Остров Дельфинов. Большая глубина. Рассказы - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Артур Кларк (ч. 6)

– Отлично! – воскликнул Тхеро с радостью в голосе. –

Я тоже предвкушаю путешествие на вашу базу на Южной

Георгии. Не знаю, правда, придется ли мне по душе тамошняя погода.

Франклин вспомнил свои инструкции: «Если можно, отговорите его, но не перегибайте палку». Что ж, кажется, самая пора делать первый ход.

– Вот об этом самом я хотел поговорить с вами, ваше преподобие, – начал он, надеясь, что выбрал правильный титул. – Сейчас на Южной Георгии в разгаре зима, цехи, по сути дела, законсервированы до весны. По-настоящему работа развернется месяцев через пять.

– Как же я не подумал об этом! Да, да… Понимаете, я еще никогда не бывал в Антарктике и давно мечтаю об этом. А тут, можно сказать, предлог появился. Ну ладно, тогда остается какая-нибудь из северных баз. Что вы посоветуете – Гренландию или Исландию? Назовите самое удобное для вас место. Мне вовсе не хочется затруднять вас.

Последние слова Маха Тхеро обезоружили Франклина еще до начала боя.

Он сразу уразумел, что такого противника не перехитришь и не собьешь с толку, – придется сопровождать этого Тхеро, не отставая от него ни на шаг; авось обойдется…

Над широким заливом вырастали пышные султаны пара – огромное стадо неуверенно ходило по кругу; неуверенно не потому, что было насторожено голосами, которые зазвали его в эту бухту между гор, а потому, что не знало зачем. Киты привыкли всю жизнь выполнять приказы в виде вибраций или электрических импульсов, отдаваемые маленькими существами, которых они признали своими повелителями. Они давно убедились, что приказы эти не приносят им вреда, напротив, часто приводят на богатые пастбища, которых киты сами не отыскали бы, так как весь опыт и наследственная память говорили им, что эти участки моря должны быть бесплодными. А иногда маленькие повелители обороняли их от касаток, отгоняли кровожадную шайку, не давая тем разорвать на клочки свою добычу.

Киты не ведали ни врагов, ни страхов. Не первое поколение бороздило Мировой океан, живя в сытости и довольстве, какого никогда не испытывали их предки. Благодаря заботе своих хозяев они за полвека прибавили в среднем десять процентов в росте и тридцать процентов в весе. В эти самые дни в Гольфстриме резвился со своей супругой и новорожденным детенышем глава всего племени стопятидесятидвухфутовый синий кит С-69322, более известный под кличкой Левиафан. В прежние эпохи он не смог бы достичь таких размеров; конечно, этого не докажешь, но, по-видимому, он был самым крупным животным в истории Земли.

Неразбериха мало-помалу сменилась порядком, когда электрическое поле повело стадо по незримым коридорам.

За электрическими барьерами были бетонные, и дальше киты один за другим шли по четырем параллельным дорожкам. Автоматы измеряли и взвешивали каждого, недомерков отделяли и возвращали в море, а они, слегка озадаченные всей этой процедурой, и не замечали, как сильно поредели их ряды.

Те, которые прошли контроль, доверчиво плыли по двум дорожкам, ведущим в широкий и мелкий залив. Еще не во всем можно было положиться на машины, и тут люди следили, чтобы не было ошибок, проверяли животных и записывали в книгу номера тех, которые выходили из залива в последний, очень короткий путь – на бойню.

– С-52111 идет, – сказал Франклин Тхеро; они стояли в кабине наблюдательного поста. – Семидесятифутовая самка родила пять детенышей, ее зрелая пора уже позади.

За его спиной бесшумно работали кинокамеры в руках обритых наголо и облаченных в шафрановые рясы операторов, мастерство которых так удивляло Франклина, пока он не узнал, что они учились в Голливуде.

Животные ничего не подозревали и скорее всего даже не чувствовали легкого прикосновения гибких медных пальцев. Вот кит спокойно плывет по загону, миг – и это безжизненная туша, еще двигающаяся вперед по инерции.

Пятьдесят тысяч ампер молнией пронзали сердце, не оставляя времени для предсмертных судорог.

В конце загона исполинская туша попадала на широкую ленту транспортера. Короткий подъем – и кит ложился на вращающиеся валики, которые терялись вдалеке.

– Самый длинный в мире конвейер такого типа, – сообщил Франклин; он был вправе гордиться. – Его грузоподъемность десять китов, то есть около тысячи тонн. Мы всегда размещаем разделочные цехи минимум в полумиле от загонов. Конечно, это влечет за собой дополнительные расходы и затрудняет нам выбор места для боен. Зато можно не опасаться, что китов напугает запах крови. Согласитесь: ток убивает их мгновенно, и животные до последней секунды не проявляют никакой тревоги.

– Верно, – сказал Тхеро. – Все происходит очень гуманно. Кстати, с китами, наверно, было бы трудно справиться, если бы они пугались? Или вы сделали бы то же самое только ради того, чтобы пощадить их чувства?

Каверзный вопрос. Франклин не знал, как лучше на него ответить; и за последние дни он не раз оказывался в таком положении.

– Вероятно, это зависело бы от ассигнований, – медленно произнес он. – А их в конечном счете утверждает

Всемирная ассамблея. Наша доброта зависит от финансовых органов. Но ведь ваш вопрос чисто теоретический.

– Безусловно, однако есть и другие, не столь теоретические вопросы, – отозвался преподобный Бойс, провожая задумчивым взглядом восемьдесят тонн мяса и костей, увлекаемых вдаль рольгангом. – Может быть, мы вернемся в машину? Мне хотелось бы посмотреть, что происходит на том конце.

А я, мрачно подумал Франклин, не прочь посмотреть, как вы и ваши коллеги к этому отнесетесь. Большинство посетителей выходили из разделочных цехов бледные и слегка потрясенные; кое-кто падал в обморок.

В Отделе китов стало ходячей остротой, что наглядный урок – как производят пищевые продукты – на много часов отбивает аппетит любому непосвященному.

За сто ярдов они ощутили зловоние. Уголком глаза

Франклин заметил, что молодому бхикку, который нес звукозаписывающий аппарат, уже не по себе; но Маха

Тхеро держался как ни в чем не бывало. Он и пять минут спустя оставался таким же спокойным и бесстрастным, созерцая смердящий ад, где исполинские туши превращались в горы мяса, костей и внутренностей.

– Позвольте напомнить вам, – сказал Франклин, – что почти двести лет эту работу делали вручную, подчас в штормовую погоду на кренящейся палубе. И теперь неприятно смотреть, а вы представьте себе, что сами орудуете вон там внизу ножом длиной с метр!

– Что ж, представить себе можно, – ответил Тхеро, – а впрочем, не стоит.

Он повернулся к операторам, отдал им какие-то распоряжения, потом стал внимательно наблюдать, как рольганг подает следующего кита.

Фотоэлектрические глаза уже прощупали могучую тушу и сообщили все данные счетной машине, которая управляла операцией. Этот секрет был всем известен, и все же нельзя было без содрогания смотреть, с какой точностью ножи и пилы раздвигают свои суставы, делают в нужных местах надрезы и снова прячутся. Громадные пальцы захватывали футовый слой жира и сдирали его, как снимают кожуру с банана, а голая окровавленная туша скользила дальше.

Конвейер двигался со скоростью шагающего человека, и кит был рассечен на части на глазах у зрителей. Куски мяса величиной со слона уходили вниз по боковым слипам; в облаке костной пыли вгрызались в ребра циркулярные пилы; оттаскивались в сторону набитые тоннами рачков и планктона сообщающиеся мешки внутренностей.

Меньше двух минут понадобилось, чтобы превратить владыку морей в кровавые куски, которые опознал бы только специалист. И кости не пропали: в конце конвейера распиленный скелет упал в яму для размола на удобрение.

– Тут конец линии, – объяснил Франклин, – но переработка только начинается. Нужно извлечь жир из ворвани, которую отделили на первой стадии. Мясо разрезают на более удобные порции и стерилизуют – для этого у нас есть интенсивный источник нейтронов. И еще около десятка основных продуктов надо отделить и упаковать для перевозки. Я готов показать вам любой цех. Это будет не такое кровавое зрелище, как то, что мы видели сейчас.

Тхеро постоял в раздумье, просматривая записи, которые сделал своим чрезвычайно мелким почерком. Потом повернулся лицом к протянувшемуся на четверть мили залитому кровью конвейеру; из загона уже катилась следующая туша.

– Боюсь, один эпизод получился не так, как надо, –

сказал он с внезапной решимостью. – Если вы не против, вернемся к началу и пройдем еще раз.

Франклин поймал на лету аппарат, оброненный молодым бхикку.

– Спокойно, сынок, – подбодрил он монаха. – Лиха беда начало. Через несколько дней вы будете удивляться, почему новички жалуются на дурной запах.

Вообще-то сомнительно, но работники завода поклялись ему, что это так и есть. Только бы преподобный Бойс в своем непомерном рвении не предоставил ему случая проверить это…

* * *

– А теперь, ваше преподобие, – сказал Франклин, когда самолет взмыл над заснеженными вершинами и началось обратное путешествие в Лондон и на Цейлон, – разрешите спросить вас: что вы собираетесь делать с материалом, который собрали?

За эти два дня священник и администратор научились уважать друг друга, между ними даже возникло что-то вроде дружбы; на взгляд Франклина, это было так же неожиданно; как приятно. Он считал, что неплохо разбирается в людях (кто этого не считает?), но не мог раскусить до конца Маханаяке Тхеро. И не огорчался: подсознательно

Франклин чувствовал, что этот человек воплощает не только силу, но и – никуда не денешься от этого избитого, невыразительного слова – добро. Пожалуй, в другое время он мог бы войти в историю как святой…

– Мне нечего скрывать, – мягко сказал Тхеро. – К тому же, как вы знаете, учение Будды осуждает обман. Наша точка зрения проста. Мы считаем, что все живое вправе существовать. Из этого вытекает, что вы действуете неправильно. И нам хотелось бы, чтобы это было прекращено.

Так Франклин и думал – и теперь услышал. И он чуть-чуть разочаровался. Такой умный человек, как Тхеро, должен бы понимать, что это требование нереально – разве можно урезать на одну восьмую мировые ресурсы продовольствия? И если уж на то пошло: почему только киты? А

как же коровы, овцы, свиньи – все те животные, которых человек растит и холит, чтобы при надобности зарезать?

– Я знаю, о чем вы думаете, – продолжал Тхеро, не дожидаясь доводов Франклина. – Мы отдаем себе отчет во всех трудностях и отлично понимаем, что придется действовать шаг за шагом. Но где-то надо начинать, а Отдел китов дает нам особенно яркий материал.

– Благодарю, – сухо сказал Франклин. – Только справедливо ли это? Вы могли бы увидеть то же самое в любой бойне на Земле. Конечно, масштабы другие, но это вряд ли меняет суть.

– Вполне согласен. Однако мы люди дела, не фанатики.

Мы знаем, сперва нужно найти другие источники пищи, потом прекращать производство мяса.

Франклин отрицательно покачал головой.

– Извините, – сказал он, – но даже если вы решите эту задачу, вам не удастся сделать всех обитателей Земли вегетарианцами. Разве что вы задумали увеличить эмиграцию на Марс и Венеру. Да я бы пустил себе пулю в лоб, если бы навсегда лишился возможности отведать хорошего бифштекса или бараньей отбивной. Так что ваши планы сорвутся. Причин две: человеческая психология и наши продовольственные ресурсы.

Маха Тхеро даже немного обиделся.

– Дорогой начальник отдела, – сказал он, – неужели вы думаете, что мы могли позабыть о столь очевидных вещах?

Позвольте мне сперва закончить изложение наших взглядов, а потом я объясню, как мы предлагаем решить задачу.

Мне важна ваша реакция, ведь вы олицетворяете, так сказать, максимум сопротивления, которое нам окажет потребитель.

– Пожалуй, – улыбнулся Франклин. – Попробуйте уговорить меня бросить мое дело.

– Испокон веков, – начал Тхеро, – человек привык считать, что остальные животные существуют только для его блага. Многие виды он вовсе истребил – то ли из алчности, то ли потому, что они травили его посевы или еще как-то ему мешали. Не буду отрицать: часто это было оправдано, а порой просто не оставалось другого выхода. И

все же за тысячи лет человек осквернил свою душу преступлениями против животного царства.

Между прочим, одно из худших злодеяний совершалось как раз в вашей области, и было это всего лет шестьдесят-семьдесят тому назад. Я читал, как загарпуненные киты умирали после страшных мук, помногу часов мучились, а мясо их уже никуда не годилось, оно оказывалось отравленным токсинами, которые выделяются во время предсмертных судорог.

– Это исключительные случаи, – вставил Франклин. –

И ведь мы давно с этим покончили.

– Верно, но из таких случаев тоже складывается наша вина, которую мы обязаны искупить.

– Свенд Фойн не согласился бы с вами. Когда он в

1870-х годах изобрел гарпун с взрывающимся наконечником, он в своем дневнике возблагодарил господа бога и назвал его творцом гарпуна.

– Любопытная точка зрения, – сухо ответил Тхеро. – Я

бы охотно поспорил с ним. Знаете, есть простой опыт, который позволяет разделить людей на два разряда. Человек идет по улице и там, куда должна опуститься его нога, видит жука. Перед ним выбор: либо изменить свой шаг и пощадить жука, либо раздавить его. Как бы вы поступили, мистер Франклин?

– Это зависит от жука. Если известно, что он ядовит или вреден, я убью его. Если нет – дам ему уйти. И любой разумный человек сделает то же самое.

– Значит, мы неразумны. На наш взгляд, убийство оправдано только, чтобы спасти жизнь более высоко организованного существа. А такие случаи бывают удивительно редко. Но позвольте мне вернуться к сути дела, а то мы, кажется, уклонились в сторону.

Лет сто назад ирландский поэт Дансени написал пьесу

«Какая польза от человека», вы скоро увидите ее в одной из наших телевизионных программ. Герою пьесы снится, что чудесные силы перенесли его куда-то из солнечной системы и он предстал перед судом зверей. Если за него не вступятся хотя бы два животных, человечество будет уничтожено. Только собака находит добрые слова в защиту своего повелителя, все остальные, помня старые обиды, говорят, что для их блага было бы лучше, если бы человек никогда не существовал. Вот-вот будет вынесен роковой приговор, но в последнюю секунду появляется еще один поручитель и спасает человечество от погибели. Единственным, кроме собаки, существом, которое нуждается в человеке, оказался… комар.

Вы скажете, что это всего-навсего забавная шутка.

Наверно, и сам Дансени так думал – он был заядлым охотником. Однако поэты часто, сами того не подозревая, высказывают глубокие истины. И мне сдается, что эта почти забытая пьеса содержит чрезвычайно важную для человечества аллегорию.

Лет через сто, Франклин, мы в буквальном смысле слова выйдем за пределы солнечной системы. Рано или поздно мы встретим разумные существа намного совершеннее человека, но совсем не похожие на него. И когда придет это время, вполне возможно, что превосходящие нас существа будут обращаться с нами так, как мы обращались с другими обитателями своей планеты.

Эти слова были произнесены негромко, но так убежденно, что Франклину на миг стало не по себе. И он подумал: а ведь, пожалуй, во взглядах Маханаяке Тхеро есть что-то, и не только простая гуманность.

Если к понятию гуманность вообще приложимо слово

« простая». Ему и самому никогда не нравилось то, во что выливалась его работа, настолько он привязался к своим исполинским питомцам – но что поделаешь!.

– Все это звучит очень убедительно, – признал Франклин, – однако хотим мы того или нет, надо мириться с объективной реальностью. Не знаю, кто автор выражения

«Зубы и когти природы в крови», но сказано верно. И если миру придется выбирать между пищей и этикой, могу заранее сказать, что победит.

Тхеро чуть-чуть улыбнулся, намеренно или подсознательно копируя благостное выражение лица, которое столько поколений художников сделали главной и неотъемлемой чертой Будды.

– Но ведь в том-то и дело, дорогой Франклин, – ответил он, – что выбирать нет нужды. Нам впервые в истории предоставлена возможность выйти из древнего круга и есть в свое удовольствие, не проливая крови невинных созданий. И я искренне благодарен вам, вы помогли мне увидеть, как это сделать.

– Я? – воскликнул Франклин.

– Вот именно, – сказал Тхеро, и его улыбка нарушила все каноны буддийского искусства. – А теперь, если вы не против, я немного посплю.

– И это, – бурчал Франклин, – моя награда за двадцать лет преданной службы обществу: собственная семья смотрит на меня как на запятнанного кровью мясника.

– Но ведь это все была правда, – сказала Энн, показывая на экран телевизора, где только что ручьями лилась кровь.

– Конечно, это правда. И вместе с тем очень искусный монтаж с определенной целью. Я могу так же убедительно выступить в нашу защиту.

– Ты уверен? – спросила Индра. – Можешь не сомневаться – Главное управление попросит тебя об этом –

справишься ли?

Франклин негодующе фыркнул:

– Эти цифры и расчеты – вздор! Дурацкая мысль –

превратить наше стадо из мясного в молочное. Если мы все бросим на производство китового молока – это не возместит и четверти жиров и белков, которые мы потеряем, закрыв разделочные цехи.

– Давай, Уолтер, – ласково произнесла Индра, – отводи душу, не то еще лопнет какой-нибудь сосуд. Я же знаю, что тебя больше всего задело: его предложение расширить планктонные фермы, чтобы возместить потерю.

– Но ведь ты биолог, скажи сама, есть смысл делать из этого горохового супа грудинку или бифштексы?

– Во всяком случае, это возможно. Ловко они придумали – сам шеф-повар ресторана «Уолдорф» попробовал настоящий и синтетический бифштексы и не сумел их отличить. Да, тебя ждет тяжелый бой – планктонники сразу станут на сторону Тхеро, и в Главном морском управлении будет полный раскол.

– Он на это и рассчитывал, – сказал Франклин с невольным восхищением. – Он чертовски хорошо осведомлен. Не надо было мне тогда столько говорить корреспонденту о производстве молока, а они еще постарались, так расписали, что дальше некуда. Уверен, с этого все и пошло.

– Кстати, я как раз хотела спросить – откуда у него данные, на которых построены расчеты? По-моему, они были известны только работникам отдела.

– Верно, – признал Франклин. – Как я сразу не подумал? Завтра утром отправлюсь на Герон, потолкую с доктором Люндквистом.

– Возьми меня, пап, – попросила Энн.

– В следующий раз, дочурка. Ты еще маленькая.

* * *

– Доктор Люндквист сейчас в лагуне, сэр, – сказал старший лаборант. И его никак не вызовешь, пока сам не вернется.

– Вот как? А если я отправлюсь туда и позволю себе отвлечь его?

– Вы знаете, сэр, не стоит. Аттила и Чингисхан не любят чужих.

– Черт возьми, он с ними плавает?

– Да, они к нему очень привязались. И к своим смотрителям хорошо относятся. Но постороннего человека могут нечаянно скушать.

«Гляди, какие чудеса тут творятся без моего ведома, –

подумал Франклин. – Придется сходить к лагуне. Если не слишком жарко и если ты без груза, нет никакого смысла ехать на машине – тут же два шага».

Пока Франклин добрался до нового восточного пирса, он несколько раз успел пожалеть о своем решении. То ли

Герон вырос, то ли годы дают себя знать… Он сел на опрокинутый ялик и посмотрел в море. Несмотря на прилив, было ясно видно кромку рифа и время от времени два облачка в воздухе над огороженным загоном: влажный выдох двух касаток. А вон и маленькая лодка с человеком, только издали не разобрать кто – доктор Люндквист или кто-нибудь из его помощников.

Франклин подождал несколько минут, потом вызвал по телефону лодку.

Добравшись до загона (сам доплыл бы быстрее), он впервые увидел Аттилу и Чингисхана.

Косатки были чуть поменьше тридцати футов в длину.

Когда подошла лодка, обе высунулись из воды, и на

Франклина уставились огромные умные глаза. Странная поза и эти белые «манишки» вызвали у него оторопь, точно он видел перед собой не животных, а существа, которые превзошли человека в развитии. Он, конечно, знал, что это не так и что перед ним самые жестокие убийцы, каких знает море.

А впрочем, нет, не самые жестокие – касатки на втором месте…

Киты, как будто удовлетворенные результатом осмотра, нырнули.

Только теперь Франклин увидел Люндквиста – он шел на глубине около тридцати футов на торпеде с множеством приборов. Очевидно, ему что-то помешало, потому что он быстро поднялся к поверхности и сдвинул маску с лица.

– А, доброе утро, мистер Франклин. Я не ждал вас сегодня. Что вы скажете о моих учениках?

– Замечательно. А как успеваемость?

– Все в порядке, у них блестящие способности! Они умнее дельфинов, и очень привязчивы. Берусь обучить их чему угодно. Захочу совершить идеальное убийство, достаточно сказать им, что вы – тюлень на льдине. Через две секунды лодка будет опрокинута.

– В таком случае лучше продолжим нашу беседу на берегу. Вы уже закончили свою работу?

– Такую работу никогда нельзя считать доведенной до конца, но это неважно. Я пойду на торпеде, не стоит перегружать лодку.

Ученый развернул свою металлическую рыбу носом к острову и с места дал полный ход, оставив ялик позади.

Обе касатки немедленно ринулись вдогонку; высокие спинные плавники рассекали воду, оставляя пенную кильватерную струю. Вот так пятнашки, подумал Франклин, не слишком ли опасно? Но ему не довелось узнать, что будет, когда касатки догонят человека: Люндквист проскочил над проволочной изгородью, которая чуть-чуть не доходила до поверхности, и преследователи круто свернули в сторону, разметав облако брызг.

Всю дорогу обратно Франклин был задумчив. Сколько лет он знает Люндквиста, а сегодня словно впервые увидел его по-настоящему. Он привык, что это очень одаренный, даже блестящий ученый, а теперь вдруг оказалось, что он еще наделен недюжинной энергией и отвагой. «Но ни то ни другое его не спасет, – мрачно заключил Франклин, – если он не сможет удовлетворительно ответить на кое-какие вопросы».

В привычной лабораторной обстановке, одетый в свой рабочий костюм, это был прежний, знакомый Люндквист.

– Ну, Джон, – заговорил Франклин, – думаю, вы видели эту телепропаганду против нашего отдела?

– Видел. Но почему же против?

– Конечно, против того, что составляет суть нашей работы. Но не будем спорить об этом. Я вот что хочу узнать: вы разговаривали с Маха Тхеро?

– Разумеется. Он связался со мной, как только появилась эта статья в «Земле».

– И вы сообщили ему секретные сведения?

Люндквист не на шутку обиделся.

– Простите, мистер Франклин, но единственная информация, какую он от меня получил, – это гранки моей статьи о производстве китового молока, она будет напечатана в «Вестнике китоведения» в следующем месяце. Вы сами ее одобрили.

Все обвинения, заготовленные Франклином, рухнули еще до того, как он их высказал. Он смутился.

– Прошу прощения, Джон, – сказал Франклин, – беру свои слова обратно. Я совершенно выбит из колеи всем этим, и мне необходимо разобраться, прежде чем управление примется за меня. Но почему вы все-таки ничего не сказали мне о его письме?

– По чести говоря, я не видел для этого причин. Мы каждый день получаем бездну всяких запросов. Мне и в голову не пришло, что это что-нибудь необычное. Мне было приятно, что кому-то любопытен мой проект, и я постарался им помочь…

– Ладно, – с отчаянием произнес Франклин. – Снявши голову, по волосам не плачут. Однако ответьте мне на такой вопрос: как ученый вы действительно верите, что можно спокойно прекратить бой китов и перейти на молоко и синтетические продукты?

– Дайте нам десять лет, и, если это будет нужно, можно переходить. Технических препятствий я не вижу. Конечно, я не могу поручиться за точность цифр, касающихся производства планктона, но можно побиться об заклад, что и там у Тхеро были достоверные источники.

– Да вы понимаете, к чему это приведет? Если начнут с китов, рано или поздно примутся перебирать одно за другим всех домашних животных.

– Ну и что же? Мне нравится такая перспектива. Если религия и наука могут вместе добиться того, чтобы Природа не так страдала от жестокости человека, разве это плохо?

– Да вы не тайный ли буддист? Сколько можно твердить: в том, что мы делаем, нет ничего жестокого! Так или иначе, если Тхеро опять обратится с какими-нибудь вопросами, пожалуйста, направьте его ко мне.

– Слушаюсь, мистер Франклин, – сдержанно ответил

Люндквист.

Тягостную паузу очень кстати нарушил приход посыльного.

– Вас вызывает Главное управление, мистер Франклин.

Срочно.

– Еще бы, – пробурчал Франклин.

Взглянул на все еще сердитое лицо Люндквиста и невольно улыбнулся.

– Если вы умеете из касаток делать смотрителей, Джон, – сказал он, – подыщите заодно какое-нибудь подходящее млекопитающее, лучше всего земноводное, на должность начальника отдела.

* * *

На планете, оплетенной нитями быстродействующих средств связи, идеи распространялись от полюса до полюса быстрее, чем некогда молва из конца в конец деревни.

Искусно составленная и поданная программа, которая испортила аппетит каким-нибудь двадцати миллионам зрителей, при повторной передаче собрала у телевизоров несравненно больше народу. И вскоре почти все только об этом и говорили; в разумно устроенном мировом государстве, не знающем ни войн, ни кризисов, ощущался явный недостаток в том, что некогда называли сенсациями. Часто можно было даже услышать жалобы, что, когда изжил себя национальный суверенитет, пришел конец и истории. И

теперь повсюду – в клубах и на кухнях, во Всемирной ассамблее и в космическом лайнере – шел жаркий спор, одна проблема владела всеми умами.

Всемирная организация продовольствия хранила важное молчание, но за кулисами шла лихорадочная деятельность. А тут еще планктонники, как и предсказывала Индра

(для этого не надо было быть великим пророком), повели себя словно политические махинаторы. Эти попытки соперничающего отдела сыграть на его трудностях особенно возмущали Франклина, и когда ближний бой принимал слишком уж беззастенчивый характер, он обращался к начальнику ферм.

– Черт бы меня побрал, Тед, – кричал он по визифону, –

ты такой же мясник, как я! В каждой тонне планктонного сырья, которое ты поставляешь, полмиллиарда рачков, а у каждого из них столько же права на жизнь, свободу и счастье, сколько у моих китов. Так что не прикидывайся чистеньким. Рано или поздно Тхеро и до тебя доберется, это только первый шаг.

– Допускаю, что ты прав, Уолтер, – бодро соглашался злодей. – Но я-то надеюсь, что наш отдел меня переживет.

Трудно заставить людей проливать слезы из-за рачков – у них нет таких милых десятитонных крошек.

Что верно, то верно. Как провести границу между слезливой сентиментальностью и гуманизмом? Франклин вспомнил недавно виденную карикатуру: кто-то грубо срывает кочан капусты, кочан кричит, а рядом, протестующе вскинув руки, стоит Тхеро. Художник никому не отдавал своего голоса, он лишь выражал точку зрения тех, кто говорил – «много шума из ничего». Возможно, через несколько недель все и кончится – надоест этот предмет, и люди примутся спорить о чем-нибудь другом. Да нет, вряд ли.

Первая же телевизионная передача показала, что Тхеро

– мастер создавать общественное мнение; он не даст железу остыть…

Меньше месяца понадобилось Тхеро, чтобы собрать десять процентов голосов, нужных по конституции для созыва следственной комиссии.

Конечно, то, что одна десятая человечества требовала обнародовать все факты, еще не означало полного согласия с Тхеро; просто люди любопытны, да к тому же очень уж интересно наблюдать, как одно из государственных управлений обороняется, ведя арьергардный бой. Сама по себе следственная комиссия ничего не означала. Все решит голосование по ее отчету, а до этого еще есть время, по крайней мере, несколько месяцев.

Одним из неожиданных следствий электронной революции двадцатого века было то, что впервые в истории стало возможным устроить во всем мире истинно демократическое правление – то есть каждый гражданин мог высказать свою точку зрения по всем вопросам политики.

То, что афиняне без особого успеха пытались провести в жизнь для нескольких десятков тысяч свободных граждан, теперь осуществилось в глобальном масштабе, в обществе, объединившем пять миллиардов человек. Автоматические машины, первоначально созданные для оценки телевизионных программ, получили куда более широкое применение. С ними можно было сравнительно просто и без больших расходов точно выяснить, что думает общественность о том или ином предмете.

Такой порядок мог бы привести к катастрофе до эпохи всеобщего образования, вернее – до начала двадцать первого столетия. Конечно, нужда в контроле не миновала; даже теперь голосование по какому-нибудь особенно острому вопросу могло обернуться против интересов общества. Ни одно правительство не сможет функционировать, если последнее слово в вопросах политики не будет оставаться за ним. Пусть, даже девяносто девять процентов голосующих выскажутся за новый курс – государственные органы могли не посчитаться с волей народа; правда, им пришлось бы держать ответ на очередных выборах.

Франклину ничуть не улыбалась роль главного свидетеля, когда начнется разбор, но он знал, что этого испытания все равно не избежать.

Теперь он прилежно собирал данные, чтобы опровергнуть доводы тех, кто хотел прекратить бой китов. Это оказалось труднее, чем он ожидал. Нельзя просто заявить, что, мол, китовое мясо в готовом для потребления виде будет стоить столько-то за фунт, тогда как мясо, синтезированное из планктона или водорослей, обойдется дороже.

В этом нет полной уверенности, тут слишком много неизвестных величин. И главный икс – расходы на эксплуатацию предполагаемых морских молочных ферм, если постановят превратить все китовое стадо из мясного в молочное.

Словом, данных для вывода недостаточно. Честнее всего так и сказать, но от Франклина хотели, чтобы он безапелляционно заявил – прекратить бой китов практически и экономически невозможно ни сейчас, ни в будущем. На такой ответ его толкала и верность своему отделу, не говоря уже о нежелании рубить сук, на котором он сидел.

И если бы дело ограничивалось экономическими расчетами, но были еще эмоциональные факторы. Дни, проведенные вместе с Маха Тхеро, когда он соприкоснулся с древней цивилизацией и ее философией, повлияли на него гораздо сильнее, чем он думал. Как и большинство людей этой эры материалистов, он был опьянен победами естественных наук и социологии, озарившими начальные десятилетия двадцать первого века. Он гордился своим скептическим рационализмом и свободой от всяких суеверий. Главные вопросы философии его никогда особенно не занимали; он знал, что они есть, но считал это не своей областью.

И вот этот неожиданный вызов, который застиг его врасплох, даже неизвестно, как обороняться. Франклин всегда считал себя гуманным человеком, однако ему напомнили, что иногда гуманности мало. Чем больше он ломал себе голову над этим, тем раздражительнее становился; в конце концов Индра решила принять меры.

– Уолтер, – твердо сказала она, уложив спать заплаканную Энн после ссоры, в которой отец и дочь были одинаково повинны, – ты избавишь себя и других от многих неприятностей, если посмотришь в лицо фактам и перестанешь обманывать себя.

– Что ты хочешь сказать, черт возьми?

– Вот уже целую неделю ты на всех сердит. Напустился на Люндквиста – правда, тут отчасти и моя вина, – огрызаешься на репортеров, воюешь со всеми отделами, с собственными детьми, того и гляди на меня набросишься.

Только один человек тебе мил – Маха Тхеро, который заварил всю эту кашу.

– С какой стати мне сердиться на него? Пусть он одержимый, но ведь он святой – во всяком случае, более святого человека мне вряд ли доведется встретить.

– А я и не спорю. Я только говорю, что в душе ты с ним согласен, да не хочешь этого признать.

Франклин чуть не вспылил.

– Знаешь, это просто смешно! – начал он. И осекся; вся ярость сошла с него. Да, это смешно, но вместе с тем это правда.

И сразу на душе стало спокойно, он больше не злился на весь мир и на себя самого. Ребяческая обида – за что на его голову такие неприятности – разом испарилась. С какой стати он должен стыдиться своей привязанности к великанам, которых опекает? Если можно обойтись без того, чтобы резать их, он будет рад, независимо от того, чем это кончится для Отдела китов.

Внезапно вспомнилась улыбка Тхеро при расставании.

Неужели этот удивительный человек предвидел, что Уолтер в конце концов примет его точку зрения? Если его мягкая настойчивость, которую он умел сочетать с тактикой смелого лобового удара, как в случае с телевизионной программой, одолела даже Франклина, значит, Тхеро наполовину выиграл битву.

«Прежде было гораздо проще жить», – со вздохом подумала Индра.

Правда, Питер и Энн почти весь день в школе, но почему-то у нее от этого не прибавилось досуга. Нужно было куда-то ездить, самой принимать гостей – ведь Уолтер занимал один из высших постов в государстве. Впрочем, нет, это преувеличение; не меньше шести ступеней отделяли начальника Отдела китов от президента и его советников.

Есть, однако, вещи поважнее чинов и званий. Что ни говори, работа Уолта окружена неким ореолом, и его дела вызывают повышенный интерес; недаром он известен гораздо больше, чем начальники других отделов Морского управления. И ведь слава пришла к нему еще до статьи в

«Земле» и полемики из-за китобойни. Кто знает по имени начальника Планктонных ферм или заведующего Отделом пресноводных ресурсов? А Уолтера знают.

Индра гордилась этим, хотя понимала, что слава неизбежно влечет за собой зависть.

Но сейчас ему явно грозило нечто похуже. Пока что никому в отделе, не говоря уже о деятелях из Главного морского управления или ВОП, в голову не приходило, что у Уолтера могут быть какие-то сомнения, что он не поддерживает всей душой нынешний порядок…

Она попыталась сосредоточиться на последнем номере

«Природы», но ей помешал служебный визифон. Его установили в их доме, сколько она ни возражала, в тот день, когда Уолтер стал начальником отдела. Линии общественного пользования посчитали недостаточными, и теперь

Уолтера можно было вызвать в любой миг, если только он не принимал мер, чтобы помешать этому.

– Доброе утро, миссис Франклин, – сказала дежурная; она успела стать как бы другом семьи. – Шеф дома?

– Должна вас огорчить, – с удовлетворением ответила

Индра. – Муж целый месяц работал без выходных, и сейчас он в заливе, на яхте вместе с Питером. Кстати, радиостанция не работает, придется вам выслать за ним самолет, если он вам нужен.

– Как, и запасная тоже? Странно. Вообще-то это не так срочно. Когда он вернется, передайте ему, пожалуйста, телефонограмму.

Тихий щелчок, и в поместительную корзину для памятных записок скользнул лист бумаги. Индра пробежала глазами текст, рассеянно сказала дежурной «до свидания»

и поспешила вызвать Франклина; его радиостанция была вполне исправна.

Скрип снастей, плеск рассекаемой яхтой воды, крики морских птиц, отчетливо слышимые в динамике, перенесли

Индру в залив Мортон.

– По-моему, это важно для тебя, Уолтер, – сказала она. – В среду здесь, в Брисбене, состоится специальное заседание Перспективной комиссии. Выходит, у тебя остается три дня, чтобы решить, что ты скажешь.

Было слышно, как Франклин пробирается к микрофону, потом он заговорил:

– Спасибо, дорогая. Я знаю, что хочу сказать, не знаю только как. Но ты мне можешь кое в чем помочь. Ты знаешь жен всех смотрителей – попробуй обзвонить их сколько успеешь, выясни, что думают обо всем этом их мужья. Сделаешь? Только так, чтобы не бросалось в глаза.

Мне теперь трудновато узнать мысли рядовых работников.

Они все стараются угадать, что мне хочется услышать.

В голосе Франклина звучала грусть, которую за последние дни Индра замечала все чаще, хотя, зная своего супруга, она не сомневалась, что он не жалеет о взятом на себя обязательстве.

– Это хорошая мысль, – сказала она. – Мне уже давно надо позвонить кое-кому, так что повод есть. И придется, видимо, устроить вечеринку.

– Ничего, пока еще я начальник отдела, мне это по карману. Но если меня через месяц разжалуют в смотрители, приемов больше не будет.

– Неужели ты думаешь…

– Ну, до этого, конечно, не дойдет, но меня могут перевести на какую-нибудь не столь ответственную должность. Правда, я себе не представляю, куда еще меня можно деть, кроме нашего отдела. Уйди с дороги, болван, – не

видишь, что ли? Извини, дорогая, уж больно много здесь отдыхающих катается. Мы вернемся домой через полтора часа, если только какой-нибудь идиот нас не протаранит.

Пит просит меду к чаю. Пока.

Плеск яхты смолк, а Индра все еще задумчиво глядела на динамик. Она тоже хотела пойти с Уолтером и Питом в залив, но сказала себе, что сейчас сыну нужнее отец. Иногда эта мысль ее огорчала, ведь через несколько месяцев они расстанутся с сыном. Отец и мать лепили его тело и душу, а теперь вот ускользает он от них.

И ничего не поделаешь; то, что связывало отца и сына, должно их разлучить. Вряд ли Питер задумывался, почему его так притягивает космос, ведь это обычно для ребят его возраста. Но он один из самых юных трипланетных стипендиатов, и она-то знает, в чем дело: сын полон решимости покорить стихию, которая победила его отца.

«Ладно, хватит грезить», – сказала себе Индра. Она взяла свою визифонную книгу и принялась отмечать галочками фамилии тех, кого в этот час можно было застать дома.

* * *

Перспективная комиссия заседала два раза в год, но перспективами почти не занималась, так как деятельность

Отдела китов достаточно успешно направлялась комитетами, которые ведали финансами, производством, кадрами и техникой. Франклин участвовал во всех них – правда, как рядовой член, председателем всегда был кто-нибудь из

Главного морского управления или Всемирного секретариата. Случалось, он приходил домой с заседаний удрученный и обескураженный, но чтобы он еще был и расстроен – это уже редкость.

Вот почему Индра почувствовала неладное, едва он вошел в дом.

– Ну, говори уж сразу, – покорно молвила она, когда ее усталый супруг плюхнулся в ближайшее кресло. – Будешь искать новую работу?

Она шутила лишь наполовину, и Франклин выжал из себя тусклую улыбку.

– До такой беды не дошло, – ответил он, – но дело оказалось посложнее, чем я думал. У старика Берроза все было подготовлено заранее; видно, его здорово натаскали в

Секретариате. Вот суть его выступления: пока нет уверенности, что продукты из китового молока и синтетических веществ окажутся намного дешевле нынешних, бой китов будет продолжаться. Даже выигрыш в десять процентов считается недостаточным, чтобы оправдать перестройку. Говоря словами Берроза, нас должен беспокоить стоимостный учет, а не туманные философские категории, вроде справедливости к животным.

Это еще вполне разумно, из-за этого я бы не стал лезть на рожон.

Неприятности начались во время перерыва, когда Берроз отвел меня в сторонку и спросил, что обо всем этом думают смотрители. Я сказал ему, что восемьдесят процентов из них за прекращение боя, даже если от этого продукты подорожают. Не знаю, почему он задал мне этот вопрос. Может, проведал что-нибудь насчет нашей маленькой рекогносцировки.

Как бы то ни было, он сразу расстроился. Вижу, мнется, хочет что-то сказать и не решается. Потом вдруг выпалил –

мол, меня назначили главным свидетелем, и Морскому управлению вовсе не улыбается, если я в открытом заседании, на глазах у нескольких миллионов зрителей выступлю на стороне Тхеро. «А если меня спросят, что я сам думаю? – говорю. – Уж кажется, я больше всех старался увеличить производство китового мяса и жира, и все же мне хочется, чтобы наш отдел возможно скорее превратился в управление заповедника». Он спросил меня, хорошо ли я все продумал. Говорю – да…

Дальше разговор пошел уже горячее, хотя и в благожелательном тоне.

Мы согласились с ним, что есть две точки зрения: для одних киты – это киты, а для других – только цифры в производственных сводках. После этого Берроз отправился звонить по телефону, а мы ждали. С полчаса он разговаривал с деятелями из Секретариата, наконец вернулся и передал мне приказ – конечно, он это выразил иначе, но ведь ясно. Словом, во всем этом разборе мне отводится роль куклы в руках чревовещателя.

– А если противная сторона напрямик спросит твое личное мнение?

– Наш адвокат постарается отвести этот вопрос. Не удастся – тогда… короче говоря, у меня не должно быть личного мнения.

– А в чем же все-таки дело?

– Это самое я спросил у Берроза, и он в конце концов признался. Оказывается, тут замешана политика. Всемирный секретариат боится, как бы Маха Тхеро, если он выиграет дело, не приобрел слишком большой вес. Так что борьба будет нешуточная.

– Понимаю, – медленно сказала Индра. – Думаешь, Тхеро добивается политической власти?

– Во всяком случае, не из властолюбия. Но может быть, ему нужно влияние, чтобы проводить, свои идеи. А это не устраивает Секретариат.

– Ну и что ты собираешься делать?

– Не знаю, – ответил Франклин. – Честное слово, не знаю.

Он все еще колебался, когда открыли разбор и Маха

Тхеро впервые лично выступил перед всемирной аудиторией. Глядя на маленького человечка в желтом облачении, с голым блестящим черепом, Франклин невольно подумал, что на первый взгляд он кажется невзрачным, чуть ли не смешным. Но стоило ему заговорить, и сразу все изменилось: перед зрителями был сильный, убежденный в своей правоте человек.

– Я хочу внести полную ясность, – сказал Маха Тхеро, обращаясь не только к председателю комиссии, но и к незримым миллионам, которые следили за разбором по телевидению. – Неверно, будто мы пытаемся навязать миру вегетарианство, как утверждают некоторые наши противники.

Сам Будда не отвергал мяса, когда ему предлагали. И

мы не отказываемся, гость должен с благодарностью принимать все, что ему предлагает хозяин.

Нами руководит нечто посерьезнее, чем предубеждение к той или иной пище, – ведь это обычно чистая условность.

Больше того, мы уверены, что большинство разумных людей независимо от веры рано или поздно примут нашу точку зрения. Ее очень просто изложить, хотя она представляет собой итог двадцатишестивековых размышлений.

Ранить, убивать живые существа, какие бы то ни было, по-нашему, не правильно. Конечно, было бы глупо утверждать, что без этого можно вовсе обойтись. Мы признаем, например, необходимость уничтожать микробы, вредных насекомых, хотя и сожалеем об этой необходимости.

Но везде, где можно, – надо отказаться от убийства.

Сейчас экономически возможно производить все виды синтетического белка из растительного сырья, стоит только постараться. Два или три десятилетия – и мы сбросим бремя вины, которое, несомненно, угнетает душу каждого думающего человека при взгляде на тех, кто вместе с нами населяет эту планету.

Однако мы никому не навязываем нашу точку зрения.

Добрые дела теряют цену, если их проводят насильно. Нам хочется, чтобы представленные нами факты сами говорили за себя, и пусть мир выбирает.

«Что ж, – подумал Франклин, – сказано ясно, без обиняков, и ни тени фанатизма, который в наш разумный век обрек бы все дело на неудачу».

Правда, этот вопрос не втиснешь в рамки трезвых рассуждений. Если бы мир во всем подчинялся чистой логике, такой спор не возник бы – никто не усомнился бы в праве человека по своему произволу распоряжаться животным царством. Но логика годится не всегда, ведь с ее помощью ничего не стоит оправдать и людоедство.

В своей речи Тхеро вовсе не коснулся того, что так поразило Франклина. Он не сказал о возможной встрече с внеземными цивилизациями, которые будут судить о человеке по тому, как он относится к животным.

Может быть, решил, что широкая публика посчитает этот довод надуманным и вообще перестанет принимать всерьез все дело? Или Тхеро рассчитал, что такой аргумент сильнее всего подействует на бывшего астронавта? Об этом можно только гадать: во всяком случае, очевидно, что он великолепно учитывает психологию массы и отдельного человека.

Дальше пошли знакомые сцены – Франклин сам помогал Тхеро снимать их, – и он выключил телевизор. Небось

Главное управление теперь не радо, что предоставило всякие льготы Его Преподобию, – а что оно могло сделать?

Через два дня выступление перед комиссией. Франклин чувствовал себя скорее обвиняемым, чем свидетелем. Если разобраться, он и впрямь ответчик – вернее, не он, а его совесть. Странно подумать: когда-то он попытался убить самого себя, теперь отказывается убивать других. Тут есть какая-то связь, но слишком сложная, не стоит доискиваться. К тому же это все равно не поможет ему решить задачу.

Между тем решение приближалось, правда, с совершенно неожиданной стороны.

Франклин уже поднимался по трапу в самолет, чтобы лететь на заседание комиссии, когда пришла весть о подводной аварии. Он взял из рук связного депешу на бланке с красной полосой и тотчас позабыл обо всем остальном.

Телеграмма с сигналом бедствия была отправлена Отделом шахт и рудников – самым крупным из отделов Морского управления. Название не совсем точное, в ведении отдела давно не осталось ни одной настоящей шахты. Лет двадцать-тридцать назад на дне океана добывали руду; теперь море само стало неисчерпаемым источником сокровищ.

Почти все элементы периодической таблицы можно было вполне рентабельно извлекать непосредственно из миллионов тонн вещества, растворенных в каждой кубической миле морской воды. Усовершенствованные избирательные ионообменные фильтры позволили навсегда устранить угрозу нехватки металлов.

Отделу рудников были также подчинены сотни нефтяных вышек, которые пронизали скважинами морское дно и выкачивали драгоценную жидкость – основное сырье половины всех химических предприятий мира; эту жидкость прежние поколения с преступной близорукостью сжигали, используя как горючее. В огромном хозяйстве отдела трудно было избежать аварий; не далее как в прошлом году у Франклина брали дозорную лодку, чтобы поднять цистерну золотого концентрата; правда, золото так и не удалось спасти.

Но на этот раз беда была посерьезнее, в этом Франклин убедился после двух-трех срочных телефонных разговоров. Через полчаса он вылетел, хотя и не в ту сторону, куда собирался первоначально. И лишь еще через час, передав все приказы, Франклин смог, наконец, связаться с Индрой.

Неожиданный звонок удивил ее, но удивление быстро сменилось тревогой.

– Послушай, любимая, – начал Франклин, – не пришлось мне лететь в Берн. У нефтяников катастрофа, просят нашей помощи. Одна из их лодок попала в западню. Они бурили скважину и напоролись на карман с газом. Буровую вышку сшибло, она упала прямо на лодку, и теперь лодка ни туда ни сюда. Там на борту всякие высокопоставленные лица, среди них начальник Отдела рудников и один сенатор. Я пока не представляю себе, как их выручить, но мы все сделаем. Как только представится случай, опять свяжусь с тобой.

– Ты сам пойдешь вниз? – озабоченно спросила Индра.

– Наверно. Да ты не волнуйся! Будто я раньше не погружался!

– Я не волнуюсь, – твердо ответила Индра.

– Ладно, до свиданья, – сказал Франклин. – Поцелуй

Энн и не беспокойся за меня.

Индра смотрела, как тает изображение на экране. Оно уже пропало, вдруг она сообразила, что давно не видела

Уолтера таким радостным. Нет, радостным – не то слово, ведь жизнь многих людей под угрозой. Вернее будет сказать, что он весь ожил, воодушевился.

Она улыбнулась: все понятно. Наконец-то Уолтер может забыть о затруднениях своего отдела и – хотя бы на время – с головой погрузиться в морскую стихию, где ему все ясно и знакомо.

* * *

– Вот она, – сказал водитель дозорной лодки, показывая на край индикатора, где показалось изображение. – Лежит на твердом грунте, глубина тысяча сто футов. Через две-три минуты сможем рассмотреть детали.

– Как прозрачность – можно работать телевизором?

– Вряд ли. Газовый гейзер еще извергается, вот он, видите, это размытое эхо. Он взмутил весь ил.

Франклин смотрел на экран и сопоставлял изображение с лежащими на столе чертежами и схемами. Большая, яйцевидной формы подводная лодка, предназначенная для малых глубин, была отчасти закрыта обломками буровой вышки и снаряда. Тысячетонная стальная махина пригвоздила ее к океанскому дну; неудивительно, что, продув все цистерны и включив на полную мощность моторы, лодка не смогла сдвинуться с места.

– Н-да, история, – сказал Франклин. – Сколько дней надо большим буксирам, чтобы дойти сюда?

– Не меньше четырех. «Геркулес» может поднять пять тысяч тонн, но он сейчас в Сингапуре. По воздуху его не перебросишь, слишком велик, пойдет своим ходом. Это ваши лодки можно перевозить на самолетах.

«Верно, – подумал Франклин, – но зато они слишком малы для работы с такими тяжестями. Вся надежда на то, что с их помощью удастся расчленить вышку кислородным резаком и освободить лодку».

Одна из дозорных лодок Отдела китов уже работала резаком. Кто-то заслужил благодарность за быструю установку резаков на судне, выполняющем совсем другие задачи. Даже Комитет по делам космоса, об эффективности которого рассказывают легенды, вряд ли управился бы с этим быстрее.

– Здесь капитан Якобсен, – заговорил динамик. – Рад, что вы с нами, мистер Франклин. Ваши ребята молодцы, но это дело потребует времени.

– Как у вас дела?

– Ничего. Меня только беспокоит корпус между третьей – и четвертой переборками. Туда пришелся главный удар, есть вмятины.

– Вы можете перекрыть этот отсек, если появится течь?

– Трудновато, – сдержанно ответил Якобсен. – Там как раз центральный пост. Если придется его оставить, мы будем совсем беспомощны.

– Ну, а как пассажиры?

– Э… гм… хорошо, – сказал капитан тоном, который выдавал его неуверенность. – Сенатор Чемберлен хочет поговорить с вами.

– Здравствуйте, Франклин, – послышался голос сенатора. – Не рассчитывал я встретиться с вами при таких обстоятельствах. Как вы думаете, сколько времени понадобится, чтобы выручить нас?

У этого сенатора хорошая память – или хороший секретарь. Франклин всего трижды встречался с ним; в последний раз – в Канберре, на заседании Комитета по охране природных ресурсов. Франклин выступал там не больше десяти минут, и он никак не надеялся, что председатель

КОПР запомнит его.

– Я ничего не могу обещать, сенатор, – осторожно ответил он. – Нужно немало времени, чтобы разобрать все эти обломки. Но мы справимся с этим, вы не беспокойтесь.

Когда они подошли ближе, его уверенность поколебалась. Резак отщипывает такие маленькие кусочки, а длина вышки – двести футов с лишним, это надолго…

Последовало десятиминутное совещание между

Франклином, капитаном Якобсеном и командиром второй дозорной лодки, старшим смотрителем Барлоу. Три стороны согласились, что лучше всего продолжать работу; как бы медленно ни шло дело, они управятся на два дня раньше, чем подоспеет «Геркулес». Разумеется, если ничего не случится. Пока что подвохом грозил только помятый корпус, о котором упомянул капитан Якобсен. Как и все крупные подводные суда, его лодка была оснащена воздухоочистительной установкой. На несколько недель они обеспечены чистым воздухом, но если корпус, защищающий центральный пост, не выдержит, выйдут из строя все основные службы. Можно укрыть людей за герметичными переборками, однако это даст лишь короткую отсрочку, ведь тотчас прекратится очистка воздуха. И «Геркулесу»

будет куда труднее поднять лодку с затопленным отсеком.

Прежде чем вместе с Барлоу приступать к работе, Франклин вызвал базу и заказал все, что могло им понадобиться. Он попросил также незамедлительно перебросить на самолетах еще две дозорные лодки, а мастерским велел наладить массовое производство цистерн плавучести

– попросту говоря, на старые бочки ставить воздушные вентили. Если приторочить к вышке достаточно бочек, может быть, удастся поднять ее до прихода спасателей.

Он помешкал, прежде чем называть последний пункт заказа, но потом подумал, что лучше заказать лишнего, чем что-то упустить. Пусть даже в Отделе материального обеспечения скажут, что он рехнулся.

Разрезать фермы искореженной вышки было делом трудоемким, но в общем-то несложным. Работали вместе: одна лодка орудовала резаком, другая тут же оттаскивала куски прочь. Скоро Франклин позабыл о времени, для него существовал только очередной металлический брус. Непрерывным потоком следовали донесения, отдавались приказы, но этим занималась другая часть его сознания.

Сейчас руки и мозг действовали как две раздельные системы.

Вода заметно светлела. Вероятно, рокочущий газовый гейзер, который бил из морского дна в каких-нибудь ста ярдах от них, вызвал сильное течение, и оно унесло взбаламученный ил. Так или иначе, теперь, когда снова видели телевизионные глаза дозорных лодок, работать стало намного легче.

И когда прибыло подкрепление, Франклин даже удивился. Неужели они здесь уже больше шести часов – а он не чувствует ни голода, ни усталости! Две лодки тянули за собой первую партию сделанных по его заказу цистерн.

Сразу работа пошла по-другому. Одну за другой бочки крепили к вышке, затем продували воздушным шлангом, и они всплывали, словно аэростаты. Подъемная сила одной бочки – две-три тонны; вот наберется сотня бочек, глядишь, лодка сама выскользнет из капкана.

Механические руки дозорной лодки чаще всего бездействуют, но теперь они казались Франклину продолжением его собственных рук. Четыре года, если не больше, прошло с тех пор, как он последний раз двигал великолепными металлическими пальцами, которые позволили человеку работать там, куда ему самому нет доступа.

Франклин помнил свою первую попытку (это было четырнадцать лет назад) завязать узел механическими руками и какая путаница получилась. Потом он наловчился, но очень редко применял свое искусство – кто мог подумать, что оно окажется таким важным теперь, когда он давно оставил море и должность смотрителя?

Они принялись накачивать вторую связку бочек, когда их вызвал капитан Якобсен.

– Боюсь, мои новости вас не обрадуют, Франклин, –

мрачно сказал он. – Вода просачивается, и течь все сильнее. Если дальше так пойдет, часа через два придется нам уйти из этого отсека.

Этого Франклин больше всего опасался. Незамысловатая спасательная операция разом превратилась в гонку со временем. И гандикап не в их пользу – чтобы разрезать до конца вышку, нужно самое малое двенадцать часов.

– Какое давление у вас внутри лодки? – спросил он капитана Якобсена.

– Я уже поднял до пяти атмосфер. Дальше некуда, опасно.

– Постарайтесь поднять до восьми. Пусть даже половина людей потеряет сознание, не страшно, лишь бы кто-нибудь остался на посту. Сейчас самое главное остановить течь.

– Хорошо, сделаю. Но если люди будут без сознания, это затруднит эвакуацию центрального поста.

Чересчур много слушателей, поэтому Франклин промолчал. Капитан Якобсен понимает это не хуже его, но пассажиры могут и не знать: если дойдет до эвакуации, то можно ставить крест.

Хочешь не хочешь, остается только одно. Отщипывать от вышки по кусочку – слишком долго, надо рвать ее взрывчаткой на две части; верхняя половина отвалится в сторону и освободит лодку.

Казалось бы, чего проще, с этого следовало начинать, но, во-первых, опасно взрывать вблизи от поврежденного корпуса лодки, во-вторых, нужно правильно разместить взрывчатку, а из четырех главных ферм вышки лишь верхние две были легко доступны; до нижних механическими руками не дотянуться. Тут только подводный пловец справится. На мелководье на это ушло бы от силы пять минут.

К сожалению, здесь не мелководье. Глубина – тысяча сто футов, давление – больше тридцати атмосфер.

– Это очень рискованно, Франклин, я не могу разрешить.

Не часто выдается случай поспорить с сенатором, а сейчас Франклин был готов не только спорить, но и в крайнем случае поступить по-своему.

– Я знаю, что это опасно, сэр, – сказал он. – Но у нас нет выбора. Есть полный смысл рискнуть одним человеком, чтобы спасти двадцать три.

– Но ведь это самоубийство – погружаться с аквалангом на глубину больше трехсот – четырехсот футов.

– Конечно, если дышать сжатым воздухом. Азот нокаутирует человека, а кислород добивает его. Нужна правильная смесь. С тем аппаратом, которым я пользуюсь, люди погружались на полторы тысячи футов.

– Я вынужден вам возразить, мистер Франклин, – негромко сказал капитан Якобсен. – Насколько мне известно, только один человек опускался на полторы тысячи футов, и то под строжайшим контролем. И он не выполнял никакой работы.

– Я не собираюсь работать, только установлю два заряда.

– А давление?

– Давление, пока оно уравновешено, роли не играет, сенатор. Пусть мою грудную клетку сжимает сто тонн, я ничего не почувствую, ведь столько же будет давить изнутри.

– Извините… все-таки, может, лучше послать кого-нибудь помоложе?

– Я не хочу никому перепоручать это дело. И когда ныряешь, возраст не влияет. Я здоров – это главное.

Франклин повернулся к водителю и выключил микрофон.

– Пошли вверх, – сказал он, – а то они весь день проспорят. Лучше скорей начать, пока не отговорили.

Во время всплытия он лихорадочно размышлял. Может быть, это в самом деле безрассудство, и он, глава семьи, не вправе так рисковать? Или ему до сих пор, столько лет спустя, важно доказать, что он не трус, готов бросить вызов опасности, от которой однажды чудом спасся?

Да нет, все объясняется проще. Это своего рода попытка уйти от ответственности. Чем бы ни кончилось дело, он прослывет героем, а тогда Секретариат не возьмет его голыми руками. Интересная задачка: может ли физическая отвага уравновесить недостаток морального мужества?

К тому времени, когда лодка достигла поверхности, Франклин не столько решил эти вопросы, сколько отмахнулся от них. Пусть все эти обвинения против самого себя справедливы; это не играет роли. В душе он знал, что поступает правильно, иначе нельзя. Другого способа спасти этих людей, очутившихся в западне на глубине четверти мили, нет; перед этим все остальные соображения отступали в тень.

Сочащаяся из скважины нефть так пригладила море, что командир транспортного самолета смог совершить посадку, хотя его машина не была предназначена для земноводных операций. Поблизости дозорная лодка возилась с очередной гроздью цистерн, готовясь тащить их вниз.

Подводникам помогали летчики, которые сидели в маленьких, автоматически надувающихся лодках.

Коммандер Хенсон, главный водолаз Морского управления, ждал Франклина в самолете. Здесь снова возник спор, но он длился недолго, коммандер сдался – с достоинством и, как показалось Франклину, с облегчением. Если бы понадобился второй человек, Хенсон с его огромным опытом был бы лучшей кандидатурой. Франклин даже на минуту засомневался: может быть, он зря настаивает на собственной кандидатуре, это только уменьшает надежды на успех? Нет, он уже побывал внизу, знает обстановку, а

Хенсону пришлось бы сперва сходить на разведку с дозорной лодкой – это лишняя трата драгоценного времени.

Франклин проглотил особые таблетки, получил инъекции и влез в резиновый гидрокостюм, призванный защитить его от почти нулевой температуры на морском дне.

Он не любил гидрокостюмов, они сковывали движения и нарушали плавучесть, но выбирать не приходилось. Ему надели на спину три баллона – один, со сжатым водородом, зловещего красного цвета, – затем спустили в воду.

Коммандер Хенсон минут пять плавал вокруг него, проверяя и подгоняя ремни, грузы, гидроакустический передатчик. Здесь можно было дышать обычным воздухом, на кисловодородную смесь он перейдет на глубине триста футов. Аппарат переключится автоматически, и регулятор подачи кислорода сам будет следить за тем, чтобы состав смеси был везде правильным – насколько это возможно в среде, к которой человек вовсе не приспособлен.

Но вот все готово. Заряды надежно укрепили на поясе

Франклина, и он взялся за поручни маленькой боевой рубки.

– Пошли вниз, – сказал он водителю дозорной лодки. –

Скорость погружения пятьдесят футов в минуту, ход под водой не больше двух узлов.

– Есть пятьдесят футов в минуту. Если ход увеличится, приторможу реверсом.

Почти тотчас дневной свет сменился гнетущим зеленым сумраком. Из-за мути, принесенной восходящими токами, поверхностный слой воды почти не пропускал света. Франклин даже рубку видел плохо; уже в двух футах очертания поручней расплывались и пропадали во мгле.

Это плохо. Ладно, на худой конец, он может работать на ощупь. Впрочем, внизу ведь вода намного прозрачнее.

Погрузившись всего на тридцать футов, он был вынужден прервать спуск почти на минуту, чтобы дать привыкнуть ушам. Франклин продувал носовые ходы и усиленно глотал, пока долгожданный щелчок не возвестил, что все в порядке. Вот будет позор, если заложит евстахиеву трубу и придется вернуться! Конечно, никто его не упрекнет – самый лучший подводный пловец может быть выведен из строя даже незначительной простудой; но он сам никогда бы не простил себе такого провала.

Свет быстро угасал; солнечные лучи не могли пробить мутную воду. На глубине ста футов Франклин словно очутился в лунной мгле, в мире, лишенном красок и тепла.

Уши его больше не беспокоили, дышалось легко, но в душу вкралась неуловимая тоска. Он сказал себе, что все дело в темноте; мысль о том, что впереди еще тысяча футов, ни при чем.

Чтобы отвлечься, Франклин вызвал водителя и попросил доложить обстановку. Он услышал, что к вышке уже приторочено пятьдесят бочек с общей подъемной силой больше ста тонн. Шесть пассажиров потеряли сознание, но беспокойства не внушают; остальные семнадцать, хотя чувствуют себя скверно, приспособились к возросшему давлению. Течь не усилилась, однако в отсеке центрального поста три дюйма воды, скоро могут быть короткие замыкания.

– Триста футов, – послышался голос коммандера Хенсона. – Взгляни на манометр, уже должен идти водород.

Франклин посмотрел на маленькую, убористую приборную доску. Все в порядке, автомат переключил баллоны. Кажется, что воздух не изменился, а между тем через несколько сот футов его ткани освободятся от большей части коварного азота. На первый взгляд непонятно, почему его заменяют гораздо более активным, даже взрывоопасным, водородом. Но водород не поглощается тканями так, как азот, и не производит наркотического действия.

Еще сто футов пройдено, и как будто не стало темнее; здесь вода прозрачнее, да и глаза уже привыкли к тусклому свету. Видимость достигла двух-трех ярдов, он различал даже часть гладкого корпуса, увлекавшего его на глубину, которой до него достигли лишь несколько аквалангистов и не все вернулись живыми.

Снова заговорил коммандер Хенсон.

– Сейчас должно быть пятьдесят процентов водорода.

Чувствуется?

– Да, есть. Немного – металлический привкус. Ничего страшного.

– Говори помедленнее, – попросил коммандер. – У тебя сейчас такой тонкий голос, слов не разберешь. Самочувствие в порядке?

– В порядке, – ответил Франклин, глядя на глубиномер. – Давай-ка ускорим погружение до ста футов в минуту. Надо спешить.

Водитель подпустил воды в балластные цистерны, лодка пошла вниз быстрее, и стало осязаемым давление воды. При такой скорости спуска чуть отставал автомат, который регулировал напор изолирующего слоя воздуха в гидрокостюме; в итоге руки и ноги Франклина словно сжало в мощных мягких тисках, так что его движения были несколько скованны.

Сгустился мрак, но тут, предвосхищая команду

Франклина, водитель включил оба носовых прожектора.

Их лучи не могли ничего выявить в пустоте между дном и поверхностью моря, и все же при виде скользящих впереди ореолов рассеянного света он как-то приободрился. Фиолетовые фильтры нарочно сняли; теперь глазу было на чем остановиться, и гнетущее чувство полной изоляции пропало.

Восемьсот футов – пройдено больше трех четвертей.

– Здесь стоит передохнуть минуты три, – посоветовал коммандер Хенсон. – Я бы подержал тебя все полчаса. Ну, ничего, обратно пойдем потише.

Франклин покорился, призвав на помощь всю свою кротость. Задержка показалась ему невыразимо долгой; вероятно, нарушилось чувство времени, поэтому каждая минута была равна десяти. Он хотел было спросить Хенсона, что у того с часами, когда вспомнил, что у него есть свои. Забыл столь очевидную вещь – это плохо, он тупеет.

Да, но ведь он сам сообразил, что тупеет, значит, дело обстоит не так уж скверно… К счастью, спуск возобновился прежде, чем Франклин успел окончательно запутаться в собственных мыслях.

Уже слышно, с каждой минутой все громче, непрестанный гул газового гейзера, бьющего из скважины, пробуренной в океанском ложе пытливыми, беспокойными людьми. От этого рева вибрировала вода; Франклин с трудом различал, что ему сообщают и советуют помощники. Да, тут не только давления надо остерегаться: попадешь в газовую струю, тебя в несколько секунд подбросит вверх на сотни футов – и лопнешь, будто исторгнутая из пучины глубоководная рыба.

– Совсем немного осталось, – сказал водитель. – Через минуту покажется вышка. Включаю нижний свет.

Лодка замедлила ход. Франклин перегнулся через поручни и скользнул взглядом вдоль мглистых столбов света.

Сначала он ничего не увидел, потом возникли какие-то загадочные прямоугольники и круги. Что за штука?. А, так это же бочки с воздухом пытаются поднять сломанную вышку.

Вот и покореженные фермы, а эта яркая звездочка по соседству с лучом прожектора, такая неожиданная в мрачной преисподней, – работающий резак, управляемый механическими руками скрытой во тьме дозорной лодки.

Водитель осторожно подвел лодку к вышке, и Франклин сразу понял, что вслепую он бы тут ничего не сделал.

Две фермы, на которых ему предстояло укрепить заряды, были окружены беспорядочным переплетением балок, прутьев и проводов. Как-то надо сквозь все это пробраться… Франклин оттолкнулся от лодки, благодаря которой так легко проник в пучину, и, спокойно работая ногами, медленно поплыл к горе металла.

Только теперь он заметил неясные очертания придавленной ко дну лодки, и при мысли о всех трудностях, которые надо преодолеть, им на миг овладело отчаяние. Затем, повинуясь внезапному импульсу, Франклин подошел к лодке, достал из сумки с инструментами кусачки и постучал ими по корпусу. Конечно, они и без того знают, что он здесь, но этот сигнал резко поднимет их дух.

Теперь можно приступать к делу. Стараясь не замечать вибрации, от которой вода вокруг буквально ходила ходуном, даже мысли путались, он стал пристально рассматривать металлический лабиринт.

Так… Добраться до первой фермы и установить взрывчатку будет не трудно. Вон там, между тремя двутавровыми балками, есть свободное пространство, один провод свисает петлей, но его легко отодвинуть (надо только следить, чтобы не зацепиться баллонами). И он окажется прямо перед фермой, есть даже место развернуться, потом не надо будет выходить задом наперед.

Франклин проверил еще раз – да нет, никаких препятствий не видно.

Для полной уверенности он запросил коммандера

Хенсона, который видел все почти так же хорошо на экране телевизора, потом медленно заплыл в переплетение металла, перехватываясь одетыми в перчатки руками. И

удивился, найдя даже на такой глубине вдоволь морских желудей и прочих наростов, из-за которых опасно касаться предметов, пролежавших под водой несколько месяцев.

Стальная конструкция трепетала, точно исполинский камертон; мощь взбунтовавшейся скважины ощущалась и в толще морской и в металле.

Франклин как бы попал в трясущуюся клетку. От непрестанного гула и от безумного давления им овладела тупая вялость. Чтобы делать что-то, приходилось переламывать себя, поминутно напоминать себе, что сейчас от каждого его шага зависит жизнь многих людей.

Наконец он добрался до фермы и старательно прилепил к металлу лепешку взрывчатки. Это оказалось не просто, но Франклин работал, пока не удостоверился, что заряд не отвалится. Управившись, он отыскал взглядом следующий объект – вторую несущую ферму.

От его движений вода замутилась, и видимость стала хуже, но, насколько он мог судить, на пути ко второй ферме не было непреодолимых препятствий. Иначе пришлось бы дать задний ход и обойти вокруг вышки.

Очень просто в обычных условиях, теперь же все надо было тщательно рассчитывать, энергию расходовать чрезвычайно скупо, убедившись, что этот расход совершенно необходим.

С величайшей осторожностью Франклин пошел вперед сквозь вибрирующую мглу. Лившийся сверху свет прожекторов был настолько ярок, что резал глаза. Франклину не пришло в голову, что достаточно сказать несколько слов в микрофон и тотчас свет убавят так, как ему удобно.

Вместо этого он жался в тень, плывя среди беспорядочной кучи обломков.

Дойдя до фермы, он нагнулся над ней и стал вспоминать, что от него требуется. Его вернул к действительности голос коммандера Хенсона, отдавшийся в наушниках подобно далекому эху. Не торопясь, проверяя каждый свой жест, он установил заветную лепешку, потом повис в воде рядом с ней, невесть почему восхищаясь своей работой, а в ушах все время звучал докучливый голос. Да ведь от него очень просто избавиться – снял и выбросил маску и вместе с ней эти чертовы наушники. Неплохая мысль…

Но оказалось, что у него просто-напросто не хватает сил отстегнуть удерживающие маску ремешки. Вот досада!

Может быть, проклятый голос смолкнет, если сделать то, чего он требует.

Но Франклин просто не представлял себе, как выбраться из этого уютного лабиринта. От шума и света все путалось в голове. Куда ни подашься, непременно на пути препятствие, приходится отступать. Это злило его, но не тревожило, он чувствовал себя хорошо и здесь.

Однако голос не унимался. Теперь он звучал не дружески-наставительно; Франклин улавливал грубые, даже оскорбительные ноты, ему отдавали приказы так, как прежде с ним никто не смел говорить. Кстати, почему?

Снова и снова все более настойчиво повторялись одни и те же слова, ему упорно втолковывали, как действовать, и, наконец, он тупо подчинился. Отвечать не было сил, Франклин только всплакнул от обиды. Никогда в жизни его так не называли, да ему вообще редко доводилось слышать слова, подобные тем, которые звучали в наушниках. Кто это позволяет себе такую наглость?.

– Не туда, болван чертов, сэр! Влево… Влево! Вот так… теперь вперед – не останавливайся? А, черт, опять спит. Проснись! Вылезай оттуда скорей , а то как дам по

башке! Вот так, умница… совсем немного осталось… еще несколько футов…

И так далее в том же духе, причем были выражения куда покрепче.

Вдруг Франклин с удивлением обнаружил, что его больше не окружает скрученное железо. Он медленно шел в чистой воде. Впрочем, он плыл недолго – металлические пальцы не очень-то ласково подхватили его и понесли в ревущую ночь.

Издалека донеслись четыре отрывистых приглушенных взрыва. Что-то подсказало Франклину, что он отвечает за два из них. Но ему не пришлось увидеть короткого и драматического зрелища, когда в ста футах под ним сработали радиодетонаторы и огромная вышка развалилась надвое.

Секция, которая придавила подводную лодку была слишком тяжела, бочки с воздухом все еще не могли ее поднять, но теперь макушка перевесила, исполинские качели соскользнули в сторону и рухнули на дно.

Освобожденная от оков лодка направилась вверх, ускоряя ход. Она прошла совсем близко от Франклина, он даже ощутил ток воды, но был слишком ошеломлен, чтобы понять, что это означает. Он еще сражался с туманом, который окутал его мозг. На глубине около восьмисот футов

Франклин вдруг начал реагировать на ядовитые наказы

Хенсона и даже, к великому облегчению, коммандера, заговорил с ним таким же языком. Вплоть до отметки семьсот футов он лихо сквернословил, потом окончательно пришел в себя и смущенно запнулся. Только сейчас до него дошло, что задача выполнена и спасаемые уже намного его обогнали, идя к поверхности.

Франклину нельзя было всплывать так быстро. На глубине трехсот футов его ожидала декомпрессионная камера; в ней ему предстояло без особых удобств лететь в

Брисбен и ждать восемнадцать долгих часов, пока ткани не отдадут растворившийся в них избыточный газ.

И когда, наконец, врачи отпустили его на волю, разумеется, было поздно изымать магнитофонную ленту, которая обошла кабинеты Отдела китов. Для всего мира

Франклин был героем, но зазнайство ему не грозило, ведь он знал, что все его подчиненные с упоением слушали, как непочтительно коммандер Хенсон увещевал их начальника.

Поднимаясь по трапу в аппарат, из которого ему меньше чем через полчаса предстояло впервые увидеть, как пропадает вдали земной шар, Питер ни разу не оглянулся.

Франклин понимал, почему его сын упорно глядит прямо перед собой: восемнадцатилетние парни считают, что стыдно плакать на людях. Впрочем, то же самое можно сказать и о пожилых начальниках отделов…

Энн была свободна от таких предрассудков и, как ни старалась Индра ее унять, плакала навзрыд. Только когда люк корабля закрылся и все заглушила сирена получасовой готовности, рыдание перешло в прерывистое всхлипывание. Передвижные барьеры стали теснить толпу провожающих-друзей и родных, кинооператоров и представителей Комитета по делам космоса.

Держа жену и дочь за руки, Франклин дал увлечь себя человеческому потоку. Какая смесь надежд и тревог, радостей и печалей окружала его сейчас! Он попытался вспомнить, что чувствовал, когда сам первый раз выходил в космос. Это была одна из величайших минут его жизни, и, однако, все забыто, стерто тридцатью годами полнокровной жизни.

Теперь вот Питер ступил на путь, по которому когда-то следовал его отец. Пусть тебе повезет среди звезд больше; чем мне, сынок… Если бы можно было перенестись в

Порт-Ловелл, когда Айрин будет встречать юношу, который мог быть ее сыном! Как-то Рой и Руперт примут своего сводного брата? Наверно, обрадуются ему; Питер не будет на Марсе таким одиноким, каким когда-то чувствовал себя младший лейтенант Уолтер Франклин.

В полном молчании истекали последние долгие минуты. Питер, конечно, уже увлечен всем тем волнующим и необычным, что будет окружать его целую неделю, горечь расставания забыта. И кто его упрекнет за то, что все его мысли – о новой жизни, которая сулит столько неизведанных переживаний…

«Ну, а моя собственная жизнь»? – спросил себя

Франклин. Теперь, когда сын стартует в будущее, вправе ли он сказать, что она удалась?

Трудно дать исчерпывающий ответ на этот вопрос.

Далеко не все его начинания были успешными, а некоторые кончились бедой. И пусть его считает героем, все равно вряд ли он достигнет новых высот: слишком много людей было задето и возмущено, когда он – несколько неожиданно для самого себя – оказался союзником Маха

Тхеро. Уж во всяком случае, ему нечего надеяться на повышение (да он его и не хочет) в ближайшие пять или десять лет, которые нужны, чтобы перестроить Отдел китов.

Франклину ясно сказали: поскольку он сам отчасти повинен во всем (во всей этой заварухе – говорили люди попроще), пусть теперь расхлебывает.

Есть одна вещь, которой ему никогда не дано узнать.

Если бы судьба не даровала ему общественное признание и не столь преходящую, зато более ценную дружбу сенатора

Чемберлена, хватило бы ему решимости отстаивать свои новые взгляды? Легко было, став очередным (сегодня всеми почитаемым, а завтра всеми забытым) героем толпы, излагать свою точку зрения. Какая бы злоба ни кипела в душе у начальства, оставалось только смириться с отступничеством Франклина. Иногда он даже жалел, что его выручила прихоть судьбы. Да и можно ли приписывать его показаниям решающую роль? Пожалуй, да. При всенародном опросе голоса разделились почти поровну; без его помощи Маха Тхеро мог бы и проиграть.

Три резких сигнала сирены прервали мысли Франклина. В торжественной тишине, которая казалась неестественной тем, кто еще помнил ракетный век, огромный корабль сбросил тысячетонное бремя своего веса и двинулся вверх, возвращаясь в родную стихию. В полумиле над стартовой площадкой вступило в действие собственное поле тяготения корабля и земные понятия о «верхе» и «низе» потеряли смысл. Нос нацелился на зенит, и на миг среди облаков словно повис чудом заброшенный в небо металлический обелиск. Но тут же – по-прежнему в великом безмолвии – обелиск превратился в туманную полоску, а затем небеса и вовсе опустели.

Напряжение схлынуло. Кто-то вытирал слезы, но большинство провожающих смеялись и шутили, может быть чуть громче обычного. Обняв за плечи Энн и Индру, Франклин повел их к выходу.

Сыну он охотно завещает безбрежное море космоса. С

него самого хватит земных океанов. В них обитают те, с кем связан его труд, – от могучего, как гора, Левиафана до новорожденного дельфина, который еще не научился сосать молоко под водой.

В меру своих сил и разумения он будет их охранять.

Уже теперь Франклин ясно представлял себе будущую роль своего отдела, когда смотрители на самом деле станут покровителями всего живущего в морях.

Всего? Нет, это, конечно, абсурд; нет средств, чтобы остановить или хотя бы заметно смягчить свирепствующую во всех океанах борьбу за существование. Но в своих отношениях с родственными ему огромными млекопитающими человек может, так сказать, положить начало, навязать частичное перемирие кровожадной природе.

Невозможно предугадать, во что это выльется в отдаленном будущем.

Даже смелый и еще не осуществленный замысел

Люндквиста – приручить касаток – может оказаться лишь слабым намеком на то, что свершится уже в ближайшие десятилетия. Кто знает, не принесут ли они ответ на загадку, которая до сих пор владеет его умом и к решению которой он был так близок, когда подводное землетрясение отняло у Франклина его самого дорогого друга.

Завершается едва ли не лучшая глава его жизни. Конечно, трудности еще могут быть, и немало, но вряд ли будущее припасло для него такие задачи, какие выдавались прежде. В известном смысле он выполнил свою миссию, хотя работа только начинается.

Франклин еще раз поднял взгляд в пустое небо, и в памяти, как волна на мелководье, возникло то, что сказал ему Маха Тхеро, когда они возвращались с Гренландии.

Разве можно забыть слова, от которых холодок под ложечкой – «Когда придет это время, вполне возможно, что превосходящие нас существа будут обращаться с нами так, как мы обращались с другими обитателями нашей планеты». Может быть, и глупо подчинять свои мысли и поступки призрачным догадкам об отдаленном и непостижимом будущем, но он не жалел о сделанном. Пристально глядя в голубую бесконечность, которая поглотила его сына, Франклин вдруг почувствовал, что звезды совсем близко.

– Дайте нам еще сто лет, – прошептал он, – и мы встретим вас с чистой душой и чистыми руками, в каком бы облике вы нам ни явились.

– Пошли, милый, – позвала его Индра; ее голос чуть-чуть дрожал. – У тебя осталось совсем мало времени.

Из отдела звонили и просили напомнить тебе: через полчаса начнется заседание Комитета межведомственной стандартизации…

– Знаю, – Франклин решительно высморкался, словно поставил точку. – Я их не задержу, не бойся.

РАССКАЗЫ

СПАСАТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД

Кого винить? Вот уже три дня мысли Альверона возвращаются к этому вопросу, и до сих пор он не нашел ответа. Сын народа с менее утонченной или менее чувствительной душой не стал бы терзаться, довольствовался бы тем, что никто не может быть в ответе за деяния рока. Но

Альверон и его народ были властелинами вселенной уже на заре истории, в ту далекую пору, когда неведомые силы, от которых пошло Начало, обнесли космос Барьером Времени. Им было дано все знание, а беспредельное знание влекло за собой беспредельную ответственность. Если в управлении Галактикой случались ошибки и промахи, вина ложилась на Альверона и его род. А тут не просто ошибка –

одна из величайших трагедий в истории.

Команда еще ничего не знает. Даже Ругону, его самому близкому другу, заместителю командира корабля, известна только часть истины. Но ведь до обреченных миров осталось меньше миллиарда миль. Через несколько часов они сядут на третьей планете.

Альверон снова прочитал послание Базы, потом движением, которого не уловил бы ни один человеческий глаз, нажал кнопку «Общее внимание». В длинном, с милю, цилиндре – Корабле Галактического Дозора К.9000 –

представители многих народов оторвались от своих дел, чтобы послушать, что скажет капитан.

– Я знаю, всем вам хочется знать, – начал Альверон, –

почему нам приказали прервать рекогносцировку и с таким ускорением поспешить в эту область космоса. Вероятно, кое-кто из вас понимает, что значит такая перегрузка! Наш корабль совершает свой последний полет, уже шестьдесят часов генераторы работают на пределе. Хорошо, если мы сможем своим ходом вернуться на Базу.

Мы приближаемся к солнцу, которое вскоре станет новой звездой. Взрыв произойдет через семь часов плюс-минус один час. Для исследования у нас остается самое большее четыре часа. Все десять планет системы обречены, причем на третьей планете есть цивилизация.

Это установлено всего несколько дней назад. Нам выпал печальный долг связаться с обреченной цивилизацией и, если можно, спасти хоть кого-нибудь. Я знаю, с одним кораблем за такое короткое время мы мало что можем сделать. Но до взрыва уже никто больше не подоспеет нам на помощь.

Он помолчал, и долго в могучем корабле, который бесшумно мчался к неизведанным мирам, стояла тишина –

ни движения, ни звука. Альверон знал, о чем думают его товарищи, и он попытался ответить на невысказанный вопрос.

– Вы недоумеваете, как могли допустить такую катастрофу, самую большую на нашей памяти. Одно могу сказать совершенно точно: галактический дозор тут не виноват. Вам известно, что с нашим флотом, неполных двенадцать тысяч кораблей, мы можем обследовать каждую из восьми миллиардов солнечных систем Галактики в среднем один раз в миллион лет. Большинство миров очень мало изменяется за столь короткий срок. Около четырехсот тысяч лет назад дозорный корабль К.5060 изучал планеты системы, к которой мы приближаемся. Нигде не оказалось разумной жизни, хотя третья планета кишела животными, а еще две планеты когда-то были обитаемы. Был представлен как положено, доклад, назначен срок следующего обследования системы – до него еще шестьсот тысяч лет.

Но, оказывается, в невероятно короткий срок, который прошел со времени последней проверки, в системе возникла разумная жизнь. Первым признаком этого явились неизвестные радиосигналы, принятые на планете Кулат, в системе X 29.35, Y 34.76, Z 27.93. Взяли пеленг: сигналы исходили из системы, в которую мы идем. До Кулата отсюда двести световых лет, значит, радиоволны шли два столетия. Другими словами, не меньше двухсот лет на одном из этих миров существует цивилизация, которая владеет техникой посылки электромагнитных волн и всем, что с этим связано.

Тотчас было проведено телескопическое изучение системы; оказалось, что солнце нестабильно, находится в стадии предновой. Взрыв мог произойти в любую минуту, если уже не произошел, пока радиоволны летели до Кулата.

Понадобилось какое-то время, чтобы навести на эту систему сверхмощные локаторы, которые стоят на Кулат-II.

Они показали, что взрыва еще не было, но до него осталось лишь несколько часов. Будь Кулат на долю светового года дальше от этого солнца, мы вовсе не узнали бы, что здесь существовала цивилизация.

Глава правительства Кулата сейчас же связался с Секторальной Базой, и мне велели немедля идти к системе.

Наша задача – спасти кого можно, если кто-нибудь еще жив. Правда, мы полагаем, что цивилизация, у которой есть радио, может защититься от возросшей температуры.

Наш корабль и два вспомогательных катера обследуют каждый свою часть планеты. Капитан Торкали поведет

ВК-1, капитан Орострон – ВК-2. У них будет чуть меньше четырех часов. К концу этого срока они должны вернуться на корабль. Если опоздают, мы уйдем без них. Оба капитана сейчас получат от меня подробные инструкции в отсеке управления. Все. Через два часа войдем в атмосферу.

На планете, некогда носившей имя Земля, гасли последние языки пламени: больше нечему было гореть. От могучих лесов, которые буквально затопили планету, когда кончилась эра городов, остались одни головешки, и дым от их погребальных костров еще стелился в небе. Но роковой час пока не пробил, камни не расплавились. Сквозь мглу неясно проступали материки, однако их очертания ничего не говорили наблюдателям на корабле. Карты, которыми они располагали, устарели на десяток ледниковых периодов и несколько потопов.

Когда К.9000 проходил мимо Юпитера, они сразу увидели, что не может быть никакой жизни в этих полугазообразных океанах сжатых углеводородов, теперь бурно кипевших в необычно жарких лучах солнца. Марс и другие внешние планеты остались в стороне. Альверон понял, что миры, лежащие ближе к солнцу, чем Земля, уже плавятся.

Вероятнее всего, подумал он с печалью, трагедия неведомой расы свершилась. В глубине души он считал, что это даже к лучшему. Корабль смог бы взять не больше нескольких сот человек, и мысль об отборе мучила его.

В отсек управления вошел Ругон, начальник связи и заместитель командира. Весь последний час он тщетно пытался уловить сигналы с Земли.

– Опоздали, – угрюмо сообщил он. – Я все диапазоны прочесал, эфир молчит, если не считать наших собственных станций и программы с Кулата двухсотлетней давности. В этой системе не осталось никаких источников радиоизлучения.

С грациозной плавностью, недоступной двуногим существам, он приблизился к огромному видеоэкрану. Альверон промолчал; новость, которую сообщил Ругон, не была для него неожиданной.

Одна стена отсека управления целиком была занята экраном; огромный черный прямоугольник создавал впечатление бездонной глубины. Три тонких щупальца Ругона, непригодные для тяжелой работы, но незаменимые для быстрых манипуляций, забегали по ручкам настройки, и экран ожил тысячами световых точек. Ругон продолжал настраивать, и звездный рой ушел в сторону, уступив место солнцу.

Житель Земли не узнал бы этот чудовищный диск.

Светило не было белым, его поверхность наполовину заволокли огромные фиолетово-голубые облака, из них в космос вырывались длинные языки пламени. В одном месте из фотосферы далеко в мерцающую бахрому короны протянулся исполинский выступ. Словно на солнце выросло огненное дерево высотой в полмиллиона миль, и ветви его были реками пламени, которые неслись в космосе со скоростью сотен миль в секунду.

– Полагаю, – сказал, наконец, Ругон, – астроном представил вам достаточно точные расчеты. Как-никак…

– Не беспокойтесь, нам ничего не грозит, – заверил его

Альверон. – Я говорил с обсерваторией на Кулате, они перепроверили наши данные. Когда нам сказали, что срок определен с точностью до одного часа, это надо понимать так: у нас будет час в запасе, а уж наше дело, использовать его или нет.

Он взглянул на пульт управления.

– Пора нам входить в атмосферу. Пожалуйста, настройте опять экран на планету. Так, пошли!

По кораблю пробежала дрожь, резко зазвонили и тут же смолкли сигналы тревоги. На экране появились два тонких снаряда, которые нырнули вниз к огромному диску Земли.

Несколько миль они шли вместе, потом разделились, и один вдруг исчез, войдя в тень планеты.

Главный корабль, масса которого в тысячу раз превосходила массу любого из катеров, медленно погрузился следом за ними в объятия неистовой бури, разрушавшей покинуть людьми города.

В полушарии, над которым Орострон вел свой катер, царила ночь. Как и Торкали, он должен был фотографировать, делать замеры и докладывать на корабль. На маленьком разведочном аппарате не было места ни для пассажиров, ни для образцов. Если он встретит обитателей этого мира, к нему тотчас подойдет К.9000. Для переговоров времени не будет. В крайнем случае спасатели пустят в ход силу; объяснения последуют потом.

Опустошенный край внизу купался в жутком мерцающем свете; над половиной планеты простерлось огромное полярное сияние. Но изображение на экране не зависело от освещения, и Орострон ясно видел голые скалы, которые, казалось, никогда не знали жизни. Где-нибудь эта пустыня должна кончаться! Он включил самый полный ход, на какой мог решиться в этой плотной атмосфере.

Катер мчался сквозь ураган, и вот каменная пустыня вздыбилась. Впереди, уткнув вершины в клубы дыма, простиралась горная гряда. Орострон навел локатор на горизонт; тотчас на экране угрожающе близко выросли горы. Он пошел круто вверх. Трудно представить себе более негостеприимный край – какая тут может быть жизнь!

Не изменить ли курс? Он решил идти по-прежнему и через пять минут был вознагражден.

Далеко внизу возникла обезглавленная гора; вся вершина ее была срезана какими-то искусными инженерами.

Широко расставив ноги, на плато, прямо на камне, стояла замысловатая конструкция из металлических ферм, служивших опорой для различных устройств. Орострон остановил катер, потом пошел по спирали к горе.

Легкая мгла от доплерова эффекта пропала, изображение на экране стало предельно четким. На опорах, глядя в небо под углом в сорок пять градусов, лежали десятки исполинских металлических зеркал. Они были слегка вогнутые, и в фокусе каждого помещался некий сложный аппарат. В этом могучем, величественном сооружении угадывалась целесообразность: все зеркала смотрели в одну точку на небе или за ним.

Орострон повернулся к своим товарищам.

– Мне это напоминает обсерваторию, – сказал он. – Вы видели прежде что-нибудь похожее?

Клартен, многощупальцевый обитатель шарообразного скопления на краю Млечного Пути, предложил другую гипотезу:

– Это аппаратура связи. Отражатели фокусируют электромагнитные лучи. Я видел такие устройства на сотнях планет. Может быть, это как раз та станция, чьи сигналы приняли на Кулате. Хотя вряд ли, луч от таких больших зеркал должен быть очень узким.

– Тогда понятно, почему Ругон не мог поймать никаких импульсов, когда мы подходили к планете, – добавил

Хансур-2, один из двойников с Тхаргона.

Орострон возразил:

– Если это радиостанция, ее поставили для межпланетной связи. Посмотрите, куда направлены зеркала. Никогда не поверю, чтобы народ, который только два столетия знал радио, мог пересечь космические дали. Моему народу для этого понадобилось шесть тысяч лет.

– Мы управились за три тысячи, – мягко вставил Хансур-2, опередив своего двойника на несколько секунд.

Прежде чем дело дошло до спора, Клартен взволнованно замахал щупальцами. Пока остальные говорили, он включил автоматический перехват.

– Есть! Слушайте!

Он щелкнул тумблером, и кабину заполнил пронзительный визг. Тон звука непрерывно менялся, тут явно была какая-то система, но в чем ее смысл?

Минуту все четверо напряженно слушали, потом

Орострон сказал:

– Это не может быть речью! Ни одно существо не способно говорить так быстро.

Хансур-1 пришел к тому же выводу.

– Это телевизионная программа. А вы как думаете, Клартен?

Тот согласился.

– Да, причем каждое зеркало передает свою программу.

Интересно, для кого? Очевидно, где-то там, куда направлено излучение, находится какая-нибудь другая планета данной системы. Это можно быстро проверить…

Орострон вызвал К.9000 и доложил об открытии. Ругон и Альверон были очень взволнованы и тотчас сверились с астрономическими справочниками.

Итог был неожиданным и обескураживающим. Ни одна из остальных девяти планет даже близко не подходила к каналу передачи. Казалось, огромные отражатели направлены в космос наугад.

Вывод мог быть лишь один, и первым его изложил

Клартен.

– У них была межпланетная связь, – сказал он. – Но теперь станция покинута, и никто больше не следит за передатчиками. Планеты ушли, а антенны направлены по–

старому.

– Ладно, сейчас мы все выясним, – сказал Орострон. –

Я сажусь.

Он медленно опустил катер сначала вровень с огромными металлическими зеркалами, потом еще ниже и лег на скальную площадку. В ста ярдах от катера под переплетением стальных ферм ютилось белое каменное здание. В

нем не было окон, зато много дверей в обращенной к ним стене.

Глядя, как его товарищи надевают защитные костюмы, Орострон пожалел, что не может идти с ними. Но кто-то должен оставаться на борту и держать связь с кораблем.

Так распорядился Альверон – распорядился очень мудро.

Никогда не знаешь, что ждет тебя на планете, которую исследуешь впервые, тем более при таких обстоятельствах.

Осторожно три разведчика вышли из переходной камеры и отрегулировали антигравитационное поле своих костюмов. Затем маленький отряд направился к зданию: каждый двигался так, как это было присуще его народу.

Впереди шли двойники Хансур, сразу за ними Клартен. Его гравитационный прибор явно капризничал: Клартен вдруг упал, рассмешив этим своих товарищей. Орострон видел, как все трое на миг задержались перед ближайшей дверью, потом медленно открыли ее и исчезли.

Призвав на помощь все свое терпение, Орострон ждал, а кругом бесновалась буря, и в небе все ярче разгоралась заря. В условленное время он вызывал главный корабль и слышал краткое подтверждение Ругона. Интересно, как дела у Торкали в другом полушарии, но с ним не свяжешься сквозь треск и грохот солнечных помех.

Клартен и Хансуры довольно скоро удостоверились, что их предположения в общем верны. Здесь была радиостанция, теперь всеми покинутая. Из огромного зала несколько дверей вело в небольшие комнаты. В главном помещении шеренгами уходили вдаль аппараты, на сотнях пультов мелькали огоньки, тускло светились сетки огромных радиоламп, образовавших целую аллею.

На Клартена все это не произвело никакого впечатления. Первый радиоаппарат, созданный его сопланетниками, давно превратился в окаменелость, насчитывающую миллиард лет. Народ, всего лишь несколько веков знавший электрические машины, не мог соперничать с теми, кто открыл электричество на заре существования планеты

Земля.

Продолжая исследовать здание, отряд все запечатлевал на пленку. Надо было решить еще одну загадку. Покинутая радиостанция передает программы: откуда они идут?

Центральный пульт удалось найти быстро. Он был рассчитан на одновременную трансляцию десятков программ, но студии надо было искать на другом конце множества кабелей, уходивших в подземелье. Ругон на К.9000 пытался разобрать содержание передач; может быть, это поможет.

Нет никакого смысла прослеживать кабели, тянущиеся, возможно, через весь материк.

Отряд не стал задерживаться долго в пустой радиостанции. Больше они ничего не могли узнать здесь; и ведь они искали не столько научную информацию, сколько жизнь. Через несколько минут катер быстро взлетел с плато и пошел к равнинам, которые должны были простираться за горами. Оставалось около трех часов.

Глядя на исчезающие вдали таинственные зеркала, Орострон вдруг встрепенулся. Что это ему почудилось или они и впрямь, пока он ждал, все чуть-чуть повернулись, точно компенсируя вращение Земли? Он не был уверен и решил, что это вообще не играет роли. Направляющие механизмы продолжают работать по заданной им программе, только и всего.

Через четверть часа они увидели город. Он далеко раскинулся вдоль реки, от которой остался уродливый шрам. Этот рубец петлял между высоких зданий и под такими никчемными теперь мостами.

У экипажа не было никаких сомнений, что город покинут. А проверять все здания некогда, в их распоряжении всего два с половиной часа. Орострон приземлился возле самой крупной постройки. Естественно предположить, что если кто-нибудь и укроется, то в самых прочных зданиях, где можно отсидеться до конца.

Глубочайшие пещеры, даже недра планеты не смогут защитить от катаклизма. И если здешний народ перебрался на дальние планеты, все равно смертный приговор будет отложен лишь на несколько часов, которые потребуются яростным волнам, чтобы пересечь всю солнечную систему.

Откуда было знать Орострону, что люди оставили город не несколько дней или недель назад, что он пустует уже больше ста лет. Городская культура, пережившая столько стадий, оказалась обреченной, когда геликоптеры стали универсальным средством транспорта. Через несколько десятилетий людские массы, зная, что можно за какие-то часы достичь любого уголка земного шара, вернулись в поля и леса, по которым всегда тосковали. Новая цивилизация обладала машинами и ресурсами, о каких человечество прежде и не мечтало, но она во многом была сельской и покинула стальные и бетонные стены, которые веками довлели над людьми.

Сохранилась города – центры науки, управления или развлечения, остальные забросили, так как разрушать их было слишком хлопотно. Десяток-полтора крупнейших столиц и древнее университетские центры мало изменились и могли бы простоять еще не одну сотню лет. Но города, чья жизнь была основана на паре, железе и наземном транспорте, исчезли вместе с промышленными отраслями, которые их питали.

Пока Орострон ждал на борту ракеты, его товарищи проносились по бесконечным пустым переходам и залам, делая несчетное множество снимков, которые ничего не могли им рассказать – об обитавших здесь прежде существах. Библиотеки, залы заседаний, тысячи официальных помещений пустовали, всюду лежал толстый слой пыли.

Если бы разведчики не видели радиостанцию на горе, они подумали бы, что эта планета тот уже много столетий как вымерла.

Томясь долгим ожиданием, Орострон пытался представить себе, куда мог уйти этот народ. Может быть, предвидя, что спастись нельзя, люди покончили с собой? А

может быть, соорудили огромные, на миллионы мест, убежища в недрах планеты и сейчас сидят где-нибудь у него под ногами, дожидаясь конца… Вероятно, ему никогда этого не узнать.

Он с облегчением отметил, что пора лететь обратно.

Скоро станет известно, чем кончилась вылазка Торкали.

Ему не терпелось скорее вернуться на корабль, так как с каждой минутой он чувствовал себя все более неуютно.

Орострон уже спрашивал себя: что, если астрономы на

Кулате ошиблись? Он успокоится, лишь когда кругом будут надежные стены К.9000. Еще лучше уйти в космос подальше от этого зловещего солнца.

Как только его спутники вошли в шлюз, Орострон поднял в небо маленький аппарат и взял курс на К.9000.

Потом повернулся к остальным.

– Ну, что вы нашли? – спросил он.

Клартен достал свернутый в трубку холст и расстелил его на полу.

– Вот как они выглядели, – тихо сказал он. – Двуногие, и рук только две. Несмотря на это, управлялись неплохо.

Всего два глаза, во всяком случае впереди. Нам посчастливилось, это чуть ли не единственный предмет, который остался.

Старинный портрет холодно глядел на троих, те, в свою очередь, пристально его рассматривали. По иронии судьбы его спасло то, что он не представлял ни малейшей ценности. Когда город эвакуировали, никому не пришло в голову захватить олдермена Джона Ричардса (1909-1974). Полтораста лет он обрастал пылью, меж тем как вдали от старых городов новая цивилизация поднималась к высотам, каких не ведала ни одна прежняя культура.

– Вот почти все, что мы нашли, – продолжал Клартен. –

Вероятно, город покинут много лет назад. Боюсь, наша экспедиция потерпела фиаско. Если на этой планете и остались живые существа, они слишком хорошо спрятались, нам их не найти.

Командир вынужден был согласиться.

– Задача невыполнимая, – подтвердил он. – Будь у нас неделя, а не часы – другое дело. Кто их знает, может быть, у них убежища под океаном. Мы об этом совсем не подумали.

Бросив взгляд на приборы, он исправил курс.

– Через пять минут будем на корабле. Альверон быстро идет. Может быть, Торкали нашел что-нибудь?

К.9000 летел на высоте нескольких миль над берегом залитого солнцем континента. Орострон подошел вплотную. До контрольного срока оставалось полчаса, нельзя терять ни минуты. Он искусно ввел свой катер в отсек запуска, и они прошли через камеру перепада в корабль.

Их ждали. Это естественно, но Орострон тотчас заметил, что не только любопытство привело его друзей к отсеку. Еще никто не сказал ни слова, а он уже знал, что случилась беда.

– Торкали не вернулся. Он потерял свой отряд, надо их выручать. Пошли в отсек управления.

Поначалу Торкали повезло больше, чем Орострону. Он шел в зоне сумерек, сторонясь палящих лучей солнца, пока не достиг большого озера. Озеро было совсем молодое, одно из самых последних творений рук человека; меньше ста лет назад занятая им площадь была пустыней. И через несколько часов тут снова будет пустыня: вода уже закипала, к небу тянулись столбы пара. Но пар не мог закрыть очарования большого белого города, который раскинулся на берегу.

По краю площади, где приземлился Торкали, аккуратно стояли летательные аппараты. Устройство примитивное, но сделаны великолепно; тягу обеспечивали вращающиеся лопасти. Не было видно никаких признаков жизни, но казалось, что жители должны быть где-то недалеко. В некоторых окнах еще горел свет.

Три спутника Торкали уже вышли из ракеты. Возглавил отряд старший по званию и происхождению Цинадри; как и сам Альверон, он родился на одной из древних планет

Срединных Солнц. С ним шли Аларкен – сын народа, который был одним из самых молодых во вселенной и почему-то очень гордился этим, – и странный обитатель системы Паладор, безымянный, как и весь его род, так как он был лишен индивидуальности и представлял собой подвижную, но все равно зависимую ячейку сознания своего народа. Хотя он и его сородичи давно разошлись по галактике, исследуя несчетные миры, какое-то неведомое звено продолжало связывать их вместе так же прочно, как если бы они были живыми клетками человеческого тела.

Когда говорил житель Паладора, он пользовался только местоимением «мы». В языке Паладора не было и не могло быть первого лица единственного числа.

Огромные двери великолепного здания озадачили разведчиков, хотя с ними справился бы даже ребенок. Цинадри не стал терять времени, а вызвал своим передатчиком Торкали. После этого все трое отошли в сторону, и командир вывел катер на нужную позицию. Мгновенная вспышка ярчайшего пламени – могучие стальные створки озарились светом, который был на грани видимого спектра, и пропали. Каменная кладка еще была раскаленной, когда отряд ворвался в здание, освещая себе путь фонарями.

Но фонари оказались ненужными. Огромный зал, в котором они очутились, освещался рядами ламп под потолком. С одной стороны к залу примыкал длинный коридор, а прямо перед ними широкая лестница поднималась на верхние этажи.

На секунду Цинадри заколебался. Потом решил, что все равно, куда идти, и повел товарищей за собой в коридор.

Чувство, что где-то близко есть жизнь, стало особенно сильным. Казалось, они вот-вот встретят обитателей этого мира. Если те поведут себя враждебно (за что их трудно будет упрекнуть), придется пустить в ход парализаторы…

Волнуясь, разведчики вошли в следующее помещение.

И облегченно вздохнули: здесь были только машины, шеренги машин, недвижимые и немые. Теряющиеся вдали стены сплошь состояли из металлических ящиков. Больше ничего, никакой мебели, только эти ящички и таинственные машины.

Аларкен, всегда самый проворный из тройки, уже изучал ящички. В каждом из них лежали тысячи тонких, но очень прочных пластин с множеством отверстий разного вида. Паладорец взял одну карточку, а Аларкен запечатлел интерьер, сделав крупные снимки машин. Затем они пошли дальше. Просторное помещение, одно из чудес этого мира, им ничего не говорило. И ничьи глаза больше не увидят замечательные, почти одушевленные электронно-счетные устройства и пять миллиардов перфокарт, на которых записаны все сведения о каждом из живших на планете людей. Было очевидно, что этим зданием пользовались совсем недавно. Все больше волнуясь, разведчики поспешили в следующее помещение. И увидели огромную библиотеку, миллионы книг на бесчисленных стеллажах. Здесь – хотя разведчики не могли этого знать – хранились все законы, когда-либо учрежденные людьми, и все речи, произнесенные в их советах.

Цинадри размышлял, как быть дальше, когда Аларкен обратил его внимание на один из стеллажей, метрах в ста от них. В отличие от других он был наполовину пуст, а на полу, словно сброшенные кем-то в спешке, кучами валялись книги. Никакого сомнения: совсем недавно здесь побывал еще кто-то. Чуткие органы чувств Аларкена отчетливо различали следы колес на полу, хотя остальные ничего не видели. Он даже обнаружил отпечатки ног, но, не зная ничего о жителях этого мира, не мог сказать, в какую сторону вели следы.

Чувство близости живого усилилось чрезвычайно, но близости временной, а не пространственной. Аларкен сказал вслух то, что думали все:

– Наверно, книги были очень ценные, и кто-то решил их спасти в последнюю минуту. Это значит, что где-то, быть может, совсем близко, есть убежище. Если поискать, мы можем найти какие-нибудь признаки, которые приведут нас туда.

Цинадри согласился, но паладорца эта мысль не вдохновила.

– Даже если так, – сказал он, – убежище может быть в любом месте планеты, а у нас осталось всего два часа. Но не будем терять времени, если мы хотим кого-то спасти.

И отряд снова двинулся вперед, останавливаясь только для того, чтобы захватить несколько книг. Они могут пригодиться ученым на Базе, а впрочем, вряд ли их удается перевести. Оказалось, что здание состоит преимущественно из маленьких помещений, и все они еще недавно были заняты. Почти всюду были порядок и чистота, но в двух-трех комнатах парил дикий хаос. Их особенно поразило одно помещение – судя по всему, какой-то кабинет, –

которое подверглось полному разгрому. Пол усеян бумагами, мебель разбита, снаружи в разбитые окна лез дым.

Цинадри встревожился.

– Не может быть, чтобы сюда могло проникнуть какое-нибудь опасное животное! – воскликнул он, нервно крутя в руках парализатор.

Аларкен не ответил. Он издавал странный звук, который на языке его народа назывался смехом. Прошло несколько минут, прежде чем он смог объяснить, что его так развеселило.

– Не думаю, чтобы это сделало животное, – сказал он. –

Объяснение намного проще. Представьте себе, что вы всю жизнь проработали в одном помещении, из года в год занимались бесконечными бумагами. Вдруг вам говорят, что вы их больше никогда не увидите, ваша работа кончена, можно уходить навсегда. Больше того, никто не заменит вас здесь. Конец, точка. Как бы вы поступили, Цинадри?

Цинадри подумал несколько секунд.

– Ну, наверно, я бы все прибрал и ушел. Ведь так было во всех остальных комнатах.

Аларкен снова засмеялся.

– Не сомневаюсь, вы бы так и сделали. Но есть люди с другой психологией. Думаю, мне пришлось бы по душе существо, которое здесь работало.

Он ограничился этим, и его спутники некоторое время ломали голову над его словами, потом забыли о них.

Разведчики даже опешили, когда Торкали велел им возвращаться. Было собрано много информации, но они не нашли ничего, что могло бы привести их к пропавшим обитателям этого странного мира. Поразительная загадка, и похоже, что она никогда не будет разрешена. Осталось меньше сорока минут, потом К.9000 уйдет.

Они прошли около полпути, возвращаясь к своему катеру, когда заметили ведущий в недра здания полукруглый ход. Его архитектурное выполнение отличалось от всего, что они тут видели, и наклонный пол просто обрадовал разведчиков: их многочисленные ноги уже устали от мраморных лестниц, которые только двуногие могли понастроить в таком изобилии. Цинадри страдал больше всех; обычно он ходил на двенадцати ногах, но мог в крайнем случае бежать и на двадцати – правда, этого еще никто не видел.

Отряд замер на месте и смотрел в туннель, думая об одном. Ход, ведущий в недра Земли! На том конце его они могут найти обитателей этого мира и хоть кого-нибудь спасти от гибели. Еще есть время вызвать на помощь главный корабль.