Орфей в аду

Я прохожу. Тщеславен я и сир,

Как нищие на набережной с чашкой.

Стоит городовой, как кирасир,

Что норовит врага ударить шашкой.

И я хотел спросить его: увы,

Что сделал я на небольшом пути,

Но, снявши шляпу скромно с головы,

Сказал я: «Как мне до дворца пройти?»

И он взмахнул по воздуху плащом,

Так поднимает поп епатрахиль,

Сказал: «Направо и чрез мост потом».

Как будто отпустил мои грехи.

И стало мне легко от этих слов,

И понял я: городовой, дитя,

Не знает, нет моста к созданью снов,

Поэту достижимому хотя.

И каждый раз, и каждый раз, и каждый

Я вижу Вас и в промежутках Вас.

В аду вода морская — жажду дважды.

Двусмысленная острота в словах.

Но ты верна, как верные часы.

Варнак, верни несбыточную кражу.

О, очеса твои иль очесы

Сбыть невозможно, нет разбить куражу.

Неосторожно я смотрю в лицо.

Ай, снег полярный не слепит так больно.

Ай, солнечный удар. У! дар, довольно.

Разламываюсь с треском, как яйцо.

Я разливаюсь: не крутой, я жидкий.

Я развеваюсь, развиваюсь я.

И ан, собравши нежности пожитки,

Бегу, подпрыгивая и плавая.

Вы сон. Ви сон, как говорят евреи.

В ливрее я. Уж я, я уж, уж я.

Корсар Вы, полицейский комиссар. — Вишу на рее.

И чин подчинный, шляпа в шляпе я.

Убивец бивень нечасовый бой

Вой непутевый совный псовый вой

Рой о бескровный о бескровный рой

Куй соглядатай о даянье хуй

Со ооо вобще оооо

Аа кри ча ча че а опиздать

Езда о да о дата госиздат

Уздечка ты узбечка волооб

Саосанчан буяк багун-чубук

Букашка кашка детсткая покажь-ка?

Оубубу бубубны пики шашка

Хуитеряк китайское табу

Уливы ливень бивень (выш. мотри)

Сравни сровни? нини два минус два шасть три

В губу вой брык тык бык три в дуду губу

К тебе влачиться Боже волочиться

Как положиться с нежностию жить

Жид он дрожит я жит что прочь бежит

Бежит божиться что пора лечиться

О дня не пропускал я не пускал

Тоска течет как жир свечи сквозь пальцы

На пяльцах мраморная доска

Иглой проткнешь ли нож ли нож упал

Я долго спал искал во сне вас нет

Вы сны не посещаете знакомых

Они не смеют в сон принять сон дом их

Их беден дом бледен день как снег

Нельзя нам снами где-то не встречаться

Ручаться мог бы против за не мог

Я занемог лью блюдо домочадца

Я светом облит я дрожу намок

Моя любовь подобна всем другим

Нелюбящих конечно сто процентов

Я добродушен нем и невредим

Как смерть врача пред старым пациентом

Любить любить кричит младой холуй

Любить любить вздыхает лысый турок

Но никому не сладок поцелуй

И чистит зубы сумрачно Лаура

Течет дискуссия как ерундовый сон

Вот вылез лев и с жертвою до дому

Но красен горький пьяница лицом

Толстяк доказывает пальцами худому

Шикарный враль верчу бесшерстый ямб

Он падает как лотерея денег

Шуршит как молодых кальсон мадополам

Торчит как галстук сыплется как вейник

И хочется беспомощно галдеть

Валять не замечая дождик смеха

Но я сижу лукавящий халдей

Под половинкой грецкого[7] ореха

Халтуры спирохет сверлит костяк

И вот в стихах подергиванье звука

Слегка взревел бесполый холостяк

И пал свалился на паркет без стука

И быстро разлагаясь поползли

Прочь от ствола уродливые руки

Что отжимали черный ком земли

И им освободили Вас от скуки

Как пред кафе безнравственные суки

Иль молния над улицей вдали

Шикарное безделие живет

Слегка воркуя голоском подводным

А наверху торжественно плывет

Корабль беспечальный благородный

На нем труба где совершенный дым

И хлесткие прекрасные машины

И едут там (а мы на дне сидим)

Шикарные и хитрые мужчины

Они вдыхают запах папирос

Они зовут и к ним бежит матрос

С лирической восторженною миной

А мы мечтаем вот бы снизу миной!

Завистлив гномов подвоздушный сонм

Они танцуют ходят колесом

Воркуют пред решеткою камина

И только к ним подходит водолаз

Они ему беспечно строят рожи

Пытаются разбить стеклянный глаз

Добыть его из-под слоновой кожи

И им смешно, что ходит он как слон

С свинцом в ногах (другое дело рыбы)

У <них> крокет у них паркет салон

Счастливое вращение счастливых

Божественный огонь строптивый конь

Несет меня с могуществом поноса

А вы глядите дева из окон

Не видя дале розового носа

И вместе с тем прикован я ко вам

Так стрелка ищет полюс безучастный

Иль по земле летит стремглав кавун

Чтоб о него разбился мяздрой красной

Что может быть несчастнее любви

Ко вам ко вам о каменные бабы

Чьи пальцы слаще меда иль халвы

Чьи глазки распрекрасны как арабы

Черепаха уходит под череп

Как Раскольников в свой раскол

Плач сыновий и рев дочерий

Высыпаются с треском на стол

Но довольно этого срама

Заведите ротор мотор

Мир трещи как оконная рама

Разрывайся как ватный платок

Есть в этом мире специальный шик

Показывать что Ты лишен души

Мне ль реабилитировать себя

За преступленье в коем все повинны

Кто улетал на небо бытия

Чтоб воинскую избежать повинность

Спохватываюсь и спеша пишу

С зловещими названьями записки

Слегка дымлю потом в петле вишу

Потом встречаю деву с легким писком

Над евою тружусь щипя власы

Под девою во мгле в земле гуляю

Иль ухожу на самые басы

Потом воркую или тихо лаю

Нагое безобразие стихов

Воспринимаешь ты как бы одетым

И спишь о странность тамошних духов

А мы пускаем газы бздим квартетом

Акробат одиноко взобрался на вышку

Озирает толпу, что жует и молчит

Но оркестр умолк барабан закатился

Сладострастные дамы прижались к мужьям

А внизу хохотал размалеванный клоун

На спине расточая луну богачей

Он доподлинно знал о присутствии Бога

Профессиональный секрет циркачей

Исчезало счастье гасло время

Возвращались ангелы с позором

Черт писал хвостом стихотворенье

Шелестела жизнь легчайшим сором

Луна часов усами повела

Цифирью осклабилась безобразно

Лежит душа с улыбкою вола

Во сне во сне возвышенно и праздно

В Америку ехали воробьи

На розовом дирижабле

Их встречал там Чарли Чаплин

Мери Пикфорд клялась в любви

И другие киноактеры

(Шура Гингер я впал в твой тон)

Заводили свои моторы

Надевали свои пальто

Я пред мясной где мертвые лежат

Любил стоять, хоть я вегетарьянец.

Грудная клетка нежностию сжата

Ползет на щеки нестерпим румянец.

Но блага что сжирает человек

Сего быка с мечтательной подругой

Запомнит он потом на целый век

Какою фауне обязан есть услугой.

Хотя в душе и сроден мне теленок,

Я лишь заплакал в смертный час его.

Здоровый конь не тронет до сего

Лишь кони умирающие конок.

Благословен же мясника топор

И острый нож судьбы над грудью каждой.

Ведь мы любви не знаем до тех <пор>

Как умирающий воскликнет «жажду!»

Пудрится снегом бульвар пустой

Ночью тихо засыпают укусы

И раны от одичавшей жизни злой

Когда-то ласковой и золотисто-русой

Делает это куртизанка после свидания

Лицо помятое красное, исцарапанное ногтями

Засыпает слоем пудры

Чтобы опять служить любовным будням

Завтра опять новые раны следы

На свежем слое снега зачернеют гадко

И опять, когда уйдут они

Он будет пудриться украдкой

Спокойной пудрою молекул

Туманных блеск, себя покрыв

Под фонарем светящий сектор

Снежинок света молчалив.

Сегодня мертвецы опять вбивают гвозди

в свои большие медные гробы

кровавых капель распухнувшие грозди

чертят перед глазами красные круги.

Смотрите там в углу сидит унылый дьявол

и ловит на лету летящий моноплан

когда-то был царем и он когда-то правил

Теперь унылый черт сошел на задний план

Какой-то там мертвец проснулся слишком рано

он будит мертвецов соседей по гробам

Фосфорицитный свет шипя течет из раны

течет и расплывается, загнивши, по губам

Я, кажется, больной и очень слишком нервен

Я, кажется, умру через четыре дня

нет просто тяжело какой-то орган прерван

но как светла и легка душа

В полдневный час белеет синева

В пыли старьевщик прекращает пенье

Меланхолически дневное синема

Чуть слышным звоном слизывают тени

Внутри рояль играет чуть живой

Над призраком какой-то славы прежней

Мир на вершине солнечной кривой

Замедлил шаг прислушиваясь к бездне

Больным сердцам мила дневная тьма

Но где-то дальше грохот отдаленный

И над скольженьем светового дна

По тонкой крыше тает шелест сонный

А вечером прозрачна синева

Лоснится кашель сыростью осенний

И холодом омытая листва

Средь желтых луж бросает ярко тени

Ах молодость тебя нельзя забыть

Косой огонь вечерняя погода

И некуда идти и некого любить

Безделие и жалость без исхода

Всю ночь в кафе под слабый стук шаров

О чем Ты пишешь. Утро голубеет

И соловей из глубины дворов

Поет таясь как он один умеет

Ах это все не верится Тебе

Что это так что это все что будет

В казарме день играет на трубе

И первые трамваи город будят.

Вздыхает сонный полдень над обманом,

И никнет чаша дней, лия духи.

Бесплатным ядом, голубым[8] туманом

Сквозь тонкий ледостав цветут стихи.

Ты снишься мне, возлюбленное лоно,

Моих первичных лет; давно, давно,

Откуда звездный ветер неуклонно

Стекает в мир, как новое вино.

В своих волнах неся огни живые,

Звенящие цветы святых садов,

Согласно опрокинутые выи,

Уста, что будут петь средь толстых льдов.

С священных Альп, сквозь реквиум столетий,

Сползают плавно ледники огня.

В своих хорах поют согласно дети.

Работают, ждут праздничного дня.

Когда закат сиреневый ручьями

Слетит к их непокрытым головам.

Чтобы они вновь встретились с друзьями

На высоте, над отраженьем. Там…

На высоте, в сиреневых лучах,

Спокойно спит твое лицо над миром.

Взошел закат, сорвался и зачах.

Простила ты и отпустила с миром.

Смотрю, по горло погружаясь в зло,

Стоя пятами на кипящем аде, Недвижна

Ты, на звездном водопаде,

Беззвучно ниспадающем к земле.

Окружена лиловыми кругами,

Сияньем голубым, звучаньем крыл

И в крепких латах спящими врагами

И сонмами хвостов, копыт и рыл.

Нисходишь Ты, Ты пребываешь в сферах.

Поешь и молча слушаешь зарю,

Следишь с высот за шагом Агасфера.

Докладываешь обо всем его царю.

Тебе ли он откажет в снисхожденьи!

В сиреневом лице твоем весна,

Конец и срок невыносимых бдений

И окончательное прекращенье сна.

Золотая луна всплыла на пруде

Труба запела о страшном суде

Труба палила с пяти часов

Происходила гибель богов

Они попадали под выстрел трубы

Они покидали свои столы

Где пьяная скука ела с ножа

Мимо пристани медленно шла баржа

Город скрывался смеялся пилот

И появлялся плавучий лед

Дансинг медленно накреняла волна

Им казалось что все это от вина

Они танцевали кружась и встречаясь

Под пение скрипок и крики чаек

С крейсера-призрака выстрел сверкал

Он провожал нас в глуби зеркал

И уж мы видели с наших мест

Над мостиком дансинга Южный Крест

Уж волны кругом меняли свой цвет

Со дна океана вставал рассвет

И по чистому зеркалу мертвой воды

Плыл розоватый и зловещий дым

Где мы и что там в дыму ползет

Это белое поле полярный лед

Это шелк непорочных твоих похорон

Он окружил нас со всех сторон

Друг мой прекрасный ложись на лед

Смерть нас розовым солнце<м> ждет

Мы возлюбили ее вполне

Мы изменили родной стране

Мы целовали ее в чело

И миновали добро и зло

Отцы об стенку ударялись лбами

Работали ходили на врага

А мы живем как педерасты в бане

Хихикая и кашляя слегка

Они трясли красивые оковы

И мыли стекла кровию в дому

А я умею только строить ковы

И рассуждать как иегова в дыму

Начто тогда ты жил творянин Ленин

И кровь пролил и класс переменил

Когда садясь как дева на колени

Потомок твой мешает он был мил

Да проклят будь тот счастливый холуй

Кто мирно ест пунцовую халву

И говорит военный труд окончен

Поджаривайся жизнь круглясь как мягкий пончик[9]

Актер упал но роль еще живет

Она о новом теле вопиет

Негромкими но страшными словами

Еще молчит непробужденный мир

Всегдашно сторожим златыми львами

И тихо над пустыми головами

Смеется опрокинутый кумир.

Луна богов луна богиня смерти

Вокруг луны кружит корабль лет

В окно смеются завитые черти

На дне души горит душа зимой

Луна во всем она горит во взгляде

Я предан ей я стал луною сам

И фиолетовой рукой богиня гладит

Меня во сне по жестким волосам

Качались мы, увы, но не встречались,

Таинственно качание сюда.

Туда мы с искренним привольем возвращались;

В строй становились мирно, как года.

Безмерно удивлялись: разве это

Та родина, которая? та? ту?

Но уходило прочь земное лето.

Валилось сердце в смертную пяту.

Пенился океан цветочным мылом.

Вода вздыхала в раковине тая:

Ты исчезаешь, ты уходишь, милый,

Но мы не отвечали улетая.

Кружась не замечали, не смеялись,

Не узнавали, умирая, дом.

Мы никогда назад не возвращались,

Хоть каждый день ко флигелю идем.

И так пришли к тебе к тебе бе! бе!

Ты слышишь, козы блеют перед смертью;

Как розовое милое бебе,

Как черные таинственные черти[10].

Смирение парит над головой

Военною музыкою и зыком

Морение схватило нас хоть вой

Распух от страха и жары язык

На сходку сквера мы пришли без зова

Увы должно без голоса уйдем

Слова излишние придали форму зоба

Полна вся улица она влезает в дом

Дом дом о дверь меня кричу нет дома

Не слышат притворяются идут

Текут из крана с потолка ползут

Настигли завсегдатаи Содома

Висят и тащат по ступеням вниз

Выводят за плечи как на расстрел на площадь

Смеется в воротник и плачет лошадь,

Зря подневолье. Я же продолжаю визг

Ору кричу но чу кругом пустынно

Пустыня ходят невесомо львы

О Лазаре! Я спал! О выли львы

Несут для погребения простыни

Зачем зачем всевышний судия

Велел ты мне наяривать на лире

Ведь я совсем совсем плохой поэт

Нелепый жулик или обезьяна

Ведь я не верю в голос из-под спуда

Он есть конечно но и безопасно

Для спящего на розовой перине

Для скачущего праздно на коне

Для тех кто плавает или летает

Вздыхая воздух или незаметно

Исподтишка пуская дым табачный

Горой порой до самых башмаков

(Хоть я и не поклонник гигиены

Вегетарианства или шахматистов

Которые танцуют на обложке

И падают и вечно спят смеясь)

Нелепый факт на дереве нелепом

Нелепою рукою отрываем

Я издаю глухой и хитрый вкус

Как будто сладкий и как будто горький

Как будто нежный но с слоновой кожей

Но светлосиний и на самом деле

Премного ядовитый натощак[11]

Но для того кто вертится как флюгер

(Крикливая и жестяная птица)

На вертеле пронзительнейшей веры

На медленном сомнительном огне,

Я привожу счастливую во сне

Она махает ровненькою ручкой

И дарит дарит носовой платочек

Надушенный духами сна и счастья

Охотного предоставленья Жизни

(Как медленный удар промеж глазами

От коего и тихо и темно)

Лишь я дотронулся до рога

Вагонной ручки, я устал,

Уже железная дорога

Открыла дошлые уста.

Мы познакомились и даже

Спросили имя поутру,

Ответствовал польщенный труп:

Моя душа была в багаже.

Средь чемоданов и посылок

На ней наклеен номерок,

И я достать ее не в силах

И даже сомневаюсь: прок.

Так поезд шел, везя наш тихий

Однообразный диалог,

Среди разнообразных стихий:

На мост, на виадук, чрез лог.

И мягкие его сиденья

Покрыли наш взаимный бред,

И очи низлежащей тени

И возлежащего жилет.

Закончив труд безмерно долгий,

Среди разгоряченной тьмы

На разные легли мы полки,

Сны разные узрели мы

Зима и тишина глядели

Как две сестры через забор

Где птицы в полутьме галдели

Холодный[12] покидая двор

А в доме Ольга и Татьяна

Писали при свечах письмо

Пока над желтым фортепьяно

Летала пепельная моль

Гав гав! Ау ау! Миау мау! Кукареку!

О, караул! Но караул на башне.

Бль! бль! в воде, зачем я прыг<нул> в реку,

О, о, погиб (печальной Мойры шашни).

Реку Тебе, неостроумный голубь.

О, Боже! Можжевельная вода?

Ты мне для лека. Утонул я голый.

Иду на дно, должно быть, в ад? о, да.

Усаты духи шепчут у сосудов,

В которых парится неправедная плоть.

О, Бог, скорей, о бок, Ты безрассуден.

Антропофаги жмут людской приплод.

Но, о, реку, ура, реку из речки.

Казалось, им необходим партнер.

Сажусь играть, сдаю, дрожа (у печки).

Какая масть ко мне пошла, синьор!

На белые слоны садится снег

Они трубят засыпанные мраком

Они слегка шевелятся во сне

Слегка ползут по бельведеру раком.

Их помнит ли еще слоновый бог

С пронзительными круглыми клыками

Которые он сну втыкает в бок

Жует его как мягкий пряник (камень)

А человек застигнутый внутри

Раздавленный воздушными зубами

Не знает: То моря? леса? ветры?

Несут его топча и мня ногами

Или́, Или́ священная душа

Проснувшаяся к бытию внезапно

Выкладывает с шумом антраша

Прекрасно беспрестанно и бесплатно

И весело поет визжа слегка

Слегка стеная в небольшом надрыве

Пока во сне слезает с потолка

Ее убийца с веером игривым

На иконе в золотых кустах

Богородица сидит в грустях

Прародительница и приснодева

Победительница древней Евы

И на пальцах держит эта дама

Маленького красного Адама

А внизу под розами лампад

Расстилается электроад

Там царит двойник княжны пречистой

Призрак важный, влажный лев плечистый

Заместительница герцогини

Повелительница и богиня

Весело галдит чертячий двор

Ходит колесом бесстрашный вор

И Иуда с золотого блюда

Кровь сливает в ожиданьи чуда

И поют хоры детей-чертей

О земле о чудесах страстей

О зари лиловых волосах

О земных редеющих лесах

И цветут шипы еловых роз

Ржанье тонкое рождает паровоз

Стойте теплое завидев вдалеке

Отраженье электричества в реке

И несется налегке трамвай

В загородное депо как будто в рай

И за ним в цилиндре Гумилев

(На подножку подскочить готов)

С поезда в пальто слезает ночь

К ней бежит носильщик ей помочь

Выкатить тяжелую луну

Выпытать ночную истину

Но шумит во сне машинный край

Будто арфами снабженный щедро рай

И с ночным горшком на голове

Пляшет неизвестный человек

А вокруг как бабочки грехов

Реют в воздухе листки стихов.