Оранжевый туман

Глава двадцать третья. Жернова

…Когда раздался звонок в дверь, была уже глубокая ночь, и Люба бросилась открывать, решив, что Виталик опоздал на метро.

Но это был не Виталик, а оперативно-следственная группа с постановлением на обыск, который длился до утра.

Когда они наконец ушли, было уже совсем светло, мутный октябрьский рассвет безуспешно пытался прорваться сквозь тучи, а Любе пора было ехать в институт. Но вместо этого она поехала в следственный отдел. И только поэтому на суде по избранию меры пресечения Виталик имел счастье из-под ресниц коснуться взглядом её бессонных серых глаз.

Они ничего не нашли.

Возвращаясь с допроса, Люба заходила в подъезд на автомате, не видя и не слыша происходящего вокруг.

На улице, возле магазина, стояла соседка, Татьяна Фёдоровна, и что-то бойко обсуждала с подругой.

Люба привычно поздоровалась с пожилыми женщинами, но не услышала обычного приветствия в ответ.

Стуча своими каблучками, она шла к подъезду, когда услыхала ворчащие голоса за спиной:

— Милиция ночью приезжала, — доверительно, вполголоса делилась впечатлениями Татьяна Фёдоровна, ещё несколько месяцев тому назад называвшая Виталика «сиротинушкой» и чуть ли не рыдавшая у него на груди, — такого бандита поймали… У нас в подъезде жил, посадили его в тюрьму, потом отпустили, теперь снова. Говорят, отец его, покойник, тот ещё был бандит, я не застала, но говорят… Яблочко-то от яблони не далеко падает…

Люба, не оборачиваясь и высоко подняв голову, проследовала к двери подъезда.

Одновременно, по настоянию подполковника Артюхина, молодой следователь межрайонной прокуратуры, которому поручили вести это дело, выписал постановления на проведение обысков по месту регистрации и жительства граждан Измайловой, Кузнецова, Серёгина, Шаниной.

…Димку Серёгина спасло его собственное разгильдяйство.

Обыск был у него дома и на даче его семьи, в нескольких десятках километров от Москвы по Савёловскому направлению.

Но — в отличие от машины, которая стала его искренней любовью — дачу покойного деда в Балашихе он не спешил перерегистрировать. Счета на оплату взноса в садовое товарищество приходили на давно умершего дела, носившего другую фамилию, их аккуратно оплачивали, и это тоже спасло Димку Серёгина.

…Концы не сходились с концами, думал Артюхин. Эксперт был совершенно уверен, что гильза, найденная Шаниной в кармане у Кузнецова, не имела отношения к пистолету, изъятому у Нецветова.

Этого быть не могло, но это было так. Артюхин сам изучил данные пулегильзотеки.

Гильза не входила в число вещественных доказательств, и отправить Нецветова на зону можно было без разрешения этого противоречия.

Но по большому счёту, как раз сам Нецветов, как и его запрещённые игрушки, новоиспечённого подполковника волновали меньше всего…

Горизонтальные жалюзи в кабинете были наполовину открыты, и Димка мог видеть, как падает за окном снег.

Улицу и небо видно не было из-за жалюзей — только кусок пространства, а в нём ветки дерева и падающие снежинки, которые гнал в стекло в холодном московском воздухе по-ноябрьски промозглый сырой ветер.

Но холод остался снаружи, а в кабинете у Артюхина работал климат-контроль, было тепло и комфортно.

Артюхин вызвал Серёгина под предлогом профилактической беседы в связи с приближающмися парламентскими выборами, но разговор шёл совершенно на другие темы.

Сидевший на краешке стола подполковник, скрестив руки на груди, сверлил Димку своим рыбьим взглядом. А на улице падал снег.

— Значит, не хотите рассказывать о преступной деятельности Вашего друга Нецветова? — Артюхин медленно поднялся с угла стола, вернулся в своё кресло и стал неторопливо перебирать чёрные кожаные папки. — А если я Вам сейчас покажу копию показаний Нецветова, в которых он Вас топит? Что тогда скажете, Дмитрий Дмитриевич? — он наконец выбрал одну из папок, положил перед собой и слегка хлопнул по ней ладонью. — Если я Вам скажу, что вот здесь лежат ключи к Вашей свободе? Вы в окно смотрите, там жизнь идёт, а представьте, что подъедет сейчас УАЗик и поедете Вы на суд по мере пресечения? И пойдёт жизнь дальше мимо Вас… Может, лучше принять вовремя правильное решение, Дмитрий Дмитриевич? Тем более что Нецветов его для себя уже принял…

На мгновение усомнился Димка Серёгин, на один краткий миг он поверил в предательство лучшего друга. Поверил — и через секунду устыдился самого себя. А за окном всё так же ровно падал снег.

— Я не верю, — сказал он. — Это неправда. Покажите протокол.

— Протокол увидите в своё время, — усмехнулся Артюхин, — а если всё же правда, а, Дмитрий Дмитриевич? Что тогда? Вызываем УАЗик?

— Вызывайте УАЗик, — ответил Димка уже значительно увереннее, — это неправда.

— Ладно, — вздохнул Артюхин. — Будь по-Вашему. Неправда. И Вы, я вижу, достаточно хорошо знаете Нецветова, чтобы это понимать, не так ли? — он сделал паузу. — Послушайте, Дмитрий Дмитриевич, я не знаю, какие у Нецветова были проекты в политике и зачем ему понадобились деньги — большие деньги. Не знаю. Но могу Вам сказать точно, что в тюрьме он сидит сейчас не из-за одного несчастного ствола — а потому что влез в серьёзные дела и не смог договориться с серьёзными людьми. Понимаете, о чём я сейчас говорю?

— Не очень, — честно признался Димка.

— Поясню. Вы наверняка знаете, что волею судьбы Виталий Георгиевич Нецветов оказался обладателем работ своего отца, представляющих большую научную ценность, и нашлись люди, которые проявили к ним интерес… Виталий Вам об этом рассказывал?

Димка кивнул.

— Вот так всё и было. Но они не договорились, — медленно произнёс Артюхин с нажимом на последние слова, — Виталий Георгиевич, как сказал бы я, заигрался. Но беда в том, что те, с кем он связался, — не те люди, с которыми можно заигрываться. Беда в его неопытности. Я Вас вынужден был подвергнуть некоторой проверке, чтобы убедиться, насколько Вы представляете Нецветова, его упрямство и фанатизм. Но если Вы, Дмитрий Дмитриевич, хотите помочь своему другу — я скажу Вам, что для этого нужно. Нужен экземпляр диссертации отца Нецветова…

— Виталик его сжёг, — покачал головой Димка.

— Знаю. Сжёг оригинал. Вы мне можете не верить, но в данном случае мне нет смысла Вас обманывать — сжёг не из-за каких-то идеалистических соображений, а потому что они не договорились. По цене не договорились. Так что всё проще, хотя вряд ли Виталий Вам об этом скажет. Однако должна была остаться копия…

«Врёт, сука. Как пить дать, врёт. Как в прошлом году Любку разводил против Виталика, так сейчас разводит меня…»

— Насколько мне известно, Виталик сжёг единственный экземпляр.

— Очень жаль, если это так, — ответил Артюхин, — материалы, видимо, действительно представляли ценность, и досадно, если они утрачены по глупости. В любом случае, пускай этот разговор останется между нами. Впрочем, если Вам что-то будет известно — я всегда к Вашим услугам. Это шанс, шанс для Вашего друга, не стоит его упускать…

«Как же хорошо, что в такие моменты можно видеть, как падает снег за окном», — подумалось вдруг Димке.

— И последний вопрос, — неожиданно продолжил Артюхин, — как бы Вы отнеслись, если бы у Вас появилась возможность забыть о былых конфликтах и разногласиях и восстановиться в рядах Молодёжного Альянса? Радикальная, динамично растущая организация…

— Никак, — ответил Димка с резкой ноткой в голосе, — Плевал я на Маркина. С высокой колокольни.

«Крепко обиделся», — подумал Артюхин.

— Что ж, Дмитрий Дмитриевич, не смею более задерживать…

Артюхин отметил про себя, что Серёгин вызывает у него подсознательное раздражение, почти как Нецветов. Впрочем, это не имело значения.

Оставшись один, он раскрыл ноутбук и в сотый раз перечитал письмо в почтовом ящике. Его уважаемый лондонский друг писал, что, хотя сам занят сейчас другими, не менее важными делами, но найдёт возможность отблагодарить Артюхина в случае, если выяснится, что копия диссертации Георгия Нецветова всё-таки существует…

Выборы в Госдуму проходили холодным воскресным днём в самом начале зимы.

Димка Серёгин был наблюдателем на избирательном участке, его, как и Андрея, ждали напряжённые бессонные сутки.

В тот день Виталика вместе с остальными заключёнными вывели из камеры в тюремный коридор, где были установлены урны для голосования.

«Хоть какое-то развлечение», — подумал он, пробежав глазами бюллетень и поставив размашистую галочку в клетке напротив единственной партии, название которой содержало слово «коммунистическая», — «Ещё теперь президентские через три месяца…»

Но до президентских выборов в жизни Виталика произошло ещё одно событие.

Его неожиданно вызвали из камеры и провели через двор к следственным кабинетам.

Он ожидал увидеть следователя, но вместо него увидел миловидную девушку, предъявившую удостоверение нотариуса.

— Я пришла к Вам от Вашей невесты, Любови Никитичны, — произнесла она с улыбкой, протягивая ему бланк заявления о регистрации брака с гражданкой Измайловой.

Люба стояла на улице, под аркой, и ждала, пока ей вынесут заполненный дрожащей рукой Виталика бланк, с которым она поедет в ЗАГС, а потом, через несколько недель, снова поедет к следователю получать ещё одно разрешение… Если только к тому времени дело не передадут в суд.

По Новослободской улице шли прохожие, и таджики с широкими лопатами чистили от снега тротуар.

Через полтора месяца они стали мужем и женой.

Случилось это в том же следственном кабинете, в присутствии сотрудницы районного ЗАГСа и двух тюремных охранников. Поговорить им не дали, но разрешили Любе надеть на палец Виталику кольцо, которое она потом забрала с собой.

Всю церемонию, длившуюся почти десять минут, она крепко держала Виталика за руку, сжимая пальцы почти до хруста.

Люба вышла на лёгкий мороз в расстёгнутой куртке, с документами в руках, на истоптанный мокрый снег. На улице, прислонившись к своей машине, её ждал Димка с букетом роз.

А мимо проносились автомобили, и спешили по своим делам люди, не представляющие, какое это счастье — просто держаться за руки. Без стекла. Люди, не знающие, что такое счастье.

Потом был суд.

Следствие, включая ознакомление обвиняемого с делом, полностью уложилось в отведённые полгода.

Виталика обвиняли по статье средней тяжести, которая не предусматривала суда присяжных, а значит, не предусматривала и шанса на чудо, однажды уже случившееся в его жизни.

Суд был скор и сказать, что полностью неправеден — значило бы погрешить против истины, ведь Виталик действительно нарушил закон, в чём и признал свою вину, однако давать пояснения по делу не стал. Приговор был сухим, монотонным и полностью предсказуемым, в своей мотивировочной части слово в слово перепечатанным из обвинительного заключения, как будто мышкой выделили абзацы, а потом нажали «копировать» и «вставить».

Далее следовали его технические характеристики.

Люба, до этого момента неотрывно смотревшая на Виталика, опустила глаза в пол.

После приговора Любе дали первое короткое свидание — до этого ей отказывали на основании того, что она является свидетелем по уголовному делу.

В кабинке напротив неё сидел Виталик, остриженный, похудевший, без переднего зуба. Они смотрели друг на друга через двойное бронированное стекло, не зная, с чего начать разговор. А впереди у них был ещё целый час. А потом ещё целый час — в следующем месяце.

— Я знал, что ты придёшь, — произнёс он наконец, — я знал, что ты обязательно придёшь…

Через два месяца состоялось заседание кассационной инстанции, длившееся не более пятнадцати минут. Жалобу на приговор рассматривали трое судей Мосгорсуда, один из которых спал прямо в судейском кресле. Ещё через несколько минут был дан краткий ответ — оставить без изменения.

Ещё через три недели в приёмной Бутырской тюрьмы Любе сообщили, что её супруг этапирован для отбывания наказания в Республику Мордовия.

…В конце весны, перед сессией, примерно через месяц после того, как она представила в учебную часть документы о смене фамилии, Любу, заканчивавшую к тому времени четвёртый курс, внезапно вызвали в деканат факультета.

На первый взгляд читателю может показаться, что, увлекшись крутыми поворотами судьбы Виталика Нецветова и его сложными отношениями с правоохранительными органами Российской Федерации, автор совершенно забыл о противоположном полюсе нашего повествования — об убийце его матери.

Но это, конечно, не так…

…В один из бесконечно серых дней, пока в лесах Мордовии тянулся долгий трёхлетний срок Виталика Нецветова — к сожалению, автор не обладает достаточной информацией, чтобы определить день и даже год более конкретно — в международном аэропорту Триполи приземлился пассажирский самолёт.

Человек, спустившийся по трапу, предъявил на пограничном контроле паспорт гражданина Австралии.

Юный черноглазый пограничник, казалось, замешкался, вглядываясь в документы прибывшего. Но ни один мускул не дрогнул на лице пассажира — он так же ровно и терпеливо ждал, пока ему вернут паспорт.

Пограничника звали Ахмад, он работал в аэропорту всего третий день и потому мог выполнять некоторые операции медленнее, чем следовало. Однако даже более опытные его коллеги вряд ли смогли бы придраться к документам австралийца — оформлены они были идеально.

— Цель Вашего прибытия? — поинтересовался пограничник на довольно сносном английском.

— Деловые переговоры, — медленно моргая тяжёлыми веками, ответил прибывший на чистом арабском без акцента.

— Прошу Вас, мистер Конрад, — с широкой улыбкой произнёс Ахмад, возвращая пассажиру его паспорт.

Молодой пограничник Ахмад ещё появится на страницах нашего повествования.

Австралиец же проследовал в зал прилёта аэропорта и подошёл к справочному бюро поинтересоваться, где находится лучший отель в городе и как туда добраться. Он знал эту информацию не хуже оператора справочной, но ему нужно было завязать разговор.

…Пассажиры мелкими группами проходили за прорисованную на полу черту, обозначающую государственную границу. За смену через пост Ахмада проходили сотни людей, и он, конечно, не запомнил в лицо человека, прилетевшего из страны, о которой Ахмад знал только то, что там живут кенгуру. Поток иссяк, до следующего самолёта было ещё почти полчаса, и пограничник вернулся к занимавшей его мысли онлайн-игре, в которой он остановился на самом интересном месте. Впрочем, будь он даже занят служебными обязанностями, он бы тем более не обернулся назад — туда, где делал свои первые шаги по ливийской земле австралийский бизнесмен Фрэнсис Конрад, более известный в очень узких кругах как Уильям Моррисон.