Остров Коктебель

Максим Горький

О пребывании Горького в Коктебеле подробнее других рассказывает Р. Вуль в своей книге «А. М. Горький в Крыму» (Симферополь, Крымиздат, 1961 г.). По его предположению, на выбор Алексеем Максимовичем «нового места отдыха повлияли К. А. Тренев и другие литераторы, имевшие дачи или отдыхавшие в Коктебеле». Однако Тренев пишет в своих воспоминаниях «Мои встречи с Горьким», что даже не подозревал, что едет с А. М. в одном поезде и что их встреча на вокзале в Феодосии была неожиданной. Более достоверно рассказывает историю приезда Горького в Коктебель художница Валентина Ходасевич: «Весной 1917 года я договорилась с поэтом Максимилианом Александровичем Волошиным о том, что его мать, Елена Оттобальдовна, сдаст мне комнату в коктебельском „Обормотнике“». Писатель А. Н. Тихонов, многолетний сотрудник Горького, близкий ему человек, просил Ходасевич «присмотреть помещение» и для него с женой. По приезде Тихоновым «очень понравились тишина и малолюдье Коктебеля, они письмом сообщили об этом Алексею Максимовичу и советовали ему тоже приехать отдыхать в нашей компании. Он сразу же ответил согласием».

7 августа Горький написал Е. П. Пешковой, что «числа 10-го» отправляется «в Крым, в Коктебель», где ему обещали найти комнату. Из Феодосии до Коктебеля Горький ехал в одной пролетке с К. Треневым — и тот вспоминает: «Время было тревожное — только что вскрылся и еще не был ликвидирован заговор Корнилова. Алексей Максимович рассказывал очень много интересного о положении в Петрограде, но рассказывал скупо, невесело. В Коктебеле он поселился на одной из дач у моря…» Р. Вуль пишет: «14 августа Алексей Максимович поселился на даче детской писательницы Манасеиновой, затем перешел к поэту М. А. Волошину. У М. А. Воло­шина жили тогда литераторы В. Ходасевич, сестры Цветковы, Майя Кудашева, А. Н. Тихонов (А. Серебров) — сотрудник Горького по издательству „Парус“, ученый А. А. Байков». Помимо неправильно названных фамилий Манасеиной и Цветаевых, здесь допущено еще несколько ошибок. В архиве Волошина сохранились копии его писем за 1917 год (он как раз приобрел пишущую машинку) — они-то и дают дополнительный — и весьма важный — материал к существующим воспоминаниям о пребывании Горького в Коктебеле.

14 августа 1917 года Волошин писал поэту М. О. Цетлину (Амари): «Твоя шляпа, которую ты мне подарил когда-то (соломенная), сделала блестящую карьеру: ее носит Горький, приехавший в Коктебель на днях». «На днях» — значит как минимум позавчера. Если Горький выехал из Петрограда, как намеревался, десятого, то его приезд в Коктебель к вечеру двенадцатого вполне реален. Однако на дачу Волошина Горький не переходил (Р. Вуль повторяет эту ошибку и в более поздней своей статье «Сквозь всю жизнь А. М. Горького»). Вал. Ходасевич рассказывает: «У Волошиных все помещения уже были заселены, и мы нашли для Алексея Максимовича комнату с большим комфортом, чем в „Обормотнике“ — на даче писательницы Манасеиной, — его там будут и кормить». Однако Ходасевич также кое-что путает, называя среди обитателей волошинской дачи О. Мандельштама, А. Цветаеву, своего дядю поэта Владислава Ходасевича и «танцовщицу-пластичку» Юлию Цезаревну. Все эти лица, так же как и названные Р. Вулем, действительно были в Коктебеле, но или до приезда Горького, или после его отъезда!

Анастасия Цветаева уехала в Феодосию еще 20 июля, сразу после смерти своего младшего сына. Об отъезде Вал. Ходасевича Волошин сообщал (Р. М. Гольдовской) 8 августа; об отъезде художницы (увлекавшейся также «пластическими» танцами) Юлии Леонидовны (а не Цезаревны) Оболенской — еще седьмого. Марина Цветаева приехала в Феодосию только в октябре, когда Горького уже не было; О. Мандельштам был там, проездом из Алушты, в это же время; М. П. Кудашева в 1917 году в Крым вообще не приезжала…

Исключительно важным документом является письмо самого Горького из Коктебеля, написанное к Е. П. Пешковой 21 августа 1917 года. Оно опубликовано в девятом томе «Архива Горького» (1966) — и поэтому имеет смысл процитировать здесь только те его места, которые относятся к Коктебелю. Горький писал:

Комментарий к этому письму требуется небольшой. Доктор М. П. Манасеин умер 13 июля. Его жена, детская писательница, издатель журнала «Тропинка», Н. И. Манасеина действительно одно время была совсем плоха, так что Волошин писал: «Положение Натальи Ивановны признается уже безнадежным…» О систематической работе Горького говорит и Вал. Ходасевич. А Р. Вуль убедительно показывает, что произведение, над которым Горький работал в Коктебеле, была пьеса «Яков Богомолов». (По этой пьесе позднее был снят в окрестностях Коктебеля — в Крымском Приморье — кинофильм «Несвоевременный человек».) Наконец, Волошин подтверждал неприязнь к Горькому части обывателей. «Нормальные дачники, — писал он 30 августа Ю. Оболенской, — возмущаются Горьким: надо, сделать постановление, чтобы всех этих большевиков из Коктебеля изгнать и запретить им здесь жить. Дейша определенно называет трех местных коктебельских главарей: Александр Стамов, Максим Горький и Волошин…»

Валентина Ходасевич пишет о Горьком в Коктебеле: «Приехал он полубольным, усталым, но, как всегда, много работал. До послеобеденных часов мы его не видели. Только после обеда, часа в три, когда мы, разморенные купанием, отдыхали, он тихо появлялся на нашей террасе, затененной крышей (на нее выходили все три занимаемые нами во втором этаже комнаты), садился на табуретку, и я слышала, как он приглушенным баском с кем-то разговаривает. Вскоре в щелку двери я увидела, что на поручне перил террасы сидят разные мелкие птахи, Алексей Максимович кормит их хлебом и что-то говорит им, то вежливо поучая, то советуя, а иногда и пробирая…

После дневного зноя, когда солнце уходило уже за Кара-Даг, мы гуляли по берегу моря, иногда шли в деревню на холме, но это — редко, так как Алексей Максимович задыхался при ходьбе в гору. Ужинали в ресторанчике грека Синопли, который имел на самом пляже однокомнатный домик со ставнями, весь расписанный в предыдущие годы жителями „Обормотника“ смешными картинками и стихами (…). Вечерами светила луна, мерцали звезды, шагах в тридцати от нашей террасы плескалось море. Все мы были немного или много влюблены и собирались на нашей террасе. За неимением достаточного количества табуреток да и для уюта стаскивали с кроватей тюфяки и располагались на них. На спиртовке варили кофе по-турецки, ели фрукты (…), Ракицкий заводил своим теноровым безголосом украинские (…) грустные, но больше смешные песни, тут же сочинялись новые, и мы не очень складно подтягивали, много ерундили, смеялись, но иногда разговоры переходили и в серьезные. Алексею Максимовичу все это очень нравилось. Иногда мы засиживались за полночь, и Тихоновы шли провожать Алексея Максимовича».

К. Тренев вспоминает: «В Коктебеле мне пришлось убедиться в огромной эрудиции Алексея Максимовича. Как-то гуляли мы с ним по берегу моря. В сухих прибрежных травах проскользнула бегущая птица. Алексей Максимович тотчас назвал ее породу и рассказал ее пташечью биографию, попутно развернув целую картину родственного ей пернатого царства; взяв в руки камешек, какими так славится коктебельский пляж, прочел мне целую лекцию по минералогии, рассказал историю потухшего вулкана Карадаг, а в связи с ним и историю Коктебельского залива.

Время было бурное. Стоило сойтись двум-трем человекам, как завязывались страстные споры, быстро перерастающие в летучие митинги. Вокруг Горького дискуссии возникали ежечасно. Он вступал в борьбу с самыми разнообразными противниками, начиная от декадентских поэтов до махровых реакционеров. Речь его была страстна и убеждала».

Говоря о «декадентских поэтах», К. Тренев скорее всего имел в виду именно М. Волошина. Как видно из писем Максимилиана Александровича, он действительно не раз беседовал с Горьким, но беседы эти отнюдь не были дискуссионными. 18 сентября в письме к Ю. Львовой Волошин, например, рассказывал: «Весь конец лета жил в Коктебеле Горький. Я его узнал впервые. Он производит очень хорошее впечатление человека очень усталого, больного, очень внимательно и любовно радующегося всем проявлениям жизни. О политике он почти не говорит, а больше о зверях, о собаках». В письме к Ю. Оболенской Волошин повторял: «О политике не разговаривает, а все больше о зверях: где какие бывают. „Вот в Южной Америке тапиры живут… Осьминога раз мы на Капри с Шаляпиным вином напоили. Охмелел… помер после… В Нижнем старая собака была — Никитич, так она во время солнечного затмения так тосковала… так тосковала… А у нашего хроникера сестра — Сиамской королевой стала. Курсисткой она в Петербурге с принцем Сиамским познакомилась, так в пятнадцатом поколении… а в Сиаме там трон за это время пятнадцать раз перевернулся, он и стал королем, а она тем временем за него замуж вышла… Теперь вон Германии войну объявила…“».

О своей все растущей симпатии к Горькому Волошин повторяет снова и снова, с удовлетворением подчеркивая, что Коктебель пришелся писателю по вкусу. 26 сентября он писал М. В. Сабашниковой: «Ты спрашиваешь о Горьком. Он уже уехал. Видал я его каждый день, и, в конце концов, полюбил. Он „совсем не похож“. В нем бесконечная внимательность и любовность по отношению ко всему окружающему и просветленность очень больного и очень усталого человека. Ехал он в Коктебель неохотно, т. к. у него с этими местами связаны воспоминания об очень тяжелой поре жизни, когда он был чернорабочим при постройке феодосийского порта. А уезжая он говорил, что непременно вернется сюда ранней весною». О том, что Горький «сразу же оценил Коктебель», пишет и Вал. Ходасевич. А Тренев сообщал, что он и Алексей Максимович даже «собирались построить себе в Коктебеле дачи», но события отвлекли их «от этих мирных забот». Он же рассказывает о том, что Горький часто бывал у него в гостях и однажды сфотографировался вместе с его семьей. «У меня до сих пор хранится фотография: на коленях у Алексея Максимовича сидит моя трехлетняя дочь Наташа, в руках у нее и у Горького полно кукол, у обоих на лицах выражение гордости, граничащее с высокомерием».

Уехал Горький из Коктебеля 12 сентября. Сообщая об его отъезде одному из знакомых, Волошин приписал: «Коктебель пустеет, но погода стоит удивительная.(…) Не завидую тому, кому надо быть сейчас в Петрограде…» В этих словах — явное сочувствие к больному писателю, вынужденному прервать так необходимый ему отдых…

В последующие годы до Горького, несомненно, доходили вести о волошинском Доме поэта, широко распахнувшем свои двери для всех писателей, ученых и художников. 10 октября 1924 года поэтесса М. Шкапская писала Алексею Максимовичу: «Я только что вернулась с юга — из Крыма, с литературной дачи Волошина. Когда-то она принадлежала ему, теперь он предоставил ее в пользование литературной братии и у него собирается ежегодно огромное количество народу — литераторов, художников и артистов…»

В 1927 году гостившая у Горького в Италии Анастасия Ивановна Цветаева рассказывала Алексею Максимовичу о своем давнем друге. И в ее письме Волошину из Сорренто от 20 августа 1927 года — с восторженным отзывом о «глубоко волшебном, ни на кого не похожем человеке» — появилась приписка: «Мой сердечный привет Вам, Максимилиан Александрович! А. Пешков».

В самые последние годы жизни Волошина, когда здоровье его сильно пошатнулось, а материальное положение было очень ненадежным, ряд его друзей именно к Горькому обращались с просьбой помощи поэту. В 1930 году ему писал об этом писатель Лев Остроумов, в 1931-м — бывшая политкаторжанка М. Степанюк-Беневская. 22 июня 1931 года с призывом «сделать что-нибудь» для нескольких «старых наших писателей», среди которых первым был назван М. Волошин, обратился к Горькому Леонид Леонов. И вот, в ноябре того же года, по постановлению Совнаркома РСФСР, М. Волошину (вместе с А. Белым и Г. Чулковым) была назначена пожизненная персональная пенсия…

«Коктебель с Волошиным» М. Горький вспоминал в письме к писателю Э. Миндлину от 19 августа 1932 года, уже после смерти Максимилиана Александровича, а в 1935 году, беседуя в Тессели с алупкинским художником Янисом Бирзгалсом, «пожелал более подробно узнать о последних годах жизни» коктебельского поэта…