Остров Пирроу

Олимпия — Земля — Олимпия

Профессор Иван Иванович Медузов, директор НИИГОП, сидел в своем кабинете. Опираясь на подлокотники кресла, он зорко смотрел вверх, где магниевыми вспышками мерцал серебристый купол. Профессора удобно огибал круглый, как бублик, пульт, напоминавший клавиатуру рояля.

Время от времени Медузов бросал взгляд на его сенсоры: тогда то в одной, то в другой точке купола образовывалось радужное вздутие, вроде гигантского мыльного пузыря. От вздутия протягивался цветной луч к экрану из светлого металла, как бы плывущему в воздухе, и там вспыхивало отражение одной из планет.

Пора сказать, что НИИГОП, директором которого уже две тысячи три года был Медузов, изучал Годные для обитания планеты.

Планеты на экране плавно поворачивали свой лик, нахмуренный пластами облаков, как у Венеры, или тревожно открытый взгляду, как у Марса, — напоминая красавиц, любующихся своими отражениями.

Повинуясь приказам профессора, планеты приближались. Становились видны складки горных хребтов, моря, а затем и ледники на горах, волны, перекатывающиеся по морю.

Казалось, небесные тела, как звери укротителю, подчиняются властному взгляду профессора, приближаются, замирают, вздрагивая, а отпущенные подобру-поздорову, опять ретируются в глубины мироздания.

Оговоримся, что вообще-то во внешности Медузова не было ничего гипнотизирующего, специально укротительского. Скорее наоборот. Иван Иванович представлял собой коротконогого полного человечка с круглой лысой головой и лицом, по большей части, но не всегда хранящим добродушное выражение.

Профессор повернулся в кресле. На экране вспыхнуло новое отражение. Земля глядела своим западным боком, где хмуро чернели обе Америки и ртутным серебром разлились Атлантический и Тихий океаны.

Для каждого землянина, хоть раз державшего в руках школьный глобус, в этом зрелище не было бы ничего необычайного, если бы планета не вращалась внутри особой полупрозрачной оболочки — очертания ее были хорошо видны на экране.

Она покорно лежала — вернее, висела — в легком футляре, была заключена в нем, словно арбуз в авоське.

— Земля! — побледневшими губами прошептал профессор и, не отрывая глаз от экрана, поднялся. Лицо его выразило живейшее волнение.

Оно и понятно: по происхождению Медузов — землянин. Ровно две тысячи сто лет назад, когда в результате взрывов водородных и атомных бомб уровень радиации повысился настолько, что дальнейшее обитание живых существ на Земле сделалось невозможным, были спешно изготовлены пятьдесят ракет класса «Земля-Галактика». Корабли загрузили людьми (преимущество отдавалось детям), животными, семенами деревьев и растений, к тому времени почти исчезнувших, дополнили все это разного рода механизмами, после чего космические «ноевы ковчеги» отправились в путь к Луне, Марсу, Венере и другим планетам, предположительно пригодным для жизни.

Так Медузов, в то время аспирант первого курса, вместе с доверенным ему пионерским отрядом имени Циолковского очутился на планете Олимпия.

Планета эта обладала, как выяснилось, древнейшей цивилизацией. Населяли ее существа, как две капли воды схожие с землянами, но отличающиеся от них полным неведением того, что такое «война».

Профессор несколько отдалил отражение Земли. Теперь можно было одним взглядом охватить полные глубокого значения события, разворачивающиеся в космосе на расстоянии двадцати световых суток. К оболочке, окружающей Землю, приблизился космический корабль-кокор, оснащенный гигантским стальным ножом.

На экране он казался не больше семечка подсолнуха, но Медузову нетрудно было воскресить в воображении уникальный космический резак.

Приблизившись к полупрозрачной оболочке, корабль заскользил вдоль нее, оставляя позади тонкий, как волосок, след и фейерверк огненных брызг.

Казалось, он движется легко и свободно, в действительности же космический плуг, напрягаясь до предела, выбрасывая пламя из сопел всех своих двигателей, вспарывал прочнейшую тенголитовую оболочку, которой, по решению Сопнапа — Совета Представителей Населенных Планет, — Земля была окружена четырнадцать веков назад, дабы воспрепятствовать распространению ненависти в космическом пространстве.

Сегодня, именно в этот час, решением того же Сопнапа, оболочка, четырнадцать земных веков оберегавшая Вселенную от страшной заразы, разрезалась на две половинки.

Закончит свою работу резак, подплывут буксирные ракеты, прикрепят тросы и оттащат оболочку к планете Картензия, где произошли события, подобные тем, что пресекли когда-то существование земной цивилизации. Кокоры-сварщики спаяют на новом месте тенголитовую оболочку, раз уже честно сослужившую свою службу.

А Земля? Земля станет свободной, готовой снова принять в свое лоно жизнь и породить людей, несмотря ни на что — любимейшее свое творение.

Резак продолжал вспарывать оболочку, оставляя золотую дугу, которая на расстоянии казалась праздничным салютом.

Погруженный в глубокие думы, Медузов одновременно прислушивался к звукам, доносившимся в кабинет. Ему, имеющему двухтысячелетний опыт руководящей работы, эти незначительные шумы рассказывали о многом.

От профессора не ускользнуло и почти мышиное шуршание в смежном с кабинетом коридоре. Он представил, как аспирант Сигма Омега-17, трусливо втянув голову в плечи, крадется к своему рабочему месту.

С сожалением оторвав взгляд от Земли, профессор посмотрел на кольцеобразную клавиатуру, и она, подчиняясь его мысленному приказу, образовала проход.

Мелкими семенящими шажками Медузов добежал до двери кабинета. Распахнув ее, он очутился лицом к лицу с Сигмой Омегой-17, длинным молодым человеком с почти бесцветными глазами, оттопыренными ушами и пижонскими черными, усиками над толстогубым ртом.

— Приветик, проф! Какая приятная неожиданность, — с нарочитой фамильярностью проговорил Сигма Омега-17 и тут же и зажмурился от страха.

— Сколько лет вы у меня в аспирантуре, любезный? — холодно перебил Медузов.

— Около девяти столетий, проф!

— Точнее!..

— Девятьсот двадцать семь лет! — Сигма Омега вздохнул.

— Не кажется ли вам, что это того… Долговато…

— Нет, проф! Ведь у меня в запасе вечность, — заметил Сигма Омега, цепляясь за последний и, как ему казалось, гранитный аргумент.

— Вздор! — почти закричал Медузов.

До глубокой старости он был смертным. В тот день, когда торжественно отмечалось его девяностосемилетие, по радио оповестили об открытии Лямбда Стронция-24.

Медузов, как и все, сделался бессмертным. Однако и в этом качестве он не избавился от старой привычки дорожить каждым мгновением. Даже если тебе предстоит существовать вечно, вот это именно мгновение никогда не повторится. Оно умирает, а с ним вместе уходит частица тебя.

— Как же мне защитить диссертацию, если я совершенно лишен этой самой… фантазии? — толстыми губами лепетал Сигма Омега.

— Вздор! — еще раз повторил профессор и, схватив аспиранта за руку, потащил в кабинет, к пульту с клавиатурой.

На экране вдоль нижней грани резака ослепительно сверкнула красноватая линия; корабль, совершая маневр, накренился и открыл взгляду режущее устройство.

— Смотрите! — дрожащим от волнения голосом проговорил Медузов и, подняв правую руку, положил ее на плечо нерадивому аспиранту. — Двадцать одно столетие назад я был в числе тех, кто покинул эту, тогда гибнущую, планету. Все земляне на Олимпии, не дождавшись бессмертия, скончались. Я остался последним. Четырнадцать веков Земля, как зачумленная, была ограждена от космоса. Но сейчас все возвращается. Никогда не думал, что этого дождусь, что сподоблюсь увидеть, как покрывало спадает к ногам божественной Геи, и ее саму, готовую в своем лоне зачать новую жизнь.

Подавив волнение, он продолжил с суховатой четкостью:

— Завтра на Землю отправится корабль с ботаниками и зоологами. Они заселят океаны икринками рыб, пустынную почву — почвенными микробами, насадят леса и сады. Вы будете первым… э… э… так сказать — гуманитарием, первым… в некотором роде археологом, чья нога коснется этих пока еще безжизненных просторов. Я знаю, что у вас нет, как вы выражаетесь, фантазии, знаю, что вы полный… полный… ну, скажем — нефантазер. И все же даже при минимальных данных нельзя будет не найти интереснейших материалов для диссертации. Итак, до встречи на космодроме, дорогой, если, конечно, у вас нет возражений.

— Возражения есть, проф! — отозвался Сигма Омега. — Альфа Гамма-25 не выдержит долгой разлуки.

Альфа Гамма-25 — очаровательная блондинка, как хорошо знал профессор, триста пятьдесят лет была обручена с Сигмой Омегой-17. Брак откладывался с года на год и со столетия на столетие, до получения аспирантом научной степени. Создание уютного семейного гнездышка не должно было отвлекать Сигму от учебы.

— Беру на себя получение согласия милой Альфы. Что там разлука, если у вас, как вы сами уместно напомнили, в запасе ВЕЧНОСТЬ, — с мстительным торжеством проговорил Медузов и помахал рукой, давая понять, что аудиенция закончена.

Путешествие было длительным, но Сигма Омега-17 перенес дорогу как нельзя лучше. За немалый срок учебы аспирант удивительно развил одно свое дарование, не оцененное современниками, но незаменимое для поклонника спокойной жизни. Он научился сладко и, главное, сколь угодно долго спать в любой позе, при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах.

Он хорошо спал лежа, сидя, стоя и даже на ходу.

На заседаниях и лекциях — так же безмятежно, как и в собственной спальне.

С закрытыми и широко раскрытыми глазами.

Он умел спать молча, но также мог, не пробуждаясь, произносить, причем впопад, короткие сентенции.

Однажды он гулял с Альфой Гаммой в тенистом саду НИИГОПа два с половиной часа, и прекрасная девушка даже не заподозрила, что ее избранник все это время преспокойно спал. Во сне он видел отлично испеченные блины со сметаной и икрой, которые, обладая короткими ножками, сами собой спрыгивали с тарелки и один за другим бежали к нему в рот.

Только голод заставлял Сигму пробуждаться; самоходные блины из сновидений дразнили аппетит, но не насыщали.

Тут, в полете, дарование Сигмы развернулось полностью; отдельные купе, отведенные каждому участнику экспедиции, благоприятствовали отдыху.

Сквозь дрему, а также во время завтраков, обедов и ужинов аспирант слышал голос гида, сообщающего о достопримечательностях космоса.

— Справа по борту планета Лустелла — населена Мыслящей субстанцией. Широко развита мыловаренная промышленность, Привлекает глаз ярким красноватым свечением!..

— …Слева планета Флютензия — желтоватое свечение. Населена Высокоорганизованной слизью. Экспортирует отличные сигареты «Флютензия», пикули, анчоусы и брюкодержатели.

— …Справа по борту Уродиала. Населена Циклопами и Мыслящими машинами. Привлекает туристов красивыми подземными пещерами. Экспортирует продукцию парфюмерной промышленности, деревянные ложки и телевизоры.

Сигма Омега по возможности запоминал эти интересные сведения, чтобы потом было что рассказать Альфа Гамме, любившей обстоятельные повествования.

…Посадка корабля на Землю была произведена так мягко, что Сигма даже не очнулся.

На Земле каждый участник экспедиции получил в свое распоряжение портативную и маневренную микроракету.

— Срок пребывания — ровно семь суток, — уже открыв люки, напомнил начальник их группы. — Уровень радиации пока еще выше нормы, и задерживаться дольше хотя бы на час запрещено из медицинских соображений. Постарайтесь полностью использовать каждую минуту.

Ботаники и зоологи немедля отправились сажать финиковые и кокосовые пальмы, можжевельник, сосны, березы, яблони, заселять моря и континенты.

Что же касается Сигмы Омеги, то первые два он дня мельтешил по планете от одного мертвого города, полузанесенного красноватыми песками, до другого, площади, улицы и здания которого были впаяны в гигантскую, тоже отливающую на солнце оранжево-красным ледяную глыбу.

Подходящая тема для диссертации все не отыскивалась.

Утомленный и почти отчаявшийся, третий и четвертый дни Сигма беспробудно спал в тени микроракеты.

На утро пятого дня им вновь овладела лихорадочная жажда деятельности. Он прилетел в Париж — отличными картами Земли аспиранта снабдил Иван Иванович — и сквозь каминную трубу проник в почти погребенный под барханами пыли Лувр.

Тут, в окружении гениальных творений искусства, у Сигмы родилась мысль обессмертить и свое имя. В подвале музея отыскались молоток и зубило. Пройдя с ними по залам, Сигма выбрал какую-то скульптуру без обеих рук и, составив короткий текст, принялся высекать его на спине изваяния.

Мрамор оказался чертовски неподатливым, приходилось то и дело отдыхать, так что работа была завершена только к вечеру шестого дня.

Сигма отошел на несколько шагов и с удовлетворением вслух прочитал надпись:

— «Землю посетил Я, Сигма-Омега-17. И пробыл на Земле СЕМЬ ДНЕЙ».

В этот торжественный момент Сигма явственно представил себе:

Пройдут миллионы лет. Почвенные микробы и рыбьи икринки, завезенные участниками экспедиции, дадут начало разумным созданиям — людям, циклопам, олимпийцам, мыслящей субстанции или высокоорганизованной слизи.

Кому-то из этих существ — может быть, такому же бедолаге-аспиранту, как он сам, — посчастливится найти скульптуру без рук и расшифровать высеченную на мраморе надпись.

Закончив свой труд, счастливец несомненно решит, что Сигма Омега — БОГ. Крылатый БОГ, с которого началось все.

— Сигма Омега-17 — бог! — громко проговорил аспирант.

— Бог… — глухо откликнулись гулкие своды залов, где та же пыль, что и снаружи, свисала с потолков, будто сталактиты. — Бог… бог… бог…

Голос, доносящийся из пустоты, испугал Сигму, и настроение у него сразу испортилось. Делать здесь было больше нечего, и он, не медля, как и попал сюда — через каминную трубу, на микроракете покинул Лувр. Однако белый свет ничуть его не успокоил, наоборот, один вид голубого неба погрузил Сигму в безнадежную грусть.

«В моем распоряжении всего несколько часов, — думал он. — А диссертация так же далека, как все предыдущие девятьсот двадцать семь лет. Иван Иванович не простит, отчислит из аспирантуры. Что скажет Альфа, радость моих очей?! Она ведь честолюбива».

Между тем микроракета, поставленная на автоматическое управление, несла печального аспиранта к родному городу Ивана Ивановича.

Сигма сделал несколько кругов и посадил машину на площади перед круглым зданием, опоясанным колоннадой. Казалось, время пощадило окружающие площадь здания. Но когда Сигма поднялся по ступенькам и потянул к себе резную деревянную дверь, металлическая ручка осталась в ладони, а дверь с шуршанием рассыпалась в прах. Аспирант переступил через невысокий холмик деревянной трухи, миновал просторный вестибюль и очутился в уютном круглом зале, освещенном высоко вырезанными в стене окнами.

Близился полдень.

Все помещение было уставлено длинными столами с рядами зеленых настольных ламп. Напротив дверей поблескивала конторка из темного дерева. За ней протянулись полки с бесконечными шеренгами книг. Пахло бумажной пылью.

— Библиотека! — догадался Сигма. Ему сразу захотелось спать, но он превозмог себя.

С двух сторон фланкируя конторку, высилось сооружение, напоминающее металлические соты с открытыми ячейками.

— Тут земляне-читатели хранили книги, взятые по абонементу, — с всепроницающей силой логики продолжала развиваться мысль Сигмы.

Над каждой ячейкой была наклеена полоска бумаги с короткой надписью.

— Фамилии аборигенов, — решил Сигма. Проверяя свое предположение, он достал из чемоданчика УАП — Универсальный Автоматический Переводчик — и запустил его.

Машинка, сверкающая никелированными поверхностями, походила на паука с яйцеобразным туловищем. На тупой — головной стороне туловища сверкали два рубиновых глаза. Чуть пониже рубинов выступал серебряный раструб громкоговорителя, круглый, как детский ротик. Вокруг раструба шевелились и изгибались десятки антенн-щупалец, во много раз тоньше волоса; лишь попадая в солнечный луч, они пронзительно взблескивали — и снова растворялись в темноте.

Двенадцать пар длинных, членистого строения ног были снабжены особыми присосками и крючками, позволяющими УАПу легко передвигаться не только по полу, но также по стенам и потолкам.

Сигма вполголоса отдал команду, и УАП отправился в путь. Ловко орудуя ножками, он добрался до металлических сот и обежал одну ячейку за другой.

Настроенный Иваном Ивановичем на земные языки аппарат деловито сообщал о своих открытиях. Голос у него был тоненький и, если бы не резкий металлический «привкус», почти человеческий.

Слова УАП произносил быстро, но раздельно, по складам, как бы слегка заикаясь.

— И. И. Кос-трю-лин — а-ка-де-мик. На-дя Мыш-ки-на — сту-дент-ка. Се-ма Лы-па-рев — ас-пи-рант, И-ван Ме-ду-зов…

— Стой! — скомандовал Сигма дрожащим от страха голосом.

— …ас-пи-рант… — по инерции прочитал УАП и послушно замолк.

Он висел в это время на восьмой от края ячейке четвертого, если считать снизу, ряда, присосавшись ножками и не испытывая неудобства от висячего положения.

— «Иван Медузов — аспирант…» — шепотом, тяжело двигая толстыми губами, повторил Сигма Омега и огляделся. Нехраброе сердце олимпийца сковало какое-то странное предчувствие.

Сигма огляделся. В круглом библиотечном зале по-прежнему было пусто. Сквозь окна, покрытые многовековым слоем пыли, пробивались лучи полуденного солнца. Кругом на тысячи километров — ни одного живого существа. Рубиновые глаза УАПа горели пронзительным и ненасытным любопытством машины. Аппарат висел, как паук. Металлические членистые ножки держали его вполне уверенно.

«Неужели мне попалась ячейка, где Иван Иванович, будучи еще обыкновенным смертным, земным аспирантом, много веков назад хранил свои книги?» — думал Сигма.

Сигма Омега подошел к металлическим сотам — УАП вежливо посторонился, — вытащил из ящика стопку книг и разложил их на столе, отметив про себя, что внутри зала, очевидно, вследствие некоего особого микроклимата века пощадили и дерево, и бумагу.

Перед ним лежали четыре книги и зеленая тетрадка, на которой что-то было написано от руки.

— Сюда! — скомандовал Сигма.

Аппарат спустился на пол, добежал до ножки стола, поднялся по ней, на мгновение остановился справа от ряда книг, вопросительно взглянул на Сигму, принял мыслеприемником приказ и тонкими длинными щупальцами, то взблескивающими на солнце, то исчезающими из глаз, начал обшаривать обложки…

— Кон-спек-ты к кур-су Ис-то-ри-и ци-ви-ли-за-ци-и. Тет-радь И-ва-на Ме-ду-зо-ва, — пропищал УАП и, скользнув правее, продолжал: — Кинг «Ци-ви-ли-за-ци-я а-том-но-го ве-ка», Лу-и Мэррс «Э-по-ха Нгу-Те-ма — ве-ли-ко-го ре-фор-ма-то-ра», С. Т. Че-ри-герт «Лю-до-е-ды ос-тро-ва Ми-эн», Ла-у-элл «Буш-ме-ны — на-род ху-дож-ни-ков».

— История земной цивилизации — вот о чем я напишу диссертацию! — воскликнул Сигма. — По этим книгам, подобранным Иваном Ивановичем две тысячи сто лет назад. Книги выбирал он, а послужат они мне!

Сигма Омега-17 спрятал УАП с книгами и тетрадью в чемоданчик и, подняв целое облако пыли, выбежал на площадь.

Надо было торопиться. Через два часа корабль отправлялся в обратный путь с планеты Земля домой, на планету Олимпия.

Иван Иванович болел, и посоветоваться было не с кем. Но это не смутило Сигму Омегу, наоборот, он принялся за дело с небывалой энергией и решимостью. Поговорив с осведомленными людьми, аспирант установил оптимальный размер рукописи — двести страниц. Диссертации более длинные раздражают оппонентов, а те, что короче, не производят впечатления солидности.

Разобравшись с объемом, Сигма успокоился и запустил УАП. За несколько дней аппарат перевел, отредактировал и перепечатал набело заключительные главы каждой из четырех книг.

«Хорошо было бы найти обобщающую идею», — в десятый раз перечитывая свой труд, думал Сигма.

И идея эта, первая за девять столетий аспирантского прозябания, вдруг явилась сама собой.

Ну конечно же: работа показывает, как с ростом культуры смягчались и делались разумными нравы землян. В первой главе — «Цивилизация атомного века» — рисуется бессмысленное и нескончаемое истребление миллионов людей.

«Цивилизация эпохи Нгу-Тема» показывает наступление следующего, более разумного этапа истории человечества. Атомные бомбы забыты. Из истребительного оружия сохранились только лук и стрелы. Нгу-Тем запрещает употребление ядовитых стрел и стрел, наносящих мучительные рваные раны. Какой гигантский шаг к прогрессу! Но земляне не останавливаются на этом.

Глава о людоедах острова Муэн рисует уже совсем светлые времена, когда законодательство положило окончательный предел бессмысленным убийствам. На острове воину разрешено убивать лишь столько врагов, сколько он может съесть. Нравы смягчаются, близится эра разума и искусства.

В главе «Цивилизация бушменов» — народа художников и вечных скитальцев. Бушмены — кустарниковые люди — носят на поясе не ножи и луки, а двенадцать горшочков с красками. Краски важнее любого оружия. Ими делаются удивительные по изысканности рисунки, которыми бушмены украшают себя и то, что видят окрест. Питаются они уже не телами врагов, а травами, дикими ягодами и съедобными кореньями, мелкими грызунами и ящерицами.

К сожалению, мир несправедлив. В тот самый момент, когда человечество, наконец, нашло правильную дорогу, запасы атомных и водородных бомб, оставшихся с доисторических времен, неожиданно взорвались, и все вернулось на круги своя.

Когда Сигма Омега-17 уже готовился защитить диссертацию, Альфа Гамма-25 — с недавних пор жена Сигмы — отнесла работу мужа и записи о его пребывании на Земле профессору Медузову, который из-за болезни никого не принимал и только для нее сделал исключение.

Через неделю, прочитав диссертацию и дневник, Иван Иванович сказал Альфе Гамме:

— А я-то считал, что мальчик лишен фантазии… — и, подумав несколько минут, добавил: — Конечно, жаль Венеру Милосскую, но, может, и в самом деле из Сигмы получился бы неплохой бог. Во всяком случае, не хуже многих других и уж точно лучше, чем аспирант, которым он был.