Оставь мир позади

5

ОНИ ЕЛИ НА ТЕРРАСЕ НЕОДЕТЫЕ. Куча полотенец ярких цветов и бумажные салфетки в пятнах кетчупа. Гамбургеры размером с хоккейную шайбу внутри воздушного хлеба. Роуз была особенно падка на терпкие чары картофельных чипсов с уксусом. Крошки и жир на подбородке. Аманде нравилось, что Роуз все еще могла вести себя как маленькая девочка. Ее разум был одно, ее тело – другое: дело было в гормонах из молока, или же в пищевой цепочке, или в водоснабжении, или же в воздухе, или кто знает в чем.

Было так жарко, что родители даже не отправили детей принять душ, прежде чем те плюхнулись на клетчатую обивку дивана всей тяжестью своих тел. Арчи худосочный – Роуз пышненькая: торчащие ребра и созвездие родинок – ямочки на локтях и мягкий подбородок. Роуз хотела посмотреть мультики, а Арчи был втайне рад этому: он тосковал по собственному детству! Его кожу покалывало от холода в кондиционированном помещении, незнакомый диван был мягким, его разум и речь, казалось, были невнятными и заторможенными от дневной жары или физического напряжения. Он слишком устал, чтобы подняться еще за одним гамбургером, остывшим, залитым кетчупом, который он съел бы на кухне, стоя на холодной плитке. Еще минутку, думал он, но тело ныло от голода после часов, проведенных в бассейне, или, может быть, его тело всегда чувствовало себя так после часов, проведенных взаперти в машине.

Аманда пошла принять душ. Разбрызгиватель был закреплен на потолке, и вода падала сверху как дождь. Она включила воду погорячее, чтобы смыть остатки солнцезащитного лосьона. Эта штука всегда ощущалась, как нечто смутно ядовитое, поэтому унция профилактики и все такое[6]. Волосы ее были ни короткие, ни длинные, без челки, которая придавала бы ей моложавость того рода, который был не очень хорош в офисной среде. Два разных вида тщеславия шли вразрез – желание выглядеть профессионально было сильнее желания выглядеть женственно. Аманда знала, что соответствовала образу той женщины, которой являлась. Это можно было понять издалека. Посадка головы и осанка, одежда и внешний вид – все говорило о том, кто она такая.

Ее тело все еще хранило остаточное тепло от солнца. Вода в бассейне почти не принесла облегчения, она была тепловатая, как в ванне. Конечности Аманды казались отяжелевшими и одновременно великолепными. Она хотела лечь и провалиться в сон. Ее пальцы блуждали по тем участкам тела, где ощущения были лучше всего, ища не какого-то внутреннего удовольствия, но чего-то более интеллектуального: подтверждения того, что она, ее плечи, ее соски, ее локти – все это существовало. Какое чудо иметь тело – вещь, внутри которой находишься ты сам. Отпуск существовал для возвращения к собственному телу.

Аманда замотала волосы в белое полотенце, как женщины в фильмах определенного жанра. Намазала лосьоном кожу, натянула свободные хлопковые брюки, в которых любила спать летом и старую футболку с логотипом, который уже ничего для нее не значил. Было невозможно отследить происхождение вещей, которыми они владели. Хлопковая футболка была так заношена, что просвечивала. Она чувствовала себя живой, и если не сексуальной, то чувственной; обещание имело больше значения, чем сама сделка. Она все еще любила его, без всякого, и он знал ее тело – прошло восемнадцать лет, конечно же знал, – но она была человеком и была бы не против чего-нибудь новенького.

Она выглянула из-за двери в гостиную. Ее дети на диване были похожи на одурманенных, откормленных одалисок. Ее муж склонился над телефоном.

– В постель через двадцать минут. – Аманда бросила на Клэя многозначительный взгляд, затем закрыла за собой дверь. Она выскользнула из штанов в прохладный перкаль кровати. Шторы не задернула – пусть смотрят: олени, совы, глупые нелетающие индейки – и восхищаются все еще впечатляющими широчайшими мышцами спины Клэя (он занимался греблей в Спортивном клубе Нью-Йорка два раза в неделю), в которые она любила погружать пальцы, вдыхая приятный запах его волосатых подмышек, аплодируя отработанным движениям его языка по ее телу.

Дом был слишком далеко от мира, чтобы предоставлять услугу сотовой связи, но там был Wi-Fi с нелепо длинным паролем (018HGF234WRH357XIO), чтобы помешать подключиться кому – оленям, совам, глупым нелетающим индейкам? Она постучала по стеклу, проговаривая пароль, произвольный набор символов как на спиритической доске или четках, после чего появилась связь, и письма посыпались одно за другим. Сорок одно! Она чувствовала себя такой необходимой, такой незаменимой, такой любимой.

В персональном аккаунте она прочла о распродажах, о том, что книжный клуб, в который она хотела вступить, запланировал осеннюю встречу, что в «Нью-Йоркере» написали о боснийском режиссере. В рабочем аккаунте были вопросы, заботы, люди нуждались в участии Аманды, ее мнении, ее руководстве. Все они получили автоматический ответ про ее отсутствие в офисе, солнечный и непререкаемый, но она нарушила собственное обещание выйти на связь после возвращения. Нет, не делайте X. Да, отправьте письмо Y. Спросите такого-то вот об этом. Просто напоминаю о том, что нужно повторно поговорить с этим человеком по этому поводу.

Руку начало покалывать от усилия, с которым она держала над собой слишком маленький телефон. Она перевернулась на живот. Простыни нагрелись от тела, поэтому переходное тепло, к которому прижалась ее вульва, было теплом ее собственного тела, и ерзанье в постели было актом мастурбации. Она чувствовала себя чистой и готова была ощутить себя грязной, но продолжала работать, развлекаясь чтением электронных писем, пока наконец не придет Клэй, пахнущий украдкой выкуренными сигаретами и дольками лимона, которые он добавлял в водку.

Тепло душа размягчило позвоночник, как комнатная температура растапливает ломтик масла. Эпизодические занятия йогой сделали ее более внимательной к своим костям. Она позволила им лечь как удобно. Разрешила себе отступить от своего обычного правила не заниматься самыми грязными вещами, которые они могли творить друг с другом. Позволила ему погрузить пальцы в ее волосы и крепко, но нежно прижать ее голову к подушке, ее горло стало проходом, пустотой, которую нужно заполнить. Позволила себе стонать громче, чем дома, потому что между ними и комнатами детей был длинный коридор. Двигала бедрами назад и вверх, чтобы встретить его рот, а потом – ощущалось как вечность, но прошло всего двадцать минут – взяла его опадающий пенис в рот, восхищаясь вкусом собственного тела.

– Господи, – хрипел Клэй.

– Тебе надо бросать курить, – она беспокоилась из-за сердечного приступа. Они были уже не так молоды. Любой матери приходила мысль о потере ребенка; у Аманды не осталось больше эмоций по поводу теоретической смерти мужа. Она бы снова полюбила, говорила она себе. Он был хорошим человеком.

– Да-да, – Клэй говорил не всерьез. В современной жизни осталось не так уж много удовольствий.

Аманда стояла, потягиваясь, счастливо-липкая, и сама хотела сигарету; эффект головокружения отвлечет ее от того, что они только что делали: это требуется после секса даже с родным человеком. Это была вовсе не я! Она открыла дверь, и ночь шокировала ее своим шумом. Сверчки или какие-то другие жуки, разные и возможно зловещие шаги по сухим листьям в лесу за лужайкой, незаметный, все шевелящий ветерок, а может, это даже растущие растения издавали звук, легчайший скрип, скрип ползущей вверх травы, сердцебиение дубовых листьев, налитых хлорофиллом.

У Аманды было чувство, будто за ней наблюдают, но за ней некому было следить, разве нет? Непроизвольная дрожь от самой идеи, затем отступление во взрослую иллюзию безопасности.

Они оба, голые, как неандертальцы, прокрались по террасе, единственный свет – луч, падающий через стеклянную дверь. Клэй поднял крышку с джакузи, и они погрузились в пену. Пар затуманил его очки, удовлетворенная чувственная ухмылка. Ее глаза привыкли к темноте. Отчетливо высветилась его бледная плоть. Она видела его таким, каким он был, но она любила его.