Опыты любви

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ СПАЗМЫ

1. Поначалу мне было трудно себе представить ложь, продолжительностью в 3,2 секунды, вставленную в последовательность из восьми 0,8-секундных спазмов, два первых и два последних из которых (3,2 с) были настоящими. Легче вообразить или стопроцентную правду, или абсолютную ложь, но идея сэндвича из правды, лжи и снова правды казалась извращенной и ненужной. Или вся последовательность должна была быть лживой, или уж тогда подлинной. Должно быть, мне следовало искать объяснения не в психологических (зачем она это делает?), а в физиологических причинах. Как бы там ни было, независимо от причины и способа объяснения я стал замечать, что Хлоя (после нашего возвращения из Испании) начала симулировать все или часть своих оргазмов.

0,8+/0,8+/0,8-/0,8-/0,8-/0,8-/0,8+/0,8+ = общая продолжительность 6,4

(где «+» — наличие спазма, а «-» — его отсутствие)

2. Обычное число спазмов заменила преувеличенная активность, призванная, возможно, отвлечь мое внимание от недостаточной вовлеченности Хлои в процесс. Я не потому отнесся с таким вниманием к наличию или отсутствию спазмов, что они казались важными сами по себе (было кое-что, свидетельствовавшее, что удовольствие здесь не связано с числом), просто для женщины (прежде выражавшей удовлетворение в виде учащенных спазмов) они служили важным признаком отдаления, и расстояние, возможно, имело тенденцию увеличиваться.

3. Это уменьшающееся число спазмов не сопровождалось никаким видимым проявлением равнодушия. В каком-то смысле именно сейчас наши занятия любовью достигли своего апогея. Мы занимались этим не только чаще, но еще и в разных положениях, и в разное время суток. Все происходило более бурно, сопровождалось криками, даже слезами, наши движения напоминали движения безумных, в них было больше злости, чем нежности, обычно ассоциируемой с близостью. Я не знаю, насколько этому действительно стоило придавать значение. Достаточно сказать, что подозрение зародилось.

4. Тем, о чем следовало поговорить с Хлоей, я вместо этого поделился с другом.

— Я не знаю, Уилл, что происходит, но секс стал каким-то не таким, как прежде.

— Не переживай, здесь есть свои фазы; неужели ты ждешь, что каждый раз сработает на всю катушку?

— Конечно, нет. Но я чувствую, есть что-то еще. Не знаю, что именно, но за те месяцы, что мы вернулись из Испании, я все время что-нибудь замечаю. И не только в постели — это всего лишь симптом. Я имею в виду вообще.

— Например?

— Ну, ничего определенного. Ладно, кое-что я могу назвать. Мы с ней любим мюсли разных видов, но поскольку я провожу у нее много времени, обычно она покупает и те, которые ем я, чтобы можно было завтракать вместе. Так вот, вдруг ни с того ни с сего на прошлой неделе она перестала покупать их, заявив, что это слишком дорого. Мне не хочется делать никаких выводов, я просто наблюдаю.

5. Мы с Уиллом стояли в приемной нашего офиса. Празднование двадцатилетия фирмы шло полным ходом. Я привел с собой Хлою, и для нее это была первая возможность увидеть мое рабочее место.

— Почему у Уилла настолько больше заказов, чем у тебя? — спросила Хлоя после того, как посмотрела выставку.

— Отвечай, Уилл.

— Дело в том, что должно пройти время, пока настоящий талант оценят, — проявил милосердие Уилл.

— Твои рисунки блестящи, — сказала ему Хлоя. — Не видела ничего более оригинального, особенно для офисов. Использование материалов просто фантастическое, да еще ты ухитрился настолько удачно сочетать кирпич и металл. Разве ты не можешь придумывать такие вещи? — спросила она меня.

— У меня есть какие-то идеи, но у меня совсем другой стиль. Я работаю с другими материалами.

— Работы Уилла действительно потрясающи, просто невероятно. Я так рада, что пришла и увидела.

— Хлоя, я очень рад слышать это от тебя, — ответил Уилл.

— На меня произвело огромное впечатление то, что ты делаешь. Меня как раз интересуют подобные вещи, какая жалость, что немногие архитекторы делают то, что ты пытаешься делать. Мне кажется, ничего нет проще.

— Это не так просто, но меня всегда учили не отступать от того, во что я верю. Я строю дома, которые внушают мне чувство реальности, а потом людям, живущим в них, передается своего рода энергия.

— Мне кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать.

— Было бы понятнее, если бы мы сейчас находились в Калифорнии. Я работал над проектом в Монтери, и думаю, что там ты бы лучше всего увидела, чего можно достичь, используя разные виды камня, сталь и алюминий и работая заодно с ландшафтом, а не против него.

6. Воспитанный человек, в числе прочего, не спрашивает партнера о критериях его любви. Идеальным было бы, чтобы любили вообще не за соответствие каким-либо критериям, а за то, что человек таков, как он есть, — онтологический[48] статус в противоположность свойствам и качествам. Изнутри любви, как изнутри благосостояния, способы приобретения и удержания чувства (собственности) являются табу. Лишь нехватка — не важно, любви или денег — заставляет человека обращаться с вопросами к системе. В этом, возможно, причина, почему из влюбленных не получается великих революционеров.

7. Проходя однажды на улице мимо одной некрасивой женщины, Хлоя спросила: «Ты смог бы меня полюбить, если бы у меня на лице было такое же безобразное родимое пятно?» За подобным вопросом всегда скрывается горячее желание услышать «да» — ответ, который бы поставил любовь выше бренных покровов тела и особенно тех из них, которые при всем желании невозможно изменить. Я буду любить тебя не только за твой ум, талант и красоту, но просто потому, что ты — это ты, без всяких дополнительных аксессуаров. Я люблю тебя за то, каков ты в глубине души, а не за цвет глаз, длину ног или счет в банке. Хочется, чтобы нас любили независимо от внешних атрибутов, воздавая должное существу нашей натуры без всяких прикрас, будучи готовы на ту не стесненную условиями любовь, которая, как считается, бывает между родителями и детьми. Настоящее «я» — то, которое мы выбираем добровольно, и если на лбу появляется родинка, тело ссыхается под влиянием возраста, в результате падения цен пропадают деньги, — все эти несчастья следует нам простить, поскольку они портят нас только снаружи. И даже если мы очаровательны и богаты, и в этом случае мы не хотим, чтобы нас любили за это, поскольку достоинства могут оставить нас, а вместе с ними и любовь. Мне бы хотелось, чтобы ты скорее восхищалась моим умом, чем лицом, но если это неизбежно, то пусть лучше твои комплименты относятся к моей улыбке (контролируется при помощи лицевых мышц и нервов), чем к форме моего носа (статичен и полностью зависит от хрящей, кожи и других тканей). Хочется быть любимым, даже если я потеряю все, если у меня останется только мое «я», это таинственное «я», мыслящееся как личность в самом уязвимом своем состоянии, в минуту наибольшей слабости. Достаточно ли ты любишь меня для того, чтобы я мог быть с тобой слабым? Всем нравится сила, но любишь ли ты меня за мою слабость? В этом и заключается настоящая проверка. Любишь ли ты меня, если я потеряю все, чего можно лишиться, за одно то, что всегда пребудет со мной?

8. В тот вечер в проектном бюро я впервые почувствовал, что Хлоя ускользает от меня, перестает восхищаться моей работой и начинает сопоставлять мои достоинства с достоинствами других мужчин. Поскольку я чувствовал усталость, а Хлоя и Уилл нет, я отправился домой, а они решили пойти выпить чего-нибудь в Вест-Энд. Хлоя сказала, что позвонит мне сразу же, как только доберется до дома, но около одиннадцати я сам решил позвонить ей. Ответил автоответчик, как и потом, когда я уже в половине третьего еще раз позвонил ей. Меня так и подмывало доверить трубке свое беспокойство, но облечь его в слова означало каким-то образом приблизить их к реальности, переводя подозрение в плоскость обвинений и ответных обвинений. По всей видимости, это могло ничего не значить — или, по крайней мере, значить что угодно: мне легче было думать, что она попала в аварию, чем что она предается безделью в обществе Уилла. В четыре часа утра я позвонил в полицию, и спросил самым вменяемым тоном, на который только способен человек, выпивший водки, не были ли они на месте происшествия, где, может быть, они видели искалеченное тело или искореженный «фольксваген» моего ангела в короткой зеленой юбке и черной куртке, с которой я попрощался в конторе поблизости от Барбикена. Нет, сэр, такого выезда не было, она ваша родственница или просто подруга? Могу ли я подождать до утра, а потом снова позвонить им?

9. «Думая о проблемах, можно внести их в свою жизнь», — сказала однажды Хлоя. Я не отваживался думать из страха перед тем, что могло мне открыться. Свободно мыслить означает не бояться встретить своих демонов. Но встревоженный ум не способен отвлекаться, и я, хрупкий как стекло, не мог отрешиться от своей паранойи. Епископ Беркли[49], а впоследствии Хлоя говорили, что, если закрыть глаза, внешний мир представляется не более реальным, чем сон, и сейчас меня сильнее, чем когда-либо, привлекала успокаивающая власть иллюзий. Я предпочел бы не смотреть в лицо правде: быть может, неприятная правда, если я только не буду думать о ней, как-нибудь сама перестанет существовать.

10. В отсутствие Хлои, чувствуя себя вконец запутавшимся, виноватым в своих подозрениях и сердясь на себя за это, я, когда мы встретились в десять часов на следующий день, предпочел сделать вид, что ничего не произошло. Она же, наверное, сознавала свою вину — иначе зачем сходила в ближайший супермаркет, купив недостающие мюсли, чтобы наполнить желудок Юного Вертера? Она навлекла на себя обвинение не своим безразличием, а, напротив, своим чувством долга — большим пакетом злаковой смеси «Голден Брен», лежавшим на самом виду на подоконнике.

— Тебе не нравится? Разве это не те самые мюсли, которые ты любишь? — спрашивала Хлоя, в то время как я с трудом заталкивал в себя еду.

11. Она сказала, что осталась на ночь у своей подруги Паулы. Они с Уиллом болтали допоздна в баре в Сохо, а поскольку она выпила немного лишнего, то решила, что будет проще заночевать в Блумсбери, чем ехать через весь город домой в Ислингтон. Она хотела позвонить мне, но ее звонок, конечно, разбудил бы меня. Разве это было неправильно, если я сказал, что хочу лечь спать пораньше? Почему у меня такое лицо? Может быть, добавить в мюсли еще молока?

12. Версии происшедшего, плохо подкрепленные фактами, всегда сопровождает искушение признать их за правду, разумеется если они приятны. Как характерный для простака оптимистический взгляд на вещи, Хлоин рассказ о ее вечере вызывал желание в него поверить, как теплая ванна, из которой мне не хотелось вылезать. Если она верит, почему я не должен? Если для нее это так просто, почему это должно быть так сложно для меня? Я хотел увлечься ее рассказом о ночи, проведенной на полу, в квартире Паулы в Блумсбери, поскольку в таком случае мог забыть свой придуманный альтернативный вечер (другая кровать, другой мужчина, спазмы). Как избиратель, у которого слащавые обещания политика вышибают слезу умиления, я попал в западню лживой возможности прислушаться к своим самым сокровенным желаниям.

13. Поэтому, коль скоро она провела ночь у Паулы, купила мюсли и все было забыто, я ощутил всплеск доверия к ней и облегчение, какое испытывает человек, проснувшийся после кошмарного сна. Я встал из-за стола и сомкнул руки на толстом белом свитере моей возлюбленной, лаская сквозь шерсть ее плечи, потом наклонился, чтобы поцеловать шею, помешкав около уха, вдыхая знакомый запах ее кожи и чувствуя, как волосы щекочут лицо. «Не надо, не сейчас», — отозвался ангел. Но Купидон, не веря своим ушам, увлеченный знакомым запахом ее кожи и щекочущими прикосновениями волос, продолжал прикасаться губами к ее плоти. «Я, кажется, сказала: не сейчас!» — повторил ангел так, что даже Купидон расслышал.

14. Модель поцелуя выработалась у них в первую же совместную ночь. Она приблизила свою голову к его, а он, увлеченный этим хрупким соединением души и тела, начал скользить губами по ее шее, повторяя изгиб. Она вздрогнула и улыбнулась, взяла его за руку и закрыла глаза. Между ними это стало чем-то вроде ритуала, своего рода подписью, скрепившей язык их близости. «Не надо, не сейчас». Ненависть — это скрытый текст в послании любви, они зарождаются одновременно. Женщину, соблазненную тем, как возлюбленный целует ее шею, переворачивает страницы в книге или рассказывает анекдот, ждут потом приливы раздражения именно в те же моменты. Как если бы конец любви уже содержался в ее начале, составляющие распада заранее предсказаны тем, что однажды вызвало ее к жизни.

15. «Я, кажется, сказала: не сейчас!» Известны случаи, когда хорошие врачи, способные выявить у своих пациентов первые признаки рака, непонятным образом не замечали, как в их собственном теле вырастает опухоль размером с футбольный мяч. Можно привести в пример людей, почти всегда проявляющих ясность ума и рассудительность, которые тем не менее не могут осознать, что один из их детей умер или что жена или муж бросили их, — и продолжают думать, что ребенок просто потерялся, а жена или муж разведется со своим новым мужем (женой) и вернется к ним. Любовник, потерпевший крушение, не может принять факт катастрофы и продолжает вести себя как будто ничего не случилось, напрасно надеясь, что, не признавая приговора, можно препятствовать приведению его в исполнение. Все признаки указывали на конец, стоило только их прочесть — но меня внезапно поразила неграмотность, и виновата в этом была боль.

16. Жертва скоропостижной кончины любви оказывается неспособной применить оригинальные средства, чтобы оживить труп. Именно в это время, когда все еще можно было спасти, проявив изобретательность, я, полный страха и потому неоригинальный, ударился в ностальгию. Чувствуя, как Хлоя отдаляется от меня, я попытался вернуть ее, слепо повторяя вещи, которые в прошлом связывали нас. Я повторял свои попытки с поцелуем и в последующие недели настаивал на том, чтобы мы ходили в те же кино и рестораны, где когда-то провели приятный вечер, возвращался к шуткам, над которыми мы когда-то вместе смеялись, возобновлял позы, в которых прежде сливались наши тела.

17. Я искал покоя в привычности нашего языка, на котором мы говорили между собой и при помощи которого нам прежде всегда удавалось смягчить конфликты, в шутках в духе Гераклита, имевших целью признать, а значит сделать необидными, временные отливы любви.

— Сегодня что-то не так? — спросил я однажды утром, когда Венера выглядела почти такой же бледной и грустной, как и я.

— Сегодня?

— Да, сегодня что-то не так?

— Нет, почему? Разве есть какая-нибудь причина?

— Вроде бы нет.

— Почему ты тогда спрашиваешь?

— Не знаю. Потому что ты выглядишь немного несчастной.

— Извини, я тоже человек.

— Я только стараюсь помочь. Если взять за целое десять, на сколько единиц ты сегодня оценишь меня?

— Я правда не знаю.

— Почему?

— Я устала.

— Просто скажи.

— Не могу.

— Ну слушай, из десяти! Шесть? Три? Минус двенадцать? Плюс двадцать?

— Я не знаю.

— Подумай.

— Ради всего святого, я не знаю, оставь меня в покое, наконец!

18. Стоило мне заговорить на нашем языке, как он переставал быть понятным для Хлои — она даже готова была скорее притворяться, что забыла его, чем открыто признать свое нежелание говорить на нем. Она избегала сложностей в языке, выдавая себя за иностранку, она словно стала читать меня задом наперед и находить ошибки. Я не мог понять, почему то, что я говорил, прежде казалось ей таким привлекательным, а теперь вдруг вызывало раздражение. Я не мог понять, почему, хотя я не изменился, мне теперь по сто раз в день говорили, что я отвратителен. В панике я предпринял попытку вернуть золотой век, задавшись вопросом: «Что я делал тогда такого, чего, судя по всему, не делаю сейчас?» Я шел на все возможные уступки самому себе, каким я был в прошлом, когда являлся объектом любви. Чего я никак не понимал, так это того, что именно мое прежнее «я» теперь вызывало очевидное раздражение, а значит, я лишь ускорял процесс разрыва.

19. Я превратился в своего рода раздражитель, в человека, перешедшего черту, за которой уже не требуется взаимности. Я покупал ей книги, носил ее куртки в химчистку, платил за ужин, я предложил поехать на Рождество в Париж, чтобы отпраздновать нашу годовщину. Впрочем, лишь унижение и могло быть результатом любви вопреки всякой очевидности. Она могла срывать на мне плохое настроение, нападать на меня, не замечать меня, дразнить, обманывать меня, наносить мне удары кулаками и ногами, а я не отвечал — и благодаря этому сделался ненавистен.

20. В конце ужина, на приготовление которого я потратил два часа (большую его часть занял спор на тему истории Балканских стран), я взял Хлою за руку и произнес: «Я хочу сказать тебе кое-что, и пусть это прозвучит сентиментально: как бы много мы ни спорили и все такое, ты мне по-прежнему очень нужна и я хочу, чтобы у нас все было хорошо. Ты — все для меня, ты ведь знаешь это».

Хлоя (которая всегда читала больше книг по психоанализу, чем романов) посмотрела на меня с подозрением и произнесла: «Слушай, очень мило, что ты так говоришь, но это внушает мне опасения; не надо делать из меня идеал своего эго».

21. Ситуация упростилась до трагикомического сценария: с одной стороны, мужчина, видящий в женщине ангела, с другой — этот ангел, видящий в любви нечто находящееся на грани патологии.