Особое задание (сборник)

- И пусть люди, совершившие преступление против революции, - сказал он, - отвечают за свои поступки.

Ссылка на прежние заслуги в борьбе с царизмом дешево стоит. Прежние заслуги не могут оправдать тягчайших преступлений, совершаемых против Октябрьской революции и кровных интересов рабочего класса. За контрреволюцию арестованы и максималисты. Разберемся, решим.

Виновных накажем, перед невиновными извинимся.

Хороший прием, оказанный комиссии в МЧК, товарищеская обстановка во время беседы, а также спокойные и обстоятельные ответы Манцева на заданные ему вопросы произвели на членов комиссии сильное впечатление. Рядовые рабочие, не искушенные в политике, после ознакомления с истинным положением дела поняли, куда их ведут "защитники" народа и в каких грязных, антисоветских преступлениях они участвуют.

К концу беседы в кабинет вошел Феликс Эдмундович Дзержинский, одетый в поношенную гимнастерку защитного цвета и в такие же брюки, аккуратно заправленные в солдатские сапоги. Несмотря на бледность лица, он был бодрым и оживленным, его энергичная натура проявлялась во всем его внешнем облике.

Поздоровавшись, Дзержинский быстро подошел к столу и, не садясь на стул, сразу же взял "быка за рога".

- Вы недовольны действиями Чрезвычайной комиссии, - обращаясь к присутствующим, заявил он, - недовольны тем, что арестованы некоторые представители партии максималистов. Так или нет, товарищи рабочие?

- Так, - подтвердило несколько голосов.

- А зачем же выражать недовольство, не узнав, почему арестованы люди? продолжал Феликс Эдмундович. - В ваших глазах арестованные максималисты в прошлом революционеры. Да, я подтверждаю это. Скажу вам больше: с некоторыми из них я даже сидел в царской тюрьме. Но разве максималисты арестованы за прошлое? Они арестованы за настоящее, за их преступные действия против Советской власти и интересов пролетариата.

ЧК существует не для того, чтобы с бухты-барахты бить каждого встречного и поперечного. Она - карающий меч революции и разит только врагов революции. И кто оказался в лагере врага, в одном стане с белогвардейцами и иностранными интервентами, пусть отвечает за содеянное. Нельзя уйти от суда людского, прикрываясь вывеской той или иной партии, может быть революционной при царизме. Могу заверить вас, что никто, не причастный к контрреволюции, не пострадает. В то же время, говорю вам открыто, виновные в черных, грязных делах понесут строгую кару, каждый по своим заслугам. Поступить иначе - означает предать дело Октябрьской революции и социализма, дело, ради торжества которого пролито столько крови и принесено столько жертв.

Теперь решайте сами, товарищи, можно ли арестованных максималистов, обвиняемых в контрреволюции, без разбора дела освободить из тюрьмы и дать им возможность снова продолжать преступную деятельность, - заключил Дзержинский.

- Нельзя! Пусть сидят до разбора дела! Интересы революции дороже всего! - ответили присутствующие, все еще находясь под впечатлением только что услышанных слов.

Всем казалось, что наша беседа подошла к концу. Но в это время член комиссии Хренов, наиболее заядлый максималист, неожиданно спросил:

- Скажите, Дзержинский, неужели вы, большой революционер, бывший царский узник и каторжник, можете легко карать людей, вплоть до расстрела?

На лице Дзержинского вспыхнули красные пятна, он обвел присутствующих пристальным взглядом и сказал:

- Нет, не легко, очень тяжело. Но теперь я спрошу вас: если рабочий класс проявит жалость к своим врагам, пролившим море человеческой крови, что произойдет с ним самим? А произойдет то, что он не устоит в борьбе. Тогда победившая буржуазия расстреляет и повесит сотни тысяч рабочих и крестьян, устелит трупами улицы городов и сел и, будьте уверены, не проявит никакой жалости.

Перед нами пример Парижской коммуны. Вспомним, как французская буржуазия расправлялась с побежденными коммунарами, как она варварски расстреливала и терзала их. У нас, в случае поражения революции, повторится то же самое в невиданных размерах. А разве зверства, расстрелы, нечеловеческие пытки, творимые Колчаком, Деникиным и другими белогвардейцами-палачами, не служат для трудящихся масс страшным предупреждением?

Вопрос стоит так: или мы их, или они нас. Но есть большая разница между нами и нашими врагами. Мы боремся, чтобы освободиться от цепей рабства и установить лучшую жизнь для всех трудящихся. Они борются, чтобы снова надеть на нас цепи рабства и вернуть себе праздную, развратную жизнь. Так что дело не в том, легко или тяжело расправляться с врагами, а в том, в интересах какого класса ведется эта расправа и каким целям она служит.

Предвзято заданный вопрос обернулся против того, кто его задал. Ответ Дзержинского помог членам нашей комиссии еще лучше уразуметь, на страже чьих интересов стоит Чрезвычайная комиссия и в какой сложной обстановке ей приходится работать.

- Прошу по-честному, по-рабочему, не лукавя, рассказать товарищам на митинге все, что узнали и услышали здесь, - таким напутствием, пожимая нам руки, проводил Феликс Эдмундович членов комиссии.

- Какой превосходный человек! - спускаясь по лестнице, взволнованно сказал Егор Минаев, один из членов комиссии.

Мне неоднократно приходилось встречаться с Феликсом Эдмундовичем и раньше и впоследствии, но эту встречу память запечатлела особенно крепко.

Выйдя из МЧК и повернув с Лубянки на Кузнецкий мост, мы остановились недалеко от того места, где теперь стоит памятник В. В. Воровскому.

Нужно было решить вопрос о докладчике на митинге от лица комиссии. Помня установку МК РКП (б), я предложил выставить докладчиком кого-нибудь из рабочих и назвал булочника Григорьева. Забицкий охотно согласился, он надеялся, что Рябой (так все звали Григорьева) разнесет и ЧК и большевиков по всем статьям, так как до сих пор он слыл у максималистов опытным оратором.

Зная Григорьева как честного, но заблуждающегося рабочего и видя, как он воспринял информацию Манцева и особенно речь Дзержинского, я был уверен, что он не покривит душой и расскажет на митинге чистую правду.

Когда комиссия вернулась в клуб, митинг был в полном сборе. Все с нетерпением ждали, что скажут посланные. За время нашего отсутствия, как выяснилось потом, максималисты распустили слух, что из МЧК вернется один Носков, а остальные члены комиссии якобы уже арестованы и увезены в "Бутырки". Эта провокация обернулась против самих максималистов, как только рабочие увидели, что комиссия возвратилась в полном составе.

Своим сообщением о переговорах с МЧК Григорьев разочаровал максималистов. Он добросовестно рассказал собравшимся обо всем, что говорили Манцев и Дзержинский по делу арестованных. В заключение докладчик повторил слова Дзержинского о том, что максималисты арестованы не за идеи, а за преступления против Советской власти.

По делу всех находящихся под арестом ведется объективное следствие. Виновные, бесспорно, пострадают, невиновные немедленно получат свободу. Для того чтобы распутать клубок, нужно время, вот почему арестованные задерживаются в тюрьме.

Митинг закончился принятием резолюции, в которой признавалось невозможным освобождение арестованных до конца следствия. В ней имелась лишь просьба в МЧК об ускорении ведения следствия. Резолюция была зачитана мной и предложена от имени большинства комиссии - восьми человек. Три члена комиссии - Забицкий, булочник Хренов и рабочий Александровских железнодорожных мастерских (фамилии не помню) - выступили со своей резолюцией, требовавшей немедленного освобождения арестованных, независимо от ведения следствия.

Наша резолюция собрала примерно 60 процентов голосов, резолюция трех членов комиссии - около 25 процентов. Были и воздержавшиеся. Во время голосования со стороны максималистов и анархистов вновь послышались выкрики и ехидные реплики; в этом нашли свое выражение злоба и разочарование организаторов неудавшейся антисоветской провокации.

П. Сидоров

В БОРЬБЕ С АНАРХИСТАМИ

После того как анархисты-террористы в сентябре 1919 года организовали взрыв в здании Московского комитета РКП (б), в результате которого погибли 12 человек и около 50 получили серьезные ранения, МЧК приступила к ликвидации анархистского подполья в Москве.

Эта операция проводилась под руководством председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского.

Вскоре после московской операции к Дзержинскому были приглашены семь оперативных работников, в том числе и я - сотрудник отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией. Разговор был обстоятельный. Феликс Эдмундович интересовался всем: сколько каждому из нас лет, давно ли работаем в органах ЧК, семейным положением, кто откуда приехал и чем занимался раньше.

Выслушав наши ответы, Дзержинский перешел к делу.

- Мы успешно завершили разгром анархистских террористических групп в Москве. Но этот успех дался нам нелегко. Он потребовал от нас многих сил, были и жертвы.

Это был первый опыт борьбы с такой категорией контрреволюционеров. У нас были промахи. Немалой части анархистов удалось уйти из столицы и распылиться по другим городам. Все это произошло потому, что у нас плохо была поставлена разведка. Мы не имели нужной информации о подполье врага, о его ячейках и их составе, об их конспиративных и явочных квартирах, вооружении и технике. Мы не были бы чекистами, если бы не учли этого урока на будущее.

Теперь, после Москвы, - продолжал Феликс Эдмундович, - у анархистов остались две основные базы, где они сосредоточили свои силы, технику и вооружение. Одна из них в Самаре, другая - на Украине. Туда подались и московские анархисты.

На Украине анархисты сотрудничают с белогвардейцами, а когда туда придет Красная Армия, они собираются уйти в подполье и продолжать борьбу с Советской властью.

В Самаре анархисты и раньше имели свою крупную базу. Во время наступления белочехов они значительно пополнили свои запасы оружия и технических средств.

Самарская база анархистов, - акцентировал наше внимание председатель ВЧК, - представляет сейчас для республики самую серьезную опасность. Мы не можем ни одного дня терпеть такого положения, когда враг в любую минуту может ударить нам в спину.

Дзержинский встал, походил по кабинету, потом вернулся к столу и продолжал:

- После ликвидации анархистского подполья в Москве нам необходимо помешать ему перестроиться и сгруппироваться в Самаре. Путем организации надежной разведки важно выявить его конспиративные квартиры, главарей и участников, склады оружия и техники, а затем очистить город от этих врагов революции. Для выполнения этой задачи мы избрали вас, товарищи. Вы будете представлять специальную боевую группу. Руководителем группы назначен известный вам Федор Яковлевич Мартынов.

Федора Мартынова действительно знали все чекисты Москвы, да и не только Москвы, как человека необыкновенной отваги, находчивости, недюжинной силы. Он в прошлом рабочий прохоровской "Трехгорной мануфактуры", участник баррикадных боев на Пресне в 1905 году.

Ни одна боевая операция по борьбе с контрреволюционерами, особенно с бандами уголовников, не проходила без его участия. Среди чекистов Мартынов слыл грозой бандитизма. Дзержинский высоко ценил незаурядные чекистские качества Мартынова и давал ему самые ответственные задания. То, что нам придется работать под руководством такого опытного и сильного чекиста, вселяло уверенность в успехе предстоящей операции.

Пройдя еще раз по кабинету, Дзержинский обратился ко мне:

- С вами, товарищ Сидоров, мы связываем особые надежды. В группе вы будете выполнять роль разведчика.

Наверное, на моем лице председатель прочитал сомнение в том, смогу ли я справиться с такой ролью, потому что тут же объяснил:

- Мы исходим из вашей связи с анархистами в прошлом, из того, что ваш брат, убитый белогвардейцами в Харькове, был видным анархистом и раньше жил в Самаре, а вы, находясь у брата в Самаре, встречались с анархистами и среди них будете своим человеком. Как вы смотрите на наше предложение, Петр Михайлович?

- Выбор моей кандидатуры на эту роль считаю вполне справедливым и готов выполнить ваше задание, Феликс Эдмундович!

Дзержинский на миг чуть заметно просиял в улыбке, но тут же снова посерьезнел и продолжал:

- Нас беспокоит только один вопрос: знает ли кто-нибудь из ваших московских и самарских знакомых о вашей работе в ВЧК?

- В ВЧК я работаю совсем недавно, и об этом пока никто не знает, твердо ответил я.

- Отлично. Вы анархист, находились в Москве и бежали в Самару в связи с провалом подполья анархистов в столице. Это ваша легенда. Пребывание чекиста в логове врага всегда связано с риском, как бы он ни маскировался, - развивал свою мысль председатель ВЧК. - Важно свести этот риск до минимума. Вы постоянно будете чувствовать рядом с собой товарищей остальных участников группы, опираться на них. В случае каких-либо осложнений они немедленно придут вам на помощь.

И последнее. О вашей миссии в городе на Волге, - обратился Дзержинский ко всем членам группы, - будет знать только председатель Самарской губчека...

Затем обсуждались способы связи между мной и группой, группы с губчека и непосредственно с ВЧК, рассматривались методы конспирации анархистов, говорилось о многих деталях предстоящей операции.

Прощаясь с нами, Дзержинский пожал каждому руку и, провожая до двери, напутствовал:

- Мы крепко надеемся на вас, товарищи. Желаю вам успеха и быстрого возвращения в Москву.

В Самару мы ехали в разных вагонах, а по приезде в город разошлись по конспиративным квартирам, адреса которых были нам известны заранее. Установили связь с местной губчека.

Наступил ответственный день. По разработанному еще в Москве плану я направился на квартиру к легальному анархисту, с которым познакомился еще в 1918 году, в свой первый приезд к брату. Это был пожилой человек, местный житель.

Встретил он меня хорошо. За чашкой чая разговорились. Я уже основательно изучил свою легенду и так вжился в новый образ, что заподозрить меня в двойной игре было трудно. Я рассказал ему о крахе, который потерпели анархисты в Москве, о том, что, опасаясь ареста, те, кто уцелел из разгромленных групп, скрылись из города и разъехались по городам страны.

- Я решил остановиться здесь, в Самаре. Тут мне все знакомо - и люди, и обстановка. Это облегчит работу...

Если вы мне верите, то единственная просьба к вам - свести с единомышленниками.

- Да, молодой человек, - испытующе глядя на меня, заговорил старый анархист, - в одиночку бороться трудно.

Пропадете...

Он надолго замолчал. Ожидание было томительно: поверит или нет?

Наконец хозяин снова заговорил:

- Нам нужны свежие силы. Я достаточно хорошо знал вашего брата, знаю и вас, чтобы составить мнение. Завтра я сведу вас с товарищами по борьбе.

На следующий день в сопровождении хозяина квартиры я направился в город. Я шел спокойно, зная, что каждый мой шаг в поле зрения чекистов и дом, куда мы войдем, будет взят под наблюдение.

В квартире скрывалась большая группа анархистовбоевиков. "Товарищи по борьбе" внимательно выслушали вести о том, как ликвидировалось подполье в Москве.

Невеселые были у них при этом сообщении лица. Но потом все стали наперебой хвалиться: у нас, дескать, такого провала не произойдет, мы работаем лучше, чем москвичи...

Потом были еще встречи. Каждая встреча с анархистами давала мне новые фамилии участников нелегальной организации, их адреса, клички, пароли, склады оружия и динамита.

Возвращаясь к себе на квартиру, я тщательно записывал добытые сведения, а потом через связника передавал эти сведения губчека. Оттуда их сообщали непосредственно Дзержинскому.

Через несколько дней меня пригласили в губчека. Там уже находилась в сборе вся наша группа.

- О подпольной анархистской организации мы располагаем теперь достаточными данными, - начал председатель губчека. - Враги имеют большие запасы оружия, взрывчатых веществ и могут пустить их в ход в любое время. Поэтому продолжать разведку мы не можем. Пора приступать к ликвидации организации. Одним ударом мы разрушим всю их конспиративную сеть. Операцию начнем сегодня ночью. Время выступления - два часа ноль ноль.

- Вы, товарищ Сидоров, - обратился он ко мне, - в операции участвовать не будете. Не стоит рисковать вашей легендой, она может еще пригодиться.

С учетом добытых сведений об участниках нелегальной организации на совещании были разработаны все детали предстоящей операции: способы проникновения в квартиры, порядок обысков и арестов, конвоирование арестованных, действия чекистов в случае вооруженного сопротивления и многое другое.

Тщательная подготовка операции, использование сведений разведки о членах организации и имевшийся уже опыт ликвидации анархистского подполья в Москве обеспечили успех этой операции. Она была проведена за несколько часов и без единого выстрела. У анархистов были изъяты пушки, пулеметы, бомбы, винтовки, револьверы разных систем, много боеприпасов, динамит целый вагон оружия.

Выступление контрреволюционеров в Самаре было предотвращено.

Председатель Самарской губчека оказался прав, когда решил не рисковать моей легендой. Нашу оперативную группу ждало новое боевое задание.

По возвращении в столицу мы снова были вызваны к Дзержинскому. На этот раз он больше слушал пас, чем говорил сам. Мартынов и я подробно рассказали о том, как велась разведка и как готовилась и проводилась операция по ликвидации вражеского подполья.

Феликс Эдмундович одобрил наши действия и сделал ряд замечаний. Он объявил решение президиума ВЧК о направлении нас на Украину с той же задачей: выявление и ликвидация анархо-бандитского подполья в городах Украины по мере освобождения их Красной Армией от белогвардейцев.

Теперь наша группа увеличивалась до 18 человек и ей было присвоено наименование "особая группа ВЧК". Руководителем группы снова был назначен Мартынов.

Проявляя заботу о том, чтобы мы, находясь на выполнении важного государственного задания, не беспокоились за свои семьи, Феликс Эдмундович обещал при прощании с нами, что сотрудники из секретариата ВЧК будут поддерживать с нашими родными связь и, если потребуется какая-либо помощь, она непременно будет оказана.

И это были не просто слова. Во время нашего пребывания на Украине моя жена родила ребенка. Врач санитарной части ВЧК навещала ее в родильном доме, а затем дома. Кроме того, Дзержинский прислал матери и новорожденному подарки. Такое внимание руководителя ВЧК к нашим близким еще больше вдохновляло нас в полной опасности и риска работе.

Конкретный план нашей поездки на Украину разрабатывал с нами член коллегии ВЧК В. Н. Манцев, который уже был на Украине и был назначен председателем Всеукраинской чрезвычайной комиссии.

Из Москвы особая группа выехала в конце декабря 1919 года. В тот же день она прибыла в Курск, где размещался особый отдел ВЧК Юго-Западного фронта. Здесь мы получили документы и дополнительный инструктаж с учетом новых данных об анархо-бандитизме на Украине.

Не задерживаясь в Курске, особая группа отбыла в только что освобожденный от белых Харьков. Здесь, как и в Самаре, нас разместили на конспиративных квартирах.

Еще до нас в Харьков был направлен сотрудник особого отдела фронта бывший анархист Иванов. К нашему приезду ему удалось встретиться с рядом анархистов, находившихся в подполье, и собрать ценные сведения. На совещании у Мартынова он доложил нам об обстановке в Харькове, рассказал о местной организации анархистов, о ее антисоветских планах.

Некоторые из подробностей, которые он сообщил, очень пригодились впоследствии.

- Учтите, товарищи, - предупреждал он. - Когда будете брать анархистов, не командуйте "Руки вверх!".

Оказалось, что местные анархисты-боевики договорились считать эти слова командой для начала стрельбы и стреляют из любого положения в подавшего эту команду.

Придумали взамен другую команду - "Не шевелись!".

Казалось бы, мелкая деталь, сообщенная нам Ивановым, позволила сохранить жизнь товарищам.

В Харькове операция по ликвидации анархо-бандитского подполья прошла успешно. В процессе этой операции мы приобрели очень ценного помощника в борьбе с анархистской контрреволюцией. Им был Яков Кобозев, уроженец Киева, из рабочих, бывший анархист. Он прекрасно знал все повадки и ухищрения анархиствующих бандитов и благодаря этому отлично справлялся со всеми заданиями, которые поручала ему группа. Это был человек необыкновенной храбрости. Смертельная опасность, месть бывших единомышленников, подстерегала его в каждой квартире, за углом дома, на улице. Но он словно играл с ней в прятки. Яков Кобозев героически погиб в одной из схваток с махновцами на Екатеринославщине.

На Украине для нашей особой группы ВЧК оказалось столько дел, что наша командировка изрядно затянулась, а Ф. Я. Мартынов был даже оставлен на постоянной работе в Одесской губчека. Его большой опыт чекистской работы, его способности очень пригодились на таком остром участке, каким была в то время Одесса.

На Украине мы, члены особой группы, и наши помощники под видом анархистов проникали во вражеские гнезда, в тайные сборища анархистов и узнавали их святая святых. Никому из главарей анархо-бандитских подполий не приходило в голову, что они имеют дело с чекистами и их помощниками.

Были раскрыты и ликвидированы анархистские подпольные огранизации в Харькове, Киеве, Одессе и других городах.

Е. Бочкарева

ЗАГОВОРЩИКИ В РЯСАХ

Плывет над Самарой перезвон церковных колоколов.

Вереницей тянутся богомолки в тихую обитель женского монастыря, расположенного около Жигулевского пивзавода, а богомольцы - в собор, пристроившийся рядом с женским монастырем.

Буднично. Серо. И так изо дня в день. Скучно в Самаре для тех, кто ищет успокоение в молитвах. Свежий, бодрящий ветер революции, пронесшийся над Россией, обошел их стороной. А рядом с ними бьет ключом новая жизнь, и большинство самарцев горой встали за эту, пока еще такую таинственную и вместе с тем многообещающую жизнь.

Весело работалось мне в горкоме партии, хотя должность была самая будничная - буфетчица. А весело потому, что окружали меня заботливые, жизнерадостные люди. Шутки и смех были их постоянными спутниками.

Так бы и работала всю жизнь рядом с полюбившимися товарищами!

1918 год для меня, простой девчонки, был особенно памятен. В начале года я стала членом партии большевиков.

Весной, когда на улицах еще лежал снег, вызвал меня секретарь горкома партии Георгий Курулов.

- Проходи, Катюша, - вставая навстречу, проговорил он. - Садись, чувствуй себя как дома. Хочу с тобой поговорить. Хотим тебя послать работать в губчека. Девушка ты серьезная. Нам кажется, что наше доверие ты вполне оправдаешь.

- Боюсь только одного, - немного подумав, ответила я, - как бы не осрамиться. Ведь я девушка. А чекистами должны быть мужчины, сильные, смелые. Но если в горкоме считают, что моя кандидатура подходит для работы в губчека, я согласна.

Георгий Курулов кивнул головой в знак одобрения моего решения и стал писать направление в ЧК. Поставив подпись и прихлопнув круглой печатью возле размашистой подписи, он вручил мне бумагу.

- Иди к председателю ЧК Василию Беляеву. Как и что тебе делать, он разъяснит сам. Желаю тебе, Катюша, больших успехов на новом поприще!

Так я стала чекистом. Напряженный, полный опасности ритм работы в ЧК захватил меня. Работники, в большинстве своем такие же молодые, как и я, казались отчаянными до дерзости. Мне очень хотелось походить на них. Хотелось получить такое задание, где можно было бы показать, что я тоже не трусливого десятка. Но приходилось заниматься самым безобидным делом ловить беспризорных мальчишек и девчонок и лишь изредка принимать участие в аресте контрреволюционеров, где для обыска требовалось присутствие женщины.

Но вот однажды, в конце апреля, меня вызвал председатель губчека Василий Беляев.

- Катя! Умеешь молиться?

Честно говоря, этот вопрос меня смутил. Но делать было нечего, и я сказала: "Умею".

- Вот и хорошо, - обрадовался он. - Это то, что нам нужно...

На следующий день, натянув на себя все черное, я пошла в монастырь. Влившись в поток богомолок, вместе с ними вошла в мрачное здание. У входа купила свечу, поставила ее какому-то святому и начала молиться. Крещу лоб, а самой хочется смеяться, глядя на монахинь.

Так продолжалось несколько дней. Каждый из них был похож на другой как две капли воды: деньги за свечу, моление, кислые лица "товарок".

Через три недели моего "монашества" меня своим вниманием почтила одна монахиня. Судя по всему, она пользовалась среди посетителей обители большой властью и авторитетом. Опустившись рядом со мной на колени, она сначала молилась, а потом попросила остаться после службы.

Что сулило мне это знакомство?

Когда все разошлись, она, перебирая тонкими пальцами четки,спросила:

- Откуда ты, милая? Чья ты? Что-то раньше я не видела тебя?

- Раньше у меня не было надобности вымаливать у господа бога милости, ответила я как можно спокойнее. - Теперь, когда власти арестовали моих братьев, мне хочется, чтобы бог услышал молитвы и ниспослал всепрощение моим родным...

- А за что их арестовали?

- Если б я знала! Говорят, контрреволюционеры они.

Но какие же они контрреволюционеры, если нашу матушку и то боялись обидеть даже словом! - скорбно промолвила я.

- Бог все видит. Все слышит, - торжественно сказала монахиня. - И твои молитвы не останутся без ответа. Придет день, и будут твои братья снова на свободе, а вместе с ними вырвутся из темниц и все остальные, кто страдает сегодня за православную веру.

С этого разговора монахиня стала ко мне благоволить.

При встречах приветливо кивала головой, давала читать священные книги.

Так я стала своим человеком среди святош. Но однажды меня чуть не провалила комиссар продовольственного отдела Петрова. Что ей было нужно в монастыре и как ей удалось узнать меня среди одноликой черной массы осталось тайной. Но она узнала меня и, глядя в глаза, проговорила: "Что это ты, милая, в религию ударилась? Интересно!"

Я так и обомлела. А вдруг ее слова услышали другие?

Закрыв лицо руками, я, торопливо домолившись, быстро покинула монастырь.

"Вот будет здорово, если Петрова разнесет в городе молву о том, что я стала монахиней", - подумала я.

Бегу в горком партии. У Георгия Курулова в это время был Валериан Владимирович Куйбышев. Заметив мое волнение, они прервали беседу.

- Что случилось, Катя? - спросил секретарь горкома. - На тебе лица нет, словно за тобой ведьмы гнались.

Я поведала о происшедшем. Они выслушали меня, затем Куйбышев распорядился:

- Нужно срочно вызвать Петрову в горком и строгонастрого предупредить, чтобы держала язык за зубами.

А вы успокойтесь. Ничего плохого не случится, - обратился он ко мне.

Однажды вечером стою я в монастыре и вижу: идет высокая монахиня, а из-под развевающейся юбки видг неются начищенные мужские сапоги и вправленные в них брюки. Меня даже в жар бросило: "Что за наваждение?

Монахиня - в брюках?"

Незаметно отползла на коленях в сторону и спряталась за икону. Смотрю: "монахиня" направилась тоже к этой иконе. Я ниже склонила голову в усердной молитве, а сама слушаю. "Передушу вас всех. Почему не приготовили..." Другой мужской голос ответил что-то в оправдание.

Я потихоньку вышла в монастырский двор, а там какие-то люди выносят из подвала монастыря ящики и грузят их в сани.

"Как узнать, что это за груз? Рискну", - подумала я и подошла к саням. А тут как раз идет моя "приятельница" монахиня.

Решила опередить ее вопрос, который должен был последовать, когда она увидела возле саней непрошеную гостью.

- Матушка, что это у вас?

Матушка зло посмотрела на меня, а затем елейным голосом сказала:

- Милая, мы, как божьи птицы, живем подаянием.

Крестьяне нам хлебца и крупицы дают, а мы им золу в село посылаем. Детишек помыть, бельишко постирать.

У них ведь, кроме кизяка, другого топлива нет, а какая зола от кизяка.

В те годы, верно, золу употребляли вместо мыла. Но почему грузят тайком? Да в ящиках?

Дав понять монахине, что ее ответ меня удовлетворил, я медленно пошла со двора. Так, не ускоряя шага, и пришла на Соборную улицу, где размещалась губчека.

Выслушав мое донесение, Беляев тут же вызвал отряд Чрезвычайной комиссии. Немного времени потребовалось, чтобы оцепить монастырь. Сани с грузом еще стояли во дворе. Стали вскрывать ящики, а там оружие, патроны.

Товарищи поздравили меня с первым успехом. Знакомый коммунист мадьяр Ян сказал:

- Молодец, Катюша! Какую "рыбку" мы выловили с твоей помощью.

Я надеялась, что на этом моя миссия закончилась.

Но меня опять вызвал председатель ЧК.

- Придется тебе, Катя, походить в собор. Присмотрись, не молятся ли святые отцы кому-нибудь другому?

И снова начались для меня серые будни: молитвы, поклоны, свечи перед иконами. Работа оказалась здесь трудней. Публика разношерстная, трудно было разобраться, кто за чем сюда ходит.

Как-то вечером, когда собор уже закрыли, иду я по садику, окружающему собор, и вижу: в нижнем этаже горит свет в окне. Подошла поближе. Окно занавешено. И только сквозь узкую щель пробивается луч света. Заглянула.

Вижу, сидят за маленьким столиком двое мужчин да на полу расселись еще человек пятнадцать. К служителям собора никакого отношения не имеют. О чем говорят - не слышно.

Отошла от окна и побежала. Вдруг меня кто-то схватил.

- Ты что здесь шляешься?

Хоть и перепугалась я, но виду не подала.

- Отец у меня, наверное, опять запил, а мать беспокоится, вот и ищу...

- Убирайся поскорей! Нечего тут шляться по ночам!

Ступай!

В ЧК я рассказала обо всем увиденном.

Опять по тревоге подняли красноармейцев. Оцепили собор.

В подвале обнаружили тех, кого искали.

Попутно обнаружили много золота, серебра, ценной церковной утвари, свезенной сюда из самарских церквей.

Нашли и пустые бутылки из-под водки. Видно, весело жилось "святым" отцам!

Следствие установило, что в соборе проводились сборища главарей подпольной повстанческой организации, ставившей себе целью поднять восстание в Самаре.

Так закончилась моя первая самостоятельная работа в ЧК.

П. Щевъев

РЕВОЛЮЦИЕЙ ПРИЗВАННЫЙ

Поезд, следовавший из Петрограда, доставил меня в город на берегу Белого моря. Дальше, в Повенецк, пришлось добираться на оленях.

Красив Север. Его неповторимые северные сияния, слепящая белизна нетронутого снега, необозримые просторы тундры - все это вызывает восторг у каждого, кто впервые вступает на земли Карелии.

Быстро мчали легкие нарты быстроногие северные "кони". После Петрограда, где ключом била жизнь, здесь мертвая тишина. Куда ни посмотришь - снег, снег, снег.

А вдали, словно в сказке, - стена дремучего леса. Хотелось навсегда сохранить в памяти этот уголок северной окраины России.

Повенецк - небольшой городишко. Низкие его строения словно придавлены толстыми шапками снега. Прохожие редко появлялись на улицах.

За дубовыми стенами избы, расположенной в центре Повенецка, разместилась ЧК.

На первом же совещании я узнал, что, пользуясь малочисленностью пограничной охраны, контрреволюционеры разных мастей почти беспрепятственно уходили в Финляндию, а оттуда к нам также беспрепятственно засылали шпионов. Этому нужно было положить конец. Но как?

- Одним нам, будь нас в десять раз больше, границу не закрыть, - сказал я своим новым товарищам. - Но если среди местного населения найдем себе верных помощников, то считайте, что задача будет выполнена...

Однажды в Чрезвычайную комиссию пришел кряжистый мужчина в теплом тулупе из собачьих шкурок. Он снял мохнатую шапку, осмотрелся и спросил:

- Где у вас старший?

- Я старший.

- Если вы возьмете меня на работу к себе, - глядя прямо в глаза, проговорил он, - то буду служить верой и правдой. Родом я из села Пудогощ. Фамилия Корзин. Зовут Семен.

Предложение было заманчивое и вместе с тем неожиданное. Вопрос был поставлен прямо, и отвечать на него нужно тоже прямо. Но как взять на работу в ЧК незнакомого человека? Что мы знаем о нем? Только то, что он сам нашел нужным нам сказать.

- Хорошо, Семен Корзин. На работу мы тебя возьмем. Но ты понимаешь, что наша работа связана с большим риском?! Можно нарваться на пулю бандита или получить удар ножа в спину. Не боишься? Подумай об этом.

- Я все обдумал, - спокойно ответил Корзин. - Смерти я не боюсь. От нее не уйдешь. А вот смотреть, как безнаказанно уходят через границу враги, не могу. Если возьмете - найду вам помощников из карелов, которые тоже служить будут не за страх, а за совесть. И проводники будут хорошие...

В Корзине мы не ошиблись. Он отлично знал все тропинки через непроходимые болота и лесные чащи, прекрасно ладил с людьми, которые верили ему, охотно выполняли его поручения. Благодаря Корзину коллектив чекистов обрел среди населения настоящих, бескорыстных помощников.

Вскоре Семен получил особое задание. Во главе группы чекистов он был направлен на ту сторону границы с разведывательным заданием. Прошел месяц. Однажды в сильную метель на оленях прибыл связной Корзина - красноармеец Лихачев.

Корзин сообщал, что через два дня в районе Сегозера или по реке Суне будет переброшено на советскую территорию шесть вооруженных шпионов. Возможно, на оленьих упряжках.

Я срочно собрал совещание, на которое пригласил командира и комиссара полка, дислоцировавшегося в Повенецком районе. Разработали оперативный план поимки шпионов. Решили сделать засаду сразу в двух местах предполагаемого движения лазутчиков - у Сегозера и на реке Суне.

Октябрь 1918 года был лютым. Разместившись на нескольких нартах и укрывшись теплыми кожухами, отряд чекистов и красноармейцев выехал в засаду.

Перед участниками операции была поставлена задача:

дать возможность нарушителям углубиться на нашу территорию и приступить к действию только по сигналу ракеты.

Белые халаты слились со снегом. Лежали неподвижно.

Стыло тело. Но двигаться опасно - можно выдать свое присутствие.

Прошел час, другой, третий... Время предполагаемого перехода нарушителей границы истекло. В чем дело? Может быть, они изменили свой маршрут? Тогда где же их встречать? У Сегозера? Но и там тихо.

Было светло. Далеко за Полярным кругом виднелась полоска северного сияния, украсившая небосвод причудливым орнаментом.

Истекал пятый час нашего терпеливого ожидания.

И когда казалось, что можно уже снимать засаду, показались оленьи упряжки.

- Внимание! - передали по цепи.

Нарты приближались. Нарушители не ожидали приготовленной им встречи и чувствовали себя уверенно. Когда в небо вдруг взмыла ракета, для "гостей" она была подобна внезапно разорвавшейся бомбе... В бинокль было видно, как нарты сделали поворот и олени со скоростью ветра понеслись обратно к границе. Но и в тылу врагов взлетела ракета.

Как зайцы, заметались по снежному полю нарушители.

Грянул залп, ударил пулемет, полетели ручные гранаты.

В ответ с нарт раздалась пистолетная стрельба - видно, решили без боя не сдаваться.

Все больше сжимается кольцо чекистов и красноармейцев. Видя безвыходность положения, оставшиеся в живых подняли руки.

Три живых шпиона вместе с захваченными документами были доставлены в Повенецк.

В это время у нас находился ответственный работник Смольного - Позерн. Сколько мы ни пытались вместе с ним прочитать содержание зашифрованных документов - все напрасно. Позерн предложил доложить о поимке шпионов Дзержинскому.

Из Москвы пришел приказ - доставить задержанных в ВЧК.

Кто из нас, чекистов, не любил председателя ВЧК? Мы восхищались его железной логикой, умением распознавать врагов, разгадывать их коварные замыслы. Многие из нас мечтали походить на него, мечтали о встрече с ним.

С большим удовлетворением я узнал, что доставка шпионов в ВЧК поручена мне. Трудности пути из Повенецка в Москву не имели для меня значения.

Сдав арестованных, я с волнением стал ждать вызова к Ф. Э. Дзержинскому. Старался представить, как будет происходить встреча, какие вопросы задаст председатель ВЧК.

И вот наконец я в кабинете Феликса Эдмундовича.

- Товарищ Щевьев! Проходите, пожалуйста. Садитесь. Расскажите, как были пойманы шпионы.

Стараясь не пропустить ни одной подробности, я рассказал о Корзине, о том, как было получено от него сообщение, о самой операции и о тех, кто отличился при поимке шпионов.

Внимательно выслушав меня, председатель ВЧК спросил:

- Вы давно работаете в ЧК? Кем были до этого?

Я коротко рассказал ему о себе. Когда Дзержинский услышал, что я принимал участие в штурме Зимнего, он тепло улыбнулся и сказал:

- Да, это были потрясающие дни. Они никогда не сгладятся в памяти.

В конце беседы Дзержинский обратил внимание на мою одежду. А вид у меня был неказистый: потертая куртка, перешитая из старой шинели, видавшая виды шапкаушанка, поношенные солдатские сапоги.

Феликс Эдмундович вызвал секретаря.

Протягивая ему записку, сказал:

- Председателя Повенецкого ЧК товарища Щевьева нужно срочно обмундировать. Выдать ему кожанку, хорошие сапоги и обязательно новый револьвер.

На прощание он крепко пожал мне руку.

Вторая встреча с Дзержинским произошла у меня в Петрограде в 1919 году, когда я работал председателем отделения транспортной железнодорожной чрезвычайной комиссии на Николаевском вокзале.

Тогда войска Юденича рвались к Питеру. Город находился на осадном положении. Пролетариат вооружался.

Многие чекисты уходили на фронт.

Тем, кто оставался в городе, пришлось вести напряженную работу: вылавливать белогвардейских агентов, бороться с паникерами и смутьянами, нести охрану важных объектов.

По нашей инициативе четыре пульмановские платформы были оборудованы под своеобразный бронепоезд, вооружение которого составляли "максимы", а броней были мешки с песком.

Экипаж бронепоезда набрали из рабочих, командирами пулеметных расчетов назначили чекистов. Вскоре бронепоезд отправили на станцию Колпино...

Телефонный звонок из Москвы известил меня о приезде в Петроград Ф. Э. Дзержинского. Через несколько часов я встречал его на перроне.

Открыв дверь вагона, я попросил разрешения войти.

Дзержинский что-то писал, склонившись над столом. Лицо его было озабоченным.

- А, товарищ Щевьев! Рад вас видеть. Доложите обстановку на дороге.

Выслушав сообщение, он спросил:

- По чьей инициативе были посланы на фронт переоборудованные пульманы?

- По нашей, товарищ Дзержинский.

- Это хорошо. В сражениях под Колпином ваш бронепоезд уже отличился и белогвардейцы на собственной шкуре испытали мощь его огня.

Потом вошли еще какие-то люди, и наша беседа прервалась.

В 1921 году я работал начальником секретно-оперативного отдела и заместителем начальника дорожно-транспортной ЧК Октябрьской железной дороги.

Вспыхнул Кронштадтский мятеж. Над Питером вновь нависла серьезная угроза. Длинные жерла морских орудий Кронштадта нацелены на застывший Финский залив.

Но нет таких крепостей, которые бы не могли взять большевики! Отряды красноармейцев, курсантов, матросы, добровольцы-комсомольцы устремились на штурм мятежной крепости. Снаряды вспарывали лед, люди падали в холодную воду...

Казалось, взять Кронштадт с моря - бессмысленная затея.

Но взять было нужно! И как можно скорее! И родилась тогда одна из замечательных идей, которые приходят на ум людям в самые трудные моменты.

Командир 37-й сводной дивизии Павел Ефимович Дыбенко, с которым я был знаком еще по боевым делам во время разгрома немцев под Нарвой, вызвал меня к себе и сказал:

- Слушай, Щевьев! Вот если бы сейчас обеспечить бойцов деревянными лестницами! Не для того, чтобы карабкаться на степы, как это делали наши предки, а для того, чтобы преодолевать трещины во льду.

- По-моему, это здорово! Сделаем все, что можно, - ответил я.

Новый вид "вооружения" поступил в части, ведущие осаду Кронштадта. Лестницы сослужили хорошую службу.

Вскоре я вновь встречал председателя ВЧК в Петрограде. Отдав рапорт Дзержинскому, я коротко доложил ему о положении дел на транспорте, в ЧК. Когда рассказал о выполнении задания Дыбенко, Феликс Эдмундович поблагодарил чекистов транспорта за помощь в подавлении кронштадтских мятежников.

Ф. Григорьев

ВСЕГДА НА СТРАЖЕ

В мае - июне 1919 года над красным Петроградом нависла серьезная опасность. Армия Юденича, поддерживаемая интервентами, начала наступление на колыбель пролетарской революции. Воспользовавшись превосходством сил, белогвардейцы 13 мая прорвали оборону советских войск на Нарвском участке фронта и к исходу месяца вышли на подступы к Петрограду.

Известно, что враг, предпринимая наступление, рассчитывал не только на свои вооруженные силы, но и на поддержку окопавшихся в тылу Красной Армии бывших офицеров и генералов, помещиков и капиталистов. Наглядным примером помощи белогвардейцам со стороны внутренних врагов революции явился контрреволюционный мятеж на фортах Красная Горка и Серая Лошадь.

Мне пришлось быть свидетелем разыгравшихся здесь трагических событий.

В апреле 1919 года наша 4-я пограничная чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, шпионажем и контрабандой по указанию Петроградской ЧК перебазировалась из района Пскова на побережье Финского залива.

Мы занялись обслуживанием частей 7-й армии, оборонявшей Петроград.

Ознакомившись с обстановкой на побережье, председатель нашей чрезвычайной комиссии С. Н. Розанов предложил мне, своему заместителю, выдвинуться ближе к воинским частям, расположенным за фортом Красная Горка и Ямбургом. С группой оперативных работников и отрядом в 40 человек мы разместились на стекольном заводе в селе Новое Калище. Здесь дислоцировались 1-й и 2-й кронштадтские полки и 187-я бригада.

31 мая В. И. Ленин и Ф. Э. Дзержинский обратились к населению с воззванием "Берегитесь шпионов!". Наступление белогвардейцев на Петроград, говорилось в воззвании, с очевидностью доказало, что во всей прифронтовой полосе, в каждом крупном городе у белых есть широкая организация шпионажа, предательства, взрыва мостов, устройства восстаний в тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций. Все сознательные рабочие и крестьяне призывались грудью встать на защиту Советской власти, на борьбу со шпионами и предателями.

Это воззвание повысило нашу бдительность и ответственность за порученное дело.

В Новом Калище нам бросилось в глаза странное поведение командира форта Красная Горка Неклюдова. В начале июня к побережью подошли три вражеских миноносца и стали в упор обстреливать Новое Калище и расположенные там части 7-й армии. Я связался с Неклюдовым и попросил немедленно открыть огонь из береговых орудий форта по врагу. Огонь был открыт, но миноносцы скрылись безнаказанно. В последующие дни повторялось то же самое. Наблюдая за артиллерийской стрельбой с фортов, мы обратили внимание на то, что снаряды дают то перелет, то недолет и вражеские корабли спокойно уходят.

Я неоднократно разговаривал с Неклюдовым и выражал свое возмущение. Неклюдов обещал принять меры, но результаты были те же. Насторожило нас и то, что сотрудники ЧК стали допускаться на форты только после того, как охрана докладывала командирам.

Я выехал в Лебяжье к Розанову и поделился своими подозрениями.

Розанов при мне продиктовал письмо в адрес Петроградского комитета обороны, в котором сообщал о подозрительном поведении командира форта Красная Горка.

А вскоре Розанов сам поехал в Петроград для доклада Петроградской чрезвычайной комиссии об обстановке в районах форта Красная Горка.

Результаты поездки Розанова в Петроград оказались неутешительными. На докладной записке Зиновьев, исполнявший тогда обязанности председателя Комитета обороны Петрограда, наложил резолюцию: "Бред чекистского воображения. Неклюдов хороший командир и предан Советской власти".

Между тем неприятель наглел с каждым днем. На Копорской губе с кораблей противника высадился белогвардейский десант, который с ходу повел наступление на форты Красная Горка и Серая Лошадь. Наши войска оказали десанту упорное сопротивление. Форты удалось отстоять, но Новое Калище мы вынуждены были оставить и отойти непосредственно к фортам.

12 июня я получил срочное предписание Петроградской ЧК выехать с усиленным отрядом в Петроград, где готовилось выступление контрреволюции. Выезд был назначен на 5 часов утра 13 июня. По прибытии на станцию Лебяжье к отправлению поезда мы узнали, что командир форта распорядился не отправлять очередной поезд на Ораниенбаум.

Я позвонил Неклюдову и спросил его о причине отмены поезда. Он сослался на какие-то технические неполадки, по в то же время поинтересовался, куда мы уезжаем, на что я ему ничего не ответил.

Уже позднее выяснилось, что в этот час Неклюдов рассматривал план восстания и распределял силы для захвата Кронштадта и Ораниенбаума, считая, что форты уже в его руках.

После разговора с Неклюдовым мы решили пойти пешком до Ораниенбаума 29 верст по обочине железной дороги. Около деревни Большая Ижора, на пересечении с шоссе, нас встретил отряд солдат около ста человек, прибывших сюда на четырех грузовиках. У командира отряда на плечах были офицерские погоны царской армии. Вот тут-то мы и поняли, что в форту произошла измена. Неклюдов, видимо, разгадал наши намерения и решил не выпускать нас из района форта.

- Кто из вас Григорьев? - самоуверенно и нагло спросил офицер.

Я отозвался. Офицер предложил нам от имени Неклюдова вернуться на Красную Горку. Мы отказались. Но силы были неравные, и мятежникам удалось нас разоружить, при этом один работник ЧК, Ваног, был ранен.

Под конвоем нас пригнали в форт и заперли в каземате, где уже находилось более ста арестованных коммунистов. Среди них были представитель Петроградского комитета обороны Артемов, председатель Кронштадтского Совета Мартынов и другие товарищи. В это время восставший форт буквально стонал от разрывов снарядов, которыми его осыпали орудия Кронштадта и советские корабли с моря. Из каземата потребовали людей на допрос и назвали 10 - 12 фамилий: Мартынов, Артемов, Григорьев и другие. Я сразу понял, что это за допрос, и решил, что, чем быть расстрелянным врагами, лучше погибнуть от разрыва своего снаряда. Каземат кипел как улей, дверь не закрывалась, два солдата из мятежников, стоявшие у дверей, сами ежились при разрывах снарядов.

Воспользовавшись суматохой, я вышел из каземата, перелез через проволоку и лесом направился к Ораниенбауму. За мной бежали еще шесть или семь товарищей:

Мария Дофторг, Борисов, Козлов, Иванов и другие.

В ночь на 16 июня Красная Горка была взята частями Красной Армии. Было установлено, что империалистическим разведкам удалось создать контрреволюционный заговор в Кронштадте и в фортах Красная Горка и Серая Лошадь. В заговор было вовлечено много бывших офицеров из командного состава. Заговорщики склонили на свою сторону часть гарнизона. Неклюдов, например, распускал слухи, что Советская власть уже свергнута, а к Кронштадту якобы идет английская эскадра в составе 25 кораблей.

Коммунисты гарнизона, узнав о предательстве Неклюдова, пытались арестовать его, однако заговорщики их опередили.

Утром 16 июня 1919 года у места, где мы скрывались, появились наши люди. Среди них были товарищи Носов, Блюменталь, Федотов, Криночкин. Уже 17 июня мы обнаружили в яме около деревни Коваши коммунистов, замученных мятежниками. В числе замученных оказались Артемов, Мартынов, Ланской, Шидловская, Ваног, Шипунов, мой брат Иван Григорьев и другие. Их тела были потом перевезены в Кронштадт и похоронены в братской могиле.

Большая группа борцов за Советскую власть была расстреляна мятежниками около деревни Керново.

Контрреволюционный мятеж в фортах Красная Горка и Серая Лошадь, а также заговор в Кронштадте свидетельствовали о наличии в Петрограде и за его пределами большой заговорщической организации. Но проникнуть в эту организацию органам ВЧК долгое время не удавалось.

Существовавший контрреволюционный заговор не мог не иметь связи со штабами белых армий и с разведками буржуазных государств. Выявление этих связей и стало боевой задачей чекистских органов.

Вскоре нашему сотруднику Васильеву удалось близко познакомиться с бортмехаником авиаотряда Солоницыным. Солоницын сообщил, что он является участником контрреволюционной шпионской организации, которую возглавляет командир отряда Берг, и что он, Солоницын, не хочет быть предателем Советской власти и готов оказать содействие в разоблачении Берга и его организации.

Далее Солоницын рассказал, что один из летчиков отряда по заданию Берга ухитряется незаметно перелетать в Финляндию и там на аэродроме передавать шпионские материалы.

Нет необходимости говорить, насколько ценны были эти сведения. Авиаотрядом Берга сразу же занялись Петроградская ЧК и ВЧК.

Через некоторое время Солоницын явился к нам в Особый отдел и сообщил сведения исключительной важности.

В связи с начавшимся новым наступлением Юденича на Петроград Берг, с которым Солоницын по нашему заданию продолжал находиться в доверительных отношениях, предложил последнему переправить через линию фронта к Юденичу одно влиятельное лицо из Петрограда.

При этом Берг намекнул Солоницыну, что развязка близка и цель организации скоро будет достигнута, если только переправляемое через фронт лицо быстро попадет к Юденичу и условится с ним о совместных действиях.

Создавшуюся обстановку нельзя было не использовать.

Солоницыну было поручено "выполнить" задание Берга - провести связного через линию фронта и доставить его в условное место ко мне.

Мне поручили переодеться в форму поручика белой армии, принять от Солоницына сопровождаемое им лицо и под видом доставки его в штаб Юденича привезти в Особый отдел ВЧК. Со мной были чекисты Мельников и Младенцев.

Встреча с Солоницыным и его спутником должна была произойти в пустующей будке лесника. Чтобы проверить надежность Солоницына, за ним вели наблюдение комиссары ЧК Криночкин и Васильев.

Вечером Солоницын доставил мужчину средних лет, одетого под лесника. Ничего не подозревавший "лесник"

вообразил, что его действительно благополучно перевели через линию фронта. Он передал нам ненужные ему наган и гранату. На мой вопрос: "Как вас называть?" - "лесник"

высокопарно ответил: "Я князь Шереметев".

Князь оказался нетерпеливым и болтливым. Он потребовал немедленно доставить его в Волосово, к Юденичу. К нашему удивлению, он без каких-либо наводящих с нашей стороны вопросов стал распространяться о том, что в план наступления Юденича на Петроград требуется внести некоторые изменения, а для этого он везет дислокацию частей 7-й армии и план расстановки законспирированных контрреволюционных групп и их предполагаемой диверсионной работы.

Мы с удовольствием выслушали князя. А потом на машине Ораниенбаумского горсовета, за рулем которой сидел секретарь Совета Федор Васильков, мы повезли князя к "Юденичу".

Только в здании ЧК, увидев на стене портрет Ленина, князь понял, куда он попал. Под подклейками голенищ у него были найдены предназначавшиеся для передачи Юденичу документы: дислокация частей 7-й армии и план обороны Петрограда.

Показания князя Шереметева раскрыли сеть белогвардейского шпионажа, планы террора и диверсий в тылу Красной Армии.

М. Бренер

ПО ПОВОДУ ОДНОЙ ФАЛЬШИВОЙ ВЕРСИИ

В субботу, 12 февраля 1921 года, мы - работники одного из подразделений ВЧК - пришли на работу раньше обычного. Что-то беспокоило. Третьего дня специальным поездом в Москву был доставлен из Дмитрова гроб с телом ветерана борьбы против царского самодержавия, теоретика анархизма Петра Алексеевича Кропоткина, скончавшегося в ночь на 8 февраля.

Гроб с телом покойного был установлен, в соответствии с решением Московского Совета, в Колонном зале Дома союзов. Похороны были назначены на воскресенье, 13 февраля 1921 года.

Комиссия по организации похорон Кропоткина, состоявшая из анархистов, в день его кончины обратилась с телефонограммой к В. И. Ленину. В ней содержалась просьба распорядиться об освобождении из всех мест заключения анархистов для участия в похоронах Кропоткина. Телефонограмму подписали пять членов похоронной комиссии, в том числе Г. Максимов и Е. Ярчук (Российская конфедерация анархо-синдикалистов).

Несмотря на то что телефонограмма была принята в 16 часов 10 минут, В. И. Ленин в тот же день поставил ходатайство анархистов на обсуждение заседания Большого Совнаркома. Совнарком решил передать ходатайство комиссии анархистских организаций на рассмотрение Президиума ВЦИК.

На следующий день, 9 февраля 1921 года, не рассчитывая на успех ходатайства комиссии по организации похорон, в Дмитров из Москвы выехали американская анархистка Эмма Гольдман и русский анархист Г. Сандомирский.

Там по настоянию и с помощью последних дочь Кропоткина написала и отправила на имя В. И. Ленина письмо следующего содержания:

"Многоуважаемый Владимир Ильич!

Позвольте поблагодарить Вас за личное участие, которое Вы приняли во время болезни моего отца [По распоряжению В. И. Ленина 19 января 1921 года к больному Кропоткину в Дмитров выезжал консилиум крупнейших врачей: народный комиссар здравоохранения Н. Семашко, В. Шуровский, Д. Плетнев, М. Кончаловский, Л. Левин, С. Ивановский и А. Капель. На следующий день, тоже по распоряжению В. И. Ленина, семье Кропоткина были доставлены необходимые продукты, керосин, спички и т. д], а также и теперь в деле его похорон.

Сейчас я не буду говорить о тех последних его желаниях, которые он выразил накануне своей кончины, о них придется говорить более подробно, чем это мне возможно в данный момент. Ограничиваюсь пока личной просьбой освободить, хотя бы на день похорон, для участия в них тех товарищей анархистов, которые находятся в данный момент под арестом...

А. Кропоткина".

[ЦПА НМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 23940, л. 2 - 3]

Это письмо поступило к В. И. Ленину 10 февраля 1921 года, то есть на третий день после того, как Владимир Ильич уже сделал все, что он считал возможным, для рассмотрения ходатайства комиссии анархистов. Поэтому В. И. Ленин тут же направил письмо Кропоткиной не в Президиум ВЦИК (в чем уже не было никакой надобности), а председателю ВЧК Ф. Э. Дзержинскому, сопроводив его следующей запиской:

Т. Дзержинский! Посылаю Вам, согласно нашему телефонному разговору, письмо дочери Кропоткина. Надеюсь, удастся освободить тех, за кого она просит. Найти ее через Управдел Н. П. Горбунова.

ВАШ ЛЕНИН.

В тот же день ходатайство комиссии анархистских организаций рассматривалось на заседании Президиума ВЦИК, который предложил ВЧК по своему усмотрению отпустить арестованных анархистов для участия в похоронах П. А. Кропоткина. Заседание Президиума ВЦИК приняло также решение возложить на могилу Кропоткина венок от Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.

Не все эти факты были известны нам в то субботнее утро, когда мы пришли на работу раньше обычного. Нас тревожили другие вопросы: как пройдет завтра, 13 февраля, траурное шествие за гробом Кропоткина; как будет протекать прощальный митинг у его могилы, на котором председательствовать будет представитель российской конфедерации анархо-синдикалистов; чем закончится дело с предъявленным анархистами "ультиматумом" - бойкотировать похороны П. А. Кропоткина, если их колонну не поставят первой за траурной колесницей с гробом покойного.

Эти наши размышления прервал неожиданно вошедший в комнату В. Л. Герсон - личный секретарь председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского.

С озабоченным видом он сказал:

- Феликса Эдмундовича сейчас в Москве нет; в отъезде находится также начальник отдела Самсонов Тимофей Петрович. Вот записка от Владимира Ильича Ленина - она вас касается.

В записке на бланке Председателя Совета Народных Комиссаров, написанной Владимиром Ильичом, мы прочитали текст, который выше уже цитировался.

После того как заместителю председателя ВЧК И. К. Ксенофонтову удалось связаться с отсутствующим в Москве Ф. Э. Дзержинским, мы получили необходимые указания. В соответствии с решением ВЧК арестованные анархисты были освобождены из мест заключения для участия в похоронах Кропоткина на один день под единственную гарантию - под честное слово. К 11 часам 40 минутам утра все они без конвоя прибыли в Колонный зал Дома союзов.

Вынос гроба с останками П. А. Кропоткина состоялся в 12 часов дня, с опозданием на один час. Первыми за траурной колесницей следовали анархисты под своими черными знаменами. Следом за ними в траурной процессии под красными знаменами шли колонны трудящихся Москвы. Таково было указание Московского комитета РКП (б) и Московского Совета о порядке следования колонн по городу.

После похорон освобожденные анархисты провели остаток дня в своих легально существовавших тогда клубах и ровно в 12 часов ночи, согласно договоренности, возвратились в места заключения. Впоследствии все они, не согласившись взять на себя обязательство отказаться от контрреволюционной деятельности, предпочли уехать за границу.

Вышеизложенные факты убедительно свидетельствуют о том, что В. И. Ленин принимал непосредственное участие в организации похорон старейшего борца против царского самодержавия. Известно также, что, когда Владимир Ильич узнал о смерти Кропоткина, он просил В. Д. БончБруевича "принять участие в похоронах Петра Алексеевича и оказать всяческое содействие его семье и друзьям" [Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М., 1965, с. 421].

Однако хотя анархистам, высланным за пределы СССР, были хорошо известны многие из этих фактов, они утверждают иное. Так, в Аргентине, в газете "Голос труда", издававшейся в Буэнос-Айресе и задававшей тон всей анархистской печати, 12 июля 1924 года анархист Е. Ярчук клеветнически заявлял, что на обращение об освобождении заключенных анархистов для участия в похоронах Кропоткина Ленин не изволил даже ответить... "Только категорическое заявление, - писал Ярчук, - что все коммунистические венки будут сняты с гроба (Кропоткина. - М. Б.), если анархисты не будут выпущены на похороны, заставило чекистов освободить анархистов". Эта фальшивая версия понадобилась Ярчуку и его единомышленникам для того, чтобы утаить от неосведомленных зарубежных читателей истинное отношение В. И. Ленина и Советского правительства к памяти П. А. Кропоткина как выдающегося революционера и доказать, будто освобождение заключенных анархистов для участия в похоронах было их политической победой над большевиками.

Но может быть, Ярчук, являвшийся членом похоронной комиссии и подписавший 8 февраля 1921 года ходатайство на имя Ленина, не знал об отношении Советского правительства к П. А. Кропоткину?

На этот вопрос достаточно четко отвечает другой член той же похоронной комиссии - Г. Максимов, тоже уехавший за границу. В статье, присланной им из Германии в Аргентину и напечатанной в той же газете "Голос труда"

14 сентября 1924 года, он рассказывает: "Решение Президиума ВЦИК было получено похоронной комиссией 11 февраля поздно вечером. Комиссия сейчас же избрала двух делегатов (Ярчук, Беркман), которым поручила встретиться с заключенными товарищами и сообщить им о положении дел (о решении Президиума ВЦИК от 10 февраля 1921 года. - М. Б.). С разрешения ВЧК это посещение состоялось 12 февраля".

Итак, даже идейный собрат Ярчука не отрицает, что последний был полностью осведомлен о решении Президиума ВЦИК и лично посещал заключенных анархистов накануне похорон Кропоткина. Следовательно, здесь мы уже имеем дело не просто с фальшивой версией Ярчука, а с явной клеветой на Советскую власть.

События, связанные с похоронами Кропоткина, фальсифицируются и другими анархистами. Тот же Максимов, как и Ярчук и им подобные, утверждает, что Советское правительство якобы было вынуждено освободить заключенных анархистов для участия в похоронах их идейного вождя. В упомянутой выше статье Максимова категорически отрицается и факт посылки письма дочери Кропоткина В. И. Ленину с просьбой об освобождении заключенных анархистов для участия в похоронах ее отца.

Однако это письмо сохранилось, и выше мы уже цитировали его.

Для дальнейшего подтверждения того, что письмо было написано и что В. И. Ленин сделал все необходимое, чтобы почтить память покойного Кропоткина, сошлемся на рассказ американской журналистки Луизы Брайаит, опубликованный ею в США в 1923 году. Посещая нашу страну, Луиза Брайант, шена американского коммуниста Джона Рида, обычно брала интервью у В. И. Ленина или у И. К. Крупской. Совершенно не исключено поэтому, что рассказ об освобождении анархистов, участвовавших в похоронах П. А. Кропоткина, построен на ее личных беседах с Надеждой Константиновной, а может быть, и с самим Владимиром Ильичем. "Было время, - пишет Брайант, - когда он довольно сурово покарал анархистов, по только потому, что анархисты постоянно угрожали спокойствию в стране". Однако В. И. Ленин, продолжает она далее, всегда относился с уважением к человеческим привязанностям и чувствам. "Когда умер Кропоткин, вдова и дочь умершего послали телеграмму Ленину и попросили, чтобы деятели партии анархистов, в то время сидевшие в тюрьме, присутствовали на похоронах. И Ленин под честное слово разрешил отпустить их..." ["Иностранная литература", 1964, No 11, с. 241.] Таким образом, приведенный отрывок из рассказа Л. Брайант также опровергает домыслы фальсификаторов, пытавшихся утверждать, что участие заключенных анархистов в похоронах Кропоткина - результат какой-то "политической победы" анархистов, а не акт чуткого, внимательного отношения В. И. Ленина и Советского правительства к памяти покойного ветерана борьбы с царским самодержавием, к просьбе его дочери.

Г. Оганезов

ОПЕРАЦИЯ "МОСТ"

Под мостом было подвешено 24 мины, по 15 фунтов каждая. При вступлении повстанческого штаба в Шагали под бурные крики "ура" героем шагалинского моста т. Степаняном собственноручно были преподнесены повстанческому штабу вырезанные провода и адская машина..." - так писала местная газета "Коммунист" в номере от 15 февраля 1921 года.

Всего несколько скупых, предельно сжатых строк. Но за ними скрывается подвиг советских чекистов. О нем я и хочу рассказать.

1920 год для Армении был трудным. Часть южных районов топтали турецкие захватчики. Грузинские меньшевики и банды дашнаков хозяйничали в другой части.

Тяжело было и там, где установилась Советская власть.

Саботаж, террор, направляемый опытной рукой недругов народной власти, осложняли жизнь. Чекисты прилагали все силы, чтобы навести революционный порядок на отвоеванной земле, и готовились к боям за освобождение всей территории Армении.

Однажды в ЧК поступили сведения о том, что грузинские меньшевики, занявшие станцию Шагали, заминировали железнодорожный мост и в случае наступления красных взорвут его. Председатель ЧК Амирханян выехал в Караклис (ныне Кировакан) посоветоваться с укомом партии и с руководителем дорийских повстанцев Иосифом Лазьяпом о том, как спасти мост. Все вместе решили послать на трудное дело Арташеса Степаняна, волевого, находчивого командира.

...Как-то утром на станции Шагали, неподалеку от станционного буфета появился импровизированный рынок, состоящий из нескольких корзин с продуктами и бутылей с вином. Все это привез на двухколесной арбе, запряженной ишаком, высокий, заросший черной щетиной армянин.

Вскоре вокруг "рынка" толпились покупатели. Они охотно брали яйца, сыр, кур, вино. Брали потому, что цены были ниже буфетных.

- Откуда ты, милый человек? - осушив стакан вина, спросил один из офицеров.

Торговец на ломаном русском языке ответил:

- Из Александрополя я, гаспадин. Имел богатую лавку, но турок все отнял. Бежал в Караклис. Но и большевик пе лучше турок. Хочу торговать не дают. Налог давай, говорят. Какой налог? За что налог? Опять бежал...

Однажды Степанян (а это был он) привез красивого петуха. На него сразу нашлось несколько покупателей.

- Сколько стоит твой красавец?

- Нэ продаем. Сам покупал, - категорически отказал Степанян.

Но тут подошел начальник гарнизона капитан Шатилов.

- Нэ продаем, говоришь, - проговорил он. - Нехорошо! Раз привез продай!

Степанян бросил на него взгляд и ответил:

- Зачем продавать? Если хочешь - возьми фешкеш (даром).

Капитан помялся немного для вида, но петуха все-таки взял.

Этот небольшой подарок позволил Степаняну упрочить свое положение в Шагалях. Капитан Шатилов оберегал покладистого торговца, а приняв от Степаняна взятку покрупнее, помог ему стать хозяином станционного буфета.

Видя благоволение начальника гарнизона, и другие офицеры стали считать ловкого торгаша чуть ли не приятелем, у которого, кстати, можно запросто взять в долг бутылку вина, продукты.

С особенным восторгом был встречен армянский коньяк, который "с большим трудом" раздобыл Степанян.

Изрядно выпив, офицеры развязывали языки, бравируя своей осведомленностью, связями. Их разговоры помогли Степаняну не только убедиться в правильности сведений о готовящемся взрыве шагалинского моста, но и узнать, сколько динамита вложено в заряд, где находится адская машина.

В начале февраля у Степаняна состоялся разговор с начальником гарнизона.

- Слушай, Микич (так офицер звал чекиста)! Скоро у меня день рождения. А для этого нужен армянский коньяк. Могу я на тебя рассчитывать?

- А когда, гаспадин капитан?

- Девятого февраля...

Гарнизон готовился достойно отметить день рождения своего начальника. Готовился и Степанян. Он заготовил несколько ящиков коньяка (его доставил связной ЧК Седрак), обильную закуску. О запасах торговца узнал и начальник караула, несущего охрану моста. Он не замедлил посетить буфет и попросил у Степаняна пару бутылок.

"Это хорошо, что сам пришел просить, - подумал Степанян. - Надо из этого визита извлечь пользу".

- Как же мне помочь тебе, дарагой! - ответил он начальнику караула. Много гостей будет у капитана. Он никому не велел продавать... Если не возражаешь, я сам принесу тебе что нужно на пост...

В Караклисе тем временем формировался стрелковый батальон, которому предстояло овладеть мостом в Шагали.

Подбирали смелых, проверенных людей. И хотя вооружение было разнокалиберным - от русских трехлинеек до английских "россе", у командования сложилось твердое убеждение, что этим людям по плечу захват моста. Операцию назначили на день рождения капитана Шатилова.

Поздно вечером в штабе повстанцев состоялось последнее совещание. О готовности батальона докладывал Лазьян. Каждой роте, а их было три, ставилась своя, строго определенная задача. Первой роте, которой поручили командовать мне, предстояло снять часовых, блокировать караульное помещение.

Не буду рассказывать всех подробностей, как мы попластунски подбирались к мосту, как снимали часовых.

Дело в конечном счете не в нас, а в том, как Степанян обеспечил нам победу.

Мы ворвались в караульное помещение. В нем стоял запах сивухи и коньяка. Всюду - разбросанные бутылки.

На столе - остатки пищи. Оставшиеся в живых после боя подняли руки. Вбежавший вместе с нами в помещение бородатый мужчина сразу же обратил внимание на возившегося в углу с какими-то проводами белогвардейца.

- Напрасно стараешься, - громко сказал бородач. - Провода перерезаны.

Это был Арташес Степанян.

Оказывается, пока мы разоружали сдавшихся в плен солдат, белогвардеец хотел поднять на воздух железнодорожный мост. Но наш разведчик предупредил взрыв.

Мы занимали Шагали. Нас вел вперед Степанян. По его команде бойцы оцепляли дома, где спали пьяные офицеры.

Наконец мы подошли туда, где несколько часов назад отмечал свой день рождения начальник гарнизона. Здесь все знакомо недавнему буфетчику. Осторожно снят засов, распахнута дверь. Перед нами в самых живописных позах почивают пьяные офицеры.

Дольше всех не хотел понимать, что случилось, не успевший протрезвиться именинник. Он все время валился на пол и, глядя осоловевшими глазами на буфетчика, бубнил:

- Микич! Сообрази еще стаканчик!..

Ночь закончилась для нас полной победой. Руководитель повстанцев Лазьян телеграфировал председателю Ревкома Армении Касьяну: "Красные повстанцы шлют трудящимся Армении из захваченных трофеев первый подарок - два паровоза, цистерны с керосином, семь мешков чаю, теплое белье, сельскохозяйственные орудия..."

Силами одного батальона было взято в плен 12 офицеров и 600 солдат. Было захвачено 5 пулеметов, около тысячи винтовок, много боеприпасов.

Грудь чекиста Арташеса Степаняна украсил орден Красного Знамени, который ему вручил лично Серго Орджоникидзе.

П. Родимов

КРЕСТЫ НА ВОРОТАХ

В августе 1920 года меня с группой товарищей направили на работу в Ставропольскую губернскую чрезвычайную комиссию.

На Ставропольщину мы прибыли впервые. Перед нами открылись необъятные степные просторы с редкими, но крупными станицами. Южное солнце палило нещадно.

Нас встретил начальник губчека, член коллегии ВЧК Василий Степанович Савинов. На вид ему было не более пятидесяти лет; приятная серебристо-белая седина покрывала его голову. По рассказам товарищей мы уже знали о том, что он рабочий Путиловского завода, работал там вместе с М. И. Калининым, с 1906 года состоит в партии большевиков, не раз бывал в ссылках. Он был немногословен, но то, о чем говорил, было весомым и неопровержимым.

Мы обстоятельно рассказали ему о положении в столице, в центральном аппарате ВЧК.

- А у нас здесь дела не совсем хорошие, - сказал Савинов. - Дают себя знать последствия только что закончившейся здесь ожесточенной гражданской войны: в степях бродят остатки банд Шкуро и Мамонтова, в городах и станицах осело много белогвардейцев, у населения еще не все оружие изъято, контрреволюционеры то там, то здесь поднимают головы. Одним словом, у нас жарко не только от солнца...

С кадрами у нас туговато, - продолжал Василий Степанович, приветливо осматривая прибывших чекистов. - Вы приехали весьма кстати. Мы благодарны Феликсу Эдмундовичу за помощь.

Ознакомившись с оперативной обстановкой в губернии и получив назначение, мы сразу же приступили к делу.

Вскоре в губчека поступили тревожные вести. Одна комсомолка в воскресный день услышала на базаре разговор подвыпивших мужчин.

- Ты не горюй, Матвей, - говорил один другому, - скоро кончится их власть, и мы опять приберем землю к своим рукам.

- Да иди ты... - отмахнулся другой.

- Крест святой, правду говорю, - уверял первый, - мы им такую баню готовим - всех перережем и перевешаем, весь город виселицами уставим.

Это известие насторожило губчека. Подняли на ноги весь губернский аппарат. Вскоре удалось напасть на след одного из неизвестных. На том же базаре его опознал по приметам сотрудник милиции. Было решено мужчину не задерживать, а просто установить его местожительство.

Незнакомец оказался жителем станицы Старомарьевской, что в семи километрах от Ставрополя.

Выяснилось, что в станице действительно засело много бывших белогвардейцев, они-то и готовили мятеж.

К белогвардейцам примкнули кулаки и уголовные элементы. Создалось положение, при котором в любой момент Ставрополь мог подвергнуться нападению мятежников.

Признаки готовившегося восстания стали проявляться и в самом городе.

Однажды я пошел домой на обед. Подхожу к дому. По профессиональной привычке осмотрел все вокруг, глянул даже на забор. И что же вижу: на воротах мелом нарисованы три креста.

"Странно, что бы это могло означать? - подумал я. - Вчера этих крестов здесь не было, сегодня - появились.

Ребенок ради игры их нарисовать не смог бы - ему не дотянуться..."

В особняке кроме меня жили еще два оперативных работника - Бобров и Рождественский. Я еще раз посмотрел на эти странные знаки. "Уж не нас ли касаются эти кресты, нет ли их на других домах?.." - мелькнула тревожная мысль, и я пошел вдоль улицы. Я уже знал всех сотрудников губчека и партийных активистов города, знал даже, где они живут.

У первого же дома, где жил со своей семьей наш сотрудник, на воротах я увидел крест. И опять там, где только впору было дотянуться рукой взрослому человеку.

Я обошел несколько домов и везде, где жили наши сотрудпики или партийные работники, находил кресты на дверях пли воротах.

"Здесь что-то неладно", - решил я и направился в губчека.

Выслушав меня, Савинов тут же собрал совещание сотрудников. Я доложил все, что видел и думал. Мой сосед по квартире, Бобров, стал подымать меня на смех, назвал Пинкертоном. Все рассмеялись.

- А вы, товарищи, зря серьезный сигнал Родимова обращаете в шутку, проговорил Савинов. - Сегодня же начнем выяснять, кто и зачем нарисовал эти кресты на наших дверях и воротах.

Мы стали расходиться. Я пошел в город. В раздумье остановился на площади. Закурил. В моем секторе проживали два портных, парикмахер, сапожник и старая одинокая женщина - Анастасия Ивановна Клочкова. Она умела гадать на картах. Я знал, что через таких людей проходит много народу, что посетители, коротая в ожидании заказа время, разговаривают с ними, а перед Анастасией Ивановной они даже открывают свою душу. "Здесь я скорее всего что-нибудь узнаю", - думал я.

Свой рейд я начал с портного осетина Вано. Только я открыл дверь, как из-за стола навстречу мне, потирая короткие руки, поднялся хозяин. Небольшой рост, отлакированная лысина, необычайно подвижные льстиво-хитрые глаза, галстук-бабочка, черный костюм придавали ему лакейский вид.

Я стал расспрашивать его, не известны ли ему подробности совершенного утром в Ставрополе убийства. Он сказал, что ничего не знает. Тогда я коснулся некоторых деталей события. При первых же моих словах лицо Вапо сделалось каким-то озабоченным. Он пододвинул стул, сел рядом. Слушал он меня до неприятности внимательно, даже покачивая блестевшей головой.

Я кончил рассказывать и выжидающе посмотрел на Вано, Некоторое время он молчал, морщил лоб, стараясь что-то вспомнить, а потом тихо, словно крадучись, заговорил:

- Нет, дорогой, не знаю. Что сказать вам, я человек рабочий, целый день дома сидел, работа ждал, а работа нет.

И начал рассказывать о своей тяжелой теперешней доле.

Не повезло и у следующего портного, и у сапожника, и у парикмахера. Усталый, разбитый и голодный, побрел я к последней намеченной мной кандидатуре - к Анастасии Ивановне Клочковой. Ее маленький покосившийся деревянный домик приютился на окраине города.

Анастасию Ивановну я застал дома. Это была умная, добрая старая женщина. Во время нашествия конницы Шкуро белые замучили единственного ее внука. В то время она долго прятала у себя в подполье тяжело раненного красного командира.

С ней я был более откровенен, так как был уверен в искренности и честности этой женщины, в ее добром уважении ко мне. Я спросил ее прямо:

- Скажите, пожалуйста, Анастасия Ивановна, за последние дни вам не приходилось слышать о том, что кто-то в городе собирает оружие, что замышляют убийства или еще что-то в этом роде?

Анастасия Ивановна спрятала под стол натруженные руки, выпрямилась, задумалась и сказала:

- Нет, касатик, ничего подобного я не слышала...

- Анастасия Ивановна, - задал я ей новый вопрос, - может быть, вам кто-нибудь, ну скажем, высказывал какое беспокойство за мужа, сына, отца? Ведь те, кто приходит к вам узнать свою судьбу, раскрывают душу...

- А чего же, - оживилась она, - я ведь должна знать, зачем ко мне приходят они, - иначе и карты ничего не скажут.

Анастасия Ивановна начала перечислять мне все, что ей удалось услышать от своих клиентов за последние дни, но в этих рассказах для меня по-прежнему не было ничего интересного. Я уже стал подумывать, что же делать дальше, куда пойти теперь, с кем еще побеседовать. А Анастасия Ивановна рассказывала мне тем временем про свою соседку, которая дохаживала последние дни беременности. Муж у нее служил красноармейцем в ставропольском полку. Фамилия его Прохоров, а ее зовут Авдотьей.

- Так вот эта соседка прибежала сегодня ко мне чуть свет, вся в слезах, - продолжала Анастасия Ивановна, - погадай, говорит, на мужа. Он сказал перед уходом, что но придет сегодня ночевать, что он будет кого-то арестовывать.

- Арестовывать? - переспросил я, будто очнувшись.

И вдруг отчетливо увидел кресты на своем заборе. Нет ли здесь какой связи? Кого это будет солдат арестовывать сегодня, и без нас? Уж не причастен ли к заговору полк?

Я знал, что командир полка Павлов - бывший полковник царской армии, перешедший на сторону Советской власти в начале гражданской войны. В полку было еще много и других бывших царских офицеров. И хотя мы верили Павлову, верили другим офицерам, в мою душу вкралось сомнение.

Неужели мне удалось напасть на след заговора?

Нужпо было немедленно действовать. Я попросил старушку сходить в полк и вызвать Прохорова, сказав ему, что жена рожает.

По недоверчивому, даже несколько осуждающему взгляду старушки я понял, что ей подобная просьба пришлась не по душе.

- Анастасия Ивановна, я ведь не ради игры хочу с ним встретиться... - Я осторожно коснулся ее худенького плеча. - Ради всего святого на земле, ради революции нашей сходите - мне нужно его видеть.

Старушка молча поднялась, прошла в сени, надела ватник и, задержавшись в дверях, сказала: "Я сейчас" - и вышла.

Я тоже вышел на улицу и остановился у изгороди.

Минут через двадцать где-то в конце улицы послышался топот. Я присмотрелся и вскоре увидел фигуру в солдатской шинели. Я шагнул ей навстречу, загородил дорогу. Солдат остановился.

- Вы будете Николай Прохоров? - спросил я.

- А в чем дело-то? - тяжело дыша, спросил солдат. - Я...

Мы прошли в дом Анастасии Ивановны. Чтобы рассеять у солдата всякие опасения, я показал ему свои документы. Он прочитал их и вскинул на меня вопросительный взгляд:

- Вы хоть расскажите мне, в чем дело-то.

- Хорошо, - сказал я, - слушайте мой вопрос. Сегодня ваш полк наметил произвести аресты в городе. Не могли бы вы мне рассказать об этом более подробно? Кого будут арестовывать и когда?

- Известно дело, контру будем арестовывать, и сегодня ночью, в 12 часов.

Я предложил Прохорову пойти со мной в губчека. Прохоров рассказал нам с Василием Степановичем, что накануне вечером Павлов целый день заседал с офицерами в своем кабинете. А уже к ночи пригласил к себе командиров отделений и объявил им о том, что в городе засела контра, что она всячески саботирует Советскую власть и что он якобы имеет приказ главкома ликвидировать эту контру. Однако приказа этого Павлов не показал. Потом Павлов велел командирам отделений поговорить со своими подчиненными и быть готовыми к выступлению на следующую ночь.

Гадать не приходилось - Павлов подготовил полк к контрреволюционному выступлению. На собранном тут же совещании решили направить в расположение полка группу чекистов арестовать офицеров.

Во избежание вооруженного столкновения решили в полк заходить не всем и не сразу. Часть чекистов осталась на подступах к проходной и вокруг забора, огораживающего территорию полка. Савинов и я через проходную прошли в штабной корпус к дежурному.

Савинов попросил у дежурного книгу со списками комсостава полка и тут же, листая ее, спросил:

- Скажите, пожалуйста, у вас отсутствующих командиров сейчас нет?

- Никак нет, - ответил дежурный несколько растерянно, - то есть есть... отсутствует сам командир полка, он будет завтра.

- Очень хорошо, - сказал Савинов, - тогда соберите, пожалуйста, командиров - мне надо с ними побеседовать...

- Есть! - ответил дежурный и по телефону отдал распоряжение о сборе.

Когда в просторной комнате собрались остальные чекисты, лицо дежурного офицера вдруг сделалось землистым. Он хотел было вновь снять трубку, но было поздно.

Его тут же обыскали и взяли под стражу. Остальных офицеров арестовывали по мере их прихода в штабной корпус. Через 15 минут из офицеров остался на свободе только сам Павлов.

За ним послали наряд, но Павлова дома не оказалось.

Пока допрашивали арестованных офицеров, Савинов собрал личный состав полка и все объяснил ему. Когда Василий Степанович сказал, что красноармейцы, сами того пе подозревая, сегодня ночью могли стать орудием контрреволюции, плац, где был выстроен полк, задрожал от возмущения.

Из предварительных допросов офицеров стал известен пароль, который дали часовому у проходной для встречи засевших в городе контрреволюционеров. Офицеры также подтвердили, что выступление намечалось на 12 часов ночи, что оно должно было начаться по сигналу с вальцовой мельницы. По этому сигналу мятежники из станицы Старомарьевской должны были выступить на помощь полку.

Теперь полк был на нашей стороне. Удара с тыла опасаться не приходилось. Мы решили сами дать сигнал с мельницы и встретить старомарьевских контрреволюционеров на подступах к городу.

В двадцать пять минут двенадцатого метрах в ста от полковой проходной появилась одинокая мужская фигура.

Крадучись пройдя вдоль фасада дома и поравнявшись с часовым, мужчина проговорил:

- Ветер, кажется, с запада?

- Да хранит вас бог, - ответил часовой.

Мужчина прошел во двор и уже более уверенно двинулся к штабному корпусу, открыл дверь, вошел внутрь.

- Петр Ник... - увидев меня, заикаясь, выдавил мужчина.

Это был портной, осетин Вано. Лицо его как-то сразу перекосилось, в глазах метнулся ужас.

- Обыскать! - сказал я.

Из бокового кармана пиджака непрошеного гостя извлекли пистолет с запасной обоймой. Таким же путем были задержаны еще пять человек.

Ровно в 12 часов ночи с мельницы раздался условный сигнал о начале мятежа. Потянулись тревожные минуты ожидания. Опять повалил мокрый снег. Дороги, холмы, залегших солдат быстро накрыло белой скатертью. Стало светлее.

Через полчаса на дороге показались люди. Впереди шли пешие, колонну замыкала конница. Они приближались. Уже отчетливо были видны передние их ряды. Мятежники двигались медленно, будто нехотя. Они, очевидно, надеялись, что к их вступлению в город полк уже совершит переворот.

Тихо, молча лежали солдаты. Савинов шепотом отдавал приказания. Он рассчитывал взять мятежников в кольцо и предложить им сдаться. Но произошло непредвиденное.

Мятежники растянулись почти на километр. Когда головная колонна миновала передние цепи засады красноармейцев, кто-то из наших неожиданно расчихался - подействовала, видно, промозглая погода. Среди мятежников поднялась паника. Они сразу смешались, послышались беспорядочные выстрелы. Надо было что-то срочно предпринимать.

- Окружать! - передал по цепи Василий Степанович.

То ли от неожиданности, то ли с перепугу мятежники прекратили стрельбу, и вскоре основная их часть была окружена, другая часть бежала в станицу. Окруженных мятежников разоружили и повели в город. Павлова среди них не оказалось. Но спустя несколько дней был задержан и он. Так был ликвидирован заговор в Ставрополе.

И. Поликаренко

ЗВУЧАТ СТАРЫЕ СКРИПКИ

Осенью 1918 года в два совершенно различных по своим функциям советских ведомства - Народный комиссариат просвещения и Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией - поступили тревожные сигналы по одному и тому же вопросу, имевшему важное значение для развития советского музыкального искусства.

Комиссар государственных театров Е. К. Малиновская и заведующий музыкальной частью Большого театра В. Л. Кубацкий в докладной записке на имя народного комиссара просвещения сетовали на острый недостаток в Большом театре и других театрах страны музыкальных инструментов. В то же время, подчеркивалось в документе, сотни ценных музыкальных инструментов находятся в руках богачей и аристократов в качестве простых раритетов [Раритет - от латинского слова "рарнтас", редкость, диковинка]. Часто эти инструменты гибнут и портятся из-за небрежного хранения или сбываются за границу в целях наживы. Авторы записки предлагали не теряя времени приступить к изъятию этих исторических ценностей из частных рук и передаче их в фонд республики [Докладная записка хранится в архиве коллекции уникальных музыкальных инструментов].

Одновременно, словно в подтверждение того, о чем говорилось в докладной записке в Наркомпрос, в ВЧК поступали донесения от пограничных чрезвычайных комиссий о попытках иностранных дипломатов и коммерсантов, а также русских белоэмигрантов контрабандным путем провезти за границу редкостные музыкальные инструменты.

Ветеран-чекист Л. Б. Ривин в связи с этим вспоминает:

"В 1918 году Ф. Э. Дзержинский направил меня на работу в город Оршу в качестве председателя пограничной чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и бандитизмом. Инструктируя меня о предстоящей работе, он просил обращать внимание на контрабандный провоз за демаркационную линию художественных ценностей, в частности музыкальных инструментов знаменитых иностранных и русских мастеров. Такие ценности, говорил Феликс Эдмундович, являются достоянием народа.

Они подлежат конфискации и передаче в Москву, в Наркомпрос. Указания Дзержинского оказались своевременными.

Вскоре после начала работы в Орше ориентированные мной сотрудники ЧК при осмотре багажа одного коммерсанта обнаружили скрипку внутри игрушечного медвежонка. Иностранец считал, что мы люди некультурные и в музыке не разбираемся. Он сказал нам, что скрипка детская и стоит она гроши. Однако уловка буржуазного дельца не удалась. Среди сотрудников Оршанской ЧК был музыкант, которого мы и попросили посмотреть скрипку и поиграть на ней. Не успел он несколько раз провести смычком, как вокруг него стали собираться пассажиры. После того как он сыграл несколько вещей, к нему подошел другой иностранец. Осмотрев скрипку, он воскликнул: "Где вы взяли такой шедевр, ей цены нет?! Это скрипка знаменитого итальянского мастера Страдивариуса!"

Скрипка была конфискована и с нарочным отправлена в Москву".

Казалось, что сигналы, предостерегающие об утечке музыкальных шедевров из страны, не будут услышаны в водовороте разыгравшихся трагических событий, вызванных бешеным сопротивлением свергнутых революцией эксплуататоров. Однако сигналы эти были услышаны. Выдающиеся революционеры и страстные любители музыки и всего прекрасного на земле А. В. Луначарский и Ф. Э. Дзержинский, несмотря на колоссальную занятость государственными делами, приняли действенные меры по спасению ценнейших музыкальных инструментов.

5 ноября 1918 года в газете "Известия" был опубликован циркуляр ВЧК No 79 "Меры против расхищения художественных ценностей".

"В целом ряде губерний, уездов, волостей, - говорилось в циркуляре, где помещалось то или иное богатое имение, бывшие господа положения, имея средства, свободное время и т. д., собрали в свои руки... колоссальное количество принадлежащих народу ценностей, как-то:

художественных картин, портретов, гравюр и всякого рода художественной посуды (вазы, серебро), больших и ценных по содержанию библиотек и т. п. Много художественных ценностей во время революции было разграблено и припрятано и т. д.

Все это накопленное добро ныне Советским правительством объявлено народным достоянием, которое комиссариат народного просвещения собирает, систематизирует и распределяет для общенародного пользования, организуя народные библиотеки, картинные галереи, музеи и т. п.

Мешают этому целый ряд хищников, мародеров, расхищая, скрывая по домам и, что хуже всего, вывозя за границу эти нужные для молодой социалистической республики ценности.

ВЧК предписывает всем губернским, уездным, и в особенности пограничным, ЧК принять решительные меры борьбы против бессовестного хищения народного достояния. Чрезвычайные комиссии не должны допускать этого; в каждом таком случае необходимо конфисковывать и передавать в соответствующие отделы Советов, или если в Советах такого отдела нет, то сообщать в Центральный комиссариат народного просвещения.

Пограничная Чрезвычайная комиссия должна принять решительные меры к борьбе с провозом за границу этих вещей.

Этот приказ отдать по всем уездным ЧК, пограничным, участковым и пунктовым, всем отделениям, комиссарам на жел. дор. для неуклонного исполнения".

Одновременно по указанию наркома просвещения А. В. Луначарского вопрос о спасении уникальных музыкальных инструментов был поставлен на обсуждение членов управления академическими театрами с участием представителя ВЧК.

С докладом о создании государственного фонда редкостных смычковых инструментов выступил В. Л. Кубацкий.

Касаясь исторической стороны вопроса, докладчик отметил:

- Еще в начале восемнадцатого века из Италии - колыбели музыкальных шедевров - были вывезены многие ценнейшие инструменты. Скупали их англичане для перепродажи всему миру и русские баре для потехи. Было время, когда любой помещик гордился наравне со сбруей скрипками Страдивариуса, Амати или Гварнери. В последующие годы за уникальными музыкальными инструментами рьяно охотятся американские миллионеры. Они щедро платят за каждый инструмент и заметно опустошили западные страны. Теперь эти дельцы протягивают свои щупальца к нам... Мы не можем допустить утечки шедевроз музыкального искусства из страны, - сказал в заключенно оратор.

Было принято решение немедленно приступить к национализации уникальных музыкальных инструментов и созданию государственного фонда.

"Пусть шедевры Страдивариуса, Амати, Гварнери и других великих мастеров поют народу, прославляя вместе с тем имена своих искусных, усердных ж преданных творцов" [Луначарский А. В. В мире музыки. Статьи и речи. М., 1958, с, 475], - писал А. В. Луначарский.

Для выполнения решения по предложению Луначарского была создана комиссия в составе В. Л. Кубацкого от Наркомпроса и А. Н. Прокофьева от ВЧК.

Выбор кандидатов в комиссию был не случаен.

Виктор Львович Кубацкий - разносторонне образованный, одаренный виолончелист, знаток музыкальных инструментов. С 1914 года он выступал солистом Большого театра. С первых дней революции Виктор Львович становится инициатором и энтузиастом демократизации искусства, вывода его из небольших камерных залов, посещавшихся узким кругом избранной публики, в широкие народные аудитории. Будучи заведующим музыкальной частью Большого театра, он многое сделал для создания симфонического оркестра театра и Бетховенского зала для камерных концертов. Его хорошо знал и ценил А. В. Луначарский.

Андрей Никитович Прокофьев - кадровый рабочий, активный участник революции 1905 - 1907 годов, подвергался репрессиям царских властей. В дни октябрьского вооруженного восстания был в первых рядах борцов, штурмовавших Зимний дворец. С оружием в руках защищал молодую Советскую власть, имел несколько пулевых и сабельных ранений. Затем был отозван на работу в МЧК.

- Вам, Андрей Никитович, - напутствовал Прокофьева Дзержинский, поручается интересное и большой государственной важности дело. Каждый найденный вами уникальный музыкальный инструмент явится для Советской Республики ценнейшим приобретением. От этого во многом будет зависеть развитие советского музыкального искусства. Наши потомки будут благодарны нам за каждый спасенный шедевр.

Учтите еще вот что, - продолжал Феликс Эдмундозич, - изъятие этих ценностей - работа деликатная. Владельцам нелегко будет расставаться с ними. От вас потребуется максимум такта, тонкий подход. Успех будет зависеть от предварительного изучения: что представляет собой владелец, его отношение к музыкальному искусству, патриотические чувства. Малейший нажим и тем более грубость недопустимы.

Представляя кандидатуру Прокофьева в комиссию, Луначарский доложил, что Дзержинский высокого мнения об Андрее Никитовиче и считает, что он наилучшим образом выполнит работу по розыску и изъятию ценных музыкальных инструментов.

Вот как отзывается о чекисте Прокофьеве В. Л. Кубацкий:

"Узнав, что мне придется работать вместе с чекистом, я был немало удивлен. Во-первых, мне было непонятно, почему к работе, связанной с музыкальными инструментами, привлекаются люди, не имеющие прямого отношения к искусству. Во-вторых, мне, не искушенному в политике интеллигенту, сотрудники ЧК представлялись людьми суровыми, прямолинейными, занятыми только борьбой с контрреволюцией, тогда как для работы, связанной с музыкальным искусством, нужны люди иного склада.

Мое наивное мнение о работниках органов пролетарской диктатуры рассеялось с самого начала совместной работы с Андреем Никитовичем. При первой встрече предо мной предстал стройный, подтянутый, выше среднего роста, молодой человек, одетый в кожаную куртку и кожаную фуражку со звездой, с правильным, несколько удлиненным лицом. Большие карие глаза вдохновенно смотрели из-под густых бровей. Эти пока только внешние черты вызвали у меня симпатию к нему. Когда же мы заговорили с ним о предстоящей работе, я увидел, что это человек бывалый, знающий, обладает большим жизненным опытом и умеет располагать к себе людей. Между нами сразу установились хорошие деловые отношения, которые как нельзя более благотворно сказались на результатах работы.

"Однако же умеет Дзержинский подбирать людей", - подумал я тогда, имея в виду Прокофьева".

Приступая к исполнению своих обязанностей, члены комиссии натолкнулись на целый ряд трудностей: они не были освобождены от своих прямых служебных обязанностей, новым делом приходилось заниматься урывками, в свободное время, не было транспорта и денежных средств. Но главная трудность состояла в розыске цепных музыкальных инструментов.

"Вот тут-то я еще раз убедился в целесообразности привлечения к сбору уникальных музыкальных инструментов чекистов, - рассказывает В. Л. Кубацкий. - Используя свой чекистский опыт и опираясь на Московскую чрезвычайную комиссию, А. Н. Прокофьев устанавливал не только лиц, у которых находятся инструменты, но и места их хранения или укрытия, а также то, кому они переданы или проданы. Я всегда поражался всесторонней осведомленности Прокофьева о родословной и продвижениях по служебной лестнице держателей музыкальных ценностей.

Такие сведения давали нам возможность конкретно и целенаправленно вести разговор с интересующими нас лицами, изобличать злостных укрывателей и расхитителей принадлежащих народу культурных ценностей".

Посещение квартир владельцев уникальных музыкальных инструментов и реквизиция ценностей осуществлялись членами комиссии в присутствии понятых из числа соседей или дворников. Хозяевам предъявлялись документы, подтверждающие право на изъятие музыкальных инструментов, и начинался разговор о целях и задачах Советской власти в области культуры и музыкального искусства, о необходимости собрать уникальные инструменты в специальном государственном фонде. Некоторые владельцы инструментов охотно передавали их в распоряжение государства и желали успехов в развитии музыкальной культуры. Иногда при этом они сообщали новые, неизвестные комиссии адреса держателей редких музыкальных инструментов.

Изъятые предметы тщательно осматривались, определялись их качества, историческая ценность и делалась подробная опись. Затем составлялся акт реквизиции, который подписывался всеми присутствовавшими.

Вот как происходила, например, национализация смычковых инструментов у бывшего графа Зубова. Когда члены комиссии и понятые явились к нему в особняк, предъявили полномочия и объяснили цель прихода, граф, совершенно седой и дряхлый старик, спросил, кто и где на этих инструментах будет играть. Ему ответили, что инструменты будут переданы в государственный фонд и ими будут пользоваться талантливые музыканты для выступлений перед массовой народной аудиторией. После этого он удалился в свои покои и долго не возвращался. Казалось, что он больше не вернется. Как вдруг распахнулись двери, и он предстал перед нами облаченный в парадный мундир, со всеми регалиями. На вытянутых руках, как святую реликвию, он нес скрипку. Две другие скрипки нес придворный.

Торжественно передавая нам скрипки, он взволнованно сказал:

- Я с радостью вручаю вам эти ценнейшие инструменты. Пусть они звучат в народных аудиториях и прославляют русскую классическую музыку.

"Принимая от него скрипки, - вспоминает В. Л. Кубацкий, - я взглянул на комиссара ВЧК и был до крайности сконфужен: у него на глазах блестели слезы. "Да, так может переживать только человек с большой душой и мягким сердцем", - подумал я".

Инструменты, переданные комиссии графом Зубовым, представляли собой скрипки Гварнери, изготовления 1600 года, Амати - 1629 года и Страдивариуса - 1707 года.

Это были отлично сохранившиеся инструменты гениальных мастеров. Разные коллекционеры и спекулянты предлагали за них колоссальные деньги. Однако граф не продал инструменты, а передал их в распоряжение государства.

Далеко не все владельцы инструментов следовали примеру графа Зубова. Нередко членам комиссии приходилось долго доказывать и убеждать, прежде чем владельцы соглашались передать инструменты в пользу народа. Если же никакие доводы не помогали, в дело вступал Прокофьев. Его чекистская форма с красной звездой, а также удостоверение личности с крупными буквами МЧК сразу оказывали нужное воздействие на упорствующих.

Целый ряд уникальных музыкальных инструментов мы реквизировали в доме крупного московского капиталиста Р. Живаго. Сам хозяин сбежал, а инструменты тщательно спрятал в надежде, что вернется. Оставшиеся родственники старались ввести членов комиссии в заблуждение, заявляя, что инструментов в доме нет. И все же после долгих поисков инструменты были найдены.

После Москвы такую же работу по конфискации уникальных музыкальных инструментов решено было провести в Петрограде. Здесь Прокофьев и Кубацкий случайно встретились с Ф. Э. Дзержинским, только что приехавшим в Петроград.

"Вместе с Прокофьевым, - вспоминает В. Л. Кубацкий, - мы решили зайти в Петроградскую чрезвычайную комиссию, чтобы установить с ней контакт и заручиться ее поддержкой в поисках музыкальных инструментов. В бюро пропусков на Гороховой улице, 2, мы стали в очередь за пропусками. Каково же было наше удивление, когда за нами в очередь встал Дзержинский.

- Феликс Эдмундович, вас, председателя ВЧК, пропустят без пропуска...

- Могут пропустить, а могут и не пропустить. Существуют правила, которые в равной мере распространяются на всех.

Получив пропуска, мы поднялись на второй этаж и зашли в кабинет председателя Петроградской ЧК. Почти вслед за нами туда вошел и Дзержинский.

Руководитель Петроградской чрезвычайной комиссии вначале к нашей миссии отнесся скептически.

- Вряд ли что у вас выйдет, - сказал он. - Держатели ценнейших музыкальных инструментов не дураки. Они примут все меры, чтобы с ними не расставаться и получить за них солидный куш.

- Вы напрасно так говорите, - тактично возразил ему Дзержинский. Московские владельцы уникальных инструментов тоже знали им цену и не скупились в ухищрениях, чтобы их утаить. Однако инструменты были обнаружены и изъяты. А некоторые отдали их добровольно.

При этом Феликс Эдмундович попросил Прокофьева поделиться опытом нашей работы в Москве.

После этого петроградские чекисты поверили в реальность задуманного предприятия и обещали всемерное содействие и помощь".

Еще в Москве комиссии стало известно, что в Петрограде уникальная скрипка имеется у реакционно настроенного бывшего адмирала Кашерининова. Ему и решили нанести свой первый визит. С трудом члены комиссии проникли в дом адмирала, похожий на крепость.

Хозяин, с седой окладистой бородой, полулежал на огромной двуспальной кровати, заваленной грудой одеял, подушек, шуб и пледов. В гостиной на рояле лежали два скрипичных футляра и стоял графин с замерзшей водой, Прокофьев объяснил цель нашего прихода и предъявил документы. Старик со злостью произнес:

- Вы, господа большевики, за скрипками пришли...

А что вы в них понимаете?.. Вон на рояле у меня лежат два футляра. В одной из них Страдивариус, а в другой Самовариус. Ну-ка, определите их!

Кубацкий открыл футляр, взял скрипку. Она оказалась произведением Страдивариуса, подлинным шедевром.

- С вашего разрешения, эту скрипку мы возьмем в коллекцию, а другую оставим вам.

Адмирал переменился в лице и злобно произнес:

- Добрались-таки... Добрались...

В процессе поисков и сбора музыкальных шедевров комиссией были вскрыты вопиющие факты расхищения и варварского обращения с художественными ценностями.

Так, коллекция уникальных музыкальных инструментов известного московского богача Живаго по завещанию предназначалась для продажи в Америку за несколько миллиопов рублей. Из коллекции графа Юсупова, насчитывавшей 17 уникумов, в наличии оказалось лишь четыре.

Остальные были похищены или проданы за границу.

Виолончель Страдивариуса (лучшее его создание), принадлежавшая сенатору Марковичу, после его смерти была замурована наследниками в стене квартиры родственников, проживавших в Петрограде.

При розыске скрипки Гварнери, принадлежавшей бывшим владельцам фирмы "Лемберг и Лекас", выяснилось, что хозяева фирмы передали редкие музыкальные инструменты доверенным служащим фирмы с целью продажи их на "черном" рынке. Скрипка Гварнери была найдена у бывшего заведующего фирмой, а два альта того же мастера, считавшиеся одними из лучших его творений, обнаружены у бывшего служащего фирмы.

Во время работы по розыску и изъятию музыкальных инструментов в центральной части России выяснилось, что местами наибольшего сосредоточения культурных ценностей и переправки их за границу являются Крым и Одесса. Поэтому решено было направить реквизиционную комиссию на юг России. Комиссию возглавил В. Л. Кубацкий. Вместе с комиссией был командирован квартет имени Страдивариуса.

Целью поездки квартета была популяризация классической музыки среди трудящихся. Предполагалось такжо, что концерты будут способствовать успешной работе комиссии по сбору инструментов.

Для выполнения этого мероприятия потребовался отдельный железнодорожный вагон. Получить вагон в условиях гражданской войны и разрухи на транспорте было делом нелегким. Представитель МЧК А. Н. Прокофьев, занимавшийся организацией поездки, по совету Ф. Э. Дзержинского обратился с просьбой о получении вагона в Совет Народных Комиссаров. Придавая важное значение развитию в стране музыкального искусства, Владимир Ильич распорядился удовлетворить просьбу комиссии.

8 мая 1920 года он написал заместителю наркома путей сообщения В. М. Свердлову следующую записку:

Тов. Свердлову.

Прошу предоставить т-щу Прокофьеву, подателю настоящей записки, 1 вагон (классный) для поездки в Одессу и обратно.

Пр. СНК В. Ульянов (Ленин) [О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания. 1900 - 1922 годы. М., 1963, с. 396].

Во время сборов комиссии в путь А. Н. Прокофьев получил новое, более ответственное поручение: его направили в тыл врага со специальным заданием. По предложению Дзержинского вместо Прокофьева в состав комиссии был введен оперативный комиссар МЧК В. П. Дементьев.

По словам Кубацкого, Дементьев оказался достойным заместителем Прокофьева. Он отличался исключительной смелостью и находчивостью. Поезда, к которым прицепляли вагоп с музыкантами, по пути в Одессу и Крым не раз подвергались бандитским налетам. Безупречно владея пулеметом и личным оружием, Дементьев не только обеспечивал безопасность своего вагона, но и принимал участие в обороне поездов. Куда бы комиссия ни приезжала, он прежде всего связывался в местными органами ЧК и с их помощью обеспечивал розыск и реквизицию музыкальных инструментов. Дементьев всегда был необычайно скромен, спокоен и деловит.

Перед выездом из Москвы комиссия была снабжена вескими документами. В мандате от 1 декабря 1920 года, скрепленном печатями Наркомпроса и ВЧК и подписанном А. В. Луначарским и Ф. Э. Дзержинским, было сказано, что органы местных ЧК, ревкомы, военные власти и железнодорожная администрация обязаны "оказывать тт. Кубацкому и Дементьеву всяческое содействие".

Местные органы власти, особенно чекистские органы, предупрежденные Ф. Э. Дзержинским, делали все возможное, чтобы обеспечить успех работы комиссии на юге. Об этом наглядно свидетельствует предписание Особого отдела ВЧК на побережье Черного и Каспийского морей от 25 декабря 1920 года. В предписании предлагалось "всем властям Крыма оказывать реальное содействие компссару т. Кубацкому в деле национализации научно-художественного достояния народа". В распоряжение комиссии Особым отделом были выделены легковой автомобиль "кейс" за No 1608 и грузовая машина "ФВД" No 13876, а также вооруженная охрана "из самых сознательных, дисциплинированных товарищей коммунистов". Комиссия имела право "беспрепятственного проезда" в любой район Крыма.

Помимо повседневной работы по розыску и изъятию уникальных инструментов почти ежедневно устраивались музыкальные концерты в театрах, народных домах. Перед началом концертов с речью выступал Кубацкий. Он рассказывал о состоянии и перспективах развития советского музыкального искусства, призывал слушателей к содействию работе комиссии.

Поездка комиссии в Одессу и Крым закончилась успешно. Это было одно из первых турне советского музыкального коллектива по стране. Концерты проводились в воинских частях, на заводах и фабриках, на железнодорожных вокзалах - и всюду проходили при переполненных аудиториях. В суровых условиях гражданской войны музыка поддерживала людей, помогала им жить.

О значении этих музыкальных концертов свидетельствует такой случай, рассказанный В. Л. Кубацким:

"По пути на юг мы дали концерт на вокзале станции Грязи, где в ожидании поездов скопилась масса пассажиров. Несмотря на вокзальные условия, усталость и изнуренность, люди слушали музыку с большим вниманием.

После концерта нас окружили слушатели, и тут произошел интересный разговор. Один из пассажиров спросил:

- Как совместить такую чудесную музыку, прекрасное исполнение с окружающей обстановкой - война, кровь, разруха, голод, вши?..

Ему отвечал другой пассажир.

- Проникновенная музыка, - сказал он, - облегчает страдания и зовет людей к тому прекрасному будущему, которое неизбежно наступит после победы трудового народа".

Эти отзывы простых людей о концерте, их внимание и интерес к музыке были лучшей наградой комиссии и музыкантам за их труд.

За время командировки на юг были спасены десятки инструментов от неминуемой "утечки" за границу.

Еще осенью 1919 года, после работы реквизиционной комиссии в центральной России, была образована единственная в мире Государственная коллекция уникальных музыкальных инструментов. В нее вошло более ста смычковых инструментов выдающихся мастеров. После поездки на юг коллекция пополнилась значительным количеством редких музыкальных инструментов.

В 1920 году на ее основе был создан государственный квартет имени Страдивариуса, который сыграл огромную роль в ознакомлении широких масс трудящихся с серьезной камерной музыкой. Популярность квартета была особенно велика среди трудящихся столицы. По мнению А. В. Луначарского, концерты квартета в превосходном исполнении на совершенных инструментах из Госколлекции были "необходимым элементом московской музыкальной жизни" ["Известия", 1923, 15 марта, с. 4].

Важным событием в деятельности квартета имени Страдивариуса стало его участие в юбилейном концерте в честь 50-летия Владимира Ильича Ленина 23 апреля 1920 года. Известно, что в этот день Московский комитет партии собрал партийный актив столицы и устроил "коммунистический вечер", на котором с яркими речами о жизни и деятельности В. И. Ленина выступили А. М. Горький, А. В. Луначарский и другие. Владимир Ильич отказался присутствовать на вечере, потому что не хотел слушать похвальных речей в свой адрес, но, узнав, что будет камерный концерт, он приехал к началу концерта, чтобы послушать музыку, которую страстно любил. Собравшиеся тепло встретили Ильича и попросили его выступить.

В своей краткой речи Владимир Ильич говорил о том, как опасно головокружение от успехов, что в истории не раз терпели поражение те партии, которые зазнавались.

Предостерегая партию от опасности зазнайства, Ленин выразил уверенность, что большевики никогда не окажутся в положении зазнавшейся партии.

После концерта Владимир Ильич беседовал с артистами квартета и интересовался историей его создания. Он одобрил работу по собиранию культурных ценностей и организации фонда уникальных музыкальных инструментов.

Все годы своего существования Госколлекция служила и поныне служит тем живым источником, который дает возможность талантливым исполнителям извлекать из ее бесценных инструментов чудодейственные звуки. На этих инструментах играют лучшие музыканты страны. Коллекция способствует развитию советского музыкального искусства и выдвижению советских музыкантов в первые ряды на мировой концертной эстраде.

В. Людмирский

ТРАНЗИТНЫЙ ПОСТ

В 1921 году меня, молодого командира Красной Армии, вызвали в Особый отдел ВЧК Киевского военного округа и назначили начальником транзитного поста Особого отдела при станции Киев-1-Пассажирский.

Никакого опыта чекистской работы у меня и у моих помощников не было. Мы умели обращаться с различными видами оружия, ходить в атаки, держать оборону. Теперь нам предстояло вести борьбу на новом фронте - вылавливать и обезвреживать тайных, замаскированных врагов.

После гражданской войны крупные железнодорожные узлы были местами скопления большой массы передвигающихся людей. Среди пассажиров нередко скрывались шпионы, белогвардейцы, бандиты и обыкновенное жулье.

В задачи нашего поста входили проверка пассажиров, едущих в сторону границы, бдительное наблюдение за передвижением людей и выявление среди них тех, кто своими действиями пытался подрывать устои молодой Советской власти. Расскажу о некоторых эпизодах из практики чекистской работы транзитного поста.

ДВА ТЕЛЕГРАФИСТА

Панская Польша и после мирного договора, заключенного в марте 1921 года, продолжала оставаться одним из основных плацдармов для переброски к нам белогвардейцев.

Однажды в Киев поступило сообщение о нападения на ехавшего по делам в Одессу торгового представителя одного из европейских государств. Неподалеку от небольшой станции кто-то стоп-краном остановил поезд. В двухместное купе международного вагона, в котором ехал торговый представитель, ворвались двое мужчин. Они оглушили иностранца и скрылись. Из вещей и ценностей ничего похищено не было.