Особая примета

10. ПЕРКЕЛЕ-ЯРВИ

За Петрозаводском, где Петренко и Богоев пересели с пассажирского самолета на По-2, погода испортилась. Резкий, холодный ветер низко над землей гнал рваные облака, далеко в сторону сносил косые полосы дождя и крупы. Но маленький самолет храбро пробивался на северо-восток, то падая в воздушные ямы, то словно взбираясь на крутые горки. И будто в награду за его смелость, после Сег-озера, над северным берегом которого они пролетели, небо стало светлеть, а когда подлетали к Ухте — совершенно очистилось, и ветер стих. Самолет шел довольно высоко, и маленькая тень его быстро скользила то по зеленому плюшу хвойных лесов, то по белой глади озер — выпавший утром снег еще не растаял на поверхности льда. На эти гладкие, чисто-белые пятна Петренко с тревогой посматривал сквозь прозрачную стенку кабины: слишком мало здесь воды, все озера подо льдом, как-то сядет летчик на своих поплавках? Может быть, все-таки нужно было лететь на лыжах? И зачем их отговорили от парашютов? Он показал Богоеву на одну, особенно большую белую поверхность и укоризненно покачал головой.

— Лед! — крикнул он, стараясь перекричать рев мотора. — Лед везде!

Богоев улыбнулся и попытался ответить что-то, но подполковник не расслышал. Тогда капитан вытащил блокнот и написал: «Взгляните, какие забереги[6]; мы ведь высоко».

Петренко пристальнее посмотрел вниз. Действительно, по краям белой пелены берега озера имели какой-то странный вид, и он понял, что это каемка — дно, видимое сквозь прозрачную воду. С высоты эта полоса воды казалась узкой, на самом же деле она должна была местами достигать десятков метров. Подполковник успокоился. Значит, они сядут, а что сядут не напрасно — это уже вне сомнений. Перед самым вылетом из Ленинграда было получено еще одно донесение. В километре к западу от разъезда Мас-Варака на остатках снежных сугробов на опушке леса нашли след человека в новых кожаных сапогах. Ищейка, ознакомленная с багажом Кларка, взяла след, но вскоре он ушел в воду. Вечер и неподготовленность проводника собаки к далекому пути заставили отложить погоню до утра. Итак, Кларку некуда больше идти, как на Перкеле-Ярви. Сегодня утром преследование началось — с опозданием, конечно, но ничего; они-то на самолете перехватят шпиона.

Самолет летел прямо на север. Все больше становилось озер внизу, все меньше — признаков человеческой деятельности. Около четырех часов пополудни Богоев, сверившись с картой, указал вниз, на узкую желто-белую полоску, которую пересекла тень самолета.

— Дорога со станции Лоухи к границе! Последняя! Дальше полная пустыня! Теперь скоро! — прокричал он.

Минут через сорок летчик начал вираж и пошел на снижение.

Глубоко под сильно наклонившимся окном кабины Петренко увидел озеро, похожее на огромный бисквит с узкой перетяжкой. К удивлению подполковника, льда на озере почти не было. Его печальная, синевато-серая площадь только у одного из берегов нарушала веселый блеск свободной водной глади. Вокруг, насколько хватал глаз, расстилалась желтоватая поверхность мхов, по которой всюду, как осколки зеркала, сверкала вода и белели пятна и полосы снега. Местами темно-зелеными островками стояла сосновая поросль и совсем далеко, к востоку и к западу, чернели поросшие елями гривы.

Самолет невысоко облетел вокруг озера и пошел на посадку в восточной его половине. Скоро поплавки взбороздили воду, и шум мотора затих. Летчик посмотрел на офицеров через переднее окно кабины.

— Туда подруливайте, налево! Вон к той сопочке. Там скалы, должно быть глубоко. Выгрузимся хорошо, — сказал Богоев.

Вскоре По-2 тихо покачивался у подножия голого гранитного холма, окаймленного полосой невысокого сосняка. У самого берега деревьев не было, и поднятые самолетом волны с тихим плеском взбегали на гладкий красный камень.

— Ну, вот и прилетели. На этом Перкеле и льда совсем нет. Хоть купайся! — летчик опять повернул к ним худое обветренное лицо.

— Кто знает, может быть, и придется, — ответил Петренко.

Богоев, высунувшись из кабины, молча оглядывался по сторонам. Глаза его радостно щурились, он всей грудью вдыхал прохладный, пахнущий хвоей и сырым мхом воздух.

— Что, хорошо?

— Еще бы не хорошо, товарищ подполковник! Во всем мире нет мест, красивее нашего Севера, — ответил капитан и тотчас же спохватился: — Виноват, товарищ подполковник, я еще налюбуюсь, а сейчас надо выгружаться.

— Да, давайте-ка, не то наш воздушный извозчик не попадет засветло в Кемь.

Летчик усмехнулся:

— Как не попасть, товарищ подполковник, далеко ли тут; светло будет еще долго, здесь ведь ночи скоро совсем не станет — Полярный круг-то перелетели.

Им удалось подтянуть машину прямо к гранитному скату и, не набрав воды в сапоги, выгрузить на берег свою поклажу: складную брезентовую байдарку, спальный мешок и два рюкзака.

— Значит, будем ждать вас на этом же месте через четыре дня на пятый — одиннадцатого мая, в полдень. Если что-нибудь изменится и мы отсюда уйдем, оставим письмо. Где?.. Вот под этим камнем.

— Есть, товарищ подполковник, буду точно, разве что невыносимая пурга поднимется или гололедка.

Петренко и Богоев помогли летчику запустить мотор, и через несколько минут самолет, оторвавшись от воды, сделал круг над озером, набрал высоту, пронесся у них над головой, покачал на прощанье крыльями и лег на обратный курс.

Скоро рокот мотора затих вдали. Пала такая нетронутая, первобытная тишина, что Петренко, обратившись к Богоеву, невольно заговорил шепотом. Тот с удивлением взглянул на него:

— Он же не скоро появится, товарищ подполковник, можем хоть песни петь.

Петренко смутился:

— Я знаю, только больно уж тихо. Ни звука не слышно — даже в ушах звенит.

— Это самолет нашумел, а как успокоится все... Да вот слушайте, ямщик засвистел.

— Кто?

— Не знаете? Вот, посвистывает, пикает. Ямщичок, поползень иначе называется. Птичка, словно маленький дятел, только лазит вниз головой. А вон и настоящий дятел забарабанил. Как палкой по забору. А ведь тоже воображает, что песня не хуже других... Нет, какая тут тишина! Сейчас все поет. Послушайте на заре, что тут будет: и куропатки, и косачи, и журавли — загудит все.

Богоев с восторгом смотрел вокруг, прислушивался.

— А вот это слышите?..

— Слышу. Гуси?

— Нет, какие гуси!

— А кто же?

— Разве не разбираете? Птица же сама свое имя выговаривает...

— Так что? Неужели гага?

— Она и есть... Вот, вот!..

Петренко посмотрел вверх, ожидая увидеть птицу над головой, но бледно-голубое небо было пусто.

— Где же она?

— Выше, выше смотрите, под самые облака!

Подполковник вгляделся и на страшной высоте рассмотрел двух птиц, летавших друг за другом, по-утиному часто мелькая крыльями. Вдруг они круто развернулись и начали стремительно пикировать вниз, перегоняя друг друга. Раздался резкий, воющий шум, как от полета снаряда. Вправо, влево... вправо... Словно по маршам огромной невидимой лестницы, птицы спускались вниз — и сумасшедшее пике закончилось высокими всплесками воды: две крупные птицы сели на озеро, в сотне метров от зрителей.

— Здорово! — восхищенно воскликнул Богоев.

— Да, красиво. И смотрите, плывут, не боятся. Знают, что у нас нет, чем бы достать их.

— Ну, у меня, положим, найдется. Но нельзя их трогать — запрещено законом, да и жалко. Мясо неважное, а так, зря бить — не люблю. А вот глухарика... Ох, и много же тут глухаря!.. Давайте влезем на вараку, осмотримся.

Петренко и Богоев поднялись по гладкой, будто отшлифованной, поверхности гранита на вершину. Скала лежала, как половинка расколотого сильно выпуклого щита. Задний склон обрывался крутыми уступами, словно большими, неправильными ступенями. Стоя на вершине, можно было свободно смотреть поверх макушек тонких болотных сосен, окружавших скалу. С одной стороны открывалась поверхность почти круглого озера не менее трех километров шириной — скала стояла на северо-восточном берегу. Озеро окаймлялось сосняком. Только у восточного берега, как ощетинившаяся спина какого-то горбатого зверя, вздымалась большая группа черно-зеленых елей. Такие же еловые гривы, одни побольше, другие поменьше, с небольшими перерывами, цепью уходили к востоку, где на самом горизонте в бинокль были видны вершины сплошного высокого бора. К западу озеро вытягивалось в пролив между болотистыми берегами, дальше за блеском воды плохо было видно.

— Вон налево салма, а там — вторая половина озера и чужой берег.

Петренко посмотрел на север и северо-запад. За полоской сосен у подножия скалы начиналось желтое моховое болото, поросшее реденькими карликовыми сосенками, которые постепенно сменялись выбеленными солнцем и ветром колышками, остатками погибших деревьев. За ними — совсем чистая моховая гладь, изрезанная полосками воды и снега.

— Вот тут опасные места! — Богоев указал рукой на моховую пустыню. — Когда-то это были озера, теперь их затянуло мхом. Под ним жидкий торфяной кисель; местами четырехметровый шест уходит весь и не достает дна. И чем дальше к салме — тем хуже. С этой стороны болото непроходимо, с южной есть переход, о котором я говорил. Имейте в виду, ходить можно только там, где есть живые деревья. На глади нужно пробовать, а то можно ввалиться с головкой. Он придет, скорее всего, вот по этой гряде — видите, к востоку идет грива за гривой. Этот кряж тянется километров на сорок. На него Кларк должен попасть непременно, иначе будет идти недели две... Если разрешите, товарищ подполковник, я схожу в разведку. Как стемнеет — вернусь. Вас попрошу заняться хозяйством. Огонь разводите смело — никакого риска нет.

Богоев развязал спальный мешок, и, лукаво подмигнув, вытащил из него чехол, а из чехла — крошечную мелкокалиберную винтовочку с оптическим прицелом.

— Вот, никогда не расстаюсь! Полуавтомат, десять патронов в магазине. Взял у немецкого полковника в этих самых местах, там, поюжнее. Выстрела за сто метров не слышно, а бьет — просто уму непостижимо.

Он сбросил полушубок.

— Как пойдете?

— Обойду берег, Нет ли каких-нибудь плавучих средств, как говорят моряки.

Богоев спустился к озеру и исчез в прибрежном сосняке. Петренко остался стоять на вершине, по правде сказать, несколько подавленный окружающим. Уныло, сурово и все-таки величественно было все вокруг. И скала, лежащая на этом месте много тысячелетий, отшлифованная доисторическим ледником, и водный простор, и даже мертвая тундра — все говорило о древности земли. Странно думать, что и двести и пятьсот лет назад все было такое же точно, разве что больше стало мха и меньше воды. История человечества не оставила здесь никаких следов — век за веком природа жила своей собственной жизнью. Неужели только сегодня утром они покинули огромный город со всеми достижениями человеческой культуры?

Постепенно Петренко заметил, что вокруг было не так мертво, как ему показалось сначала. Испуганные самолетом обитатели пустыни успокоились и начали обычную жизнь. Из тундры донеслись звонкие трели кроншнепа, пара нырков — темная уточка и белый селезень — низко пролетели над водой, у самого берега. Аккуратная, в черном галстуке, трясогузка, подергивая хвостиком, забегала по камню. Где-то далеко визгливо кричали чайки.

Петренко встряхнулся и принялся за устройство лагеря.

Солнце село, но долгие северные сумерки еще не сменились темнотой, когда подполковник услышал ритмические всплески воды. Потом дерево стукнуло о дерево — кто-то подплывал на лодке. Петренко тихо свистнул, и голос Богоева ответил:

— Я, товарищ подполковник!

Он плыл вдоль берега, стоя в узеньком долбленом челне и отталкиваясь длинным шестом.

— Ну и глубоко же здесь — у самого берега едва достаю дно...

Нос лодки со скрипом влез на камень, капитан вышел и втащил челн повыше.

— Одну лодку нашел, такая развалюшка, что едва доехал — полна набралась воды, ей, пожалуй, лет пятьдесят. Но прибрать все-таки нужно. А вот и суп!

Богоев нагнулся и поднял из лодки большую черную птицу. Даже в сумраке были видны коралловые красные брови.

— Ого! Глухарь? — спросил Петренко.

— Нет, что вы. Сразу видно южанина. Косач, тетерев. Глухарь будет раза в четыре побольше. А вот вам северный виноград. Подснежная клюква. — Он протянул подполковнику свою шапку, до половины наполненную прозрачными рубиновыми шариками. — До чего крупна! И пропасть же ее здесь, видно, от начала мира никто не собирал. Попробуйте!.. Так разрешите доложить, — продолжал он, когда Петренко набрал полный рот лопающихся, кислых ягод, — этой весной никого тут не было. Снега по гривам порядочно — и ни одного следа, кроме лосиных. И на берегах — ни щепочки, ни уголька. По глади с грехом пополам можно ходить, но туда, к салме, — я чуть не ввалился — пути нет. Видно, всю зиму не замерзало. Значит, все в порядке, только сидеть и ждать. А у вас чайник кипит и консервы согрелись. Вы уж простите, товарищ подполковник, это для первого раза, дальше я буду кухарить... Сегодня переспим в мешке, а завтра днем построим шалашик. Ночью я, с вашего разрешения, прогуляюсь; вон там, за озером, в гривах, очень глухарки кокотали, а на мох, в сосны глухарь пролетел. Нет ли тока? Рассветет — и я вернусь.

Петренко был возбужден свежим воздухом и обстановкой. Он заснул не скоро, зато так крепко, что не слышал, как Богоев вылезал из спального мешка. Однако вскоре проснулся — одному стало холоднее. Он выглянул из-под мехового клапана. Была еще ночь, но небо на северо-востоке побелело, и слабый сероватый свет разлился вокруг. Укутавшись получше, подполковник снова задремал, как вдруг совсем рядом раздался крик, такой оглушительный и внезапный, что он привскочил в своем мешке.

— Эр-р-р-ре-ке-ке-ке-ке!.. — прогоготал дикий, отчаянный голос над самой его головой.

Петренко быстро встал на колени и схватился за пистолет, напряженно всматриваясь в темноту. Вот какая-то тихая возня в камнях неподалеку, шорох, шелест... И опять, но уже где-то далеко, в тундре — такой же гогот, издали похожий на барабанную дробь, и за ним странные звуки, будто вавакал огромный перепел. Что за чертовщина? Кто это перекликается? Вдруг в каком-нибудь метре от его лица на камне появилась крупная белая птица, такая белая, что он хорошо рассмотрел ее в темноте. Она яростно ударила крыльями и дико, торжествующе загоготала, залилась...

— Фу ты, бесова тварюка, это же, должно быть, белая куропатка. Сколько их здесь!..

Теперь уже с разных сторон и расстояний откликалось реготание белых петухов, но сосед Петренко, видимо, разглядел его и убежал под скалу, в мох, где исступленно заливался, хлопал крыльями, вавакал... А вот — и тоже со всех сторон, точно в серебряные трубы, затрубили журавли... Удивительно! Правда, страна непуганых птиц! Подполковник успокоился и заснул под этот весенний концерт.

Когда он проснулся, было совсем светло, ярко пылала заря и все гудело, словно где-то неподалеку клокотал, булькал и шипел огромный кипящий котел.

Вот эти звуки знакомые — это тетерева токуют. Петренко вылез из мешка, поеживаясь от легкого утреннего морозца. На побелевшей от инея тундре творилось что-то невообразимое. Бормотание, чуфыкание, курлыкание многих десятков голосов; хлопали крылья, темные точки непрерывно подскакивали в воздух и опять падали вниз. Петренко взял бинокль: батюшки мои, да тут их добрая сотня! Чудесная оптика приблизила к нему больших иссиня-черных птиц с красными бровями и хвостами лирой. Одни, замерев на кочках, с вытянутыми вдоль земли шеями, поднятыми, распущенными хвостами и раскинутыми крыльями, самозабвенно бормотали, другие дрались, взлетая в воздух, как петухи, или таская друг друга за шеи, третьи гоняли побежденных противников... Петренко не был охотником, но невиданное зрелище захватило его, он не мог оторваться от бинокля и не слышал шагов за спиной. Богоев окликнул его. Петренко обернулся. Капитан стоял перед ним красный, веселый, в расстегнутом полушубке, с трудом удерживая в протянутой руке двух огромных глухарей, связанных ивовым прутиком за орлиные бледно-зеленые носы.

— Ой-ой-ой! Вот это добыча!

— Ну и ток! Никогда не видал такого. Побольше двух десятков слетелось, дерутся! Жаль, что снега в сосняке порядочно, побоялся наследить, прошел только краем тока, по воде. А то бы можно еще к двум-трем подойти. Впрочем, куда их? Пересилил свою жадность, бросил. И то полные сапоги воды набрал. А тут-то что делается?! Вот косачей навалило!

— Да, я уже давно любуюсь.

— Видимо, со всей округи собрались. Что значит — нетронутый ток. Тут ведь никто и никогда не стрелял! И все-таки смотрите, где токуют — на самой воде, туда ведь и не пройдешь, да и шалаша не поставишь. А вот сюда-то посмотрите!

Богоев указал назад, на воду.

Пять огромных белых как снег птиц виднелись почти на середине озера. Петренко навел бинокль — лебеди! Они то плавали, красиво изогнув длинные шеи и парусом приподняв маховые перья, то вдруг начинали купаться, разбрызгивая воду ударами могучих крыльев.

— Ну и край! Здесь поневоле станешь охотником.

— Конечно. Я в десять лет уже рябцов силками ловил. Мой ведь дом недалеко — вот в эту сторону, — он указал к югу, — каких-нибудь полтораста километров. Если бы не война, наверное, так бы и остался рыбаком и охотником.

— А при чем война?

— Как же? Пошел партизанить, потом попал в армию, окончил школу и здесь же воевал лейтенантом.

— Да сколько же вам было?

— Начал войну шестнадцати, кончил — двадцати. Чего я тут не насмотрелся! В сорок втором году я был в отряде полковника Палли — ходили по финским тылам. Вот человек был! Прирожденный воин. Любил говорить: «Я, говорит, финн, но не белофинн». Не любил их — страшное дело. На той стороне — у финнов, значит, — родной брат его служил, тоже полковник и тоже отрядом командовал. Не знаю точно, что там у них были за счеты. Только между нами шел разговор, что этот брат в восемнадцатом, что ли, году повесил жену нашего полковника, коммунистку, — она работала в подполье и попалась. Она, значит, погибла, а полковник сидел в тюрьме, потом бежал в Советский Союз. В общем — верно не скажу, но охотились они друг за другом — эти братья... Один раз, значит, мы его прихватили с небольшой группой шюцкоров на хуторе. Перебили всех, только он один и ушел — на лыжах. Гнались — не догнали, а он старше нашего полковника. Ох, тот ругался, что упустили, — полковника-то самого с нами не было. «От меня бы, говорит, ни за что не ушел». Майор — доктор наш — спрашивает: «Неужели стали бы стрелять в брата?» — «Сдался бы, так не стал стрелять; только он мне не сдастся, знает, что немедленно повешу. И он меня повесит, если поймает».

— Ну и что же?

— Ничего. Слышал потом — этого брата будто бы убили под Печенгой, столкнуться им, значит, так и не пришлось.

Рассказывая, Богоев быстро орудовал у разгоревшегося костра: подвесил чайник, раскрыл консервы, развесил на палочках мокрые портянки, ловкими привычными пальцами начал ощипывать вчерашнего косача. Едва они успели позавтракать, как погода внезапно испортилась. Ветер повернул и усилился, принес низкие тучи, пошел дождь, потом крупа. Вода в озере потемнела, все кругом стало тоскливо и мрачно. Шалашик, сооруженный из чахлых сосенок, сильно протекал — рубить еловые ветви на гриве Богоев не решился, чтобы не оставлять следов присутствия человека. С вечера уже нельзя будет жечь костер — хоть и мало вероятно, а все же этой ночью Кларк может появиться.

Вечер пришел такой же ненастный, печальный. Кое-как поужинав, Петренко и Богоев еще засветло забрались в спальный мешок и тихо разговаривали. Темнело. Вдруг Богоев насторожился:

— Стойте... Послушайте...

Оба прислушались, но было тихо, только ветер свистел в макушках сосен да шлепала о гранит мелкая волна.

— Что такое?

— Рубят где-то... только далеко. Чуть-чуть ветер донес...

— Если ветер донес — значит, из-за озера, от границы?

— Выходит так. Но ничего больше не слышно, да и некому там рубить. Послышалось, наверное, а может быть, капли падали...

Скоро они заснули.

Их разбудил зычный гогот гусиного каравана, опустившегося на мох покормиться клюквой. Богоев, не вставая, высунул голову из шалаша. Было совсем светло, ярко горела заря на почти безоблачном небе, последние тучки уходили к северу, гонимые переменившимся ветром. Опять бушевали тетерева, а метрах в двухстах от шалаша ходило по мху десятка три крупных серых гуменников. Капитан поспешно вытащил из чехла винтовочку, лежа прицелился. Слабо щелкнул выстрел... Ближний гусь забился, закружился по земле. Остальные с тревожным криком поднялись в воздух. Богоев, а за ним Петренко выскочили из шалаша.

— Стой! Бросай оружие! — раздался окрик сзади. Почти у самого берега на воде покачивался плот, на нем — трое. Два солдата с зелеными петлицами на шинелях навели автоматы на офицеров. Богоев спокойно, не спеша нагнулся и не бросил, а положил на камень винтовочку и, выпрямившись, поднял руки. Петренко последовал его примеру.

— Что за люди? — спросил пограничник с погонами сержанта. — Дед, подгребай к берегу. Кто такие, спрашиваю?

— Офицеры из Ленинграда. Я — подполковник Петренко, а это — капитан Богоев.

— А вот посмотрим. Три шага сюда — и ложитесь.

— Чего смотреть-то? — произнес спокойно старик. — Митрий Богоев и есть. За охотой, Митька? Вы, ребята, не сумлевайтесь, человек мне знакомый.

— О! Дед Антон! Неужели живой?

— Живой, Митрий, живой! Сойди-ка, подтяни плот на скалу, да не порато[7], а то намокнем...

— Постой, дед, — остановил его сержант. — Извиняюсь, товарищи офицеры, а порядок нужен. Прошу подойти по одному и предъявить документы. Власов, не зевай!..

Проверив удостоверения личности и пропуска, сержант успокоился, еще раз извинился, и все трое вышли на берег. Богоев радостно обнял деда, маленького, кривого на левый глаз старичка с зеленоватой от старости круглой бородкой.

— Вот, товарищ подполковник, я вам про него говорил. Это он водил нас по этим местам в сорок втором году. А где же у тебя глаз?

— А вот нету глаза, Митрий. Жонка кочергой выбила... чтоб на молодых не смотрел! — Старик сипло засмеялся, очень довольный шуткой. — А я и одним-то глазом маху не дам...

— Полно тебе... Небось, бердану твою разорвало?

— Ее, ее! Затвор выбило...

— Постой, а здесь-то ты зачем?

— Да, товарищ сержант, — вмешался Петренко, — вы что здесь — задание выполняете?

— Так точно, товарищ подполковник. Так что вы уж простите, но помешаем вашей охоте, — он взглянул на глухарей, подвешенных к сосновой ветке, — придется вам отсюда перебазироваться.

— А не на одну ли дичь мы с вами охотимся? Вы ведь нарушителя ждете? Ну и мы того же человека поджидаем.

Петренко коротко объяснил, как они сюда попали.

— Вы Дергачева ищете?

— Так точно! — радостно воскликнул сержант. — Ну, теперь нас целый батальон. Как это вы в Ленинграде, а рассчитали... и прямо сюда! И начальник заставы тоже, как с дедом Антоном поговорил, так и решил — больше ему пройти негде. Старик нас и привел сюда, той стороной — больше двух суток добирались, такая трущоба. Топи... еле вылезли.

— Замучились?

— Есть-таки, товарищ подполковник.

— А ты как, дед?

— О! Я еще через ножку могу! — и дед показал, как он может подпрыгнуть через ножку.

— Так это вы вчера рубили в той стороне?

— Я, Митрий, я, плот вязал. А утром, как салму-то прошли, смотрю — что такое на вараке выстало? Банька — не банька, шатер — не шатер...

— Мы уж думали, что опоздали. А тут глядим — вас двое... Товарищ капитан, вы гуся-то убили? Вон, крыло трепещет! — воскликнул сержант.

— Фу-ты, я и забыл про него. Сейчас обуюсь — схожу.

— Да зачем вам? Власов, ну-ка сходи!

— Смотрите не провалитесь — тут топь! — крикнул Богоев вдогонку солдату. Но тот благополучно принес гусака, насквозь пробитого пулей.

— Теперь дело у нас пойдет, — сказал дед Антон. — У них-то, смотри, и котелок есть и чайник, по-богатому живут. Ну, я вас, робята, теперь спать повалю — ночью-то продрогли, а сейчас шелонник подул, днем тепло будет. А я буду обед варить.

Богоев запретил было разводить огонь, но старик запротестовал, утверждая, что днем костер жечь можно — у него дыма не будет, а дух унесет ветром за озеро. Петренко приказал пограничникам не стесняться — лезть в спальный мешок и отдыхать, а сам с Богоевым пошел по берегу озера, чтобы решить, как расставить свои неожиданно возросшие силы в ожидании близкого гостя.

Когда они вернулись, обед был готов, и старик будил крепко уснувших пограничников. За едой, выслушав мнения Богоева и деда Антона, Петренко принял решение: разделиться на две смены и поочередно сидеть в засаде в конце еловой гривы — единственного удобного выхода к Перкеле-Ярви. Выбрали высокую ель, с которой далеко просматривалась тундра и особенно гривы вдоль гряды, по которой должен был прийти беглец. В дневное время один из часовых наблюдает с дерева, другой, ему на смену, сидит у подножия ели. После наступления темноты оба отходят от гривы, один вправо, другой влево, на расстояние двадцати — двадцати пяти метров от опушки и прячутся между валунами. В случае, если с дерева будет обнаружен человек, часовой спускается вниз и утиным манком дает сигнал, по которому все, кроме деда Антона, собираются к гриве.

Если же беглец явится ночью и не разведет костра, а прямо направится к озеру — придется брать его вдвоем.

Поели. Первая смена, Петренко и Власов, отправилась на место. Сменять их в три часа дня должны были Богоев и сержант Бойко.

Прошел день, кончался второй — никто не появлялся на пустынных берегах озера. Петренко начал волноваться: послезавтра прилетит самолет. Неужели Кларк не успеет прийти? Или он погиб дорогой? Или его поймали? Наконец, может быть, они все-таки просчитались? Но и Богоев, и дед Антон доказывали, что шпиона нужно ждать скорее всего завтра. Никакого другого пути с Мас-Вараки ему нет, и явиться он может только по гряде. Болота так отошли за два последних теплых дня, что ходьба по ним стала мучительной.

Девятого мая, в девять часов вечера, на пост стали Петренко и Власов. Богоев, спустившийся с дерева, сказал, что ничего не видно, но два часа назад с востока донесся ружейный выстрел. Впрочем, он не уверен, может быть, просто дерево упало где-то далеко, на гряде. Небольшой ветер дул с той стороны и мог принести звук издалека.

Петренко занял свое место за двумя большими валунами, шагах в тридцати от опушки ельника. Отсюда хорошо просматривалась северная кромка гряды. Власов расположился метрах в пятидесяти от подполковника, наблюдая за южной опушкой. Вечерний сумрак сгущался, заря, медленно тускнея, передвигалась все дальше к северу. Затихали дневные звуки: смолкли трели кроншнепов над тундрой и песни певчего дрозда на ели. Только несколько бекасов, уже невидимых в темнеющем небе, продолжая играть над топью, блеяли, как барашки, да где-то бормотал и чуфыкал особенно азартный косач. Но и эти звуки постепенно умолкли. Вот с клохтанием пролетела в гриву запоздалая глухарка, и опять все стихло. Потом далеко на гряде загукала большая сова — настала ночь. Молодой месяц слабо освещал тундру и черную массу высоких елей, все казавшихся подполковнику ощетиненным хребтом огромного зверя. Минуты ползли, как часы.

Вдруг слабый звук долетел до слуха Петренко, словно легкое чмоканье мокрого мха под сапогом. Вот еще — и слышнее. Он затаил, дыхание и весь сжался, вглядываясь в черную опушку. Снова тот же звук — но что это? Он почти сзади... со стороны их стана. В ту же минуту раздался чуть слышный свист — это Богоев. Что-то случилось! Петренко также тихо свистнул в ответ и скоро увидел перед собой темную фигуру капитана.

— В чем дело?

— Дед дым почуял, говорит, где-то недалеко, на гряде, оттуда ветром наносит. Нужно влезть на ель, посмотреть, не увидим ли огня.

— Ладно, вы оставайтесь здесь, а я полезу.

Петренко направился к ельнику.

В темноте не просто было взбираться по частым колючим сучьям. Невидимая хвоя лезла в глаза, царапала руки. Чуть не порвав полушубок, подполковник добрался наконец до большого сука, откуда обычно вели наблюдение. Сейчас он был выше всех остальных вершин гривы. Вот чернеет следующий небольшой островок ельника, окруженный белесым болотом; большая дальняя грива за ним скорее угадывается, чем видна в темноте. Да может быть, она и не там? И тут, совсем ясно, он увидел яркую точку на кромке этой далекой гривы. Искорка вспыхнула и погасла, опять вспыхнула... Да! И в этом месте все время виден какой-то красноватый отблеск. Ясно, костер скрыт густыми молодыми елками и только по временам, когда пламя взовьется особенно высоко, становится виден. Петренко поспешно спустился с дерева.

— Костер! — сказал он, подходя к Богоеву. — В третьей гриве, с северной опушки. Это он.

— Что будем делать? Подкрасться можно... Он ведь заснет.

Петренко немного подумал.

— Нет. К чему торопиться? Он никуда не денется. В темноте мы можем упустить его, а утром он сам придет сюда, тут, на чистом, его и возьмем. Утром он обязательно выйдет к озеру. Ему же нужно подготовиться к ночной переправе.

— Верно. Все четверо разместимся здесь, за камнями, вон за той отдельной елочкой, полукольцом, дадим ему выйти из гривы и все.

— Да. В три ноль-ноль приходите с сержантом, и все останемся здесь. Идите, спите пока, если уснете.

Петренко опять остался один перед черным горбом елей, за которыми где-то, совсем недалеко, шпион Кларк проводил на свободе свою последнюю ночь.

Завтра, на рассвете, он выйдет между теми вот двумя группами елок и направится мимо Петренко прямо к озеру... И тогда...

...Уже совсем рассвело, когда они все четверо одновременно услышали, как в чаще треснул сухой сук, потом еще... Все произошло точно так, как представлял себе Петренко. Дав шпиону отойти шагов сорок от опушки, они поднялись из своих укрытий. Увидя прямо перед собой два наведенных дула, беглец остановился, быстро оглянулся — справа и слева, почти сзади, на него глядели еще два ствола. Он не сделал попытки снять висевшее на плече ружье. На его осунувшемся, давно не бритом лице застыла кривая улыбка. Карьера мистера Ричарда Кларка, Ришарда Влоцкого, Василия Петровича Дергачева — окончилась.