Основы человечности для чайников

Глава 4. Занимательная хронология

Людвиг не забыл.

Он сидел на лавочке – нахохлившийся, растрепанный и несчастный, как замерзший воробей. Все в том же растянутом свитере, драных джинсах и тонких, явно не по погоде, кедах.

К вечеру похолодало, порывистый ветер гонял по асфальту листья, обрывки бумаги, чью-то кепку и дрожащего той-терьера в цветастом комбинезончике. А еще постоянно пытался вырвать из рук Ксюхи объемистый пакет – пришлось взять его в охапку и тащить так.

Из пакета аппетитно пахло едой.

Пообедать дома Ксюха не успела – слишком торопилась, поэтому просто покидала в пластиковый контейнер котлеты с макаронами и теперь нюхала их с наслаждением (вкусно же) и с запоздалым сожалением – греть-то как? Разве только понадеяться, что Дом за прошедшие сутки кухню отрастил.

Судя по бледному виду Людвига, он либо вовсе не ложился спать, либо всю ночь смотрел самые отборные кошмары, так что, похоже, материализация кухни действительно была лишь вопросом времени. Но спрашивать напрямик Ксюха постеснялась, просто плюхнулась на лавочку рядом с этим бедолагой, кинула ему на колени пакет и велела:

– Наслаждайся!

Людвиг сглотнул. Заглянул в пакет так осторожно, словно боялся, что оттуда сейчас выпрыгнет ядовитый паук или змея какая-нибудь. Гремучая, например.

Ну а что? Удобно же, когда хвостовую погремушку за шуршанием целлофана не слышно: можно с комфортом подстерегать жертву, приманивать запахом котлет, а потом кусать за нос.

За нос Людвига, конечно, никто не укусил, но лицо у него на секунду стало такое, как будто очень даже укусили.

– Только не говори, что ты вегетарианец, – буркнула Ксюха.

И задумалась, бывают ли вообще собаки-вегетарианцы. Ну, если теория, что хромая собака и есть этот колдун-неудачник, – не последствия разыгравшейся фантазии. А как проверить-то?

– Я… не… – Людвиг снова сглотнул. – Это мне?

– Нам обоим, я тоже голодная. Но тебе больше. Ты сколько не ел-то вообще?

– Не знаю. Там же ни окон, ни часов, ничего нет. Вот я и… Спасибо!

– Да ты бери, бери, не стесняйся. Извини, что холодное, но в термосе чай горячий, с ним должно быть нормально. Или пошли домой, там поешь.

До дома Людвиг терпеть не стал, все-таки залез в пакет обеими руками и чуть ли не с головой, неловко вскрыл контейнер и вгрызся в котлету. И сразу потянулся за второй. Кажется, первую он проглотил целиком.

– Не торопись, жуй нормально, – велела Ксюха, – никто у тебя еду не отберет. По крайней мере я не отберу. Так что лучше потихоньку. А то говорят, что, если долго голодать, а потом резко объесться, вообще умереть можно.

– Я живучий, – отмахнулся Людвиг, но скорость все же убавил и челюстями задвигал. – И я недолго. Наверное. Может, пару дней.

– А как же ты на встречу не опоздал, если в Доме часов нет?

– Да я уже давно тут сижу.

– В кедах?

– В кедах… А что?

– А ну быстро пошли греться! – Ксюха вскочила с лавочки, как будто для того, чтобы переместиться в Дом, нужно было действительно куда-то идти.

Впрочем, встать в любом случае не помешало бы.

Людвиг с сожалением положил обратно в контейнер третью котлету и бережно захлопнул крышку.

– А салфетка есть?

– Там же, в пакете.

– Ксю, ты сокровище!

– Сокровище твое тоже в пакете.

– Ты вскрыла коробку?

– Вскрыла, – не стала врать Ксюха. – Хотела убедиться, что нашла именно твой клад, а не какую-то постороннюю жестянку. Но я ничего оттуда не брала, честно. Можешь пересчитать.

– Думаешь, я помню, сколько и чего там точно было? – Людвиг вытер жирные руки, швырнул салфетку в ближайшую урну и медленно, с заметным трудом поднялся. Полностью опираться на правую ногу он все еще не рисковал. – Пошли домой.

– Пошли домой, – повторила Ксюха, протягивая ладонь.

Кажется, она уже начала привыкать к перемещениям.

В Доме ничего не изменилось. По крайней мере на первый взгляд.

Новые двери не отросли, окна не прорезались, шкаф из стены не вылупился.

Ксюха скинула куртку на кресло и подсела ближе к камину. В нем потрескивали те же дрова, что и вчера, дым послушно уходил в трубу, которая никуда не вела, а искры иногда взмывали в воздух, но никогда не падали на пол. Однако от огня шло настоящее, живое тепло, и комната в отблесках пламени казалась уютной и почти родной.

Это было странно. Как может казаться родной комната, в которой ты очутился второй раз в жизни?

Но Ксюха точно знала, что может вот так кидать куртку на кресло, а сумку – на куртку, может сидеть на шкуре возле камина, может даже заснуть здесь, если захочет, а если не захочет, может лечь на кровать. Потому что у нее есть кровать. Потому что Дом сделал ей кровать.

За все пятнадцать лет своей жизни Ксюха спала на кровати только в гостиницах, когда ездила с бабушкой в отпуск. Наверное, это были не самые лучшие гостиницы и не самые удобные кровати, но все же не старый продавленный диван, стоящий дома.

Но это были чужие кровати.

На чужой кровати нельзя было свить гнездо из одеял и оставить его в таком виде на весь день, потому что бабушка сразу начинала ворчать: «Заправь постель немедленно! Что люди подумают?!»

Люди – горничные – вряд ли думали что-то особенное, убираться в номере и приводить в порядок кровати было их работой.

И Ксюха же не делала ничего плохого: не била стаканы, не пачкала полотенца, не прожигала столешницу. Она просто хотела спрятать под одеялом немножко сонного тепла, чтобы вечером нырнуть в это тепло, а не в идеальную, без единой морщинки, постель.

А здесь (дома? в Доме?) никто слова не сказал бы на все Ксюхины выкрутасы с одеялами. Почему-то она была абсолютно в этом уверена.

Но еще больше она была уверена в том, что на ночь все равно придется вернуться в тот дом, который с маленькой буквы. Потому что бабушка. Потому что так положено. Потому что… Ну она же не вся в мать, а только немножко. Генетически.

Людвиг прохромал к своей двери (за которую заглядывать было нельзя), пошуршал немного в комнате и вернулся с жестяной миской. Ксюха такие только по телевизору видела – в старых советских фильмах про ответственных советских работников, изредка заходящих в огромные советские столовые.

В миску как раз поместились остатки котлет и макароны, а сама миска отправилась в камин и встала там поверх дров.

– Не подгорит? – на всякий случай уточнила Ксюха.

– Не успеет.

Людвиг вытряхнул из пакета термос, салфетки и единственную вилку. И коробку с сокровищами, на всякий случай завернутую отдельно, чтобы ничего не выпало.

Вилке внимания досталось больше, чем коробке. Людвиг осторожно покрутил ее в руках, внимательно изучил узор, потыкал пальцем в тупые зубцы. Вздохнул.

– Что? – не поняла Ксюха.

– Да ничего, отвык просто.

– Тебе в этой вашей магической тюрьме вилок не давали, что ли? А есть как же?

– Ложкой. Или руками. Как повезет. С вилкой, наверное, проще было бы.

У Ксюхи возникло стойкое ощущение, что последнее предложение относилось не к еде. А к чему? Что было бы проще? Заколоть охранника? Нацарапать на стене завещание? Играть на зубцах, как на губной гармошке? Охотиться на тюремных тараканов?

– У вас там тараканы были?

– Я не видел.

– А сколько ты там сидел?

– Не знаю точно. Недели две-три. Я сначала не считал, а под конец запутался, – честно ответил Людвиг, принюхался и потянулся в камин за миской. Обжегся о металл, зашипел, огляделся в поисках прихватки или полотенца, не нашел, кое-как натянул на ладони длинные рукава свитера, подхватил миску и быстро переставил ее на пол. Снова принюхался, с удивлением уставился на тлеющий рукав, выругался, стянул свитер и потащил его в ванную. Заодно и обожженную руку холодной водой сполоснул.

Вернулся. Опустился на шкуры. Буркнул что-то неразборчивое.

– Очень больно? – спросила Ксюха.

– Ерунда, на мне быстро заживает, – отмахнулся Людвиг и радостно вонзил вилку в котлету. Потом спохватился и протянул ее Ксюхе. – Будешь?

– Ешь, голодающее Поволжье. Я потом, если останется. Или дома.

– Спасибо. Что бы я без тебя…

– Страдал бы. И хватит болтать с набитым ртом.

Людвиг послушно заткнулся и занялся едой. Сейчас он ел уже не так торопливо: тщательно пережевывал, облизывал губы и вилку, жмурился, наслаждаясь вкусом (хотя какой там вкус-то, особенно у макарон?), и выглядел совсем по-домашнему. Казалось, вместе со свитером он избавился от своей обычной ершистости и обнажил прятавшегося внутри милого и спокойного человека. Хотя, скорее всего, дело было не в свитере, а в голоде.

Впрочем, как выяснилось, свитер тоже кое-что скрывал.

Ксюха подсела поближе, стараясь не выдать любопытства, и уставилась на руки Людвига. На предплечья. На покрывающие их татуировки.

На первый взгляд они казались витками колючей проволоки: резкие угловатые линии, иногда заходящие друг на друга, поросшие какими-то не то шипами, не то зубцами. Никакой гармонии или эстетики, только болезненный тревожный хаос.

С трудом верилось, что кто-то в здравом уме набьет себе такое.

Людвиг, конечно, на совсем уж здравомыслящего не тянул, но все же подобное казалось слишком даже для него. Разве что в этой мешанине узоров был какой-то скрытый смысл.

– Что это значит? – не стала тянуть Ксюха.

Расскажет – хорошо, промолчит – ну и ладно, тоже не страшно. Из красноречивого молчания иногда можно вытянуть гораздо больше информации, чем из многословного объяснения.

– А, это… – Людвиг замер с недожеванной котлетой во рту. Посидел так немножко, потом проглотил ее явно через силу, без прежнего аппетита, и совершенно безжизненным тоном объяснил: – Блокировка магии.

– Ясно, – пробормотала Ксюха, хотя на самом деле ничего ясно не было.

Она-то думала, что блокировка – это какое-то заклинание, которое развеялось, как только Людвиг сбежал из тюрьмы. Потому что он же мог сейчас колдовать: перемещался в Дом и из него, превращался в собаку… или не превращался (пока не доказано).

А больше он, в общем-то, ничего и не делал.

То есть…

– И она все еще работает? Ты совсем не можешь использовать магию?

– Работает. Не могу.

До стадии принятия явно было еще далеко. Людвиг смотрел на татуировки так, будто готов был немедленно выжечь их серной кислотой или просто выгрызть из тела, если бы хоть на мгновение поверил, что это его спасет.

Но, судя по всему, не спасло бы.

Ксюхе стало неловко, потому что она явно наступила на больную мозоль. Очень свежую здоровенную кровавую мозоль, которая может лопнуть от любого прикосновения. И даже без прикосновений рано или поздно наверняка лопнет.

Но удержаться и не потыкать в эту мозоль было совершенно невозможно.

– И такой блок никак не убрать?

– Только вместе с руками. Но, знаешь, я еще не настолько отчаялся, чтобы их отрубить. Все равно без рук колдовать затруднительно.

– А как же ты попадаешь в Дом?

– А как ты домой попадаешь? – спросил Людвиг. И сам же ответил: – С помощью ключа, как любой нормальный человек.

Ксюха попыталась представить себе этот ключ.

На ее памяти Людвиг при перемещении ничего не делал, просто брал ее за руку – и мир вокруг изменялся: набережная превращалась в Дом, а Дом – в набережную. Иногда он при этом щелкал пальцами (один раз из трех). Иногда не щелкал (остальные два раза).

То есть руки у него оставались свободными.

И как это понимать?

Ключ не в руке? А где? Материален ли он? И может ли им воспользоваться кто-то еще? Например, одна девочка, начисто лишенная магических способностей.

– Покажи! – потребовала Ксюха.

– Перебьешься. И хватит на меня глазеть, ешь давай. – Людвиг подвинул в сторону Ксюхи последнюю котлету и четыре макаронины.

Он не злился, и даже не похоже было, что пытался скрыть информацию. Просто не хотел объяснять. Вместо этого он повернулся к коробке со сбережениями и откинул крышку.

Разглядывать содержимое Ксюха не стала, успела уже изучить. Да и не было там ничего эдакого. То есть было, конечно, но недостаточно для вау-эффекта: несколько пачек с деньгами (все вперемешку: и рубли, и доллары, и евро), какие-то бусы, серьги и кольца, несколько драгоценных камней в маленьком мешочке, чья-то вставная челюсть, бережно завернутая в тряпочку.

Отдельно лежала старенькая записная книжка с телефонами и подписями на немецком. Ксюха пролистала ее, но ничего толком не поняла. Ну книжка и книжка, телефоны и телефоны, чего их изучать-то?

Несколько писем на пожелтевшей бумаге, тоже на немецком.

Вроде бы. Ксюха, честно говоря, не была уверена. Немецкого она не знала, а почерк в письмах был такой, что даже русские буквы разбирались с огромным трудом.

Да, русские буквы там тоже были, в обратном адресе. Откуда – СССР, куда – DDR. ГДР то есть. Поэтому Ксюха и сделала вывод про немецкий язык. И еще про то, что письмам никак не меньше тридцати лет. Точнее было не разобрать, штамп на конверте совсем расплылся от времени.

В общем, содержимое коробки Ксюха успела изучить, а местами даже переписать и сфотографировать (вдруг пригодится), поэтому сейчас изучала самого Людвига и то, как он перебирает вещи. Письма – аккуратно, но будто бы брезгливо, деньги – небрежно, как что-то второстепенное, драгоценности – с нежностью, челюсть… Ну, как любой другой человек, нашедший чью-то вставную челюсть, – хмыкнул и отложил в сторону.

– Держи! – Людвиг вытащил из коробки стопку тысячных купюр и, не пересчитывая, протянул Ксюхе. – Хватит тебе?

– Должно хватить. Спасибо!

– Тебе спасибо за помощь. Расскажи хоть, как все прошло? Проблем не было?

– Была одна, совсем маленькая. Тот дом с сараем уже несколько лет как снесли.

Ксюха все еще следила за Людвигом. Интересно было, как он отреагирует на эту новость.

Людвиг не отреагировал почти никак. Помолчал немного, потом сказал: «Ясно» – и снова замолчал.

Ему-то точно все было ясно. А Ксюхе – не все. Так, кое-что, сущие мелочи.

Например, дом расселили года три назад, но Людвиг об этом понятия не имел, хотя по рассказам выходило, что он до тюрьмы в нем жил.

Самыми крупными российскими купюрами в коробке оказались тысячи, причем довольно старого выпуска. А ведь первые пятитысячные начали выпускать больше пятнадцати лет назад (Ксюха погуглила).

Людвиг не знал, где ближайший торговый центр, который уже десять лет, как открылся (Ксюха погуглила).

Людвиг не читал Поттера. И даже не смотрел. Ладно, это как раз можно было объяснить…

Но остальное-то?!

Сколько же ему лет? И сколько было, когда он попал в этот свой Азкабан?

По словам Людвига, он пробыл там всего несколько недель, потом сбежал. Но если бы он сбежал недавно, его бы искали по свежим следам. А он сказал, что уже не ищут, и, похоже, не врал.

Что-то не складывалось.

Ничего не складывалось!

Ксюха полезла в сумку за телефоном. Мобильники в России начали массово появляться где-то в начале двухтысячных, смартфоны – спустя еще несколько лет. Успел ли этот бедолага застать хоть что-то из них?

– На, сам посмотри. Я пофоткала там все. – Ксюха сунула смартфон Людвигу прямо в руки и сразу поняла: с таким чудом техники он еще не сталкивался. – Только не урони с непривычки, умоляю, он мне дорог как память о бесцельно прожитых годах!

– Это телефон, – со вздохом сообщил Людвиг, как будто хоть кто-то в комнате этого не знал. – Ладно, подловила. Теперь объясняй, как его включить, а то раньше они по-другому выглядели.

– Сбоку маленькая кнопка. Нажми один раз.

– Круто! А дальше? – спросил он, когда на экране высветилось требование ввести графический ключ.

Интонация была странная, нечто среднее между восторгом (вау, какая штука!) и досадой (а я ей пользоваться не умею). Причем досада, кажется, перевешивала. И не столько из-за неумения пользоваться телефоном, сколько из-за того, как быстро и легко какая-то случайная девчонка это раскусила.

Наверное, Ксюхе стоило бы гордиться собой, но почему-то не получалось.

Ну да, раскусила. Поймала с поличным. Поставила перед фактом. Практически вынудила человека раскрыть тайну.

Только скрывал он эту тайну явно не ради выгоды и не из-за любви к недомолвкам. Просто старался не вспоминать лишний раз, как о тех же татуировках.

Как сама Ксюха старалась не вспоминать (и уж точно не хотела бы рассказывать) о маме.

Ну и чем здесь гордиться?

– Твердый знак там нарисуй, прямо на экране, по точкам, не отрывая руки.

С квестом по разблокировке телефона Людвиг справился с первого раза, чем заслужил уважение. В качестве награды Ксюха решила не расспрашивать его о прошлом совсем уж нагло. По крайней мере в ближайший час. Пусть сначала с техникой наиграется!

– Почему именно твердый знак?

– Да просто так, он прикольный. Теперь открывай галерею… вон в ту кнопочку просто пальцем ткни. Ага. И листай фотки. Нет, не туда, вправо. Ой, то есть влево…

С фотогалереей Людвиг тоже разобрался довольно быстро и вскоре уже разглядывал кадры со стройки. Долго разглядывал, заодно и увеличивать картинку научился.

– Ну и ладно, – наконец выдохнул он, возвращая Ксюхе телефон. – Все равно это была съемная квартира, и никто меня там не ждал.

– А прописан ты где? – Ксюха немедленно позабыла о своем намерении не приставать с расспросами.

Потом-то вспомнила, конечно, но к этому времени Людвиг уже начал отвечать.

– У отца. Если этот старый жулик меня еще не выселил каким-нибудь образом… А это что за кнопка?

– Камера. О, сфоткай меня на шкуре рядом с камином! – Ксюха отодвинула в сторону миску с остатками еды, чтобы не портила кадр, и попыталась изобразить на лице что-то милое и расслабленное, а не как обычно. – Не любишь его?

– Камин?

– Отца.

– Терпеть не могу, и это взаимно. Не дашь мне уйти от темы, да?

– Дам, если ты попросишь. Могу вообще домой свалить, если хочешь. То есть не сама, конечно, тебе придется проводить меня в реальный мир, но… Я могу уйти, но… – Ксюха уставилась в огонь. Надо же было смотреть куда-то, кроме как на Людвига. Не котлету же взглядом буравить!

Потому что…

Ну…

Потому что на самом деле она совсем не хотела уходить!

– Вот так и замри, – скомандовал Людвиг и быстро сделал несколько снимков. – Глянь, вроде неплохо получилось. А это… ой, я что-то нажал, и оно теперь меня снимает.

– Это фронтальная камера, для селфи. Ей можно всякие автопортреты делать. И еще там встроенные фильтры есть и маски всякие, сейчас покажу. Вот, смотри! Тебе идет!

При виде своего лица с огромными анимешными глазами и мультяшным румянцем Людвиг ожидаемо заржал, а от маски с собачьими ушами торопливо отвел взгляд.

Слишком торопливо, чтобы это можно было списать на случайное совпадение.

Ксюха не собиралась спрашивать в лоб и вообще не планировала спрашивать прямо сейчас. Но любопытство внутри вибрировало и жгло, а от вопросов першило в горле, и они вылетали сами собой неудержимо, как кашель при бронхите.

– Почему ты скрываешь, что умеешь превращаться в собаку?

Людвиг, кажется, вовсе не удивился вопросу.

– Потому что я не умею превращаться в собаку, – хмыкнул он. – Ты что, волков никогда не видела?

– Разве что по телеку, в документалке, но они там были тощие и облезлые какие-то. Что, правда волк? Серьезно? Я думала, хаски!

– Кстати, во многих художественных фильмах волков именно хаски и играют. Ты в курсе?

– Никогда об этом не задумывалась, – созналась Ксюха. И немедленно выпалила очередную глупость: – А можно тебя погладить? То есть не человека, а волка? Если откажешь, я не обижусь, я все понимаю. Просто собак очень люблю, а бабушка не разрешает, вот и… Очень хочется… Извини…

– Можно, – после небольшой паузы кивнул Людвиг, – можно погладить. И можно оставаться здесь, сколько захочешь. Я даже ключ тебе дам. Но только в обмен на последнюю котлету!