конечно, следствием общей идейной незрелости всех ее участников, но в тогдашних условиях она способствовала вовлечению в движение широких народных масс и придавала их действиям фанатический накал. Именно упорство и страсть народа, прежде всего крестьянства, обеспечили победы парламентской армии, привели Карла I на эшафот и утвердили провозглашенную в 1649 г. республику.

В 1653 г. было установлено единоличное правление Оливера Кромвеля в качестве верховного протектора. Утвердилась военная диктатура «нового» дворянства и армейской верхушки, направленная прежде всего на подавление радикальных движений, развернувшихся среди победивших республиканцев, — особенно «уравнителей» (levellers) и в еще большей степени близких к идеям утопического коммунизма «копателей» (diggers). Отмечая противоречивый характер протектората Кромвеля, Энгельс писал, что Кромвель совместил, «в одном лице Робеспьера и Наполеона» английской революции[3].

Юный Локк уже второй год находился в стенах Вестминстерской монастырской школы, когда по приговору чрезвычайного парламентского заседания был казнен король. Известия о политических событиях будоражили школу, а царившая в ней обстановка сама по себе отвращала учащихся от прежних порядков. Обучение велось на схоластический манер, преподаватели оберегали своих питомцев от новых философских учений, как от скверны. В 1652 г., по окончании курса обучения, Локк поступает в колледж Христовой церкви Оксфордского университета.

В течение более чем тридцати последующих лет судьба студента, затем бакалавра и магистра Локка так или иначе была связана с этим старинным высшим учебным заведением.

Как лучшего ученика Локка приняли на казенный счет. Оксфорд перешел тогда в руки пуритан, но в его стенах продолжала господствовать схоластика. Локком овладевает глубокое разочарование в догматической философии, и когда позднее он резко осудил академическую культуру своего века, то имел в виду и затхлую атмосферу своей консервативной alma mater. Религиозную нетерпимость англикан в стенах Оксфорда после победы революции сменила не меньшая нетерпимость индепендентов. Надо наметить, что, возненавидев религиозных фанатиков («энтузиастов») и схоластику, для некоторых представителей последней Локк сделал исключение: он считал Оккама, автора знаменитой «Бритвы», выдающимся мыслителем.

Руководствуясь мотивами, близкими к тем, которые побудили их прежде установить диктатуру Кромвеля, правящие классы в 1660 г., после смерти лорда-протектора и отказа его старшего сына унаследовать этот титул, предпочли реставрировать династию Стюартов: они надеялись, что установится наконец необходимая для них социально-политическая стабильность и что сын казненного короля, сделав выводы из минувших событий, будет проводить приемлемую для буржуазии политику. Надежды эти, охватившие вначале значительную часть общественности, не оправдались, и в этом скоро убедился и Локк.

Первые годы Реставрации были для Локка годами научного самоопределения. Поскольку он не пожелал принять духовный сан, путь к университетской карьере в силу действовавшего тогда в Оксфорде устава был закрыт, хотя его и допустили к преподаванию греческого языка и риторики, а затем и моральной философии, т. е. этики. Локк уже давно интересовался естественными науками, особенно медициной. Он с увлечением занимался физическими, химическими и метеорологическими опытами. Еще будучи студентом, он познакомился с Робертом Бойлем. Они стали друзьями, и теперь он помогал Бойлю в его экспериментах.

После кратковременной дипломатической службы при Бранденбургском дворе Локк возвратился в Оксфорд, но университет все-таки отказал ему в искомой им степени доктора медицины, и весной 1667 г. он принимает предложенное лордом Антони Эшли Купером (с 1672 г. граф Шефтсбери) место домашнего врача и воспитателя в его семье и переезжает в Лондон. (Одним из питомцев Локка стал внук лорда Эшли будущий философ-моралист и эстетик Антони Шефтсбери.) Локк продолжает естественнонаучные занятия и сближается со сторонником опытного метода исследования болезней врачом Томасом Сиднэмом (Sydenham), становясь горячим приверженцем его идей. Размышления Локка над методами медицины нашли отражение в писавшемся им вместе с Т. Сиднэмом и неоконченном трактате «De arte medica» (О медицинском искусстве) (1668). Когда в Лондон переехал Р. Бойль, он и Локк продолжили свои совместные опыты. За успехи в естественнонаучных изысканиях в 1668 г., Локка избирают членом Лондонского королевского общества, т. е. Британской академии наук.

По протекции генерала Монка граф Шефтсбери был приближен ко двору Карла II и продвинулся по служебной лестнице вплоть до поста лорда-канцлера Англии. Но вскоре он стал активным противником режима Реставрации, ибо нельзя было примириться ни с внешней политикой короля, подчинившего ее французским интересам, ни с его деятельностью внутри страны — подготовкой рекатолизации общества и усилением преследований протестантов, что подрывало экономическое благосостояние Англии. В доме Шефтсбери Локк оказался среди непосредственных участников нарастающей конфронтации. Будучи вовлечен в большую политику, Локк стал вскоре влиятельным советником своего покровителя, возглавившего оппозицию.

Но одновременно Локка все больше увлекают и философские проблемы. В 1671 г. в кружке своих друзей он вел споры по вопросам происхождения моральных норм, содержания естественного права и приемлемости религиозных догм для разума. По совету лорда Эшли, Т. Сиднэма, Дж. Тиррела и других участников кружка Локк начал составлять заметки по этой тематике, и из них за два десятка лет сложился знаменитый «Опыт о человеческом разумении»; писать книгу пришлось с большими перерывами, а закончить ее удалось только в эмиграции.

Уже в 1672 г. Локк совершил кратковременную поездку во Францию, а почти всю вторую половину 70-х годов провел в Монпелье, а затем в Париже. Он объяснял свой вояж необходимостью поправить здоровье, однако у него были политические поручения от вигов, и его очень занимали дискуссии с французскими любителями философии — предметом обсуждений были обоснование границ веротерпимости, возможность опытного метода и способы выведения онтологических предположений. Локк познакомился с картезианцами и окончательно утвердился в мысли, что схоластическая философия отжила свой век. Важным стимулом к продолжению работы над «Опытом...» стали встречи Локка с Жилем де Лонэ и Франсуа Бернье — приверженцами материалиста-сенсуалиста Пьера Гассенди, умершего в 1655 г., когда Локк был в Оксфорде. Еще тогда от Роберта Бойля Локку были хорошо известны идеи Гассенди, теперь же он встретился с непосредственными учениками французского материалиста.

В 1679 г. Локк возвратился в Лондон и снова окунулся в гущу политической борьбы. Резкие изменения в положении графа Шефтсбери всегда соответственно отражались и на судьбе философа. Когда его покровитель был в зените успеха, Локк дважды, в 1672 и теперь, в 1679 г., получал должности в высших административных учреждениях, а когда его покровителя и единомышленника подвергали гонениям, Локк эти посты терял и за ним даже устанавливали негласное наблюдение. В конце концов Шефтсбери заключили в Тауэр, и, хотя он вскоре был выпущен, осенью 1682 г. ему не оставалось ничего иного, как бежать в Амстердам, где спустя два месяца лидер оппозиции умер. Что касается Локка, то он принял участие в первом заговоре герцога Монмаута, вигского кандидата на престол, тесно связанного с Шефтсбери, а когда заговорщики потерпели неудачу, Локк продолжал подпольную деятельность на свой страх и риск. Но реакция победила, вигскую оппозицию разгромили, начались репрессии. Многим современникам обстановка в Англии напоминала бедственное положение Нидерландов столетие назад под пятой герцога Альбы. В сентябре 1683 г. Локку, ускользнувшему от слежки и успевшему сжечь наиболее компрометировавшую его часть личного архива, удалось покинуть британские берега. Это тоже было бегство, и путь Локка также лежал в Голландию.

Это решение политика и философа определялось не только тем, что в Амстердам вели следы его покойного друга и путь туда был кратчайшей дорогой к спасению. Голландия, наиболее капиталистически развитая в то время страна Европы, стала центром общеевропейской политической и религиозной эмиграции. Отсюда опальные виги налаживали связи с родиной, здесь они готовились к продолжению борьбы, а на поддержку со стороны правителя Голландии у них был особый расчет.

В 1684 г. указом Карла II Локка навсегда уволили из Оксфордского университета, а новый король Яков (Джеймс) II, вступив в 1685 г., после смерти брата, на престол, подавил восстание Монмаута и потребовал от голландцев выдачи заговорщиков, в том числе и Локка. Философу пришлось менять места своего пребывания, переезжая из города в город, а некоторое время даже скрываться под именем доктора ван дер Линдена.

В Роттердаме Локк сближается со штатгальтером Голландской республики Вильгельмом III Оранским и его непосредственным окружением, в которое входили самые непримиримые противники режима Реставрации. Локк продолжает политическую деятельность, однако он находит время и для философии. В декабре 1686 г. Локк завершает работу над «Опытом о человеческом разумении». В годы эмиграции создает он вчерне и свои произведения по вопросам политики и религии, ведет обширную научную переписку.

Реакционные действия Якова II Стюарта вызвали в Англии сильное возмущение. Его союз с Людовиком XIV и постоянные уступки притязаниям абсолютистской Франции, внутренняя политика, оживлявшая надежды прежних земельных собственников, экспроприированных в свое время революцией, на экономический реванш, преследования нонконформистов-диссентеров, т. е. пуританских сектантов, — все это в конечном итоге означало предательство национальных интересов. К. Маркс и Ф. Энгельс так охарактеризовали ближайшие причины резко возросших оппозиционных настроений: «...страх созданных реформацией новых крупных землевладельцев перед восстановлением католицизма, при котором они, разумеется, должны были бы вернуть все награбленные ими бывшие церковные земли, в результате чего семь десятых всей земельной площади Англии переменило бы своих владельцев; опасение, с которым занимающаяся торговлей и промышленностью буржуазия относилась к католицизму, совершенно не подходившему для ее деятельности; беззаботность, с которой Стюарты ради своей собственной выгоды и выгоды придворной знати продавали интересы всей английской промышленности и торговли французскому правительству, т. е. правительству единственной страны, конкуренция которой была тогда опасной для англичан и во многих отношениях успешной...»[4]

Не только виги, т. е. представители крупной и средней буржуазии, но и тори, а значит, средние и более крупные землевладельцы, прежде сочувствовавшие реставрации и враждебные всем оттенкам пуританизма, отвернулись от дискредитировавшей себя королевской клики. В среде господствующих классов сложилась достаточно широкая группировка, сделавшая ставку на Вильгельма Оранского, приходившегося Якову II зятем (Вильгельм был женат на его дочери Марии). 5 ноября 1688 г. Вильгельм с 15-тысячным войском высадился на девонширском побережье Англии. Кроме англичан, шотландцев и голландцев в его войске были и французы-гугеноты, покинувшие свою родину после отмены Нантского эдикта. Медленно, но верно протестантская армия продвигалась вперед, и 18 декабря Вильгельм вступил в Лондон, намеренно не воспрепятствовав бегству Якова II в Париж. Декларация нового регента, а затем короля гласила, что он стремится обеспечить протестантскую религию, свободу, собственность и свободный парламент для английской нации[5].

Вскоре, 11 февраля 1689 г., в возрасте 56 лет Джон Локк вновь ступил на английскую землю. Он возвратился на родину на том же самом корабле, на котором следовала в Лондон супруга Вильгельма Оранского, будущая королева-соправительница Мария II. Начался последний, самый плодотворный период деятельности Локка как политика, экономиста, публициста и философа.

Перемены, происшедшие теперь в правлении и политическом устройстве страны, вполне соответствовали убеждениям Локка и обрели в его лице горячего защитника и пропагандиста. Он находится в тесных отношениях с Джоном Сомерсом, который после смерти Шефтсбери стал лидером вигов, а в течение последних четырех лет XVII в. был лордом-канцлером Англии. Политический вес самого Локка значителен. Он входит в состав новой администрации, занимая пост уполномоченного по апелляциям, а с 1696 г.— комиссара по делам торговли и колоний. Локк живо интересуется парламентскими дебатами, влияя на их ход через группу близких ему депутатов, участвует в проведении денежной реформы, способствует расширению свободы печати. Вершиной его административно-финансовой деятельности стало участие в учреждении Английского банка. Содействовал он и организации нескольких частных компаний. Новые возможности позволили Локку помогать своим давним друзьям: он хлопочет о материальной поддержке И. Ньютону, которого всегда глубоко почитал, обеспечивает сохранность рукописей умершего в 1691 г. Р. Бойля.

Развившаяся в трудные годы борьбы и эмиграции болезнь легких (по одним данным — туберкулез, по другим — астма) помешала Локку принять еще более активное участие в политической и экономической жизни. С лета 1691 г. Локк поселился вне Лондона, в загородном поместье Отс (Oates). Эта усадьба принадлежала лорду Фрэнсису Мешэму (Masham), со второй женой которого — Дэмерис, дочерью философа Ральфа Кэдворта, Локка издавна связывали отношения близкой и сердечной дружбы. Он занялся воспитанием ее сына и через ее посредничество (она сама интересовалась философией) вступил в полемическую переписку с Лейбницем. В конце 90-х годов Локк почувствовал значительный упадок сил. Еще прежде он отказался от предложенной королем дипломатической карьеры (его прочили в послы при правителе Бранденбурга, будущем прусском короле Фридрихе I). В 1700 г. он оставил все административные посты и ушел на покой. Умер Джон Локк 28 октября 1704 г.

2. ПУБЛИКАЦИЯ СОЧИНЕНИЙ

Конец столетия был не только политическим триумфом Локка. Первая половина 90-х годов была чрезвычайно плодотворной для него как писателя-теоретика: именно в эти годы вышли в свет все те ранее созданные им произведения, которые он решил опубликовать; до этого Локк как мыслитель был англичанам не известен. Он создает и некоторые новые работы, прямо или косвенно связанные с апологией нового режима. Словом и делом он содействует укреплению конституционной буржуазной монархии на тех основах, которые были зафиксированы «Биллем о правах» парламента от октября 1689 г. В последующие десятилетия королевская власть все более отходила на задний план, а власть парламента возрастала, однако и это вполне соответствовало взглядам Локка.

Совершившийся в 1688 г. переворот носил «верхушечный» характер, с интересами народных масс его инициаторы не считались. Прозванная панегиристами «славной», малая революция была сделкой между крупной финансовой буржуазией и обуржуазившимися лендлордами. Спустя столетие философ Джозеф Пристли в «Письмах Эдмунду Бэрку...» (1791) отмечал, что революция 1688 г. встретила «сердечное одобрение всех классов народа»[6], Это произошло в силу классового компромисса, о механизме которого Ф. Энгельс писал: «Политические трофеи — доходные и теплые местечки — оставлялись в руках знатных дворян-землевладельцев при условии, что они в достаточной мере будут соблюдать экономические интересы финансового, промышленного и торгового среднего класса. А эти экономические интересы уже тогда были достаточно сильны, чтобы определять собой общую политику нации»[7]. Эта буржуазная по своему содержанию политика имела широчайшие перспективы. «...Именно с консолидацией конституционной монархии начинается в Англии грандиозное развитие и преобразование буржуазного общества... Впервые при конституционной монархии мануфактура развилась неслыханным до того образом, чтобы затем уступить место крупной промышленности, паровой машине и гигантским фабрикам»[8].

Итак, в истории Англии началась новая полоса — был открыт путь ускоренному развитию капитализма и эксплуатации колоний, стали складываться непосредственные предпосылки будущего великого промышленного переворота середины XVIII в. Основные страны Европейского континента пошли по этому пути вслед за Англией значительно позже. Джон Локк был самым типичным и наиболее ярким выразителем политической идеологии промышленной буржуазии, но в теоретическом мышлении сохранял определенную самостоятельность, выводившую его в ряде вопросов философии за узкие пределы буржуазного миропонимания его времени.

Еще в 1667 г. Локк создал набросок «Опыта о веротерпимости» (издан только в 1876 г.). В 1689 г. на латинском, а также в переводе на английский язык выходит в свет первое «Письмо о веротерпимости», в основном написанное Локком поздней осенью 1685 г. в Голландии, где собралось к тому времени много иностранцев, покинувших родные края из-за религиозных преследований. Гугеноты создали здесь свою штаб-квартиру, а польские социниане развернули активную издательскую деятельность, начав с 1656 г. публикацию своей знаменитой «Bibliotheka Fratrum Polorum» («Библиотека польских братьев»).

Второе и третье «Письма о веротерпимости» Локк опубликовал в Лондоне соответственно в 1690 и 1692 гг., четвертое осталось неоконченным. Первое из этих писем оказалось самым ярким и зрелым из всех сочинений Локка по вопросам религии; ключ же к пониманию существа его позиции в этих вопросах содержится в XVIII и XIX главах IV книги «Опыта о человеческом разумении». Точка зрения Локка политически заострена: по сравнению с весьма компромиссным «Актом о религиозной терпимости», провозглашенным новой властью в июне 1689 г. и санкционировавшим преследования не только католиков, но и анабаптистов и антитринитариев, Локк в первом «Письме о веротерпимости» занял явно более левую позицию, чем все прочие виги. Именно в этом «Письме...» он обосновал требование об отделении церкви от государства, выдвинутое левеллерами и анабаптистами еще в разгар революции середины XVII в., равно как и тезис о праве граждан на свободу совести как естественном развитии их права личной свободы. Политические импликации «Письма о веротерпимости» как бы перебрасывали мостик к содержанию знаменитых трактатов Локка по вопросам политики, подготавливали их.

К декабрю 1689 г., когда издателем Т. Бассетом было окончено печатание «Опыта о человеческом разумении», относится и публикация «Двух трактатов о государственном правлении», над вторым из которых Локк начал работу еще осенью 1679 г. и в течение года вчерне его окончил, а затем приступил к первому трактату. К моменту бегства из Англии все сочинение в основном было написано, но черновик остался в Лондоне, и теперь, возвратившись на родину, Локк дополнил текст и вручил его издателю. Как и «Письма о веротерпимости», «Два трактата...» были опубликованы анонимно; с указанием имени автора вышел в свет только «Опыт о человеческом разумении». Читатели указывали на Локка как на создателя «Трактатов», но он упорно отрицал свое авторство. Ныне трудно сказать, чем это было вызвано: времена Карла II, при котором виг Олджернон Сидней был повешен в 1683 г. за то, что среди его бумаг нашли рукопись «Рассуждения о правительстве», где он защищал теорию договорного происхождения государственной власти, ушли в прошлое, обстановка в стране коренным образом изменилась, однако Локк предпочитал сохранять повышенную осторожность.

Первый из двух политических трактатов Локка отчасти был направлен против Гоббсова «Левиафана» с его тезисом о неограниченном характере государственной власти, но главным объектом критики была книга Роберта Филмера (умер в 1653 г.) «Патриарх, или Естественная власть королей, и в частности короля Англии», изданная роялистами в 1680 г. В этой книге доказывалось, будто королевская власть есть прямое продолжение власти Адама, а затем первых боговдохновенных пророков и воля короля поэтому не подвластна никакому закону. Критику Локком этой обскурантистской концепции жители американских колоний восприняли впоследствии как теоретическое оправдание своей борьбы за независимость.

Второй «Трактат о государственном правлении» как бы предвосхищал основные мотивы обнародованного Вильгельмом III Оранским десять лет спустя «Билля о правах», согласно которому король утрачивал право приостанавливать действие тех или иных законов, не мог без согласия парламента решать вопросы о налогах, а также мешать регулярному созыву парламента и свободным в нем дебатам. Второй «Трактат...» положил начало теории буржуазного конституционно-монархического государства.

В 1691 и 1695 гг. были опубликованы две экономические статьи Локка, первая из которых называлась «Некоторые соображения о последствиях снижения процента и повышения стоимости денег государством», а вторая (являвшаяся продолжением первой) — «Дальнейшие соображения о повышении стоимости денег государством». Отправным пунктом изысканий Локка в области политической экономии послужило его глубокое убеждение в «благотворности» всякой частной собственности. Не менее важной в этом плане была и его личная практическая деятельность как финансиста и администратора. Маркс называл Локка «классическим выразителем правовых представлений буржуазного общества в противоположность феодальному»[9], указывая, что английский мыслитель был зачинателем критики в адрес меркантилистов и одним из ближайших предшественников трудовой теории стоимости. Локк считал, что труд есть источник частной собственности, и уже понимал, что труд — мерило стоимости товаров; но отсюда он сделал неверный вывод, что частнособственнические отношения — это вечный атрибут человеческого общежития. В целом место Локка в истории экономических учений — приблизительно между меркантилистами и физиократами, вместе с тем он ратовал за развитие не только торговли и капиталистического земледелия, но и промышленности. Еще более важно то, что методология Локка послужила основой для всей последующей классической буржуазной политэкономии.

К 90-м годам XVII в. относятся несколько сочинений Локка по вопросам педагогики, главное из которых — «Некоторые мысли о воспитании» (1693) — известно русскому читателю еще в переводе 1759 г. В этой работе нашли свое преломление как политические и философские воззрения Локка, так и его практический опыт воспитателя. Основным методологическим принципом педагогики Локка было соединение двух положений: об исходном равенстве детей в смысле отсутствия у них знаний и их исходном неравенстве в задатках и способностях; эта установка имела значение и для Локковой философии истории. Основной целью всей педагогической программы Локка было обеспечить воспитание преуспевающего делового человека и джентльмена, а побочной ее задачей — приучить детей трудящихся классов к послушанию, прилежанию и набожности.. Если первая часть программы наиболее ясно выражена в «Некоторых мыслях о воспитании», то вторая — в статье «Рабочие школы» (1696).

Вполне верно педагогические труды Локка могут быть оценены только в тесной связи с «Опытом о человеческом разумении». После первого издания этой книги при жизни автора появилось еще три, не считая перепечаток; пятое вышло в свет в 1706 г., т. е. вскоре после смерти философа, но он успел внести в него еще несколько поправок и дополнений. В архиве, оставшемся после Локка, кроме черновых набросков «Опыта...»[10] было обнаружено также неоконченное сочинение на тему о том, как «управлять (conduct) разумом» при поисках истины, которое Локк хотел добавить к «Опыту...». Оно пронизано идеей практического использования знаний. Его напечатали в 1706 г. вместе с пятым изданием основного произведения. Сохранились также дневники, различные заметки и свыше 2500 писем, из которых наиболее интересна переписка Локка с У. Молинё, публикация которой, а также всего эпистолярного наследия Локка началась в Оксфорде с 1976 г. («The Correspondence of John Locke», ed. by E. S. Beer. In 8 vol.). Архив Локка с 1947 г. принадлежит Бодлеевской библиотеке университета в Оксфорде (о некоторых рукописях архива пойдет речь в других разделах этой статьи). Ныне в связи с 350-летием со дня рождения великого английского просветителя издательство «Кларендон пресс» начало публикацию нового, не менее чем 30-томного собрания всех его сочинений.

Скажем теперь еще об одном изданном при жизни философа сочинении. Оно называлось «Разумность христианства, каким оно передано Священным писанием» (1695). Это была последняя работа Локка по вопросам религии. Новый английский король попросил его разработать рационалистическое обоснование англиканского вероисповедания и тем самым этой книгой содействовать окончательному прекращению религиозных распрей в стране. Еще в период Реставрации англиканство возвратило себе утраченные в борьбе с пуританским кальвинизмом позиции и вновь было объявлено государственной религией (с расчетом на то, чтобы позднее заменить англиканство католицизмом). Теперь надо было окончательно закрепить его господствующее положение, но в комбинации с таким «умеренным» вариантом веротерпимости, который был бы приемлем для господствующих классов общества, закрывая путь католицизму. Это были политические соображения. Но не только они побудили Локка к написанию данного сочинения. В конечном счете из-под его пера возникло не совсем то, чего ожидала правящая верхушка. Недаром Локк и в этом случае попытался скрыть свое авторство.

3. ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА МАТЕРИАЛЬНЫЙ МИР

Прежде всего очертим сжато общую мировоззренческую позицию Локка в том виде, в каком она выражена в «Опыте о человеческом разумении» — труде, составившем в истории материализма, а значит, и истории философии вообще целую эпоху. А. И. Герцен заметил, что это сочинение есть «нечто вроде логической исповеди рассудочного движения...»[11]. Компромиссные решения Локком политических и религиозных вопросов нашли здесь свое общетеоретическое обоснование в компромиссной форме философского материализма. Для правильного понимания мировоззрения Локка следует привлечь к анализу и его рукопись «Элементы натуральной философии». Она была создана на закате дней философа (1697—1700), когда он жил в Отсе, и явилась конспективным изложением взглядов Локка на природу и устройство мира, в основном на базе физики Ньютона. Локк хотел ознакомить с ними юного сына четы Мешэм. Это натурфилософия метафизического материализма, и предусмотревший законы природы деистический «бог» в ней упоминается всего лишь один раз, причем упоминание о нем сводится на нет противоположным оборотом: «Природа предусмотрела...»

Мнение, будто Локк редуцировал всю свою философию к теории познания, ошибочно. Конечно, разрешение главнейших гносеологических проблем он считал первоочередной задачей своей философии. Но вся его теория познания тесно связана с фундаментальными мировоззренческими посылками: мы, люди, находимся во внешней, независимой от нас[12] среде, обладаем способностями познавать ее и приспособляться к ней, можем сохранять знание о внешнем мире и варьировать свое в нем поведение. Локк убежден, что наши ощущения суть «не выдумки нашего воображения, а естественные и закономерные продукты вещей, которые нас окружают и на самом деле действуют на нас...»[13]. К. Маркс пишет о Локке, что он «обосновал философию bon sens, здравого человеческого смысла, т. е. сказал косвенным образом, что не может быть философии, отличной от рассудка, опирающегося на показания здоровых человеческих чувств[14].

Локк восхищался «несравненным» Ньютоном, с конца 70-х годов переписывался с ним, и вся его онтология в «Элементах натуральной философии» — это переложение ньютоновской картины мира, соединенной с атомистикой Гассенди и Бойля: корпускулы, или атомы (последнее название Локк предпочитает), движутся в пустоте по законам единой небесной и земной механики (вопрос о существовании эфира как мировой среды Локк, следуя Ньютону, оставляет открытым). Сначала при объяснении физических процессов Локк опирался на картезианские «толчки», а затем пришел к убеждению, что именно ньютоновские силы гравитации и инерции составляют основу динамической структуры мира, однако и они не исчерпывают ее: в будущем будут открыты и другие силы. Но в принципе «все явления, происходящие в телах, можно объяснить формой, массой, строением и движением этих (атомарных. — И. Н.) мельчайших и неощутимых частиц»[15]. В. И. Ленин подчеркнул положительное значение философской атомистики Локка, особенно в связи с перенесением ее на объяснение психических процессов: это не «пустые слова», как выразился пренебрежительно об атомистике Гегель, но, но мысли Ленина, «гениальные догадки и указания пути науке...»[16].

Итак, существование физического материального мира, разделенного на бесчисленные фрагменты и части, но единого по своим закономерностям, — первый мотив всех теоретических построений Локка. Второй мотив его рассуждений состоит в убеждении, что благо человеческого рода невозможно без обращения сил и веществ природы на службу практическим потребностям людей. Он приводит такой пример: «...если бы только употребление железа прекратилось у нас, мы через несколько столетий неизбежно дошли бы до нужды и невежества древних туземцев Америки, природные способности и богатства которых нисколько не были хуже, чем у самых процветающих и образованных народов»[17]. Но чтобы овладеть природой, надо ее успешно познавать, а для этого — уточнить характер существования и свойства внешнего мира, а затем структуру и механизм познавательных способностей человека.

Прежде всего Локк разделил проблему бытия мира вне нас на четыре вопроса: 1) существует ли многообразный мир материальных объектов? 2) каковы свойства этих материальных объектов? 3) существует ли материальная субстанция? 4) как возникает в нашем мышлении понятие материальной субстанции и может ли это понятие быть отчетливым и точным? Ответ на первый вопрос, по мнению Локка, может быть дан сразу и является положительным и безоговорочным. Ответ на второй вопрос может быть получен в рамках специального исследования. Ответ на третий вопрос гласит, что если существует всеобщая основа вещей, то она должна быть материальной, а понятие материи непременно заключает в себе «идею плотной субстанции, которая везде одна и та же, везде однообразна»[18]. Итак, единообразная плотность — вот изначальное свойство материальной субстанции. Однако этим характеристика материи не исчерпывается: если бы у нее не было иных свойств, многообразие эмпирического мира оказалось бы эфемерным и уже тот факт, что нас окружают тела разной степени твердости и крепости, в том числе рыхлые и жидкие, был бы необъясним. Но можно ли без колебаний признать, что существует именно и только материальная субстанция? Вопрос о существовании духовной субстанции Локк оставляет не до конца решенным, хотя допущение ее вовсе не требуется, если принять, что материя сама может мыслить, как полагали Дунс Скот и Гоббс[19]. В отношении же материальной субстанции, считает философ, мало вероятно, что ее нет, следует согласиться, что она существует. Заметим в этой связи, что нам представляется неубедительным мнение новейшего комментатора Джона Макки, будто понятие материальной субстанции для Локка — это всего лишь метафора для обозначения совокупности первичных качеств тел[20]. Такой взгляд сильно сближает Локка и Беркли, а это противоречит исторической правде.

Что касается четвертого вопроса, то понятие материальной субстанции представляется Локку неотчетливым, а способ его образования сомнительным. Если, по мнению философа, реально, безусловно имеется переход от единообразной материи к многообразному природному миру, то обратный переход в мышлении от многообразия природной картины мира к понятию однообразного субстрата представляется ему малоосуществимым. Здесь налицо непоследовательность философа, хотя очевидно, что критическое и даже скептическое отношение его к «обратному переходу» вызвано тем, что он связывает его со схоластической трансцендентализацией понятия субстанции, т. е. вынесением его в совершенно обособленную от опыта, потустороннюю область.

В рассмотрении вопроса о том, как же все-таки в нашем сознании образуется это, пусть шаткое и смутное, понятие, Локк сам недалеко ушел от схоластического понимания субстанции как логически постулируемой вне-чувственной «подкладки» чувственного опыта. Он считает, что идея философской субстанции — это продукт мыслящего воображения: люди представляют себе «под» всеми вещами с их многообразными качествами некоторую общую им «опору» (support). Это примысливание есть предположение, гипотеза, но гипотеза вполне естественная. А. И. Герцен в «Письмах об изучении природы» метко упрекнул Локка в том, что понятие опоры оказывается у него реставрацией принципа врожденных идей, против которого сам Локк столь решительно боролся. Диалектика единого и многообразного, сущности и явления оказалась не под силу Локку; не понял он и подлинной роли практики в познании материи[21]. Не удивительно, что понятие опоры стало удачной мишенью для критики со стороны Беркли и Юма.

Но как бы то ни было, Локк убежден в существований материальной субстанции; он отнюдь не сомневается в этом, как и в том, что телам («эмпирическим субстанциям») присуща материальность, благодаря которой они суть действительно тела, а не только кажутся ими. Но Локк сам настолько обеднил, если не сказать «опустошил», понятие материальной субстанции (хотя он и не совершил того шага, которым она была бы превращена в непознаваемую «вещь в себе»), что вопросы об источнике движения во внешнем мире и о природе человеческого сознания встали перед ним с особенной остротой. Учение о материальной субстанции как бескачественной «опоре» закрывало путь к удовлетворительному решению этих вопросов хотя бы в самом общем виде. Метафизическому, а тем более механистическому материализму XVII — XVIII вв. решить их было не под силу. Чтобы все-таки приблизиться к их решению, Локк неявно изменяет свой взгляд на материальную субстанцию, теснее сращивая качества (свойства) тел с их материальной «опорой», как бы передавая их ей самой, так что «опора» начинает превращаться в их прародителя. В этом смысле в письме Д. Мешэм Лейбницу от 8 августа 1704 г. говорилось, что существует только протяженная субстанция и мы знаем только «некоторые» из ее атрибутов (свойств). Другие атрибуты должны быть, но вопрос об их характеристике пока находится во мгле, и остается сослаться на божье всемогущество[22].

Была, разумеется, и иная, социально-классовая причина апелляций Локка к божьей воле. Ему, как идеологу победившей буржуазии, атеизм представлялся опасным миросозерцанием, расшатывающим устои государства. Но в проблеме соотношения философии и религии, а внутри философии — материализма и религиозно-идеалистических включений в него Локк принимает бога, отнюдь не жертвуя самостоятельным существованием материи. Политический компромисс между монархией и республикой повторяется у Локка по-своему и в философии: бог Локка — это как бы конституционный монарх над материальным царством, он уже не властен над ранее им созданными законами природы, человека и познания. В собственно философском отношении позиция Локка в вопросах религии сливается с рационалистическим деизмом. Деизм как форма свободомыслия XVII—XVIII вв. нередко сводился к осторожной оговорке, которую делали материалисты: рациональное мышление оттесняло религию на самый задний план, оставляя для понятия бога только те «уголки» здания природы, в которые механистической физике того времени было не под силу проникнуть.

Именно таким был деизм Локка, если иметь в виду его общее мировоззрение, а не касаться пока в деталях его отношения к религии и его взглядов на свободу совести. Но уже здесь отметим, что Локк распространил на понятие бога черты «неясности» и «спутанности». В его «Опыте...» мы найдем немало иронических высказываний о тезисах догматического богословия, как-то насчет пришествия страшного суда, бессмертия души и существования ангельского воинства. Т. Вернет де Кемни в письме Г. В. Лейбницу от 3 мая 1697 г. заметил, что «кое-кто» чувствует за почтительным тоном Локка в его полемике с епископом Вустерским «тонкую и изысканную насмешку»[23].

Принятый Локком от Гоббса, Бойля и Ньютона метафизический подход к явлениям, сводивший, как правило, качественные различия к количественным, был достаточно эффективен в борьбе против схоластического постулирования качеств без объяснения их происхождения, но раскрыть источники движения, жизни и сознания он был не в состоянии. Количественный подход к вселенскому динамизму, биологическим процессам и психике терпел фиаско. В 10-м и 11-м параграфах X главы четвертой книги «Опыта...» Локк отвергает гилозоизм как необоснованную спекуляцию, но он не принял истолкования сознания как продукта высокоорганизованной материи, ибо любую организацию ее частиц он понимал лишь как количественно-структурное усложнение, а любое их движение — как перемещение. Ему оставалось считать, что материя «не обладает способностью произвести в себе движение. Но предположим, — рассуждает Локк, — что движение также вечно; все же материя — ...вместе с движением — никогда не могла бы произвести мысли, какие бы ни производила она изменения в форме и объеме...»[24]. Отсюда ссылки Локка на божье всемогущество и колебания его позиции при характеристике природы сознания.

И все же в ряде мест «Опыта...» Локк расшатывает метафизические представления о мире, в котором мы живем. Современник Лейбница и почти современник Декарта не мог поступить иначе. Он говорит о бесконечном многообразии мира, о связях, которые пронизывают все его части и соединяют их, о взаимодействиях и развитии в природе[25]. Р. Аарон полагает даже, что Локк вообще пользуется в «Опыте...» историческим методом[26]. Это, конечно, преувеличение, но как бы то ни было, сами познавательные способности, согласно Локку, надо прослеживать исторически «и обнаружить их возникновение, развитие и постепенное совершенствование...»[27]. Более того, в переходах в противоположность! Мнимое противоречие между второй, сенсуалистической и четвертой, рационалистической книгой «Опыта...» Локк разрешает именно таким путем: «...наше познание начинается с частного и постепенно расширяется на сферу общего; хотя впоследствии ум принимает прямо противоположное направление...»[28]

Приложение идеи развития к материальному миру позволяет Локку подойти к пониманию того, что сознание есть продукт материи: «всемогущество» мироправящего начала могло проявиться опосредствованно, бог мог снабдить материю способностью сознавать и мыслить, а существование мыслящей материи не более трудно представить себе, чем существование нематериального сознания[29]. В споре со Стиллингфлитом, епископом Вустерским, обвинившим философа в подрыве устоев религии, Локк ценой допущения идеи личного бессмертия стремится спасти от нападок тезис Гоббса о материальности души человека. О Дунсе Скоте К. Маркс писал, что он «заставлял самоё теологию проповедовать материализм»[30]. То же можно было бы сказать и о Джоне Локке.

Но аргументация обновляется. Допущение способности материи мыслить Локк подкрепляет ссылкой на удивительную способность материи притягивать. Кроме того, он признает у животных наличие зачатков рассудочной деятельности, а если животные, заведомо не имея той души, о которой говорит церковь, могут весьма целесообразно поступать в довольно трудных положениях, то почему человеку для мышления непременно необходимо наличие души, субстанциально отличающейся от материи? Это рассуждение продолжает Вольтер: если деревья способны произрастать от природы, почему у людей не может быть природной способности мыслить? Более последовательный, чем Локк, материалист Джозеф Пристли в «Исследованиях о материи и духе» (1777) вместо формулируемой в форме риторических вопросов гипотезы выдвигает безоговорочное утверждение о существовании мыслящей, но материальной субстанции. Все психические процессы всегда имеют место «только в соединении с некоторой организованной системой материи»[31]. Другой английский материалист XVIII в., Джон Толанд, в «Пантеистиконе» (1720) дает еще более конкретную формулировку: «Мышление... есть особенное движение мозга...»[32] Да и сам Локк исподволь вел читателей «Опыта...» к этому положению своим решительным отрицанием существования врожденных идей вместе с их особым субстанциальным носителем.

4. КРИТИКА ТЕОРИИ ВРОЖДЕННЫХ ИДЕИ. ЭТИКА

Учение о существовании врожденных идей, т. е. понятий и суждений, несущих в себе знания, а также врожденных принципов, указывающих, как надо себя вести, было во времена Локка основой идеалистических концепций внечувственного и вообще внеэмпирического знания, равно как и основой представлений о существовании особой духовной субстанции как седалища врожденных идей. Вся первая книга «Опыта о человеческом разумении» посвящена начатой уже Гоббсом и Гассенди критике теории врожденных идей.

Эта теория разделялась многими современниками Локка и в то же время уходила своими корнями в далекую древность. Уже в платоновских диалогах «Федон», «Федр» и «Менон» была развита концепция познания как «воспоминания» (αναμνησις). Платон утверждал, что душа «способна вспомнить то, что прежде ей было известно», ибо души «до того, как им довелось оказаться в человеческом образе, существовали вне тела и уже тогда обладали разумом», и отсюда происходит «припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу...»[33]. Со времен античности учение о врожденных идеях было сращено всегда если не с идеей предсуществования душ, то с утверждениями об их нематериальности вследствие интимной связи с прозорливым божественным началом — их творцом и высшим источником присущих им знаний.

Локк направил свою критику нативизма против так называемых кембриджских платоников и их оксфордских сторонников, а также вообще близких к ним философов и богословов, которые в той или иной мере опирались на средневековую неоплатоническую традицию (Р. Кэдворт, Г. Мор, Дж. Гленвиль, Р. Карпентер, Р. Саут, Д. Серджент, Дж. Смит, Э. Стиллингфлит, М. Хейл)[34]. Прежде всего эти мыслители настаивали на врожденности моральных принципов, а по «Наброску В» видно, что Локк тоже начинает с критики этического нативизма. Но Локк атакует также гносеологический нативизм сторонников Декарта, и антикартезианская направленность его критики видна во второй книге «Опыта...»[35]. Конечно, и у Декарта, и у Лейбница врожденные идеи были не только реликтом средневекового миросозерцания, но и проявлением их великой веры в мощь человеческого разума, однако это не дезориентировало материалиста Локка в определении направленности его критического пафоса. Во всех случаях это была критика в адрес идеализма.

Суждения о врожденности знаний чувственных качеств Локк считает противоречащими разуму и опыту. Необоснованны, по его мнению, и положения о врожденности понятий, суждений и принципов. Локк опровергает аргументацию сторонников подобных утверждений, основанную на мнимом факте «общего согласия» людей, зыбкой «очевидности» законов логики и аксиом математики, на непрочных надеждах обнаружить врожденные идеи в «не замутненном» внешним опытом сознании детей, которые были изолированы от общества, а кроме того, в сознании необразованных людей и представителей неразвитых народностей. В своей критике Локк умело использует данные медицины, детской психологии и этнографии, отчеты путешественников и мемуарную литературу.

Сторонники нативизма больше всего рассуждали о врожденности идеи бога и его заповедей, и именно эту идею Локк решительно отвергает, отнеся понятие о боге к числу сложных, довольно поздно образованных идей. Он обращает внимание на то, что сохранить веру во врожденность идеи бога и связанных с нею понятий особенно выгодно тем, кто, ссылаясь на небесное провидение, желает править людьми якобы от имени верховного владыки. «Обладать авторитетом диктатора принципов и наставника неоспоримых истин и понуждать других на веру принимать за врожденный принцип все, что может служить целям учителя, — это немалая власть человека над человеком»[36]. Намек Локка явно относился к феодальным церковным и светским кликам, которые использовали нативизм и для пропаганды свирепой нетерпимости.

Критика Локком теории врожденных идей была отправным пунктом его педагогической концепции. Отвергая актуальное наличие врожденных знаний в сознании ребенка, Локк не отрицал, однако, врожденности потребностей, стремлений и аффектов, в том числе таких, которые позднее стали называть инстинктами, и таких, которые образуются у еще не родившегося ребенка под влиянием внешних воздействий, проникающих через тело матери. Не отрицает Локк и врожденности некоторых иных особенностей поведения. Современная нам наука признает все эти и другие им подобные явления и объемлет их общим понятием унаследованной и в этом смысле заложенной в структурах нервной системы программы поведения, в которой естественно усмотреть наличие информативного содержания. Информативный момент имеется уже во врожденных потребностях и влечениях, но все это не может поставить под сомнение факт исторической правоты Локка в его споре по поводу «врожденных» законов логики, исходных догм религии и принципов морали.

Критика теории врожденных идей явилась исходным пунктом для всей теории познания Локка, как и для его педагогики. Правда, тогда, да и позднее читатели воспринимали ее как абсолютное отрицание в психике человека каких-либо полученных от рождения черт и особенностей, а значит, понимали эту критику огрубленно, что приводило к преуменьшению роли присущих человеку внутренних детерминант поведения и познания, а значит, к общей недооценке активности субъекта. Тем не менее отрицание врожденных идей расчистило почву для дальнейшего анализа возникновения и развития, границ и состава, строения и путей проверки знания.

Важную роль отрицание врожденности моральных принципов сыграло и в этике Локка. Оно помогло ему в XX и XXI главах второй книги «Опыта...» сделать вывод о тесной связи понятия добра с удовольствием и пользой, а зла — со страданиями и вредом для человека и таким образом обосновать учение о естественном законе морали и далее о естественном праве в его этической интерпретации. (В философии истории Локка, заметим, естественный моральный закон оказался прямо подчинен правовой идее государственных интересов, как это было еще у Гоббса.)

В силу деизма Локка в его этику вторгся также «божественный закон» морали, а это принесло с собой сложную проблему его соотношения с естественным законом. Впрочем, в конечном счете оба этих закона у Локка совпадают. В его «Опытах о законе природы»[37], написанных в 1662—1664 гг. и оставшихся в черновике, в качестве того, что морально, квалифицируется послушание божьим заповедям. Во втором «Трактате о государственном правлении» «божественный закон» отходит на задний план, то ли несколько ограничивая естественный закон, то ли находясь с этим законом и требованиями разума в полной гармонии, как это было у стоиков. В четвертой книге «Опыта о человеческом разумении» и в «Разумности христианства» разум берет верх над божественным откровением и в качестве того, что «божественно», квалифицируется просто-напросто следование естественным, а потому разумным требованиям морали. Таким образом, естественный закон подчинил себе «божественный», растворил его в себе.

Что касается совпадения принципов морали с требованиями разума, то некоторый диссонанс вносит первая книга «Опыта о человеческом разумении»; на самом деле, доказывая неврожденность моральных принципов, Локк в 10-м и 11-м параграфах III главы приводит много убедительных примеров того, что у народов, живущих в разных условиях, моральными и антиморальными считаются совсем разные, иногда даже противоположные поступки. В отношении европейских народов Локк приходит даже к выводу, что «огромное большинство людей руководствуется главным образом, если не исключительно, законами обычая и поступает так, чтобы поддержать свое доброе имя в глазах общества, мало обращая внимания на законы бога или властей»[38]. Какие ж, спрашивается, твердые моральные оценки может в таком случае изречь некий стандартный общечеловеческий разум, а главное — кто же его послушается?

Некоторые исследователи, например П. Ласлет, видят здесь у Локка противоречие в его собственном мышлении, восходящее к «трещине» между отрицанием врожденных, а значит, единых для всего человеческого рода моральных принципов, с одной стороны, и необходимостью унификации моральных оценок — с другой.

Думается, что это противоречие имеет иной смысл. Различие представлений о роли «божественного» и естественного законов морали в «Опытах о законе природы» и в «Опыте о человеческом разумении», а также между моральным релятивизмом Локка и его убеждением в существовании твердых принципов разума в первой и четвертой книгах «Опыта...» мы считаем следствием развития взглядов Локка. В первом случае налицо эволюция его от кальвинистской набожности к деистическому рационализму. Во втором — модификация антиисторизма в сторону тенденции, которая в дальнейшем у Гельвеция сформировалась в представление о том, что релятивизация моральных принципов доходит в жизни людей до их извращения, когда естественный и разумный закон морали оказывается сокрытым от их глаз и для возврата к нему необходимо существенно изменить политические порядки.

Здесь надо отметить еще один момент. Когда Локк уже окончил «Трактаты о государственном правлении», изменение политических порядков, которое он считал необходимым, в Англии произошло, а значит, упование на разум людей, по его мнению, стало уже более обоснованным. Положение, при котором нарушается естественное и разумное общественное состояние и люди становятся «предубежденными» против морального закона природы, теперь, по мнению Локка, устранено, и существование и содержание этого закона может наконец стать «понятным и ясным» всякому разумному существу.

Тем самым критика теории врожденных идей приобрела еще одну функцию — она стала для Локка средством выявления противоположности между неупорядоченной и упорядоченной жизнью. Там, где буржуазные локковеды выискивают несвязность в мышлении философа, в действительности, хотя и очень абстрактно, отразилось различие в политической обстановке в разные периоды английской истории.

5. ВНЕШНИЙ И ВНУТРЕННИЙ ОПЫТ. ПРОСТЫЕ ИДЕИ

Краеугольным камнем гносеологии Локка был тезис о происхождении всего человеческого знания из индивидуального опыта. Тезис этот был, конечно, не нов; «гносеологическую робинзонаду» провозглашали еще эпикурейцы и стоики, причем уже они толковали ее сенсуалистически. Средневековые схоластики в принципе были чужды эмпиризму, но иногда, как, например, Фома Аквинский, тоже оперировали этим тезисом, вкладывая в него ограниченный смысл. Согласно эмпиризму Ф. Бэкона, ощущения опираются на «опыт» людей, а «опыт» судит о природе вещей вне нас. Но механизм возникновения ощущений в процессе общения человека с внешним миром не привлек к себе внимания Бэкона, его интересовали дальнейшие судьбы уже приобретенного людьми опыта. Сенсуалистическое положение «нет ничего в разуме, чего не было бы прежде в ощущениях» высказывалось уже Гоббсом и Гассенди. Однако всесторонне разработать обоснование эмпиризма в плане материалистического сенсуализма выпало на долю Локка. Если Бэкон обращался к опыту как к чему-то просто наличному, то Локк стремится выяснить его происхождение, развитие и строение. Бэкон и Гоббс пользовались абстракциями, мало задумываясь над их генезисом и структурой; Локк же, используя выдвинутый Бэконом принцип обобщающего комбинирования, постарался прояснить и этот вопрос. Тот же принцип, примененный к ощущениям, помогал выяснению их взаимодействий.

В своем понимании чувственного опыта Локк соединял воедино рассмотрение его как источника знаний о мире и как средства построения науки, а значит, постановки целенаправленных экспериментов, выбраковки ложных предположений и т. д. Нападая на рационалистов как на противников обоснования наук на фундаменте опыта, он, однако, провел различие между ошибочным истолкованием разума как абсолютного изначального источника знания и плодотворным пониманием его как инициатора и организатора познавательной, а значит, и чувственной деятельности. Первое он отверг, второе принял, поддержал и развил.

Все-таки именно от Локка берет свое начало антирационалистический принцип непосредственной данности элементов чувственного опыта, равно как и непосредственности установления их истинности. По Локку, не подлежит сомнению, что каждое из отдельных ощущений «дано» (given) человеку в поле его чувственных переживаний как некая однородная в себе, нерасчленимая на составляющие и устойчивая в своем качестве реальность. Для своего времени это был, безусловно, прогрессивный подход, но его вскоре стали эксплуатировать субъективный идеалист Беркли и агностик Юм, а вслед за ними и многочисленные позитивисты XIX—XX вв. Сам по себе принцип непосредственной данности элементов знания сильно огрублял действительное положение дел: ведь всякое ощущение в его «чистой» отдельности лишь посредством абстракции выделяется из интегральных восприятий, и когда эту изолированность отдельных ощущений абсолютизируют, то тем самым предают забвению факт опосредствованности их социальной практикой, индивидуальной рефлекторно-эмоциональной деятельностью и уже имеющимися коллективными и более или менее теоретически оформленными рациональными знаниями. По поводу метафизического характера обсуждаемого принципа очень метко высказался Гегель, указав, что ничего непосредственного вообще нет и все, что кажется таковым, в действительности всегда так или иначе опосредствовано[39]. Но принцип Локка был все же более близок к истине, чем ухищрения некоторых неопозитивистов XX в., искусственно расщепивших ощущения на пресловутые «чувственные данные» и их субъективные психические переживания.

Что такое, по Локку, «опыт»? Это все то, что воздействует на сознание человека, усваиваясь им, на протяжении его жизни. До приобретения опыта сознание человека остается как бы «пустой комнатой» (empty cabinet), «незаполненной дощечкой» (tabula rasa). «На опыте основывается все наше знание, от него в конце концов оно происходит»[40]. Фундаментальная часть опыта — ощущения, вызванные воздействием внешнего мира, — составляет начало всего нашего знания.

Не располагая достаточным материалом по истории наук, Локк, однако, уже осознал важное значение для построения теории познания фактов истории развития индивидуального организма. Это была эволюционирующая «робинзонада», и то, что спустя более чем полвека писал об этом Э. Б. Кондильяк в «Трактате об ощущениях» (1754), было схематизацией положения, высказанного Джоном Локком. Принцип индивидуального опыта, «личного» отношения между субъектом и объектом методологически определил подход Локка и к проблемам религиозного сознания, и к построению философии истории. Такое «многоцелевое» применение индивидуального понимания опыта особенно широко было реализовано затем Д. Юмом; при этом ограниченность данного принципа обнаружилась еще более резко.

Опыт, согласно Локку, составляется из «идей» как своих элементарных слагаемых. Человеческий субъект, его психика, «ум» (mind) как бы «видит» идеи, непосредственно воспринимает их. Вслед за Декартом и в еще большей степени, чем он, Локк придает термину «идея» широкое и разнообразное содержание. Под «идеей» Локк понимает прежде всего отдельное ощущение, но также и восприятие объекта, его чувственное представление, в том числе образное воспоминание или фантазию, а кроме того, понятие объекта, а иногда и отдельное свойство его самого или весь этот объект в целом. Среди «идей» указаны и акты — интеллектуальные, эмоциональные и волевые. Было бы неверно видеть здесь терминологическую неряшливость: дело в том, что, по Локку, слово «идея» может быть заменено оборотом «предмет гносеологического исследования». Приложение же термина «идея» к внешнему объекту оправдывается тем, что во многих (хотя и не во всех) случаях Локк считает познание объекта в «идеях» субъекта достаточно точным и вполне ухватывающим содержание этого объекта. «Если я говорю иногда об идеях, как бы находящихся в самих вещах, это следует понимать таким образом, что под ними, — пишет Локк, — имеются в виду те качества в предметах, которые вызывают в нас идеи»[41].

Напрасно логические и лингвистические позитивисты XX в. пытались изобразить многозначность употребления Локком термина «идея» как доказательство того, что позиция Локка близка к позитивистской. Уже приведенная цитата (а их число можно умножить) доказывает материализм Локка и его убежденность в возможности истинного познания. Однако позитивисты XX в. гипертрофировали в своих интересах слабости Локкова принципа непосредственности простых идей чувственного опыта.

Включив в разряд «идей» различные процессы и функции человеческой психики, Локк тем самым создал предпосылку для выделения этой группы «идей» в особую рубрику; таковы «идеи», предполагающие наличие других идей, они формируются и функционируют на основе того, что ум внутри себя эти последние осознает, а значит, и познает их: ведь само по себе осознание простых идей для Локка означает во многих случаях и их познание.

Идеи внутреннего опыта составляют у Локка область так называемой рефлексии. Этим термином философ обозначает «наблюдение, которому ум подвергает свою деятельность и способы ее проявления...»[42]. Но это также предметы и результаты такого наблюдения, а именно идеи «ощущение», «созерцание», «мышление», «акт созерцания», «акт ощущения», «акт мысли» и т. п. В результате состав опыта разделяется на две рубрики: опыт внешний и внутренний (рефлексия). Неокантианские интерпретаторы теории познания Локка истолковали факт выдвижения им понятия рефлексии как отказ от им же прокламированного материалистического сенсуализма. Но это неверно: ведь рефлексия у Локка может существовать только на основе чувственного, т. е. внешнего, опыта, и если последний отсутствует, то исчезают и те психические процессы и акты, которые являются непосредственным предметом рефлексии. Чувственное восприятие окружающих нас и действующих на нас вещей «есть первая и простейшая идея, которую мы получаем от рефлексии...»[43].

Понятие «рефлексия» было важным приобретением философии: ведь без него, строго говоря, человеческое познание невозможно. Оно указывало на существование в познании метауровня, обосновывало правомерность самонаблюдения и интроспекционистской эмпирической психологии (прогрессивной для того времени), а также дополнительно свидетельствовало в пользу познавательной ценности формальной логики. Выделение рефлексии как: особого объекта познания, возникающего только у достаточно взрослых людей, не только подчеркивало отличие рационального знания (и познания) от чувственного, но и (задолго до И. Канта и Ф. Брентано) указывало на необходимость различать между предметом знания (и познания), содержанием этого знания и особенной формой познавательных процессов и результатов последних, в основном в виде абстракций и общих понятий. Обнаруживается, что теория познания, согласно Локку, должна исследовать не только источник познания и механизм формирования его непосредственного и косвенного материала, но и познающую деятельность субъекта. Метафизичность Локкова подхода к рефлексии состоит в ограничении ее только комбинирующими операциями внутреннего созерцания. Однако нельзя сказать, что Локк полностью игнорировал познавательную активность субъекта. Гораздо больше, чем английский философ, упрека в этом заслуживает Кондильяк, отвергавший Локкову рефлексию. Конечно, интроспекция как метод ненадежна: сам акт наблюдения искажает результаты, разные люди по-разному описывают свои переживания, в свою очередь не тождественные, а искусственная, лабораторная «объективизация» данных интроспекции приводит к отрыву их от реальной практики жизни. И все же Локк был прав, широко используя интроспекцию и учитывая в своей гносеологии факты индивидуального сознания. В наши дни интроспективная психология после дискредитации фрейдизма и крушения его антипода — бихевиоризма вновь заняла достойное место в психологии и опять стала играть немалую роль в теоретико-познавательных исследованиях, например в «генетической гносеологии» Ж. Пиаже и «когнитивной психологии» У. Найссера, а также в психофизике, хотя и не без новых преувеличений[44].

Марксистская теория познания отдает интроспекции должное[45]. Ф. Энгельс отмечал, что имеется «два рода опыта: внешний, материальный, и внутренний — законы мышления и формы мышления»[46]. Внешний опыт вторичен в отношении объективного мира, а опыт внутренний — в отношении внешнего опыта. Таким образом, различение Локком внешней и внутренней частей опыта не означает продолжения онтологического дуалистического деления Декартом мира на две субстанции — внешнетелесную и внутреннедуховную, мыслящую. Не правы современные локковеды на Западе, нередко утверждающие, что Локк стал дуалистом[47] или что его рефлексия — зачаток феноменологического переживания у Гуссерля или Сартра[48]. Локково различение носит только гносеологический характер. При этом оно не имеет отношения к разделению чувственного опыта на результаты деятельности экстеро-, интеро- и проприорецепторов.

Основание для критики в адрес Локкова понятия рефлексии дает по сути дела лишь его мнение, будто рефлексирующая активность помимо внешнего опыта способна породить в головах людей такие фундаментальные идеи, как «существование», «время», «число»: эти идеи будто бы возникли только из наблюдения «умом» своих мыслей, их множественности и движения в сознании. Так, «идея продолжительности все равно была бы у нас, если бы вовсе не было чувства движения»[49], т. е. не было бы восприятия внешних объектов. Более того, без наблюдения сознанием проходящей в нем цепи идей люди вообще «не могут иметь понятия о продолжительности, что бы ни происходило в мире»[50].

Однако в филогенезе и в онтогенезе внешний мир играл и играет ведущую и определяющую роль. Если взять приведенные примеры, движение и множество мыслей могут наличествовать только тогда, когда сами эти мысли уже возникли на основе внешнего опыта (а иначе они, согласно самому же Локку, возникнуть не могут!), и уже только потом появляется рефлексия над ними.

Прежде чем перейти к дальнейшему исследованию рефлексии, т. е. ее операций над идеями, Локк считает необходимым более конкретно проанализировать исходное содержание внешнего опыта, т. е. именно простые, а потому первичные его идеи.

Локк справедливо замечает, что ответ на вопрос о том, какие идеи подлинно первичны, изначальны, труден. § 7 главы IX второй книги «Опыта...» так и назван: «Какие идеи первые, не ясно». Философ предпочитает оставить этот вопрос до конца не решенным, подчеркивая тем самым трудность проблемы. Но в отношении простоты, элементарности огромного числа идей внешнего опыта у Локка как будто особых сомнений не возникает, и напрасно. Между тем если в принципе выделение среди класса идей некоторой их группы как относительно более сложных целесообразно (анализ этой относительности требует диалектического подхода), то постулирование абсолютно простых идей ошибочно, метафизично. Лейбниц в главе II второй книги «Новых опытов о человеческом разумении» верно заметил, что, например, Локкова простая идея «зеленое» вовсе не проста, так как возможны различные способы ее получения, в том числе через разные смешения «синего» и «желтого», а это заставляет включить в идею «зеленое» и теоретические соображения. Что касается идей «плотность», «движение» и «воля» (их Локк тоже счел простыми), то они еще более сложны. Сам Локк колебался в отношении идей времени и пространства, не сумев установить, в какой мере они сложны и в какой «просты»[51]. Очень непроста, сложна, добавим, сама идея «простота». В наши дни обсуждение такого рода вопросов осложнено проблемами анатомо-физиологической экономизации передачи филогенетически приобретенной информации, а также теоретической «нагруженности» самых, казалось бы, простых чувственных восприятий и представлений в онтогенезе мышления. Теоретическая или хотя бы просто рациональная «нагруженность» имеет место и в отношении отдельных ощущений (которые, как заметил и сам Локк, часто «изменяются суждением»[52]) и целостных теорий; она носит и конкретно-деятельностный и общий мировоззренческий характер, будучи связана и с проблемой врожденных схем в поведении и познавательных установок детей, и с вопросами перенесения приобретенных навыков в подсознательную сферу и т. д. В вопрос о простоте простых идей Локк углубляться не стал. Сливая воедино гносеологический и психологический подходы, он, возможно, счел этот вопрос в каждом конкретном случае подлежащим интуитивному решению.

Следует подчеркнуть, что вся гносеология Локка была проникнута психологизмом в том знакомом нам смысле, что главный, если не единственный способ ее построения состоит в созерцании индивидом посредством своего «внутреннего ока» его собственных психических процессов. Истории наук как определенной дисциплины во времена Локка вообще не было, и он при всей своей любви к медицине и физике не смог ни сопоставить факты исторического развития врачевательного искусства, ни разобрать уроки истории уже оправдавшего себя многими достижениями экспериментирования в механике и оптике. Самонаблюдение, изучение сознанием своих внутренних процессов и их результатов — это главное поле действия теории познания Локка, так что рефлексия в широком смысле слова объемлет все ее содержание. В этом широком смысле как исследовательская деятельность субъекта вообще рефлексия рациональна, однако по исходному материалу она сенситивна: ведь ощущения суть ее питательная почва и основа, без них она пуста и мертва.

Но как анализирует Локк саму работу рефлексии, каков его подход к ее содержанию, в особенности к идеям мышления, аналитическим и синтетическим операциям ума лак к объекту исследования? Здесь у Локка также господствует психологизм, а это значит, что последний выступает у него не только на двух уровнях — рефлексии и метарефлексии, но и в двух видах — теоретико-познавательном и логическом. Считая неверным путь построения логики на вполне самостоятельных основах, философ пытливо наблюдает фактическое, естественное, и притом осознаваемое индивидом, протекание мышления. Он верно отмечает, что люди почти никогда не рассуждают по силлогизмам. Этим объясняется и весьма скептическое отношение Локка к логике Аристотеля. Сам Локк превращает логику в особую ветвь психологии, но без того, чтобы логические процессы были сведены к ощущениям или восприятиям. Значит, собственно логический, рациональный в узком смысле слова параметр Локковой гносеологии не растворяется без остатка в его сенсуализме и его психологизм совместим с рационализмом, хотя, разумеется, не в том варианте последнего, который был разработан Декартом и Лейбницем: тождества логических и реальных связей у Локка нет. Конфронтация психологизма и антипсихологизма не совпадает с противоположностью сенсуализма и рационализма, и вполне психологическая теория познания Локка без особого противоречия совмещает в себе сенсуализм и рационалистическое учение о дедукции и интеллектуальной интуиции.

Допущение врожденных идей принесло бы с собой такое противоречие, но не при всяком решении вопроса о происхождении и обнаружении их «врожденности». (Противоречие между сенсуализмом и рационализмом возникает, когда постулируют изначальное содержательное или формальное априори.) Несколько в ином виде оно возникает и при конвенционалистском решении, свойственном, например, неопозитивизму XX в., хотя конвенционалистский «принцип терпимости» может быть истолкован и психологически и антипсихологически.

Локков психологизм стал парадигмой теоретико-познавательных исследований на последующие более чем два столетия для разных философских учений эмпирической ориентации, но роль его была существенно различна в зависимости от того, придавали ли ему материалистический или, наоборот, идеалистический характер. В первом случае он ориентировал на разработку фактуальной основы познания, во втором — на его субъективизацию. Вспомним сказанное В. И. Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме» о наличии двух резко друг другу противоположных истолкований теоретического наследия Локка в последующей истории мысли.

Особенность Локковой парадигмы опыта — присущий ей метафизический характер. Согласно ей, индивидуальный субъект, черпая материал своего содержания в конечном счете из внешнего материального мира, в то же время противостоит этому миру как объекту в качестве того, что ему, объекту, является совершенно внешним, хотя многие (но далеко не все) ощущения «вносят» в субъект свойства объекта без искажений и изменений. В этом смысле субъект — это приемник внешних воздействий, пассивно их поглощающий, хотя в своих внутренних манипуляциях он, субъект, активен. Активность субъекта в отношении своих ощущений спустя три четверти века провозгласит И. Кант, а в направленности на мир внешних объектов — И. Г. Фихте. В центр своего внимания Фихте поставил совершенно не учитывавшуюся Локком ситуацию взаимодействия субъекта и объекта.

Интересно, что некоторые шаги к выявлению теоретико-познавательной активности субъекта сделали опиравшиеся на теорию познания Локка английские и шотландские эстетики. Они выбирали из его учения об опыте то, что более подходило, или им казалось, что подходит, для их построений в области теории искусства, художественного восприятия, вкуса и творчества. Так, Генри Хоум использовал сенсуализм Локка в своем учении об эмоциях и о первичных и вторичных «страстях» (passions)[53].

Но определенная активность субъекта признается самим Локком в его учении об опыте применительно к педагогике. Локк подчеркивает важность активного укрепления физического здоровья ребенка и его нравственных начал, показывает огромное влияние окружающей среды на характер и взгляды ребенка и подростка и необходимость целенаправленной организации обучения. Локк предупреждает как против некритического и наивно оптимистического представления о неограниченности любых человеческих возможностей, так и против неоправданного и вредного пессимизма: разум ребенка слаб, но он способен развиться и стать могучим, ибо обладает здравой способностью к усмотрению истин, самообучению на основе внешнего опыта и к самодисциплине, т. е. к подчинению себе своих собственных импульсивных влечений, уводящих в сторону от главных задач. Если М. Монтэнь с печалью заявлял, что «все наше воспитание зависит главным образом от наших кормилиц и нянюшек»[54], то Дж. Локк ориентируется на активное и прогрессивно направленное взаимодействие воспитания, обучения и развития врожденных задатков и способностей детей, их предрасположенностей и склонностей. Надо учитывать, говорит он, что «вряд ли найдутся двое детей, в воспитании которых можно было бы применять совершенно одинаковый метод»[55]. Решительно отвергая схоластические методы обучения, Локк выдвинул в педагогике принцип индивидуального подхода. И всюду он уповает на внешний опыт как на могучее средство педагогического воздействия.

6. ПЕРВИЧНЫЕ И ВТОРИЧНЫЕ КАЧЕСТВА. РЕАЛЬНЫЕ И НОМИНАЛЬНЫЕ СУЩНОСТИ

Выделив в опыте класс простых чувственных идей, Локк делит их затем на два подкласса, различных по содержанию, — идеи первичных и идеи вторичных качеств (свойств).

Еще в античности, например у Аристотеля, появилось деление качеств на первичные и вторичные, хотя это деление проводилось по несколько иным основаниям[56]. Локк в этом вопросе непосредственно примыкает к Галилею, Декарту, Гоббсу и Бойлю, которые выделяли в качестве первичных механико-геометрические свойства тел. В сочинении «Пробирные весы» Галилей указывает на величину (объем), фигуру, количество и движение. К временам Локка этот список пополнился, и в него включили протяженность, длительность, размеры, внешние формы (фигуру), структуру групп частиц, их сцепление, механическое перемещение и покой. Но кроме того, сам Локк добавил плотность (непроницаемость) и физическую пустоту, ибо они, по его мнению, наиболее важны для характеристики материальной субстанции: пустота выделяет материальные тела в пространстве, а плотность — это то, что отличает материю от духа. Особое место среди первичных качеств занимают «силы», рассматриваемые в механике Ньютона, — гравитация, инерция и толчок.

Идеи первичных качеств «реально существуют» в самих телах[57], они присущи им всем и всегда: как бы тела ни изменялись, эти качества невозможно отделить от них никакими физическими усилиями, и тела без них невозможно себе даже представить. Кроме того, первичные качества воспринимаются различными органами чувств вполне согласованно и притом изобразительно точно (употребляя термин в современном нам значении, «адекватно»). Но можно ли признать, что человеческие идеи первичных качеств действительно абсолютно точно отображают, воспроизводят в сознании сами первичные качества вещей? Ведь в силу того, что корпускулы, или атомы, по крайней малости их размеров чувственно (невооруженным глазом и через те микроскопы, которые имелись во времена Локка) не воспринимаются, первичные качества в их требуемой изначальности не могут быть ухвачены, например, зрением. Как таковые, они познаются только опирающимся на показания ощущений мышлением, как это и считали непосредственные предшественники Локка. Это обстоятельство особенно сказывается на статусе динамических качеств теоретической механики (притяжения, толчки, нажимы и т. д.), но оно имеет силу также и в отношении всех остальных первичных качеств, если учесть, что они могут быть такими, что человек их воспринимать не в состоянии (мельчайшие формы и структуры тел, крайне медленные или, наоборот, очень быстрые движения и т.д.). В проблемы соучастия мышления в восприятии первичных качеств, а также отличия микро- и мегакачеств от воспринимаемых человеком макрокачеств Локк не углубляется. Но мимо них он не прошел.

Когда Локк ссылается на совокупное восприятие первичных качеств разными органами чувств, то он имеет в виду, что именно мышление способно связывать воедино, интегрировать макромножества совсем разных по своей модальности ощущений. «Гладкость» поверхности, например, предполагает зримый ее «блеск» и осязаемую «скользкость». Мышление же приводит к выводу, что «за» идеей гладкости данной поверхности скрывается другая и отличная от нее идея ровной геометрически прямо- или криволинейной макроповерхности, но идея «ровная поверхность» тоже оказывается не окончательно изначальной идеей первичного качества: так или иначе воспринимаемые и осмысляемые нами идеи макроповерхностей суть суммирующие, интегральные образы, «за» которыми находятся сложные конфигурации атомарных частиц. Значит, воспринимаемые нами идеи первичных качеств, не будучи качествами отдельных атомов, в этом смысле не первичны. Общая тенденция этих рассуждений состоит в том, что подлинно первичные качества на микроуровне существуют и действуют, а по результатам этого действия мы добираемся и до причин. Так, в случае идеи «плотности» «наши чувства знают ее только в массе материи.., но ум, получив однажды эту идею от таких более крупных тел, воспринимаемых ощущением, прослеживает ее дальше...»[58]. «А так как протяженность, форма, число и движение тел заметной величины могут быть восприняты зрением на расстоянии, то ясно, что некоторые в отдельности незаметные тела должны исходить от них...»[59]

Беркли пренебрег этими рассуждениями Локка и постарался превратить материалистический сенсуализм в субъективно-идеалистический уже в этом пункте: он акцентировал зависимость идей первичных качеств только от других чувственно воспринимаемых качеств, но не от теоретического познания, проникающего в сущность вещей, и вообще попытался перечеркнуть проблему отношения между «идеями» качеств и качествами как таковыми, а затем между качествами и их объективными обладателями, сведя объективное к субъективному.

Во вторую группу (подкласс) простых идей внешнего опыта Локк включил идеи вторичных качеств. Таковы цвет, звук, запах, вкус, тепло, холод, боль и т. п. Об этих идеях уже нельзя с полной уверенностью утверждать, что они отображают свойства внешних тел такими, какими они существуют сами по себе, вне нас. Эти идеи возникают в сознании субъекта только при соответствующих условиях восприятия; они неотделимы от тел, когда эти тела представляют и мыслят о них, но познание внешнего мира вполне было бы возможно и при отсутствии этих идей. Идеи вторичных качеств сильно различаются по своей модальности (характеру качественности), и для ощущения каждой из их групп имеется особый орган чувств, способный воспринимать только свой определенный набор модальностей. Видимо, Локк уже был знаком с ранними оптическими исследованиями Ньютона, из которых вытекало, что цвет принадлежит скорее лучам света, но не самим телам. А корпускулярная трактовка лучей света делает сомнительным приписывание некоего «цвета в себе» частицам, составляющим эти лучи.

Аналогичную Локковой концепцию вторичных и первичных качеств мы встретим у Галилея и Гоббса, Декарта и Спинозы. В первой части «Начал философии» Декарт резко подчеркнул гносеологическое различие между этими качествами[60]. Впрочем, данное различие отметил еще Демокрит, рассуждая о «светлом» и «темном» видах познания, и эпикуреец Гассенди активно пропагандировал это деление свойств на два разряда. Оно было направлено против схоластического и наивнореалистического отождествления чувственного восприятия и реального бытия, а также подмены действительных свойств вещей пресловутыми «скрытыми сущностями». Деление это вполне соответствовало общему духу механического естествознания XVII в., которое сводило качества (свойства) к механико-математическим компонентам, так что уверенность в объективности содержания вторичных качеств стала колебаться и рассеиваться. Более глубокое следствие, а именно осознание недостаточности метафизического метода для их познания, возникло позднее. Но именно Локк почувствовал, что употребляемый им метод, например, при оценке номинальных сущностей приводит к очень ограниченным результатам, и этот факт, как увидим, выводил его за рамки метафизического метода.

Сомнение в познавательном содержании идей вторичных качеств было непосредственно внушено Локку книгой его друга Р. Бойля «Происхождение форм и качеств согласно корпускулярной философии» (1666). Но в науке XVII в. разными путями вообще складывалась односторонне-количественная парадигма, углубляющая трещину между сущностью и явлением познания. Сохраненная в философии Ф. Бэкона ренессансная картина мира, в которой многообразие объективных «природ» (качеств) вещей блистало всеми цветами радуги, была обесценена и надолго утрачена.

В «Опыте о человеческом разумении» Локк оказался в ситуации столкновения материалистической теории со сковывающими ее рамками метафизического подхода к явлениям. Никакого органического единства между материализмом и метафизикой в XVII — XVIII вв. вопреки гегелевской методологической концепции никогда не было. Ф. Энгельс отмечал, что механистический взгляд на мир возник в XVII в. не случайно и сыграл в науках определенную прогрессивную роль, но вовсе не был для философии каким-то «благодеянием» и не вытекал из существа материализма. Вследствие противоречия между запросами материализма и схемами метафизического мышления Локк вместо определенного, пусть и самого общего, ответа на вопрос о существовании и характере объективного содержания идей вторичных качеств ограничивается тремя различными вариантами его решения. Он воздерживается от выдумок, которые были бы результатом необузданного полета мысли, и это делает честь его теоретическому самоконтролю. Он смотрит на уровень науки своего времени и своих научных познаний вполне критично.

Первый из вариантов Локкова решения наиболее близок к позиции Галилея, Гоббса и Спинозы: вторичные качества «мнимы», это только состояния самого субъекта, так что между звуком в ушах, горечью на языке и болью в желудке в этом отношении нет никакой разницы. Идеи вторичных качеств вовсе не имеют сходства и связи[61] со свойствами вещей, вторичные качества в отсутствие воспринимающего вещи субъекта не существуют[62]. Они возникают в сознании под влиянием различных комбинаций внешних посредствующих агентов, как-то: лучей света, колебаний воздуха и т. д., но на свойства последних никак не похожи. К мысли о полной субъективности ощущений вторичных качеств отчасти толкали Локка, видимо, и факты деятельности интерорецепторов: например, «вызываемые манной боль и недомогание есть, бесспорно, только результаты ее воздействия на желудок и кишки расположением, движением и формой ее незаметных частиц...»[63].

Второй вариант был навеян ньютоновским учением о гравитации и других силах: идеи вторичных качеств соответствуют силам (powers), которыми обладают атомарные структуры тел вне нас[64]. Можно рассматривать эти силы как особые глубинные («третичные») качества тел, отличающиеся и от первичных и от вторичных (хотя по своей роли они тоже первичны) и различные между собой, подобно тому как различны между собой силы тяготения и инерции. Все эти разнообразные силы обеспечивают объективную диспозицию, т. е. предрасположенность тел через посредство первичных микрокачеств последних вызывать в нашем сознании как идеи наглядных первичных макрокачеств, так и идеи вторичных качеств. Тем самым Локк делает шаг навстречу глубоко динамической картине мира. Надо заметить, что и первый вариант решения недалек от диспозиционной концепции, поскольку Локк ссылается на «взаимное расположение частиц» как на причину появления идей вторичных качеств, однако в этом случае понятие «диспозиционность» приобретает субъективистский привкус: что-либо иное во влиянии геометрии тел на чувственность, кроме побуждения последней к какому-то самостоятельному «творчеству», при таком подходе усмотреть трудно.

Третий вариант решения вопроса о вторичных качествах состоял у Локка в допущении «точного подобия» (exact resemblance)[65] между вторичными качествами и их идеями. Если следовать терминологии (но не сути!) нынешних эпистемологических трактатов западных философов, то третий вариант можно назвать презентативным, тогда как второй — репрезентативным. Локк полагает, что нельзя исключать возможность того, что качественной разницы между свойствами внешних тел и их отображением в чувственных «идеях» вообще нет, содержание последних являет нам собой содержание первых. Однако наиболее близким к истине Локк считает второй вариант решения, согласно которому идеи представляют нам свойства внешних тел не столь непосредственным образом. Исчерпывающего и точного решения вопроса Локк ожидает от науки будущего.

После сказанного очевидно, что имеющиеся здесь у Локка колебания было бы неверно считать доказательством свойственного ему агностицизма, а тем более субъективного идеализма[66]. Наоборот, именно устойчивость исходной материалистической позиции теории познания Локка обеспечила верную в принципе постановку им задачи и правильное указание на путь, который поведет к будущему ее разрешению. В основе вопроса о вторичных качествах находится проблема раскрытия сущности через объективные и познавательные явления, а в этой связи надо преодолеть поверхностные и слишком поспешные предположения насчет окончательных характеристик сущности (здесь под сущностью понимаются внутренние причины возникновения идей вторичных качеств). Задача будущего — разрешить эту проблему. Но прежде всего ее надо было корректно поставить.

Локк поставил ее как задачу преодоления разрыва между номинальными и реальными сущностями. Это означало установку науки на преодоление ее собственной феноменалистической ограниченности. Подлинные свойства и действия вещей, их действительная внутренняя структура — это реальные сущности последних. В принципе только идеи первичных качеств дают нам истинное познание реальных сущностей, а идеи вторичных качеств, если они сгруппированы достаточно объективно, позволяют нам различать вещи только по их номинальным сущностям, т. е. более или менее правильно разграничивать разные виды и роды вещей по их именам (nomina). Как правило, номинальные сущности не обеспечивают глубокого проникновения в познаваемые объекты, хотя для узкопрактической ориентации в вещах и простейших отношениях между ними они пригодны. В этом смысле их пользу признавали также Гассенди и Бойль. Но задачу, которую должны будут разрешить в будущем частные науки в совокупности и вместе с ними теория познания, философски четко поставил в конце XVII в. только Локк. Эта задача состоит в редукции идей вторичных качеств, а значит, их номинальных сущностей к идеям первичных микрокачеств, составляющих в их единстве друг с другом и с вызывающими их глубинными силами реальные сущности вещей. Так, «если бы мы могли узнать форму, размеры, сцепление и движение мелких составных частиц двух каких-либо тел, мы, не прибегая к опытной проверке, могли бы познавать некоторые виды их взаимодействия, как мы это делаем теперь со свойствами квадрата или треугольника»[67].

В принципе, если заменить термины и устранить тем самым связанную с ними механистическую ограниченность, эта задача вписывается в круг исследовательских программ диалектического материализма, хотя, разумеется, она составляет только некоторую их часть. Дело в том, что постановка Локком данной задачи опиралась на упрощенно понимаемые ее условия. Деление ощущений свойств и качеств внешнего мира на первичные и вторичные в строго локковском их смысле неприемлемо. Объективное и притом более или менее опосредствованное содержание так или иначе присуще всем ощущениям, однако ощущения интерорецепторов сообщают нам не столько о статусе воздействующих на нас объектов, сколько о состоянии наших внутренних органов, их функций и жизнедеятельности. И вообще гносеологически нивелировать все ощущения нельзя; они в разной степени помогают науке вскрывать в объектах существенные и несущественные свойства — и более глубокие, определяющие, и более внешние, производные. Процесс познания осуществляется через активное взаимодействие субъектов и объектов, так что и в случае экстеро-, а тем более проприорецепторов должны учитываться отношения между нервной системой субъекта, его организмом и объектом, который подвергается воздействию субъекта, а не только сам на него непосредственно воздействует. Имеют значение и отношения между перечисленными факторами и промежуточной между субъектом и объектом средой. Ни один из компонентов этой реляционной системы, когда исследуют структурный механизм возникновения ощущении и восприятии, не может быть оставлен без внимания, хотя роль этих компонентов далеко не одинакова и в разных случаях варьируется как количественно, так и качественно. Диапазоны действия и характер модальности (качественного своеобразия) органов чувств зависят, во-первых, от физико-химических и собственно биологических возможностей этих органов и тканей центральной нервной системы, а во-вторых, от исторически изменявшихся, усложнявшихся и развивавшихся потребностей практики. И одно от другого не отделено каменной стеной: длительная предыстория и история человечества приводила к накапливающимся изменениям также и в рецепторах людей. В процессе чрезвычайно долгого естественноисторического развития организмы, чтобы выжить, должны были приобретать «познавательный опыт» насчет свойств внешнего мира через посредство отношений этого мира к их нормальной жизнедеятельности: сам внешний мир познавался именно через призму этих чувственно отражаемых отношений. Это вытекает из того, что практика, в том числе в своей дочеловеческой форме, как предпрактика, всегда имела примат в отношении познания, каким бы непосредственным последнее ни казалось[68].

Так или иначе, но все ощущения человека отражают объективные свойства действительности, опосредствованные социальной практикой. Но отражение не означает непременного наличия изобразительного сходства. В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» отмечал, например, ссылаясь на данные естествознания и соглашаясь в этих случаях с высказываниями Л. Фейербаха и П. Дюгема, что ощущение соленого не похоже на физико-химические свойства растворенной в воде соли (аналогично Ленин высказывался о цветах и звуках)[69], однако вкусовые, обонятельные, зрительные и слуховые ощущения достаточно эффективно исполняют свою функцию ориентации в биологических свойствах употребляемых в пищу веществ, а также в оценке движений предметов окружающей среды и переменчивого отношения этих предметов к субъекту. Тем самым ощущения делают свое дело в процессах отражения действительности и способствуют — если -употребить выражение Локка — раскрытию реальных сущностей вещей и процессов.

Второй вариант решения Локком вопроса о содержании идей вторичных качеств наиболее близок к диалектико-материалистическому его решению, но только при сравнении его с первым и третьим вариантами. Заслугой Локка была постановка вопроса о связи семиотических и познавательных черт ощущений.

7. ОБРАЗОВАНИЕ СЛОЖНЫХ ИДЕИ. ОБОБЩЕНИЯ И АБСТРАКЦИИ

Дальнейший путь познания, после того как в опыте человека образовались и были осознаны им простые идеи, и прежде всего чувственные идеи первичных и вторичных качеств, отмечен, согласно Локку, непрерывной активностью субъекта. Происходит процесс обработки этих идей для перехода от простых идей к сложным. Элементы знания имеются уже в исходном чувственном материале, но ими нельзя ограничиться; необходимо целостное теоретическое знание, а оно достижимо только через преобразование простых идей, преобразование в смысле их комбинирования. Если Ф. Бэкон комбинировал «формы», Гассенди — атомы, Декарт — корпускулы и эфирные вихри природы, а Гоббс — «фантасмы» чувственного познания, то Локк соответственно ставит в центр своей теории познания процесс комбинирования простых идей внешнего опыта.

Учение Локка об образовании сложных идей решало вопрос и о характере сознательных операций рефлексии вообще и в особенности мышления. В этом учении Локк выявлял логические средства построения науки, сосредоточив свое внимание в отличие от Ф. Бэкона и Дж. С. Милля не столько на индуктивном обосновании универсальных законов (общих суждений) науки, сколько на процессах образования научных абстракций (и общих понятий). В проблеме сложных идей Локк затрагивал и логические аспекты анализа восприятий, выступающие ныне под названием образного мышления, неявной категоризации чувственного, когнитивно-сенситивного распознания объектов и т. д.

Локкова концепция образования сложных идей метафизична и потому недостаточна. Описываемая им совокупность операций ума (которую Гегель назвал всего лишь «субъективной деятельностью разложения»[70], поскольку механистический анализ опыта является предпосылкой столь же механистического его синтезирования) не в состоянии привести к качественной переработке чувственного материала знаний. Это признал и сам Локк, не раз замечая, что наш разум ведет нас немногим дальше наглядного упорядочения и соединения единичных фактов. Он предупреждает, что, не покидая пределов операций сочетания и перекомбинации простых идей, человеческий ум легко вступает на путь произвольного с ними обращения и, во всяком случае, при этом условии ему очень трудно проникать в сущность объектов. Скажем, бесконечность реального пространства бесспорна, но идея «бесконечность» путем соединения идей величин или протяжений не может быть корректно получена: их соединение не выражает удивительных свойств бесконечности.

Концепция Локка отвечала требованиям своего времени, с ее помощью многое уже было достигнуто в науке, а еще больше предстояло достигнуть: XVII век был эпохой сбора фактов и наблюдений, их упорядочения, группировки и — в меньшей степени — радикальных обобщений. Львиная доля того, чем занимались Лондонское королевское общество (осн. 1660) и Гринвичская обсерватория (осн. 1675), сводилась к первым из перечисленных задач, и на одного Ньютона, Бойля, Гука или Галилея приходились многие десятки кропотливых собирателей фактов.

В наше время крайняя приверженность логических позитивистов абстрактной комбинаторике, метафизической уже в силу претензий наиболее рьяных ее апологетов на полную всеобщность и исключительность их метода, говорит, конечно, уже и о социально-классовых мотивах данной установки. Ныне она враждебна методу материалистической диалектики и ориентируется на теоретическое наследие Беркли и Юма, но меньше всего — Локка! «Комбинационный» метод исследования, т. е. суммирующий синтез на основе предшествующего расчленяющего анализа, необходим и в наши дни, но это лишь один из моментов, хотя и достаточно важный, в совокупности приемов познания. Во времена Локка дело обстояло иначе: в основе логической комбинаторики, как писал Ф. Энгельс в «Диалектике природы», лежали особенности развития мануфактурно-капиталистического производства, в наибольшей степени заинтересованного в прогрессе земной и небесной механики вкупе с математикой и активно их стимулировавшего. Механика и математика дали науке XVII — начала XVIII в. не только содержание, но и соответствующую форму. Механические аналогии и приемы перекочевывали во многие науки (что видно, например, по «Парадоксальному дополнению» Р. Бойля к его сочинению «Химик-скептик» (1661) или по книгам «Элементов универсальной юриспруденции» (1660) С. Пуфендорфа) и соответственно были перенесены в теорию познания и вообще в философию, а при обратном своем перенесении из философии в частные науки создавали схемы и модели технической деятельности в самых разных областях производственной практики.

Как отмечал Ф. Энгельс, роль Джона Локка в этих «переносах» была особенно значительной[71]; сам Локк обосновывал их так: «...способности человека и образ их действия почти одинаковы в материальном и интеллектуальном мире. Так как материалы в том и другом мире таковы, что не во власти человека их создать или уничтожить, все, что он может делать, — это или соединять их вместе, или сопоставлять их друг с другом, или совершенно отделять их»[72].

При помощи своей теории образования производных идей Локк попытался обобщить такие понятия физики Ньютона и химии Бойля, как «время» и «сила». Сложнее получилось с понятием «пространство»: в этом вопросе точка зрения Ньютона долго вызывала сомнения и колебания Локка, что видно по содержанию XIII — XV глав второй книги «Опыта о человеческом разумении». Различные рассуждения Ньютона об отношении пространства к тяготению, гипотезе эфира и понятию бога усложняли ситуацию. Видно, что Локк стремился и к обратной трансляции, т. е. перенесению приемов механистического анализа и синтеза из философии вновь в частные науки. В наши дни такая позиция была бы, конечно, анахронизмом, однако сами комбинационные приемы познания (в широком понимании последних) не только не утратили своего значения, но в триумфах кибернетики переживают свою вторую молодость, а философия не должна проходить мимо таких методологических уроков.

Локк выделил три способа образования производных — сложных (complex) — идей. Из них первый заключается в суммировании в точном смысле слова, непосредственном соединении простых идей, т. е. образовании «сложенных» (collected) идей. Второй способ состоит в том, что простые идеи ставятся в различные соотношения друг с другом, сопоставляются или сравниваются. Второй способ, а затем и первый используются и как подчиненные звенья при осуществлении третьего способа образования производных идей. Но при этом между действием их «вклинивается» абстрагирование как отбрасывание неповторяющихся (или неполно и не во всех случаях повторяющихся) свойств. Первым способом образуются сложные идеи так называемых эмпирических субстанций, т. е. единичных вещей, «самостоятельных объектов». Этот способ применяется и при образовании «модусов», т. е. (в терминологии Локка) идей свойств, процессов и состояний предметов, иными словами, идей не самостоятельных, но от идей самих предметов зависимых. Вторым способом образуются идеи отношений, а третьим — идеи общих понятий. Все это нуждается в обсуждении.

Примеры, которые приводит Локк при объяснении первого способа образования произвольных идей, сразу же сталкивают с трудностями. Как оказывается, в состав многих «сложенных» идей входят такие простые, по определению, идеи, которые в действительности далеко не просты, и процесс поисков изначально простых составляющих уходит в бесконечность. Мы уже отметили, что Локк нередко затруднялся провести четкую границу между простыми и сложными идеями. Эта трудность не всегда была следствием собственно теоретической «нагруженности» эмпирических понятий; она проистекала и от естественной психологической структурности, казалось бы, бесструктурных, простых идей, а в конечном счете — от неисчерпаемой сложности любого материального объекта, в принципе несводимого к сумме простых идей. Не бывает и абсолютно единичных предметов, объективно лишенных связей с другими предметами своего класса.

Последняя трудность логически отразилась в том, что у самого Локка нередко оказывается непонятным, где же проходит граница между эмпирической субстанцией и родовой сущностью, а значит, общим понятием. Для того чтобы в мышлении эта граница была совершенно определенна, в содержание понятия данной эмпирической субстанции в отличие от понятия рода должны были бы быть включены все ее свойства (простые идеи), что ввиду неисчерпаемости последних невозможно. Где-то при их перечислении и суммировании приходится остановиться, и тогда понятие эмпирической субстанции начинает походить на общее понятие. Эту и подобные ей логические трудности можно преодолеть посредством критериального действия практики, но вводить практику в теорию познания Локк не пытался.

Идеи модусов, также образуемые, согласно Локку, сложением простых идей, делятся им на два вида — модусов «простых» (получаемых путем соединения однородных идей) и «смешанных» (возникающих через соединение разнородных идей). Последние бывают реальными, условными, мнимыми, творческими и фантастическими. Большой определенностью понятия модусов и вся их проблематика у Локка не отличаются: остается неясным их отношение к понятиям «свойство» и «атрибут».

Еще меньше ясности во втором способе образования производных идей и достигаемых им результатах. Лишь с большой натяжкой можно отнести «сопоставление» и «сравнение» к числу комбинирующих операций. К тому же эти две операции слишком широки, толковать их можно по-разному, а их объективная основа ясна далеко не во всех приводимых Локком примерах.

Вообще вопрос о том, что такое отношение, оказался для философии Локка трудным. Так, в черновых набросках «Опыта...» он включал в рубрику отношений идеи «времени», «пространства», «числа», но в окончательном варианте книги перенес их в состав модусов, и колебания его в этом вопросе не прекратились.

Третий способ образования сложных идей, т. е. обобщение через предшествующую абстракцию[73], разбирается в третьей книге «Опыта...», посвященной проблемам положительной и отрицательной роли языка в познании. Локк описывает этот способ на конкретном примере так: «Если из сложных идей, обозначаемых словами «человек» и «лошадь», исключить лишь особенности, которыми они различаются, удержать только то, в чем они сходятся, образовать из этого новую, отличную от других сложную идею и дать ей имя «животное», то получится более общий термин, обнимающий собой вместе с человеком различные другие существа»[74]. Здесь опять возникают трудности соотношения и разграничения понятии «данный человек», «человек» и «человек вообще» и «данная лошадь», «лошадь» и «лошадь вообще», поскольку ни одно из них не может обойтись без включения в свой состав некоторых уже как-то ранее полученных общих понятий (идей). Число предметов, сравниваемых для того, чтобы отбросить признаки, не характерные для класса эмпирических субстанций, общее понятие которого мы ищем, и собрать воедино характерные для этого класса признаки, чаще всего оказывается практически бесконечным. Кроме того, в принципе бесконечно, как мы отмечали в другой связи, число свойств, входящих в состав каждой из сравниваемых друг с другом эмпирических субстанций, и трудности нарастают. Попытка преодолеть их посредством «схватывания» только таких свойств, которые достаточны для того, чтобы распознать данное понятие и не спутать его с другими, лишь подчеркивает ненадежность и поверхностность таких обобщений.

Одна из трудностей состоит в том, что подъем на более высокие ступени обобщения обедняет содержание общих понятий, ибо приходится сравнивать единичные предметы более обширных, чем прежде, классов и при этом сравнении все меньшее число их свойств может быть сохранено для включения в состав искомой идеи. Возникает положение, которое в формальной логике именуется обратной зависимостью содержания от объема понятия. «...Каждый более общий термин обозначает такую идею, которая составляет лишь часть какой-нибудь из идей, им объемлемых»[75]. Отсюда вытекает, что обобщения высоких уровней абстрагирования делаются все менее содержательными. Это неприятное для научных теорий следствие могло бы быть частично преодолено и во времена Локка, если бы он указал, что во всех случаях образования общих идей рода он лишь условно отвлекается от конкретных особенностей, присущих отдельным видам или индивидам в составе видов, а окончательно и абсолютно от них не отрешается, в «снятом» виде их сохраняет. Но такого указания мы у него не найдем.

Классическим образцом диалектико-материалистического преодоления ситуации обеднения теоретических абстракций высоких уровней является «Капитал» К. Маркса. Расширяя и обогащая понятийный аппарат политической экономии, Маркс, во-первых, строго учитывал границы допустимого абстрагирования и тот определенный для данной науки предел его уровней, нарушение которого означало бы утрату специфики данного понятия. Во-вторых, образуя категории высоких уровней абстрагирования и большой общности, К. Маркс во многих случаях потенциально, а иногда и актуально сохранял в их составе признаки категорий более низких уровней. А вот действие закона стоимости в условиях конкуренции ведет к тому, что «отдельный капитал реально ставится в условия капитала вообще...»[76]. К. Маркс предупреждает также, что «определения, имеющие силу для производства вообще, должны быть выделены именно для того, чтобы из-за единства, которое проистекает уже из того, что субъект, человечество, и объект, природа, — одни и те же, не были забыты существенные различия (курсив наш.— И. Н.)»[77] действия производства в различные исторические эпохи.

С другой стороны, менее общие понятия бывают далеко не столь богаты содержанием по сравнению с более общими понятиями, чем это получалось у Локка. Так, например, понятие «человек-рантье» актуально не имеет в своем составе признаков «производить орудия труда» и вообще «трудиться», хотя эти признаки не только входят в состав понятия «человек вообще», но и образуют саму основу его содержания, поскольку последнее формулируется в отличие от еще более общего понятия «животное вообще».

Польза и необходимость применения Локковых приемов абстрагирования, вообще говоря, несомненны. Их употребляли и экономист Рикардо, и физик Ньютон. Но несомненна и их ограниченность. С их помощью было бы невозможно получить фундаментальное для политэкономии понятие «труд» как диалектически противоречивое единство абстрактного и конкретного труда, а равно и понятия «абстрактный труд» (в Марксовом смысле) и «конкретный труд». Локк, а вслед за ним Юм, Смит и Рикардо пользовались понятием «труд вообще», в котором полностью утрачивалась и совершенно нивелировалась конкретность видов труда, так что оно проходило мимо противоречия между трудом конкретным и абстрактным. Это малосодержательное понятие оставалось за порогом Марксова восхождения от абстрактного к конкретному.

Сам Локк до некоторой степени чувствовал узость своей теории абстрагирования и обобщения, что и проявилось в критике им познавательной ценности номинальных сущностей. Он признает, что при переходе от чувственного к рациональному уровню познания по рецептам его теории невозможно получить общие понятия «простая чувственная идея вообще» и «цвет (окраска) вообще»[78]. Признаки «простота» и «окрашенность» не могут быть уловлены при абстрагировании от содержания конкретных простых идей и идей различных цветов (красный, зеленый и т. д.), и приходится обращаться к косвенным описаниям (в случае цвета это то, что мы видим в теле за вычетом его форм, размеров и структур). Но даже и в тех случаях, когда такой рецепт кое-как позволяет обойти затруднение, угрожают подводные камни: непонятно происхождение оснований для предварительного определения границ круга объектов, сравниваемых друг с другом ради достижения общего понятия, и получается, что нам следует располагать общим понятием еще до того, как мы его получим. Это становится тем большей трудностью, что Локк не рассматривает различий между существенными и несущественными признаками.

Все эти затруднения связаны с общей номиналистической тенденцией мышления Локка, хотя он и придерживается концептуализма как более умеренной версии номинализма. «...Когда мы отбрасываем единичное, — пишет Локк, — то общее, которое остается, есть лишь то, что мы сами создали, ибо его общая природа есть не что иное, как данная ему разумением способность обозначать или представлять много отдельных предметов; значение его есть лишь прибавленное к ним человеческим разумом отношение»[79]. Как и Гоббс, Локк редуцирует реальные основания общего к сходствам объектов между собой по тем или иным их свойствам (простым идеям и их сочетаниям). Но если Гоббс сводил общее к знакам (например, словам), которые играют роль общего, ибо фиксируют лишь факт сходства между вещами, то Локк видит в знаках средство фиксации не самих сходств, а понятий, в которых эти сходства, так сказать, аккумулируются. Со средневековым концептуализмом это не совпадает[80].

Разумеется, Гоббс оперировал знаками, общими по их значению, имея в виду наличие у ряда знаков именно общих значений. В XVII—XVIII вв. разница между значениями и понятиями не ухватывалась, так что различие между Л окном и Гоббсом в вопросе о сущности общего невелико. К тому же иногда Локк трактовал общие понятия как значения (например, в случае искусственно сконструированных смешанных модусов). Для своего времени концептуализм Локка был прогрессивен, как, впрочем, и номинализм Гоббса, ибо был направлен против идеалистического реализма понятий у кембриджских платоников, и неосхоластов. Тем самым Локк продолжал Бэконову критику «идолов рынка» и «театра», т. е. злоупотреблений словами. Положительное же решение, предлагаемое Локком, таково: «Первое средство — не употреблять слово без идеи»[81], но так, чтобы идеи и их имена (слова) соответствовали бы вещам и их отношениям.

В наши дни концептуализм — позиция, для науки недостаточная (впрочем, в логике этот термин стали употреблять в несколько ином смысле). Диалектический материализм признает объективность общего, но не в смысле концептуализма, а тем более реализма понятий. Объективно существуют реальные общие и бесконечно общие связи и закономерности[82], и они приблизительно отражаются в теориях, законах и понятиях наук, из которых затем дедуктивно точно выводятся следствия, снова лишь приблизительно соответствующие реальным связям объективного мира. Парадоксально, что «общее» в науке обладает познавательной ценностью только при условии неполноты своего соответствия фактам. В этом своя глубокая диалектика. А полного, абсолютно адекватного, соответствия не бывает никогда.

И в наши дни Локковы способы обобщения, несмотря на присущую им определенную узость, не потеряли значения, хотя ими охватываются лишь простейшие случаи. Их узость, проистекающая от несоответствия абстракций обыденного языка, нередко метафизических, абстракциям подлинно теоретического языка науки, чувствовалась самим Локком, и он обозначил ее как расхождение между номинальными и реальными сущностями. (Это расхождение совершенно не имеет места, когда сама реальная сущность состоит только из идей вторичных качеств или же — только из идей первичных качеств, но взятых ex definitione, по определению, данной вещи.)

8. УРОВНИ ПОЗНАНИЯ И ВИДЫ ИСТИННОСТИ

Вопрос об истине был понят Локком как проблема отображения реальных сущностей в человеческом познании. Четвертая книга «Опыта о человеческом разумении» посвящена рассмотрению границ познания, природы истины и соотношения разума и веры.

Философ проводит различие между видами знания по степени его очевидности, а очевидность ставит в зависимость от способа восприятия человеком соответствия и несоответствия идей вещам и друг другу. Локк выделяет три вида (уровня) познания.

Первый из них, и притом исходный, — это чувственное познание, содержанием которого оказываются идеи первичных и вторичных макрокачеств. По убеждению Локка, чувственный опыт доставляет чрезвычайно достоверное, близкое по своей очевидности и бесспорности к безусловной интуиции знание о факте существования внешнего мира. Мы знаем, что очевидность есть в действительности продукт уроков общественно-исторической практики; Локк же, как известно, понятием практики не оперировал. Но он настолько высоко ценил значение непосредственных чувственных констатации, что по сравнению с ними «достоверность», скажем, догматов религиозной веры проигрывает у него по всем статьям. Однако в отношении конкретной полноты знания о вещах ощущения страдают нетвердостью и случайностью, что вытекает из неполной надежности идей вторичных качеств и из устремленности их на единичное. В отличие от Декарта Локк придает определенное значение условному и вероятному познанию, получаемому через эмпирические аналогии и свидетельства других лиц и тем значительнее восполняющему пробелы в истинном познании природы, чем менее противоречит оно уже известной части истины и чем более велико число подтверждающих его лиц.

Но все же Локк воспринял от Декарта и Гоббса рационалистическое убеждение в том, что подлинное знание должно быть безусловным и абсолютно достоверным. Это знание всеобщее, необходимое и для ума очевидное. Так, «несколько первичных качеств стоят в необходимой взаимной зависимости...»[83] Локк повторил картезианскую критику в адрес неполной индукции, хотя его собственный третий способ образования производных идей в значительной мере слагается из таких же индуктивных приемов и в позитивной разработке проблемы сам он остался в плену узкоиндуктивистских представлений о способах познавательного использования чувственного материала.

Чувственному виду (уровню) познания соответствует, по Локку, истинность отдельных идей. Простые идеи внешнего опыта истинны, если они точно отображают свойства вещей вне нас, и это имеет место в случае ощущения первичных качеств. Здесь истинность состоит в соответствии идей обозначаемым этими идеями свойствам предметов.

Высшим видом (уровнем) познания Локк считает интуитивное. Здесь налицо прямое влияние «Правил для руководства ума» Декарта. Но Локк решительно отверг врожденные идеи картезианцев, так что перед нами интуиция, но без врожденных идей. Она обращена на идеи опыта, в том числе чувственного. Рассуждая об интуитивном познании, Локк имеет в виду непосредственное восприятие разумом человека соответствия и несоответствия сенситивных или же сравнительно простых, т. е. достаточно «наглядных», рациональных идей друг другу. В наибольшей степени эта умственно-воззрительная деятельность имеет место при втором способе образования сложных идей, т. е. при сопоставлении идей и установлении отношений между ними. Здесь «ясные выводы, так сказать, напрашиваются сами собой»[84] как самоочевидные.

Интуитивным Локк считает познание субъектом простейших математических и логических соотношений. Интуицией познается также наличие в «уме» психических процессов и сам факт собственного существования обладающего психикой лица. Таким образом, интуиция оказывается одним из орудий рефлексии, хотя и не единственным: это одно из звеньев размышления субъекта над содержанием простых идей, т. е. над содержанием своих «внешних» ощущений и внутренних переживаний. В случае математических, особенно геометрических, истин у Локка появляется что-то вроде аналога будущих положений Канта о конструировании математических образов в «чистом» созерцании. Но материалистическая позиция Локка не позволяет ему забыть о зависимости рефлексии от внешнего опыта, и на шаткий путь априоризма он не вступает.

«Применительно к интуитивному познанию Локк пользуется понятием истинности как «соответствия» (agreement) между идеями. «Соответствие» идей как искомый результат интуиции имеет у Локка несколько значений: интуиция призвана выявить либо фактическое существование, тождество и совместимость между идеями, либо различия, либо, наконец, необходимую, но самую простую дедуктивную связь и вообще элементарные отношения между идеями[85]. Можно сказать, что интуитивно устанавливаемое «соответствие» идей означает у Локка ясное выражение простейших- результатов работы рефлексии, а различия в смыслах этого соответствия зависят не только от целей, которые ставит перед собой субъект, но и от того, что имеется в виду под сопоставляемыми в процессе этой работы идеями (вспомним многообразие значений у Локка термина «идея»).

Когда речь заходит о выявлении дедуктивных соотношений между идеями, мы перемещаемся в область демонстративного, т. е. происходящего посредством умозаключений, познания. С одной стороны, этот вид (уровень) познания опосредствован интуицией, дающей некоторые отправные пункты и составляющей отдельные звенья, как бы «атомы», самого дедуктивного процесса выяснения истины, «демонстрации». С другой — опосредствован материалом чувственного познания, без которого рефлексия, а значит, и интуиция иссякают и прекращаются. Характеризуя выводное знание, Локк довольно пренебрежительно и не совсем справедливо отзывается о силлогистике (для него она схоластический шаблон, и только) и в качестве подлинных умозаключений, ведущих к истине, указывает на рассуждения, в ходе которых удается продолжить дело интуиции и выявить тождество, равенство и другие связи между понятиями. Неочевидное для интуиции становится очевидным для «демонстрации». Но до логики отношений науке после Локка предстояло пройти еще долгий путь. Что касается его общей скептической оценки прежней формальной логики, то Лейбниц в «Новых опытах о человеческом разумении» убедительно показал проистекающую от этой науки пользу. Если бы английский философ ознакомился с «Новыми опытами,.,», он, возможно, скорректировал бы свой взгляд.

Демонстративным путем, по Локку, люди познают производные истины математики и других наук, в том числе этики, а опираясь на вариант космологического доказательства, могут якобы прийти к идее о существовании бога. Истинность суждений, добываемых умственной «демонстрацией», состоит в соответствии связей, выявленных между идеями, тем связям, которые существуют в предметах (в том числе материальных вещах) и между ними. Здесь «соответствие» означает одинаковость, совпадение по структуре обоих рядов связей друг с другом.

Теперь мы видим, что между тремя разными определениями истинности, которые Локк сформулировал применительно к трем разным видам (уровням) познания, нет никакого противоречия. Они представляют собой не какой-то эклектический конгломерат, но достаточно стройное единство. Во всех трех случаях речь идет в конечном счете о содержательном соответствии наших знаний объективному миру. Знания людей «должны быть сообразны вещам»[86]. Имена (слова) должны соотноситься с идеями, а те должны сообразовываться с вещами и их свойствами. Затем между идеями должны быть четко установлены определенные отношения, а эти отношения поставлены в ситуацию точного подобия отношениям между свойствами данной вещи, а также между разными вещами (вместе с принадлежащими им свойствами), событиями, процессами и т. д.

Таков итог учения Джона Локка об истине и истинности. Это материалистическое учение. Некоторый диссонанс в него вносит лишь тезис о том, что интуитивное познание есть наивысший род знания. Этот тезис мог бы серьезно исказить правильный взгляд на происхождение аксиом математики и принципов этики и даже поднять авторитет идеи о божественной интуиции — откровении, если бы в теории познания Локка интуиция и рефлексия не были связаны воедино одной цепью, так что все то, что было ранее сказано о зависимости рефлексии от внешнего опыта, должно быть повторено и об интуиции. Решительное отрицание английским материалистом врожденных идей и здесь приносит огромную пользу теории познания.

Такова материалистическая теория познания Локка. Кроме нее в теоретическую систему английского просветителя входят: онтология, этика и педагогика, философия истории, политическая теория и учение о веротерпимости. Но эти части его системы связаны с его гносеологией посредством ряда сквозных положений. Отметим среди них признание того, что человек имеет свои слабости и заблуждения, но способен преодолеть их, а также тезис о том, что чувственно познаваемый «естественный закон» морали имеет разумную санкцию и действует во всех областях человеческой жизни и деятельности. Постулируемый этим «законом» принцип самосохранения становится отправным пунктом буржуазной философии истории. Локков человек — не только эгоист-собственник, он не лишен и чувства социальной ответственности и жадно поглощает информацию об окружающем его мире. Из взаимодействия этих взаимопротивоположных устремлений возникает Локков стандарт буржуазного «здравого смысла», складываются его ограниченные рассудочные нормы[87].

9. ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

Свои политические взгляды и установки Локк обосновывал при помощи философии истории, ядром которой были учения о естественном праве и общественном договоре. И наоборот, на этих учениях лежала печать его политических симпатий и предубеждений.

По мнению Локка, изначально существовало естественное состояние людей, однако это не была Гоббсова «война всех против всех». В этом состоянии царила взаимная доброжелательность, так как каждому хватало плодов земли и воды и каждый мог накопить достаточную для него собственность. Иначе говоря, частная собственность существовала задолго до установления государственной власти и независимо от ее возникновения. Рассуждая так, Локк развивал положения, ранее высказанные Дж. Гаррингтоном и некоторыми другими английскими деятелями времен революции середины XVII в.

Естественное состояние характеризуется Локком как совокупность отношений свободы, равенства и взаимной независимости людей. Его идеализированные представления означали апологию буржуазной, но отнюдь не феодальной собственности: ведь последняя, по Локку, не отвечает требованиям свободы и доброжелательности. В этих представлениях находил свое выражение и принцип буржуазного индивидуализма: «равенство» людей в смысле их равного права на личную инициативу вовсе не предполагало у Локка требований уравнения собственности. Такие требования были характерны для радикально-демократических идеологов революционных лет вроде Джона Лильберна, но Локк их отвергал.

В разгар революции левеллеры выдвинули и другую идею — о подотчетности правительств народу, согласно общественному договору. Эта идея была, например, зафиксирована в трактате поэта Джона Мильтона «Права и обязанности короля и правителей...» (1649). Учение об общественном договоре, идеалистическое по исходным посылкам, но прогрессивное для своего времени, использует и Локк. Его мотивом пронизан уже Локков «Опыт о веротерпимости» (1667), и оно направляется философом против феодально-теократических концепций, что со всей резкостью выражено в «Двух трактатах о государственном правлении».

Обосновывающая учение об общественном договоре теория естественного права содержалась в незавершенном наброске «Опытов о законе природы». И хотя теория познания Локка в начале 60-х годов еще не сложилась, уже видна ее связь с его философско-историческими построениями: никаких политико-моральных врожденных идей (знаний) нет, но опыт направляет мысли людей на открытие их прирожденных прав, возможностей и обязанностей. В этой не опубликованной при жизни философа работе свободная воля господа как источник благочестивых социально значимых моральных предписаний как бы конкурирует с необходимо возникшим естественным законом самосохранения, который с благочестием не имеет ничего общего и связывается с ним только искусственно. Эта двойственность преодолевается победой закона природы, и, хотя в «Двух трактатах о государственном правлении» к «закону природы и разума»[88] добавляется изредка ссылка и на его божественную санкцию[89], она уже не имеет здесь ровно никакого содержательного значения; требования человеческой природы диктуют всё. «Основной целью вступления людей в общество является стремление мирно и безопасно пользоваться своей собственностью, а основным орудием и средством для этого служат законы, установленные в этом обществе; первым и основным позитивным законом всех государств является установление законодательной власти; точно так же первым и основным естественным законом, которому должна подчиняться сама законодательная власть, является сохранение общества и (в той мере, в какой это будет совпадать с общественным благом) каждого члена общества»[90].

Локкова концепция происхождения государства из общественного договора вполне складывается только в «Двух трактатах...». По предположению философа, в давние времена вследствие роста народонаселения появились тревожные симптомы перерастания естественного состояния в «войну всех против всех». И именно в этот момент люди предпочли совместным и, возможно, «молчаливым» решением учредить государства и вручили первообразованным правительствам исполнительную власть. Здесь нужно обратить внимание на следующее обстоятельство.

Имеется мнение ряда комментаторов, например профессора Торонтского университета Макферсона, будто у Локка не приведены к единству его собственное и используемое им Гоббсово понимание естественного состояния, причем эта несогласованность оказывается соответственно перенесенной и на понимание состояния общественного. В одних случаях Локк пишет, что естественное состояние — это «состояние мира, доброй воли, взаимной помощи и безопасности»[91], а в других — что «при слабости человеческой природы» среди людей происходит много искажений естественного закона[92], ведущих к борьбе и войне. По мнению Макферсона, здесь две противоречивые концепции отношений между людьми[93]. С этим мнением мы согласиться не можем.

В действительности у Локка нет двух разных концепций — доброжелательности и взаимной вражды — в отношении естественного (а соответственно и общественного) состояния. Локк писал об ином, а именно о том, что есть четыре разных, следующих один за другим этапа в жизни людей: естественное, начавшее разлагаться естественное, нормальное общественное, которое сохраняет все лучшие черты естественного состояния, а также отклоняющееся от нормы общественное состояние. С аналогичной проблемой мы уже встречались в связи с анализом этических воззрений Локка.

Иногда у Локка усматривают также и противоречие между двумя разными принципами: с одной стороны, равенства людей как своего рода социальных «атомов», обладающих одинаковыми основными свойствами; с другой — их неравенства как существ с очень разными степенями разумности и прилежания. Первый принцип есть естественная предпосылка общественного договора, а второй — глубинная причина его нарушения в поздние времена, а кроме того, он объясняет ту деградацию естественного состояния, которая, по Локку, заставляет людей заключить общественный договор.

Однако такого противоречия у Локка нет, и это обнаруживается, если продолжить обоснование «разворачивания» во времени Локковой концепции общественного договора. А это возвращает нас к теории познания и педагогике Локка.

Tabula rasa, изначальное равенство детей в смысле отсутствия у них знаний, служит предпосылкой первоначального естественного равенства, а постепенное развитие разных, а следовательно, и неравных их способностей и задатков, в том числе трудолюбия, является причиной того, что в последующей истории действуют люди с самыми разными возможностями и индивидуальными перспективами. «...Различные степени прилежания способствовали тому, что люди приобретали имущество различных размеров... изобретение денег дало им возможность накапливать и увеличивать его»[94]. Одни стали богатыми и влиятельными, и именно они оказались более всего заинтересованными в создании государственности. Уделом других, малоимущих, стала работа из-за куска хлеба. Так смотрит на этот вопрос Локк, по-своему последовательно, но в то же время смешивая догадки и ошибки.

Конечно, вся его схема естественного и общественного состояния в целом, как и у других представителей этой теории, антиисторична и искусственна. Но буржуазная идеология в Локковом ее варианте выражена достаточно выпукло: классовое неравенство выступает в этой схеме как вполне нормальное явление, объясняемое различной эффективностью личного труда ввиду неравенства людских талантов. Это вполне гармонирует с политическим мышлением Локка: только владельцев частной, преимущественно земельной, собственности считает он подлинно полноправными и разумными гражданами. «...Человек, который обладает какими-либо владениями или пользуется какой-либо частью территории какого-либо государства, тем самым дает свое молчаливое согласие и в такой же степени обязан повиноваться законам этого правительства...»[95] Локк не находит ничего возмутительного в подневольном труде[96] и, как можно понять, не возражает против рабства негров, что видно и из его наброска инструкции для губернатора заокеанской колонии Виргинии (1698). Но Локк — антифеодальный мыслитель: он далек от оправдания сословного деления общества, а с другой стороны, он во власти стандартной буржуазной иллюзии, что всякий честный труженик, не лентяй и не бродяга, если захочет, может своим трудом добиться преуспеяния, богатства и престижа. Это та иллюзия, которую в XVIII в. вселял в умы читателей «Робинзон Крузо».

Из анализа соотношения естественного и общественного состояний в философии истории Локка видно, что в отличие от Гоббса он считает, что общество сложилось или складывалось до появления государства, государство же призвано не ограничивать социальную свободу и инициативу, а гарантировать их. Верховным сувереном в государстве является не правительство, а нация. Если правительство (правитель) поступает вопреки действующему праву и извращает законы или вообще не считается с ними, например отнимая собственность граждан и произвольно ею распоряжаясь, то подданные вправе расторгнуть соглашение с правительством и, используя право на самозащиту, подняться на насильственную революцию. Именно в этот кратковременный период народ реально использует свой суверенитет.

Важно иметь в виду, что в политической концепции Локка образование правительства и передача ему народом исполнительной власти не связаны с каким-то «вторым» общественным договором, который был бы договором уже не между всеми членами народного сообщества, но между этим сообществом и правящими лицами. Если здесь и может идти речь о «договоре», то только о «договоре-поручении» (trustship), или — что то же самое — об обязательстве правительства служить интересам нации и исполнять ее волю. С этим положением вполне согласуется та мысль Локка, что, строго говоря, первым правительствам не требовалось устанавливать никаких законов: право собственности на основе личного труда и неписаные правила общежития действовали уже в естественном состоянии, и оставалось только кодифицировать действующие и фактически утвержденные самим народом законы, а также создать те карательные органы, которые были бы способны гарантировать эти законы, а значит, «жизнь, личную свободу и собственность» (lives, liberties and estates) граждан (эта формула пришла к Локку от левеллеров и других левых индепендентов), причем Локк включил личную свободу в состав понятия «собственность гражданина». Всякое правительство само обязано подчиняться этим законам, что Локк и подкрепил требованием отделения исполнительной власти от законодательной.

Все эти мысли, изложенные во втором «Трактате о государственном правлении», по сути дела обосновывали необходимость свержения Якова II. А поскольку конституционная парламентарная монархия является, по Локку, наилучшим из государственных устройств, то выход революции за пределы требований ее установления он считал ошибочным и опасным, ведущим к страшным потрясениям и бедствиям. «Два трактата о государственном правлении» подводили теоретический фундамент под назревавший и вскоре совершившийся переворот 1688 г. Локк направлял своих читателей к выводу, что революция против монархического деспотизма — это верх гражданского разума и справедливости, но дальнейшие революционные преобразования для Англии бессмысленны. Получалось, что народ Англии, избавившись от королевского произвола, тем самым полностью исчерпывает свое право на революцию и принцип его суверенитета тем самым утрачивает практический смысл.

Компромиссная позиция между абсолютной монархией и республикой, которую отстаивает Локк в «Двух трактатах...», опиралась на реальные политические условия, вскоре завоеванные дворянско-буржуазным блоком. В своей политической программе Локк конкретизирует эту позицию как теорию разделения властей. Теория эта вполне соответствовала политической практике после 1688 г., когда к рулю правления пришли виги и затем исполнительная власть попеременно стала попадать в руки то торийских, то вигских министерских кабинетов. Согласно защищаемому Локком принципу разграничения прерогатив, верховная, законодательная власть принадлежит буржуазному парламенту, который решает вопросы «по воле большинства», подобно тому как в механике Ньютона движение тела происходит в сторону действия преобладающих сил. Эта «воля», по убеждению Локка, закрепляет буржуазно понимаемые свободы совести, слова, печати, собраний и, разумеется, частной собственности. Исполнительная власть, включающая в себя судебную, военную и федеративную (т. е. сношения с другими государствами), передается кабинету министров и лишь отчасти королю. Все эти полномочия четко определяются и регулируются законами, строго контролируются парламентом.

Локкова теория разделения властей, по замечанию К. Маркса, явилась своего рода аналогом промышленного разделения труда. Затем она была перенесена Ш. Монтескье на французскую предреволюционную почву, но претерпела изменения: в самостоятельную власть была выделена судебная. Так складывался компромиссный и осторожный буржуазный либерализм, прекращавший всякие разговоры о «свободах», как только самодеятельность низов достигала размеров, опасных для господствующего класса. Теория естественного права и общественного договора не только была философско-исторической предпосылкой либерализма, но и непосредственно входила в состав его политической концептуальной части. Далее, в XIX в., классическом веке теорий фритреда, это учение получило развитие в политических сочинениях Дж. С. Милля; Макферсон в своей известной истории политических теорий XVII века (1962) назвал либерализм «собственническим индивидуализмом». И именно Локковой концепцией датируется начало всех буржуазно-индивидуалистических построений Нового времени.

Конечно, принцип индивидуализма как таковой был провозглашен еще раньше, уже в эпоху Возрождения, когда он соединял в себе не только безграничный эгоизм («титанизм») и универсальность творческих интересов и практических устремлений, но также и неразборчивость при определении средств на пути к личному счастью (аморализм). Но только Джон Локк тесно связал в своей аргументации этот принцип с его экономической основой и в то же время попытался освободить его от агрессивной беспринципности. Это была иллюзорная попытка, но отдадим должное Локку: его «человек», будучи по генезису будто бы независимым от общественных связей, самоправным и самовластным существом, все-таки не имеет права быть эгоцентристом и обязан как бы «оберегать» остальное человечество от бедственных и катастрофических последствий неверных решений, обязан учить и воспитывать людей[97].

Концепция буржуазного либерализма не демократична по самому своему существу, такова она и у Локка. Интересы трудящихся масс, народных низов беспокоят его мало. Если в 1689 г. он и поставил вопрос об устранении вопиющих диспропорций в существовавшей тогда избирательной системе, которые ущемляли права буржуазии[98] (это вопрос о «гнилых местечках», получивший разрешение только в 1832 г.), то о расширении избирательных нрав беднейших слоев населения он никак не заботился и не слишком возражал против жестких форм управления в колониях. Взять хотя бы такой более ранний факт: когда Карл II ввел в действие проект «Основного административного статуса» управления Каролиной (речь идет об управляемой в то время частными лицами английской колонии в Северной Америке), в составлении которого в 1669 г. участвовал Локк, то управление согласно этому «Основному статусу» оказалось столь тягостным для переселенцев, что они добились его отмены. Справедливости ради заметим, что полной ответственности за этот колониальный статус Локк нести не мог: он был только секретарем комиссии.

Буржуазные панегиристы последующих веков не жалели эпитетов для прославления политической мудрости Локка. В этих характеристиках верно то, что для своего времени и тогдашних условий политическая и философско-историческая концепция Локка была прогрессивна. Профессор Уэльского университета Р. Аарон, знаток творчества Локка, пришел к выводу, что Локк в идейном отношении существенно помог созданию и укреплению политических условий, соответствующих индустриальной реконструкции Англии в последующем столетии[99]. И это, конечно, верно, причем значение Локка и в этом отношении не ограничилось географическими пределами Великобритании.

С политической концепцией Локка были тесно связаны его взгляды на вопросы религии и веротерпимости.

10. ПРОБЛЕМА РЕЛИГИИ И ВЕРОТЕРПИМОСТИ

Иногда считают, что отклонения Локка от англиканской вероисповедной догмы в сторону деизма были настолько незначительными, что в конечном итоге он ограничился тем, что лишь придал англиканству рационалистическую респектабельность. Но в действительности это не так.

На воззрения Локка значительное влияние оказали взгляды социниан — английских, голландских и польских. Речь идет о сторонниках реформационного антифеодального движения, получившего свое название от имени итальянского религиозного деятеля XVI в. Фаусто Социна (1539—1604). Оно было одним из ответвлений поздних антитринитариев (противников учения о троичности бога). В Польше, где их было довольно много, их называли «польскими братьями» и (неточно) арианами. Изгнанные из Польши в 1658 г., они переселились в другие страны, в том числе в Голландию, откуда их идеи проникли в Англию, соединившись с уже возникшими там родственными течениями, как, например, латитудинарианами. В конце 60-х годов в Лондоне Локк не раз беседовал с английским социнианином Т. Фирмином. В личной библиотеке Локка было немало социнианских книг, некоторые из которых он получил в подарок от своего ученика-деиста Энтони Коллинза. Была у Локка и знаменитая «Bibliotheca Fratrum Polarum». Он несомненно читал эти книги и был хорошо знаком с рационалистическим антидогматическим творчеством автора «Краткого исследования...» (издано в 1633) Иоахима Штегмана-старшего и создателя «Рассуждения о мире и согласии в церкви» (1628) и трактата против Брениуса (1656) Самуэля Пшипковского. Не могли пройти мимо внимания Локка также трактат Яна Крелля «В защиту свободы совести» (1637), «Апология обвиненной истины» (1654) Ионаша Шлихтинга[100] (хотя на опасный вопрос епископа Стиллингфлита насчет чтения социнианских работ Локк предпочел ответить отрицательно). Характерно также, что социниане Крелль, Шлихтинг, а также Людвиг Вольцоген в философии соединяли свой рационализм с сенсуализмом Гассенди.

Локк не был и не стал социнианином. Ему претили свойственные многим из них специфический сектантский догматизм и общий религиозный фанатизм. Некоторые из них были противниками отделения церкви от государства, а это тоже не сходилось со зрелыми убеждениями Локка. Правда, в тех политических набросках, которые вышли из-под пера Локка в первой половине 60-х годов, когда он был тьютором (наставником студентов) в Оксфорде, по инерции все еще проводилась та же, что и у Гоббса, мысль, что интересы государства требуют, чтобы церковь была подчинена светскому правительству, однако Локк вскоре от этой идеи отказался. Но апелляция к человеческому разуму как судье в делах веры, столь характерная для писаний «польских братьев» и их единомышленников, нашла у Локка полное одобрение. Знаток истории польского социнианства З. Огоновский констатирует: «Точка зрения Локка на роль разума в религии точно совпадает с позицией социниан»[101]. Но в истолковании вытекающих из приоритета разума следствий Локк идет дальше.

Именно в «Опыте о человеческом разумении» нашел свое выражение высший методологический итог размышлений Локка над проблемой отношения разума и веры. Перед лицом последовательной и доказательной научной мысли претензии веры должны пасть: «...ничто противное ясным и самоочевидным предписаниям разума и ничто несовместимое с ним не имеет права быть предложенным или быть признанным в качестве предмета веры (a matter of faith)...»[102] В качестве независимого от человеческого разума источника религиозной веры христиане всегда выдвигали божественное откровение. В этом отношении позиция Локка также недвусмысленна: вообще «никакое предложение не может быть принято за божественное откровение или получить надлежащее всем таким предложениям согласие, если оно противоречит нашему ясному интуитивному Познанию, ибо это означало бы ниспровергнуть принципы и основы всякого познания, всякой очевидности и всякого согласия»[103]. Итак, «вера никогда не сможет убедить нас в чем-нибудь, противоречащем нашему знанию... вера не может иметь силу авторитета пред лицом ясных и очевидных предписаний разума»[104]. Сказано твердо и решительно. Из общего контекста видно, что это позиция рационалистического деизма, хотя по своей наступательной тональности приведенные цитаты наводят и на мысли, еще более непримиримые к религии, а по нежеланию поставить все точки над «i» их можно считать выражением деизма «потаенного».

В литературе не раз высказывался взгляд, достигший прочности предрассудка, будто в сочинении «Разумность христианства» Локк сделал существенные уступки официальной англиканской догматике, поскольку здесь он в принципе не отрицает божественного откровения, не возражает против того, чтобы считать Евангелие его источником, а в Христе видеть посланника божьей воли. Действительно, при первом знакомстве возникает впечатление, будто Локк возвратился к позиции, которой он придерживался в «Опытах о законе природы», и пошел далее вспять, в объятия ортодоксии. Но это не так.

Конечно, Локк не отказался от своей давней задачи — разработать ту общую основу, на которой удалось бы примирить все разновидности христианской религии, с тем чтобы все распри между ними потеряли всякий смысл и окончательно исчезли. Но эта основа могла быть разработана по-разному. И если от Локка ожидали, что он лишь предложит рационализированную или упрощенную версию христианства, а может быть что-то вроде благонамеренной прозаической версии «Возвращенного Рая» Мильтона, то он вопреки этим ожиданиям выдвинул лишь по внешности христианизированную версию деистического рационализма. «Естественная религия» Локка почти совершенно освобождена от религиозной догматики. Полным молчанием в «Разумности христианства» обойден догмат о троичности божества, фактически опущены понятия первородного греха, рая и ада, а догмат воскрешения из мертвых, не отвергаемый Локком открыто, здесь, как и в «Опыте о человеческом разумении», был отнесен к числу таких положений, до которых разуму просто-напросто нет «никакого дела»[105]. На нет сведено как божественное откровение, так и единственное возможное его доказательство — чудеса. Аналогичен ход мыслей философа в его «Рассуждении о чудесах» (1702), которое развивает позицию «Опыта...»: допустим, что откровение и чудеса имели место, но нет никакой возможности доказать, что именно данное поучение и данное событие были соответственно откровением и чудом, ведь в понятиях людей Граница между естественным, т. е. соответствующим законам природы, и якобы сверхъестественным постоянно сдвигается по мере роста человеческих знаний и умений. Тезис о «богочеловеческой» природе Христа обходится в «Разумности христианства» молчанием как недоказуемый, и в число принимаемых Локком положений эта столь кардинально важная для всех христиан догма не включена. Видимо, как и Ньютон, Локк в эту догму не верил. И оставалось только предполагать, что, может быть, христианство является истинной религией. Предположение весьма шаткое, так как оно не выдерживает даже указанных в «Опыте о человеческом разумении» критериев вероятного знания, а в представлении о Христе как моральном проповеднике ничего собственно религиозного на поверку не остается. Локк имеет в виду, что самым удобным средством обеспечения авторитета любого морального проповедника является апелляция к тому, что он снабжен полномочием от бога, а отступление от его указаний влечет за собой небесные кары. «...Есть, наконец, надежный и короткий путь, соответствующий пониманию простонародья и широких слоев (mass) человеческого рода, а именно [считать], что его [,проповедника,] послал бог и он, являясь богоизбранником, как король или законодатель, преподаст им их обязанности...»[106]

Фанатичные современники сразу разгадали, кто автор «Разумности христианства», и поняли, что он вовсе не собирается доказывать, что христианство разумно, так что в этой книге имеется только видимость ортодоксальности и борьбы с деистами и атеистами. На Локка напали ученый-кальвинист Джон Эдварс и англиканский епископ Эдуард Стиллингфлит. Последний хорошо понял, что все методологические истоки «Разумности христианства» ведут к «Опыту о человеческом разумении», и начал публичную философско-теологическую полемику именно против «Опыта...».

Современные нам буржуазные исследователи, как, например, Р. Ашкрафт и Ф. Абраме, все-таки считают, будто в «Разумности христианства» резко возросли симпатии Локка к религиозной вере, а теория познания «Опыта...» претерпела здесь сквозную переформулировку и именно теперь, через изъявление покорности разума вере, ее проблемы получили «окончательное» разрешение[107]. Из того, что было сказано выше, видно, что это неверно.

Конечно, на «Разумности христианства», и не только на этом произведении, лежит отпечаток того, что Локк опасался ссориться с англиканской церковью и считал эту ссору недопустимой для себя с точки зрения своих связей с правящими после 1688 г. кругами. Комментаторы уже давно обратили внимание на то, что Локк одобрительно подчеркивал осторожную, иногда двусмысленную и часто уклончивую манеру высказываний евангельского Христа[108]. Уклончиво и иногда двусмысленно предпочитает высказываться и сам Локк.

Английский купец или фабрикант был связан с религией по традиции, она была нужна и для воспитания в покорности рабочих и служащих. В конце XVII в. и позднее, «в противоположность материализму и деизму аристократии, именно протестантские секты, которые доставляли и знамя и бойцов для борьбы против Стюартов, выставляли также главные боевые силы прогрессивного среднего класса...»[109]. Локку не годилось вступать в конфликт с кальвинистами. Что касается англикан, то он учитывал, конечно, что их церковь вполне сумела приспособиться к новому режиму и нужна ему. Приспособляемость и беспринципность англиканской церкви вошли в поговорку. Они превосходно высмеяны в народной политической песне «Брейский викарий», которую Ф. Энгельс в 1882 г. перевел на немецкий язык[110].

Не Локку было подрывать союз Вильгельма III Оранского с англиканской церковью, и он предпочел оставить свой деизм в завуалированном виде. Но и Э. Коллинз, и другие деисты XVIII в. исходили из Локка, в нем они видели своего авторитетного наставника[111]. Никто из них — и вполне справедливо — не обращал внимания на то, что в «Разумности христианства» декларативно отвергался деизм как «ложная» точка зрения. И если в «Опытах о законе природы» истинной моралью считалась та, что заложена в божьих заповедях, то из «Опыта о человеческом разумении» и «Разумности христианства» вытекает, что только соотнесение веры с подлинной моралью могло бы оправдать первую. Локк оказался на пороге кантовского вывода, что для возникновения морали в боге нет необходимости, хотя для ее укрепления вера в бога может пригодиться. Локк ратует не за «разумное христианство», а за мораль, свободную от религиозного фанатизма и проникнутую широкой веротерпимостью. И если бы церковь перестала воевать против такой морали, лучшего желать и не требовалось бы.

Как автор «Разумности христианства», Локк продолжает оставаться сторонником идеи отделения церкви от государства. Это был еще левеллеровский и, конечно, антиангликанский принцип, и не его поддержки ждал от Локка Вильгельм III. Остается Локк и убежденным защитником веротерпимости. Еще в письме к Д. Мешэм от 6 апреля 1682 г. он с большим возмущением писал о религиозных фанатиках любого вероисповедания[112]. В «Письмах о веротерпимости» он выступает за распространение веротерпимости в смысле свободы совести, а значит, свободы от преследований на всех лиц, однако советует не предоставлять полноты гражданских прав католикам и атеистам: именно веротерпимость в отношении этих двух категорий лиц не устраивала английскую буржуазию после 1688 г. Локк оправдывает свою позицию опять же политическими соображениями: католики то и дело участвуют в заговорах феодальной, в том числе чужеземной, реакции; своей зависимостью от римского папы и фанатизмом они опасны для государства; атеисты же вообще чувствуют себя в государстве инородным элементом, их невозможно даже приводить общепринятым способом к государственной присяге. Что касается общего принципа веротерпимости, то он соответствовал политической линии нового режима на прекращение религиозных распрей, но в том глубоком значении, в каком он выступал в сочинениях Локка, восходил к его деизму и материализму, к его теории познания, выходя далеко за пределы узкополитических соображений.

11. ИТОГИ И ВЫВОДЫ

Философское наследие Локка по сей день подвергается искажениям, чему во многом виной антиисторический и вообще метафизический подход критиков и комментаторов. Агностик, антисенсуалист, дуалист — на такие нам уже известные характеристики западные комментаторы не скупятся[113]. Структуралист М. Фуко, сославшись на Ш. Боннэ, заявил, будто Локк развенчал ощущения, отказав им в роли средства познания внешнего мира[114]. Уже давно появилось немало истолкователей «Опыта о человеческом разумении», видящих в нем чисто скептическое сочинение.

Но разве можно считать агностиком и скептиком мыслителя, который писал, что если бы люди не стремились к реальному познанию, а продолжали бы заниматься пустыми словопрениями, то никогда бы не смогли совершить Великих географических открытий?[115] Да, наше познание «никогда не будет в состоянии преодолеть все трудности и разрешить все вопросы»[116], но даже теперь можно было бы достичь гораздо большего, а насчет будущего трудно даже представить, что «может еще открыть проницательный человеческий ум»[117]. Локк «был, безусловно, прав, когда утверждал, что доступная современному ему естествознанию механико-математическая сущность природных объектов лишь малая частичка их более богатой сущности»[118]. В определенной мере Локк приближался к учению о бесконечном восхождении от относительных истин к абсолютным.

Значение философии Джона Локка в истории мысли Нового времени велико. Тот факт, что он был основателем буржуазно-либеральной политической концепции, в определенной мере ушел в прошлое; тем более канула в былое прогрессивная сторона буржуазного либерализма. Но непреходящее значение имеет разработка Локком структуры процессов познания. Когда материалистическая диалектика раскрыла качественно новые горизонты гносеологии, она не отвергла, но сохранила в подчиненном виде и то, что было достигнуто Локком. Живы и актуальны в наши дни и многие из поставленных, хотя и не решенных им проблем. Локк сделал максимум возможного для своего времени, чтобы разрушить схоластические и спекулятивно-метафизические системы посредством метода хотя и остававшегося в общем также метафизическим, но имевшего в себе отдельные диалектические моменты. Метафизической односторонности и абсолютизации Локк избежал уже в отправном вопросе критики теории врожденных идей и в решении проблемы соотношения ощущений и разума.

Джон Локк обосновал материалистический сенсуализм и, как и Гоббс, сделал ряд шагов на пути соединения его с рационализмом, в том числе в сложнейшем вопросе образования абстракций. Не только слабость, но и сила Локка была в том, что в своих кропотливых и вдумчивых исследованиях он связал в один узел и слил воедино теоретико-познавательные, психологические и логические вопросы.

Подходы Локка, обсуждаемые им темы и полученные выводы наложили отпечаток на всю британскую философию последующего времени: это верно как в отношении ее материалистической (Толанд, Гартли и Пристли), так и идеалистически-агностической (Беркли и Юм) линий. Используя Локков же методологический стандарт, материалисты XVIII в. усовершенствовали его собственную философию: Толанд отнес к числу атрибутов материи движение; Гартли попытался объяснить психические процессы средствами механической физиологии; Пристли попробовал углубить учение о связи свободы и необходимости, у самого Локка мало разработанное. Теория познания Локка сильно воздействовала на деиста Э. Коллинза, моралистов Э. Шефтсбери и Б. Мандевиля и на целую плеяду английских и шотландских эстетиков XVIII в.— от Дж. Аддисона до Г. Хоума. Во второй трети века Локк был главным теоретическим авторитетом для всех европейских просветителей. Вольтер и Кондильяк (хотя последний одно время и критиковал Локка) положили начало прямо-таки триумфальному шествию его философских идей во Франции. Поистине «и Беркли и Дидро вышли из Локка»[119]. Много полезного взял для себя от Локка и Ж. Ж. Руссо как теоретик воспитания, это видно из «Эмиля» и «Новой Элоизы». Через «Логику» (1780) Кондильяка и работы Г. Коллонтая концепции Локка стали популярны в Польше.

Лейбниц в Германии выступил с критикой Локка, но он вынужден был во многом признать правоту своего английского оппонента, что видно, например, из письма Лейбница к леди Мешэм в 1705 г. Однако критика Локком монадологии с позиций материализма заметно задела Лейбница своей меткостью, что чувствуется в его несколько раздраженном письме Т. Бернету от 3 декабря 1703 г.

В далекой России знакомство с творчеством Локка началось еще при жизни философа (есть свидетельства, что в 1702 г. в Петербурге имел место спор между сторонниками его сенсуализма и нативистами). Н. Н. Поповский в 1759 г. познакомил читателей с переводом «Мыслей о воспитании», а на рубеже XVIII и XIX вв. теория познания Локка играла уже значительную роль в борьбе философских идей к русском обществе: А. С. Лубкин и Т. Ф. Осиповский опирались на Локка в борьбе против кантовского априоризма.

В теперешней Англии многие буржуазные теоретики почувствовали, что философский вакуум, образовавшийся после самодискредитации враждебных традициям Локка учений лингвистического анализа, не в состоянии заполнить ни позитивисты-логики, ни «критические рационалисты». Представители когнитивной психологии принялись строить модели по мотивам Локковой теории абстракций. Многие стали восхищаться научной добросовестностью и самокритичностью Локка, его «реалистической» проницательностью. Реже стали раздаваться голоса о его мнимом «дуализме», «религиозности» и «позитивизме» или о том, что он был-де всего лишь популяризатором идей кружка Р. Бойля. Начали даже писать, что возникло движение «Назад, к Локку»[120], но никто из этих комментаторов не склонен признать, что Локк был материалистом.

Джон Локк был великим просветителем. Он осуществил в философии Англии такой переход от «века энтузиазма» к «веку разума», который надолго избавил ее от подчинения религиозному фанатизму. Локков «здравый смысл» — это далеко не будущий пошлый буржуазный плоский рассудок И. Бентама. Как бы ни отмечал Локк слабости, непоследовательности и близорукость расчетов человеческого ума, он полон был оптимистического убеждения в том, что разум, опираясь на твердо установленные факты, со временем станет руководителем всех начинаний и поступков людей, возьмет под свой строгий и последовательный контроль всякую субъективность, победит слепую веру и произвол, искоренит легкомыслие и невежество, утвердит науку в роли путеводительницы человечества во всей его деятельности. А «деятельность есть самое важное для людей...»[121]. Этими мыслями материалист Локк нам ныне в особенности дорог.

И. Нарский