Основание

Глава IX

Как и договаривались, шофер высадил меня в двух кварталах от банка. Я включил мобильник, позвонил Роберту Карловичу и, убедившись, что он в банке, сказал, что буду через пять минут. Пройдя мимо шлагбаума, я сразу обратил внимание на десяток охранников, равномерно распределившихся по двору и внимательно следящих за мной, потом увидел Роберта Карловича, стоявшего у дверцы, в которую мы в прошлый раз заходили. Лицо наставника как всегда было очень серьезным. Я приветственно помахал рукой и двинулся по направлению к нему. Ответного жеста я не дождался, Роберт Карлович просто молча ждал, когда я приближусь. Мы пожали друг другу руки, он спросил: «Всё в порядке?» и больше не произнес ни слова, пока мы не очутились в лаборатории. Там мы расположились в двух креслах у ближайшего стола, где нас уже ожидал кофейник с двумя чашками, и я, не спрашивая разрешения, закурил. Откуда-то передо мной появилась пепельница, в которую я аккуратно успел два раза стряхнуть пепел, пока Роберт Карлович не произнес: «Ну, рассказывайте, Андрей. Где были, что видели?».

Я, стараясь говорить коротко, начал рассказывать, где был и что видел. Судя по всему, Роберта Карловича устраивали ритм и порядок моего изложения. Во время моего доклада большую часть времени он разглядывал свои ногти, иногда бросал короткий взгляд на меня, а перебил всего три раза. В первый раз после того, как я сказал, что инсайдер, лазутчик Петрова, с неправедно нажитыми деньгами находится где-то за границей в полной безопасности, Роберт Карлович иронически прокомментировал: «Ну, это вряд ли». Чуть позднее мне были заданы два вопроса. На первый из них я не смог ответить — про человека медведей в окружении Роберта Карловича — не запомнил ли я каких-либо подробностей. Второй вопрос почему-то касался самочувствия Петрова. Я заверил, что Петров чувствует себя настолько хорошо, насколько может чувствовать себя человек в его возрасте, отметив, что к моменту нашего расставания он выглядел бодрее, чем в начале.

После завершения отчета Роберт Карлович попросил мой мобильник, повертел его в руках и, ни слова не говоря, положил себе в карман пиджака. Понимая, что мобильный — прекрасный маячок для медведей, я не стал возражать против такой бесцеремонности. Роберт Карлович задумчиво побарабанил пальцами по столу и сказал, что скоро придет и удалился, оставив меня наедине с пепельницей и кофейником. Вернувшись минут через пятнадцать, он отдал мне телефон и сообщил, что к вопросу моей безопасности подключены нужные силы, и я могу об этом больше не беспокоиться. Потом Роберт Карлович с видимым неудовольствием признался, что в словах Петрова о вероятных планах медведей касательно меня, истины гораздо больше, чем хотелось бы, и зачем-то попросил не держать зла на старого похитителя. Я высказал заверение в абсолютно лояльном своём отношении к Петрову и удостоился пристального взгляда.

— Роберт Карлович, — поинтересовался я, — а кто он такой, Петров, чем он занимается?

— Правит, — непонятно ответил Роберт Карлович. — Правит мудро и справедливо.

Мне показалось, что в ответе прозвучала ирония, и я вопросительно посмотрел на собеседника, ожидая комментариев.

— Думаю, что я имею представление лишь о небольшой части его интересов, как в бизнесе, так и в политике, — Роберт Карлович решился более полно ответить на мой вопрос, — но человек он крайне серьезный. Несколько лет назад у моего банка были очень большие проблемы, которые я не смог решить ни с помощью денег, ни с помощью связей. Я обратился к Петрову, и через пару дней всё было улажено. Никакой платы за это он с меня не попросил.

— Кстати, Андрей, вы с ним перешли на «ты»?

— Да, было дело, — признался я. — А это что — обычная практика?

— Я бы не сказал, — поджал губы Роберт Карлович. — Однако, похожие прецеденты мне известны.

— Петров предположил, что вы среди своего окружения единственный, кто имеет представление о секвенциях. Это правда? — поинтересовался я.

— В общем да. Правда, — признал Роберт Карлович.

Потом я задал вопрос про то, как Роберт Карлович относится к идее Петрова об объединении всех знатоков секвенций в некую организацию. Ответ я получил в форме дружеского совета. Совет заключался в том, что не стоит мне ввязываться в это дело, пока у меня не сложится личного мнения по большинству вопросов, связанных с секвенциями.

— А сейчас у вас, Андрей, слишком мало данных, чтобы иметь об этом сколько-нибудь обоснованное мнение. Вам нужно многое узнать, а для этого придется много учиться. И обучение мы начнем прямо сейчас, — заключил он. А еще через миг учтиво добавил: — Если вы не возражаете, конечно.

Я нисколько не возражал.

— Давайте вспомним наш эксперимент с нагреванием воды в двух сосудах, — предложил Роберт Карлович. — Как вы думаете, Андрей, в чём заключалась главная необычность результатов нашего опыта, что в наибольшей степени противоречило законам природы? Я имею в виду представление об этих законах на бытовом уровне.

У меня уже было время поразмыслить на эту тему, поэтому я довольно уверенно ответил, что самым удивительным был дистанционный перенос тепловой энергии.

— Логично, — одобрил Роберт Карлович. — А теперь произведем мысленный эксперимент. Допустим, время закипания жидкости в двух сосудах составило у нас сорок секунд. Теперь разрушим пентаграмму вокруг второго сосуда, в первый нальем холодной воды и повторим нагревание. Как скоро закипит жидкость?

Я уже знал, что под пентаграммой подразумевались пять пирамидок вокруг сосуда, и начал сосредоточенно и негромко рассуждать:

— Если пентаграммы нет, то секвенция не срабатывает. Тем самым, всё тепло горелки идет на нагревание первой колбы, а второй не достается ничего. Поэтому вода закипит примерно в два раза быстрее, секунд через двадцать. Правильно?

— Ошибаетесь. Вода закипит через те же сорок секунд — ответил Роберт Карлович и с интересом глянул на меня, ожидая реакции.

— Вы утверждаете, — недоверчиво спросил я, — что затратив тепло, достаточное на нагревание только одного сосуда, мы нагрели два? Мы были свидетелями нарушения закона сохранения энергии?

— В общем-то да, — подтвердил мой наставник. — Имело место нарушение закона сохранения. Закона в том виде, как его сейчас учат в школе. Не волнуйтесь, наука выйдет с честью из этой ситуации. Ведь похожее уже случалось, когда оказалось, что закон сохранения массы является частным случаем закона сохранения массы-энергии. Вы когда-то об этом очень хорошо написали, помните?

Я кивнул, быстро сообразив, о чем идет речь. Эта публикация была одной из моих немногочисленных по-настоящему добросовестных статей. В тот раз мне удалось убедить главную редакторшу женского журнала, что читательниц должны заинтересовать философские проблемы развития познания. Я обещал особо не умничать и привлечь аудиторию простым объяснением сложных вещей. Месяца три я увлеченно собирал материалы, с удовольствием открывая для себя каждый день что-то новое. После выхода номера я пару дней провел в сладком предвкушении потока восторженных отзывов от дам, обнаруживших, что кроме астрологии, денег, секса и диет, в мире существуют другие занимательные вещи. Отзывы, как я понимаю, незамедлительно последовали. Об их содержании я вскоре догадался из беседы с редактором. Беседа состоялась в ее кабинете и была неприятной по содержанию и унизительной по форме. Мне было сообщено, что научные статьи следует публиковать в научных журналах, а в нормальных изданиях, ориентированных на нормальных людей, им не место. В качестве научного журнала, в котором можно публиковать научные статьи, была упомянута «Наука и жизнь» — редактор продемонстрировала неплохую эрудицию в области научной периодики. В конце беседы на меня была наложена епитимья в форме поручения написать два материала на заданную тему. Уже в следующем номере мои творения увидели свет. Назывались они «Есть ли жизнь на Венере? Мужчины о женском оргазме» и «Быть должно дельным человеком. Определяем характер по форме ногтей». Я был реабилитирован, но мои околонаучные изыскания для меня самого не прошли бесследно. Можно сказать, что я впервые после школы, освежил свои представления о естественных науках. С этого момента нарушение закона сохранения и тому подобные вещи, случись они, удивили бы меня больше, чем, скажем, говорящая лошадь.

Роберт Карлович задумчиво посмотрел на меня и добавил разъяснение, которое, наверное, было призвано сорвать с законов природы остатки покровов тайн. Сказано было, что тот или иной закон сохранения существует всегда, и что, как только мы ставим знак равенства в физическом уравнении, мы утверждаем существование некого инварианта. Я ничего не понял, но значение каждого из этих слов, взятых по отдельности, мне было известно, поэтому я решил не уточнять общего смысла сказанного. Вместо этого согласно махнул головой и дал понять, что можно ехать дальше.

А дальше, Роберт Карлович сказал:

— Как вы совершенно правильно определили пару дней назад, наша секвенция содержит пять составляющих. Две пентаграммы — два события, два элемента. Наполнение из общей емкости с водой двух сосудов в центре пятиугольников — еще два события, получается четыре. Горящая горелка — пять. В момент завершения секвенции у вас в голове прозвучало ровно пять ароматических нот, причем две из них были абсолютно идентичными. Так и было?

— Совершенно верно, — признал я. Я с детского возраста навсегда запоминал составляющие ароматических взрывов, которыми часто заканчивались шалимары. Поэтому, вызвав в памяти тот ароматический аккорд, без труда убедился, что Роберт Карлович абсолютно прав — пять ароматов, из них два одинаковые. Потом я немного сосредоточился и вспомнил ноту, показавшуюся мне знакомой в доме у Петрова, когда я давал нерушимое обещание. Теперь я точно знал, что обозначает эта нота. Это был аромат пентаграммы и теперь я узнаю его где угодно. Я сообщил об этом Роберту Карловичу, и он прямо расцвел:

— Андрей, мы с вами продвигаемся очень хорошими темпами. Скажите, а вы представляете, как можно практически применить эту вашу способность?

Умеет мой наставник вовремя похвалить. Я начал напряженно думать, пытаясь представить, чем может быть полезно распознавание пентаграмм в сработавших секвенциях. Я очень старался, и мне хотелось порадовать Роберта Карловича. Наверное, напряженная, но непроизводительная работа мысли отразилась на моем лице, и Роберт Карлович поспешил мне на помощь.

— Андрей, допустим, вы изучили состав сотни сработавших в вашем присутствии секвенций. В результате вам будет доступен своего рода словарь элементарных событий, составляющих секвенции. А это значит, что вы сможете полностью расшифровать состав неизвестной вам секвенции, при условии, что она целиком состоит из событий, присутствующих в словаре. Логично?

— Да, до этого я уже сам додумался, — согласился я. — Но если я правильно понимаю, в рецепт секвенции могут входить практически любые события, и едва ли мой словарь сделается достаточно полным, чтоб расшифровать что угодно.

Будьте скромнее, Андрей, — пожурил меня Роберт Карлович, — лучше иметь что-то, чем совсем ничего.

— А, кроме того, я не ощущаю последовательности составляющих событий, — продолжил я. — Вы ведь говорили, что события секвенции должны возникать в определенном порядке. Что толку уметь перечислить пятнадцать событий, если неизвестно в каком порядке их следует выполнить? Допустим, у вас есть сейф, открывающийся некой комбинацией из пятнадцати цифр. Любой человек может назвать составляющие «события» вашего кода. Это один, два, три, четыре и так далее. Но открыть сейф можете только вы.

— Впечатляющий пример, — уважительно признал Роберт Карлович. — Но на наше счастье существуют люди, которые могут нам в этом помочь. Их очень мало, как и грасперов, но они существуют. Догадываетесь, как они называются?

Наверное, по моему выражению лица было очевидно, что ни о чём таком я не догадываюсь. Поэтому, Роберт Карлович на свою загадку ответил сам, назидательно подняв вверх указательный палец:

— Граспéссы, их называют граспéссы!

— Среди ощущающих секвенции встречаются женщины, — догадался я.

— Да, но их дар несколько отличается от мужского — в чём-то превосходит, а в чём-то уступает. Кроме упомянутого дара чувствовать последовательность элементов секвенции в момент появления мираклоида, дамы обладают еще одним замечательным качеством. Состав секвенций и последовательность элементов они начинают ощущать уже в тот момент, когда грасперы-мужчины только-только получают сигнал о не завершенной секвенции.

— Очень впечатляет, — признал я. — Становится непонятным, зачем вообще нужны грасперы-мужчины и чего не умеют женщины из того, что можем мы?

— Прекрасная половина грасперов не в состоянии запомнить словаря составляющих событий, — пожаловался Роберт Карлович. — В течение непродолжительного времени после срабатывания секвенции, граспéсса может в должном порядке описать словами составляющие секвенции. Сейчас я вам приведу пример такого описания, — из кармана черного пиджака была извлечена записная книжка в веселеньком, с цветочками, переплёте и открыта на закладке где-то посередине. — Слушайте, — и он начал с выражением читать: — Первая нота, как пение ангелов, с чарующими, очень высокими голосами. Голоса не мужские и не женские — ангельские, поют без слов, просто звук. И на этом фоне кто-то мягким, глубоким басом нараспев что-то говорит на таинственном непонятном языке. Заканчивается эта нота, словно много чаек закричало от боли. А вторая нота, как шум ветра в корабельных снастях. Ветер ломает ледяные иголочки, и они рассыпаются с жалобным и нежным звоном. Этот звон гораздо тише, чем сам ветер, но в тот момент, когда звенит сломанный лёд, его тихий звук заглушает свист ветра. А заканчивается эта нота тишиной, будто уши заложило ватой. Но это не отсутствие звуков, а звук тишины, он очень громкий, громче звука ветра. Потом звук тишины резко прекращается. Кажется, что из ушей выпали заглушки. Всё очень хорошо слышно, но слушать нечего, кругом тишина. И в этой тишине возникает третья нота. Она точно такая же, как первая и так же заканчивается криком боли чаек. А четвертая нота немного напоминает звук, с которым стартует Windows. [5] Но она очень грустная. Я чувствую, что она кого-то жалеет. Потом жалость начинает переходить в злость, а злость — в ярость. Сама нота не меняется, но я слышу, что она выражает бешенство. И вдруг ярость осознает свое бессилие и неожиданно замолкает.

— Ух ты! — искренне восхитился я, — как поэтично и красиво. Мне кажется, это писала очень романтическая девушка. Почему бы не использовать эти записи для идентификации нот секвенции? Кроме того, думаю, можно синтезировать как-то звук события и записать в виде музыки.

— Записывать музыку пробовали, — слегка раздраженно сказал Роберт Карлович. — Эффекта — ноль. А что до романтической девушки, — ехидно добавил он, — то эта особа примерно моего возраста, но превышает меня по весу раза в два с половиной.

Думаю, что холодное выражение, которое я придал своему лицу, дало понять Роберту Карловичу, что мне нет дела до возраста и водоизмещения неизвестной грасперши. Наверное, поэтому он немедленно сменил тему:

— Послушайте-ка лучше еще одно описание, — из того же кармана был выужен стандартный лист бумаги, сложенный вчетверо, развернут и с выражением зачитан:

— Сначала я ощущаю, как бы едва слышный звук вертолета. Вертолет приближается, и становится ясно, что этот звук состоит из натуральных скрипичных флажолетов, — Роберт Карлович оторвался от чтения и прокомментировал, — эта дама когда-то училось в музыкальной школе по классу скрипки, — и снова вернулся к листку. — Флажолеты переходят в скрип, затем в шипение и постепенно сходят на нет. Вторая нота начинается с отрывистых, синкопированных, низких и глухих ритмичных звуков. Вскоре становится понятно, что это звук шагов какого-то гиганта. Звуки постепенно замедляются и становятся глуше, у меня прямо в мозгу начинают, дребезжа, звенеть высокие обертоны, как будто великан продолжил движение под водой. Я слышу тяжелое дыхание гиганта, по ритму оно начинает совпадать с его шагами. Дребезжащие обертоны покидают мой череп и входят в воду. Там они приобретают мягкость, а затем и нежность, удаляются от меня и завершаются жалобным тихим всхлипом, определенно детским. И тут я обнаруживаю, что шаги гиганта давно стихли. Третья нота в точности та же, что и первая, звук вертолетов, переходящий во флажолеты, — чтец-декламатор оторвался от шпаргалки и хитро посмотрел на меня. — Начали догадываться?

— Это описание одной и той же секвенции? — предположил я.

— Точно! — удивился Роберт Карлович. — А как вы догадались?

— Догадался, честно говоря, по ехидному выражению вашего лица, — признался я.

— Граспéссы чувствуют последовательность событий, и это можно использовать, — неожиданно сухо произнес Роберт Карлович и строго посмотрел на меня, будто это я, а не он ехидничал по поводу прекрасной половины грасперов.

Мы с Робертом Карловичем продолжали занятия до позднего вечера. В этот день на конкретных примерах он объяснил мне в общих чертах, что такое локатор и аниматор секвенции.

— Давайте оставим на время милых дам и постараемся двинуться дальше. Как вы считаете, если бы мы составили пентаграммы сегодня, а воду в колбы налили бы, скажем, через месяц, секвенция бы сработала?

— Наверное, нет, — осторожно предположил я, а потом, продемонстрировав во всем блеске оригинальность своего мышления, поинтересовался, — а от цвета пирамидок что-нибудь зависит?

— Нет, Андрей, — как будто бы не удивившись, ответил Роберт Карлович, — в чём-то пирамидки существенно отличаются друг от друга, но покрашены они по-разному, чтобы в правильном порядке составить пентаграмму. Другими словами, цвет не имеет значения.

— А размер, — неожиданно для самого себя спросил я, — размер имеет значение? Если бы пирамидки были размером с египетские, что-нибудь бы поменялось?

Взгляд, которым наградил меня Роберт Карлович иначе, как ошарашенным, назвать было бы сложно. Он несколько секунд пожирал меня глазами, потом прокашлялся и произнес:

— Да, изменилось бы очень многое. В частности, такие «пирамидки» в состоянии ожидать следующего события подольше, чем месяц.

— Насколько долго — год, много лет? — жадно спросил я.

— Долго. Много лет, — мне послышалась некоторая неуверенность в его голосе, — очень много лет. Некоторые полагают, что тысячи лет, — после этого Роберт Карлович сделал глоток холодного кофе и примолк, собираясь с мыслями.

— Мы вплотную приблизились к очень важному вопросу, — через некоторое время продолжил он. — Как вы теперь понимаете, кроме периода безразличия секвенции, существует еще и, так называемый, «период внимания». Период внимания является свойством события по отношению к конкретной секвенции, в которую это событие входит. Пока не завершился период внимания, событие может принять участие в секвенции. Понимаете?

— Нет, — честно признался я.

Это довольно легко объяснить, — успокоил меня Роберт Карлович. — Дело в том, что одно и то же событие потенциально может принимать участие в нескольких секвенциях, но принимает максимум в одной. Например, нашу пентаграмму можно было бы использовать как для дистанционного нагревания воды, так и для принесения обещания, которое нельзя нарушить. Это понятно?

— Более-менее, — ответил я, вспомнив своё недавнее принесение клятвы.

— Но дать нерушимое обещание следует в течение примерно получаса после построения пентаграммы, — продолжил Роберт Карлович, — а нагревания воды наша пентаграмма могла бы дожидаться неделю.

В моей голове понемногу начала складываться новая картина устройства мира. Картина была довольно странной и неожиданной, но вполне непротиворечивой и позволяла кое-что прогнозировать. Я немного подумал и спросил:

— Вы сказали, что событие может принимать участие в нескольких секвенциях только потенциально. Значит ли это, что, если я с помощью вашей пентаграммы дам нерушимое обещание, то вы не сможете использовать её в целях теплоснабжения?

Я смотрел на Роберта Карловича и видел, что он мною очень доволен. Под его взглядом я почувствовал себя троечником, который вдруг сообщил любящему родителю, что получил золотую медаль за успехи в учебе, и теперь именем его родителя будут названы школа, улица, на которой школа стоит и весь прилегающий район.

Вдохновленный отеческим взглядом, я продолжил:

— А это означает, что обладая соответствующими знаниями, я смогу предотвращать выполнение чужих секвенций.

Как это ни странно, но лицо наставника приобрело еще более гордое и радостное выражение. Никто и никогда на меня так не смотрел и, боюсь, уже не посмотрит. Это был взгляд Папы Карло, обращенный на полено, превратившееся его стараниями в деревянного мальчика. Бывшее полено оказалось умненьким и благоразумненьким, чем привело мастера в полный восторг. Я почувствовал неловкость, и чтобы ее скрыть спросил, нельзя ли ознакомиться на практике еще с какой-нибудь секвенцией.

— Отличная мысль, — одобрил Роберт Карлович. — Но сначала я хотел бы рассказать о локализации мираклоида.

— Мираклоид — это нечто, связанное с чудом? — предположил я.

— Совершенно верно, — подтвердил Роберт Карлович. — Мираклоид — это событие или явление, проявляющееся в результате срабатывания секвенции и не объяснимое законами природы. В случае с нашими колбами — это было нагревание сосуда, под которым не была зажжена горелка. Вода нагрелась и начала кипеть. Это — событие, и произошло оно там, куда указывает локатор — пентаграмма.

— А зачем другая пентаграмма?

— У этой секвенции два локатора. Оба указывают на объекты, которые будут энергетически синхронизироваться. Какой из объектов является объектом синхронизации, а какой субъектом, в данном случае определяется очередностью свершения событий-локаторов.

— Я не совсем понял, — попытался уточнить я, — в данном случае локатор — это событие, которым является посторенние пентаграммы, или предмет — сама пентаграмма?

Похоже, я озадачил Роберта Карловича своим вопросом. Он наморщил лоб и задумчиво произнес:

— Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос. В целом разделение на предмет и событие здесь не очень правомерно. В данном конкретном случае важно понимать, что мираклоид прекратит своё существование, если хотя бы одна из пентаграмм будет разрушена. В то же время, если мы перенесем один из столов в другую комнату, вода над не зажженной горелкой продолжит кипеть.

— А если перенести стол с пентаграммой подальше, например, на километр, или увезти в другой город? — продолжал допытываться я.

— Это правильный вопрос и мы его обязательно обсудим. Но позже, — мягко сказал Роберт Карлович.

— Можно я попытаюсь задать еще несколько вопросов, — попросил я, — если вы сочтете, что они в рамках нашей учебной программы, то сразу и ответите. Мне кажется, что так будет полезно для моего восприятия. А то, меня не оставляет ощущение шила в известном месте.

— Хорошо, — кротко ответил Роберт Карлович, — мы можем попробовать.

— Если я правильно понимаю, — осторожно начал я — то, что я называю «шалимар», принято называть «грэйс». Это действительно одно и то же?

— Я бы сказал, что шалимар представляет собой разновидность грэйса. И то и другое — субъективное ощущение наличия незавершенной секвенции и факта возникновения мираклоида. Мозг воспринимает грэйсы через традиционные человеческие чувства. Вы, Андрей, воспринимаете грэйс через обоняние и называете грэйс шалимаром. Другие известные мне грасперы чувствуют грэйс слухом или зрением. Я не исключаю, что существуют грасперы, использующие другие чувства: вкус, осязание, равновесие или чувство температуры. Поскольку грэйс вызывает исключительно положительные ощущения, я не включил боль в список возможных чувств. Впрочем, бывают люди, получающие наслаждение от боли.

Задавая следующий вопрос, я был уверен, что ответа не получу. Но я попытался и спросил:

— Интересно, а сколько всего в мире грасперов? А у нас в России сколько?

— Не знаю, даже боюсь предположить, — и Роберт Карлович посмотрел на меня открытым и честным взглядом.

— Давайте я задам последний вопрос, а потом мы сможем планомерно двигаться по учебному плану, — я постарался придать своему тону оттенки не только легкомысленные, но и шутливые. В том, что я получу ответ, который меня удовлетворит, я сильно сомневался. — Каким вы видите моё будущее? Чем я буду заниматься, как жить? Мне придется всю жизнь бегать от медведей?

Роберт Карлович ответил немногословно, но довольно оптимистично:

— Вы будете изучать и применять секвенции. Применять, извините за патетику, на благо человечества. Сам вы тоже не останетесь внакладе. С медведями придется что-то придумать. Но, что могу сказать точно — скучно вам уже никогда не будет.