Коль не от сердца песнь идет,
Она не стоит ни гроша.
«…И я надеюсь, что ты не откажешь мне в этой небольшой просьбе». Я с наслаждением рассматривал безупречный почерк, напоминавший о моем беспечном друге. Ровный наклон букв говорил о твердом характере и воле, о человеке, который ставит пред собой цель и достигает ее, мало задумываясь о результатах, к которым приведет его победа; изрядное число завитков выдавали вместе с тем артистическую натуру. Красавец, любимец и ценитель женщин, должен признаться, что даже я порой завидовал его успеху у прекрасного пола. Да, он умел наслаждаться жизнью и ценить ее удовольствия, и он, лучше, чем кто бы ни было, умел окружать себя дорогими и редкими предметами. Пергамент из телячьей кожи, лежащий передо мной, был великолепен, нежный и шелковистый на ощупь, как кожа младенца. Мой друг во всех случаях предпочитал только такой пергамент, презирая более дешевый пергамент из кожи ягненка, обычно используемый для писем. Он любил повторять, сообщая каждому, кто хотел его слушать, что если он что-то пишет, то это всегда бывает только отменного качества. В таком случае тогда и то, на чем он пишет, должно быть, несомненно, также отменного качества. Так оно и было: нежная, гладкая, теплая поверхность пергамента светилась легкой желтизной, а следы орешковых чернил коричневатого цвета, с легкой, приятной прозрачностью, создавали свой собственный арабеск, независимый от содержания. Ах, если бы можно было просто позволить себе наслаждаться красотою послания, не засоряя свой ум его не совсем приятным содержанием. Не меньше, чем мой друг, а может, и больше я всегда был влюблен в красоту и никогда не мог пройти мимо любого из ее проявлений, будь то человек или вещь. Это и определило род моих занятий, которые помимо явного удовольствия приносили мне так же и солидный доход.
Позвольте представиться — я охотник за артефактами, хотя некоторые злые языки имеют пагубное обыкновение обвинять меня в воровстве. Но это не совсем так, а точнее, совсем не так, моя деятельность не может быть названа столь низменным словом. Поистине преступно называть вором такого достойного человека, как я. Если бы меня попросили представиться, то о себе я бы с гордостью сообщил, что я путешественник, исследователь, но бывает, что в процессе изучения мне просто приходится перемещать предметы с одного места в другое, а иногда и менять их владельцев. А эти грубые натуры имеют наглость сравнивать меня с обычным базарным воришкой. Тот, кто разносил эту клевету, никогда не понимал моего искусства — искусства перемещения. А ведь это так непросто — сначала надо определить, где примерно может находиться искомый предмет, потом увидеть цвета, строго определенные, характерные только для этого конкретного мира. А уже потом, тщательно вслушиваясь в некоторое уже известное мне звучание, в новом, уникальном мире найти нужную мне вещь. Ну и скажите, какому воришке это под силу? Что касается миров, то это и есть главная особенность моей деятельности, мой уникальный талант — я умею перемещаться в самые различные миры.
Здесь мне должно, очевидно, объяснить, что мир, в котором мы имеем счастье или несчастье находиться, не так прост, как это принято считать. Представьте себе множество огромных лепешек, положенных друг на друга. Они имеют общие границы, но каждая существует сама по себе. А теперь мы возьмем острое копье и пронзим им все лепешки. Теперь у них появилось нечто общее, некий общий стержень. А теперь представьте кого-то очень маленького, например муравья, который ползет по копью и легко перебирается с одной лепешки на другую, используя мельчайшие разрывы ткани, которую мы повредили. Вот примерно так это все и выглядит. Просто, удивительно просто. Давным-давно об этом знали даже дети, но постепенно, по непонятной причине, знание это исчезло в бурных событиях прошлого. Но, к счастью, по воле Всевышнего не все древние секреты были утеряны. С незапамятных времен существовала группа хранителей, и благодаря им уцелели некоторые свидетельства путешественников, умеющих преодолевать границы нашего мира. Также сохранились описания дорог и более или менее подробные указания для тех, кто решился бы отважиться на подобное безрассудство.
По счастливому стечению обстоятельств, я, будучи еще совсем юным, встретился с тем, кто смог поведать мне эту тайну. Но даже мой учитель был удивлен, что я обладал уникальной особенностью приносить из своих странствий все, что угодно, при условии, что его вес и размер не превышали тех, что я смог бы поднять и здесь. Эта моя способность сделала бы меня счастливейшим из смертных, но очень скоро обнаружилось, что я не могу брать что-то лично для себя, и каждый раз, когда я думаю об этом, мое сердце наполняется печалью и разочарованием. Естественно, что при моей склонности к приобретению различных памятных вещиц, это было явным неудобством, и я стал искать тех, кому нужна была моя помощь, чтобы хотя бы на краткий миг побыть владельцем всех этих прекрасных вещей. Когда я возвращался обратно, держа в руках очередную драгоценность, душу мою переполнял восторг, и я казался себе создателем, творцом каждой вещи, которую мне удавалось возвратить в наш несовершенный мир. Но, к моему великому сожалению, не так уж и много истинных ценителей прекрасного, которые могли бы себе позволить эту необычайно дорогую прихоть. Поэтому, каждый раз, когда кто-то из моих друзей вспоминал о моих скромных способностях, я был готов прыгать от радости, так как это означало новое приключение и новое прикосновение к новой необычной вещи. Но не в тот раз.
С печальным вздохом, я очередной раз отложил письмо, как делал это уже не раз в течение десятка лет, и поднялся. Мой бедный друг (я буду называть его графом) в своем письме, просил меня тогда о совершенно невозможной вещи. Предмет, который он искал, не мог существовать в природе как нашего мира, так и любых других миров. Я не мог понять, как и каким образом мой ученый друг впал в заблуждение и стал считать грубый вымысел чудесной реальностью. В моей великолепной памяти прочно запечатлелся тот злосчастный день, когда мы услышали историю, которая изменила жизнь моего друга и, как я теперь подозревал, грозила испортить мою.
В таверне, где мы тогда решили поужинать, было людно и шумно. В то время я гостил у моего друга, и мы любили иногда совершать подобные вылазки. Моему другу нравилось наблюдать за людьми, «вдыхать запах города», как он поэтически выражался, а я с удовольствием составлял ему компанию. На этот раз мне не слишком хотелось заходить в это место, которое показалось мне каким-то затхлым. Но графа, похоже, привлекло именно это, и, отмахнувшись от моих возражений, он бодро двинулся к ободранной двери, хранившей множество самых различных следов. Найдя в углу незанятый столик, мы уселись и стали осматривать помещение, куда нас занесла судьба. Оказавшись внутри, я не только не изменил своего мнения, а еще больше укрепился в нем. Окружающее мне абсолютно не понравилось: грязные стены, стойкий запах дешевого вина, не внушающие доверия лица посетителей. И запах, странный запах запустения и затхлости. В тягучем гуле голосов кто-нибудь из посетителей изредка затягивал песню. Нестройно подвывая, к нему присоединялись другие, но песнь угасала, не в силах дожить до конца. Эти бесплодные попытки никому не мешали, но вдруг один из посетителей презрительно засмеялся, выкрикнув:
— Разве ж это пение?! Так ободранная волчица приветствует луну. Вы не можете петь, потому что в ваших песнях нет тайны. Только она одна имеет голос.
Ответом ему был шум, возмущение и громкие выкрики:
— Пой сам!
— Поем как умеем!
— Врежь ему!
А кто-то уже поднялся с места и стал приближаться к нему с видом, не предвещающим ничего хорошего. Я уже предвкушал хорошую драку, и право слово, так оно было бы и лучше. Но странный посетитель не испугался, он как будто даже ничего не заметил, он только засмеялся тихим и музыкальным смехом, задорно оглядывая возбужденную толпу.
— Я-то знаю историю, в которой сокрыта тайна, — нараспев проговорил он, — и если найдется охотник разгадать ее, то найдет он такое великое сокровище, что рядом с ним даже король будет казаться нищим.
Это подействовало, и посетители стали, некоторые, правда, с неохотой, расходиться по своим местам: всем хотелось послушать про сокровища. Мне стало смешно от того, как легко он завладел вниманием слушателей: ну, кто же не знает, что лучше всего люди ловятся именно на такие истории. На истории, где есть тайна и золото. «Человек с Востока», так я назвал его про себя, производил странное впечатление. Хотя было ясно, что никем, кроме шарлатана, он быть не может — это было видно по его потрепанному виду, дерзкой усмешке и глупым историям. Почему глупым? Ну, скажите на милость, кто же будет говорить умные и правдивые вещи в шуме придорожной таверны? Хотя, по правде, мне не давали покоя некоторые детали, которые делали его не слишком похожим на шарлатана. В нем было какое-то смущающее душу противоречие. Он был похож на бродячего актера, который получил роль, но не нашел подходящего костюма. У него были странные руки, великолепной формы, которые могли бы принадлежать высокородному синьору, но никак не такому проходимцу, каким должен бы быть этот торговец. Его руки резко контрастировали с лицом, иссушенным ветром и выжженным солнцем пустыни. А его голос… Голос, зазвучавший в наступившей тишине подобно музыке, был немного хриплый, отрешенный и, казалось, жил своей жизнью. Это было невероятно — полная, абсолютная тишина, какой здесь отродясь не было, да и не могло быть, и звуки слов, медленные, неторопливые, завораживающие.
— А было это в начале времен, когда люди еще не были людьми. Было это в начале времен, когда боги жили на этой земле, которая не была еще названа. Было это в начале времен, когда времени не было. Не было ни света, ни тьмы, а было мгновение. В нем было все, и боги пили силу его. В этой вечности — а как еще можно назвать миг, который никогда не кончается? — родилось Дитя. Впервые среди них появилось существо, которое было не таким, как они: похожим, но совсем другим. Это насторожило, кто-то даже предлагал избавиться от чуждого и непонятного создания, но самые мудрые из них понимали, что это уже ничего не изменит, что рождение, нарушившее ход вещей, произошло. Споры богов не умолкали, и, как всегда, голоса разделились. Одни предрекали конец, и разрушение существующего мира, другие, наоборот, приветствовали наступление перемен, предчувствуя новые возможности. Но и для одних, и для других было ясно, что в этом возлюбленном ими мгновении дальнейшее пребывание становится невозможным и что их величественной вечности, несомненно, приходит конец. Вот тогда и было решено, что часть их останется там, где они были всегда, и назовется это место «земля», и создадут они новый мир, используя вещество, которое назвали «время». А остальные уйдут наверх, и создадут там новые дома, чтобы возродить вечность. Так они и поступили, и там, наверху, в месте, которое теперь называлось «небо», засияли яркие точки, которым те, что остались, дали имя «звезды».
Как и предсказывали, на земле стали происходить перемены, появились различия и сходства, плохое и хорошее, ночь и день, свет и тьма, холод и тепло, снег, дождь и ветер, радости и печали. Земля стала слишком беспокойным местом, и богам, жившим на ней, не хватало привычного тепла и спокойствия. Только Дитя, родившееся среди богов, ничего не замечало и пребывало в состоянии гармонии и радости, ведь оно и не знало ничего другого. Оставшееся боги инстинктивно сторонились его, считая виновником всех их несчастий, и только далекие звезды стали его друзьями. Ребенок полюбил играть с ними, спускающимися с далекого неба, ему нравилось слушать истории, которые ему рассказывали эти мерцающие создания, ставшие для него такими близкими. Но вот однажды чудовищный ураган набросился на землю, и одна из звезд не успела вернуться на небо. Захваченная врасплох, потерянная и испуганная, она исчезла, и больше никогда и никто ее так и не видел. С тех самых пор звезды больше не приходили играть на землю, но они так никогда и не смогли забыть свою пропавшую подругу. Они ждут и верят, что она вернется, и чтобы помочь ей найти путь, каждую ночь они вычерчивают в небе таинственные рисунки, создавая удивительные фигуры и знаки, прочитав которые пропавшая звезда найдет дорогу домой. А осенью они разбрасывают огни, чтобы привлечь ее внимание и заставить посмотреть вверх.
«Человек с Востока» продолжал говорить, неподвижный взгляд его, казалось, видел иные миры, казалось, что он сам был свидетелем этих далеких, воистину печальных событий. Его черные глаза сверкали, и он поведал нам о тех, кто хранит историю, о том, что они верят, будто бы звезды также живы, как и мы с вами. Наконец, рассказ его подошел к концу, и завершил он его так:
— Пропавшая звезда не погибла, но попала в ловушку, и томится в самом ужасном из миров. Там нет жизни, там страшно, и холод морозит душу. Она в темнице, похожей на смерть, но еще жива. Люди моего народа верят, что однажды найдется смельчак, который спасет пленницу. И вот тогда она опять вернется на небо, а на Земле воцарится вечное блаженство и радость. Тот же, кто совершит этот величайший подвиг, станет королем этого мира.
Вся эта история, рассказанная усыпляющим голосом странного незнакомца, навеяла на меня дремоту, особенно если учесть сытный ужин, кстати, очень неплохой для такой дрянной таверны, запитый изрядным количеством красного вина. Но граф… Я никогда не видел его в таком состоянии: его глаза блестели, и он облизывался как зверь, увидевший вкусную и жирную добычу. Стоящая перед ним еда остыла, он даже не притронулся к ней, правда, кувшин с вином был пуст, но мне смутно припомнилось, что пил я один. Сейчас я понимаю, что одно только это должно было насторожить меня, ведь граф, страстный любитель жизни, считал хорошую трапезу одним из главных ее удовольствий, и ничто не могло помешать ему отдать должное хорошей еде. Но в тот момент, в тягучей расслабленности, мне показалось, что друг мой, к слову сказать, лучший трубадур Юга, просто нашел новую тему для песни. И пока я в приятной дреме лениво размышлял о его странном поведении, граф подозвал рассказчика, налил ему вина и засыпал его многими вопросами, но я их уже не слушал. Я почти сразу забыл обо всем, но, как оказалось, напрасно.
Песня об этих событиях так никогда и не была написана, а мой друг прислал мне письмо, от которого я тогда предпочел отмахнуться. Я ответил ему, что не считаю нужным заниматься детскими сказками и не понимаю, с каких это пор он стал, подобно доверчивым простакам, слушать то, о чем бормочут бродяги. Да, для пущей уверенности в своей правоте я предпринял некоторые попытки определить истоки этой легенды, но, по непонятной причине, все это вселяло в меня беспокойство и даже страх. Мне подумалось, что если это загадочное племя существовало не только в воображении того сомнительного рассказчика, но и на самом деле, то эти люди явно занимались вещами опасными и непонятными. Похоже, что они слишком много времени и сил тратили на изучение холодных звезд и приписывали им совершенно невероятные свойства. Эти варварские представления, вероятно, и породили ту странную и безыскусную легенду. Кстати сказать, больше поиски мои тогда ни к чему не привели, так что я со спокойной душой ответил отказом моему другу. Наверно, я был слишком резок, и он затаил на меня обиду, но как бы то ни было, я больше не получал от него вестей, а на все мои попытки увидеться с ним, он отвечал вежливым, но твердым отказом. Уже после его смерти я иногда гостил у его сына, наслаждаясь обстановкой, царившей в его доме. Но особенной близости между нами не было. И вот теперь, через десять лет после смерти моего друга, я получил короткое письмо, в котором сын его сообщал, что он нашел подтверждение старой истории, рассказанной торговцем, и собирается проверить свои догадки. И если эти его предположения верны, то он настоятельно просит меня присоединиться к нему.
И все, простое письмо от сына старого друга, которого я хорошо помнил, но с которым меня не связывало почти ничего, кроме моей поистине отеческой любви к его дочери. Меня согревала мысль о том, что это письмо переслала мне именно она. От нее лично была добавлена короткая записка, в которой суховато сообщалось, что ее отец скоропостижно скончался во время своего паломничества в Сантьяго-де-Компостелла. Это письмо было найдено в числе его бумаг, и если я захочу откликнуться на его последнюю просьбу, то должен буду приехать в Бордо, чтобы увидеться с ней. Совсем между прочим она упоминала о каких-то бумагах, которые должна была мне передать. Вот и все, несколько коротких строк и две жизни…
Первым моим побуждением было сунуть бумаги в ящик стола и забыть о ней так же, как я забыл обо всем, что меня связывало с этой пустой историей. Но какой-то странный, незнакомый оттенок присутствовал во всем этом. Что-то беспокоило и настораживало. Вдруг я понял: мой друг сам никогда не занимался поисками, часто он просил заняться этим меня, реже — кого-нибудь другого. Чем так поразила его та давняя история, что он наперекор всем моим возражениям решил действовать самостоятельно, да еще и втянул своего сына в нечто весьма сомнительное и, как показали недавние события, опасное? Что я проглядел и от чего отмахнулся? Я почувствовал, как помимо моей воли беспокойство сменилось сомнением, на смену которому чуть позже пришло раздражение. Последние лучи солнца, окрасили стены комнаты в зловещий багровый цвет, и желтоватый цвет пергамента, лежавшего на столе, также засветился красными бликами. Я встал, и почти сразу в дверь неслышно вошел Пьер, неся на подносе бутылку вина и бокал. Как и все немногочисленные слуги в моем доме, он был глухонемой, но не от рождения, как остальные, а по причине несчастного случая, случившегося с ним в уже зрелом возрасте. Самый смышленый из всех, он был единственным, на кого я, в случае сильной необходимости, мог бы положиться. Быть может, в бестолковости моих слуг и было некоторое неудобство, но, с другой стороны, при моих увлечениях это был единственный способ избежать лишних разговоров и досужих сплетен. Пока я пил вино, наслаждаясь его терпким вкусом, во мне окончательно созрело решение отправиться в Бордо и удовлетворить свое любопытство, которое уже стало меня одолевать. Размышляя над этим, я допил свое вино и написал Алиеноре, что выеду так скоро, как только позволят обстоятельства.