Осенние рассказы

Марксисты

Сентябрь встретил учеников десятого класса углубленным изучением общественно—политических дисциплин. Причин тому было множество — напряженная международная обстановка, тяжелейшая битва за урожай, инструкции ГОРОНО, и новая учительница обществоведения.

Началу учебного года предшествовали месяцы свободы и чудных открытий. Моя сестра наконец-то дождалась кооператива в Теплом Стане, рядом с югославским магазином «Ядран». Новый девятиэтажный дом, восьмой этаж, светлые коридоры, пахнущие краской, потрясающая перспектива из окна — половина Москвы, лесной массив, шпиль университета. И книжные развалы, перевезенные из университетского общежития — наследие оттепели и умеренно—оптимистичных ранних семидесятых. Библиотека фантастики, Стругацкие, ксерокопии первых изданий Булгакова, жизнь Замечательных Людей. За эти месяцы, казалось, я прожил целую эпоху.

Теперь все летние радости в прошлом, хотя и недалеком. Утром мы влезаем в казеную школьную форму: синие брюки и пиджак с металлическими пуговицами.

К школе можно пройти двумя путями. Первая дорожка идет в гору, между двух пятиэтажек, в одной из которых живет мой старый приятель Гоша, а в другой наши школьные красавицы — Галя с Танюшей. Танька живет на третьем этаже, Галя на пятом, и мы с ними вечерами флиртуем — я достаю подзорную трубу c двадцатикратным увеличением, а девочки делают вид, что меня не замечают.

Но мы с Серегой пойдем в школу другим путем. Окружной путь этот пролегает мимо телефонной будки и котельной. Нормальные герои всегда идут в обход. Серега — мой лучший школьный друг. До сих пор помню, как мы познакомились. Случилось это в физкультурной раздевалке, расположенной в школьном подвале.

В раздевалке пахло слегка подтекающей канализацией и юношеским потом. Мы натягивали синие физкультурные штаны и зашнуровывали кеды китайского образца. Бегать кросс по школьному стадиону не хотелось.

Мальчишки обсуждали девчонок, которые наверняка переодевались где-то совсем рядом, за толстой подвальной стеной, неловкими движениями освобождаясь от школьной формы. Еще обсуждали заграничную жизнь. Перед физкультурой был урок английского, на котором полная и румяная Генриетта Сергеевна демонстрировала ученикам фильм про Лондон и Темзу. В этом учебном фильме широкоплечий ученик и стройная ученица катались по Темзе на кораблике и говорили на хорошем Оксфордском английском.

— Вот стану хоккеистом, — Генка Захаров занимался в спортивной секции ЦСКА, — обязательно поеду в Англию. Как в кино показывали, сяду на пароходик и прокачусь по матушке—Темзе. И Маринку с собой возьму…

— Вообще-то Темза мужского рода. Поэтому в английском правильнее говорить «Батюшка—Темза» — юношеским баском, вполголоса сообщил Серега.

Серега был «новеньким» — он недели две как пришел в наш класс, и слегка чурался окружающих.

— Чего заливаешь? Сейчас как дам в ухо, будешь знать.

— Я не заливаю, — сжал зубы Серега. Темза действительно мужского рода.

— Точно, Генка, — вступился я. — Я тоже об этом слышал.

— Напридумывают, — оскалился Захаров. Батюшка Темза. Чтобы река мужского рода была. То ли дело у нас: Волга—матушка.

— А Енисей? — Ехидно спросил я.

— Умные все больно пошли. Козлы, — Генка сплюнул и вышел из раздевалки.

— Спасибо, — Серега зашнуровывал кеды. — Ты давно здесь учишься?

— С четвертого класса. А ты откуда приехал?

— Родителям наконец квартиру дали, а до этого я у бабушки жил на Проспекте Мира. Отец все время в командировки ездил, только что из Америки вернулся.

— А кто он у тебя? Дипломат что ли?

— Да нет, он профессор. Биолог. Хочешь, заходи в гости, я тебе американские игрушки покажу, и пистолет духовой. Стреляет как настоящий.

— Спрашиваешь, — согласился я.

Жил Серега в скромной двухкомнатной квартирке около самой линии железной дороги. Игрушки меня разочаровали — машина, поезд и ракета с американским флагом. Зато Серега угостил меня настоящей американской жевательной резинкой и дал подержать в руках спортивный пистолет. Пострелять нам удалось всего один раз — последние холостые пули, теперь надо было ждать следующей зарубежной командировки отца.

По утрам мы встречались перед началом занятий — Сережкин дом был чуть дальше моего. Местом нашей встречи, которое изменить нельзя, хотя фильм этот появился значительно позже, была телефонная будка, около которой школьники закуривали первую сигарету.

Сигареты у Сереги были хорошие — «Кент», который в те годы достать было невозможно. Лето он провел у своего дядюшки в Ленинграде. Дядька этот, загадочная и романтическая фигура на шахматной доске уходящего века, по долгу службы занимался чем-то связанным с портами и моряками. Племянника он обхаживал как мог: из Ленинграда Серый приехал с блоком импортных сигарет, чемоданом западных пластинок и колодой порнографических карт. Еще он уверял меня, что потерял в Ленинграде девственность, черт его знает, скорее всего привирал.

Тем солнечным осенним утром все было как обычно. Жители микрорайона спешили по своим делам, вот и Серега появился на асфальтированной дорожке, и помахал мне рукой. У него была походка кряжистого Вологодского мужичка, приземистая и внушающая уверенность в правильном выборе центра тяжести чуть ниже пояса.

— Ну, как дела? По Кенту? — Спросил он и протянул мне пачку сигарет. Держи, пока не кончились. Хороший все—таки табачок. Что день грядущий нам готовит?

— Перед смертью не накуришься, — мрачно ответил я.

— Что так пессимистично?

— А ты забыл? Обществоведение. Опять Вера нудить будет.

Вера Семеновна — наша новая учительница по общественно—историческим наукам. В отличие от мирной, советской до мозга берцовых костей Нины Ивановны, которая в прошлом году размеренно бубнила себе под нос главы из учебника, Вера горела идеологическим огнем и (что гораздо хуже) пыталась зажечь им учеников. Откуда она такая взялась точно никому не известно. Говорили, что Вера много лет преподавала историю КПСС в каком-то институте в Сибири, пока мужа не перевели на ответственную работу в Москву. Сибирским студентам повезло, а московским школьникам выпала черная метка.

Стоило седовласой и худой Вере начать рассказывать про какой—нибудь партийный съезд, как щеки ее покрывались румянцем, в голосе появлялись железные нотки, а глаза закатывались. Она не вела урок, она шла на свой последний и решительный бой. В этом гипнотическом трансе она часто делала смешные оговорки. До сих пор помню ее фразу:»Тема сегодняшнего урока — Коммунистическая партия — организатор и вдохновитель Великой Отечественной войны».

Гораздо хуже было то, что в своем стремлении выковать учеников новой коммунистической формации, Вера устроила факультативные занятия и всячески внедряла дополнительную внеклассную работу: написание рефератов, глубокое изучение причин каких—нибудь отклонений от линии партии. Работа эта, тем не менее была обязательной, а невыполнение ее приравнивалось к предательству Родины.

По понятным причинам, директор школы Веру всячески поддерживал, и слух о ней дошел до райкома партии, и до ГОРОНО. Говорили, что о Вере должны написать статью в газете, а опыт ее внедрить повсеместно в Московских школах.

Урок начался с изучения теории социалистической революции. Я посматривал на одноклассниц, записывающих отдельные мысли исторички в тетрадки. В те годы девчонки носили мини—юбки, причем чем короче была мини—юбка, тем моднее. Серега что-то рисовал в учебнике. Урок уже близился к концу, когда случилось то, чего я боялся.

— Сергей, Александр, — спокойно сказала учительница. — Вы одни из лучших учеников в классе. И вам доверяется высокая честь.

— Честь? — вздрогнул я.

— Да, — с придыханием произнесла Вера. — Это честь и доверие, потому что тема чрезвычайно ответственная. К нашему следующему занятию вы должны подготовить реферат о том, как именно вы поняли Ленинское определение революции. И о том, как это определение находит все новые и новые подтверждения в наши дни.

— Вера Семеновна, — застонал Серега.

— Обратитесь прежде всего к первоисточникам, к Ленинским статьям. Внимательно изучите материалы съездов и пленумов ЦК КПСС, периодику. Я очень рекомендую взять в библиотеке журнал» Коммунист«, в нем бывают очень неплохие обзорные статьи. Тема большая, разделите ее между собой.

— Вера Семеновна, — взмолился я. — Так много уроков задают по математике, да и по литературе надо сочинение сдавать.

— Я немного помогу. — Вера достала из книжного шкафа толстый том в суперобложке. — Это очень неплохая монография.»Рабочее движение в России и Ленинская теория революции»

На обложке были нарисованы бегущие матросы с винтовками и сталевары на вахте. Сталевары в шлемах напоминали тевтонских рыцарей, у которых отпилили рога, и я понял, что мы с Серегой обречены.

Пару дней мы валяли дурака, но урок обществоведения неотвратимо приближался. После занятий мы пошли домой к Серому.

— Ну, и о чем мы будем писать? — Садиться за реферат не было ни малейшего желания.

— Погоди. Не суетись. Это дело надо хорошенько обмозговать. — Серега обладал потрясающим житейским чутьем. — Мы ведь живем для того, чтобы получать удовольствие, так?

— Ну, вроде бы так.

— Расслабься. Мысли, они сами придут, или не придут. Смотри, что у меня есть. Роскошь — он достал из ящика стола кубинские сигары в алюминиевых трубочках — саркофагах. Ты только понюхай.

Серега достал из шкафа бутылку армянского коньяка..

— Давай—ка по рюмочке. Хороший, кстати, коньячок. А для души — Deep Purple.

У Сереги был роскошный по тем временам первый отечественный настоящий стерео—проигрыватель» Вега «с большими колонками. Мы часто обсуждали факт бытия: сочетание хорошей аппаратуры и привезенных из Ленинграда пластинок должно быть крайне привлекательным для симпатичных одноклассниц, но не успели реализовать далеко идущие планы. Учебный год ведь еще только начинался.

— Smoke on the water, — взревели динамики.

— Чувствуешь, как басы передает? — гордо сказал Серый. Ну, за успех нашего дела.

Коньяк прочистил сознание, ноги сознание подводили. Для усиления эффекта мы вышли на балкон и закурили крепкие Кубинские сигары. В результате пустырь, ржавые крыши гаражей и полотно железной дороги окрасились таинственным светом и приобрели одним нам понятное внутреннее наполнение.

— И жить хорошо, и жизнь хороша, — сказал Серега, выпуская изо рта колечко едкого дыма. Ну что, садимся писать?

— Ага… — усмехнулся я. — Реферат. Сейчас мы с тобой напишем…

— Давай еще по пол—рюмочки, — Серый разлил коньяк. — За общественные науки.

— За них, — на душе стало совсем тепло. Подвиги разведчиков, конспиративные квартиры Ленина и первый, а тем более второй съезды РСДРП казались близкими и выпуклыми. — Есть такая партия! — с воодушевлением воскликнул я.

— Аминь, — ответил Серега и почему-то перекрестился.

— А о чем писать-то будем?

— Ну как. Тема задана.

— И что мы про революцию знаем?

— Ни хрена не знаем. Но не в этом суть. Материала у нас достаточно. А теперь давай проявим классовый подход и поймем, чего от нас хотят. А хотят от нас двух вещей. Во—первых, чтобы мы тщательно цитировали Брежнева. И целовали его в жопу, — Серега начал истерически хохотать.

— Ну ты даешь. Помншь, ты на меня орал, когда я в школу Булгакова принес и читал на переменке. А сам такие вещи говоришь.

— Так ведь не слышит же никто, — поморщился он. — А второе — Серега на секунду задумался. — От нас хотят имитации мышления, так сказать, творческой инциативы масс. В конструктивном ключе.

— Инициатива наказуема, — вспомнил я.

— А в том-то и дело, что инициатива должна быть простой. Берешь какой—нибудь Ленинский тезис. Например: революция может победить в одной, отдельно взятой стране. И развиваешь. Если, скажем, страна состоит из России и республик, то революция может победить и в республиках, при условии, что они еще более слабые звенья. Я понятно излагаю?

— Погоди. Это же красиво. Она вначале побеждает в одной, отдельно взятой, слабой, но не самой слабой. Потому что в относительно развитой и проникнутой идеями. То есть все относительно. Потом эта революция расползается на более слабые, но не охваченные идеями. И получается мировой пожар на горе буржуям и СССР.

— Елки! Ты понимаешь, что мы с тобой только что сделали? — Серега возбудился. — Мы творчески развили Ленинскую теорию революции. Да если это красиво изложить нам сразу за четверть пятерку поставят! Теперь надо с умом это сделать — все по первоисточникам и цитат побольше. Все, за работу. Я пойду кофейку заварю покрепче.

Серега принес турку и банку сгущенки — он всегда пил кофе со сгущеным молоком.

— Пока ты ходил я название придумал:»О некоторых вопросах теории слабого звена и распространения социалистической революции в современных условиях».

— А чего, — Серега покровительственно похлопал меня по плечу. — Грамотно излагаешь. Теперь — первоисточники.

В ход пошли томики Ленина и научные труды в скучных переплетах с золотым тиснением. А также взятая из школьного кабинета последняя книжка» Ленинским Курсом «с выступлениями генсека Брежнева.

Действовали мы просто. Расписав на бумаге основные тезисы нашего сомнительного творения, мы начали перемежать их цитатами из Ленина, Брежнева и статей ученых института Марксизма—Ленинизма. Найти подходящие цитаты было сложнее всего. Серега искал цитаты, а я пытался связать предложения, взятые из разных источников. Время от времени выяснялась какая—нибудь несуразица и процесс коллективного сочинительства прерывался неудержимым ржанием.

Часам к семи вечера нашими совместными усилиями были написаны несколько страниц.

— Уфф, — я потряс рукой. — Прямо рука бойца колоть устала.

— Ничего. Нас ждут великие дела, — подмигнул мне Серега.

Мы выкурили по сигарете, я спустился по лестнице, вышел во двор и пошел домой мимо сидящих на скамейках бабусек и мирно играющих в песочнице детей.»Интересно, пахнет от меня еще коньяком, или нет?«— слегка волновался я.

Реферат мы сдали на проверку и идеологическую доработку Вере Семеновне и про него забыли — на носу была контрольная по математике.

На переменке мы прятались у подъезда, выходящего на школьный двор. Здесь можно было спокойно курить, не боясь нарваться на завуча или директора. Слева к школе был пристроен физкультурный зал, из которого доносился низкий, почти что мужской голос нашей преподавательницы физкультуры, Галины Ивановны. Эта женщина с грубыми усиками, пробивавшимися над верхней губой и мускулистыми ногами, обтянутыми голубым трико, должна была родиться мужчиной.

— Раз, два, левой, левой, — доносилось из физкультурного зала, — Кузнецов, лови мяч, передача. Пошел, вперед пошел!

У подъезда стояла кучка школьников — Мы с Сергеем, Игорь, Толя были детьми из благополучных семей. Андрей Усиков присел на корточки, жадно затягиваясь» Казбеком«. Его прошлогодние школьные брюки, протертые на коленках и изношенный пиджак, напоминали более благополучным из нас о суровой жизни, ожидающей нас по окончании среднего учебного заведения.

Сергей рассказывал анекдот.

— Ленин с Дзержинским получили партию презервативов. Дзержинский у него спрашивает:»Владимир Ильич, ума не приложу, что с ними делать?»

«Эх, батенька, учить мне вас и учить! Где же ваша партийная смекалка? Один отдайте мне, один оставьте себе, остальные незаметно проколите, и раздайте меньшевикам!»

— Батенька, — школьники скорчились от смеха. — Ой, держите меня, — Андрей Усков даже загасил сигарету, закашлявшись своим глуховатым баском, сквозь который прорывался остаток тоненького юношеского фальцета. — Ну ты даешь…

— А я еще один знаю, — не выдержал я. — Ленин говорит Крупской.»Наденька, когда я умру, похороните мой член отдельно от меня«. —»Да господь с тобой, Володенька, — отвечает Крупская, что случилось?«—»Ну как же — говорит Владимир Ильич. — Вот Мартов прочтет в газете некролог и скажет: «Ленин умер, и хуй с ним!» И опять, и опять будет неправ!

У школьников началась истерика, но тут из подъезда выглянула физкультурница.

Вера Семеновна почему-то на урок опоздала и вошла в кабинет с покрасневшим лицом и блестящими глазами. Казалось, она недавно плакала. Класс испуганно притих, чувствуя, что произошло нечто необычное, нарушающее привычную школьную рутину.

— Ребята, — дрогнувшим голосом сказала Вера Семеновна. — Я хочу сообщить вам что-то очень важное. И это касается именно учащихся вашего класса. — Вера достала из кармана кофты носовой платок и приложила его к уголкам глаз. — Сергей и Александр, пожалуйста встаньте.

— Блин, — в ужасе прошептал Серега. — Что это с ней?

— Не знаю, — я почувствовал, что ладони у меня стали влажными и холодными. Я был уверен, что кто-то заложил нас за расказанные на переменке анекдоты.

— Пожалуйста, подойдите к доске и повернитесь лицом к классу.

Одноклассники смотрели на нас с легким ужасом, смешанным с любопытством.

— Ребята. Случилась удивительное и неожиданное событие. — Голос исторички вдруг стал тонким, и размеренным. — Эти ваши одноклассники, простые советские школьники по моей просьбе подготовили реферат на тему Ленинской теории революции. Так вот, вместо школьного реферата у Саши и Сергея получилась серьезная научная работа. Я не побоюсь сказать, что работа эта проливает новый свет на Ленинское учение.

Я почувствовал, как щеки мои теплеют и краснеют.

— Как Владимир Ильич Ленин в свое время творчески развил учение Маркса и Энгельса, так и ребята обобщили и переосмыслили Ленинскую формулировку…

— Е—мое, — шепнул Серега.

— Удивительно, с каким природным классовым чутьем подошли они к проблеме — продолжала Вера. — Это талант, причем талант врожденный и редкий. Таким талантом обладали Фридрих Маркс и Карл Энгельс (судя по оговоркам, Вера впала в привычный идеологический транс).

— Ты понял? — подмигнул мне Серега. — Теперь мы с тобой будем Марксом и Энгельсом, осталось только понять: кто кем.

— За свою педагогическую практику я воспитала не один десяток поколений советских людей, строителей коммунизма. Смотря на этих ребят, я горжусь нашей страной, нашей советской школой. Поздравляю вас, товарищи.

— Спасибо, Вера Семеновна, — голос у меня почему-то был гаденьким.

— А теперь — самое главное. — Историчка полезла в сумку и зачем-то достала из нее горсть мелочи. — Сегодня я разговаривала с секретарем райкома КПСС по идеологической работе Владимиром Ивановичем Зверевым. И сейчас, ребята, вы поедете в райком, Владимир Иванович вас ждет. Вы лично в руки передадите ему свою работу. Я думаю, что речь может идти о серьезной научной публикации, об участии во Всесоюзном конкурсе работ по общественно—политическим дисциплинам.

— А как же литература? У нас сочинение, — вырвалось из меня.

— Не волнуйтесь. С директором школы я договорилась, так что от занятий вы сегодня освобождаетесь. Вот вам деньги на проезд — она высыпала в ладони горсть монет. — И обязательно позвоните мне вечером.

Сергей подбросил портфель, выждал, пока он перевернется несколько раз и упадет в грязь. Потом он прислонился к заборчику около школьного стадиона и начал трястись от смеха.

— Ну и ну, — он вытирал слезы. — А вдруг мы и правда чего—нибудь такое открыли? Представляешь, теперь университет у нас в кармане. Да и золотая медаль тоже.

— Тоже мне, будущий классик, — я внимательно посмотрел на него. Вид у тебя какой-то несолидный, рубашка расстегнута.

— Слушай, давай после райкома поедем гулять в центр. У нас же целый день впереди.

Чувство радостного ожидания неизведанного, быть может причастности к маячившему впереди светлому будущему охватило нас. Троллейбус в этот утренний час был наполовину пустым, везущим бабушек с авоськами в продовольственные магазины, расположенные около остановки метро. Бросив пятачок в автомат и спустившись на эскалаторе на перрон, мы вскочили в последний вагон поезда, отправляющегося в центр, в последний момент увернувшись от захлопывающихся дверей, и радостно плюхнувшись на сиденье.

— Куда это вы, сорванцы, едете, — напротив нас сидела строгая бабуся, совершавшая жующие движения беззубым ртом. — С уроков удрали, бесстыжие, совести у вас нет!

— Вы, бабуся, выражения выбирайте, — Сергей поправил воротник школьной рубашки. — Мы с партийно—правительственным заданием едем.

— Еще чего напридумывали, — старушка распалялась все больше. — Вот я узнаю, из какой вы школы, и сообщу. Совсем распустились.

— Ножки-то у тебя, бабуся, тоненькие, а рука за партбилет держится, — Сергей вошел в раж.

— Вот я вам сейчас, — бабуся задохнулась от гнева.

— Выскакиваем, — деловито скомандовал Сергей, и как только темнота туннеля сменилась мраморно—голубоватым аквариумом станции, мы выпрыгнули на платформу.

— Несолидно, — нахмурился я. — А вдруг сообщит, или узнает кто, или милицию вызовет. И плакала наша пятерка в четверти.

— Ладно, ладно, просто настроение у меня хорошее, — усмехнулся Серега. — Больше не буду.

На «Белорусской» вверх уходил длиннющий эскалатор. Мы вскочили в трамвай, затем просочились в переулок, и вскоре оказались около двухэтажного здания райкома.

— А вы по какому делу, молодые люди? — На входе сидела женщина средних лет с усталым лицом.

— Мы к Владимиру Ивановичу Звереву — Сергей приобрел легкую щеголеватую наглость видавшего виды комсомольского вожака.

— Второй этаж налево. Обратитесь к секретарше, Владимир Иванович сейчас находится на совещании.

— Спасибо. — Мы, слегка робея, прошли внутрь здания. На лестнице толклись мужчины в серых костюмах, в воздухе висел густой сигаретный дым. Меня поразили их одинаковые лица, бледные, слегка опухшие, с каким-то зеленоватым отливом, а также сальные, будто слезящиеся, глаза навыкате.

— Вот она, власть, — Серега неожиданно переменился, — смотри, Саня, эти люди руководят другими людьми. У них проблем нет. Совещания, протоколы, выступления, зарубежные командировки, машины с шоферами, санатории, квартиры.

— Да ладно тебе, — обстановка партийного здания начинала меня угнетать. — Вы к кому, мальчики? — У высокой двери с золотой рукояткой сидела еще одна дама, я мог поклясться, что она родная сестра—близняшка вахтерши, дежурившей на первом этаже.

— Мы к Владимиру Ивановичу.

— А, вы те самые ребята из школы? Он вас примет чуть позже. Сейчас у Владимира Ивановича совещание, он освободится через тридцать минут.

— Мы подождем.

— Ну ждите, видите стулья в коридоре. Только тихонечко, ребята. — Секретарша заговорщически подмигнула нам. — Небось рады, что с уроков удрали?

— Ничто человеческое нам не чуждо, — обобщил я шепотом.

В коридоре было тихо, лишь из—за обитой дерматином двери слышался женский смех. На маленьком журнальном столике лежала партийно—идеологическая литература: фотографический альбом, посвященный жизни Карла Маркса, серый кирпич «Истории КПСС» и брошюры с недавними выступлениями членов Политбюро. Некоторое время мы молча листали книжку про Маркса, рассматривая старые фотографии. Неожиданно обитая дерматином дверь отворилась, и из—за нее выскочили две девицы в мини—юбках с ярко накрашенными губами.

— Ой, Людка, держи меня, — они давились от хохота. — Неужели так и сказал? — Девушкам было лет по восемнадцать. — Чего, полез прямо во время инструктажа?

— Ну, — одна из них достала пачку сигарет. — Я ему говорю, не лапай, а он, нахал такой.

Голос у нее был с хрипотцой, возбуждавшей юношеское воображение.

— Ой, — девушка заметила нас, — смотри, мальчиков прислали. Я давно таких молоденьких не видела, комсомольцы—добровольцы. Мальчики, а мальчики?

— Вы к нам обращаетесь? — Получилось это у меня довольно—таки хрипло, мы с Сергеем никак не могли отвести глаз от обтянутых колготками ног.

— А к кому же еще, — девушки снова начали хихикать.

— А вы чего, девушки, — Сергей набрался было наглости, но запнулся, подавившись на середине фразы.

— Да ну тебя, Людка, не развращай малолетних… Давай лучше книжки умные почитаем. — Девушки закурили и уселись напротив нас, листая большой альбом, посвященный жизни Карла Маркса.

— Смотри, что написано: Карл Маркс был евреем. — Девчущек это почему-то ужасно рассмешило. Они словно по команде заложили ногу за ногу, мини—юбки приоткрыли смутный полумрак сокровенного. Рты у нас открылись, дыхание перехватило.

— Ой, ну не могу, какие мальчишечки, — вздожнула Люда, но дверь в коридор приоткрылась.

— Девочки, почему до сих пор протокол не готов? — Из—за двери высунулся недовольный парень в добротном костюме. Он держал в руках стопку машинописных страниц. — Что за безобразие, перекур устроили. Здесь, кстати, курить нельзя, не знаете, что ли?

— Что это вы Николай Владимирович сердитый такой сегодня, строгий. — Люда демонстративно загасила окурок. — Неудовлетворенный, можно сказать. Вы намекните, ежели чего, мы что-нибудь придумаем.

— Хватит базар устраивать, развели здесь, — рявкнул парень. — Быстро заканчивайте протокол, Владимир Иванович ругаться будет.

— Сейчас, сейчас, — девушки недовольно поднялись и исчезли за дверью, обитой дерматином.

— Ну и птички, — мы с Сергеем понимающе переглянулись.

Последующие несколько минут мы закрыв глаза вспоминали прекрасные мгновения, но юношеская эротическая медитация была прервана толпой мужчин в костюмах, вывалившихся из кабинета секретаря.

— Надо будет принять к сведению, — высокий мужик нервно закурил. — Дадим сводку в ЦК, хорошо бы было весь объем партийно—воспитательных мероприятий свести в единую таблицу.

— Владимир Иванович, ребята эти к вам, — секретарша почтительно приподнялась со стула.

— Вы от Веры Семеновны? — басом спросил секретарь. — Здравствуйте, очень рад познакомиться, проходите в кабинет. — Галочка, — он обращался к секретарше. — Организуй нам чаек, как всегда.

Мы прошли в кабинет.

— Ну что же, ребята, говорят, вы написали серьезную работу. Развили, так сказать, некоторые положения Ленинской теории.

— Ну да, — смущенно сказал Серега. — Собственно, вот наш реферат — он протянул тетрадку.

— Это вы большие молодцы. — Владимир Иванович с серьезным видом листал странички. — Очень своевременно. Вот ведь, Ломоносовы, какие в стране нашей таланты зарождаются. Наперекор, так сказать инсинуациям.

— Мы, Владимир Иванович, проявили классовый подход, — намекнул Серега.

— Вот и я про то же. Классовый подход должен быть. А то ведь такая ерунда, патлатые эти, рок, так сказать, музыканты… Да, работу вашу мы поддержим, дадим ей ход. Нам сейчас очень нужны такие работы. Сами знаете, время сложное.

— Владимир Иванович? — секретарша принесла поднос с чаем, печеньем и конфетами.

— Спасибо, Галочка. Угощаетесь, ребята. Вы люди уже взрослые, сознательные, как я вижу. Я вот о чем хочу с вами поговорить. — Владимир Иванович закрыл тетрадь. — Вы должны стать примером для школьников нашего района. Для комсомольцев. Да и для всей советской молодежи. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Мы постараемся, Владимир Иванович, — смутился Серега.

— Так вот. Я, ребята, буду с вами откровенным. Ситуация в стране непростая, особенно с молодежью, с идеологической работой. Ваши сверстники ходят с длинными патлами, пьют портвейн, слушают западную музыку. До прямых диверсий доходит. В такой обстановке особенно важен положительный, позитивный пример. Помогите нам, а за помощью вам партии дело не станет.

— Мы все понимаем, Владимир Иванович. Но хотелось бы знать, что мы… Ну, вы понимаете.

— Ай да молодец парень. — Почему-то обрадовался секретарь райкома. — У вас, комсомольцы, вся жизнь впереди. Как вы смотрите на более активное участие в работе райкома комсомола? Введем вас в комиссии, представим, раскрутим. Не пожалеете. Рекомендация, характеристика, лучшие ВУЗы. С такой бумажкой будет у вас чего хотите, ребята. Сможете работать журналистами, дипломатами, историками, специалистами по Азии и Африке. Вот, кстати, у меня лет пять назад крутился такой Володя, собрания проводил, субботники организовывал, а теперь в посольстве в Лондоне работает… Нет, я давить на вас не собираюсь, если хотите стать машиностроителями, или инженерами — мы это тоже поддерживаем. Подумаете, ребята?

— Подумаем, Владимир Иванович.

— И чтобы не расслаблялись. Ждем от вас еще творческих работ, так сказать, Открытий чудных. Приятно посмотреть, стрижка человеческая, лица нормальные, советские. Все у вас впереди, ребята, завидую, если честно. Молодец все—таки ваша Вера Семеновна, подвижница, народная учительница, надо бы ей орден дать. А может и дадим. Вот будет съезд, и дадим.

— Владимир Иванович, мы с удовольствием в комсомоле… — вдруг возник Серега. — Мы не подведем.

— Задрав штаны, — прошептал про себя я, но рот скривился в улыбке. — Не подведем!

Солнечные зайчики играли в витринах магазинов, сигареты мы все выкурили и купили еще пачку «Столичных» на медяки, оставленные нам Верой Сергеевной. Легкий укор совести, возникший у меня в результате этой незаконной сделки, вскоре исчез, и мы с наслаждением закурили. В кошельке был еще рубль, и проходя мимо булочной, в которую только что привезли хлеб, мы не смогли удержаться от искушения, купив что-то ситное, с завитушками и по очереди отламывая от него куски. Хлеб пах свежестью.

— Да, — Сергей находился под впечатлением от увиденного в райкоме. — А я-то обществоведение учить не хотел. А ничего жизнь у людей, это тебе не на станке вкалывать от гудка до гудка…

— Хочешь таким же стать? — пожал я плечами. А по—моему скучно. Будешь сидеть в кабинете.

— Все не так просто. У жизни—то, у нее много сторон. Да, в кабинете, ну, как выясняется, в игры играть мы с тобой умеем. Зато номенклатура. Вот твои родители всю жизнь вкалывали, и что? Живут ведь от зарплаты до зарплаты, верно? В магазинах в очередях стоят, копейки считают. Машины ведь у вас нет? Дачи нет?

— Дача у нас была, родители ее продали, — уточнил я.

— Ну вот, и мои также живут. Батя хотя бы в Америке побывал. А теперь обстановка обострилась, и хрен он еще раз за границу поедет. Вот ты кем хочешь стать?

— Я не знаю еще толком. Инженером или физиком.

— И будешь горбатиться до пенсии на сто двадцать рублей. Какую-нибудь формулу откроешь. Тоже мне, жизнь. А теперь прикинь — государственная машина, секретарши… — Сергей на секунду замолчал, видимо вспомнив длинноногих девиц из райкома. — Квартиры, кстати, в специальных домах. Улучшенной планировки. Распределители опять же. Да и за границу пускают.

— Ну не знаю, — трансформация, на глазах происходящая с моим другом вызывала удивление, а где-то в глубине шевелился маленький, подленький червячок — а вдруг он прав…

— Нет, Санек, — Сергей даже как-то весь покраснел, — эта жизнь не по мне. — Ты глаза пошире открой, по сторонам посмотри!

Мы дошли до Манежной площади. От гостиницы «Интурист» разъезжались разноцветные автобусы, в которых сидели иностранцы. То и дело к подъезду подкатывали импортные автомобили, швейцар кидался к ним, открывая дверь, выпуская на московскую улицу загорелых мужчин в костюмах и женщин в длинных платьях.

— А может быть в дипломаты пойти, — продолжал мечтать Сергей. — А что, если с рефератом выгорит. Еще же почти год впереди. Общественная работа, райком комсомола. Можно постараться.

— У тебя прямо все расписано, — мне стало грустно.

— А что делать, нам уже пора задумываться о будущем. Сейчас стоит поднапрячься, зато потом… — Серега задумался. — Тяжело в ученье, легко в бою!

— Не знаю, как это не по мне все это.

— Ну как знаешь, как знаешь. Подумай хорошенько. Нам выпал счастливый билет, глупо его не использовать. Кстати, у меня к тебе просьба. Поскольку реферат мы написали вместе, то прояви сознательность. Больше никаких глупостей, политических анекдотов. Мы в эту лодку попали вместе, вместе должны и выплыть. Обещаешь?

— Хорошо, — вздохнул я. — Я постараюсь.

Партийно—идеологическая машина, в шестеренки которой нас затянуло, начала крутиться. Слегка отредактированный наш реферат был направлен на городской конкурс работ по общественно—историческим дисциплинам и занял первое место. Его опубликовали в сборнике марксистко—ленинских трудов, а из нас с Серегой сделали образцово—показательных советских школьников. Про наши успехи и передовой опыт Веры Сергеевны писали «Учительская Газета» и «Труд».

С каждым днем мне становилось все противнее. Серега, напротив, расправлял крылышки и стремительно превращался в совершенно другого человека. Он стал секретарем комитета комсомола школы, чем-то он еще занимался в райкоме и постоянно исчезал с занятий на различные идеологические мероприятия.

Слава наша росла. Нас как курьез демонстрировали разнообразным делегациям коммунистических и рабочих партий и раза три снимали для программы «Время» и всякой кинохроники. Мы с Серегой каждую неделю сидели в президиумах каких-то бесконечных собраний и конференций в райкомах комсомола и партии.

Во время съемок я развлекался — строил кинооператорам страшные рожи и показывал наивную распальцовку конца прошлого века — палец вниз — добей его, вверх — пощади, а средний совсем неприличный. Операторы, впрочем, были тертыми калачами, строили мне рожи, и грозили убить после заседаний, в результате в хронике все выглядело прилично.

В те времена новости и изредка сатирический журнал «Фитиль» показывали перед западными и лучшими отечественными фильмами в кинотеатрах. Хроника была черно—белой, видимо, чтобы не вызывать лишних эмоций, связанных с цветовосприятием.

В конце первого курса я пригласил свою первую любовь, удивительную девушку с тонкими губами в кинотеатр «Космос». Перед фильмом про Обломова крутили хронику. «Так советская молодежь отвечает буржуазным реакционерам». Девушка смотрела в экран. У нее был удивительный профиль. А на экране Серега с ироничной физиономией держит два пальца «Victoria».

— Реакция не пройдет, — жизнерадостно заявляет диктор.

А ведь в это время я гнусно показывал оператору то, что о нем думаю. Как сейчас помню, школьников загнали в кинотеатр «Ленинград» на Соколе, перед сеансом мы основательно напились пива. А этот оператор, лысый, в грязном свитере и сальной рожей стоял перед нами в очереди. Теперь он красноречиво демонстрировал мне мое грустное будущее: отлезь, парень, а то хуже будет.

— Ой, — вздрогнула моя девушка. — Смотри, как этот парень на тебя похож.

«На встречу со школьниками пришли ветераны партии. Идеалы буржуазной культуры, рок—музыка, нигилизм глубоко чужды молодым советским людям, будущим строителям коммунизма. Молодые ученые—историки, простые советские школьники, развившие теорию…

— Аппчхи!

— И творчески обосновавшие

— Аппчхи!

— Что с тобой?

— Черт его знает, что-то в нос попало.

— В обстановке дружеского взаимопонимания прошел рабочий визит генерального секретаря ЦК Компартии Румынии товарища Георгиу Чаушеску…

— Пронесло, — понял я. И чихать перестал.

Общение наше с Серегой постепенно сходило на нет. Он стал серьезным и нудным, сердился, когда я говорил что-нибудь ехидное и все чаще начал пытаться меня перевоспитать. Казалось, он сам начал верить тому, что говорит.

В конце марта у Сергея был день рождения. Наши красавицы, смуглая Лена, дочка университетских профессоров—археологов, и крепко сбитая Люба, мастер спорта по гимнастике, пили самодельный коктейль — греческий грейпфрутовый сок из консервных банок, смешанный с египетской настойкой Абу—Симбел.

— А вы слышали последний анекдот про Брежнева? — хихикал я.

— Так, знаешь что, — Серега неожиданно разозлился. Он крепко обхватил меня и зашипел в лицо. — Не смей! У меня дома не смей, слышишь? Или сюда больше не придешь.

— Ты чего, Серый, охренел?

— Может и так, но жизнь из—за тебя портить не собираюсь.

— Чудак на букву «м», — вздохнул я.

— А ты — блаженный. Шут гороховый. Дождешься, пожалеешь еще.

— От такого слышу.

— Как знаешь. Я тебе передачи носить не буду.

— Ой, испугал.

— Хватит детством заниматься. Я не хуже тебя все понимаю, но существует реальная жизнь. Или ты играешь в игры, или пути наши расходятся.

— Расходятся, видимо.

— Смотри, пожалеешь.

Я тогда ушел и на Серегу здорово обиделся. Пути наши разошлись. К весне мне удалось потихоньку вырваться из этого порочного круга, сам не знаю, как это произошло, но общественные деятели постепенно оставили меня в покое. Видимо, лавры нашего «научного» труда начали забываться, на собраниях я всегда отмалчивался и в отличие от Сереги не выступал с правильными речами.

Шестеренки выплюнули меня из машины за ненадобностью, слегка помятого и уставшего. Выпускные экзамены были не за горами, а за ними — поступление в институт. Серый собирался в МИМО и был уверен, что все дороги перед ним теперь широко открыты. А я собрался в Университет, но учился в другом месте. Это уже совсем не относящаяся к делу история.

Как ни странно, несмотря на идеальную характеристику и золотую медаль, в МИМО что-то не сработало: то ли социальное происхождение подкачало, то ли лапа была недостаточно волосатой. С карьерой дипломата Сергею пришлось распрощаться, и он поступил на исторический факультет МГУ.

Крушение юношеской мечты о дипломатической работе слегка отрезвило моего друга. Но полностью отношения наши так и не восстановились: в студенческие годы мы виделись редко, хотя и жили по соседству. Встречались на днях рождения, зимой иногда вместе катались на лыжах.

На третьем курсе началась война в Афганистане. На четвертом Серега женился. На пятом родил дочку. Он упорно работал на свою будущую партийную карьеру. После университета Сергей собирался в аспирантуру, защитив диссертацию — в аппарат ЦК ВЛКСМ, а со временем планировал перебраться на расположенную по соседству Старую Площадь.

Но тут умер Брежнев. Что-то изменилось в табеле о рангах партийной номенклатуры, и Сереге подсказали, что для успешной карьеры нужно отслужить в армии. Служил старший лейтенант в мотострелковых войсках недалеко от Москвы, и часто приезжал на выходные домой. Жена его родила второго ребенка.

Демобилизовался Серега уже при Черненко и тут же пошел в аспирантуру. Вскоре он ударными темпами защитил диссертацию по «Актуальным вопросам социалистического строительства». Диссертацию, как он рассказывал, он написал еще в армии, во время ночных дежурств.

У власти уже был Горбачев, со скрипом начиналась перестройка. Но Сережкина мечта сбылась — он все—таки попал в аппарат ЦК ВЛКСМ. В те дни я случайно встретил его в метро. Новоиспеченный кандидат исторических наук и сотрудник аппарата младшенького ЦК светился от удовлетворения. Он похлопывал меня по плечу, говорил уверенно и в скором времени собирался получить новую квартиру в кирпичном доме где-то на Соколе.

Увы, квартиру он получить не успел. В скором времени не стало ни комсомола, ни ЦК КПСС.

Более ловкие коллеги по комсомолу в последние месяцы перед коллапсом успели урвать жирные куски. Они курировали кооперативы, какие-то творческие молодежные коллективы, ходили с карманами, полными долларов. Не знаю, что помешало Серому, то ли профессорское происхождение, то ли зациклен он был на аппаратных играх старой эпохи, а может быть просто освоиться не успел. Дельцов он презирал, и остался у разбитого корыта.

Детей надо было чем-то кормить. Тут из мутной водички выплыл дядька из Питера, который успел подсуетиться и раскрутил небольшую фирму по продаже запчастей для автомобилей. И стал Серега заниматься бухгалтерией и учетом в Московском филиале семейного бизнеса.

Мы до сих пор любим друг друга, простив грехи и заблуждения юности.

Несколько лет назад я как от толчка проснулся ночью, вспомнил его телефон и позвонил. Серега поднял трубку. Оказалось, что он до сих пор живет в двухкомнатной квартирке около железной дороги.

Пару месяцев назад я был у него в гостях. Старую пятиэтажку снесли, квартиросъемщикам дали новую квартиру в блочном шестнадцатиэтажном доме. Квартира хорошая, хотя Серега ругает качество и говорит, что через несколько лет дом пойдет трещинами.

Жена его, милая девочка, кандидат бывших исторических наук и специалист по эпохе Возрождения, теперь работает в туристическом агенстве, продает путевки в Турцию и Египет.

Сам Серега продолжает заниматься бухгалтерским учетом за мизерные по нынешним временам деньги. Совместными усилиями супругам удалось скопить на ремонт кухни — хозяева горды кафельной плиткой, новым холодильником и итальянскими шкафчиками.

Надо сказать, что таких шкафчиков я в Америке не видел, Италия, слоновая кость и что-то еще крутое. Я привык к советским шкафчикам 60–х годов прошлого века, небрежно выкрашенным масляной краской. Они присутствуют в большинстве местных съемных квартир, построенных во времена моего детства.

Серега поседел, циничен, ругает нынешние порядки, казнокрадство и беспредел. Он подарил мне бутылку хорошего Дагестанского коньяка, а я ему — бутылку красного калифорнийского вина.

У Сереги очень хорошие, уже совсем взрослые дети, так что жил он не зря.

Перед отлетом из Москвы я рылся в старом книжном шкафу, когда-то сколоченном из списанных детсадовских ящичков—раздевалок. В этот шкаф, похоже, никто не залезал уже пару десятилетий, из него пахло старой бумагой и затхлостью. Рядом со старыми школьными учебниками я обнаружил ту самую книгу в суперобложке, которую когда-то дала нам Вера Семеновна для написания школьного реферата. Про эту книжку в начавшейся тогда горячечной суматохе все забыли.

Я улыбнулся и положил томик в чемодан. В голове мелькнула мысль, что вряд ли меня остановят на границе Америки за коммунистическую пропаганду.

Рядом со мной в самолете сидела молодая девушка новой отечественной формации, менеджер чего-то Российского коммерческого. Она летела в гости к знакомому американскому бойфренду — посмотреть на красоты Калифорнии и поиграть на автоматах в Лас Вегасе.

Через пару часов полета мне стало скучно, я достал книжку из сумки и начал перелистывать страницы. Бумага была замечательного качества, мелованная, за прошедшие десятилетия с ней ничего не случилась. Блуждающая улыбка на моем лице вызвала у девушки интерес.

— Интересная книжка? — спросила она.

— Безумно. — Вы в детстве учили стихотворение: «Я помню город Петроград в семнадцатом году. Бежит матрос, бежит солдат, стреляет на ходу?»

— Чего? — Девочка мне только что рассказывала про ресторан «Петрович», ломтики селедки, винегрет и черный хлеб.

— Читайте, завидуйте. — Я продемонстрировал ей обложку с бегущими солдатиками и матросами.

— «Рабочее движение в России и Ленинская теория революции»— лицо у моей попутчицы вытянулось, думаю, она решила, что с головой у меня не все в порядке.

— Дело в том, что в юности мы с другом был убежденными марксистами, — вдохновенно сообщил я. — Нас даже называли Маркс и Энгельс. Но вы не волнуйтесь, марксистов из нас не получилось. Иначе бы мы сейчас не летели в Америку.