Оставалось семь дней

Глава V В ЛЕСУ

…Перед Володей стоял сам Альфред Беренмейер. Обер-шарфюрер насмешливо смотрел на него и улыбался. Точь-в-точь, как на последней проверке. Володя попытался отвернуться, чтобы не видеть этой страшной улыбки, но его шея будто одеревенела. Он хотел закрыть глаза, но они не закрылись. А Беренмейер продолжал улыбаться, и его улыбка, казалось, говорила: «Я знаю, ты подслушал разговор полицаев и пошел искать партизан, чтобы помешать моим планам. Но у тебя ничего не вышло. Теперь ты замерзнешь здесь, а твоих товарищей я все равно похороню. Нах айнер вохэ!»

Володя застонал и очнулся. Его спина застыла, руки и ноги были как чужие. Он лежал на снегу. Но почему он лежит? Ему надо спешить… Что с ним случилось прошлой ночью?..

Нине удалось заманить в подвал Геллу. Володя слышал, как девочка крикнула ему: «Иди!» — и выпрыгнул из окна. Стремясь выиграть время, он довольно быстро добрался до леса. Искать дорогу было некогда, отдыхать тоже: он ждал погони и решил двинуться напрямик… Поминутно увязая в снегу, больно ударяясь в темноте о стволы деревьев, падая и вставая, Володя, подгоняемый все нарастающим страхом, упорно продвигался вперед. Лишь к рассвету, вконец измученный, он нашел хорошо утоптанную тропу. Здесь он остановился, съел хлеб и, немного отдохнув, отправился дальше. Тропа привела его в самую чащу… и вдруг оборвалась. Оборвалась неожиданно, словно ее ножом обрезали. Вокруг, куда ни глянь, лежал снег. Вероятно, лучше было бы повернуть назад, но Володя вспомнил о Гелле и опять стал пробираться сквозь сугробы, пока дорогу ему не пересек длинный и очень глубокий овраг. Обессиленный и отчаявшийся, он вернулся по своим следам на тропу и упал, потеряв сознание.

Где-то близко захрустел снег. Володя поднял голову, и к нему разом вернулись все прежние страхи. Прямо на него шел какой-то человек. Неужели его все-таки выследили?

Но он не сделал попытки убежать. Не стал даже прятаться за дерево. Будь что будет! К тому же этот незнакомец вовсе не походил на полицая или эсэсовца. На нем был старый, добротный ватник, на голове шапка-ушанка, на ногах огромные, много раз подшитые валенки. Он слегка волочил правую ногу, но двигался очень быстро.

Поравнявшись с мальчиком, незнакомец остановился и несколько секунд молча его разглядывал.

— Как это ты сюда попал? — ворчливо, хотя и без малейшего раздражения спросил он. — Ты из какой деревни-то?

Голос у него был низкий и грубоватый, но небольшие карие глаза из-под сурово насупленных бровей смотрели ласково.

— Что ж ты молчишь? — продолжал он. — Надо отвечать, коли тебя спрашивают. Из какой ты деревни?

— Я не из деревни, — чуть слышно промолвил мальчик. Его страх постепенно проходил; в душе зарождалась слабая и смутная надежда, что этот человек ему поможет.

— Ну, а коли не из деревни, так откуда же?

— Из Лескова.

— Откуда?

— Из Лескова… из лагеря…

— Эге! Так ты это, что ж, сбежал, значит?

Володя кивнул головой. Незнакомец продолжал хмуриться, но глаза у него стали еще более ласковыми и добрыми.

— Похоже на то, что вас там не больно сытно кормили, — сказал он. — Ишь как ты отощал! Одна кожа да кости!..

— Нас не кормили…

— То есть как это не кормили? Какую-нибудь баланду-то небось давали?

— Нет, нас совсем не кормили…

— Как? — Незнакомец даже растерялся. — Да как же это?.. Да нешто это можно, детей не кормить? — заволновался он. — Постой! Ведь ты, наверное, есть хочешь? И замерз к тому же? А ну-ка, вставай! Живо! Идем! Тебя звать-то как?

— Володя…

— А меня Герасим Григорьевич… Или попросту дяди Герасим. Пошли.

Володя с трудом поднялся на ноги, чтобы следовать за своим новым знакомым, и, к своему величайшему изумлению, увидел, что тот направился как раз к тому месту, где так загадочно обрывалась тропа.

— Иди сюда, Володя! — позвал он.

Мальчик подошел.

— Видишь ты эти два ряда кустов? — показал рукой направо Герасим Григорьевич. — Так вот, ступай, значит, как раз промеж ними. Да, смотри, держись середины, а то сразу по шею провалишься.

Володя ничего не понимал. Между кустами, на которые указывал его спутник, снег был, казалось, даже еще пышнее и глубже, чем в других местах. Он с опаской шагнул вперед… и — о чудо! — не провалился. Едва погрузившись по щиколотку, его нога встала на что-то твердое, словно под верхним слоем лежала земля.

Заметив изумление мальчика, Герасим Григорьевич улыбнулся:

— Здесь гребень, — назидательно пояснил он, — а по обе стороны, там, значит, где кусты, — канавы. Места здесь, Володя, я как свои пять пальцев знаю. Двадцать лет тут проработал. Сперва сторожем, а потом объездчиком.

Володе все больше и больше нравился этот человек. На первый взгляд он казался угрюмым и малообщительным. Однако стоило ему улыбнуться, как его обветренное, с тысячей мелких морщинок вокруг глаз лицо сразу менялось и становилось добрым и приветливым.

Герасим Григорьевич нагнулся и вытащил из сугроба длинную тонкую жердь.

— Ты иди вперед, — сказал он, — а я за тобой. Надо наши следы замести. А то вдруг незваные гости нагрянут. Тебе небось тоже не очень хочется возвращаться в Лесково?

Пройдя шагов двадцать, Володя обернулся и увидел, что Герасим Григорьевич пятится и тщательно заравнивает жердью снег. Потом он с силой заколотил по кустам. С веток посыпались снежные хлопья, и через минуту вряд ли кто-нибудь смог бы догадаться, что по этому месту только что прошли люди.

У Володи стало легко на душе. Значит, его не разыщут! Он никогда больше не вернется в это проклятое Лесково, никогда!

— Куда же ты пробирался из лагеря-то? — спросил Герасим Григорьевич. — И как это ты в лес забрался? Ведь здесь и замерзнуть недолго…

— Я искал партизан… — неожиданно вырвалось у Володи. Дядя Герасим обернулся.

— Ну, это ты напрасно старался, — сказал он. — Если бы, Володя, партизан всякий мог найти, немцы бы их давно выследили… А зачем это тебе понадобились партизаны?

— Нас хотят всех убить, — начал было Володя и вздрогнул. Он вспомнил о ребятах, о том, что их надо как можно быстрее выручить, иначе будет уже поздно…

— Кто вас хочет убить?

— Эсэсовцы…

И Володя принялся сбивчиво рассказывать.

Герасим Григорьевич слушал его молча, продолжая, как он сам выражался, «заметать следы». Наконец гребень кончился, и снова появилась дорожка, уходящая в глубь леса.

— Ты вот что, Володя, — он задумчиво посмотрел на мальчика, — не волнуйся раньше времени… Товарищей твоих, может, еще вызволят… Вот сейчас придем домой и потолкуем. А идти нам уже недалеко… Минут пять.

Они повернули направо, и перед ними открылась поляна. Посреди нее стояла изба, к которой примыкали небольшой огород и сад.

Герасим Григорьевич распахнул дверь, и Володя увидел высокую полную женщину с приятным круглым лицом и такими же круглыми, словно постоянно чему-то удивляющимися глазами.

— Батюшки! — воскликнула она. — Кого это ты привел, Герасим?

Володю удивил ее голос. Он был тоненький-тоненький, а имя своего мужа она произносила слегка нараспев: «Гера-асиим».

— На дороге нашел, — улыбнулся Герасим Григорьевич. — Бежал, вишь, из лесковского лагеря да чуть было в лесу не замерз. Спасибо, я на него наткнулся… Володей зовут…

— Бедненький! — всплеснула руками женщина. — А тощий-то какой! Голодный небось? Его же поскорее покормить надо… Ты раздевайся, Володя… У нас тепло…

Не успел мальчик опомниться, как она уже проворно расстегнула его телогрейку и тут же в ужасе отступила, увидев под ней голое посиневшее тело.

— Ах ты батюшки! — Она снова всплеснула руками. — Смотри, Герасим! На нем и рубашки-то нет! Да как же это он не замерз?.. Постой, я разыщу, во что бы его одеть…

— Успеется, — остановил ее Герасим Григорьевич, — поесть он и в телогрейке может… Ему бы теперь чего-нибудь горяченького, согреться…

— Так я вам борщу налью. — Хозяйка метнулась к печке. — Ведь ты тоже с утра ничего не ел… Вместе и пообедаете.

Володя сел за стол и с наслаждением проглотил несколько ложек, а потом незаметно для самого себя опорожнил большую миску горячего борща.

— Жорка-то где? — спросил объездчик жену.

— На охоту ушел еще с утра. Соскучился, говорит, без свежего мяса. А зачем он тебе?

— Послать его хочу к Алесю Антоновичу. Дело есть важное.

— Так он сбегает. Вот придет, поест и сбегает. Да, никак, это он идет… — Она взглянула в окно. — Ну, точно, он.

В сенях послышались быстрые шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился высокий красивый парень. За плечами у него висела охотничья двустволка, а в руке он держал огромную черную птицу.

— Есть хочу, мать! — громогласно объявил он. — По-настоящему! Давай обед! А это кто? — уставился он на гостя.

— Из лесковского лагеря он, — отвечал Герасим Григорьевич, ласково глядя на Володю.

— Сбежал, значит! По-настоящему? Вот молодец! — Жорка сильно хлопнул Володю по плечу. — Ты его покормила, мать?

— Покормила, Жорочка…

— Еще дай!.. Я вижу, он еще хочет.

— Так ему нельзя много. Отец говорит — вредно…

— А ты меду ему дай… Меду можно… Правда, можно, отец?

— Меду, пожалуй, можно, — согласился Герасим Григорьевич.

Хозяйка вышла в сени и вернулась с полным стаканом меда. Стакан она поставила перед Володей, а сыну налила миску борща.

— Ты ешь, ешь! — Парень подмигнул мальчику. — Тебя зовут-то как?

— Володя…

— А меня Жора… Ешь мед, Володя! По-настоящему!

И, будто показывая, как это нужно есть по-настоящему, Жора накинулся на борщ и опустошил миску раньше, нежели Володя успел проглотить вторую ложку меда.

— Молока! — потребовал он у матери. — И ему тоже!

— Молоко холодное, Жорочка, а он и так замерз… Вечером подою, дам ему парного…

— Ладно!

Жора схватил крынку с молоком, поднес ее к губам и осушил, ни разу не переводя дыхания.

— Уф! — удовлетворенно вздохнул он.

Герасим Григорьевич спокойно наблюдал за ним.

— Наелся? — спросил он.

— Наелся!

— Тогда слушай меня. Надевай лыжи и ступай до Алеся Антоновича. Понял?

— А что сказать-то ему?..

— Скажешь, что у нас мальчик из лесковского лагеря… И он, значит, говорит, что эсэсовцы задумали перебить всех ребят.

— Неужто всех? — Жора удивленно взглянул на Володю.

— Ты его не пытай… Вишь, его совсем разморило… Ты меня слушай!.. Передай все это Алесю Антоновичу и попроси его прийти…

— Ладно, отец, сейчас пойду…

— Сначала принеси воды, — вмешалась хозяйка. — Пока печка горячая, надо воду подогреть и вымыть мальчишку.

— Устал он очень, — попробовал возразить Герасим Григорьевич.

— Потерпит немного, не грязным же ему ложиться.

Володя и в самом деле безумно устал. Привалившись к стене и закрыв глаза, он уже не слышал, как ушел Жора, пожелав ему отдохнуть и выспаться, как рылась по сундукам хозяйка, разыскивая старые Жорины вещи, из которых тот давно вырос, как спрашивал его о чем-то Герасим Григорьевич. Потом ему пришлось на несколько минут проснуться, чтобы залезть в корыто, где его беспощадно скребли и терли. А еще через полчаса, чистый и переодетый, он лежал на теплой печи и пытался сообразить, кто такой Алесь Антонович и чем он может помочь ребятам. С этой мыслью он заснул.