Осененные гвардейским стягом

Глава третья

С конца октября на Южном фронте начался новый этап боевых действий. Теперь их эпицентр перенесся под Севастополь, куда, не считаясь ни с какими потерями, устремились немецкие войска. В этих сложных условиях Военный совет Черноморского флота предпринял ряд важных мер по защите города-крепости. В первую очередь усиливалась противовоздушная оборона Крымского и Кавказского побережий: базирующиеся в севастопольских бухтах корабли представляли для фашистской авиации лакомую приманку, и нужно было преградить все воздушные коридоры, ведущие к Севастополю.

Особенно пристального внимания требовала противовоздушная оборона Поти и Туапсе. Плавсоставу Черноморского флота предстояло перевезти в эти пункты большое количество зенитной техники и людских ресурсов. И, как всегда, на долю «Красного Кавказа» пришлась львиная часть перевозок.

Уже днем 23 октября по кораблю разнесся сигнал: «Корабль к походу и бою изготовить!» По приказу командования флота нам предстояло доставить в Туапсе 73-й защитный полк. Его автомашины и орудия в спешном порядке доставлялись на пирс. Погрузив технику, мы разместили в помещениях около двух тысяч красноармейцев и вышли в море. Переход занял сутки — в полдень 24 октября зенитчики были доставлены к месту назначения.

Не задерживаясь в Туапсе, «Красный Кавказ» зашел в Новороссийск и оттуда вернулся в Севастополь, имея в своих трюмах два вагона ручных гранат. Пока их выгружали в Северной бухте, я получил новый приказ: снять с Тендровской косы наши войска, отошедшие сюда от Херсона и Николаева.

Один только краткий перечень наших действий за сутки дает наглядное представление о той нагрузке, которая ложилась на плечи экипажа «Красного Кавказа». Туапсе — Новороссийск — Севастополь и вот теперь Тендровская коса. Задание было важное и трудное. Мы, по сути, шли в тыл врага. А точных разведданных о положении дел на косе не было. Мы знали лишь то, что на этой узкой полоске земли находятся наши товарищи по оружию, которым нужна немедленная помощь.

Прикинув все возможности, мы решили выполнить задачу ночью, то есть в то время, когда исключались действия немецкой авиации.

И снова крейсер в море. Идем со скоростью двадцати узлов. За полночь подошли к косе со стороны Днепровско-Бугского лимана. Встали на якорь. Требовалось послать на берег баркас для связи с нашими войсками. Кому поручить это чрезвычайно ответственное и рискованное дело?

— Пошлем старшину Андреева, — предложил старший помощник, капитан-лейтенант Агарков.

Его выбор, как всегда, был правильным. Старшину Андреева я знал хорошо. Он наилучшим образом зарекомендовал себя еще в десанте под Григорьевкой, а затем по распоряжению командования был оставлен в Одессе. В городе не хватало плавсредств, на счету была каждая лодка, и баркас Андреева немедленно включили в систему обороны. Он днем и ночью курсировал вдоль одесского побережья, доставляя защитникам продукты и резервы.

16 октября, то есть в день ухода наших войск из Одессы, Андреев до последней минуты поддерживал связь между портом и кораблями. Но вот последний транспорт исчез за горизонтом. С часу на час в городе могли появиться немцы. Оставить баркас в порту и попытаться берегом добраться до своих, такая мысль даже не пришла Андрееву в голову. Баркас был частицей «Красного Кавказа», нес его военно-морской флаг, и старшина считал себя ответственным за честь врученного ему судна. И Андреев принял смелое решение: идти в Севастополь своим ходом. Он проделал этот двухсотмильный переход и был радостно встречен экипажем родного корабля. Словом, на такого человека, как Андреев, можно было положиться.

Разговор со старшиной еще больше успокоил меня. Андреев уверенно взялся за предприятие. Вместе с ним мы послали лейтенанта Бурченко, который должен был передать войскам, находящимся на косе, приказ о погрузке на корабль. Отправляя Андреева, я напомнил ему об осторожности. Ведь войска на косе не знали о нашем прибытии, а мы, в свою очередь, не имели представления о действовавших там опознавательных сигналах. Баркас могли принять за немецкий, обстрелять и даже уничтожить.

Но Андреев мастерски выполнил задание. Он добрался до расположения наших войск и вручил им приказ об эвакуации. За три часа мы погрузили всех людей и пошли обратно в Севастополь. Наши расчеты оправдались, до рассвета оставалось еще немало времени, и можно было надеяться, что мы благополучно завершим переход.

Но мои радужные мысли внезапно оборвались. Корабль вдруг залил яркий свет. На мостике стало светло как днем. В первую минуту я подумал, что «Красный Кавказ» попал под луч прожектора. Рассудок сработал мгновенно: увеличить ход, уйти как можно скорее от предательского луча!

Но едва скорость возросла, вокруг посветлело еще сильнее. Тогда только мы поняли, в чем дело. Светилось само море. Мы попали в полосу планктона, который и демаскировал нас. Этот эффект издавна известен морякам. В другое время подобная картина привлекла бы нас, но сейчас мы не испытывали никакого удовольствия. В любой момент корабль могли заметить. Что предпринять? Сбавить ход? Но тогда мы не выберемся из опасной зоны до рассвета, и нас наверняка обнаружат самолеты-разведчики.

Посовещавшись с военкомом и старшим помощником, я решил не сбавлять ход — из двух зол выбирают все-таки меньшее. Мы лишь усилили наблюдение и продолжали держать прежнюю скорость. К счастью, свечение вскоре погасло само собой, и рассвет застал нас у родных берегов.

«Красный Кавказ» ненадолго зашел в Новороссийск. И здесь нам пришлось выдержать, пожалуй, самую ожесточенную схватку с немецкой авиацией. Едва мы встали на якорь в Цемесской бухте, как над ней появился немецкий самолет-разведчик. Покружив над горами и бухтой, он улетел.

— Теперь жди гостей, — сказал капитан-лейтенант Агарков, провожая самолет ненавидящим взглядом.

Я молча кивнул в ответ. Мы уже знали: если появился разведчик, то через час-другой жди налета. Поэтому артиллеристы, не дожидаясь указаний, приготовились к встрече — заранее установили дистанционные трубки зенитных снарядов.

Все произошло так, как мы и предполагали. В томительном ожидании прошло около часа. И вот над городом завыли сирены. Они не успели смолкнуть, когда из-за гор, словно воронье, на «Красный Кавказ» со всех сторон кинулись пикировщики.

Но мы были готовы к встрече. Не успели бомбардировщики лечь на боевой курс, как заработали наши «сотки». В унисон им ударили счетверенные пулеметы старшины Степана Буркина, а с берега нас поддержали стационарные зенитные батареи. Заградительная стена огня встала на пути ринувшихся в атаку самолетов.

Строй смешался, и самолеты стали в беспорядке скидывать бомбы на бухту. Ни одна из них не упала даже рядом с «Красным Кавказом». А самолеты уже разворачивались и на полной скорости уходили на свои аэродромы, словно перепрыгивая через горы. Но это были только цветочки. С интервалом примерно в полчаса на крейсер стала наваливаться армада за армадой. Следя за их приближением, я каждый раз думал, что теперь спасения не будет, что через несколько минут от «Красного Кавказа» останется лишь груда исковерканного металла. Но каждый раз зенитчики крейсера разбивали боевые порядки немцев, не давая им довести атаку до конца.

Вокруг стоял ад. Бомбы взрывались на берегу и в воде, оглушительные удары сотрясали бухту, но «Красный Кавказ» по-прежнему оставался целым и невредимым.

Вначале мы считали налеты, а потом сбились со счета. Артиллеристы и пулеметчики не отходили от мест.

Коки пробовали накормить их обедом, но из этого ничего не получалось к полудню плотность налетов еще более возросла. Во второй половине дня она достигла апогея — не успевали улететь самолеты одной волны, как их место занимали другие. Немцы спешили. Они знали, что с наступлением сумерек их шансы на удачу резко снизятся, и предпринимали отчаянные попытки раз и навсегда разделаться с «Красным Кавказом».

Чудеса выносливости проявляли наши зенитчики. Раскалялись стволы орудий и пулеметов, краснофлотцам некогда было вытереть льющийся градом пот, но они ни на секунду не отрывались от прицелов. Пулеметчик Иван Петров после очередного налета не мог самостоятельно отойти от своего боевого поста — от напряжения у него так свело руки, что товарищам пришлось силой оттаскивать его от рукояток.

Вечером в кают-компании произошел жаркий спор. Пытались выяснить, сколько же налетов отразил в этот день «Красный Кавказ». Долго спорили и сошлись на двадцати. Но точки над «и» поставил командир зенитного дивизиона старший лейтенант Кныш.

— Отражено двадцать три налета, — объявил он. — Так записано в вахтенном журнале.

Двадцать три налета. Двадцать три раза не один и не два самолета, а десяток-полтора пытались уничтожить неподвижно стоявший крейсер. Сотни бомб были нацелены на него. И ни одна не попала в цель! Это ли не яркое доказательство отличной боевой выучки экипажа «Красного Кавказа»?

* * *

Кончился октябрь. Промелькнула еще неделя, и Севастополь, уже находившийся в кольце осады, торжественно отметил 24-ю годовщину Октябрьской революции. Затем снова потекли напряженные будни — выходы в море, перевозка войск и техники, дозорная служба. Все это было необходимо, но, скажу откровенно, краснокавказцы жаждали настоящего дела, сражения с ненавистным врагом грудь на грудь. Об этом думали все, но до поры молчали — до тех пор, пока долго сдерживаемые эмоции не прорвались сами собой.

Как-то, обходя крейсер, я застал шумное собрание в каюте у командира БЧ-II капитан-лейтенанта Коровкина. Помимо него, там находились командир дивизиона главного калибра старший лейтенант М.. Н. Мартынов, командир зенитного дивизиона старший лейтенант С. М. Кныш, командир дивизиона управления старший лейтенант И. Ф. Козлов, словом, все корабельные «боги войны».

Я поинтересовался причиной столь представительного форума. И тут горячо заговорил обычно сдержанный Коровкин. Оказывается, артиллеристы набросали проект включения «Красного Кавказа» в общую схему артиллерии обороны Севастополя.

— Просим ходатайствовать об этом перед командующим, — заявил Коровкин.

Я хорошо понимал своего артиллериста, до сих пор мы принимали непосредственное участие в сражениях от случая к случаю. И что было досадно, причиной тому служили отличные тактико-технические данные «Красного Кавказа», особенно его высокая скорость. Мы поспевали везде, и поэтому командование всегда держало нас под рукой.

Разговор с артиллеристами подтолкнул меня. На следующий день я отправился к командующему флотом. Конечно, я получил отказ, и, конечно же, Филипп Сергеевич Октябрьский оперировал доводами, которые мне были хорошо известны.

— Пойми, Гущин, — сказал адмирал, — твоему крейсеру мы доверяем самое ценное — людские резервы. Ты же сам знаешь, с каким нетерпением дожидаются вашего прихода севастопольцы. Сейчас на счету каждый человек, и все в Севастополе знают: раз в бухте появился «Красный Кавказ», значит, есть подкрепление. Еще навоюетесь. Одно скажу: будет вам хорошая работа, потерпите немного...

Что-то в тоне командующего насторожило меня. Филипп Сергеевич как будто что-то недоговаривал, и эта недоговоренность вселила в мою душу надежду. С этим настроением я и вернулся на крейсер. Лишь позднее нам стало известно, на что намекал командующий, но к рассказу об этих событиях мы вернемся позже.

Итак, снова переходы, переходы, переходы. Дни и ночи перепутались в нашем представлении, круглыми сутками — повышенная боевая готовность. «Красный Кавказ» все время в море. Корабль потерял свой прежний блеск. Да и как сохранить его, когда грузы на палубе и в трюмах меняются каждый день. Пушки, автомобили, тягачи, мешки, ящики. И, конечно, люди. Всюду, где только можно. Именно в это время мы побили все нормы и рекорды перевозок.

Но даже корабль устает. Выходят из строя механизмы и агрегаты, отказывают турбины и котлы. А на ремонт нет времени. Все исправляется на ходу, чаще всего в море. Как райский сон, мы вспоминаем те времена, когда через определенные периоды крейсер становился на ППР планово-предупредительный ремонт. Сейчас же не до этого.

Но в корабле, как и в любом совершенном механизме, нет главных и второстепенных деталей. Все они — от водогрейной трубки до турбины главные. И бывает, что выход из строя какого-нибудь патрубка ведет к тяжелым последствиям. Так в конце концов случилось и у нас.

Когда командир электромеханической боевой части Григорий Ильич Купец доложил мне, что в одном из котлов потекла водогрейная трубка, я сразу представил себе не очень веселую перспективу. Значит, остановлен один из котлов, а это так или иначе может отразиться на ходе крейсера. Конечно, форсированы оставшиеся три котла, но три котла это три, а четыре все-таки четыре.

— Что станем делать? — спросил я у Купца.

— Глушить трубку, — спокойно ответил тот.

Глушить — это значит лезть в котел, среди переплетения трубок отыскать поврежденную и забить ее заглушкой. Но для этого нужно, чтобы котел остыл. А остывает он несколько часов. У нас же нет ни минуты.

— Кто пойдет? — снова спрашиваю у Купца.

— Мичман Гуричев.

Я знаю, что ожидает мичмана, но другого выхода у нас нет.

— Добро.

Механики тотчас начинают приготовления к ремонту, а я тем временем вызываю мичмана Гуричева. Я хорошо знаю этого немногословного, спокойного человека, классного специалиста, влюбленного в механизмы. Котлы он знает так хорошо, что может на слух определить характер малейшей неисправности.

Сидим, неторопливо беседуем. О предстоящем испытании — ни слова, будто нам нет до этого никакого дела. А испытание Гуричеву предстоит серьезное. Даже опасное. Ведь прежде чем лезть в котел, его надо как следует остудить, но у нас нет для этого времени. Стало быть, Гуричев будет работать в горячем котле. Сахара по сравнению с ним — холодный погреб.

Над кораблем проносится оглушающий рев — это механики выпускают из котла перегретый пар. Потом котел просушат, и уж тогда в него полезет Гуричев. А пока он уходит одеваться.

Словно впервые смотрю на эту процедуру. Гуричев деловито, не спеша натягивает на себя два комплекта рабочего обмундирования. Сверху надевает комбинезон, а на него — ватную телогрейку. Довершают наряд ватные брюки, шапка-ушанка и брезентовые рукавицы. Лицо у Гуричева уже забинтовано, оставлены только крохотные щелки для глаз.

Взяв инструменты, мичман, как в огненную печь, полез в котел.

О том, как он работал, Гуричев рассказал позднее. Легкие забивал раскаленный воздух, а голову, словно обруч, стиснула горячая шапка. Превозмогая боль и удушье, Гуричев считал фланцы трубок. Первая, пятая, десятая... Наконец поврежденная. Но руки уже не держат молоток, он тоже раскалился, точно долгое время лежал в кузнечном горне. Но заглушку надо забить! Сыплются и сыплются удары... Наконец есть — с одной стороны трубка забита наглухо. Теперь наружу — глотнуть свежего воздуха, потому что сил уже нет, а трубку надо глушить с двух концов...

И снова чрево пышущего жаром котла. Опять на ощупь найдена поврежденная трубка, и снова удары, удары, удары, когда кажется, что бьешь по металлу голыми кулаками...

Да, вот так моряки «Красного Кавказа» обеспечивали постоянную боевую готовность своего корабля. Это был подлинный героизм, но тогда никто из нас не думал о таких вещах. Жили одной мыслью, одной страстью — победить, уничтожить захватчиков. Этому отдавали все силы и помыслы.

— Неисправность ликвидирована! — доложил мне в точно оговоренный срок Григорий Ильич Купец.

А в это время мичман Гуричев сидел в котельном, и товарищи осторожно стягивали с него спекшийся от жара ватник, стаскивали растрескавшиеся до дыр ботинки, поили водой. Мичман пил кружку за кружкой и прислушивался к привычному грохоту вновь запущенных котлов.

* * *

Мелькают дни за днями. В шторм ли, в затишье — «Красный Кавказ» постоянно в море. Возим подкрепления в Севастополь, эвакуируем из города раненых, детей и женщин. Экипаж корабля показывает настоящие чудеса физической выносливости и работоспособности. Так, однажды мы установили своего рода рекорд, погрузив в Новороссийске всего лишь за полтора часа тысячу человек, пятнадцать вагонов с боеприпасами и десять с продовольствием. Погрузка происходила в полной темноте (чтобы не демаскировать корабль), поэтому можно представить себе уровень организации работы, который позволил выполнить ее в такой, прямо скажем, немыслимый срок.

И здесь мне хочется сказать несколько слов о старшем помощнике крейсера капитан-лейтенанте Агаркове. Старпом на корабле — должность хлопотная, об этом хорошо знают на флоте. От его энергии, инициативы, дара организации зависит едва ли не вся жизнь на корабле. Среди моряков бытует даже такое мнение: каков старпом — таков корабль. Кое-что здесь, конечно, преувеличено, но есть и изрядная доля действительного. Константин Иванович Агарков обладал всеми качествами первоклассного старшего помощника. Это его усилиями была доведена почти до совершенства служба на крейсере. Никто не знал, когда спит Агарков. Может быть, эта фраза покажется избитой, но дело обстояло именно так. В любое время суток Агаркова можно было встретить в любом месте корабля. И там, где появлялся старпом, работа закипала с удвоенной энергией, а грузы и люди размещались наилучшим образом.

Вообще, надо сказать, что командный состав «Красного Кавказа» был подобран отменно, И в первую очередь это относится к моим непосредственным помощникам по управлению кораблем — командирам боевых частей и начальникам служб, а также к военкому крейсера Григорию Ивановичу Щербаку.

Он был моим ближайшим советчиком во всех корабельных делах. Простой, ровный в обращении, отлично знающий свои обязанности, Григорий Иванович по праву считался «отцом-командиром», был достойным продолжателем традиций знаменитых комиссаров революции. Вся партийно-политическая работа на крейсере направлялась Щербаком, и я никогда не сомневался в ее стиле и методах, потому что хорошо знал кругозор и способности военкома.

Штурманом на корабле был капитан-лейтенант Николай Петрович Елисеенко. Он прибыл на «Красный Кавказ» из военно-морской академии, обладал высокой эрудицией и большим запасом специальных знаний. Когда у прокладочного стола находился Николай Петрович, можно было не сомневаться в том, что место корабля в море определено со скрупулезной точностью.

Артиллерией «Красного Кавказа» командовал капитан-лейтенант Коровкин, о котором я уже говорил; что же касается инженер-капитана 3-го ранга Григория Ильича Купца, нашего механика, то он был первым человеком на крейсере, получившим высшую награду страны — орден Ленина.

Между тем близилось время решающих испытаний Стоял декабрь. И хотя еще не было произнесено слово «Феодосия», во всем ощущалось приближение каких-то скорых и важных перемен. Предчувствия переросли в убеждение, когда в один из дней меня вызвали на командный пункт вице-адмирала Октябрьского.

— Как дела? — спросил меня командующий.

— Войска грузятся, товарищ адмирал, — ответил я.

— Когда планируется выход?

— С наступлением темноты.

— Нет, ждать не будем. Выйдем, как только закончится погрузка.

Это «выйдем» несколько озадачило меня. Неужели командующий пойдет с нами? Словно отвечая на мой вопрос, Филипп Сергеевич сказал:

— Я иду с вами до Новороссийска.

— Есть! — ответил я и поспешил на крейсер. Вскоре туда прибыл командующий.

— Отходите, — не мешкая, приказал он.

На причале в Новороссийске Ф. С. Октябрьского встретили представители не только штаба Черноморского флота, но и несколько армейских и авиационных генералов. Этот факт наводил на размышления, и я задал себе вопрос: «Не готовятся ли совместные действия армии и флота?»

Как выяснилось впоследствии, я был недалек от истины. В Новороссийске разрабатывался и уточнялся план крупнейшей десантной операции первого года войны — Керченско-Феодосийской. Под этим именем она вошла в летопись Великой Отечественной войны и осуществлялась совместными силами Черноморского флота, Азовской военной флотилии и войск Закавказского фронта.