Посвящается другу моей молодости
Андрею Ник. Лосскому
Высокое Мыто – для всех небольшой городок,
Где площадь, костел, а другого приметного нету.
Высокое Мыто для сердца – такой уголок,
Где прожиты были три самые светлые лета.
Высокое Мыто по карте лежит в стороне
От Праги: вокруг заливные луга, огороды,
Для сердца – Высокое Мыто в волшебной стране,
Где всё воскрешает ушедшие юности годы.
Сумрак льется в окно, смолкли птицы,
Скоро первая брызнет звезда.
Тихо всё… Только ветер страницей
На столе шелохнет иногда.
И тогда у окна занавески
Надуваются, как паруса:
В этот час обескрылели вести
И смолкают людей голоса.
Мы с тобою огня не рассветим,
Чтоб огнем не вспугнуть полусвет:
Мы с тобою притихли, как дети
Перед елкою на Рождестве.
Мы с тобой не нарушим молчанье,
Совершенное в скудости слов…
И душа – потрясенное зданье
Тишиною до самых основ.
Ах, это тепло от земли
И это вечернее небо,
Усталые ноги в пыли,
Стол где-то в саду,
Стакан молока и ломоть душистого хлеба…
Ах, это тепло от земли и это вечернее небо!
И эта, как сладостный яд,
Усталость, сковавшая члены,
Внезапно умолкнувший сад.
Газон, где левкои цветут,
И сон, для которого каждый усталый – заранее пленный.
Ах, эта, как сладостный яд, усталость, сковавшая члены!
Я не могу писать стихов:
Душа угрюма…
Ни верить снам, ни слушать снов,
Ни верить думам.
И только луч, какой-то луч,
Светло певучий,
Пронзает груды черных туч
И ранит тучи.
И только волн глухой прибой,
Как в дней начало,
Идет одной сплошной волной
И бьет о скалы.
Я вижу сад, огромный сад,
Как песнь разлуки,
Из окон льются и летят
И плачут звуки.
Сад притаился и молчит,
Молчит и дышит:
Рояля яростный прибой
Далеко слышен.
Я вижу девочку на вид
(Ведь слез так мало).
Что под Бетховена навзрыд
Всю ночь рыдала.
Аппассионата! Вопль души,
Стон безудержный…
Я вся в слезах, в ночной тиши
Стою, как прежде.
И юность бедную мою
По ризы краю
В последний раз я узнаю
И забываю.
Ты, может, позабыл? Но молодость свою
Никто и никогда не забывает!
Вот оттого-то я ее пою
И с радостным волненьем вспоминаю,
Как сад шумел, как искрилась вода,
Как под ногами пели травы,
Как проплывало облако курчаво
И первая вечерняя звезда
В потухшем небе трепетно мерцала.
Но бури собирались иногда,
Сад вдруг темнел и хмурилась вода,
Деревья гнулись, листья трепетали,
И небо становилось цвета стали…
Всё это есть и ныне. Но тогда
Свежее были радость и печали.
Мне снились сначала одни расставанья:
Болотистый край, камыши и песок.
И ты, уходя, очарованный странник,
Как в тягостном сне, оглянуться не мог.
Когда на гремящей платформе вокзала
С тобой мы прощались, друзья наяву,
То сердце не ведало, сердце не знало,
Как трудно найти разрывную траву.
И вот, год за годом, мне снились прощанья:
С бурлящей волной уходил пароход,
И ты исчезал, очарованный странник,
В туманную даль голубеющих вод.
И только однажды мне снилось свиданье
(Мне сон этот помнился долго потом),
Мы, за руки взявшись, бежали садами
Средь яблонь цветущих, омытых дождем.
Ужели умру и тебя не увижу?
Ужели, как милость, не будет дано
Хотя бы единое, к смерти пусть ближе,
Но всё же свиданье, хотя бы одно?
Чтоб здесь, на земле еще, повесть разлуки
По дням и годам рассказать не спеша,
Минувшее вспомнить, и, юность порукой,
На всё зазвенишь, как вторая душа!
Моя душа – как горная трава:
Упрямая, суровая, простая…
В минувшее корнями прорастая,
Она текущим тронута едва.
Быть может, ты, товарищ юных дней,
Ни этих мест, ни этих лет не помнишь…
Я их храню, чем доле, тем верней,
Чем доле, тем упорней и упорней.
Как я любила старый сад и дом,
Ту комнату с готическим окном,
Бросавшим сноп таинственного света,
Где мы обедали, читали летом
В прохладном сумраке, в сиянье голубом.
Ты помнишь ли грозой омытый сад,
Где всё в тени и влаге тонет?
Открыты окна, и во тьму летят
Рыдания бетховенских гармоний…
Ты помнишь звон кузнечиков в лесу
И сотен знойное томленье,
Велосипедов мерное гуденье,
Слепящую дороги пологу?
А на опушке к вечеру привал?
От сосен тени падали косые.
Как вкусен хлеб (такой уж не бывал).
Как жарки споры молодые!
«Далекий друг, ты, может, уж не тот
И этих лет порой не вспомнишь даже?
Моя душа вся прежняя, вся та же.
В моей душе всё прежнее живет.