Осень будет

Уже в сумерках он подошел к дому и увидел во дворе машину. «Ну вот, отец приехал, еще два дня и каникулы закончатся и начнется школа. Скучно и противно, — подумал Генка, — а еще устал я от всего этого. Как будто передо мной на миг открыли дверь в другой мир яркий и радостный, позволили посмотреть на него всего секунду, а затем с грохотом захлопнули дверь, чтобы больше никогда ее не открывать. Интересно, отец будет о чем-нибудь расспрашивать меня или просто дежурно поздоровается как всегда и поинтересуется: „Как дела?“ — на американский манер, когда ответ никому не нужен?». Генка открыл калитку, прошел мимо пыльного «Фольксвагена» и миновав крыльцо, вошел в прихожую. В гостиной громко играла музыка. Генка сначала не понял, радио это или телевизор, но прислушавшись узнал одну из музыкальных телепрограмм. Его прихода никто не заметил. Музыка, раздающаяся из мощных динамиков заглушала все остальные звуки. Впрочем из комнаты доносилась невнятная речь, вернее обрывки фраз. Генка понял, что отец приехал не один.

А это означало, что будет шумное застолье. Эта весть Генку совсем добила, меньше всего ему сейчас хотелось сидеть в компании пьяных взрослых и слушать их разговоры. Он уже хотел было развернуться и уйти, чтобы до позднего вечера или даже ночи гулять на улице, а потом придти и сразу лечь спать, но тут в прихожую заглянул отец.

— О, сынок! Здравствуй! — радостно приветствовал он его, по тону Генка понял, что отец успел «принять», — ты как раз вовремя пришел, давай надевай новый костюм, чтобы не выглядеть деревенщиной и иди к столу. Сейчас садимся. Кстати, у меня для тебя сюрприз есть, — и он весело подмигнул Генке.

— Хорошо, — отозвался Генка и пошел к себе наверх переодеваться.

Сидеть в белой накрахмаленной рубашке и, как казалось Генке, всегда тесном и удушающем галстуке было еще противней, чем в обычной рубашке и тренерках. Он всегда предпочитал дома свободную и не стесняющую одежду. «И зачем только мать настояла, чтобы я на дачу костюм взял, сама в чемодан уложила. Я же тогда сказал: „Мне что, в нем за грибами ходить?“, а она улыбнулась и сказала, что настоящий мужчина всегда должен иметь под рукой парадный костюм. Ну что за бред, я Джеймс Бонд, что ли?! Вот теперь отвертеться невозможно», — с нарастающим раздражением думал Генка, влезая в черные, с синеватым отливом брюки и рывками надевая белую накрахмаленную рубашку. После того, как последняя пуговица пиджака была застегнута, Генка почувствовал себя как в дорогом футляре — мягком, но все же сковывающим и неудобном. Генка посмотрел на себя в зеркало, которое висело на дверце шкафа. На него печально, без всякого выражения на лице, смотрел подросток в деловом костюме, белой рубашке и темном галстуке. «Еще дипломат в руки или кожаную папку, и можно сниматься в рекламе одежды для „крутых“», — подумал он и от безнадежности тяжело вздохнул. В таком виде он спустился вниз и вошел в гостиную.

Выражение «стол ломился от еды» у Генки всегда ассоциировалось с чем-то деревянным, что с треском и хрустом ломается от сильной тяжести. Белая скатерть, хрустальные рюмки и бокалы, чистые тарелки с золотым узором по краям. Но это лишь малая часть стола, основную занимали блюда с закусками.

Генка оглядел стол. Свободного места на нем не находилось. Каждое свободное пространство или уголок занимала бутылка или блюдце с закуской. Гостей с Генкиным отцом приехало немного, всего четверо. Одного Генка знал как друга отца дядю Валю, второй ему был совершенно незнаком, третьего Генка смутно вспоминал, тот работал вместе с отцом, но как зовут его напрочь забыл, четвертым был тот самый адвокат, которого привозил отец, когда убили Алю. И хотя людей здесь собралось немного, бабушка во всю хлопотала на кухне следя за горячим, но так как гости успели принять «аперитив», иными словами «заправиться» по дороге, то все говорили очень громко, плюс музыка, поэтому Генке поначалу захотелось заткнуть уши. Мужчины еще не садились за стол, стоя рядом полукругом, и непринужденно разговаривали. Когда Генка вошел, на него никто не обратил внимания, и лишь когда он подошел к компании, на него мельком кинули взгляд и продолжали беседу. Но отец, сказав «минуточку», повернулся к сыну.

— Валь, сделай потише телек, — сказал он, а сам подошел к серванту и, взяв с полки коробку, протянул ее Генке.

— Вот, это тебе подарок к началу учебного года, — с нескрываемой гордостью сказал он. Генка принял коробку из его рук и уставился на глянцевую обложку.

Это был сотовый телефон.

— Никаких этих дурацких молодежных тарифов, — продолжал говорить отец, — по которым никогда нормально не позвонишь. Унлимитед! Все заплачено и говори сколько хочешь. Ты не стой как столб, раскрой, посмотри. Можешь позвонить кому-нибудь, в магазине проверили, все работает.

Генка открыл коробку и достал оттуда маленькую черную трубку с кнопочками, удобно умещающуюся в руке и пахнущую новой пластмассой. Эта вещь внушала ему откровенное отвращение и ужас. Больше всего Генке сейчас захотелось запустить этим мобильником в стенку и посмотреть как он разлетится на кусочки, как брызнут в разные стороны осколки электронной платы с микросхемами. Но ничего подобного он не сделал. Бесполезно. Раздражение сменила усталость и апатия. Генка негромко произнес:

— Спасибо, папа, — и положил мобильник в карман.

— Да нет, ты проверь, позвони кому-нибудь, поговори, — настаивал отец.

— Мне некому звонить, — спокойно ответил Генка, — и разговаривать теперь не с кем.

— Ладно, давайте садиться за стол, а то уже есть хочется и надо пропустить по рюмочке, — сказал отец, заканчивая разговор и не особо вслушавшись в ответ Генки. Все с радостью последовали его приглашению. В том числе и Генка.

Разговаривать ему сейчас не хотелось. А взрослые были увлечены своими проблемами и разговорами. Такие застолья Генка терпеть не мог. Здесь он особенно сильно чувствовал пустоту. Она скрывалась именно за этим изобилием снеди, разных вкусных вещей, красивых тарелок, изящных бокалов, блеске граней хрустальных рюмок. И все же за всем этим стояла пустота.

Когда Генка был маленьким, он наевшись салатов и бутербродов, часто грустил за таким же столом, когда о нем забывали увлекшись досужими пьяными разговорами, а других детей, с которыми можно пообщаться и поиграть, рядом не было. Уйти в свою комнату тоже не хотелось, одному играть было скучно. Генка не понимал, почему, когда взрослым так весело, ему — грустно и тоскливо. Позже он заметил, что взрослым не столько весело, сколько на них находит непонятное отупение и разговорчивость. Доходило до того, что два человека говорили о совершенно разных вещах и никто из них друг друга не слушал. Со стороны это выглядело смешно, но одновременно пугало. «Неужели когда я вырасту то тоже стану таким?» — думал иногда Генка, слушая неинтересные бессвязные разговоры. Один раз, совсем недавно, он попробовал все же выпить на одном из таких застолий. Получилось еще хуже. От алкоголя на него нашло безразличное тупое состояние и окружающее казалось еще противнее. После этого случая Генка решил, что лучше уж на таких «праздниках» он пить не будет совсем.

Поэтому когда его спросили, что он будет пить: вино, водку или коньяк, Генка от выпивки отказался.

— Ну ты хоть винца выпей, ты же большой уже, — настаивал друг отца, дядя Валя.

— Нет, Генка молодец, — заспорил отец, — не пьет и хорошо. Другие вон даже наркотой балуются. А он если и выпьет иногда, то мало. Просто для настроения.

— Вот пусть для настроения и выпьет рюмашку. Он не мужик, что ли? А то сидит с кислым видом, будто умер кто, — не отставал дядя Валя.

— У меня действительно умер друг, — спокойно сказал Генка и, сделав паузу, продолжил: — Пашка его звали. Он в соседнем доме жил, через улицу.

— Надеюсь, с тобой все в порядке? — как-то сразу оживился и вступил в разговор адвокат, — то есть это не криминальная смерть?

— Нет, — голос Генки звучал ровно и безэмоционально, — он в озере утонул. Пошел купаться, а там глубоко и ключи холодные на дне. Он исчез, ушел под воду, и все.

— Ну так это по собственной неосторожности, — напустив на себя задумчивый и назидательный вид, ответил адвокат, — ты, я так понял купаться не пошел, это разумное решение, каждый должен думать и отвечать только за себя.

— Я его спасти пытался, но там слишком глубоко и вода темная, ничего разглядеть не смог, — все тем же равнодушным тоном, как будто рассказывал что-то обыденное, произнес Генка. На секунду взрослые растерялись. Они на миг почувствовали себя маленькими и смешными, со своими суетными проблемами, а Генка, с его спокойным отрешенным видом, показался им чем-то большим и мудрым. На эту секунду он оказался настолько выше их, как огромная с заснеженной вершиной гора и маленькие гномы у подножия. Но это продолжалось лишь мгновение. Все вернулось на свои места. Сильные взрослые и печальный подросток, сидящий перед ними.

— Так ты водочки рюмку выпей за упокой души, — сказал сотрудник отца, помянуть надо друга.

— Нет, спасибо, я лучше буду вспоминать его, а не поминать водкой, — фраза вышла немного жестче, чем хотелось Генке.

— Ладно, ну что вы пристали к нему, — вмешался отец, — действительно, пусть не пьет, если не хочет, к тому же возраст у них сейчас такой переходный. А мы нальем по маленькой. Генка, ты не обижайся, лучше ешь, вон мать специально для тебя салат прислала, твой любимый.

Генка кивнул в ответ, положил себе салата, колбасы, копченой рыбы, а взрослые чокнулись рюмками, и пирушка понеслась. О Генке быстро забыли, он ел мало, аппетит, несмотря на то, что не обедал, отсутствовал. Генка время от времени вяло жевал красную рыбу, навернув тонкий кусок на вилку, а взрослые меж тем вели свои разговоры. Генка слушал их, пытаясь понять, о чем они говорят. Но в голове откладывались какие-то отдельные обрывочные фразы.

— Так я тебе говорю, подъезжаем мы, а нас гаишник тормозит… Растаможка прошла успешно, по полштуки наварили… Налоговик тот совсем обнаглел, давайте говорит пять процентов… От денег никто не откажется… Я ему пол кодекса прочитал, и что толку… — Генка глядел то в тарелку, то на белую скатерть, уже кое-где в пятнах от пролитого напитка или выроненного нетвердой рукой куска еды. И тут Генка понял, что все их разговоры ничего не значат. Они пустые, все эти рассказы об удачных сделках, забавных случаях — всего лишь мишура, которой занимаются эти люди. Они отдали себя пустоте полностью, без остатка. Они хотят заработать, и зарабатывают больше денег только для того чтобы потом их потратить на игрушки и потешить собственное тщеславие. Вот например для чего приятелю отца понадобилось покупать новую иномарку? Старая была ничуть не хуже, и он сам говорил, что к ней привык. Но он продал старую и купил новую, дороже, только потому, что новая престижнее. Неужели эти люди не понимают, что они работают на пустоту? Они ничего не создают, просто крутятся как в хороводе, тратя энергию и время, а тем временем пустота смеется над ними.

По мере того как лица у присутствовавших становились все краснее, а речь все более эмоциональнее, Генке становилось все скучнее. Он встал из-за стола, присутствующие давно не обращали на него никакого внимания, и пошел на кухню, аккуратно прикрыв за собой дверь, чтобы звуки разговора и телевизора не досаждали ему как жужжание надоедливой мухи, ему хотелось пить, но не сока или газировки, а чистой холодной воды. На кухне, за прибранным столом сидела бабушка и читала газету. Увидев Генку, она сняла очки и спросила:

— Ну что, курицу доели, никому еще не надо положить? У меня мясо в духовке еще осталось.

— Они давно сыты разговорами, — меланхолично ответил Генка. Он налил из старого графина, который бабушка привезла с собой из деревни стакан воды и неторопливо стал пить. Недопив около трети, Генка сел на табурет рядом с бабушкой, которая тем временем вернулась к чтению местной газеты.

— Бабуль, — обратится к ней Генка, — а раньше как пили? Ну то есть как застолья устраивали, праздники разные?

Бабушка опять сняла очки и посмотрела на Генку. Потом задумалась, вспоминая прошлое и наконец произнесла.

— Да так же как и сейчас. Водка, закуска правда раньше победнее была. Но зато вся своя, домашняя. Говорили за столом в основном о политике, а теперь вот о работе говорят. А так по большому счету разницы никакой. Напьются, поболтают о том, о сем и разбредутся по домам. Я поэтому только для приличия сначала посижу, а потом по своим делам иду. Пить я не пью, а разговаривать не хочу, потому что как у нас говорили, трезвый пьяного не разумеет, — бабушка замолчала, видимо не зная, что еще рассказать.

— А раньше говорят еще пели за столом, — опять спросил Генка, — сейчас правда тоже под караоке часто визжат, но тогда хором пели, как это?

— Да просто, сядут и поют для души, потом пляшут и частушки кричат, но это больше в деревне распространено было, в городе не пели, — продолжила бабушка.

— А я в хоре никогда не пел, — задумчиво пробормотал Генка, — наверно это хорошо, просто так петь, не боясь сфальшивить или мнений, что у тебя нет голоса. У нас один в хоровой студии учился, но это не то. Там преподаватель за всеми следит и замечания делает.

— Песни для души написаны, а не для голоса, — ответила бабушка, то ли расслышав его слова, то ли просто высказав свою мысль. Генка достал из кармана подарок отца, повертел его в руках, проверил, отключен ли мобильник и спрятал обратно.

— Я спать пойду, — встав с табуретки заявил он.

— Ну и правильно, — кивнула бабушка, — а то эти, — она кивнула в сторону гостиной, — до полуночи уж точно не успокоятся. А завтра до обеда спать будут.

Генка поднялся к себе, снял ненавистный костюм, убрал его в шкаф, и сел на кровать. Ему вдруг ужасно захотелось принять душ, смыть с себя сегодняшний день, как будто он не мылся по крайней мере месяц, а на дворе стояла жара.

Но для этого пришлось бы спускаться на первый этаж. А встречаться с кем-нибудь из пьяных гостей или с отцом но не желал. Но он все же взял с полки шкафа полотенце и тихо, стараясь быть незаметным и неслышным спустился вниз и проскользнул в ванную. Там Генка принял горячий душ и ему стало немного легче. Потянуло в сон, однако тоска и ощущение пустоты нисколько не уменьшились. Генка так же тихо поднялся наверх и забрался в постель. Заснул он почти сразу, как только погасил свет. Снов ему в эту ночь не снилось абсолютно никаких. Просто открыв глаза он обнаружил, что за окном уже утро.

Серое спокойное утро, ничем не отличающееся от остальных. Генка посмотрел с тоской за окно и подумал: «Что-то устал я от этого лета. Слишком много всего произошло. Вроде совсем скоро в школу, а лето все тянется и тянется. Кажется, что осень никогда не наступит».

Он оделся и спустился вниз, даже не взглянув на часы. Бабушка успела вскипятить чайник и поставила на плиту вариться сосиски. На столе все было приготовлено для завтрака. Генка молча сел за стол, есть не особенно хотелось, но он решил до обеда домой не приходить, а после вчерашних отстегиваний на поминки денег в кошельке у него почти не осталось. Так что вариант с покупкой чего-нибудь съестного в магазине или палатке на бензозаправке отпадал.

— Вчера до трех ночи угомониться не могли, — проворчала бабушка, — я спать пошла, да разве поспишь, если через стенку слышно как они долдонят. Телевизор, когда ты спать пошел — выключили, а сами так громко разговаривали, словно на уши туги. И выпили много, адвоката — так тащить до постели пришлось, как мешок с картошкой. Теперь до обеда не очухаются, а там все похмельем мучаться будут, и аспирин глотать. Пить надо меньше, закончила она свою тираду. Генка ничего не ответил. Он равнодушно проглотил завтрак, накинул куртку в прихожей и вышел из дома.

Первым делом Генка решил сходить к Алиному дому. «Скоро уезжать, надо попрощаться, что ли», — решил он. Генка сам точно не знал как он хочет попрощаться. Но ему просто еще раз хотелось увидеть это место. Кто знает, может отец передумает и отвезет его в город прямо сегодня. Генка пошел не по улице, а прямо по траве, благо она сегодня не была мокрой. Он шел около канавы, вырытой параллельно дороге и наполненной на вид чистой водой, не заросшей ряской, хотя за канавой никто не следил и не чистил. Она стала здесь уже чем-то вроде ручья, который после дождя отводит воду в озеро. От дороги ее отделяло несколько метров и высокая трава. На дне проступали очертания мелких прутьев и веточек, в свое время упавших туда и теперь медленно гнивших на дне. Генка скользил взглядом то по дну канавы, то по сминаемым стеблям под ногами, то по темным столбам деревьев росших вокруг.

Неожиданно его взгляд наткнулся на какую-то аномалию в этой природной картине и не задерживаясь последовал дальше, но Генка заставил себя вернуться к этому предмету. Он остановился и довольно долго искал глазами, то что заставило его остановиться. И тут он разглядел что это такое. На самом дне канавы среди черных веток и листьев, будто замаскировавшийся солдат, притаился пистолет. Генка нагнулся, засучил рукав и достал его со дна канавы. Черный, большой, с глушителем, его легко можно было принять за одну из коряг, если не присматриваться внимательно. «Наверно, это тот пистолет, из которого убили Алю», — подумал Генка, рассматривая черный ствол, с которого стекла вся вода, и лишь маленькие капельки остались на масляной поверхности. Он повертел пистолет в руках, думая что с ним делать. Оружия, если не считать духовушку, Генка никогда в руках не держал, но пистолет удивительно удобно лег в ладонь. Сначала Генка подумал, что надо его отнести отцу, а там они с адвокатом сдадут его в милицию, может он поможет найти тех, кто убил Алю. Но потом Генка решил что это бесполезное дело — никому и ничему этот пистолет не поможет, сколько раз он читал в газетах, что наемные убийцы бросили оружие на месте преступления и убийства остались нераскрытыми. А сейчас милиционеры просто не нашли брошенный пистолет вот и все. Генка еще раз взвесил пистолет на ладони, и представил, что вот именно из него убили Алю. Стало больно и плохо, словно в живот воткнули острый холодный ножик. Генка перевернул пистолет и попытался извлечь обойму, чтобы посмотреть остались ли там патроны. Это у него получилось со второй попытки.

В обойме Генка увидел два оставшихся, блестящих новой латунью и медью пуль патрона.

— Годится, — сказал он сам себе и вставил обойму на место. Он принял решение.

— Ну что ж, — медленно произнес Генка, — осень в конце концов должна наступить.

Затем, резко, стараясь ни о чем не думать, по примеру героев боевиков передернул затвор. Сбоку в траву упал патрон, который находился в стволе, но, возвращаясь назад, затвор дошел лишь до половины. Генка попытался продвинуть его рукой, но это окончательно заклинило механизм пистолета. Генка выругался и попытался передвинуть его обратно, но ничего не получилось. Затвор, казалось, намертво прирос к стволу. Генка стоял и тяжело дышал, держа в руках ставшее бесполезным оружие, потом размахнулся и запустил его обратно в канаву. С тихим всплеском пистолет ушел обратно на дно. Генка быстро пошел прочь. «Даже застрелиться у меня не получается. Вроде все было, оружие из которого убили Алю, патроны остались. А я, как идиот, начал передергивать затвор. И что в итоге? Можно конечно снова достать пистолет, как-нибудь починить его, но будет уже не то. Этот шанс я упустил, а может и не было никакого шанса, а наоборот. Аля дала мне возможность выжить и сейчас наблюдает за мной», — размышлял Генка.

Он сам не заметил, как остановился у калитки Алиного дома. Генке показалось, что он действительно пришел на чью-то могилу. Здесь было тихо, спокойно и безжизненно. Ощущалась та самая атмосфера которая бывает на кладбищах. Генка посмотрел на дом, потом сказал мысленно: «Аля, я наверно скоро уеду. Вот пришел попрощаться». Естественно, ему никто не ответил, впрочем на это Генка и не рассчитывал. Получилось немного глупо и наивно, но Генка старался не придавать этому значения. «Да, вот еще что, устал я, пустота достала дальше некуда. После того как Пашка ушел совсем никого вокруг не осталось», — добавил он, через плечо последний раз бросил взгляд на дом и ушел к дороге.

По пути на озеро он обратил внимание на призрачную дымку тумана, стелющегося по земле. «Действительно странное лето, никогда такого не видел, причем в середине дня», — заметил про себя Генка. Он шел напрямик по траве, ставшей сырой и стряхивая ботинками алмазные капли со стеблей на землю. Генка сел на противоположном от того, на котором он ловил рыбу, берегу озера. Он опустился на траву и закрыл глаза.

Генка представил, как он на том берегу ловит рыбу, как к нему подходит Аля. Как они разговаривают и как вместе уходят. Последнее, впрочем, являлось вымыслом, полетом фантазии, но Генка решил, что они именно так должны были уйти, вместе. Потом он представил Пашку и себя рядом с ним, в куртке, следящим за поплавком. Тут к ним подходит Аля, они оборачиваются, а она смеясь указывает на ушедшие под воду поплавки. И они снова уходят. Генка, Аля и Пашка. Они рассказывают что-то очень смешное и веселое. А он улыбается, и они исчезают в тумане.

Генка открыл глаза. Грезы схлынули, исчезли, в мечтах ушел и он, а не остался сидеть на берегу озера, наблюдая за туманной дымкой над водой. Генка стал медленно раздеваться. «Ладно, застрелиться мне не удалось, тогда пойду вслед за Пашкой, а то здесь становится слишком тяжело», — размышлял Генка снимая одежду и аккуратно складывая ее на берегу. Он медленно вошел в холодную воду, кожа тут же покрылась мурашками, а сам он зябко передернул плечами. Пройдя несколько шагов Генка нырнул и поплыл. Добравшись до середины, он нырнул на глубину, его как и вчера обдало холодом, но судорог он не почувствовал. Когда кончился воздух, Генка с фырканьем вынырнул и снова поплыл, у противоположного берега он развернулся и поплыл назад. Было хоть и холодно, но движение в воде все же не давало окончательно замерзнуть. По пути назад Генка пару раз нырял, но на дне его встречали только темнота и холод. Ни судорог, ни потери дыхания не произошло. Генка пытался нырнуть и выпустить из легких весь воздух, но инстинкт самосохранения каждый раз заставлял его выплывать на поверхность. Когда Генка окончательно выбился из сил, он вернулся на берег и изнеможенно лег на траву. На воздухе стало окончательно холодно и противно. Генка сплюнул, кое-как вытерся курткой, натянул на себя одежду и побрел домой. Мыслей в голове не осталось. Лишь ставшая привычной пустота и отупение.

Придя домой Генка сразу пошел к себе, стараясь никому не попадаться на глаза, и боясь вопросов почему у него мокрая одежда и волосы. В своей комнате он переоделся, вытер полотенцем волосы насухо, мокрую одежду оставил сушиться на кресле и спинке кровати. А сам спустился вниз. Отец как раз на кухне, несмотря на время обедать, пил чай.

— О, с добрым утром, — поздоровался он с Генкой как будто они давно не виделись.

— Здравствуй пап, — хмуро отозвался Генка.

— Вот что, сейчас мои приятели поднимутся, придут в себя и я должен их отвести в город, — он отхлебнул черный крепкий чай из большой чашки, — а за тобой я завтра заеду. Прямо с утра. Нормально?

— Нормально, — ответил Генка, ему действительно было все равно.

— Ну и отлично, — ответил отец, допивая чай, — что сейчас будешь делать?

— Телек посмотрю или музыку послушаю, — безразлично ответил Генка.

— Ну и давай, только не громко, — предупредил отец, — а то люди с бодуна, сам понимаешь.

Генка в ответ молча кивнул. Он взял с подноса несколько бутербродов, полбутылки колы, собственно за этим он спустился на кухню, и вновь вернулся наверх. Там Генка включил телевизор и выбрал первый попавшийся молодежный сериал, которые обычно крутят по выходным. Сел на кровать, подогнул ноги, а подбородком уперся в колени. Он жевал бутерброды, после холодного купания есть захотелось довольно сильно, запивал их колой и тупо смотрел на экран.

Звук он приглушил, но не по настоянию отца, а от того, что так было удобней думать. «Ну вот самоубийцы из меня не вышло, да и как-то не тянет больше. Если туда тебя не пускают, значит ты там не особенно и нужен, размышлял Генка, — или время не пришло. И что мне теперь делать? С пустотой я не справлюсь, она внутри меня, она снаружи, она в окружающих. Остается подчиниться ей. Стать ее верным адептом и служителем. Эй, пустота, слышишь? Я сдаюсь. Я стану таким, как все твои носители. Разговоры ни о чем, пустые фильмы и телепрограммы. Это сейчас, а когда я вырасту, то стану таким, как отец — преуспевающим, занятым и равнодушным. Я буду совершать все обряды — пьянки с друзьями, посещение любовниц, покупка престижных вещей, — тут Генка прервал свою мысленную речь, и словно оправдываясь и обращаясь к самому себе, продолжил, — а что мне еще остается? Скоро я забуду Алю и Пашку, а других подобных людей, никогда не встречу. Не будет больше ни осени, ни зимы, ни весны, только это странное, туманно-мутное лето, и мне придется навсегда остаться в нем, потому что сейчас я окончательно сдался».

Генка встал с кровати, взял с полки оставленный накануне мобильник и включил его. На жидкокристаллическом экранчике появились цифры и название фирмы-производителя. Теперь ему могут всегда позвонить, или он может достать любого с таким же мобильником. Генка пожалел сейчас, что записная книжка с телефонами осталась дома. Иначе он бы сейчас обязательно кому-нибудь звякнул, желательно из девчонок. С ними можно было бы болтать ни о чем хоть час.

Обедать Генка не спустился, он перепрыгивал с канала на канал и время летело на удивление быстро. Когда стало темнеть, он услышал шум отъезжающей машины, и понял, что отец с друзьями уехали, а он снова остался наедине с бабушкой. Генка спустился вниз, убедился, что бабушка в свой комнате как всегда в это время смотрит какой-то латиноамериканский сериал, и, не включая света, прокрался в гостиную, там он открыл бар и вытащил бутылку ликера. Ему в принципе было все равно, что пить, но Генка решил, что много водки он с непривычки не выпьет и его может стошнить. Он хотел сделать пару глотков прямо сейчас, но затем решил оставить это на вечер, когда в своей комнате можно будет напиться до отупения.

Генка вышел из гостиной и перенес бутылку в свою комнату, потом опять спустился на кухню. Требовалось что-то взять на закуску, не спускаться же потом нетвердой походкой и шатаясь за едой. Бабушку Генка не боялся, но по привычке не хотел высказать ей свое наплевательское отношение вот так, прямо в глаза. Конечно, она могла рассказать отцу, что Генка напился, но во-первых, у него была причина, а во-вторых, отец его за это ругать не будет, в крайнем случае сделает замечание, что одному напиваться неприлично. Генка как раз отрезал хлеба, чтобы сделать на скорую руку пару бутербродов с колбасой, когда на кухню вышла бабушка.

— Геночка, ты в магазин не сходишь? Не в деревенский, а к автозаправке, хлеба совсем нет, а то я сейчас не могу, серия уж больно интересная, хочется узнать чем там у них все завершиться, — попросила она. Генка и сам заметил, что хлеба почти не осталось. Горбушка черного, от которой он отрезал кусок была совсем маленькой, еще куска на три хватит не больше.

— Ладно, давай схожу, денег только дай, — согласился Генка. «Завтра идти куда-то будет очень тяжело, — подумал он, — сбегаю сейчас, а то с похмелья тоже поесть надо будет, заодно огурцов соленых куплю, утром понадобятся».

— Ну и хорошо, — благодарно закивала бабушка, протягивая ему заранее приготовленные деньги, — себе тоже купи чего-нибудь вкусненького. Ты быстро — туда и обратно.

Генка взял деньги положил их в карман рубашки, быстро поднялся к себе наверх, надел успевшую высохнуть куртку, взял с кровати мобильник, но решил положить его не в куртку, а в карман брюк, чтобы не выпал ненароком по дороге.

Одевая брюки и застегивая ремень, Генка нащупал в кармане ножик, он хотел сначала его вытащить и оставить на столе, чтобы потом вообще забыть на этой даче, но вместе с ножиком зацепившись за него выпал и Алин медальон. Эти два предмета лежали у Генки на ладони и он замер. В левой руке он держал сотовый телефон, а в другой перочинный ножик и медальон. Генка не понимал, что с ним происходит. Он же теперь пустой как и другие, почему же тогда от телефона веет холодом, а от этих двух вещей — теплом. Он же не должен чувствовать ничего подобного.

Генка постоял немного в растерянности, потом медленно и осторожно, словно это была бомба положил мобильник на кресло, а медальон и ножик убрал обратно в карман. «Потом разберусь», — решил Генка и быстро сбежал вниз, как будто его торопили. Взял полиэтиленовый пакет и выбежал на улицу.

Он шел к шоссе, погруженный в свои мысли. «Значит во мне еще хоть что-то осталось, что не сожрала пустота? Я же сдался. Согласился все забыть. Но может быть, можно все вспомнить и держать в памяти, цепляться за это и не быть таким, как все? Может, все-таки я смогу? Найду друзей Пашки, родственников Али. Может, они помогут?»

Думая об этом, Генка вышел на шоссе, в этом месте фонари горели редко, недалеко неоновым светом призывно светилась, вывеска автозаправки. Генка вышел на асфальт и смотря себе под ноги, задумавшись, брел к автозаправке, когда сбоку от него вспыхнул яркий ослепительный свет фар и раздался визг покрышек. Но было поздно, Генка успел лишь повернуть голову к свету. У иномарки была слишком большая скорость, а водитель поздно заметил Генку на темном шоссе. Перед тем как Генка почувствовал страшный удар, последней мыслью в голове промелькнуло: «Осень будет!»

Позже минут через десять, когда рядом стояли машины скорой помощи и милиции, и Генка лежал на асфальте, укрытый с головой белой простыней, ему на раскрытую ладонь безжизненно выбившейся из-под простыни руки упал первый пожелтевший лист. Наступила осень.