Остров должников

7

Прощаясь с Одинцовыми, отец Валерий их даже не благословил, хотя они по привычке склонили головы и сложили ладони, как он сам их учил. Но на этот раз учитель сделал вид, что не заметил их выжидающей позы, торопливо откланялся и удалился (лучше бы он удавился!).

Скверное чувство не покидало его. По дороге домой вспоминалось, как Левушка выдвинул ящик стола, отсчитал купюры и в ответ на его заверения о скором возврате долга лишь криво усмехнулся и поморщился: “Какая ерунда! Сочтемся!”. У Одинцовых ничего не изменилось, жилище напоминало склеп, словно хозяевам по-прежнему внушала отвращение сама мысль за что-то браться, к чему-то прикладывать руки, наводить порядок. Все та же пыль покрывала буфет, все та же паутина висела в углах и все те же книги лежали раскрытыми на столе. Все это вспоминалось навязчиво, неотступно, висело, маячило перед глазами отца Валерия, и тогда неприязненное, скверное, гадкое чувство к себе смешивалось со жгучим желанием обличить Левушку.

Обличить — словно в отместку за то, что так долго терпел, не обличал, и вот наконец-то почувствовал: можно! Постепенно это жгучее желание овладело им настолько, что отец Валерий забыл, скольким он Левушке обязан, и собственное положение должника перестало мучить и угнетать его. Если раньше он был опутан по рукам и ногам унизительной необходимостью постоянно выражать свою благодарность, то теперь разорвал эти путы и стал свободным.

Свободным как обличитель, обличитель во имя истины — какая это опьяняющая свобода! Отец Валерий понял, осознал всем своим существом, как тяжела была эта дружба, требовавшая от него стольких уступок и компромиссов, что он попросту терял в ней самого себя. И когда Левушка из друга превратился во врага, отец Валерий, все равно любя его как друга, словно бы заново себя обрел и впервые почувствовал об-лег-че-ни-е…

Дома он обо всем поведал матушке — поведал как на духу. Матушка, крутившая швейную машинку (на ногах валенки, толстая коса поверх безрукавки), выпрямилась, вынула изо рта шпильки, задумалась, надолго погрузилась в себя, и они вместе решили, что не следует брать деньги на святое дело у человека, читающего такие книги — не просто вредные, но крамольные! Поэтому, как ни заманчива возможность поставить оградку вокруг храма и пригласить в хор певчего, придется от нее отказаться и на следующей неделе (раньше отцу Валерию не выбраться) вернуть хозяину нечестивые деньги.

Решили и стали ждать: дни тянулись медленно, потому что каждый день они вновь и вновь убеждали себя в своей правоте. А чем больше убеждали, тем больше сомневались, и сомнения одолевали настолько, что принятое решение казалось хуже любого предлога, позволяющего от него отказаться.

И тут матушке предложили… предложили шубку, похожую на ту, проданную, и совсем недорого, вдвое дешевле первой. Получалось, что на продаже они выгадали, подзаработали…

— Может быть, купим? — предложил отец Валерий, как предлагают то, с чем надо либо молча согласиться, либо мучительно долго и подробно обосновывать свой отказ.— Ведь это не для храма, не на святое, а так, для себя… Зимой-то без шубки и за ворота не выйдешь!

— Даже и не знаю, как быть, — матушка потерянно вздохнула, сознавая, как слаба она, грешная, и в своем согласии, и в своих отказах. — Решай сам. Ты у нас голова…

— Да я тоже не знаю, — честно сознался отец Валерий (сознался с таким видом, словно в ее вопросе было что-то нечестное). — С одной стороны, оно бы и можно, а с другой…

— То-то и оно…

Возникшее затруднение ощутимо повисло в воздухе. Отец Валерий кашлянул.

— А, может, у дочки совета спросим? — он улыбнулся так, словно для него самого было загадкой, шутит ли он или говорит всерьез.

Матушка посмотрела на него с недоумением и, прежде чем ответить, с выжидательной задумчивостью помолчала.

— Ну, спроси, спроси. Посоветуйся…

Отец Валерий подозвал дочку, зардевшуюся оттого, что ее будут спрашивать о неизвестных вещах, в которых запутались сами взрослые.

— Дуняша, купим маме шубку, чтобы она не мерзла?

Отец Валерий погладил дочку по голове. Девочка задумалась, чтобы не сморозить такого, о чем пришлось бы жалеть, но никакого подвоха в отцовском вопросе не обнаружила и поэтому смело сказала:

— Купим, купим. Маме шубку, тебе полушубок, а мне — бахилы, платформы и дутики.