Осень будет

Бабушка, конечно, заметила неладное и пыталась по-своему помочь Генке.

Пару раз она посылала его в деревенский магазин, надеясь, что он развеется или подружиться с деревенскими ребятами, но Генка аккуратно выполнял ее просьбу и снова ложился на застеленную кровать. Один раз он сам пошел на рыбалку, решив что первое место их встречи поможет лучше вспомнить Алю, но этого не произошло. Кроме обычных мелких и наглых «бычков» он ничего не выловил. Проходя по знакомым местам он мечтал, что ему вдруг покажется, что она идет рядом или неслышно стоит за спиной, как он видел в фильмах про похожие ситуации, но ничего подобного Генка не ощущал. Али рядом не было. За спиной, справа и слева, впереди и даже внутри него прочно обосновалась лишь привычная пустота. Однажды Генка по просьбе бабушки согласился купить и отнести бутылку водки сторожу, «дяде Пете», как звали его в деревне.

— Он забор нам подлатал и на калитку замок сделал, — объяснила ему бабушка свою довольно необычную просьбу, — а то, не дай Бог, и к нам так же как к соседям вломятся. Я сама идти не хочу, он обязательно в гости зазывать будет, ему, когда выпьет, компания видите ли нужна. А я пьяных терпеть не могу. Нажрутся и начнут рассуждать о том да сем, а ты слушай их.

Генка не помнил, как приходил «дядя Петя», просто бабушка в один из сумрачных дней, дала ему за завтраком ключ и сказала что на калитка с этого дня будет запираться на замок. Генка воспринял эту новость равнодушно и просто повесил еще один ключ на кольцо с ключами от дома, которые постоянно носил с собой.

Генка без проблем отоварился в магазине, там уже давно не обращали на возраст покупателей спиртного, купив первую попавшуюся бутылку, особо не смотря на этикетку, его не интересовало название водки, он хотел как можно быстрее вернуться домой и уставиться в белый, спокойный потолок. Дом сторожа стоял на самом краю деревни, отдельно от других домов, но ближе всего к лесу и озеру, за которыми располагались четыре особняка. Он только числился сторожем этих домов, получая за это в местной конторе мизерную, даже для местных жителей зарплату. Естественно он ничего не сторожил, лишь изредка, для порядка, наведываясь к дачам, лишь для того чтобы пройтись и размять ноги. Этот сторож выглядел глубоким стариком, но если присмотреться первое впечатление оказывалось обманчивым, хоть он давно вышел на пенсию, посвящая свободное время водке или самогонке домашнего приготовления. «Дядя Петя» носил бороду, правда, особо не ухаживал за ней, отчего она росла неровно и вместо мудрого и строгого образа, наоборот, придавала ему чересчур добродушный и глупый вид. Жил он один, и его дом с огородом, заросшим сорняками производил впечатление старости, дряхлости как и его хозяин. Генка вежливо поздоровался, сказал кто он и зачем пришел. Старичок заметно обрадовался.

— Кто ты — я знаю, — затараторил он, — а бабка твоя не обманула, прислала бутылочку, сто лет ей здоровья. Проходи ко мне в сад, я тебе тоже стопарик налью. Посидим, поговорим. А то мне тут и выпить не с кем. Мои друзья все померли, или к детям переехали, старуха тоже к праотцам отправилась, царство ей небесное.

— Спасибо, но я не пью, и вообще мне пора, — Генке сейчас не хотелось ни с кем общаться, тем более участвовать в пьяных разговорах. Он вытащил из сумки бутылку и протянул ее старику.

— Нет, нет, ты уж хоть немного посиди. Я понимаю, скучно и неинтересно со стариком говорить. Ты небось, с нашими, деревенскими пьешь. Расслабляетесь, или нет… вот — «отрываетесь», так вы сейчас это называете, — и дедок не беря у него бутылку пошел за дом, не переставая, впрочем, говорить. Генке ничего не оставалось, как последовать за ним.

Садом «дядя Петя» называл две старые яблони местами с сухими ветками, которые хозяин или не захотел или не нашел времени отпилить. Изредка на ветках изредка попадались большие красные яблоки. Под этими яблонями располагался небольшой деревянный столик и две скамеечки стоявшие напротив друг друга, одна со спинкой, а на второй доска, служившая ей отвалилась и валялась под столом. Доски давно почернели от времени, а скамейки местами покрылись мхом.

— Ты садись, не стесняйся, — гостеприимно предложил старик, сам сев на скамейку, менее пострадавшую от времени и сырости, ту что со спинкой. Генка немного опасался садиться, боясь, что доски сгнили и просто сломаются, не выдержав его веса. Но оказалось что они достаточно крепкие несмотря на плачевный внешний вид.

— Ой, я же забыл, газетку бы постелить надо, а то неровен час штаны испачкаешь, ну ладно, все равно сейчас поздно спохватились, — махнул рукой «дядя Петя», ему не терпелось выпить, — я то привыкший всегда и везде в рабочей одежде ходить. Ты бутылочку поставь на стол. Пить точно не будешь?

— Нет, — отказался Генка, его начало тяготить это знакомство.

— Ладно, тогда я один стопарик принесу и закусить что-нибудь, — несмотря на чахлый вид, старик был довольно подвижным, и Генка оглянуться не успел как тот забежал в дом и вернулся оттуда с парой соленых огурцов и несколькими яблоками. Такая небогатая закуска видимо вполне устраивала его. Стопарик же оказался маленьким граненым стаканчиком.

— Ты хоть яблочка съешь, — предложил «дядя Петя». Генка решил, что пора уходить. Он попытался встать, но старичок угадал его намерение.

— Ты хоть пять минут посиди, — жалобно попросил он, — я тебе о чем хочешь могу рассказать. Я много всего знаю. Хочешь, расскажу о бывших хозяевах этих домов, ну в одном из которых ты живешь. Большие люди в свое время были! Да где они теперь эти люди.

Генка тут понял, что этот старик давно уже привык к пустоте. Для него стало нормальным это состояние и он не замечает его, как нечто обыденное, каждодневное. У него не осталось даже собутыльников. И водка стала просто привычкой. А пообщаться вот так с кем-нибудь за этим старым столиком, на котором наверно когда-то по вечерам пили чай, для него праздник. Генка решил остаться. Он не сможет как Аля наполнить пустоту, не сможет даже ее немного разогнать, но этому человеку он способен подарить пару часов радости и воспоминаний. Генка уселся поудобнее и положил руки на стол.

— Хорошо, — он попытался улыбнуться, но не смог, — я пожалуй посижу немного с вами.

— Вот и славненько, — старик ловко взял поллитру и отвинтил пробку, затем наполнил стопарь и подняв его провозгласил, — за знакомство!

Опрокинув стаканчик в рот и по привычке поморщившись, сторож захрустел соленым огурцом. Генка неподвижно сидел напротив него.

— Тебя вроде Геной зовут? — уточнил он. Генка утвердительно кивнул.

— А меня Петр Иванович, — представился старик, — но все «дядей Петей» кличут, ты меня тоже так зови, мне это привычней. Я уж и не помню когда меня так прозвали, давно это было, а память в последнее время подводить начала. Но на склероз не жалуюсь, — бодро заявил старик, — ты не сиди как истукан, яблочка возьми, если пить не хочешь.

Генка взял яблоко и без всякого аппетита и желания стал есть. Он понял, что должен поддержать беседу, что-то спросить или сказать.

— А вы сторожем давно работаете? — задал он вопрос.

— О-о-о, — протянул «дядя Петя», — со времен царя гороха! Я еще когда в колхозе работал — по совместительству устроился. Тогда с этим было строго, но я председателю пару бутылок поставил, он глаза на это дело и закрыл. А кого там сторожить? Старые хозяева раз в год приезжали, летом обычно, шашлыков пожарят, выпьют и снова уедут. Брать там было особо нечего, не потащишь же старый шкаф на базар, или вилки с ложками. А потом вообще наведываться перестали. Что с ними сделалось так и не знаю, зарплату выдают и хорошо.

— Там троих недавно убили, — невольно заметил Генка.

— И это знаю, — вздохнул сторож, — но как мне старику за всем уследить? У меня и ружья-то нет. Да-а, — вздохнул он, а вот девочку очень жалко. Хорошая была, не чета нашим, деревенским.

— Вы что, ее знали? — удивился Генка.

— А то как же! — воскликнул старик, — мы с ней иногда говорили. Ну что, вот и тост нашелся — помянем усопших, — и дядя Петя опрокинул вторую стопку.

— О чем вы с ней разговаривали? — Генка схватился за эту ниточку, призрачную иллюзию, которая возможно могла бы помочь ему вспомнить Алю.

— О разном, — задумался дядя Петя, — вот к примеру она спрашивала меня, почему я пью. А как мне не пить? Единственная радость и осталась. Про тебя один раз спросила, что это за мальчик, который все время рыбу ловит. Так она твоей подружкой была или больше чем подружкой?

Дядя Петя без тоста налил и выпил третью стопку. Бутылка опустела больше чем наполовину. Водка вогнала старика в легкое состояние беззаботной болтливости. Ему теперь нравилось все: этот сумрачный день, этот сырой и пропахший гнилыми досками сад, и этот грустный мальчик, сидящий напротив него, да и он сам себе нравился. Генка же находился в совсем другом состоянии. Он мог рассказать все и ответить без тени стеснения на любые вопросы.

— Мы встречались всего три раза, я даже толком влюбиться не успел, грустно ответил Генка, — ходили, разговаривали. Но она заполнила пустоту, хотя вы это не поймете.

— Почему не пойму? — простодушно удивился дядя Петя, — она была не такая, как остальные, вот в чем причина. Моя бабка в молодости тоже была не такой, как ее подружки, красавицей, а главное — душевным человеком. Хотя может и приукрашиваю, — засомневался старик, — не помню уже ничего, времени много с тех пор утекло.

— Понимаете, она вся другая была, даже это ее платье. Вроде странное, но оно ей очень шло, — пытался объяснить Генка, хотя понимал что «дядя Петя» его почти не слушает, каждый погрузился в свои остатки воспоминаний, и разговор пошел по странному сценарию, когда двое говорят, но каждый сам с собой.

— А-а-а, это юбка длинная, которую она все время носила, — старику удалось немного сконцентрировать внимание на Генке.

— Ну юбка, — согласился он.

— Ноги у нее кривые были, — со вздохом проговорил старик, — вот и носила всегда длинные юбки. Я это от ее матери узнал.

Генка ошарашено смотрел на старика.

— Так что это все ложь? Опять проделки пустоты? — тихо пробормотал Генка.

— Что ложь? — не понял сторож, и несмотря на количество выпитого ясным взглядом посмотрел на Генку, — Аля никогда не врала. Такие как она не врут. Ты ее про юбку спрашивал?

— Нет, — замотал головой Генка.

— Вот! — поднял вверх палец старик, — значит она не от тебя их прятала, а от других. Нынче люди злые стали. Им палец в рот не клади.

— Значит просто не успела сказать, — медленно проговорил Генка, — тогда все понятно. Она еще помню странно так уселась, теперь ясно почему.

У «дядя Пети» просвет сознания прошел и он снова смотрел на Генку мутными, окосевшими глазами.

— А вы не знаете, почему их всех убили? — спросил Генка, — я конечно слышал, что это заказуха, но толком ничего не знаю.

— Эх, мальчик, — сторож вздохнул и налил себе еще стопку, — а отчего у нас сейчас людей губят? Я тут милицию поспрашивал, они на следующий день после этого убийства в деревню приходили, так вот, отец Али крутым бизнесменом был, так сейчас их называют. Но обманул своих же, присвоил деньги. Те ему еще раньше угрожали. Вот он и надумал здесь спрятаться. А разве от пули спрячешься?

Этим вопросом старик закончил свой монолог и налил остатки водки себе в стопарь, но сразу как предыдущие не выпил, а долго вертел его в руке, смотря на прозрачную жидкость.

— Понятно, — протянул Генка, он почувствовал некоторое облегчение. Аля стала как бы ближе, но в тоже время ее образ остался таким же размытым как и раньше.

— Ну что, уже уходишь? — поняв что пора прощаться, спросил сторож.

— Да, — кивнул Генка.

— Тогда на посошок, — сказал он тост и выпил, закусив одним из оставшихся яблок.

Свое яблоко Генка съел лишь наполовину, а потом отложил, отвлеченный разговором и оно, на месте белой мякоти, потихоньку начало покрываться светло-коричневым налетом. Генка поднялся.

— До свидания, — попрощался он.

— Эй, погоди я тебя провожу, — старик поднялся и нетвердой походкой последовал за ним. Догнав его у калитки, он вдруг схватил Генку за руку и тихо проговорил.

— Слышь паренек, а на вторую бутылочку у тебя часом не найдется?

Генка машинально полез в карман и извлек оттуда имеющуюся наличность. Как раз хватало на бутылку дешевой водки. Старик быстро сгреб с его ладони деньги и вместе с ним вышел на дорогу.

— Ну спасибо! А если тебе что понадобиться, то ты обращайся, — быстро заговорил он, направляясь в противоположную сторону — к магазину, — я и велосипед могу починить и удочку склеить.

Генка ничего не ответил, да и «дядя Петя» не ждал от него ответа. Они просто разошлись в разные стороны. Оба несшие в себе пустоту, но у одного остались воспоминания, а у другого была иллюзия радости.

После этого разговора, к большой радости бабушки, которая решила, что все в порядке, Генка немного изменился, но только внешне. Он стал больше гулять по лесу с духовушкой, но бесцельно шатался, бродя между деревьями, лишь бы не сидеть дома или не до одури смотреть на темную гладь воды. Генка чувствовал себя бессильным. Бессилие спутник пустоты он уяснил эту аксиому. Ему с самого начала приходили мысли отомстить тем кто убил Алю. Но кто эти люди и где их искать? Что может сделать подросток не обладающий ни властью, ни деньгами против взрослых которые все это имеют? Ведь это не голливудский или отечественный боевик, где герой, от которого в буквальном смысле отлетают пули может уничтожить всех гадких мафиози и спасти мир. А самое главное, он понимал, что даже если случиться чудо, он их найдет убииц и «расплатится за все», как поступают крутые парни в дешевых боевиках, то это не прогонит и не заполнит пустоту. Ненависть и злость не борются с пустотой. Они могут ее заполнить на время, но потом обязательно уйдут, освободив ей место, потому что человек не может всегда злиться и ненавидеть, иначе он умрет от собственной злости или сойдет с ума. Генка иногда проходил около особняка Али, останавливался и некоторое время стоял у запертой калитки. Генке хотелось чтобы ему послышалось или хотя бы показалось, что он слышит хруст гравия от маленьких торопливых шагов. И вот сейчас Аля выйдет к нему из-за поворота и откроет дверь. Но кроме шума веток и редкого тихого пения птиц он ничего не слышал. Пустота лишила Генку даже видений и игры воображения.

Перед ним стоял пустой дом, который в скором времени будет выглядеть заброшенным, как и другие его собратья в которые не приезжают хозяева.

Гуляя по лесу в один из слившихся в бесконечную череду туманных дней, без рассветов и закатов, Генка проходя мимо одного из двух заброшенных особняков услышал музыку и голоса людей. Генка сам не знал зачем он повернул туда, ему никого не хотелось слышать, и ни с кем общаться, тем не менее свернув с дороги, приблизился к особняку. Подойдя ближе он увидел что к дому подъехала грузовая машина, из которой двое крепких мужчин выгружают различные вещи. «Ну вот еще одни соседи появились», — равнодушно подумал Генка. Он хотел уже повернуть назад, как вдруг навстречу ему вышел светловолосый мальчик. На вид — его ровесник.

— Привет, — улыбнулся он.

— Привет, — меланхолично ответил Генка, знакомиться ему не хотелось.

— А ты здесь живешь? Не знаешь где магазин? А то на автозаправке всего лишь палатка, и все дорого, а мне продуктов к обеду купить надо, — спросил светловолосый. Что-то в его тоне, что-то напоминающее Алю, заставило Генку не отмахнуться, просто показав в сторону деревни, а продолжить разговор.

— В деревне магазин есть, вполне нормальный. Тебе показать или сам найдешь? — Генка говорил абсолютно ровно, ему было все равно, примут его помощь или откажутся.

— Покажи, если можешь, — попросил мальчик, — я только за сумкой сбегаю.

Генка не ответил и лишь пожал плечами, соглашаясь. Его собеседник убежал в дом и буквально через пару минут появился с огромной сумкой, в которых обычно мелкие рыночные торговцы переносят свой товар.

— Вот, в эту все влезет, — похвастался он, — пошли.

Генке не было никакого дела, поместятся в эту сумку продукты его нового соседа или нет. Он просто молча пошел, показывая дорогу, а мальчик заспешил за ним.

— Слушай, а тебя как зовут? — спросил он, — меня Павел или лучше — Пашка. Павел как-то слишком официально звучит.

— Меня — Генка, — сухо откликнулся он.

— А что ты такой сердитый? Тут как вообще все? Я только что приехал и ничего не знаю. Родители неожиданно эту дачу купили, сказали — остаток лета здесь проведу, да и ремонт надо помочь сделать, а то все старое. Сегодня на меня чуть сарай не обрушился, сгнил совсем. Я туда только сунулся, а крыша как затрещит и доски вниз полетели, я сразу назад, — запоем рассказывал он.

Генка молча шел рядом. Он раньше встречал таких вот болтунов, но они тоже были пусты как китайские болванчики и зациклены только на себе и своих рассказах. Один такой приятель целый день доставал его рассказом как он отдыхал за границей, что ел и пил, в каком отеле они с родителями жили. Но рассказывая обо всем этом, он тем не менее, все время рассказывал лишь о себе. Его персона находилась в центре внимания. Генка тогда пытался задать пару вопросов, но тот их словно не слышал или отмахивался ничего не значащими фразами, весь занятый самолюбованием. Такие очень любят говорить, но не слушать, им не важен собеседник, важно покрасоваться в ореоле себялюбия. Они тоже являлись адептами пустоты, потому что нельзя самого себя заполнить самим собой. Поэтому Генка смотрел себе под ноги и слушал «в пол-уха».

— Ген, может ты просто мне скажешь как идти, а я найду, — в тоне Пашки Генка к своему удивлению уловил, сочувствие и нежелание навязываться, а еще в нем присутствовала некая добродушность.

— Да ладно, я тебе покажу, мне не трудно, все равно тут нечем больше заняться, — немного грустно сказал Генка.

— Окей, — новый знакомый снова улыбнулся, но после этого они шли молча.

Когда показалось озеро, Пашка присвистнул.

— А тут и озеро есть?! — невольно воскликнул он, — ну вообще здорово.

— Пруд, — холодно ответил Генка.

— А рыба в нем есть? Страсть как люблю рыбачить, — Пашка шел повернув голову и смотря на воду.

— Есть, — опять дал короткий ответ Генка.

— А ты ловил? И что ловиться? — азартно спросил Пашка.

— Теперь только ротаны, — Генка невольно ушел в свои воспоминания.

— Что значит «теперь»? — Пашка уставился на него наивными удивленными глазами.

— Ну… — Генка замялся, почувствовав себя неловко, словно проговорился, — когда как, я пару раз настоящую рыбу поймал, но это давно произошло. Теперь одни ротаны.

— Это от наживки зависит, — утвердительно высказал свое мнение Пашка, ты на что ловил?

— Не имеет значения, — покачал головой Генка, — наживка тут не причем.

— Слушай, ты странный какой-то, — тон Пашки сделался серьезным, — может я сказал что-то не то?

— Нет, все в порядке, — торопливо возразил Генка и соврал, — понимаешь я сегодня просто не выспался и настроение плохое.

— А, ясно, у тебя депресняк, — с участием продолжил разговор Пашка, это ничего у меня тоже бывает, но быстро проходит. Мой отец говорит, что уныние есть смерть и как только видит, что я начинаю хандрить сразу какое-нибудь дело поручает, да и сам я не люблю депрессухе поддаваться.

— Да, наверно депресняк, — равнодушно согласился Генка, и про себя подумал: «Нет это не депресняк, это пустота, что такое депресняк, я знаю хорошо».

— Ты бы сходил — поплавал, — посоветовал Пашка, — отличное средство. Мне например всегда помогает.

— Ты что с ума сошел?! — воскликнул Генка и решил что это глупая шутка, — вода холодная, а я не морж.

— При чем тут моржи, человек в любой воде может купаться, другое дело сколько в ней находиться. Я например, с конца апреля могу начать купаться, если погода теплая или просто поплавать хочется. Необязательно же в речке или пруду час сидеть, сплавал туда-обратно и на берег, главное в воде двигаться чтобы не замерзнуть, — на полном серьезе объяснил он.

Генка покачал головой:

— Нет это не для меня.

— Ладно, замяли, — пожал плечами Пашка и перевел разговор на другую тему, — а кто тут еще живет?

— Никто, — коротко ответил Генка и поправил себя, — в деревне ребята есть и девчонки, но они выпить любят, а я такие дела не уважаю.

— Понятно, — согласился Пашка, — я тоже. Голова тупеет и потом неприятно, когда так впустую время теряешь.

— Да не, — поправился Генка, — они ребята ничего.

— Так почему ты с ними не дружишь? — задал вполне уместный вопрос Пашка.

— Не хочу, — сказал правду, но не всю Генка и заметил, — вот пришли почти. Тебе много покупать, а то я сумку могу помочь обратно дотащить.

— Вобщем-то много, — признался Пашка, — а тебе это не в лом будет? У тебя же депресняк? Понимаешь я не люблю никого напрягать.

— Ты же сам сказал, что лучшее лекарство от депрессухи — чем-нибудь заняться, вот я и попробую вылечиться, — Генка попытался улыбнуться, но улыбка получилась фальшивой.

— Ладно, тогда пошли, — и он махнув рукой в сторону дверей, повернулся и вошел в магазин первым. Они набрали много разной снеди, в основном овощей, мяса и круп, загрузили все в объемистую сумку. Пашка заплатил в кассе, и они вышли на крыльцо. Сумка оказалась довольно тяжелой даже для них двоих. Взявшись каждый за ручку со своей стороны, они потащили ее обратной дорогой.

Генка думал, что Пашка теперь пойдет молча, но ошибся. Пашка, видимо, решил пообщаться со своим провожатым подольше.

— Слушай, сейчас я занят буду, надо родителям помочь, а вечером махнем на рыбалку? — предложил Пашка.

— Вечером дождь будет, — твердо сказал Генка.

— Ты откуда знаешь? Может облака ветер разгонит, — стал спорить он и немного задумчиво добавил, — хотя все это лето — сплошной дождь и туман. Солнце практически не появлялось.

— Знаю, — уныло ответил Генка, и он не обманывал, он почему-то был уверен, что дождь сегодня вечером обязательно пойдет.

— Ты может за свои рыбные места боишься? — с пренебрежением в голосе спросил Пашка, — так я не из-за рыбы иду, мне сама рыбалка нравиться. Могу тебе весь улов отдать. И вообще озеро большое рыбы на всех хватит.

— У меня нет рыбных мест, — недоуменно ответил Генка, — сижу обычно там где удобнее. Если хочешь, то давай завтра днем пойдем, но говорю — там одни «бычки» ловятся. Кошке можем отдать, она любит свежей рыбкой полакомиться.

— Хорошо, договорились, — улыбнулся Пашка, — мне наверно все равно вечером не удастся выбраться, столько дел надо переделать.

Они свернули с тропинки на основную дорогу и Пашка между темно-зеленых зарослей кустарника разглядел врытые в землю баллоны, служащие заграждением в конце дороги.

— Надо же, на бомбы похожи, — заметил он, повернув голову и провожая взглядом черные болванки. Генка непроизвольно вздрогнул, а Пашка задумался, сказав себе под нос странное замечание: — и кто это придумал: прерывать бомбами дороги.

— Как это? — машинально спросил Генка, еще не поняв смысла фразы.

— Что? — опомнился Пашка оторвавшись от своих мыслей.

— Ты сказал, что кто-то придумал что дороги прекращают бомбами? пояснил Генка.

— А, — отмахнулся Пашка, — ерунда, так, в голову вдруг пришло.

— А все-таки? — настаивал Генка, он словно почувствовал присутствие призрака Али, отголоски того дальнего разговора.

— Ты серьезно хочешь это узнать? — Пашка прищурившись впервые посмотрел на Генку с недоверием.

— Да, — Генка посмотрел ему в глаза. Видимо его взгляд оказался достаточно прямолинейным и честным.

— На самом деле люди боятся дорог, — начал тихо говорить Пашка, особенно бояться, если кто-то сворачивает в сторону, а не идет со всеми. Тогда чтобы остальные тоже не разбрелись, ответвления дороги взрывают бомбами вместе с теми, кто осмелился пойти не туда, куда идут все.

Сказав это, он замолчал. Генка тоже обдумывал, то что услышал, наконец он произнес:

— В толпе идти спокойнее, особенно если толпа марширует и считает, что идет к солнцу. Но это иллюзия, на самом деле они идут в пустоту.

— Уф, — облегченно вздохнул Пашка, — а я боялся что ты не поймешь или еще хуже — засмеешься.

— Над чем же здесь смеяться? — искренно, но спокойно удивился Генка, и не удержавшись спросил, — а что, над тобой часто смеются?

— Нет, — легко ответил Пашка, — но и не понимают.

Они почти пришли к его дому. Генка, понимая что разговор сейчас окончиться колебался, спросить о том что его волновало или нет, но все же решиться до конца не смог, поэтому замаскировал свой вопрос:

— Вот интересно бы узнать — в тех баллонах что-то есть или там пустота?

— Это можно проверить, — беззаботно ответил Пашка, — открутить гайку и понюхать.

— Как же! Открутишь ты ее, — немного раздраженно отозвался Генка, сожалея что Пашка увел разговор в сторону, — небось приржавела там намертво.

— Ерунда, — Пашка ногой толкнул калитку и они по примятой траве, которой заросла тропинка пошли к дому, — керосином надо смазать. Я самые ржавые гайки так отвинчивал.

— Ну-ну, — скептически усмехнулся Генка, он помог занести сумку на крыльцо. Но дальше не пошел.

— Если хочешь, то пойдем с нами обедать, — пригласил Пашка.

— Не, — решительно отказался Генка, — я лучше домой пойду. Пока.

— Во сколько к тебе завтра зайти? — донесся из-за спины Пашкин голос.

— Когда хочешь, — ответил не оборачиваясь Генка.

— А где ты живешь?! Как мне тебя найти?! — уже крикнул Пашка, боясь что Генка не услышит, но тот неожиданно остановился и обернувшись перед самой калиткой грустно улыбнулся.

— А больше здесь никого нет, — ответил он и вышел на дорогу.

— Ладно, как-нибудь смогу найти, до завтра, — попрощался Пашка, но Генка уже скрылся за буйно растущим кустарником и не слышал его.

Домой он вернулся в обычном настроении. Молча пообедал, и сказав бабушке дежурное «спасибо» пошел в свою комнату. «Странный этот парень, — размышлял Генка, грохнувшись на кровать, — хотя если подумать, что в нем странного?»

Он еще раз вспоминал их разговор и не мог уловить в чем конкретно непохожесть этого мальчика на других. С Алей все было ясно — одежда, походка, это в начале, и она сама, когда они чуть ближе познакомились. Но в этом парнишке вроде не наблюдалось ничего выходящего за рамки обычного поведения, тинейджерская одежка пусть не крутая, но вполне нормальная, сейчас в такой каждый второй ходит. Генку стало раздражать то, что он не мог решить эту внезапно возникшую задачку. С одной стороны он почувствовал какое-то отличие, а с другой никак не мог указать в чем конкретно оно заключается.

Наконец Генке надоело заниматься размышлениями на эту тему, и он пошел смотреть телевизор. В последнее время он все чаще сидел перед ним, хотя часто воспринимал экран только как серию красочных бессвязных картинок.

Неожиданно он схватил пульт и выключил телек прямо посреди очередного ломового боевика. Серый сумрак разогнанный до этого яркими кричащими красками экрана вновь заполнил комнату. Генка понял что в этом мальчике было не так. В нем не было пустоты. Засыпая Генка больше всего боялся ошибиться в новом знакомом, приняв внешнюю доброжелательность за то отсутствие пустоты, каким отличалась Аля от остальных.

Утром Генка встал рано, и еще до завтрака собрал все необходимое для рыбалки. Собственно собирать особо ничего не пришлось, все давно стояло на маленькой террасе в углу. Генка позавтракал, на всякий случай спросил бабушку о погоде, на что та ответила, что сегодня снова обещают дожди, и совсем не удивился когда в прихожей неожиданно раздалась тихая трель звонка.

Генка сам в начале, когда они только переехали, установил туда негромкий звук, который бы не раздражал каждый раз, когда кто-то придет и позвонит у калитки. Генка внутренне немного забеспокоился как перед экзаменом, хотя в этой ситуации экзаменатором скорее всего был именно он, а его сосед даже не подозревал о том что его проверяют. Но все равно Генка испытывал состояние как перед контрольной в школе, когда он прекрасно знал, что завалить ее он не может и речь идет всего лишь об оценке, но все же немного волновался, потому что его во второй раз словно обдало свежим воздухом в душной и темной комнате. И он боялся принять это за обман, призрачное видение или игру собственного воображения. Поэтому Генка лишь спокойно сказал «привет» Пашке, стоявшему на крыльце с удочками и готовому к рыбалке. Сам он быстро надел сапоги, куртку с капюшоном и прихватив из террасы снасти, молча вышел на крыльцо. Пашка, как и вчера, был весел и из него прямо-таки шел оптимизм и бодрость.

— Ты наживку взял? — первым делом осведомился он у Генки.

— Всегда со мной, — похлопал Генка по карману, в котором лежала старая жестяная банка из-под зубного порошка. Он нашел ее среди старого хлама, когда осматривал чердак, и она лучше всего подходила для хлеба, теста или червей, так как плотно закрывалась и легко умещалась в кармане.

— Я тоже теста взял, — сообщил Пашка, — оно лучше хлеба — не так сильно размокает, дольше на крючке держится, и рыба его так просто с крючка не снимет, подсекать легко. Червей я тоже накопал, у меня две удочки, я всегда так ловлю. На одну хлеб, на другую червя.

— А если на живца ловишь? — спросил Генка, особо не придавая значения этому вопросу.

— На живца, если честно, я не люблю ловить, — Пашка ненадолго задумался, — не нравиться мне это.

— Почему? — Генка слегка насторожился, он понял, что начался серьезный разговор, и возникло ощущение, словно Аля вдруг незримо появилась здесь, определяя пустой перед ними человек или нет.

— Э-э-э, — Пашка мотнул головой в сторону, подбирая объяснение, понимаешь — просто нехорошо получается, чувствуешь себя каким-то хищником, что ли. Не охотником, а именно жестоким хищником. Живец ведь в любом случае умрет, сожрет его рыба или ты его после неудачной рыбалки выкинешь.

— Верно, — кивнул Генка и внутренне улыбнулся, Пашка пока не разочаровал его, но он не забывал и о пустоте среди множества свойств которой присутствовало и умение маскироваться.

— Погоди, — показал на темные силуэты Пашка, — пошли к баллонам подойдем, дело одно сделать надо.

— Какое? — не понял Генка, но не останавливаясь, пошел вслед за Пашкой.

— Я должен их керосином смазать, чтобы потом гайки отвернуть, — объяснил тот, — утром пузырек чуть не забыл, перед самым выходом спохватился.

— А откуда у тебя керосин? — спросил Генка, помня что Пашка только вчера приехал.

— От старых хозяев осталось, — пояснил Пашка, — там в сарае около выхода большая бутыль стояла, я пробку отвинтил — точно керосин, они наверно его для лампы использовали, когда свет отключался.

— Понятно, — кивнул Генка, вполне удовлетворенный ответом, по крайней мере Пашка не врал.

— Я сегодня только до обеда могу рыбачить, а потом надо отцу помогать. Там с ремонтом — воз и маленькая тележка, — опять начал рассказывать Пашка, потом вдруг спохватился, — слушай, может я тебе надоел своей болтовней? Ты тогда так и скажи, но знаешь, если честно, то я такой, слова из меня как будто сами прут.

— Это хорошо, — серьезно ответил Генка, — хуже если тебе нечего сказать, главное чтобы слова не были пустыми.

— Верно, — согласился Пашка, — мне тоже пустые разговоры не нравятся. Я со своей тетей именно поэтому разговаривать не люблю. Вроде говорили много, а все ни о чем. Она меня не слушает: или вспоминает свою молодость закатив от умиления глаза или наставления дает как жить.

— Взрослые любят учить и говорить, но не хотят слушать и понимать, сказал Генка, и замолк, ожидая что скажет на его замечание Пашка.

— Ты это зря, — сразу же ответил он, — у меня папаша никогда не «давит», ты говорит не ребенок уже, думать должен. Правда требует все же отчета, что да как, боится что я с плохой компанией свяжусь.

Они подошли к зарытым баллонам, и Пашка, положив на землю удочки достал из кармана несколько маленьких, длинных, похожих на бинты, тряпочек.

— Если просто керосином смазать может не получиться, резьба до конца пропитаться должна, — сказал он, и попросил Генку, — помоги.

Они быстро повязали на все три баллона тряпочки. Пашка достал из кармана аптечный пузырек и предупредил Генку.

— Ты осторожней, не заляпайся, а то никакая рыба, если наживка керосином пахнуть будет, клевать не станет, а мыть руки — это надо опять возвращаться.

— Ты сам поаккуратней, — заметил Генка, — керосин же у тебя. В конце концов я могу наживку насаживать, а ты будешь только подсекать.

— Ладно, — отмахнулся Пашка, — я и так сегодня пока переливал его сюда все руки залил. Четыре раза мыл, вроде оттер.

Он медленно отвинтил пробку, и держа пузырек одной рукой, начал осторожно смачивать тряпку на крайнем баллоне. После этого, посмотрев сколько жидкости осталось в пузырьке, он удовлетворенно сказал себе под нос «угу» и подойдя к среднему баллону повторил ту же операцию. В воздухе сильно запахло керосином, но Пашка не обращая на это внимания быстро и уверено закончил дело. Когда тряпка на последнем баллоне была пропитана и испускала запах керосина, как и две предыдущие, Генка сморщил нос.

— Ну и вонища, — невольно заметил он.

— Зато духов будут отгонять, — улыбнулся Пашка, но поняв что сказал лишнее, поспешил сменить тему, — пузырек здесь придется оставить, не на озеро ведь его тащить, — огорченно заметил он.

— Ну и выкинь его, — пожал плечами Генка, — ты об этом так говоришь, как будто бочку с ядовитой дрянью собрался вылить.

— Плохо это — мусор разбрасывать, — заметил Пашка, кидая пузырек в кусты, на что Генка фыркнул, такого чистюлю он еще не встречал.

— Ты что, рекламы о том что не надо мусорить насмотрелся или гринписовец?

— Не то и не другое, — простодушно и честно заметил Пашка, — знаешь как образуются помойки?

Генка внутренне сразу напрягся. «Знаешь, как начинаются дороги», послышался ему Алин голос.

— Сначала один человек кидает бумажку, — начал объяснять Пашка, — потом другой пакет из-под сока, третий бутылку от колы, а четвертый вываливает уже целое ведро. Почему важна первая бумажка? Кинуть мусор на чистое место вроде как совесть еще не позволяет, а если уже что-то валяется, то тогда нормально.

— Так ты еще и психолог? — удивился Генка, они повернули и пошли обратно к тропинке на озеро.

— Почему сразу психолог? — впервые обиделся Пашка, — я просто говорю то, что знаю и думаю.

После этих слов Генка окончательно поверил Пашке. «Нет он не пустой, он как Аля. Вот только что он знает о пустоте, если вообще знает?», — подумал он.

— Считаешь что так всегда надо говорить? — спросил Генка, — а как же окружающие? Могут и высмеять.

— Да ко мне вроде все привыкли, — пожал плечами Пашка, — вот мне уже четырнадцать исполнилось, а родственники говорят, что я все еще ребенком остался. Блин, как это называется?… А вот вспомнил — инфантильный. Хотя в классе и дворе ребята нормально относятся.

— Что совсем не прикалываются? — не поверил Генка.

— Совсем, — честно ответил Пашка, — у нас там ребята хорошие подобрались. Сами такие же как я. Вот один влюбился, а девчонка послала его куда подальше, так мы по очереди с ним разговаривали и не дали в депресняк впасть. Люди — это сила.

— Да, но смотря какая сила, — возразил Генка, — чаще организовываются именно плохие люди. Слышал: «Плохих людей меньше, но зато они лучше организованы»?

— А вот у меня наоборот, — заметил Пашка, — понимаю это конечно редко так бывает. Некоторые, кто переехал и впервые в нашу компанию попал сначала очень удивляются, что мы подобрались такие немеркантильные и честные. Пытаются «жизни учить», что, мол, надо и «по жизни» проще быть сволочью, а сами стараются все время рядом находиться, с вами хорошо говорят.

— Повезло, — резюмировал Генка, и задумался. Перед его взором встали картинки из детства, которые как ему казалось, навсегда съела пустота. Те спокойные искренние отношения, когда не надо врать или притворяться.

— Знаешь что одна девчонка сказала, которая в моем классе учиться? продолжил разговор Пашка сворачивая на тропинку к озеру, — у нас отдыхаешь от масок.

— Это плохо, — не согласился с ним Генка, — к маскам надо привыкать, а то уйдешь из класса и что? Вокруг снова пустые или агрессивные люди. Сожрут как устрицу без раковины.

— Вот-вот, тогда у нее спор с «новеньким» по этому поводу вышел. Он как раз говорил как и ты, а она ему возразила, что если очень привыкнуть к маскам, то можно совсем потерять лицо. Поэтому нет ничего плохого что ты носишь маски, но надо их время от времени снимать, чтобы побыть самим собой.

— А если это не удается сделать? — привел аргумент в пользу своей точки зрения Генка.

— Тогда плохо, — согласился Пашка, — но я как-то везде привык быть самим собой.

— Драться придется или «белой вороной» стать, — заметил Генка.

— Ну если надо драться, что ж — буду драться, а так — не получается у меня маски носить, под крутого косить или еще что в этом духе, — развел руками Пашка, — сейчас вроде все нормально, а дальше посмотрю как будет. В конце концов у меня есть друзья — они поддержат.

— А вот мой отец, когда выпьет, говорит, что дружба это только до двадцати лет, пока семья не появиться. Потом самая крепкая дружба рушиться, вернее ее заменяет семья. Говорит, дружи пока есть время, потом остаются только хорошие знакомые и сослуживцы, — Генка сошел с тропинки и пошел по зеленой траве, хоть он здесь и часто проходил, но следов никогда не оставалось, даже небольших примятостей на следующий день он, как ни старался отыскать их глазами — не находил, пройдя пару шагов он продолжил, — вот они с друзьями встречаются каждый год, ну и что? Это у них называется дружбой — раз в год встретиться и напиться?

— Слышь, Генка, — Пашка поравнялся с ним и заглянул в лицо, — а у тебя вообще когда-нибудь друзья были?

— Были, — пожал плечами Генка, — давно только, — он немного помолчал. Генка считал, что пустота давно съела внутри него все воспоминания, а уж эти и подавно, но сейчас пелена словно растворилась, исчезла и замелькали картинки из детства. Когда это было? Два, а может три года назад, вроде бы недавно, нет, не недавно, а очень давно, так давно, что это время ушло навсегда, редко приходя в снах и напоминая в них о времени, когда пустоты еще не существовало.

— А сейчас? — не унимался Пашка, но задав вопрос немного тише, чем следовало, как будто понимал, что Генке на это нечего ответить.

— Есть и сейчас, — соврал Генка, — Сашка вон, почти каждый день заходит, — Генка умолчал только об одном: приходя к нему Сашка сразу садится за компьютер, купить ему свой его родители не могли, и поэтому он часто вечерами, когда делать было совсем нечего заходил к Генке и сидел весь вечер за играми.

— Понятно, — кивнул Пашка, но Генка почему-то решил, что он ему не поверил.

Они свернули с тропинки и пошли по невысокой траве. Генке показалось, что тут он не ходил уже целую вечность. Вроде все знакомое, вот мягкие, сочные стебли травы податливо гнуться под сапогами, вот темная гладь воды равнодушно отражает серое небо и противоположный берег, но холодное ощущение что ты один в целом мире пропало. Генка почувствовал не то чтобы отсутствие пустоты, а ее отступление, когда трусливый противник быстро сворачивает свои позиции, стараясь не показать своего страха. В окружающем мире словно прибавилось красок, как если в цветном телевизоре сначала совсем убрали цвета, а потом стали их потихоньку добавлять. Генка, а за ним Пашка спустились к самой воде.

— Вот здесь я обычно рыбачу, — Генка показал рукой на воду у берега, повторяю и предупреждаю — здесь одни бычки.

— Сорная рыба, — заметил Пашка.

— Что значит сорная? — не понял Генка.

— Ты что не знаешь? — удивился Пашка, — они икру и мальков других рыб едят, если в озере завелись бычки, то считай другой рыбы в озере нет, они ей просто не дают размножаться. Даже хищники, которые ими питаются постепенно вымирают.

— А чем же они питаются, когда другой рыбы не остается? — спросил Генка.

— Не знаю, — Пашка почесал свободной рукой лоб, — друг друга едят, наверно.

— Ладно, давай хоть бычков наловим, — ответил Генка. Они быстро разложили удочки, насадили наживку на крючки и закинули их в озеро. Генка достал из кармана два полиэтиленовых пакета, и один протянул Пашке.

— Все, теперь только ждать осталось, — прокомментировал он, садясь на пакет.

Пашка по примеру Генки расселил пакет на траве и сел на него. Они некоторое время молчали, глядя на неподвижные поплавки. Когда Пашкин поплавок дернулся и он подсек рыбу на поверхности показался не маленький головастый бычок, а солидный подлещик. Генка этому немного удивился, а потом весело рассмеялся.

Пашка был поглощен вытаскиванием рыбы на берег и не обратил на его смех внимания, а Генка просто понял, что пустота окончательно проиграла, и радовался этой невидимой для других победе. Наконец, когда Пашка снял рыбу с крючка и положил ее в пакет с водой, он спросил:

— Ты что смеешься? Я вроде нормально подсек.

— Это я не над тобой, это я вообще… — Генка продолжал улыбаться, просто хорошо, что ты рыбу поймал.

— А, тогда понятно, — Пашка тоже улыбнулся, — ты рад что в озере осталась еще нормальная рыба, а не эти пустые бычки.

— И этому тоже, — ответил Генка, ему стало очень легко, от того что можно вот так сидеть и рыбачить вместе с Пашкой. Генка еще не мог назвать его своим другом, но чувствовал, что с Пашкой он обязательно подружиться и в городе пустота не настигнет его. Пашка меж тем насадил на крючок новую наживку, закинул удочку и снова уселся на пакет. Он задумчиво посмотрел на воду, потом на деревья росшие на соседнем берегу.

— Скоро осень будет, — ни с того, ни с сего заметил он.

— Ну и что? — не понял Генка.

— Ничего, — ответил почему-то погрустневший Пашка, — просто лета как-то вообще не было, и мне кажется, что осень никогда не наступит. Чтобы наступила осень должно пройти лето. Осенью я в школу пойду, с ребятами увижусь.

— А я вот в школу особо не рвусь, — ответил Генка, — скучно мне там.

— Это ясно, — вздохнул Пашка и тут же стряхнул с себя грусть, — ничего может у нас в классе я тебя с кем-нибудь познакомлю. Ну из девчонок, понимаешь?

— Не надо, — резко возразил Генка, но сразу же перешел на более мягкий тон, — гулял я с одной из моего класса. Вспоминать противно. Но не это главное. Ты знаешь, что здесь семью убили? — Пашка в ответ молча кивнул и сразу стал серьезным, — вместе с родителями убили и их дочку, ее Алей звали. Она была совсем другой, непохожа на всех тех, кого я в жизни знал.

Генка замолчал. Пашка тоже ничего не говорил и лишь внимательно смотрел на него. И тут Генку прорвало. Он рассказал как он встретил Алю, как они гуляли и разговаривали, про пустоту, и в конце, как он пришел к ней домой последний раз. Выговорившись он снова замолк. Но Пашка теперь уже первый нарушил молчание.

— Генка, — его голос звучал серьезно, и в нем чувствовалось участие, страшно это все, но ты не отчаивайся. Надо идти вперед, двигаться, тогда ты сможешь не только победить пустоту, но и вспомнить Алю. А с девчонкой из наших я тебя познакомлю, обязательно познакомлю, даже знаю с кем именно. Она очень как бы это сказать — светлая, — и сделав паузу быстро сказал: — Нельзя жить с мертвыми, если ты еще жив.

Генка вскочил и хотел было сразу заехать в лицо Пашке. Но его взгляд, спокойный и открытый, остановил его. «Нельзя бить правду», — промелькнуло в голове. Пашка не боялся ни удара, ни его самого.

— Если хочешь меня ударить — ударь, тебе легче станет, а потом ты поймешь что я прав, — глядя ему в глаза тихо проговорил Пашка. Генка опустил руку и отвернулся. На глаза навернулись слезы. Но показывать эту свою слабость он не хотел.

— У тебя клюет, — заметил Пашка. Генка очень обрадовался этому обстоятельству которое позволило заняться рыбалкой и не продолжать разговор. Он подсек, но леска только дернулась и снова рванулась обратно. Рыба была явно больше чем обычный подлещик. Наконец с трудом, боясь оборвать леску Генка вытащил на берег яростно бьющего большим хвостом карпа.

— Здорово! — воскликнул Пашка, и шутливо добавил, — и это по-твоему бычки?

Это замечание, вернее, тон которым оно было сделано, добрый и веселый, окончательно смыло Генкину злость и раздражение. «Сорная» рыба, пустая рыба ушла, вместе с пустотой. «У пустоты много вассалов, — подумал Генка, — но они все трусливы и убегают, когда рядом нет их хозяйки». А вслух удивленно заметил, запихивая карпа в пакет с водой:

— Крупный, еле вытащил, — Генка восхищенно смотрел на большую рыбину.

— Тебе надо более толстую леску взять. Если у тебя такой нет, то могу свою отдать, у меня дома лески навалом, я еще весной запасся, — предложил Пашка, так словно минуту назад ничего между ними не произошло и Генка не хотел его ударить.

— Не надо, — отозвался Генка, — у меня дома тоже есть.

Они немного помолчали, глядя то на воду, то на удочки. Каждый не решался сказать то, что хотел. Наконец Пашка неопределенно спросил:

— Так как? — словно Генка прекрасно знал о чем идет речь, впрочем так оно и было.

— Хорошо, — сдержанно отозвался Генка, а про себя добавил: «Я пойду за тобой».

Пашка улыбнулся, полез в карман своей курточки и достал сначала пару бутербродов, а после них небольшой складной перочинный ножичек. Генка невольно заинтересовался этим предметом и на поплавки больше не глядел. Он видел много и маленьких перочинных и больших охотничьих ножей, даже один раз держал в руках десантный штык-нож и офицерский кортик. Но этот маленький блестящий ножик в руках Пашки приковал его внимание какой-то странной элегантностью и утонченной красотой. Генка никогда не был поклонником и тем более фанатом ножей, он вспомнил одного знакомого сверстника, у которого имелось около пятидесяти штук разных сувенирных ножичков, тот любил их пристегивать к рюкзаку и поясу, и гремя всем этим хозяйством ехать в метро, кайфуя от вида оборачивающихся или шарахающихся от него пассажиров. Генка, как-то будучи в гостях у этого мальчика просмотрел всю его коллекцию, но она не произвела на него никакого впечатления. А вот Пашкин перочинный нож был особенный, он походил на скальпель и на маленький кинжал одновременно. Тем временем Пашка разрезал бутерброды пополам и предложил Генке:

— Держи.

— Не, спасибо, я не голоден, ты лучше ножик свой покажи, — попросил он.

— Только осторожно, он очень острый, — предупредил Пашка. Он протянул ему перочинный ножик, предварительно перевернув его и держа за лезвие. Генка взял вещицу в руки и внимательно осмотрел. Вроде все просто, полированное железо, деревянная рукоятка, даже не никелированный и не хромированный металл. Но все же была в этой вещи какая-то притягательность. И еще отсутствовали напрочь данные о фирме-производителе, тут Генка догадался, что этот нож — самодельный.

— Красивый, — заметил он, передавая его назад Пашке.

— Дед сделал, и мне на день рождения подарил, — стал рассказывать Пашка, — он на все руки мастер был, а его отец, то есть мой прадед, искусным кузнецом по всей области славился. Сам дедушка токарем на заводе всю жизнь проработал, а когда на пенсию ушел, то разные штуки начал мастерить. То часы с кукушкой сделает, то шкатулку из дерева вырежет. Этот нож он из нержавейки сделал, а лезвие — особый сплав, он за ним на свой завод ездил. Я его ни разу не затачивал, а он у меня считай лет уже пять, режет как бритвой, а деревяшку для рукоятки каким-то особым составом пропитал, не гниет и не горит, если спичку поднести.

— А если в костер бросить? — не думая брякнул Генка.

— Ну в костре сгорит конечно, но я же этого делать не собираюсь. У меня его многие выменять или продать просили. Но понимаешь, он мне самому очень нравиться, — Пашка сделал паузу, подыскивая слова, — и дед говорил, что это особый подарок. Его никому нельзя отдавать. Ну я имею в виду насовсем.

— Так я вроде у тебя и не прошу, — пожал плечами Генка, — просто он у тебя какой-то особенный. Не могу объяснить.

Пашка помолчал и тихо сказал:

— Дедушка говорил, что каждая вещь, сделанная мастером, имеет свою душу, ну или ауру, как сейчас говорят, а массовые вещи, ширпотреб, они бездушные, пустые. Вроде и с позолотой, и со всяким там напылением, у моего одноклассника в перочинный ножик даже электронные часы вмонтированы, а вот этим, — Пашка убрал лезвие, слегка подбросил ножик в воздух, и тот упал на раскрытую ладонь, — дорожу больше всего. Понимаешь, это моя вещь.

— Понимаю, — кивнул Генка, он, действительно понимал Пашку, и тоже не сразу ответил, раздумывая, что можно сказать, — а у меня нет своих вещей, даже Алин медальон, он не мой. Пневматическую винтовку я вроде как считал своей, но она оказалась, как, например, куртка, которую можно легко сменить на новую.

— Свои вещи надо сделать самому, найти, или чтобы их тебе подарили. Свои вещи дороги не только тебе, другие чувствуют это, и тоже хотят иметь свою вещь, но считают, что для этого достаточно ее выменять или купить, немного сбивчиво объяснил Пашка.

— А почему свои вещи нельзя купить? Мастер же должен продавать то, что он делает? — не согласился Генка.

— А много ты видел сейчас мастеров, которые торгуют своими вещами? — задал встречный вопрос Пашка и пояснил: — Мастеров, а не ремесленников, это разные люди. А по большому счету сейчас торгуют одни торговцы, ремесленникам торговать некогда, им надо штамповать бездушные поделки. А раньше у тебя были свои вещи?

Генка задумался вспоминая. Что-то такое вроде было, но очень давно.

Зажигалка, которую ему подарил знакомый отца. И которую он потом потерял во дворе, отчего проплакал весь вечер. Ножик для сбора грибов в деревне, выточенный им самим из старого кухонного тесака, вставленный в самодельные деревянные ножны, а рукоятка обтянута полосками дерматина и синей изоленты. Сгинувший неизвестно куда в городской квартире. Генка как ни пытался тогда его найти, так и не нашел. Может, он до сих пор пылится где-нибудь за шкафом, может его выкинули родители, решив, что это слишком опасная игрушка для их сына. Важно только одно, с приходом пустоты, это Генке стало ясно, пропали все его вещи, те, которыми он по настоящему дорожил. Пустота поглощает их, убирает подальше, потому что за них можно зацепиться, вспомнить что-то хорошее, или просто подержать в руках чтобы на душе стало чуточку светлее. Ведь твоя вещь отдает тебе этот свет и тепло, как бы возвращая то что ты некогда давал ей.

— Ген, ты что молчишь? — отвлек его от этих размышлений Пашка.

— Да так, — Генка неопределенно кивнул головой в сторону, — вспоминал. Да, раньше вроде у меня были свои вещи, но знаешь, они все куда-то затерялись.

— Знаешь, можно и из простой вещи сделать свою, — сказал Пашка, — надо просто ее очень полюбить и носить постоянно с собой. Тогда вещь станет другой. Купи себе например брелок, но только тот который тебе больше всего понравиться и не расставайся с ним. Со временем это и будет твоя вещь.

— Наверно, я так и сделаю, — улыбнулся про себя Генка, твердо решив, что когда он вернется в город, то обязательно купит какую-нибудь простую безделушку и сделает из нее свою вещь. Ведь это же так просто. Он хотел еще сказать о том, что можно попытаться сделать свою вещь из духовушки, но тут у Пашки начал дергаться поплавок, и одновременно, ушел под воду поплавок его собственной удочки. Они вытащили еще пару подлещиков. Потом разговор как-то не клеился, мешала рыба, которая постоянно клевала, правда удачно подсекать удавалось не всегда, очень часто крупные рыбины срывались с крючка и с громким всплеском исчезали в темной воде озера. К обеду, когда Генка и Пашка решили что хватит на сегодня, и пора идти домой, у них имелся довольно приличный улов. Собирая снасти Генка, с изумлением заметил, что Пашка снимает рубашку. Видя его округлившиеся глаза Пашка чуть не рассмеялся.

— Я только до того берега сплаваю и обратно, — бесшабашно заявил он.

— Ты что рехнулся?! — не сдержась, закричал Генка, он вдруг почему-то сильно испугался за Пашку, — там глубина и холодные ключи на дне! Мне местные рассказывали, да и холодно сейчас!

— Нормально, — улыбнулся Пашка оставшись в одних плавках и уже начавший заходить в воду, — я же тебе говорил, что купаться люблю и вообще воду. Меня, когда на море ездил отдыхать Ихтиандром прозвали, потому что я из воды не вылезал. А насчет холода ты не беспокойся, я закаленный. Только гриппом зимой болею.

— Да ты… — попытался возразить Генка, но Пашка уже нырнул и быстро поплыл, оставляя на поверхности воды разбегающиеся волны. Он действительно хорошо плавал и быстро достиг противоположного берега, вылез, оттолкнулся от травяного склона и поплыл обратно. Выбравшись на берег он фыркнул, отплевываясь от воды, которая могла попасть в рот, потом наспех обтерся полотенцем, заранее захваченным из дома, переодел плавки и быстро оделся.

Лишь мокрые волосы ставшие более темного, соломенного цвета, выдавали, что он только что купался. Генка лишь неодобрительно покачал головой.

— Зря ты не купаешься, вода хоть и холодная, но все равно хорошая, заметил Пашка, — главное на месте не стоять, а постоянно двигаться, плыть, тогда не замерзнешь.

— А зимой ты тоже плаваешь? — немного ехидно спросил Генка, — ты тогда морж.

— Нет, — ответил Пашка, — зимой я не плаваю, но зато летом — в любую погоду.

— И никогда не простужаешься? — удивился Генка без тени усмешки.

— Никогда, — подтвердил Пашка. Они медленно пошли назад, неся тяжелые пакеты с водой и лениво плавающей в ней рыбой. Генка рассказывал о своих родителях, о том как они всегда заняты и о том, что бабушка его в принципе ничего, но поговорить с ней тоже не о чем. Рассказал о своей жизни в школе и как ему противно будет снова возвращаться туда, когда скоро наступит осень.

— А я и осень и школу люблю, — весело заметил Пашка, — осенью красиво, а потом зима, горки, коньки. Белый снег. Красота, в общем.

— А как же тучи, слякоть, грязь? — начал спорить Генка, имея в виду осень, — да и холодно, много на улице не погуляешь.

— Ну и что? — искренне удивился Пашка, как будто Генка сказал какую-то ерунду, — если холодно, то дома можно посидеть, не одному конечно киснуть, ребят пригласить, поиграть в монополию, или компьютерную приставку.

— Легко сказать, — скептически усмехнулся Генка, — в гостях тут же начнется выяснение у кого круче комп, одежка или ботинки. Сплошное хвастовство, — в его тоне начало проскальзывать раздражение, — ну на фига мне эти «гриндерсы» на железной подошве? Неудобные, ноги в них устают, да и сами разваливаются быстро. Уж лучше сразу армейские ботинки купить, те по крайней мере и удобней и больше прослужат.

— Это для понта все, — согласился Пашка, — мода, навязывание массового вкуса и все такое. Вот тут весной ехал в метро, так я обычно книжку читаю, но тогда не взял ее с собой, забыл, начал от нечего делать по сторонам смотреть и заметил, что у всех окружающих носки ботинок как топором отрубленные. Плоские. А у меня обычные. Я чуть не рассмеялся. Ведь неудобно наверно, но люди все равно в таких ходят. Потому что мода, и ширпотреб.

— А почему тебе смешно сделалось? — не понял Генка.

— Мне в голову пришла идея, что это все «Заговор плоских ботинок», — рассмеялся Пашка, Генка тоже улыбнулся, — а ты знаешь, что эта металлическая полоса в «гриндерсах» бесполезна, шов быстрей порвется или задник, чем подошва. И эта идея не нова, ее еще в двадцатых годах прошлого века придумали, только для сапог, а не ботинок, чтобы служили дольше и не стирались, обувь тогда дорогой была. Слышал о «кованых» сапогах, вот это что-то похожее. Но потом, когда качество резины улучшилось, от этого отказались, ограничившись набойками на каблуке.

— Так это и сейчас часто применяют, — заметил Генка, попутно удивившись, что Пашка так много знает об истории обуви, — меня вот еще что прикалывает — реклама этих «гриндерсов». Там девчонка говорит, что согласна переспать с парнем, если он эти ботинки оденет. Ты представляешь, заходит он уверенно так, в спальню, голый, но в ботинках?

Они вместе расхохотались, представив эту сцену. Неожиданно Пашка сделался серьезным.

— Генка, ты на своих одноклассников не злись, не все такие и не везде. Им самим от этого не сладко, вот и выпендриваются, и время года тоже каждое по-своему хорошо. Вот закончиться лето и будет осень. Обязательно будет, — Пашка смотрел себе под ноги, отчего-то он стал печальным.

— А мне кажется это лето никогда не закончиться, — пожал плечами Генка, — как будто оно есть и одновременно его нет.

— Ничего все проходит и это пройдет, — заметил Пашка, все так же печально глядя себе под ноги, и негромко стал рассказывать, — а ты много знаешь об осени? Все считают, что время смерти это зима, но это не так. Подведение итогов и смерть, время осени. Ты на деревья посмотри. Семена попадали в землю, листву сбросили, все сделано и можно впасть в спячку. А однолетние просто умирают.

— Но ведь весна настанет, — возразил Генка.

— Верно, — улыбнулся Пашка, — в этом все и дело. Уйти чтобы вернуться.

— Не понял, — замотал головой Генка, Пашкин тон ему почему-то не понравился, — что-то ты странное говоришь. Объясни толком.

— Не бери в голову, — отмахнулся Генка, — это я так — рассуждаю. Кстати, а ты получается сын новых русских?

— Ну не совсем так, — замялся Генка, — они у меня конечно обеспеченные по сегодняшним меркам, но «нр» их никак не назовешь. И замашек таких, как у «нр» нет. Они просто очень занятые вот и все. У меня иногда бывает впечатление, что я для них просто одно из дел, которое надо сделать.

— Ты на них обижаешься? — сочувственно спросил Пашка.

— Нет, — задумчиво ответил Генка, — привык уже, они у меня в принципе приличные. Вот в классе у нас есть один пацан, так его папаша миллионер, долларовый, сколько у него там этих миллионов по банкам распихано я не знаю, но вот Юрку, своего сына он бьет как сидорову козу. Тот вечно с синяками ходит. И еще отец орет каждый день на него, причем повод всегда найдет. Ты представь, ходит Юрка в прикиде по последней моде, мобильник носит, навороченный компактдискплеер, карманных денег полно и при этом ненавидит своих родителей. Он как-то говорил, что готов киллеров для них нанять. А знаешь, о чем он мечтает? Вырасти побыстрее и накостылять своему папаше. Так что мои родители — нормальные. Заботятся обо мне и не достают по пустякам.

— Ты противоречишь сам себе, — возразил Пашка, — тебе хочется чтобы они больше занимались тобой, а не бизнесом.

— Возможно, — согласился после некоторого раздумья Генка. Они вышли с тропинки на дорогу, и Генка, обернувшись, посмотрев на баллоны, врытые в землю, спросил:

— Как думаешь, уже можно отвинчивать? Я после обеда могу гаечный ключ принести.

— Рано, керосин еще не впитался. Вот завтра можно попробовать, отозвался Пашка, — после обеда я вообще не смогу из дома выйти, надо будет родителям помочь с ремонтом.

— А если не поможешь? — спросил Генка, ему очень хотелось прогуляться с Пашкой по окрестностям и поговорить о разных вещах. Генка испытывал буквально голод по свободному откровенному разговору, когда разговаривать можно на любые темы и тебя поймут.

— Если не помогу, то они обидятся, — пояснил Пашка, — ничего вслух конечно не скажут, но знаешь, это будет чувствоваться. Потом самому неприятно будет. Ты мог помочь, от тебя ждали помощи, а ты предпочел заняться своими делами. Эгоизм получается.

— Так вроде все люди эгоисты? — не согласился Генка, — разве не так? Каждый тянет одеяло на себя.

— Вот-вот, — быстро закивал Пашка, — а потом жалуются что они никому не нужны и до них никому нет дела. Люди привыкли брать, а отдавать не хотят.

— Что не хотят отдавать? — не понял Генка.

— Все! — Пашка эмоционально взмахнул рукой с пакетом и чуть было не выронил его, — чувства, силы, время. Но чувства прежде всего. Брать просто и приятно, а отдавать трудно и неудобно. Я лучше на примере своей двоюродной сестры объясню. Она намного меня старше, взрослая уже, институт закончила. Но не замужем. Все ищет идеального кандидата в мужья. Тот ей скупой, тот мало внимания уделяет, тот требовательный. А сама она — ни приготовить ничего толком не может, ни по дому сделать. И чуть что — сразу скандалы устраивает. Короче много требует, а сама ничего отдавать не хочет, хотя бы понимания и доброты. И ухажеры ее такие же. Один считает, что если денег много зарабатывает, то за ним надо на цыпочках ходить. Другой требует, чтобы только он был в центре внимания и его дела. И в результате все только злятся и не понимают друг друга. Вот твой эгоизм.

— А как же любовь? — задумчиво спросил Генка.

— Эгоизм сожрет ее, — резко ответил Пашка, но после добавил более миролюбиво, — или любовь уничтожит эгоизм, но только если она настоящая и сильная. Понимаешь, чтобы победить эгоизм люди должны измениться. А они делать это как правило очень не хотят.

— Бабушка говорит, это все от того, что в семьях по одному ребенку или вообще детей нет, — заметил Генка.

— Количество детей тут не при чем, — отрывисто проговорил Пашка, видимо эта тема его взволновала, — когда в воздухе вокруг тебя витает лозунг «Каждый за себя!», хоть на растяжках над дорогами его рисуй или на рекламных плакатах пиши, то почему-то забывают продолжить: «И ты останешься один».

— В пустоте, — эхом отозвался Генка.

— Да именно в пустоте и с пустотой, — кивнул Пашка. Они некоторое время шагали по дороге молча.

— Но если отдавать эгоистам силы и чувства, и ничего не получать взамен — это как? — выставил очередной аргумент Генка.

— Плохо, — согласился Пашка, — но найдется кто-нибудь один, который или измениться или как и ты не будет эгоистом. А двое это уже заговор.

— Какой заговор? — не понял Генка.

— Извини, — улыбнулся Пашка, — это из фильма про разведку. Надо мне было привести их разговор полностью «Один человек — это тайна, двое — уже заговор». То есть я хотел сказать, что двоим легче победить пустоту.

— Это верно, — Генка тоже улыбнулся. Они подошли к пашкиному дому.

— Ну ладно, пока, до завтра, — попрощался Пашка, — я за тобой зайду или ты ко мне приходи.

— Гаечный ключ мне брать? — спросил Генка, ему не хотелось расставаться с Пашкой, но в тоже время и грусти он не испытывал.

— Не надо, я сам принесу, — ответил Пашка, — пока.

— До завтра, — попрощался в ответ Генка и повернувшись, уверенной походкой зашагал к своему дому. Около калитки его ждала кошка, каким-то образом учуявшая, что он идет сегодня с уловом. Генка хотел сначала сказать: «Брысь!», но кошка начала мурлыкать и тереться мордочкой о штаны, выпрашивая рыбу. Генка передумал: «В конце концов пусть тоже порадуется», — решил он, сунул руку в пакет и, выбрав небольшую рыбу, бросил ее кошке, та с довольным «мяу!» схватила карася, а Генка открыл калитку ключом и пошел домой.

Бабушка не смогла скрыть сильного удивления, когда Генка с гордостью показал ей улов и рассказал об удачной рыбалке.

— А я уж думала сначала — ты ее в магазине купил, — пробормотала она.

— Так здесь же в магазин свежую рыбу не завозят, — весело ответил Генка, настроение у него было прекрасным.

— Тебе из нее суп сварить или пожарить? — осведомилась бабушка.

— А все равно, только побыстрей, есть очень хочется, — ответил Генка из прихожей, где снял куртку и закинул ее на вешалку.

— Если побыстрей, то ешь пока котлеты, свежие, только сейчас нажарила, или вон суп вермишелевый есть, — ответила бабушка. Генка меж тем быстро вымыл руки и сел за стол. Пока он уминал котлеты с картошкой, бабушка жарила рыбу.

Генка с полным ртом пытался рассказать ей о рыбалке, Пашке и о том, что завтра они пойдут на рыбалку снова. Ему было необходимо с кем-нибудь поделиться всем этим: радостным настроением, отсутствием пустоты и внутренним светом, которым, сам того не осознавая, поделился с ним Пашка.

Жареная рыба получилась отменно, золотистая ароматная корочка, а под ней белое мясо, вот только костей было многовато, но Генка все равно радовался: «Ведь рыба выловленная тобой всегда намного вкуснее той, что куплена в магазине», — размышлял он, уплетая вслед за первой рыбиной следующую.

Наевшись и сказав бабушке «Спасибо», причем не буднично-равнодушно, а с теплотой в голосе, Генка поднялся к себе в комнату. Он достал пневматическую винтовку, осмотрел, и затем вытащив из-под шкафа инструменты начал разбирать ее и чистить. Особо этого делать не требовалось, винтовка и так была в порядке. Но Генке хотелось, о ком-то заботиться, хотя бы о винтовке.

Протирая темную металлическую поверхность и капая масло в нехитрый поршневой механизм Генка представлял, что винтовка — живое существо и она наверно скоро станет его вещью, а еще он размышлял, что если она живая как и другие вещи, то о чем она думает, и ощущает ли пустоту или просто равнодушно наблюдает за всем происходящем вокруг. Генка все же не чувствовал винтовку до конца своей вещью, такой, как объяснил ему Пашка, в ней не ощущалось той теплоты и удобства, которое почувствовал Генка, взяв в руки Пашкин перочинный ножик. «Ничего, — сказал про себя Генка обращаясь к черному холодному стволу, и в душе улыбнувшись, — скоро это появиться и в тебе». Он понимал, что не сможет ходить в городе со своей «пневматичкой», как он ее называл. «Но разве это так важно? Главное чувствовать вещи». О вещах людей Генка тоже знал достаточно, но как-то не успел рассказать об этом Пашке.

Еще давно, в деревне Генка пару раз забирался на бабушкин чердак и разбирал, рассматривая старые вещи. Они были очень разные. Сонные, и как будто просившие не нарушать их покой, говорившие: «Мы отслужили свой век, и хотим только покоя и спокойствия, до того часа пока нас не выбросят совсем или мы не развалимся сами». Или наоборот, те которые хотелось еще использовать, которые говорили: «Возьми меня, я еще могу пригодиться и послужить, а то здесь среди чердачной пыли такая скука»; были и обиженные вещи, которые воспринимали ссылку на чердак не как отдых, а как незаслуженное наказание. Они уже не хотели служить людям, эти говорили: «Мы могли бы еще поработать, но люди забросили нас сюда и забыли, а когда-то мы их выручали и они нас любили». Заснувшие вещи Генка не трогал, считая, что их право на покой он не может нарушать. Генка взял только серп и старую керосиновую лампу. Серп выглядел совсем новым, но видимо не нашел применения в хозяйстве и был заброшен на чердак, а ему хотелось работать, жать колосья, чувствовать руки крестьян, которых он никогда не знал. Генка оттер его от ржавчины, успевшей появиться местами на лезвии, смазал растительным маслом, первым которое подвернулось под руку и вышел в огород рубить лопухи. Он представлял себя не жнецом, а лихим кавалеристом, рубившим врагов направо и налево. Серп не знал этого, но Генка тогда чувствовал, что и он рад, что есть работа и можно срубить этот ненужный сорняк. Покончив с лопухами и наигравшись Генка отнес серп назад на чердак. Тот нисколько не обиделся, а был очень даже благодарен Генке, и словно просил не забывать его и как-нибудь еще пойти повоевать с лопухами или с другой высокой травой.

Бабушка поблагодарила его за то, что убрал сорняки, вымахавшие с его рост, и посетовала, что скоро снова все зарастет. «Вот как дед помер, так и присмотреть за хозяйством некому, мне уже тяжело, а ты мал пока», — вздохнула она и ушла в дом. А с керосиновой лампой пришлось повозиться. Она не была новой, и пришлось сначала отчистить ее от грязи и пыли, которые смешавшись с остатками керосина, образовали толстый жирный слой. Но в тоже время такая масляная грязь не дала ржавчине, этой вечной спутнице металла, проесть тонкий жестяной корпус. Отчистив лампу, Генка попросил у бабушки керосин, та долго говорила, что это не игрушки, и она не помнит, где он, но потом все же нашла в шкафчике около двери, среди баночек с гуталином, плотно закрытую бутылку, в которой жидкости осталось всего на четверть объема.

Генка с трудом вытащил пробку, и тут же в нос ударил резкий запах. Неприятным Генке он не показался, но после заправки лампы руки пришлось мыть три раза.

Генка представлял себя Алладином, а лампу обязательно волшебной, впрочем ему было и просто интересно зажечь ее, ведь до этого он видел такие только в фильмах. Но лампа упорно сопротивлялась его попыткам ее зажечь. Она обиделась на людей и теперь не желала давать свет. Сначала, то и дело проваливался внутрь фитиль, потом чудом уцелевшее и нигде не отколотое за многие годы существования стекло, пыталось выскользнуть у него из рук. Но Генка не отступал, он снова почистил и перебрал керосинку. И вот наконец лампа зажглась. Видимо, под Генкиными заботливыми руками ее обида прошла, и лампа вновь решила вернуться из забытья и забвения. Она, конечно, не давала много света, как лампочка, но ее свет был каким-то живым. Генка, несмотря на протесты бабушки, решил оставить ее в доме, а не убирать на чердак. И лампа пригодилась, когда вечером отключили электричество, а время ложиться спать еще не наступило, Генка вместе с бабушкой сидел при свете старой керосиновой лампы. Бабушка вязала, постоянно поправляя очки, а Генка читал книжку про трех мушкетеров.

Было уютно и тепло. Но закончилось лето, а с ним и каникулы, за Генкой приехали родители, и несмотря на его просьбы взять лампу в голод, они отказались сделать это, сказав, чтобы он поставил ее туда откуда взял. Отец специально привез бабушке электрический фонарик с аккумулятором, и теперь необходимость в керосиновой лампе отпала. Генка стер навернувшиеся на глаза слезы, взял как показалось ему погрустневшую и предчувствующую недоброе лампу и залез на чердак. Там он аккуратно поставил ее на полку. Чувствуя за собой непонятную вину, он ласково погладил бок ламы, и та перестала обижаться. Она как бы попрощалась с ним, засыпая перед дорогой в никуда. А Генка еще прикоснулся к ручке серпа, тоже прощаясь. «До следующего лета», — оптимистично ответил серп. Или это придумал сам Генка, потому что ему так хотелось. Но следующего лета не наступило, он не поехал в деревню, а провел его в санатории с родителями. А приехав в город он быстро забыл о вещах, с которыми играл у бабушки.

«Блин! Ну надо же, — подумал Генка, и даже помотал головой, стряхивая воспоминания, — вроде недавно было, всего три-четыре года назад, и казалось все забыл. И тут на тебе — вплоть до мелочей вспомнил. Странная это штука память, то хочешь вспомнить что было пару недель назад и не получается, а то вдруг словно назад в детство вернулся. Помнишь все как будто вчера случилось. Но вроде как-то и не верится, что это все происходило на самом деле». Генка собрал вычищенную винтовку и заботливо убрал ее в чехол. «Завтра по банкам с Пашкой постреляем», — с радостью подумал он.

Время до вечера пролетело на удивление незаметно и быстро. Генка посмотрел по телеку английскую мелодраму, он их не особенно любил, но из фильмов по другой программе шел только китайский боевик, с тупым сюжетом, вернее его отсутствием, и бесконечными драками и стрельбой, такие фильмы он терпеть не мог. Потом, переключая каналы, остановился на японском мультике «Кенди», и хотя такие сериалы он тоже не жаловал, все же досмотрел его до конца. Спустившись вниз и поужинав Генка поболтал немного с бабушкой, стараясь рассказать ей как он чувствовал вещи в деревни, но разговора не получилось. Бабушка как всегда перебила его и начала ругать сегодняшнюю действительность, потом вспоминать, как прежде ей хорошо и в то же время тяжело жилось. Генке это надоело и он, оборвав ее монолог, пошел к себе наверх. Телевизор смотреть не хотелось, как раз наступило время прайм-тайма и по всем каналам крутилась навязчивая реклама тампаксов, сникерсов и прочих товаров. Генку от этой навязчивости и крикливости рекламы тошнило. Он прекрасно знал, что реклама лучшее оружие пустоты. Это как красивая большая коробка, перевязанная разноцветной лентой, ты открываешь ее, надеясь увидеть что-то прекрасное, но там снова коробка, поменьше, но тоже яркая и привлекательная, в ней еще одна, и так далее, пока открыв совсем маленькую коробочку не обнаружишь что она пустая, а под ногами валяется груда нарядной и бесполезной мишуры. Как-то один из парней в Генкином классе оборонил в разговоре интересную фразу: «Реклама это сказка, сказка это ложь, значит, реклама это ложь». Одноклассник сказал это просто так, вроде как очередной прикол, но Генке эта фраза запомнилась. Он еще прибавил к этому замечанию.

«Ложь это пустота, а значит и реклама — пустота». Действительно, ведь если ты вычистишь зубы Блендамедом, то тебе что, на следующий день будут улыбаться все девчонки в классе? Или если жуешь Дирол, то все встречные девчонки будет желать познакомится с тобой? «Интересно, — рассуждал Генка, лежа на кровати, — уголовная ответственность за клевету есть, это я точно знаю, а вот есть ли ответственность просто за ложь? Ну кроме совести и нарушения библейской заповеди, разумеется?». Генка лежал в темноте. Но пустоты вокруг себя и самое главное в себе больше не ощущал. Он лежал в темноте, тишине и спокойствии. Но не холодном и пустом, как в могиле, а теплом и уютном. Генка сам не заметил как заснул прямо в одежде.

Проснулся он посреди ночи, с удивлением обнаружил, что лежит одетый на кровати и включив на будильнике подсветку присвистнул. Три часа. Он быстро разделся, нырнул под одеяло и снова провалился в сон. Ему снилось как он идет по своей школе и разговаривает с Алей. Все казалось очень реальным. Он показывает ей где у них какие классы. Вокруг полно учеников, но никого из знакомых он не видит, впрочем это его радует. Ему хорошо рядом с Алей, она в своей длинной белой юбке и блузке, что-то тихо отвечает ему и улыбается.

Генка тоже иногда улыбается и в тоже время торопливо говорит, словно боится не успеть. Он знает, что они теперь будут учиться вместе, и встречаться каждый день, а пустота останется далеким воспоминанием, ночным кошмаром. На этом сон оборвался.

Генка проснулся, из окон струился привычный серый свет туманного утра.

Ему хотелось опять заснуть и вернуться в тот сон, настолько прекрасным и приятным он запомнился. Но это сделать не удалось, и поворочавшись немного Генка потянулся, зевнул, встал и начал одеваться. На первый этаж он спустился в веселом, радостном и немного озорном настроении. Во-первых он все еще вспоминал свой сон, а во-вторых сегодня Пашка должен быть свободен и они снова пойдут на рыбалку или просто погулять по окрестностям. После завтрака Генка снова поднялся к себе, взял винтовку в чехле и накинув куртку быстрым шагом вышел на улицу. Удочку и рыболовные снасти он решил пока не брать, в крайнем случае за ними всегда можно вернуться.

Через пару минут он уже стоял у калитки пашкиного дома. Поколебавшись он решительно толкнул ее и вошел во двор. Этот двор еще носил следы запустения, но уже везде виднелись следы работы новых хозяев. У старого сарая лежали новые обструганные доски. Трава была примята, а местами вообще вытоптана. На крыльце сидела женщина, одетая в теплую кофту, на коленях у нее лежала книга, она приветливо улыбнулась Генке.

— Здравствуй, ты Гена?

— Да, — немного удивился Генка, и от этого забыл поздороваться в ответ, — а откуда вы знаете? — невольно вырвалось у него.

— Так Паша про тебя за ужином рассказал, — усмехнулась женщина, — ну что, значит соседями теперь будем.

Тут на крыльцо вышел Пашка. В руках он держал небольшой сверток, но что в нем находилось определить не представлялось возможным, белый непрозрачный полиэтилен надежно скрывал содержимое.

— Мам, ну я пошел, — бросил он на ходу и они с Генкой пошли к калитке.

— До свидания, — попрощался Генка, обернувшись.

— Счастливо, — ответила Пашкина мать им вслед, и добавила, — если пойдет дождь сразу домой возвращайтесь.

— Хорошо, — не поворачивая головы отозвался Пашка, и открывая калитку переложил сверток под мышку.

Они вышли на улицу и Пашка только тут заметив торчащий из-за спины Генки матерчатый чехол спросил:

— Духовушка?

— Ага, — утвердительно кивнул Генка, — я думаю, на рыбалку потом сходим, время еще будет. А сейчас можно к баллонам пойти, а потом по банкам пострелять.

— А гаечный ключ взял? — опять деловито спросил Пашка.

— Блин, — выругался Генка, — забыл. Ведь было чувство что что-то не взял, когда из дома выходил.

— Ничего, — небрежно махнул рукой Пашка и вытащил из небольшого свернутого пакета, зажатого под мышкой разводной ключ, — спички тоже взял, — Пашка хлопнул себя по карману.

— Тогда вперед, — улыбнулся Генка, — интересно, керосин уже подействовал?

— По идее должен, — пожал плечами Пашка и они быстро зашагали по дороге.

Генка удивился той легкости и одновременно торопливости, с которой он шел.

Ему не терпелось узнать, что же такое находиться внутри баллонов-бомб. Пока они шли он стал рассказывать о тех мыслях, которые вчера вечером пришли ему в голову о рекламе. Пашка слушал с сосредоточенным выражением лица и иногда кивал. После того как Генка сказал, что ответственность за клевету есть, а за просто ложь нет, Пашка коротко ответил:

— Это мошенничество, — и после паузы пояснил, — нарушение обещаний и получение при этом выгоды.

— Все вроде так, — согласился Генка, — но они же просто врут, покупать рекламируемые товары тебя никто не заставляет.

— Верно, — кивнул Пашка, и порывшись в кармане достал оттуда фантик от конфеты, — Ген, купи его у меня, — протянул он фантик Генке, — посмотри, какой он красивый, если ты его купишь и будешь с собой носить, то успех у девчонок будет постоянный, станешь самым сильным и вообще все твои мечты выполняться.

— Ты что меня за дурака считаешь? — изумленно уставился на Пашку Генка, и даже остановился, — или издеваешься?

— Ни то ни другое, — честно глядя ему в глаза ответил Пашка, — это реклама, но сказанная прямым текстом. Понятно, что если я это тебе вот так заявлю, то ты меня пошлешь с моим фантиком куда подальше.

— Естественно! — возмущенно перебил его Генка.

— А вот если сделать такой красивенький клип, ну скажем покупаешь ты этот фантик, а завтра все на тебя восхищенные взгляды кидают, послезавтра ты становишься самым крутым в школе, — Пашка, склонил голову набок, хитро посматривая на Генку, — и показать это клип по телеку раз сто, как тогда?

— Ну я не куплюсь! — упрямо ответил Генка, и снова быстро пошел, ему было немного обидно, что Пашка посчитал его таким глупым, — это же фантик от конфеты!

— Но ты уже задумался, — спокойно сказал Пашка, нагоняя его и идя рядом, — а если не фантик от конфеты, а сама конфета? Или жвачка, или зубная паста? Фантик это просто иллюстрация, первая подходящая вещь, которая попалась мне в кармане.

— Это я понял. Или ты меня тупым считаешь? — спросил Генка.

— Нет, на самом деле я проиллюстрировал то что сказал: реклама это мошенничество за которое не наказывают. Она же в обход идет, вот к примеру у всякого человека есть мечты. Стать сильным, крутым, чтобы девчонкам нравиться или среди друзей авторитетом пользоваться. Реклама использует эти мечты. Человек выбирает зубную пасту. Если они все одинаковые, то купит рекламируемую, потому что все-таки в душе надеется что его мечта сбудется, и даже если у него мало денег — купит ту что дороже, — Пашка сказал последнюю фразу немного печально.

— Так ты за то чтобы вообще всю рекламу запретить? — недоверчиво спросил Генка.

— Нет, можно показать товар что называется лицом: сделать красивый ракурс, освещение, но я против того чтобы в рекламе использовали мечты людей, — медленно произнес Пашка, — подло это.

— И навязчивая она очень, — добавил Генка, — устаешь от этого агрессивного крика.

— Тоже верно, — согласился Пашка, и помолчав громко процитировал, — но пока в городе правят торговцы, люди будут жить по их законам. Не помню из какой книжки, вроде что-то типа фэнтези, давно читал.

— Хорошо сказано, — ответил Генка. Но на душе у него все же остался неприятный осадок от того, что сам он ничего не может сделать со сложившимся положением вещей, кроме как стараться не смотреть и не слушать эти ролики, клипы и просто сообщения, произносящиеся сладким, завлекающим голосом. Здесь, конечно, их нет, но куда от этого давления деться в городе? Генка хотел спросить у Пашки, что он сам делает, чтобы укрыться от рекламы, но они уже подошли к трем старым газовым баллонам.

Пашка, положил пакет на траву, и стал снимать с верхних гаек баллонов тряпочки пропитанные керосином. Пахли они уже не так сильно, керосин успел или впитаться в щель или высохнуть. Генка начал помогать ему и тоже снял тряпку с одного баллона. Пашка достал из пакета большой разводной ключ и молоток. Настроив ключ по размеру гайки, Пашка попробовал повернуть ее.

Ничего не получилось, гайка не сдвинулась с места, как будто приросла.

— Ген, помоги, молотком постучи по ключу, — попросил Пашка. Гена взял с земли молоток и примерившись, несильно, пару раз ударил по рукоятке ключа. Это подействовало. Гайка поддалась, и Пашка стал медленно ее отвинчивать, поворачиваясь вокруг баллона.

— Постой, — вдруг спохватился Генка, — а вдруг там отравляющий газ? Тут-то нам хана и придет.

— Не, — отмахнулся Пашка, продолжая налегать на ключ, — баллоны из-под отравляющего газа никто так просто на дороге закапывать не будет. Скорее всего они или из-под углекислоты, или из под кислорода или ацетилена. Хуже всего если в них раньше аммиак хранился, вонять будет сильно и глаза слезиться начнут. Ты, если боишься, отойди.

— Ну вот еще, — хмыкнул Генка, трусом он действительно никогда не был, что по-твоему я нашатыря не нюхал?

— Тогда сломай прут, примерно полметра длиной, и тряпку с баллона на конец намотай, — попросил Пашка, остановившись для того чтобы достать из кармана нож и бросить его Генке. Тот поймал ножик на лету и раскрыв его, подойдя к ближайшему кустарнику, срезал ветку. Генка еще раз убедился до чего удобен и красив Пашкин перочинный нож. Он его немного подержал в руке, прежде чем вернуть Пашке, тот почти закончил отвинчивать гайку, которая шла теперь совсем уже легко. Генка поднял с земли тряпку и намотал ее на конец прута.

Гайка упала на траву, а под ней открылось черное отверстие сантиметров пять или семь в диаметре. Пашка быстро взял у Генки прут, зажег его и на вытянутой руке быстро протолкнул в отверстие баллона. Через мгновение вверх со свистом вырвался столб пламени.

— Ни фига себе! — отпрянул от неожиданности Генка, глядя на быстро гаснущий огонь.

— Я же говорил тебе, там кислород! — радостно закричал Пашка, — но ты видел! Почти на метр шандарахнуло!

— Да, — согласился Генка, — красиво.

— Давай следующий зажжем, — нетерпеливо предложил Пашка, подняв с земли гаечный ключ.

— А в этом, может, не все прогорело? — предположил Генка, — давай снова зажженную тряпку внутрь бросим.

— Нет, там если что-то и осталось, то такого факела не получится, — уверенно ответил Пашка, прилаживая ключ к гайке на среднем баллоне.

— Тогда я палку пойду срезать. Ножик только дай, — с энтузиазмом согласился Генка.

— На, возьми пока себе, пусть у тебя полежит, — быстро ответил Пашка, снова кинув ему свой ножик. Вторую гайку ему удалось повернуть без Генкиной помощи и он ее в данное время сопя от натуги откручивал, налегая со всей силы на рукоятку ключа. Генка срезал такую же ветку как в первый раз и соорудил импровизированный факел. Это не заняло много времени и поэтому он предложил Пашке, у которого работа шла не так скоро, вторая гайка хоть и начала откручиваться без помощи молотка, но шла не так быстро и постоянно заедала:

— Давай я покручу.

Пашка молча выпрямился и отошел на шаг в сторону, придерживая ключ одной рукой, а второй вытирая выступивший пот со лба. Генка сжал рукоятку и налегая на нее всем телом стал отворачивать гайку. Через некоторое время вторая гайка упала на траву. Пашка подал Генке прут, на конце которого зажег, чиркнув спичкой о коробок, тряпку. Вверх взметнулся еще один столб огня. С третьим баллоном, после того как они вместе открутили плохо поддающуюся гайку, вышел небольшой спор.

— Ну что кто поджигать будет? — спросил Генка.

— Мне все равно, — равнодушно ответил Пашка, — поджигай ты, если хочешь.

— Да, ладно, я вроде пиротехникой уже давно не увлекаюсь, — неуверенно ответил Генка, хотя снова вернуться в детство и просто так устроить небольшой, но красивый факел ему хотелось.

— Ты не стесняйся, — сказал Пашка пристально глядя не него.

— Я и не стесняюсь, — ответил Генка, почему-то все же опустив глаза. Потом задумчиво посмотрел на Пашку, улыбнулся и подойдя почти вплотную к баллону опустил в черное отверстие прут с зажженной тряпкой. Поднявшийся столб пламени, заставил его отпрянуть, и в лицо дыхнуло жаром, но Генка продолжал улыбаться.

— Осторожнее, — опасливо пытался предупредить его Пашка, хоть было уже поздно.

— Ничего, — беззаботно улыбнулся Генка, — у меня с пиротехникой всегда были хорошие отношения. Однажды в руках петарда китайская взорвалась и руку даже не обожгло, в ушах только звенело некоторое время.

— Все равно, осторожнее надо быть, — немного наставительно ответил Пашка, — сто раз пронесет, а на сто первый не повезет, — скороговоркой выпалил он импровизированную пословицу, и продолжил обычным тоном, — мне тоже с пиротехникой везет, ни разу не обжигался. А вот у нас в классе у одного мальчишки куртка загорелась, хорошо, что дело зимой было, мы его быстро снегом затушили, но куртку конечно пришлось выбросить.

— Бывает, — протянул Генка, — так куда сейчас пойдем, по банкам стрелять?

— Сначала гайки надо обратно завинтить, — ответил Пашка.

— Зачем? — не понял Генка.

— Чтобы просто так здесь не валялись и… — тут он замялся, подыскивая объяснение, — не люблю что-то разбирать и так оставлять, всегда обратно собрать надо.

— Для чего? — серьезно спросил Генка. — Ведь эти баллоны здесь никому не нужны.

— Вот именно, — пытался объяснить Пашка, — эти вещи считай на свалке, а что такое свалка, это тоже кладбище, но не людей, а вещей. А к покойникам нужно относиться с уважением.

— Но это не люди, а три старых ржавых баллона, — спокойно возразил Генка, но сам поднял гайку с земли и стал закручивать ее обратно.

— Все равно, эти баллоны стояли здесь до нас, будут стоять и после, пока не проржавеют окончательно, а случаться это не скоро, слишком у них стенки толстые, — Пашка завинтил гайку, немного затянул ее ключом и продолжал, или пока кто-нибудь не подгонит кран и не вытащит их отсюда и увезет в металлолом, что маловероятно. Пусть они охраняют эту дорогу, чтобы никто дальше проехать не смог.

— А что плохого если кто-то проедет дальше? — задал вопрос Генка.

— Как правило ничего хорошего не происходит. Одно дело идти, другое ехать. Едут обычно с комфортом и много чего с собой берут. Но самое неприятное, что многие любят ехать напролом. Знаешь, почему танков нет в свободной продаже? — и тут же сам ответил: — Потому что мир тогда будет состоять сплошь из дорог, ведь на танке можно проехать где угодно.

— Спорно это… — размышляя над словами Пашки, заметил Генка.

— Согласен, — эмоционально кивнул Пашка, — по морю нельзя проехать, через горы и так далее. Но в остальном: Когда люди едут на шашлыки, они где обычно останавливаются?

— Где место хорошее есть, — ответил Генка, он закончил завинчивать гайку пальцами, взял у Пашки ключ и закрутил ее до упора, — поляна там, место для костра.

— Но такие места бывают чаще всего уже заняты, куда тогда едут люди? не отставал Пашка, завернув гайку последнего баллона.

— Дальше, пока места не найдут, — представив ситуацию, ответил Генка.

— Или не расчистят новое, то есть не продвинутся в лес дальше. Потом приезжают другие. Продолжать? — закончил Пашка без всякой злости или раздражения.

— Не надо, — покачал головой Генка, — я не дурак, все понимаю. Скажи лучше куда сейчас пойдем?

— Давай на озеро, — предложил Пашка, убирая гаечный ключ обратно в пакет, — а по банкам потом стрелять будем.

— Годится, — согласился Генка и они неторопливо пошли обратно, чтобы потом свернуть на тропинку к озеру.

— Ты сны которые ночью видишь, запоминаешь? — спросил Генка.

— Когда как, — неопределенно ответил Пашка, — иногда сон запоминается, но чаще его быстро забываешь, — и тут догадался, — а тебе что, сегодня какой-то особенный сон приснился?

— Ну не то чтобы особенный, — замялся Генка, понимая что теперь придется рассказывать сон о Але, — просто бывают такие сны — хорошие, из которых и уходить не хочется. Вернее не хочется просыпаться.

— Знаю, — махнул рукой Пашка, — мне тоже иногда такие сняться. Вот проснешься после них, опять заснешь и думаешь в это сон вернуться, а не получается.

— Понимаешь, я видел Алю, реально так… — и Генка рассказал свой сегодняшний сон. Пашка слушал внимательно и серьезно. После того как Генка замолчал он грустно улыбнулся.

— Не можешь ты ее все-таки забыть. Жалко я ее не знал, интересно бы было познакомиться и поговорить, — ответил он, и тут же сменил тему — а кошмары тебе сняться?

— И это бывает, — Генка тоже с облегчением переключился на другую тему, — я когда в «Дум» играл, так пару раз снилось что играю, а сохранить игру никак не могу. Но я тогда слишком уж играми увлекся, а потом как-то скучно стало. Даже «Квейк» не полностью прошел, уровней пять или шесть одолел и больше не смог.

— Я в игры тоже сначала увлекся, даже в гейм-клуб ходил, но меня больше леталки привлекали. Летишь ты скажем на истребителе и представляешь, что это все по настоящему, а ручка джойстика это штурвал, — отозвался Пашка.

— И что? Тоже надоело? — попытался угадать Генка, они свернули с дороги и пошли по знакомой тропинке к озеру.

— Нет, — Пашка замялся, — понимаешь, сначала, пока сеть не установили, все было нормально. Кто монстров крушил, кто войсками командовал, кто в гонках участвовал. А потом зал расширили и сеть сделали. Вот тогда и стали баталии устраивать. Собирается команда и все против всех играют. А вот после таких игр, некоторые друг на друга зверем смотреть стали. Одно дело в «дурака» или шашки проиграть, другое, когда тебя из гранатомета, пусть и виртуального, расстреливают, причем несколько раз подряд. Один малыш расплакался, когда его самолет подбили ракетой. В общем атмосфера в клубе изменилась, раньше все просто играли, а стало какое-то бесконечное соревнование кто круче. Мне это не понравилось и я оттуда ушел.

— Ясно, — сочувственно произнес Генка, — у нас один на этом деле до глюков доигрался, все хотел первым быть. И чтоб лучше него никого и близко не стояло.

Они дошли до озера и Пашка уверенно свернул с тропинки к берегу. Генка догадался о его намерениях.

— Ты что, опять купаться вздумал? — почти не удивился он.

— А что? Полотенце у меня с собой, плавки тоже. Сам не хочешь со мной до другого берега и обратно? — предложил Пашка.

— Нет, я не такой любитель закаливания как ты, — фыркнул он. Пашка быстро скинул с себя куртку, затем рубашку и брюки.

— Ну как хочешь, — отозвался он.

— Я лучше на берегу посижу, пока ты плавать будешь, только давай быстрее, — попросил Генка. Он провел рукой по траве, поверяя нет ли на ней росы и убедившись, что она сухая сел, подогнув ноги и упершись подбородком в коленки. Пашка как и в первый раз нырнул в воду с берега и легко рассекая воду поплыл по темной глади озера. Он вылез на противоположном берегу и прокричал Генке:

— Давай, вода классная, теплая! Я даже не ожидал что она такой теплой окажется.

— Нет! — в ответ закричал Генка, — я лучше здесь посижу.

Но он все же подошел к воде и опустил в нее руку. Вода действительно оказалось на удивление теплой, или Генке это просто показалось. Он отошел обратно и снова сел на траву. Он видел как Пашка проплыл по направлению к нему несколько метров и вдруг ушел под воду. Не было ни криков, ни бултыханий, только по воде пошли редкие пузырьки. Пашка просто ушел под воду и больше не появлялся. Генка сначала подумал, что тот нырнул, но вдруг понял, что так не ныряют. Страх еще неосознанной потери медленно стал заполнять его. Генка вскочил с травы. Волны, которые поднял Пашка, плывя к берегу, успели разойтись, и озеро представляло собой гладкую черную поверхность, отражающую серые облака и окрашивая их отражение в свинцовый оттенок. Как будто Пашка вообще здесь никогда не плыл. Генка начал быстро, рывками, снимать с себя ботинки и одежду, потом, плюнув на штаны, нырнул с берега в воду, как это сделал несколько минут назад Пашка. Генка примерно запомнил то место, где он исчез. Доплыв до места, Генка нырнул, но его встретила лишь сгущающаяся темнота и холод. Жуткий ледяной холод от источников на недосягаемом дне. Генка пытался разглядеть что-нибудь, белое пятно, или отсвет, но его окружала лишь холодная темень воды. «Что же здесь так темно? Фонарь бы», — неизвестно откуда в голову пришла дурацкая мысль.

Генка все еще не верил, что Пашки с ним рядом никогда не будет. Что живым он его больше никогда не увидит. Холод стал неприятно пробираться внутрь, как показалось это Генке. Он с фырканьем вынырнул, тяжело дыша и стараясь придумать что еще можно сделать. «Слишком большая глубина и вода темная, ничего не видно», — лихорадочно думал он. Генка огляделся по сторонам.

«Может, Пашка просто пошутил, — надеялся он, — нырнул, незаметно доплыл до берега… Нет, я бы увидел его, и до берега слишком далеко». Мысль, что Пашка утонул, никак не хотела укладываться в голове, сознание ее не принимало.

Генка снова нырнул, и опять вокруг лишь холод, темнота и тишина нарушаемая бульканьем выпускаемых пузырьков воздуха. Генка на этот раз нырнул как можно глубже, пытаясь достать до дна, но как и в предыдущий раз это ему не удалось. Лишь темнота сгустилась до непроглядной черноты и холод казалось вот-вот превратит окружающую воду в лед. Генка вынырнул и с трудом отдышавшись почувствовал боль в ступне. Ногу медленно, но верно сводило судорога. Это заставило повернуть его к берегу. «Надо кого-нибудь из взрослых привести, посильнее, — думал Генка, мозг работал четко, не давая проникать в себя панике и страху, — я должен доплыть, если сейчас пойду ко дну, то Пашке никто не поможет». Генка выбрался на берег и побежал, что было сил. Боли в ноге он не чувствовал. И старался не думать. «Главное побыстрее привести на озеро взрослых, — повторял он про себя как заклинание, не замечая, что шепчет эти слова вслух, — они вытащат Пашку». Генка плохо помнил, как ворвался в пашкин двор, как сбивчиво стал что-то говорить его родителям.

Сразу, как только подавив одышку, он смог произнести несколько слов, те бросились к калитке. Как он побежал вслед за ними, не обращая внимания на то что почти задыхается от быстрого бега. Но отец Пашки все равно был далеко впереди, и когда Генка снова очутился на берегу пруда, он уже успел вытащить Пашку. Они оба были очень бледные, и Пашка и его отец. Только в отличие от отца, делавшему сыну искусственное дыхание и старающегося вытряхнуть из его легких воду, Пашка не подавал никаких признаков жизни. Наконец, поняв что все дальнейшие попытки тщетны, он сказал: «Все» — и бережно положил Пашку на траву. Мать Пашки, и до этого плакавшая, теперь захлебнулась тихими всхлипываниями. Присев, она обняла сына и прижала его голову к груди.

Генка стоял рядом и смотрел на мертвого Пашку. «Странно, сейчас он немного похож на Алю, когда ее убили, тоже вроде просто заснул». Генка все еще отказывался понимать, что происходит. Он находился в каком-то ступоре, растерявшийся и не могущий собрать мысли в хоть какую-то логическую последовательность. «Как это так, что Пашки больше нет? Мы же десять минут назад говорили. А вот он лежит на траве. Отец его куда-то ушел, а мать все плачет. Пашка не может так просто умереть, он же хороший, и с девчонкой обещал меня познакомить. Как мне теперь быть, что делать? И завтра если его не будет, с кем я рыбу буду ловить и просто разговаривать?».

Генка только сейчас заметил, что ему как-то холодно и мерзко. Брюки которые он так и не успел снять и в которых нырял, неприятно холодили ноги. Но Генка не пошел домой, он просто накинул рубашку на плечи, сел на траву и стал смотреть на воду. На Пашку и его мать он старался не поднимать глаз. Он почему-то надеялся, что Пашка сейчас вынырнет и поплывет к нему, надо только набраться терпения и подождать.

Генка отрешенно смотрел на воду. Он не отреагировал, когда подъехала «скорая помощь», и врачи, положив Пашку на носилки, закрыли его с головой белоснежной простыней, и только когда один из врачей дотронулся до его локтя со словами «Ты-то как себя чувствуешь?!», Генка пришел в себя. С мыслью, что Пашка погиб, в него, словно холодный снежный вихрь, ворвалась пустота. Ему даже показалось что она смеется и пляшет внутри него.

— Нормально, — ответил он врачу, — только внутри опять пусто.

— Да ты же наверно с утра не ел, давай иди домой, — как можно сочувствующе сказал врач, и устало добавил, — своему другу ты уже ничем не поможешь.

Генка в ответ ничего не сказал, он просунул ноги в ботинки не зашнуровывая их, подхватил с травы носки, куртку, духовушку и не оглядываясь быстро пошел прочь. Он шел спотыкаясь, хотя смотрел не по сторонам, а себе под ноги, видя перед собой только утрамбованную землю дороги.

Придя домой и бросив в прихожей духовушку, он как в тумане переоделся в сухое — теплый спортивный тренировочный костюм, хотел вытереть волосы полотенцем, но они у Генки почти высохли и в конце концов он решил что это лишнее. Потом спустился вниз, и на кухне начал развешивать мокрую одежду на натянутые веревки. Из своей комнаты вышла бабушка.

— Ты что, купаться ходил? В такой холод? — сердито спросила она.

— Нет, — равнодушно ответил Генка, и помолчав сообщил: — Пашка утонул. Я пытался его вытащить, но у меня ничего не получилось.

— Ой, несчастье-то какое, — запричитала бабушка, — это тот мальчишечка, что недавно с родителями сюда приехал, светленький такой?

— Других здесь нет, — ответил Генка и тихо пробормотал: — Здесь теперь вообще никого не осталось.

— Геночка, может тебе сейчас супчику разогреть, — мягко спросила его бабушка, — ты поешь, а потом спать иди. А в субботу отец приедет с приятелями, он только что звонил, просил тебя предупредить.

— Нет, спасибо бабуль, — устало ответил Генка, — есть я не хочу. Аппетита нет. Я действительно лучше пойду, полежу наверху.

Генка поднялся к себе, не особенно прислушиваясь к причитаниям бабушки, носящим больше ритуальный характер, нежели действительно переживающей за Пашку: «Ох, и ведь все такие молоденькие, дети совсем… и надо же — в один год, нет странное это лето, и год неважный, вот и астрологи все пишут о неблагоприятных днях… и место это плохое, никто не живет кроме нас…».

«Место тут не причем, — подумал Генка, закрывая за собой дверь, — люди, которые живут в этом месте, определяют, каким оно будет». Генка лег на постель и закрыл глаза. То состояние, в которое он впал, сном можно было назвать лишь с большой натяжкой, скорее это была тяжелая дрема или забытье. Генке лежал в своей комнате, но ему казалось, что глаз он не закрывал и прекрасно видит всю комнату. Только вот света, проникающего сквозь окна, становится все меньше. А еще Генке показалось, что в комнате кончается воздух. Сначала он старался меньше дышать, а потом начал захлебывался как в воде.

Проснулся Генка от того, что попытался дышать водой и почувствовал боль в горле. Он поперхнулся и, закашлявшись, сел на кровати. Щурясь, оглядел комнату, взгляд упал на будильник. «Ого, уже почти вечер», — удивился он. Тут же перед глазами встали события сегодняшнего дня. Генка схватился руками за виски, как при сильной головной боли. Хотелось плакать, но слезы упорно не желали течь из глаз. Генка застонал. «Ну почему, — взвыл он про себя, — в детстве так легко расплакаться, а сейчас никак?!».

Постепенно он стал успокаиваться. Пустота внутри оказалась лучшим успокаивающим средством. Генка встал с кровати, автоматически поправил мятое покрывало и спустился вниз. На кухне бабушка привычно хлопотала около плиты.

— Геночка! — жалостливо обратилась она к нему, — ну наконец-то встал. Спал хорошо? Тебе поесть надо, а то ведь совсем не обедал.

— Ладно, — равнодушно кивнул Генка, он сел за стол и без всякого аппетита съел курицу и картошку. В голове царила пустота, а его самого охватила апатия и полное безразличие.

— Может, тебе рыбки еще положить? — участливо спросила бабушка, — ту, что ты наловил?

— Нет, спасибо, — у Генки на мгновение екнуло внутри, но почти сразу отпустило, и равнодушие вновь туманной пеленой заволокло глаза.

Он поднялся наверх и снова лег на кровать.

«Аля, Пашка, все ушли, остались только я и пустота, — мысли неторопливо крутились в голове, — я могу умереть, а вот пустота останется. Ведь у нее много других людей». Генка постепенно выстроил логический ряд. Аля — осень, Пашка — весна, лето — это он, Генка, а зима с ее вьюгами и метелями — это пустота. Все верно. Нелогично только то, что он еще жив. А значит, эту ошибку надо убрать. И к тому же если есть та самая загробная жизнь, о которой спорят все эти ученые, астрологи, ясновидящие и просто жулики, то есть надежда, что он там с ними встретиться. А если не встретится, как тогда? Даже если существует вся эта реинкарнация и новая жизнь, он ведь не будет помнить все что его окружает сейчас и что с ним случилось. «Человек состоит из памяти, точнее личность состоит из памяти прошлого и ощущения настоящего, — рассуждал Генка, — стереть память, но оставить тело живым — и старый человек как личность умрет, а новый будет совсем другим, хоть и в том же теле. Нет в таком случае никакой реинкарнации не может существовать, это та же смерть, тот же конец жизни».

Генка сам удивился сложности своих рассуждений. Он долго еще лежал в темноте и размышлял о разных вещах. Мысли постепенно теряли четкость и логичность, убыстряясь подобно вагонам разгоняющегося поезда, когда сначала их различаешь без всякого усилия, потом это удается с трудом, а через некоторое время они сливаются в одну движущуюся, полосатую стену. Но последнюю мысль, перед тем как окончательно заснуть Генка запомнил: «Ну почему Пашка не мог пойти по воде, святые же не тонут». Сны в эту ночь снились какие-то обрывочные и не запоминающиеся.

Проснулся Генка поздно. По привычке первым делом посмотрел на будильник. Часы показывали десять. «Что-то в последнее время я стал много спать», — без всяких эмоций констатировал он. Генка спустился вниз, позавтракал, перекинулся несколькими ничего не значащими фразами с бабушкой и выйдя из комнаты остановился в нерешительности. Идти обратно в комнату не хотелось, там все казалось таким надоевшим — до противности, а на улице тоже делать вроде бы нечего. Но Генка все же решил пойти погулять. Он вернулся в кухню и потрогал брюки. Они давно высохли, но от встряски из кармана выпал какой-то предмет. С первого взгляда Генка узнал Пашкин перочинный ножик. Он присел и осторожно взял его в руки. «Надо вернуть его родителям Пашки, тот им очень дорожил. А у меня он случайно оказался. Забыл тогда вернуть», — решил он.

— Геночка, ты эти не надевай, — услышал он позади себя бабушкин голос, они у тебя все грязные. У тебя же в шкафу чистые есть, а эти я постираю.

Генка молча кивнул, положил нож в карман и пошел к себе. Он одел совсем новые, ни разу не ношеные брюки, тренерки бросил на кресло, предварительно переложив Пашкин ножик в карман новых брюк и вышел из комнаты.

Дорога к пашкиному дому показалась Генке очень длинной. Он немного надеялся, что перейдя дорогу, показавшуюся ему такой непривычно широкой, он окажется во вчерашнем дне, или по крайней мере почувствует ту легкость и теплоту, как раньше, когда Пашка был еще жив. Но этого не произошло. Генку встретил холодный пустой двор. «Ну вот, и этот дом тоже скоро умрет. Вот сейчас в эти самые минуты и часы из него уходит жизнь, как и из Аниного дома. Двор снова становиться заброшенным и диким. Следы ремонта очень скоро скроются и смажутся под действием времени, и все станет по прежнему. Только серое небо, сырость и пустота», — подумал Генка, подходя к крыльцу. Он негромко постучал в дверь, не заметив сразу кнопки звонка. Но нажать ее он не успел. Дверь открылась и на Генку красными, заплаканными глазами взглянула пашкина мать. Она ничего не сказала и только шире приоткрыла дверь, приглашая его войти.

— Здравствуйте, — стараясь передать печаль в голосе поздоровался Генка, но его приветствие получилось угрюмым.

— Здравствуй, — отстранено откликнулась женщина. Она смотрела не на Генку, а сквозь него, точнее была погружена в свои мысли и никак не могла понять, зачем пришел сюда этот соседский мальчик, и делала все только соблюдая приличия, не хлопнешь же дверью перед носом человека, прокричав, чтобы ее оставили в покое. Генка достал из кармана ножик и протянул его пашкиной матери.

— Вот возьмите, Пашка им очень дорожил и… — Генка запнулся подбирая слова, ему вдруг стало очень неуютно и неудобно перед этой женщиной, — и он очень любил эту вещь. Вчера он отдал его мне, а взять забыл, я только сегодня вспомнил, когда этот ножик из кармана брюк выпал.

Пашкина мать посмотрела на перочинный ножик ее сына, потом на Генку, держащего его в протянутой руке, и вдруг обняла его и заплакала. Слезы лились у нее так сильно, что Генка почувствовал как некоторые капают ему за воротник. Пашкина мать буквально захлебывалась от плача.

— Как так… он же такой добрый был… ну почему… за что, — прорывались у нее слова сквозь рыдания. Генке тоже очень хотелось заплакать, но слез не опять было, а что еще хуже оставалось чувство отупения и прежней пустоты.

— Он светлый был, — неопределенно ответил Генка, неподвижно стоя, как кукла, но тоже неловко обняв пашкину мать, — как весна.

— У меня же теперь никого нет, — всхлипывала она, не слушая его.

— У меня тоже, — словно мрачное эхо откликнулся Генка, — только пустота.

Мать Пашки так же неожиданно отстранилась от него, стесняясь своей слабости перед почти незнакомым мальчиком. Она нервно терла ладонью глаза, стараясь остановить слезы.

— Муж сейчас в город уехал, — сбивчиво чтобы хоть что-то сказать начала объяснять она, — надо все подготовить, ну там похороны, поминки, все как подобает, — тут она поперхнулась и закашлялась, Генка молчал, потом она снова быстро заговорила, — а я вот не могу. Не могу там находиться. Но и здесь тошно, зачем мы только эту дачу купили? — Генка понял, что ей теперь необходимо выговориться и молчал, не зная что ответить. А пашкина мать продолжала:

— Ты нож этот себе возьми, Паша действительно его всегда с собой таскал. Но ему он больше не нужен. Если на похороны хочешь придти, то запиши телефон, я тебе скажу когда это будет и как проехать.

— А его друзья? — спросил Генка.

— Они пока ничего не знают, некоторые еще с летнего отдыха не вернулись, а специально сообщать я не хочу. Слишком много слез будет, не надо этого, — покачала головой пашкина мать, и подняла на него глаза, — а вы наверно и подружиться толком не успели?

— Успели, — снова мрачно отозвался Генка, — просто я плакать разучился.

— Так мне тебе телефон записать? — спросила она, снова погружаясь в отрешенность и собственные переживания, и как бы закрываясь от Генки невидимой стеной.

— Не надо, до свидания, — ответил Генка, он повернулся и пошел прочь, шепотом добавив про себя, — нужно любить живых, а не мертвых.

Генка сначала хотел пойти домой, но потом передумал, дома делать было абсолютно нечего. Оставалось лишь слоняться по окрестностям. Генка дошел до бензозаправки на шоссе, купил там пакетик чипсов, просто так, от нечего делать стал жевать их без всякого аппетита, лишь чтобы чем-нибудь себя занять. Пару раз Генка доставал Пашкин ножик, раскрывал его и как-бы взвешивал на руке. Но это была не его вещь, и он понял, что никогда ею не будет. Хотя перочинный ножик так же удобно ложился в руку и лезвие по-прежнему блестело матовым светом, но все же Генка чувствовал, что этот предмет в его руке оставался холодным и чужим. Ножик не умирал, просто он еще хорошо помнил старого хозяина, к которому привык и наверно тоже по своему любил его. Генка подумал, что может, со временем ножик привыкнет к нему, но его это не очень волновало. Пустота диктовала свои равнодушные правила обращения с вещами. У пустого человека не может быть своих вещей.

Генка обошел всю округу, кроме озера. Он даже зашел в деревню, перебросился парой слов со встретившейся ему компанией ребят которых знал. Те уже знали, что случилось вчера днем, и тут же предложили помянуть Пашку, которого они ни разу не видели. Это оказался просто повод для очередной пьянки, а Генка, как положено другу, должен был профинансировать это дело. Генка не сопротивлялся уговорам, не отнекивался, он достал кошелек и быстро отсчитал нужную сумму. Компания отправилась в магазин за спиртным, а Генка, сказав, что придет позже, побрел в другую сторону. Принимать участие в выпивке он не собирался. Впрочем его отсутствие компанию уже не особо интересовало. Все спорили, что лучше купить и сколько.

В конце деревни, когда Генка медленно брел домой, его нагнал дядя Петя. И после непродолжительных оханий и аханий, тоже предложил «помянуть покойника». «Они все сговорились, что ли?!», — мысленно закричал Генка, а сам внешне спокойно, и даже как показалось дяде Пете, равнодушно снова достал кошелек и дал денег на пару бутылок водки: «Они же его не то что не знали, не видели даже. Для них пашкина смерть — праздник, лицемерный повод напиться. Да они после третьей рюмки забудут, за что пьют. Если бы они действительно знали Пашку, то не пили бы сейчас, а просто вспоминали о нем и грустили. Но им не о чем грустить. Надо же, я им теперь завидую. Завидую, что можно быть такими равнодушными и пустыми. Ну почему же я не такой, почему во мне еще не полная пустота, а остатки чувств давят внутри как свинец!». Но вслух Генка не сказал ни слова.

Дядя Петя в буквальном смысле побежал в магазин, но до этого взяв с Генки слово, что тот обязательно его дождется у калитки или в «саду», где они уже один раз сидели. Генка дал это обещание и сдержал его. Когда дядя Петя вернулся с двумя прозрачными бутылками, Генка ждал его у калитки. Они прошли в «сад», но разговора не получилось. Генке сейчас не хотелось общаться. На него нашло непонятное уныние и скука. Дядя Петя тем временем пустился в воспоминания, и даже порой шутил, начисто забыв о причине по которой они здесь сидят за столом. Генка его не слушал. Он пытался вспомнить и оживить в памяти Пашку, но это ему не удавалось. Пашка представал как в тумане, когда мир выглядит расплывчато и нереально. Но ощущение, что рядом был кто-то светлый и нужный, все же не покидало Генку. Наконец он устал от постоянно предлагающего «присоединиться» дяди Пети и оставив того в одиночестве допивать вторую бутылку, пошел домой.