Мальчик стоял на коленях и быстро разгребал руками снег. Лопаты у него не было, а глиняный черепок, который он пытался использовать, сломался. Зима выдалась капризная. Оттепели сменялись морозами, и снежный покров был как будто прослоен тонкими корочками льда. Его острые кристаллы впивались под ногти, раздирали в кровь кожу. Однако мальчик ни разу не поморщился и продолжал копать, пока не очистил от снега небольшую прогалинку желтовато-серой земли. В изодранной телогрейке, с головой, обмотанной остатками шарфа, концы которого торчали в разные стороны над его макушкой, он напоминал зверька, стоящего на страже у своей норки.
Большое поле вокруг мальчика было почти сплошь изрыто такими же ямками — норками. Некоторые он выкопал сам. Одни принесли ему удачу, другие — их было значительно больше — разочарование. Но сейчас ему некогда было думать об этом. Отогрев руки, он достал из кармана телогрейки узкую, заостренную с одного конца полоску железа — что-то вроде стамески без ручки — и принялся ожесточенно долбить землю. Промерзшая, она плохо поддавалась его усилиям.
Так прошло полчаса. Мальчишка явно терял силы, однако его терпение казалось неиссякаемым. Теперь он долбил попеременно то правой, то левой рукой, обогревая свободную на груди, под телогрейкой. Еще несколько ударов, и из-под осыпавшейся глины показались похожие на длинных белых червей корни. Мальчик с размаху воткнул между ними свою железку и налег на нее всем телом… Неожиданно легко откололся большой пласт земли, потянув за собой крупную бурую гроздь… Картошка!
Несколько секунд он сидел неподвижно, рассматривая свою находку. Его застывшее лицо не выражало ни радости, ни удивления. Лишь глаза немного оживились.
Картошки было много. Ему еще ни разу не удавалось найти столько. Бережно, по одной, выбирал он из земли сморщенные, мороженые картофелины, взвешивая каждую на ладони. Две были очень крупные — больше кулака, другие — поменьше, а последние — совсем малюсенькие, с лесной орех. Но он осторожно отделил их от корней и спрятал в карман. Все поле было еще осенью вдоль и поперек перекопано голодающими местными жителями. Отыскать сразу столько картофелин — это большая удача!
Мальчик встал на ноги, чтобы идти, когда какой-то посторонний звук привлек его внимание. Мальчик прислушался и поспешно бросился на землю. Издали, приближаясь и нарастая, доносилась резкая, четкая дробь мотоциклетного мотора…
Было время, когда Володя Родин очень любил ездить на мотоцикле отца — главного механика крупного совхоза, в прошлом спортсмена-мотоциклиста. И те часы, которые Володя провел в коляске старого, надежного «харлея», были замечательными часами. Летом у отца всегда не хватало свободного времени. Но раза два, а то и три в месяц он устраивал себе короткий отдых. Он брал с собой сына, выезжал на Минское шоссе и давал полный газ. Иногда мотоцикл здорово подбрасывало на выбоинах. Но отец не сбавлял скорости, и они мчались все быстрее и быстрее, легко обгоняя неуклюжие, громко тарахтящие грузовики, а иной раз и какую-нибудь излишне осторожную «эмку». Да, раньше Володя любил мотоцикл, любил все, что было связано с ним…
С той поры прошло всего три года, и вот теперь звук мотоцикла вызывал у него страх и стремление убежать без оглядки. Подобное же чувство испытывали и другие ребята — его товарищи по несчастью, заключенные специального детского лагеря «Лесково».
На мотоцикле приезжал к ним обер-шарфюрер[1] Альфред Беренмейер, «бледная немочь», как окрестил его бывший директор Лесковского детского дома Артемий Васильевич, «бледный дьявол», как, куда более точно, охарактеризовала Беренмейера воспитательница Ольга Ивановна.
Обер-шарфюрер был и на самом деле очень бледен. Небольшого роста, тощий, с впалой грудью, он нисколько не оправдывал своей фамилии[2] и у многих — особенно у тех, кто не знал его как следует, — вызывал жалость своим болезненным, вечно усталым видом. Беренмейер никогда не кричал, а его тусклые бледно-голубые глаза никогда не вспыхивали от ярости. Он ненавидел людей, но ненавидел их без гнева, спокойно и деловито, не тратя сил и времени на пустые эмоции.
Дети боялись его. Они испытывали перед ним ужас, смешанный с омерзением. Верный своим привычкам, Беренмейер никогда не поднимал на них руку. Но в его распоряжении было два безжалостных помощника — голод и холод; это они доводили его жертвы до исступления. Наведываясь в Лесково, обер-шарфюрер каждый раз избирал новые объекты для своих издевательств, и никто, решительно никто, не мог быть уверен, что нынче не настала его очередь. Таков был Альфред Беренмейер, и только он мог ехать сейчас на этом мотоцикле, звук которого Володя, как все его товарищи, научился распознавать за несколько километров.
Дорога в лагерь проходила между двумя рядами огромных вековых лип, не более чем в ста шагах от того места, где лежал мальчик. Мотоцикл тарахтел уже совсем рядом. К его сухому отрывистому стуку примешивалось теперь какое-то непонятное монотонное гудение. Володя осторожно выглянул из-за сугроба. Он не ошибся: это и в самом деле ехал Беренмейер. Его голова, почти утонувшая в высоко поднятом воротнике, едва виднелась из коляски мотоцикла. Рядом с ним, как обычно, сидел солдат-шофер, а за его спиной кто-то третий, тоже в форме. Мальчик удивленно проводил их глазами: никогда еще обер-шарфюрер не брал с собой более одного провожатого. Но что это так гудит? Володя вздрогнул и поспешно спрятался за сугроб. Вслед за мотоциклом вынырнуло длинное глянцевитое тело легковой автомашины.
Опять этот черный автомобиль! Мальчик узнал его сразу. В лагерь автомобиль приезжал трижды. В первый раз его сопровождали большие крытые грузовики. Тогда увезли куда-то всех старших детей. Директор говорил, на работу в Германию. Второй раз на нем приехало несколько гестаповцев. Они убили сторожа, деда Матвея, красивого старика, с пышными, слегка пожелтевшими от махорки усами и длинной седой бородой. Убили на глаза к ребят. Володя зажмурился и с силой потряс головой, отгоняя страшное воспоминание… В третий раз автомобиль увез Артемия Васильевича и Ольгу Ивановну. С этого дня детей больше не кормили. Не раздавали по утрам тонкие, почти ажурные ломтики хлеба… Исчезла куда-то и повариха, тетя Дуня.
И вот теперь черный автомобиль появился вновь. Зачем? Опять кого-то хотят увезти. Или убить? Но кого? А что, если автомобиль привез назад Артемия Васильевича и Ольгу Ивановну? Володя решил бежать в лагерь, но он тут же одумался, вспомнив о Беренмейере. Нет, возвращаться в лагерь через главный вход ему нельзя… Оставаться здесь тоже… Немедленно по приезде Беренмейер устроит проверку… Он всегда так делает. И, если Володи не будет на месте, он пустит по его следам полицая с собакой… И его, конечно, поймают, как поймали Колю Вольнова, когда тот попытался добраться до деревни, где жили его родные. А Нина и Катя останутся без картошки… Выход был только один. Надо бежать прямиком через поле, спуститься в неглубокий овраг и добраться по нему до главного здания. Там он припрячет свое богатство и успеет к проверке…