Оранжевый туман

Глава пятая. Три чёрных ветра, три острых вектора

Виталик решил всё-таки выполнить обещание, данное Любе ещё в августе, и принёс ей на ближайшее собрание диссертацию отца со всеми дополнительными материалами, схемами и графиками.

Девушка бережно взяла из его рук чёрный полиэтиленовый пакет.

— Спасибо, Виталик. Не беспокойся, верну в целости и сохранности. И ещё — можно тебя на минутку на улицу?

Они вышли из штаба на крыльцо.

— Мама сказала, что ты хочешь участвовать в сборе подписей за Квачкова? — спросила она приглушённым шёпотом.

— Да. А почему такая таинственность? Это же официальные выборы. И почему мы не можем собраться организованно?

— Потому что Маркин резко против. Я к нему подходила ещё две недели назад. Так что если участвуешь — собираемся в субботу в десять в центре зала метро «Щёлковская». Только так, чтобы Маркин не знал.

— Хорошо, — кивнул Виталик, — но я у него всё-таки спрошу, почему он возражает. Очень странно… Ладно, идём внутрь, собрание начинается.

…В конце своей речи Сергей, как обычно, спросил, есть ли у кого вопросы или дополнения.

Виталик поднял руку.

— Выступление. Две минуты.

Маркин кивнул, и Виталик широкими шагами вышел к председательскому столу.

Люба смотрела на него с тревогой. Она думала, что Виталик подойдёт к лидеру после собрания, но не ожидала, что он решит поставить вопрос публично.

— Товарищи! — начал Виталик. — В Москве происходят политические события, в которых мы по непонятной мне причине не участвуем и стоим в стороне. Я имею в виду избирательную кампанию в сто девяносто девятом Преображенском округе.

Маркин поморщился. Во взгляде его мелькнула досада. Он, конечно, был готов к тому, что эта тема всплывёт на собрании, но не ожидал такого от Нецветова, которого считал лично преданным себе человеком. Мог бы хоть посоветоваться в кулуарах, что ли…

— Я говорю всем, если кто не знает, что будут довыборы в Госдуму, последние, которые ещё по одномандатным округам. Дальше будут только партии. И вот на этих выборах выдвигается полковник Квачков — человек, который стрелял в Чубайса! Я считаю, что мы должны обязательно поддержать его кандидатуру и принять участие в сборе подписей. У меня всё, спасибо.

— Я вынужден прокомментировать предложение товарища Нецветова, — медленно произнёс Маркин и сделал короткую паузу, концентрируя внимание зала, — мы знаем, что Виталий искренне переживает за наше дело, но сейчас он, к сожалению, заблуждается.

Ропот прошёл по задним рядам.

— Виталик, ты мне друг, но истина дороже, — напомнил Маркин латинское изречение, — ты руководствуешься эмоциями, а это не всегда правильно. Любую ситуацию в политике мы должны подвергать чёткому всестороннему анализу, не забывая при этом, что мы — в первую очередь левые. Если внимательно посмотреть на избирательную кампанию Квачкова, можно увидеть, что в ней участвуют весьма сомнительные правые элементы, я бы даже сказал — фашистского толка. Совместные мероприятия с подобными элементами могут принести организации только вред. Да и сам Квачков, если честно, не внушает доверия. Виталик судит о нём по одному поступку, вместо того, чтобы проанализировать идеологию. Поэтому я советовал бы всем, и в первую очередь Виталику, ознакомиться со всей имеющейся литературой, и потом, если необходимость не отпадёт, вернуться к этому вопросу через одну-две недели…

«Но ведь сбор подписей должен пройти в очень сжатые сроки!» — подумал Нецветов.

— А я тебе что говорила? — сказала ему Люба, когда они вышли на улицу.

Зато теперь Маркин мог отчитаться перед куратором, что заболтал неудобный вопрос и не допустил активного подключения бойцов Альянса к подписной кампании.

…На субботнюю встречу Виталик с Мариной приехали вовремя. На «Щёлковской» собралось человек около двадцати разных возрастов, больше половины — незнакомые ему люди. Были здесь супруги Измайловы с Любой, несколько человек из их «салона», а также Андрей и Димка из их организации.

Никаких фашистов Виталик не увидел.

Заметив его, Андрей Кузнецов слегка занервничал, но Люба что-то сказала ему, что именно — Виталик не расслышал за шумом поезда, и тот успокоился.

Марину эта предвыборная кампания не очень интересовала, она просто увязалась вместе с Виталиком.

Работали попарно, по подъездам, начиная с верхнего этажа, обходя лестничные площадки от двери к двери, в десятый, в двадцатый раз повторяя в ответ на недоверчивый вопрос «Кто там?» из-за запертой квартирной двери:

— Здравствуйте! У вас в районе четвёртого декабря будут выборы, мы собираем подписи…

Дело двигалось на удивление споро, и чем дальше, тем больше задумывался Виталик о том, почему же так отнёсся к избирательной кампании Квачкова Маркин. Задумывался и не находил ответа. Странно, очень странно…

В понедельник их снова пригласили в кубинское посольство. На этот раз отмечался День независимости Кубы, и это уже Виталик знал точно.

День был ненастным, но кубинцам удалось создать атмосферу праздника.

Виталик с Мариной сидели на той самой лавочке, где начинался их роман, слушали концерт и пили ром, а потом были танцы, и он снова поражался тому, как же люди умеют веселиться, и забывал думать о грызущих его вопросах.

На этот праздник забежал на полчаса и Сергей Маркин, и они с Егоровым обсуждали вполголоса предстоящее седьмое ноября и ушли вместе.

И снова Марина везла пьяного Виталика к себе на квартиру…

…Седьмое ноября, ожидавшееся в этом году, было не совсем обычным.

Под самый конец 2004 года российский парламент изменил законодательство о выходных и праздничных днях.

И с наступающего года Седьмое ноября стало рабочим днём.

Зато выходным стало четвёртое — «День народного единства», введённый вместо «Дня согласия и примирения», который так и не прижился, и народ продолжал праздновать седьмое число…

Поэтому в 2005 году заявки отличались от шаблона — левым организациям в первый раз приходилось считаться с тем, что привычный день 7 ноября теперь будет рабочим, и заявки надо подавать на вечер… Однако полное осознание новой реальности придёт только через год, в пятом ещё люди наивно пишут уведомления на 15–16 часов…

Но одновременно встрепенулись националисты.

Это, конечно, очень широкое понятие, и в задачи автора не входит раскладывать его по полочкам.

Однако факт необходимо отметить — они проявили инициативу.

И на четвёртое ноября, на день нового праздника, впервые отмечавшегося как государственного, они в установленные законом сроки подали заявку на «Русский Марш».

Это было реальностью, это было впервые, и это было интересно.

…Это случилось рано утром, когда Виталик собирался на работу.

На мобильный телефон позвонили с незнакомого номера. Он взял трубку.

— Виталий Георгиевич?

— Да, слушаю.

— Вас беспокоят из Федеральной службы безопасности. Моя фамилия Артюхин, зовут Владимир Иванович. Нам необходимо с Вами встретиться.

…Автор покривил бы душой, написав, что этот звонок не встревожил Виталика и не вывел его из состояния равновесия и что по эскалатору станции метро «Чистые Пруды» он поднимался, будучи совершенно спокойным. Конечно, это было не так.

С телефона-автомата он позвонил Марине и сказал, что их вечерняя встреча задерживается, что возникли проблемы, он приедет и объяснит ситуацию.

Ещё он думал, позвонить ли Маркину, но решил не доверять телефонной связи и встретиться с лидером организации лично.

Да, это был тот самый Артюхин, которого Виталику показывал Димка в отделении милиции и который присутствовал на митинге в сентябре.

Он словно сверлил Виталика тяжёлым и пронизывающим, как октябрьский ветер, взглядом своих холодных бесцветных глаз, и Виталику становилось настолько не по себе, что приходилось собрать всю силу воли, чтобы не отводить глаза в сторону.

— Я очень давно собирался с Вами встретиться, Виталий Георгиевич, — говорил он медленно, смакуя сигарету и наблюдая за реакцией Нецветова, — но сейчас речь не об этом. Догадываетесь, почему я Вас пригласил?

— Не очень, — признался Виталик.

Артюхин слегка кивнул, незаметно поджав губы.

— Ну, а всё-таки?

— Насчёт седьмого ноября? — предположил Виталик.

— И насчёт седьмого, и насчёт четвёртого, и не только… Кстати, какие у вас планы на праздники?

Виталик слегка пожал плечами.

— У нас об этом не говорили ещё. Наверное, будет демонстрация, как обычно, только вечером. Я ж рядовой член организации.

— Ничего противозаконного в эти дни не планируете? — усмехнулся Артюхин.

— Я — нет.

— Вы давно в политике?

— С девяносто восьмого.

— И до сих пор не сделали карьеру?

— Не стремлюсь.

— Участвуете в политическом движении и не стремитесь к карьере? Стать, допустим, помощником депутата Госдумы от коммунистов, а впоследствии депутатом?

— Я об этом не задумывался.

— Тогда зачем Вы этим занимаетесь?

— Затем, что я так считаю нужным, — Виталик уходил в глухую оборону.

— У Вас два административных задержания, — заметил Артюхин.

— Да, и у меня все штрафы заплачены. Могу принести квитанции.

— Квитанции… — усмехнулся Артюхин. — Не надоела Вам такая жизнь, Виталий Георгиевич?

— Я своей жизнью вполне доволен.

— Вы же неглупый человек. Неужели Вы действительно верите в какие-то идеи — в двадцать первом веке?

— Это, в конце концов, моё личное дело.

— Разумеется. Только время героев закончилось, Виталий Георгиевич, безвозвратно ушло, на дворе третье тысячелетие, наступило время плоских мониторов, скоростного Интернета и мобильных телефонов.

— Причём тут мобильные телефоны и отношение к жизни? — не понял Виталик.

— Скажите честно, почему Вы не поступаете в вуз? — сменил тему Артюхин.

— Так получилось.

— А всё-таки?

— Пришлось зарабатывать деньги. Или Вы мне предлагаете ещё пять лет сидеть на шее у матери?

— Логично, — кивнул Артюхин, — а если — представим гипотетически — у Вас появится возможность заработать довольно крупную сумму денег, как Вы к ней отнесётесь?

— У вас, что ли, заработать? — спросил Виталик. — Отказался бы однозначно и в любом случае.

— Так с ходу? Вы уверены? Может, подумаете? Будущее туманно, а в политике — особенно. А Вы человек умны, у Вас могли бы быть жизненные перспективы.

— Да, уверен, — ровно ответил Виталик.

Он внезапно совершенно успокоился, словно схлынуло нервное напряжение последних часов, и никто и ничто больше не пыталось поколебать привычную картину мира.

— Ну хорошо, — продолжил Артюхин, — а если, допустим — опять-таки, это гипотетический вопрос — кто-то, не мы, предложит Вам принять участие в некоем коммерческом проекте, к политике не относящемся, но могущем принести Вам ощутимую выгоду. Вы бы согласились?

— Если проект не относится к политике, то почему бы и нет.

— А с нами, значит, сотрудничать не хотите?

— Не хочу.

— Что ж, Виталий Георгиевич, тогда к Вам вопросов больше нет. Сейчас Вы мне напишете расписку, что не планируете противозаконных действий на четвёртое и седьмое ноября, и можете быть свободны.

Пока Виталик писал этот странный документ, Артюхин извлёк из кармана свою визитную карточку.

— Визитку всё-таки возьмите, Виталий Георгиевич. Кто знает, вдруг пригодится, в жизни всё бывает…

Виталик машинально сунул карточку в карман брюк, думая о том, что вот уж она-то ему точно не пригодится.

Только дойдя до метро, он вдруг почувствовал смертельную усталость. Он включил телефон и позвонил Марине.

— Я освободился, — сказал он ей, — только очень спать хочу. Может, я сегодня поеду домой, а к тебе завтра?

— А я тебя сегодня ждала, — начала канючить Марина.

— Ну ладно, — согласился Виталик, — сегодня так сегодня.

В вагоне метро он мгновенно отключился и проспал до конечной. Вернувшись до Марининой станции, он вышел на улицу, встряхнулся и решил всё-таки сделать крюк до ближайшего тира, хотя денег оставалось всего ничего.

Виталик заплатил за десять выстрелов, которые легли один за другим точно в цель.

Глаз не подводил его, и крепкие руки не дрожали.

Выйдя из тира, он купил в круглосуточном магазинчике пива, сигарет, хлеба и дешёвой колбасы и направился к Марининому дому.

— Ну, рассказывай, что случилось!..

— Меня вызывали в ФСБ.

— Да ну! — девушка часто захлопала длинными крашеными ресницами, — рассказывай!

Виталик коротко передал ей суть беседы.

— Предлагали сотрудничать.

— А ты?

— Отказался, конечно! Ты за кого меня принимаешь? — с негодованием спросил он.

«Ну и дурак, так всю жизнь и будешь бегать от одного офиса до другого», — чуть было не сорвалось с губ Марины. Но, видя выражение его лица, она ничего не сказала и молча обняла его за шею.

Московская осень кружилась за окнами дорогого отеля «Novotel» на Новослободской улице.

Моррисон сидел за компьютером и внимательно изучал сайты российских леворадикальных организаций. Читал новости, скачивал музыку, фотографии и видеорепортажи, анализировал, вникал в новое для себя поле, пытаясь разобраться, кто есть кто в оппозиции, делал короткие пометки, выделяя для себя любые самые мелкие детали, касающиеся Молодёжного альянса и лично Виталия Нецветова, копировал в отдельную папку все фото с акций, где он присутствовал.

В середине октября, в один из рабочих дней, когда и Виталик, и Лариса Викторовна были на работе, агенты Моррисона провели негласный обыск в однокомнатной квартире в Люблино.

Его результаты были довольно странными. Ничего из интересующих Моррисона материалов обнаружено не было, несмотря на то, что в квартире было довольно много технической литературы советских годов издания, явно оставшейся от Георгия Нецветова, поскольку ни Виталик, ни его мать к инженерной мысли отношения не имели.

Значит, подумал Моррисон, Нецветов-младший представляет себе ценность документов и хранит их где-то в другом месте.

Теперь Уильям ждал седьмого ноября. В этот день он собирался посетить демонстрацию, посвящённую очередной годовщине Октябрьской революции, и посмотреть на своего героя вблизи, так сказать, в его привычной обстановке.

…Организаций было много, и о единстве действий они не могли договориться даже по крупным праздникам.

С конца девяностых по красным дням календаря проходило по два, а то и по три мероприятия под красными знамёнами, причём нередко — одновременно.

Уведомление о проведении массового мероприятия следовало подавать в мэрию Москвы не позднее, чем за десять дней, но не ранее, чем за пятнадцать.

Все заявители хотели получить лучшие места и маршруты по центру города, и поэтому стремились подать уведомление как можно раньше.

В понедельник, двадцать четвёртого октября, в девять утра откроется окошко приёма заявлений, но представители организаций придут намного раньше, чуть ли не к семи часам, и будут зорко следить, чтобы никто их не опередил…

Пока в офисах левых организаций готовили заявки и уточняли их вплоть до запятой, в одном из московских ресторанов Уильям Моррисон отмечал свой тридцать четвёртый день рождения в узком кругу особо приближённых соотечественников. Наверное, можно было бы сказать — в узком кругу доверенных лиц, но это было бы неправильно, потому что не доверял Уильям Моррисон даже самому себе.

…Моррисону приходилось в жизни убивать людей, в том числе безоружных.

За плечами у него была длительная командировка в Ирак.

Он благополучно вышел сухим из международного скандала с издевательствами над пленными в тюрьме Абу-Граиб. В отличие от малолеток, нарвавшихся в итоге на неприятности, Уильям Моррисон был человеком взрослым и понимал, когда стоит, а когда не стоит позировать на фотографиях и выкладывать их в Интернет.

В прошлом году в древней иракской Эль-Фаллудже, вошедшей в историю первым разрушенным городом нового тысячелетия, партизаны взорвали автомобиль Моррисона. От него остался только обгоревший каркас.

Сам он успел покинуть машину за несколько минут до взрыва и потому уцелел.

Будучи набожным с детства, Уильям считал это знаком свыше, знаком благосклонности небес к Уильяму Моррисону.

Ибо, как заявил в марте 2003 года Президент США Джордж Буш — мы знаем, что Бог не нейтрален.