Опыт воображения

ГЛАВА 23

В этот раз Джулия Пайпер не сразу решилась остаться в магазине и помочь разобраться с журналами. Как всегда в канун Рождества, супруги Патели были крайне заняты с покупателями. И, как всегда, они не собирались закрывать магазин, прежде чем не будет обслужен самый последний и самый поздний покупатель. Только тогда позволяли они себе погрузить детишек в грузовичок и отправиться через весь Лондон к своим родственникам, вместе с которыми одной большой семьей они встречали Рождество. Джулия осталась помочь, потому что сознавала, что, потратив час на распаковку и сортировку новогодних журналов, она сэкономит время для уставших Пателей. Когда она занималась этим в прежние годы, с ней был Кристи. Пока она работала, Кристи играл со своим приятелем — сыном Пателей, который теперь развлекался как мог в одиночестве: сунув свои миниатюрные ножки в туфли, которые она устало сбросила, придя в магазин после своего рабочего дня, он семенил в них вокруг нее. Когда ребенок, пошатнувшись, вскрикивал и потом с удовольствием падал, сопровождая каждое падение восторженным визгом, Джулия стискивала зубы, вспоминая Кристи, который был всегда заводилой в этой игре. Чтобы отвлечься, она принялась наблюдать за Веселым. Чувствуя себя неуверенно в отведенной ему роли, пес явно нервничал. Он сидел на полу, высоко задрав голову, чтобы до его усатого носа не мог дотянуться младший из братьев. Уже научившийся ползать малыш лелеял мечту цапнуть собаку за нос и больно покрутить его, что он не раз проделывал с носом этой тети. Время от времени, когда Джулия замечала, что у собаки вот-вот лопнет терпение, она прерывала работу, чтобы взять ребенка на руки. Малыш тут же начинал отчаянно бороться за свою свободу, выгибал спину и соскальзывал обратно на пол. Обняв ее рунами за шею, его старший брат вскидывал на нее свои огромные черные глаза, молча умоляя уделить внимание и ему.

— У вас все в порядке? — Мистер Патель быстро сунул голову в дверь и так же мгновенно исчез.

— Да, все прекрасно, — крикнула ему вслед Джулия. — Я почти закончила.

— Похоже, что сегодня в вашем доме соберется большая компания, — сообщил из-за занавески мистер Патель.

— Боюсь, что так…

— Там, внизу, готовят много карри и очень много риса. Во всяком случае, мне так показалось.

— Да?

— А наверху — индейку и сливовый пудинг.

— Ага.

— С карри хорошо идет пиво, так что они купили несколько ящиков, не считая другого спиртного.

— Молодцы.

— Жена говорит, что музыка уже играет. У нас оказались распроданными все лимоны, но она оставила для вас парочку.

— Передайте ей, пожалуйста, мою благодарность.

— Думаю, что можно уже закрывать магазин. Покупателей больше нет.

— Нет, миленький, не надо тянуть его за усы! — Джулия подняла с пола малыша, лас ново напомнив старшему, что хотела бы получить обратно свои туфли. Выйдя потом к Пателям в торговый зал, она сказала: — Журналы рассортированы. Помочь вам в воскресенье с понюшками?

— Не беспокойтесь, пожалуйста. — Мистер Патель выглядел уставшим. Миссис Патель перевернула висевшую на двери табличку с надписью „Закрыто“. На ее лице четко обозначились следы усталости; вокруг глаз залегли темные круги. Джулия передала ей ребенка.

— Надеюсь, вы хотя бы немного отдохнете за праздники в кругу семьи, — сказала ей Джулия. — Проследите за тем, чтобы она отдохнула, — обратилась она к мистеру Пателю.

Мистер Патель рассмеялся:

— О, ей будут предоставлены для этого большие возможности. Но в любом случае она будет счастлива среди своих. — Помолчав, он мягко спросил: — Ну а как вы сами? — Глаза его при этом словно спрашивали: „Чем я мог бы помочь, ведь это первое Рождество без вашего ребенка?“

— Все будет хорошо, — сказала Джулия и погладила ножку маленького Пателя.

— А компания? Они собираются в вашем доме.

— Я выживу, не беспокойтесь.

Стоя на тротуаре, она провожала глазами машину Пателей, пока она не скрылась из виду. Подмораживало. За заревом огней Лондона не видно было сиявших в небе звезд. Рядом скулил Веселый. Они пошли навстречу звукам джаза — кто-то очень неплохо играл на саксофоне. Может быть, подумала Джулия, удастся все-таки уснуть, после того как она покормит Веселого, — должна же усталость взять свое! Уши, опять же, можно заткнуть ватой… Входная дверь дома была открыта. С этажа на этаж перекрикивались люди. Вечеринка началась…

На лестничной площадке Джулии пришлось протискиваться между коробок с пивом. В воздухе носились запахи готовки и звуки громких голосов и гремевших сковородок. На площадке перед квартирой Эддисонов мужчина средних лет со стянутыми сзади в конский хвостик волосами выдувал из саксофона первые пробные звуки. В тот момент, когда она бочком пробиралась мимо него, из саксофона на нее обрушилась популярная мелодия „И днем и ночью ты моя единственная“, а в квартире Анжи Питер и другие громко запели: „Там, там, там, брожу навеселе под солнцем, там и сям. Близко ль от меня иль далеко, но найти тебя мне нелегко. Ночью и днем все тебя зову-у-у…“

— Идите сюда и выпейте! — закричали они. — Закуска скоро тоже будет готова.

Поджав хвост между ног, Веселый бросился вверх по лестнице, чуть ли не одним прыжком взлетел на верхнюю площадку и панически заскреб дверь когтями. Продравшись мимо сидящих и пьющих на ступеньках людей, Джулия подбежала к скулящему псу, впустила его в квартиру и плотно закрыла за собой дверь. Рев гулянки сразу несколько поутих. „Бедняжка, — пожалела она собаку. — Бедняжка!“ И направилась к окну, которое утром оставила открытым. Прежде чем закрыть его, она высунулась и посмотрела на улицу. С обоих концов улицы к ее дому стекались бражники.

От одной группы отделился и вышел вперед человек.

— Эй, Анжи! — закричал он. — Нас научили новой очень смешной игре! У нас новая игра!

— Что за игра? — завопила Анжи в ответ.

„Вероятно, у нее хорошие легкие“, — подумала Джулия.

— Где ты была, когда убили Кеннеди?

— Мне это не кажется смешным!

— Еще выпьешь, и станет смешно. Это не запах ли глинтвейна я учуял? Высший сорт!

Закрывая окно, Джулия сказала:

— Сегодня, Веселый, нам предстоит тяжелая ночь. Я-то могу заткнуть свои уши ватой, а тебе чем помочь?

Внизу снова взвыл саксофон; он играл „Я поищу на побережье“. Дрожащий и скулящий Веселый поднял морду и испуганно залаял.

Когда саксофон смолк, Джулия подогрела себе суп, накормила собаку, разделась, приняла ванну, заткнула уши ватой и, забравшись в постель, накрылась с головой пуховым одеялом. Очень уставшая, она быстро уснула, но сон ее продолжался недолго — к компании присоединился кто-то с электрогитарой, и начались танцы.

К тому времени, когда гулянье достигло своего пика и появились первые признаки того, что веселье пошло на убыль, кутеж возобновился с новой силой за счет пополнения из закрывшихся пабов. Эддисоны перевели на „максимум“ рычажок регулировки громкости своего магнитофона и весь дом заходил ходуном под мощными ударами „тяжелого металла“. Джулия села в кровати. Собака дрожала.

В предыдущее Рождество Джулия работала официанткой в гостинице, а Кристи и Жиль провели праздничные дни с Клодой. За два года, прошедшие с тех пор, как она в последний раз принимала участие в эддисоновском рождественском шабаше, ее память об этом притупилась, но сейчас, съежившись на кровати и глядя на дрожащую рядом собаку, она вспомнила предыдущие гульбища. В первый раз все было относительно терпимо — вечеринка проходила только в канун Рождества, и к двум часам ночи силы ее участников иссякли и все замерло, но уже год спустя Эддисоны развернулись вовсю, и оргия продолжалась все три праздничных дня — началась в сочельник и закончилась далеко за полночь после Дня подарков.

Сгорбившись на постели, Джулия предалась воспоминаниям. Однажды Жиль, который предпочел на тот раз остаться на Рождество в Лондоне, то ли потому, что повздорил с Клодой, то ли потому, что ему захотелось разнообразия, пришел домой пьяный, но в хорошем настроении, и уже раздевался, когда веселье у Эддисонов достигло своего апогея. Не долго думая, он бросился вниз по лестнице и потребовал, чтобы соседи „заткнулись“, „прекратили этот чертов шум“ и вообще вели себя тихо. Последовала громкая словесная перепалка, за ней драка и потом примирение. Жиль присоединился к компании, и шум возобновился с удвоенной силой. На следующий день он обвинил ее в том, что она портит другим настроение, и назвал занудой, потому что она осталась дома. Почему, кричал он, с каждым словом все больше распаляясь, не пошла она куда-нибудь в другое место, если ей неприятны нормальные развлекающиеся люди? Отправлялась бы к таким же унылым нытикам, как и она сама! Однако за годы их совместной жизни она растеряла и тех немногих друзей, которые у нее когда-то были. Ну и конечно, не было никого, к кому бы она могла постучаться в час ночи. К счастью, Кристи, который всегда любил поспать, не проснулся от крика. А что теперь?

— Нам необязательно это терпеть, — сказала Джулия, обращаясь к Веселому. — Мы же можем уйти отсюда. — Она спрыгнула с кровати, оделась и, заперев дверь, стала выбираться на улицу. Ей пришлось поработать локтями, протискиваясь между толпившимися на лестнице или танцевавшими на площадках парами. На улице, где они в конце концов оказались, их встретили тишина и колкий морозный воздух.

— С другой стороны, — сказала она собаке, — нам с тобой, собственно, некуда идти.

В ранние часы рождественского утра улицы больших городов, как правило, немноголюдны; транспорта никакого, если не считать случайных такси или полицейской машины. Джулию охватило чувство одиночества и незащищенности, и она вдруг пожалела, что не купила Веселому ошейник и поводок — в этом случае между ними был бы более тесный контакт, нежели случайные, как сейчас, прикосновения, когда собака, трусившая рядом, время от времени задевала ее ноги своим боком или хвостом. Если бы у нее в руках был поводок, она бы не волновалась в тех случаях, когда собака отставала от нее, задержавшись, чтобы постоять у дерева с поднятой лапой, и ей не приходилось бы каждый раз, когда собака ее нагоняла, наклоняться и похлопывать ее по жесткой шерсти на спине.

Оставив позади Челси, Джулия оказалась в районе Кенсингтона, потом в Кэмпден-Хилл, потом в Ноттинг-Хилл и наконец остановилась на Холланд-Парк-авеню, тут она почувствовала, что начинает уставать, и повернула обратно. Она надеялась, что к тому времени, когда она дойдет до дома, компания уже утихомирится и она сможет немного поспать и покормить собаку. Она пожалела, что не догадалась попросить ключ у Пателей; они бы не отказались дать ей пристанище. Теперь уже поздно об этом думать — магазин и квартира закрыты на замок и будут оставаться закрытыми несколько дней. Может быть, воспользоваться квартирой журналистки? Провести там ночь? Подремать на полу? Надо быть идиоткой, чтобы хотя бы подумать об этом, — хозяйка квартиры из тех, чье поведение совершенно непредсказуемо, так что она может заявиться домой в любой, самый неожиданный момент.

— Нет, — сказала Джулия собаке, — я должна рассчитывать только на свое собственное жилье. Там, должно быть, уже не так шумно — не могут же они веселиться без устали всю ночь! Я себя веду просто глупо.

Свернув на свою улицу, она обрадовалась, увидев три отъезжавших от дома микроавтобуса. Вслед им неслись прощальные выкрики. Но тут она увидела на ступеньках Анжи Эддисон, которая махала отъезжавшим рукой и вручала:

— Ждем вас на индейку и сливовый пудинг. Питер за это время намешает предостаточно коктейлей. До скорого!

Джулия подождала, пока Анжи не вошла обратно в дом. Дверь она оставила открытой. В окнах горел свет, но музыка была не такой громкой, как раньше. Джулия и собака быстро скользнули в подъезд.

Дверь в квартиру Феллоузов была открыта; оттуда послышался стон — кому-то стало плохо: „О Господи! О Господи!“ Джулия узнала голос Джанет. Она нажала на кнопку выключателя, но лампочки на лестнице не зажглись. Темные ступени освещались лишь слабым отблеском от полосни света, падавшей из двери Эддисонов. Джулия поднималась с большой осторожностью. Прислонившись к стене, на площадке Эддисонов сидела и пила кофе увлеченная беседой парочка. Когда Джулия перешагивала через их вытянутые ноги, они даже не подняли на нее глаза. Лампочка на площадке верхнего этажа тоже не зажигалась, так что пришлось искать ключ и отпирать дверь на ощупь. Когда она уже вставляла ключ в замок, вдруг откуда ни возьмись из темноты возник мужчина, который схватил ее и крепко прижал к себе. От него сильно пахло алкоголем и табаком.

— Попалась, Джулия Пайпер! — прохрипел он. — Долго же я тебя ждал!

— Прочь! — Она рванулась и ударила его локтем в живот.

— Постой! Постой… Ууух! Ты… Ууух! Боже! Проклятая собака! Убери ее!

Вбежав в квартиру, она с силой захлопнула за собой дверь, прислушиваясь к сбивчивым удалявшимся шагам. Веселый скулил и глухо рычал. Вдоль всей его спины, от головы до хвоста, вздыбилась шерсть.

— Я еще вернусь! — донесся снизу хриплый вопль.

Когда Джулия открывала банку собачьих консервов, у нее дрожали руки, и она порезалась об острый край. Подержав палец под струей холодной воды, она немного успокоилась.

— Любой здравомыслящий человек на моем месте обратился бы к соседям за помощью, — пробормотала она. — А я не могу.

Она смотрела, как, сердито рыча и глотая куски, ела собака. Потом села на тахту и долго сидела, глядя на дверь и вслушиваясь.

Позже она приготовила кофе, заставила себя поесть и вместе с Веселым вышла из дома. Было обеденное время. У компании появились признаки второго дыхания, и гулянка, похоже, вступала в новую фазу. Кто-то крикнул:

— А где были вы, когда убили Кеннеди?

„Входи всяк, кто мучается и обременен, и отдохнешь здесь“, — было написано черными печатными буквами на красной табличке. Она уже проходила когда-то мимо этой церкви. А может быть, то была другая церковь, но с такой же табличкой? Она не остановилась и продолжала идти быстро, чтобы не замерзнуть. Толпы людей высыпали после утренней мессы из часовни Бромптон. Люди торопливо спускались по лестнице, торопясь попасть скорее домой — на рождественский обед. На часовне не было никаких табличек и объявлений, и она поднялась по ступеням и дошла почти до дверей, но тут у нее сдали нервы, она повернулась и быстро сбежала вниз. Миновав музей Виктории и Альберта — наглухо, конечно, закрытый, — она протащилась по Экзибишен-роуд до парка, где наконец смогла посидеть и дать отдохнуть ногам. Отдых, однако, не мог продолжаться долго, поскольку на улице все холодало и надо было двигаться, чтобы не замерзнуть. Пройдя по кривой дуге мимо Альберт-холла обратно, она вдруг увидела еще одну церковь и вспомнила о той, где она сидела в теплоте свечей и где съела бутерброд, а священник не ругал ее за это. Но до нее слишком долго добираться. Может быть, ее не прогонят отсюда?

Решившись, Джулия толкнула дверь и сразу окунулась в теплоту. Она с удовольствием села на скамью, а пес устроился у ее ног.

Тут же в их сторону направился высокий церковный служитель в черном одеянии.

— Это церковь, — надменно произнес он. Слова его, казалось, лениво падали вниз, неохотно переползая через жирный двойной подбородок, над которым нависал тонкий, длинный нос. — Сюда нельзя приводить собак.

С первого же взгляда Джулия почувствовала к нему антипатию, которая только усилилась после его слов.

— Но это тихая, хорошая собака, — сказала она, — и никому не помешает.

— Однако она не поводырь, — настаивал служитель, — а исключения касаются только собак-поводырей.

— За ней нет никаких грехов. — Джулия мысленно посчитала, сколько у служителя подбородков — один, два, два с половиной.

— К тому же она еще и без поводка. Вы должны вывести ее отсюда.

— А зачем же тогда пишут „входи всяк, кто мучается и обременен, и отдохнешь здесь“? — Джулия продолжала сидеть.

— На нашей церкви вы такого рода таблички не найдете, — сказал служитель, явно оскорбившись.

— Это почему же?

— Такие таблички вешают на церквях других вероисповеданий. Так вы намерены убрать отсюда собаку или нет? — Он нетерпеливо дернулся в своей сутане, и Джулия отчетливо разглядела острые бугорки его костлявых коленок.

— Он безгрешен, — упрямо повторила она. Изнеможение делало ее неуступчивой.

— Вы так считаете, — сказал служитель и повысил голос: — Знаем мы таких! Вон!

— Каких это „таких“?

— А таких, которые, погрязши в грехах, любят порассуждать о Боге. Вон, говорю я вам, вон!

Поднимаясь со скамьи, Джулия сказала со вздохом:

— О Боже! У меня остается только последнее средство.

— И нечего угрожать Ему! — сердито воскликнул служитель. — Вон отсюда! — Он проводил их до двери и собственноручно закрыл ее за ними.