Остров страха

1

Старики, населяющие хутор Подгорный, что прятался в сосновых лесах Южного Урала недалеко от Кыштыма, не любили рассказывать истории об Озере. Разумеется, при желании можно отыскать пару словоохотливых мужчин или женщин, готовых посидеть с вами на завалинке, выкурить сигаретку и рассказать все, что вспомнится (а вспоминалось большей частью то, чего никогда не случалось и случиться не могло, ибо слишком уж сказочно выглядело), но в основном жители Хутора отмалчивались. История Озера – очень скользкая тема.

Хутор стоял под скалой. В свою очередь, сама Скала имени собственного не имела, ибо не попадала ни в один атлас, да и скалой в обычном понимании не являлась. Это была невысокая пологая гора, спящая под шапками сосен, лохматая и поросшая папоротником. Скалой ее стали называть из-за валунов, в изобилии усеивавших неровные бока. С вершины открывался симпатичный вид – сосны соседних холмов, узкая просека в лесной чаще, по которой едва ли не при Николае Втором проложили одноколейную железную дорогу с невысокой насыпью, и узкая голубая полоска Озера с торчащим вдалеке Островом. Впрочем, никто из местных жителей на Скалу без великой надобности не забирался (чего они там не видели!), а туристов в эти глухие края заносило редко.

Хутор состоял из двух десятков дворов. Старые избы, новые современные коттеджи, сараи, аккуратные поленницы, курятники, большие и маленькие огороды. Дома рассыпались у подножья Скалы как ягоды на торте. Прямо перед Хутором, словно проволока, пролегала уже упомянутая железнодорожная колея. Одним концом железка тянулась по идеальной прямой далеко на северо-восток, а другой почти сразу за Скалой поворачивала на северо-запад и терялась в дебрях. Железная дорога служила Подгорному границей, за которой мрачно темнел густой сосновый лес.

За лесом – Озеро.

С внешним миром деревня соединялась проводами, подвешенными на столбах вдоль железной дороги. Недалеко от старых бетонных плит станционной платформы стоял современный таксофон. Еще один толстый телевизионный кабель тянулся от крыши самого крайнего коттеджа, стоящего на холме, ко всем остальным домам. В означенном особняке жил человек, именуемый Старостой. Никакого другого титула Никите Драгунову, разведенному сорокалетнему хозяину лодочной станции, в этом лесном анклаве не нашлось. У него имелся спутниковый телефон и телевизор с ресивером, сигнал от которого расходился к телевизорам в других домах.

В те долгие часы, когда по железке не проезжали тепловозы, неповоротливые, чадящие, тянущие за собой короткие составы из трех-четырех пассажирских вагонов или грузовых платформ, хутор окружала Величественная Тишина. Лишь лесные птицы иногда оглашали округу криками, да стволы сосен трещали, качаясь на ветру. Если не принимать во внимание факт, что таких мест на земле все еще сохранялось великое множество, хутор Подгорный можно было бы назвать Краем Света, и жили здесь те, кто ни на какие блага цивилизации не променяет этот воздух и ощущение покоя. Вот если бы не Озеро…

…но о нем никто не хотел говорить всуе, а если и говорили, то непременно оглядываясь в сторону леса, укрывавшего Голубую Чашу. Люди боялись, что Озеро услышит.

2

Самым старым жителем Подгорного считался Ключник Егор. Возраст его не поддавался исчислению, ибо документов его давно никто не видел, а немногочисленных родственников, способных подтвердить личность, старик распугал полвека назад. Едва ли кто за пределами деревни помнил о его существовании. Однако происхождение прозвища до сей поры оставалось на слуху. Давным-давно старостой Хутора служил именно Егор Степанович. Когда физическое здоровье позволяло совершать регулярные обходы, а твердая рука обеспечивала уважение и даже послушание, он был лицом Подгорного. Кто-то из местных образованных острословов прозвал его Ключником, по аналогии с холопами высшего сословия, что в средние века на Руси ведали хозяйством, дворней и даже господскими доходами. Егор Степаныч принимал жалобы от населения, пересылая их с оказией в район, заботился об исправности транспортных средств, присматривал за молодежью и стариками, и много лет его внештатная чиновничья должность никого не раздражала.

Став слабее зрением, Егор оставил «службу». Внешне он к тому времени (а за окном стояла едва ли не самая суровая зима новой России – голодная зима девяносто первого) тянул лет на восемьдесят, но речь имел внятную, ибо все зубы поразительным образом сохранил почти в целости и разум уберег от маразма. Он жил в избе на окраине, где рельсы сворачивали в лес. В двух комнатах с наклонным полом гулял ветер, маленькие окна почти всегда оставались распахнутыми настежь. Во дворе на длинном шесте, торчащем из штакетника, висели старые армейские трусы синего цвета, рядом лениво паслась пара кур. Число птиц всегда оставалось неизменным, хотя Ключник не брезговал куриным бульоном. Люди шутили, что во дворе у загадочного старика работала машина, способная воспроизводить кур без петухов, высиживать яйца и воспитывать цыплят до вкусного мясного возраста.

Уже много лет почти каждый вечер старик усаживался на двуногую скамейку возле железной дороги и курил папироску. Колея огибала угол его двора почти в опасной близости, но Ключник наотрез оказывался передвинуть скамейку. Ему нравилось здесь сидеть вечерами, смотреть на стрелы солнечного света, прорывавшиеся сквозь лесную завесу, и окутывать себя дымом. В эти минуты он становился похожим на древнее языческое изваяние. Летом Ключник удачно вписывался в пейзаж, сливаясь с зеленью и закатным солнцем, зимой же темная согбенная фигура с мохнатой шапкой-ушанкой, заметаемая снегом, выглядела пугающе.

Мало кто из аборигенов решался подходить к Егору во время «вечерних медитаций на скамейке». Один из смельчаков, сорокасемилетний Дровосек Николай, свое прозвище получивший благодаря работе на лесопилке в соседней деревне и страсти к вырезанию из дерева маленьких фигурок, едва не лишился дара речи, когда, будучи слегка навеселе, подошел к Ключнику за папироской. Он не имел злых помыслов и не собирался над стариком подшучивать, но после встречи Дровосек наказал хуторянам не трогать Егора, пока он сидит на своей проклятой лавочке.

«Глаза у него – что хрустальные стаканы, – рассказывал Николай. – Блестят, но пустые. Сидит, о чем-то думает, а из носа и ушей дым валит, как у черта».

Проверять достоверность рассказа никто не решился. Народ в Подгорном, особенно местный женский актив, обильно распространяющий слухи, – Мария Лобова, вдовствующая домохозяйка и мать инвалида Стёпки, ее соседка Оксана Афанасьева, разведенная и пьющая – к подобным вещам относился всерьез. Люди, привыкшие жить в глуши, допускали, что в лесах обитают духи, особенно ближе к Озеру (не говоря уже об Острове!), и не все они бывают добрыми. Возможно, кто-то из духов делит одно физическое тело с Ключником. Старик прожил немало лет и по всем параметрам давно должен кормить червей, однако год за годом в летний зной и в февральскую метель усаживается он на скамейку возле рельсов и дымит папиросой, а две одинокие курицы все так же бегают по двору его покосившейся избенки. Наверняка спутался с нечистой силой.

Так и сидел Ключник Егор на краю хутора, служа семафором для редких железнодорожных составов. Машинисты локомотивов уже привыкли к нему и, завидев издали, давали приветственный гудок. Однако старик не реагировал, только рука подносила к губам папироску и затем плавно опускалась на колено.

3

Однажды негласное табу было нарушено. Нарушителем выступил тот, от кого больше всего и ожидали глупостей, ибо некоторая глупость присутствовала в нем с рождения.

Степка-убогий отважился приблизиться к Ключнику в минуты медитации. Его мать, Марию Петровну Лобову, едва не хватил удар.

Степке весной исполнилось восемнадцать. Непригодность к армейской службе, да и к какой-либо активной деятельности вообще, стала очевидна еще в детстве. Во-первых, парень хромал, припадая на правую ногу и подтаскивая левую; во-вторых, в его бездонных голубых глазах мыслей таилось едва ли больше, чем у стареющего хуторского мерина Федяки, на котором когда-то возили молоко и мясо в районный центр; в разговорах с людьми Степка оперировал исключительно короткими простыми предложениями, от него никто никогда не слышал стихов или подробных пересказов увиденного фильма – только «снег падает», «чаю дай» или «спать пойду». Так он и крутился всю жизнь подле матери и отца. Правда, отец вскорости умер, простудившись во время опрометчивого купания в октябрьском Озере, и присмотреть, кроме матери Марии Петровны, за пацаном было некому.

Рос парнишка диковатым, помогал Марии по хозяйству, насколько позволяли физические кондиции и интеллект, учился писать и читать по методическим пособиям с помощью девчонки Насти, дочери Дровосека Николая, опережавшей парня в возрасте на семь лет. Когда Настя выросла и уехала в Челябинск учиться на экономиста, Степка одичал совсем. В свободное от хозяйства время рыскал по лесам в поисках ягод и грибов или сидел с удочкой на каменистом берегу Озера к юго-западу от Хутора. Но оставался вполне безвредным и добродушным.

Однажды Степка присел на скамейку рядом с Ключником. Только что прошел поезд, запыленный пассажирский состав из трех вагонов, следующий из Кыштыма до Тупика. Старик Егор, как и прежде, не подавал признаков жизни, лишь молча поднимал и опускал руку с тлеющей папиросой. Остекленевшие глаза смотрели вперед, на молчаливый лес за железной дорогой. Присутствия потенциального собеседника он, кажется, и не заметил.

Впрочем, молчание, нарушаемое лишь щебетаньем птиц, длилось недолго. Ключник сказал всего одно слово:

– Проснулся…

Рука с папиросой поднялась, но замерла в нескольких сантиметрах от губ.

Поначалу бесхитростный Степка ничего не разобрал – настолько странно звучал голос старика, похожий на карканье вороны.

– А? – на всякий случай уточнил мальчик.

Но ответа не последовало. Ключник механическим движением отбросил окурок, сложил руки на коленях и продолжил изучать лес. Неизвестно, сколько бы они еще так просидели, думая каждый о своем, но старик заговорил снова – выбирая каждое слово тщательно и аккуратно, будто вынимая его изо рта, как отколовшийся зуб:

– Проснулся… и проголодался. Я давно за ним наблюдаю… и вот что скажу…

Степка подобрался.

– Если доберешься до Острова, будет тебе… много чего… но никто не доберется… а я там был…

Он повернулся к Степану, и стало ясно, что он вполне осознает, где находится.

– Не знал? – Глаза его светились торжеством. – Да, откуда ж ты можешь знать, когда не знает никто… я дошел до Острова… почти…

Степану так отчаянно хотелось услышать продолжение, что он не замечал ползущей по подбородку слюны.

– Я зашел дальше всех. – Егор вздохнул, потер колени. Потом обернулся к Хутору, оглядел готовящиеся к ночи избы и заговорщически подмигнул.

– Хочешь знать?

Степан поймал слюну языком.

Егор поднялся со скамьи, бросил еще один тревожный взгляд на свой дом. Если бы его могли видеть взрослые жители Хутора – те, что считали старика спятившим – они были бы потрясены. Глаза Ключника пылали огнем, морщины стали разглаживаться, кожа лоснилась и блестела в лучах заходящего солнца.

– Идем, – сказал Егор.

Степан с опаской посмотрел на лес за железной дорогой. Там, во тьме, за соснами и папоротником, скрывалось Озеро. Нескольких трагических историй оказалось достаточно, чтобы навсегда отбить у хуторян охоту бродить по берегу вечером и ночью. Кстати, отец Степки поплатился именно за то, что решил войти в воду после захода солнца!

– Идешь? – Предложение Ключника не предполагало отказа.

– Ну…

– Идем, идем, всё узнаешь.

Ключник направился к насыпи. Солнце уже спряталось за вершинами холмов, на хутор опустилась тень. Ключник поставил правую ногу на рельс. Казалось, он сбросил лет двадцать своего загадочного возраста.

– Догоняй!

Старик переступил через колею и оказался на той стороне. Перешагнул Границу, расскажет потом Степка своей матери, а та с помощью заклятой подруги Оксаны разнесет по всему Подгорному. Ключник не оборачивался, будто был уверен, что Степан не устоит перед искушением.

Так и вышло. Степка тоже взглянул на окна своего дома, стоящего чуть выше на холме, и сделал шаг в сторону железки. На другой стороне вечером он еще не бывал, хотя подробно изучил в округе все овраги и пригорки. Старики говорили, что вечером Озеро живет иначе, и берега его погружаются во мрак и ужас.

Перед рельсами он остановился, облизнул пересохшие губы. Силуэт старика мелькал между деревьями. Ключник уверенно двигался вглубь, забыв о своем попутчике. Если Степан его потеряет, он точно не сделает дальше и шагу.

И парень больше не колебался, перепрыгнул рельсы и побежал. Он едва не споткнулся о груду старых шпал, сваленных по другую сторону. Он старался не упустить из виду фигуру Ключника. Старик – его единственный шанс побывать на вечернем Озере и благополучно вернуться домой. Если Егор не врет и ему действительно удалось предпринять относительно успешную попытку добраться до Острова, то и Степка сумеет вернуться назад невредимым.

«Вечером Озеро живет иной жизнью».

Это мягко сказано! Вы даже не представляете, насколько иной.

Едва Степан спрыгнул с противоположной стороны насыпи и ступил на мягкую траву, с его органами чувств сделалось что-то странное. Ему словно натянули на голову тонкий и полупрозрачный полиэтиленовый пакет, зрение и слух притупились, однако каждой клеточкой своего тела парень чувствовал пульсацию этого места. Оно било в нем, стучало внутри. Степан не видел, куда бежит, но словно незримые радары аккуратно вели его мимо сухих берез, перенося через пни, пригибая к земле под вездесущими паутинами. Нужды торопиться за Ключником уже не было – проклятое место приглашало парня в гости и не собиралось отпускать.

От железной дороги лес простирался всего на пятьсот метров, и днем путь к побережью занимал минут пять: две отчетливые тропы огибали деревья и валуны, прочерчивали стрелами небольшие поляны и вели вниз по склону. Дневная прогулка к Озеру определенно доставляла удовольствие, но вечером… Степан не узнавал это место нынешним вечером. Едва солнце в последний раз блеснуло за западным холмом и исчезло, Озеро преобразило свои владения. В изобилии появились сучья, похожие на крючковатые руки, раскинулись толстые паутины, появились новые тропы, уводящие в темноту. Однако Степан ничего этого не боялся, его вели нежно и аккуратно к конечной цели прогулки.

И вот она, конечная цель. Лес резко закончился и остался за спиной. Впереди, за узкой песчаной линией пляжа…

…простиралась Вечность.

Степан остановился как вкопанный с раскрытым от восхищения ртом, потом рухнул на колени. Слюна снова потекла изо рта. Он бывал в этих местах тысячу раз, однако не решался пересечь Границу после захода солнца. И, как выяснилось, совершенно напрасно.

Справа неслышно подошел Ключник. Помолодевший на полвека, никак не меньше, мужчина улыбался и смотрел на далекий, казавшийся недосягаемым, горизонт.

– Да, здесь все и случилось.

4

Он был значительно моложе. Ему случалось пересекать Волгу вплавь на очень широком ее участке, недалеко от Куйбышевского водохранилища, а тут всего-то два с лишним километра на лодке по спокойной воде! То, что рассказывают об Озере и Острове местные тунеядцы – чушь, нужно быть идиотом, чтобы верить россказням людей, многие из которых не способны отыскать в темноте собственный нужник. Даже если что-то из этих баек и правда – что ж, Егор станет живым опровержением. Он первый дойдет до проклятого куска растительности посреди Озера, вернется и расскажет остальным, что ничего ужасного там нет.

Он выбрал самую надежную лодку из имеющихся в распоряжении лодочной станции. В те относительно сытые советские годы лодочная станция, облюбовавшая симпатичный песчаный мыс в полукилометре к юго-западу от Хутора, обслуживала сразу несколько баз отдыха и пионерских лагерей в этой части побережья. На станции было все, что требовалось для активного отдыха на воде: рыбацкие снасти и надувные матрацы, оборудование для подводной охоты, два десятка крепких весельных лодок, несколько резиновых и моторных. Отвечал за функционирование станции давний приятель Ключника Федор Заратустра, обязанный своим прозвищем природной немногословности и, как следствие, исключительной весомости всего, что ему доводилось произносить. Федор мог молчать целый день, выдавая весла и спасательные жилеты отдыхающим, а вечером сесть на скамейке на понтоне, закурить трубку и произнести с неброским житейским пафосом: «И никуда не течет вода из этого Озера, и ниоткуда в нее вода не впадает, и так было испокон веков. Вот ведь жопа».

Заратустра без лишних разговоров подобрал для Егора надежную лодку, оснастил ее лучшими веслами, бросил на корму спасательный жилет, от которого Ключник поначалу высокомерно отказывался, но под упругим взглядом лодочника передумал. Прежде чем отдать концы, Федор почесал затылок и произнес фразу, едва ли не самую длинную, что Ключнику когда-либо доводилось от него слышать:

– Значит, глупый человек, все-таки решил идти, несмотря на все мои предостережения?

– Ага.

– И не передумаешь?

Ключник покачал головой.

Заратустра вздохнул. Еще не старый мужчина, недавно получивший в свое безраздельное владение лодочную станцию, он, тем не менее, мог похвастаться большим количеством историй о смельчаках, отправлявшихся к Острову и разворачивавших лодки в километре от берега. Те, что возвращались, не могли объяснить, что с ними произошло.

Но хвастать знаниями Федор не любил.

– Ладно, – молвил он, поднимая цепь. – Только послушай один совет: когда пойдет высокая волна…

Егор слушал не очень внимательно, глядя вдаль на Остров, но совет Заратустры неведомым образом запал в его голову и остался там, чтобы всплыть в самый нужный момент.

Свою речь Федор закончил словами:

– Ну, с Богом… хотя мне иногда кажется, что Он тут не ночевал.

И Ключник взял курс на Остров. Обогнул длинный понтон лодочной станции, проплыл в опасной близости от гигантского буя, и дальше уже налег на весла, как раб на галерах. Песчаный берег постепенно удалялся, фигуры становились мельче, пришвартованные к понтонам лодки казались игрушечными. Егор почувствовал, что вместе с берегом от него удаляется жизнь, если уж не физическая, то, по крайней мере, привычное ему бытие со всеми его маленькими радостями.

Когда лодка отошла от берега на пресловутый километр, Егор остановился, опустил весла в воду, которые сразу послушно понеслись вслед за волной. Со лба Ключника ручьями тек пот, рубашка прилипла к спине, и прохладный озерный ветер тут же принялся облизывать ее ледяным языком. Солнце исчезло, словно его и не было, хотя небо вокруг оставалось девственно голубым. Егор поднял голову. Все верно, солнце спряталось за тучу, маленькую черную подушку, невесть как очутившуюся на пути светила. И Егор готов был поклясться, что туча замерла на месте.

Тот самый километр. Точка обязательного возврата. Или НЕвозврата. Егор боялся обернуться к Острову, смотрел на родной берег и боролся с нарастающим страхом. Без всякого удивления путешественник отметил, что волны становились выше, темные воды беспокоились, все сильнее и сильнее били о правый борт. Сама лодка потихоньку разворачивалась, меняя курс на сто восемьдесят градусов. Егор приподнял руки, как бы говоря: «Я ничего не трогаю, даже не пытаюсь!», – но доказательства здесь, вдали от берега, никому не требовались. Озеро само все прекрасно знало.

– Черт, – пробормотал Егор, смахивая пот со лба. – Неужели правда?

Лодка уже стояла носом к восточному берегу и продолжала разворачиваться. Егор мог видеть маленькие крошечные автомобили вдали, несущиеся по шоссе в том месте, где оно проходило очень близко к воде. Еще минута, и Егор увидит Остров, а это значит, что Озеро отправляет его назад.

Он примет его волю? Или отважится на борьбу?

Егор опустил голову, послушал сердце, точнее, тот барабанный бой, что сотрясал его грудь. Времени на принятие решения оставалось не так уж и много, лодка разворачивалась, далекое шоссе на восточном берегу уже перемещалось влево. Еще немного, и Остров станет центром пейзажа.

– Нет уж, – фыркнул Егор и налег на весла. Нескольких уверенных взмахов отдохнувшими руками оказалось достаточно, чтобы вернуть лодку на прежний курс. Уключины отчаянно скрипели, сопротивляясь выпавшим на их долю испытаниям. «А ведь говорил, что лодка самая лучшая, самая крепкая!» – мелькнула мысль. Впрочем, сомневаться в честности лодочника не приходилось, а это значит, что Озеро приняло вызов.

– Нет уж, – повторил Егор и начал грести. Он не станет оборачиваться, не станет слушать неразборчивый шепот в голове и смотреть на темные воды… Он просто будет грести, грести и грести, пока не отвалятся руки, пока колючий ветер не застудит его вспотевшую спину, пока лодка не получит пробоину и не наберет воды столько, что уже не сможет продолжать последний путь и пойдет ко дну. Он будет грести, и посмотрим, чья возьмет…

5

Ключник умолк. То ли расхотелось рассказывать дальше, то ли горло осипло, но история оборвалась. Степан так и остался стоять с раскрытым ртом. Слюни бахромой висели на подбородке.

– А? – только и сказал парнишка. Ключник не удостоил его ответом.

На Озеро опустились сумерки. Кажется, мужчины простояли здесь несколько часов, хотя прошло всего минут двадцать, не больше. Озеро стало очень беспокойным, высокие волны накатывали на песчаный берег и нехотя отползали обратно.

Внезапно справа мелькнул свет. Ключник повернулся. В зарослях западного побережья в километре от того места, где они стояли, кто-то развел костер. Всего маленькая желтая точка появилась вдали, но Ключник без труда определил ее происхождение.

– Еще один, – произнес он хриплым голосом.

Далекий костер, будто услышав его слова, разгорелся сильнее.

Ни слова не говоря, Ключник взял парнишку за локоть и повел назад, к Хутору. Обратный путь ничем не отличался от обычных прогулок по побережью. Озеро позволяло своим гостям убираться восвояси, не чиня препятствий.

Неоконченную историю Ключника в неказистом изложении Степки назавтра узнали почти все местные жители. Кроме того, весь Подгорный облетела и новость, что на берегу в километре от Хутора, на заброшенном колодце, поселился человек.

1

«О, эти девяностые, благословенные девяностые! Сколько ж можно отдать, чтобы вернуться к вам хотя бы на недельку!

Противоречивое было время, диковатое, не спорю, но в дикости есть стихия, а в стихии – жизнь.

В те странные годы писалось, читалось и слушалось. Не было этих чертовых гаджетов, была бумага – книги, газеты, брошюры. Были кассеты и компакт-диски. «Ace Of Base» со своим «Овощевозом», звучащим из каждого ларька на рынке, казался откровением. Деньги таскали мешками и коробками из-под ксерокса, по телевизору с утра и до ночи имели в хвост и в гриву Президента Великой Страны, а президент, вместо того чтобы закатать критиков в асфальт, насупливался и со вздохом переключал канал… где его снова имели и имели.

Черт возьми, на канале MTV была музыка, а не познавательные программы из разряда «покрась выхлопную трубу в оранжевый цвет»!

Стреляли? Да. Взрывали? Еще как! Но парламент был местом для дискуссий и никто не искал в ЖЭКе по месту жительства агентов западного влияния…

И люди еще умели удивляться и удивлять.

Все исчезло ныне. Мы стали прагматичными, приземленными, мелкими, разучились видеть мир и потеряли интерес к его исследованию. Все стало слишком доступным – Анталия, Шарм-Эль-Шейх, пять звезд, «все включено». Весь этот гигантский, бескрайний, загадочный и неповторимый мир, на исследование которого у наших дедов и отцов уходила вся жизнь, полная взлетов и падений, отныне можно хранить на обычной флешке с миллионом цифровых фотографий и носить в заднем кармане штанов, с чувством триумфатора опуская на него отъевшуюся задницу.

А может, я просто старею…

Ладно, ребята, я не прощаюсь, но сейчас у меня мало времени и плохо со связью. Я в компании хороших людей, в числе которых известный вам фоторепортер и мой постоянный напарник Стасик Гисыч, еду по южноуральским лесам. Тут, конечно, потрясающе красиво, дорога тянется крученой лентой, вдоль нее стоят сосны, похожие на деревянных солдат Урфина Джюса, но с Интернетом – швах. Мой модем работает с перебоями, так что подробного онлайна о своем заслуженном отдыхе на озере обещать не могу. Как получится.

Всем пока, не скучайте!».

2

Наталья Ростовцева захлопнула крышку ноутбука и посмотрела на человека, сидящего справа на переднем пассажирском кресле «логана». Стасик Гисыч слишком долго изучал карту местности, водя по ней пальцем.

– Мы едем или как?

– Терпение, мой друг, я почти нашел, – пробубнил Стасик. – Вот смотри: здесь нам надо будет свернуть на грунтовку. Вот сюда смотри! Тут как раз и место для лагеря подходящее.

Наташа с улыбкой кивнула. Улыбка получилась покровительственной, но парень этого не заметил. Когда он был чем-то увлечен, ни на что другое предпочитал не обращать внимания. Наташа отложила ноутбук на заднее сиденье и включила первую передачу.

Стасик Гисыч постоянно сверялся с картой. Он купил в киоске озерную карту Южного Урала с очень приличным масштабом, позволяющим разглядеть и дороги, в которых он периодически терялся, путая повороты и направления, и большие озера с указанием баз отдыха и пансионатов, и даже маленькие лужицы с квакающими по заросшим берегам лягушками. Стасику настолько понравилась эта карта, что он, уступая место за рулем своей приятельнице и коллеге Наташе Ростовцевой, практически не отрывал от нее глаз, водя пальцем по линиям, как прилежный ученик начальной школы по букварю.

Жена Стасика сидела на заднем сиденье и медленно закипала. Олеся Гисыч не ревновала своего мужа к Наталье, этой пресловутой Рыжей Бестии, вовсе нет. Когда она познакомилась с будущим мужем, фоторепортером, снимки которого неоднократно занимали призовые места на различных конкурсах, Ростовцева уже много лет носила статус его близкого друга, без которого не обходятся никакие мало-мальски значимые праздники. Но иногда Олесе действительно хотелось порвать их обоих на мелкие лоскуты. Она даже физически ощущала, как руки от кончиков пальцев до плеч наливаются злобной силой, она тянется к их шеям, смыкает пальцы на горле сначала Ростовцевой, потом своего благоверного, стучит головами друг о друга, наслаждаясь звуком, а потом разбрасывает в разные стороны.

Конечно, она не ревновала. Совсем не ревновала. Но наблюдать, как ее тщедушный Стасик, вечный мальчик от горшка два вершка и с жиденькой интеллигентской бородкой, старается манерами и прихватами походить на свою рослую рыжую подружку, уже не было никаких сил.

– Скоро мы приедем? – решила она подать голос, когда почувствовала, что о ее присутствии забыли. Стасик нехотя обернулся.

– Осталось несколько километров. Что ты нервничаешь?

– Просто устала. И проголодалась.

– Потерпи, что я еще могу сказать.

Муж снова вернулся к карте.

Колонна из трех автомобилей двигалась по участку трассы от Карабаша до Кыштыма. Черный «логан» Стасика с Наташей за рулем шел впереди, в салоне вечно молодой Роберт Плант под звуки банджо напевал что-то о танцующих ангелах; за «логаном» пристроились двенадцатая модель ВАЗа и «Тойота» друзей, семейной четы университетских преподавателей и их шестнадцатилетнего сына. Несколько минут назад колонна миновала гигантские шлакоотвалы медеплавильного комбината, которому маленький южноуральский городок Карабаш обязан репутацией самого грязного места на Земле. Мрачные черные исполины нависали прямо над шоссе, восхищая и подавляя своим могильным величием, но вскоре дорога стала веселее. Ровное двухполосное шоссе тянулось в узком коридоре сосново-березового леса, пробегало мимо оврагов, хребтов и небольших деревень. Один раз попалась автозаправочная станция, похожая на избушку Бабы-Яги.

– Еще пара километров, – объявил Стасик. – Сбрось скорость, а то проскочим поворот.

– Не учи ученого, – отмахнулась Наташа, но скорость сбросила с опасных на такой непредсказуемой дороге ста двадцати километров до девяноста. Идущая следом «двенашка» едва не налетела на задний бампер.

Олеся Гисыч еще долго кусала губы и дулась. Но вскоре и она забыла о своих обидах, когда машина притормозила у развилки. Вправо от шоссе в густой лес уходила неровная и каменистая проселочная дорога. Она поворачивала под неестественно острым углом, служа скорее выездом на трассу, чем съездом с нее. Наташе пришлось приложить все свои умения, полученные в школе экстремального вождения, чтобы вписаться в поворот и не вылететь в бурелом. Вот было бы прекрасное окончание так и не начавшегося отпуска – с ушибами, ссадинами и разбитыми в хлам авто.

Но место это стоило того, чтобы притормозить. Все три автомобиля аккуратно свернули на проселок, уходящий под уклоном вглубь леса. Олеся опустила стекло, высунула голову. Воздух здесь и впрямь был потрясающий. Когда на пути встретилась небольшая полянка, Наталья свернула, заглушила двигатель и вышла из машины.

– Да, надо осмотреться, – согласился с ней Стасик. Не выпуская карты из рук, он тоже покинул салон. Олеся нехотя последовала их примеру.

Солнце с трудом пробивалось через густую листву над головами. Проселочная дорога, смоченная недавним дождем, уходила дальше в лес с тем же небольшим уклоном. В одиночку и вечером ехать по ней, наверно, было бы страшно, потому что дорога, казалось, вела в никуда, но в солнечный день и в шумной кампании подобные страхи казались смешными.

Из «двенадцатой» вышел высокий молодой человек в серой футболке и полинявших джинсах. Он направился к Наталье.

– Мы потерялись?

– Нет, Костя, мы отдыхаем и расправляем члены. – Ростовцева продемонстрировала, как у нее затекли руки, потянулась, зевнула.

– Да, надо осмотреться, – тупо повторил Стасик и помахал картой. – Здесь этот проселок не указан почему-то. Хорошо, что я его помню, а то доехали бы до Кыштыма и развернулись обратно.

– Хорошо, что мы вообще смогли заехать так далеко, – фыркнул высокий парень, протягивая руку, чтобы отвесить Стасику оплеуху. Тот увернулся. – Говорил я тебе, купи нормальную дорожную карту, купи нормальную дорожную карту! Нет, он какие-то веселые картинки для рыбалки купил. Куда теперь ехать?

– А тебе лишь бы нажраться! – огрызнулся Стасик. – Все не дождешься своей нирваны. Пил бы дома, у телевизора.

– Тебе не понять потребностей души моей, язвенник!

– Душа твоя – пустой графин…

К группе присоединился водитель «Тойоты», полный мужчина лет пятидесяти с торчащими в разные стороны седыми волосами. Он поприветствовал собравшихся громким чихом.

– Будьте здоровы, Вениамин Анатольевич! – отозвался Костя.

– Благодарствуйте. – Мужчина утерся тыльной стороной ладони и задал популярный вопрос: – Мы заблудились?

– Нет, – сказала Наташа. – Стас вывезет. Правда же, Стасик?

Тот кивнул. Впрочем, от былой уверенности остался лоскуток. Он посмотрел в карту, отмерил какое-то расстояние, что-то посчитал в уме и повернулся к дороге.

– Ехать нужно дальше по проселку. Если не ошибаюсь, там идет одноколейка из Кыштыма до Пирита. Нам нужно перемахнуть через нее, и мы почти у цели.

– Перемахнуть? – переспросил Константин.

– Насколько я помню, там на шлагбауме очень высокая насыпь, и машина с низкой посадкой может оцарапать брюхо.

– У нас пугливых нет, – сказал Вениамин Анатольевич. – Двинемся дальше?

Все расселись по машинам. Лишь Наталья задержалась. Она прислушивалась. В лесу щебетали птицы, где-то за плотной зеленой завесой по шоссе с шумом пролетали автомобили. Таинственная грунтовая дорога уходила в глушь.

Нет, все-таки немного пугающее место.

3

Инициатором коллективной вылазки стала именно Наташа Ростовцева, репортер и обозреватель криминального еженедельника «Радар». К решению освежиться на природе ее привели непростые жизненные обстоятельства. Очень многое сошлось в одной болевой точке.

За несколько дней до выезда Наташа побывала в лицее, где училась ее восьмилетняя племянница Кира. После визита в храм науки она чувствовал себя так, как не чувствовала после общения с ворами, мошенниками и политиками – героями своих многочисленных публикаций.

Наталья и Кира вошли в кабинет, просторный, уютный, прекрасно проветриваемый и с очень комфортным запахом. В центре за длинным совещательным столом восседал директор лицея Виктор Шарипов, почти лысый, похожий на Ленина, с затаившейся хитрой улыбкой в глазах, которая, казалось, в любую минуту могла преобразить лицо, но в последний момент угасала.

– Здравствуйте, – приветствовала Наталья. – Как ваши дела, Виктор Александрович?

– Вашими стараниями, Наташа, мои дела идут в гору, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Присаживайтесь.

Наталья не заставила просить себя дважды, присела за стол, но чуть дальше, чем ожидал хозяин кабинета. Она предпочитала держать дистанцию. Виктор Шарипов недавно с ее помощью (точнее, с помощью ее острого пера) выиграл конкурс «Учитель года» и получил право претендовать на звание лучшего учителя уже в масштабах страны, но подружиться с ним Наташе не удалось. Что-то не клеилось. Несомненно, учитель из него вышел прекрасный, но за пределами аудитории Виктор Александрович неуловимым образом превращался в кого-то другого – прищуренного лиса, способного стянуть с твоей тарелки кусок мяса, когда ты отвернешься. Воистину прав был тот, кто сказал, что наши таланты нам не принадлежат, ибо мы всего лишь почтальоны, которым следует доставить корреспонденцию по адресу, а в свободное от доставки время мы вольны пить кровь христианских младенцев или болеть триппером.

Когда гостьи разместились (Кира скромно присела на краешек стула слева от тети Наташи и сложила руки на краю стола), Шарипов с минуту изучал их обеих, потом погладил пальцами нижнюю губу, словно говоря: «Ну, что же мне с вами делать, красавицы?». Наталья хорошо понимала подобные жесты: после них обычно следуют санкции, от которых не спасет и давняя дружба.

– Дело вот в чем, – начал Виктор Александрович, – через две недели, как известно, начинается новый учебный год, и я хотел бы обсудить вопрос о дальнейшем твоем пребывании в нашем учебном заведении, Кира.

Девочка, услышав свое имя, тактично опустила голову.

– У нас скопилось много жалоб от преподавателей, и я считаю своим долгом донести до вас их суть. – Директор выдернул из стопки бумаг лист формата А4 и положил его перед собой. – Так, значит, преподавательница русского языка Виктория Алексеевна периодически жаловалась на невнимательность Киры. Жалоба достаточно традиционная для преподавателей кафедры гуманитарных наук, но все же, Кирочка, не стоит злоупотреблять терпением наших учителей. Ты постоянно витаешь в облаках, а потом не можешь ответить на элементарный вопрос. Это неправильно.

Кира все так же смотрела на свои ладони, сложенные на краю стола.

– Вам стоит обсудить с девочкой эту тему, Наташа.

– Обсудим, – сдержанно кивнула та. – Что-то еще?

Она старалась произнести эту фразу как можно мягче, но Шарипов почуял неприязнь.

– Наталья Андреевна, если вы считаете, что я напрасно трачу ваше время, так и скажите. У вас есть возможность перевести ребенка в другую школу, и мы не станем этому препятствовать.

Наталья промолчала. Она не собиралась устраивать скандал в присутствии девочки, нанося авторитету директора непоправимый ущерб. Шарипов, взглянув ей в глаза, правильно оценил ситуацию.

– Кира, ты нас не оставишь на несколько минут? – предложил он. Девочка кивнула и с покорным вздохом вышла из-за стола. Взрослые проводили ее печальными взглядами. Когда за Кирой закрылась дверь, Виктор Александрович нагнулся поближе к гостье.

– Наташа, услышь меня. – От улыбки, стоявшей в глазах, не осталось и следа; теперь в них сверкали, как в бокале с коньяком, кубики льда. – Жалобы учителей – это детский насморк по сравнению с тем, что пишут родители.

Он постучал по листу бумаги.

– Твоя Кира сводит их с ума. Они ее боятся. Если я не отреагирую на письма, они грозят дойти до министерства образования. Мне это надо? Господи, да что там говорить, у меня самого от ее взгляда мурашки по спине ползут!

Наташа выдохнула и откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. Час от часу не легче. Серьезные взрослые люди, состоятельные господа и дамы, бизнесмены и топ-менеджеры, способные отстегивать на нужды лицея любые суммы, испугались восьмилетней соплюшки.

– Что пишут?

– Да вот, послушай! – Виктор Александрович поднес бумагу к глазам. – «Одноклассница моего сына Павла Кругликова Кира Эммер пристает к нему во время урока с расспросами, не относящимися к теме урока, и после этих разговоров Павел неоднократно жаловался на головную боль». Что-то у нее здесь со стилем не так, но это неважно… Так, другая кляуза. «…Кира Эммер… бла-бла-бла… вот: прикасается холодными руками к моей дочери… моя дочь вечерами плачет и не может объяснить причину своего дурного настроения». Сейчас еще найду.

Шарипов отложил лист и полез в другую стопку, очевидно, за новым документом, но поиски его не увенчались успехом, он открыл верхний ящик стола и долго что-то перебирал в нем. Наталья в это время постукивала ногтем по столу. Она решила, что Кире все-таки придется искать другое место учебы, и здесь Шарипов был прав на все сто. Если одноклассники и учителя распознали в ней аномалию, хорошей жизни не жди. Наташа подняла глаза к потолку, перехватила накатывающиеся слезы злости.

– Вот, нашел, – пропыхтел директор. – Датирована, правда, еще апрелем, но суть от этого не меняется…

– Достаточно.

– Что? – Шарипов посмотрел на гостью поверх листа. Наташе стало его жалко. Талантливый педагог, умница и в целом неплохой мужик, превратившийся в довольно посредственного администратора, неожиданно встал перед выбором: поступить по совести или исходить из целесообразности. Иными словами, деньги или справедливость? Судьба-злодейка частенько проделывает подобный трюк с теми, кто потенциально готов к сделкам с совестью. Сейчас Шарипов должен выбрать между родителями отпрысков, за счет которых лицей закупает новое оборудование и выигрывает в конкурсах, и судьбой способной и умной девочки, оставшейся без родителей. Наталья почти не сомневалась, что уважаемый учитель сделает выбор в пользу целесообразности.

– Можете не продолжать, Виктор Александрович, я все поняла.

Он нахмурился.

– Я должен реагировать. Твоя Кира действительно нас пугает. Мне бесконечно жаль ее родителей и, видит бог, я никогда не забуду их помощь нашему гуманитарному факультету, но что мне делать с этим? – Он потряс бумагами. – С Кирой никто не хочет сидеть за одной партой, потому что рядом с ней падает температура. Наташа, мне пятьдесят лет и я прошел через очень многое, но когда Кира стоит у доски и смотрит на меня, мне хочется бежать из аудитории. Я понимаю, что она пережила страшную трагедию – потерять родителей в таком возрасте, господи, никому такого не пожелаешь – но тогда, может быть, ей действительно уехать? Наймите репетиторов, занимайтесь самостоятельно и сдавайте экзамены заочно. Мы уже беседовали с нашим психологом, и она посоветовала не нагнетать ситуацию, как-то пойти навстречу общественности.

Наташа кивала и смотрела на игрушку, стоявшую на столе в качестве пресс-папье. Маленький бронзовый мальчик размером с авторучку держал под мышкой стопку книг.

– Глупость какая-то, – в бессилии выдохнул Шарипов. – Я чувствую себя ужасно, будто выгоняю из школы хулигана и двоечника.

– Я понимаю. – Наташа поднялась. – Мы, пожалуй, уедем на какое-то время. Полагаю, вы не будете возражать, если Кира возьмет небольшой академический отпуск.

Шарипов попытался улыбнуться.

– Куда вы едете?

– Пока не знаю. Для начала на природу, а там посмотрим. Мне нужно подумать.

– Хорошо. – Директор засуетился. Очевидно, он еще продолжал испытывать угрызения совести, но совесть кусалась уже значительно слабее. Он вел себя сейчас как гаишник, получивший взятку и подобревший настолько, что готов участливо советовать водителю ехать аккуратнее. – Возьмите в учительской методические пособия, подготовленные специально для таких случаев. У нас есть отличные материалы, которые позволят девочке не отстать от школьной программы. Попробуйте немного развеяться, а потом мы с вами решим, что делать.

Наталья уже стояла у двери и не прислушивалась к его речам. Напоследок Шарипов сказал:

– Я знаю, ваша Кира – девочка необыкновенная. В ней есть что-то завораживающее. Но с такой мощной энергетикой нужно обращаться крайне осторожно. Нужна будет моя помощь – звоните.

Наташа безучастно кивнула и открыла дверь. Но задержалась на мгновение.

– Как ваше самочувствие, Виктор Александрович?

Шарипов отвел глаза.

– Спасибо, все хорошо.

– Головные боли больше не беспокоят? Ночные кошмары не мучают?

– Нет, все в порядке.

– Я рада за вас, господин заслуженный учитель республики. Если у вас снова возникнут проблемы – можете позвонить, я не думаю, что Кира откажет вам в повторной помощи. Она девочка добрая… и необыкновенная. Всего хорошего!

Она покинула кабинет. Не оглядываясь, прошла мимо секретарши, седой женщины в унылом коричневом костюме, стучавшей по клавиатуре компьютера, и вышла в коридор.

Кира сидела в пластиковом кресле у стенда с лицейской фотохроникой. На снимке, что висел как раз над ее головой, какой-то чрезвычайно довольный мальчик размахивал золотым кубком.

– Чего сбежала?

– Не могу там… меня не любят.

Впрочем, девочка не выглядела огорченной. Наталья села в соседнее кресло, закинула ногу на ногу.

– Никто не обязан нас любить, милая. Как ты себя чувствуешь?

– В ушах звенит.

Наташа вздохнула.

– Я, наверно, мало интересуюсь твоей жизнью, да? Совсем стала невнимательная, черствая. Не спрашиваю как дела. А ты все молчишь, молчишь и сама ничего не расскажешь. Молчунья ты моя…

– Угу. – Кира посмотрела на тетю. Ни растерянности, ни волнения. Она очень быстро взрослела. – Может, перекусим?

– Это мысль.

Они взялись за руки и покинули негостеприимный храм науки.

4

Первые «отклонения от нормы» были зафиксированы еще в детском саду. Тогда неожиданно выяснилось, что четырехлетняя Кира умеет лечить людей. Причем не на физическом, а на каком-то ином уровне. Первым «пациентом» девочки стала ее воспитательница.

Тридцатилетней Евгении приходилось несладко: вставала с постели в шесть, собирала дочь в школу и бежала в детский сад, а вечером уходила после семи, когда забирали последнего сорванца. Утомление, сонливость, круги под глазами, общий негативный настрой – все это стало обыденностью и в один не очень хороший вечер привело к срыву. Тетя Женя уселась в углу возле клетки с хомяком и горько разрыдалась. Из детей в группе остались только Кира и щекастый крепыш по имени Вова. Последний быстро ретировался, а молчаливая Кира присела рядом с воспитательницей и стала наглаживать ее руки.

Поначалу у Евгении похолодели пальцы, затем стала накатывать головная боль – не боль даже, а пульсация в затылочной части. В глазах потемнело, опустилась серая пелена, словно вуаль. Что самое интересное, Евгения не могла сопротивляться «вторжению», даже не найдя в себе сил просто подать голос и озвучить срывающийся с губ вопрос. Вскоре Кира так же неожиданно отняла свои руки, отползла в сторону и уселась на пол. Взглядом словно спрашивала: «Ну?».

В точности описать свои ощущения Евгения впоследствии не сумела. Головная боль прошла, холодок, бежавший по телу, исчез, но главное – прошел страх перед завтрашним днем, таким же непроходимо пустым и тяжелым, как и все предыдущие. Подобный эффект оказывают первые две рюмки крепкого алкоголя (тот факт, что все последующие рюмки не делают человека в несколько раз счастливее, не отменяет благотворного воздействия первых двух), но Кира всего лишь погладила ее руки.

Родители девочки, выслушав рассказ, смущенно улыбались. Очевидно, это был не первый случай, когда они замечали за своим чадом проявление необъяснимых чудес.

Через несколько лет родителей не стало.

Они занимались проектированием и строительством специализированных учреждений – больниц с дорогим и сложным оборудованием, офисных, телерадиоцентров и лабораторий. Специалистов такого уровня в стране насчитывалось всего пара десятков, поэтому чета Эммер могла не беспокоиться о хлебе насущном долгие годы. Единственное, что их смущало в таком положении, это постоянные отлучки из дома, да и невозможность построить стабильный, нормальный дом в его обычном обывательском понимании. Первые три года своего супружества они провели в Сибири, недалеко от Байкала, потом вернулись на Южный Урал; едва успели обзавестись квартирой, как страна направила их в Африку на возведение детской клиники. Они нырнули в джунгли черного континента где-то на западном побережье в районе Нигерии, а вынырнули через полтора года чуть севернее Йоханнесбурга. Вернулись домой изменившиеся до неузнаваемости и внешне, и внутренне и поставили перед руководством компании вопрос ребром: либо вы даете пару лет на отдых и обустройство гнездышка, либо контракт разрывается.

Переговоры продолжались всего несколько минут. Эммерам предоставили на выбор несколько проектов внутри страны на максимальном удалении от дома в двести километров. Они согласились. Вскоре у них появилась девочка Кира. Тихая, задумчивая, загадочная, способная часами лежать в кроватке и смотреть в потолок, изучая какие-то одной ей видимые узоры.

Когда ей исполнилось два года, архитекторы пристроили девочку в детский сад и возобновили дальние поездки. Родная сестра матери Наташа Ростовцева с удовольствием занималась ребенком. Своей семьи журналистка, разменявшая четвертый десяток, пока не завела, меняя потенциальных женихов как не отслужившие гарантийный срок бытовые приборы. Выбирая между бабушкой с дедушкой по линии матери и теткой Наташей, Кира остановилась на последней, хотя старики души в девочке не чаяли и старались баловать.

Пока Эммеры отсутствовали, Кира росла под присмотром Наташи. Тетка оказалась неплохой нянькой, способной не только накормить ребенка кашей или показать гориллу в зоопарке, но и рассказать что-то интересное об окружающем мире. Родители Наташи помогали по случаю. Удивительно, но даже сама Ростовцева, свободолюбивая рыжая бестия, каковой ее считали в журналистском сообществе, стала меняться на глазах.

«Что происходит, Рыжик? – спросил ее однажды главный редактор еженедельника „Радар“ Федор Чудинов. – Сама не своя. Поймала прокурора области в бане с проститутками?».

Наташа с улыбкой воздержалась от комментариев.

Спустя семь лет после рождения дочери Герман и Екатерина Эммер улетели во Вьетнам. Обычная плановая двухмесячная командировка. Там их компания возводила фешенебельный офисный центр. При перелете из отеля к месту предполагаемой застройки вертолет, на борту которого, кроме четы Эммеров, находились представители заказчиков и охранник, зацепился за линию электропередач и рухнул в степь с высоты восьмидесяти метров. Выжил лишь охранник, да и тот на всю жизнь остался без ног.

У Киры с тех пор оставалась только тетя Наташа.

5

Из лицея девушки зашли в «Макдоналдс». Наталья заказала пару бигмаков, картошку, молочный коктейль и черный кофе.

Присели в углу подальше от шума. Наташа разложила на столе ноутбук и стала задумчиво открывать и закрывать страницы Интернета. Кира с видимым удовольствием поедала гамбургер.

В этот момент Наталье позвонили. Она посмотрела на дисплей телефона, отодвинула стакан с кофе. Кира заметила тревогу.

– Все нормально, теть Наташ?

– Да, моя хорошая, это по работе. Ты ешь, не отвлекайся, у нас еще много дел.

Кира кивнула и вонзила зубы в бутерброд.

– Алло!

– Привет, Наташ. На тебе лица нет.

– Откуда вы знаете, Федор Николаевич, что на мне есть, а чего нет? – улыбнулась Ростовцева. Приступы человеколюбия с ее главным редактором случались редко, поэтому она не упускала случая насладиться ими по полной программе.

– Слышу по голосу. Визит прошел неудачно?

– Ага.

– Переживаешь?

– Немного.

– Перестань. Сукин сын еще получит свое…

Наташа покачала головой. Для человека, ногами открывающего двери в высокие полицейские кабинеты, Федор Чудинов обладал достаточным количеством цинизма, но иногда и он перегибал палку.

– Он не сукин сын, он всего лишь несчастный функционер.

– У функционеров всегда счастье. Ладно, бог с ним, у меня к тебе предложение.

Чудинов взял небольшую паузу, которой как раз хватило, чтобы Наталья успела сделать глоток кофе.

– Я решил отдать тебе отдел криминальных расследований. Весь, до последнего дырокола. Ты долго к этому шла, немало моей аристократической крови выпила и вполне заслужила народное звание. Приказ уже подписан, бюджет утвержден, штат перетряхивается. Стасика, разумеется, возьмешь к себе, он без тебя в лифт боится войти. Что скажешь?

Наташа задумалась. Целый отдел в подчинение? Месяц назад она бы обрадовалась и закатила громкую пирушку.

– Слышу неописуемый восторг, – заметил Чудинов.

– Ну, как вам сказать…

– Другого ответа не ожидал. Знаешь, Наталка, я не могу смотреть на тебя такую. О моей рыжей гарпии напоминает только цвет волос. Даю две недели, возьми Киру и отправляйтесь отдыхать. Когда почувствуешь, что готова работать, возвращайся.

– А если не почувствую?

– Все равно возвращайся. Твои колонки вместо тебя никто делать не будет, даже если власть в этой стране поменяется десять раз.

– Наша журналистика не выдержит больше ни одной смены власти.

– Ты ее недооцениваешь. Просьбы есть?

– Одна.

Чудинов хмыкнул. Его доброта имела известные пределы. Предлагая озвучить просьбы, он, как правило, предполагал на их отсутствие.

– Отпустите уж и Стасика. Ему без меня в редакции все равно делать нечего, мы столько лет в одной связке, что даже в отпуск уходим вместе. Пусть отгуляет со мной.

Чудинов вздохнул.

– Забирай. И две недели я вас со Стасом не слышу и не вижу.

– Спасибо. Да, еще, Федор Николаевич…

Но в трубке уже маршировали короткие гудки.

Наталья посмотрела на Киру. Племянница, подперев голову рукой, грызла последний ломтик картофеля.

– Все хорошо, теть Наташ?

– Лучше не бывает. Допивай коктейль и поехали.

Кира уничтожила напиток в два глотка.

6

Времени на сборы потребовалось немного. Кира одними глазами крикнула «Да!!!» на предложение пожить в палатке у озера, посидеть вечером у костра, похлебать дикого супчика с тушенкой и послушать истории умных людей. Взгляд Киры всегда был красноречивее слов, а с возрастом и после смерти родителей, когда девочка стала и вовсе замкнутой, ее маленькие серые глазенки оставались едва ли не единственным средством общения с окружающим миром.

Фоторепортера Стасика, в отличие от девочки, предложение повергло в ступор. Обычно он доводил до истерики своими жалобами на зарплату и неуважение руководства к его заслугам, а уж если неожиданные предложения нарушали его личные планы, то нытье становилось невыносимым. Но в этот раз Стасик долго молчал, и Наташа воочию представляла, как он поглаживает свои усики и бородку, взвешивая все «за» и «против». В конце концов, Наталья не выдержала:

– Что означает твоя мхатовская пауза? Что ты в гробу видал целую неделю жизни в палатке на берегу живописного южноуральского озера?

– Ну… – протянул Стасик.

– Не нукай. С таким же успехом ты можешь сообщить, что стал равнодушен к любимой работе, деньгам, сексу и вообще собираешься совершить постриг.

– А что… нестяжание, целомудрие и послушание – не такие уж плохие вещи.

– А для чего тогда жить? – Наташа резко сменила игривый тон. – Ладно, друг, что с тобой?

Стасик снова помолчал, и в тишине послышалось женское пение. Наташа вздохнула: вот где собака…

Стас женился год назад. Неожиданно и сумбурно, едва успев поставить в известность своего лучшего друга. Возможно, решение надеть кольцо на безымянный палец правой руки стало неожиданностью и для него самого (Наталье, во всяком случае, так и показалось), но если внезапную женитьбу еще как-то можно оправдать состоянием крайней психологической нестабильности, то уж ежедневное супружество требует трезвости и кропотливого труда. Похоже, Стас оказался не готов к постоянному присутствию рядом чужеродного организма, и хотелось бы ему возопить в точности по Аверченко: «Ведь жила же ты без меня двадцать с лишним лет, так неужели и часа не потерпишь?!» – но темперамент не позволял.

Эх, Стасик, Стасик, голуба ты моя бородатая…

– Дружище, – сказала Наташа, – я с удовольствием поддержу твою кандидатуру осенью, когда мы сядем обсуждать новый состав редколлегии. Я знаю, как ты хотел получить новую медальку на левую грудь.

– Это жестоко, – выдавил Стас.

– Жестоко бросать друга в трудную минуту. Кто тебе дороже – я, знающая тебя с первой сигареты, или баба, женившая на себе силой?

– Наташ, перестань…

– Стас, ты о первом своем трахе рассказал мне, значит, ближе у тебя никого нет. А мне сейчас действительно паршиво. Ты же знаешь, как я устаю с Кирой, нам срочно нужен свежий воздух. Выручай.

– Ладно. Что ты предлагаешь?

– Поехали куда-нибудь под Кыштым. Соберем людей, посидим на берегу, пожрем мяса.

Стасик вздохнул. Он уже готов был принять предложение – не мог не принять как действительно единственный и самый близкий друг – но в его личной жизни хватало и своих недоразумений.

Он перешел на шепот:

– А куда я жену дену?

– Боже… возьми с собой. Неделю как-нибудь потерплю, тем более что спать с тобой не планирую.

– Ты тоже не в моем вкусе, рыжая. Ладно, выступила на «четверку», амиго, что-нибудь придумаю. Но учти, я запомнил насчет решающего голоса на совете в сентябре.

– И не забывай.

Уже через несколько дней три автомобиля выехали из города по Свердловскому тракту. Кира села в «двенашку» дяди Кости, редакционного водителя, еще не отгулявшего свой плановый отпуск. Безалаберный, но добродушный рослый детинушка долго не раздумывал над предложением отдохнуть, принял его сразу. Кира с огромным удовольствием слушала в дороге анекдоты, не предназначенные для детских ушей. В замыкавшей колонну «Тойоте» ехали декан факультета журналистики местного университета Вениамин Карев, его жена Татьяна и шестнадцатилетний сын Матвей. С ними Наталья и Стас дружили еще со студенческих времен, и она знала, что Карев, пусть и способный вывести из себя своей старомодной педантичностью и занудством, будет весьма уместен у ночного костра как интересный рассказчик.

Компания подобралась что надо.

7

По узкому проселку автомобили двигались со скоростью асфальтоукладчика. Пыль поднялась до небес. Стасик пересел за руль. Он вел свой черный «логан» не очень уверенно, сбрасывая скорость практически до нуля на каждом повороте. Привыкший к его манере вождения Костя на всякий случай держал приличную дистанцию. Ширина дороги не позволяла совершить разворот, и путешественникам оставалось лишь двигаться вперед.

– Где твоя железная дорога? – интересовалась Наталья.

– Должна появиться.

Стасик мрачнел с каждым новым изгибом проклятой пыльной дороги. Наталья смотрела в окно. Лес нависал вокруг, будто удивленный неожиданным визитом туристов. Вечером или ночью здесь точно делать нечего, снова подумала Наташа и похвалила себя за то, что собрала большую компанию.

– Я отдыхал здесь в детстве, – вдруг сказал Стасик. Губы тронула легкая улыбка. – Где-то тут должен прятаться пионерский лагерь. Я думал, здесь просторнее, но за двадцать лет все поросло.

– За двадцать лет много чего изменилось.

Наталья подумала о своем пионерском детстве. Отец тоже доставал путевки в лагеря, отправлял дочь почти на все лето, чтобы не носилась с мальчишками на стройках и по гаражам, сшибая колени. Как будто в пионерском лагере негде сшибать коленки в кровь. Смешной папа.

– Почти приехали.

Машина миновала развилку и повернула налево, где дорога становилась шире и резко уходила вверх, взбираясь на пригорок. На вершине насыпи их ожидал нерегулируемый железнодорожный переезд.

Стасик прибавил газу, «логан» завыл и стал карабкаться на насыпь. Остальные две машины остановились у подножия на случай, если Стасику не достанет опыта удержать машину на крутом подъеме.

Но Стасик справился. Закатился на самый верх и остановился точнехонько на рельсах. На губах застыла глупая ухмылка.

– Очко не играет?

Наташа посмотрела мимо него в левое окно. Одинокая колея в узком лесном коридоре терялась у горизонта. Наташа посмотрела направо. Там, в нескольких километрах от переезда, рельсы поворачивали. У поворота Наталья разглядела что-то вроде деревянного забора и какое-то ветхое строение, похожее на сарай.

– Если верить тому, что я вижу, по этой железной дороге не ездили лет пятьсот. Так что нет, старичок, очко пока не играет. Хочешь меня напугать, придумай что-нибудь поэффектней.

– Это ты зря. Поезда здесь еще бегают, хоть и с большим интервалом, и мы их обязательно услышим.

– Угу. А там у нас деревня?

– Должно быть. В те времена, когда я здесь отдыхал, там действительно была небольшая деревушка, как раз под горой, на которую мы с вожатой забирались вечером после ужина.

– Если там живут люди, значит, у них есть и магазин?

Стасик пожал плечами.

– Когда-то он стоял на проселке недалеко от ворот лагеря. Не исключено, что аборигены до сих пор в нем отовариваются.

– Это радует.

Два других автомобиля, оставшиеся под пригорком, загудели. Стасик спохватился.

– Что-то мы заболтались.

Он нажал педаль газа, и «логан» покатился с насыпи, поднимая облака густой пыли.

За первым же поворотом по другую сторону железки лес оказался более разреженным, и грунтовая дорога стала шире. Наталье показалось, что где-то среди деревьев мелькнул забор. Стасик подтвердил ее выводы.

– Впереди лагерь. Похоже, он закрыт.

Действительно, метров через двести посреди леса открывалась небольшая поляна. Это была площадка перед воротами и глухим забором зеленого цвета. На бетонном постаменте у ворот стояла ржавая жестяная звезда.

Стасик снова притормозил, осмотрелся. Он выглядел немного взволнованным. Далекое прошлое неожиданно лизнуло его в щеку и тут же скрылось за листвой.

– Что тут теперь? – бормотал Стас, почесывая бороденку. – Кто-то выкупил лагерь и перестроил под свои нужды? Под какие?

Забор был высок. Заглянуть поверх него, пожалуй, не смог бы и редакционный водитель Костя, самый высокий парень в их компании.

– Поехали, друг мой! – скомандовала Наталья. – У тебя еще будет время заняться своим детством.

Неожиданно с заднего сиденья подала голос Олеся Гисыч. Безапелляционное руководство рыжей бестии царапало ей душу. Если уж кому-то и суждено командовать Стасиком, то это должна делать законная супруга.

– Да, Стас, двигай уже, я проголодалась как не знаю кто!

На нее не обратили внимания.

Олеся обиженно закусила губу.

8

Через триста метров появилась еще одна поляна, уже гораздо просторнее. Машины остановились. Дорога уходила дальше в лес, и Наташа сумела разглядеть там что-то похожее на бревенчатый дом с вывеской под треугольной крышей. Если в лесу на избушке есть вывеска, то с высокой долей вероятности можно предположить, что это магазин.

Туристы вышли на поляну, окруженную высокими соснами. Площадка шла под уклон, заканчивалась невысоким обрывом, и там, за деревьями и кустарником, виднелись сверкающая гладь озера и узкая полоска песчаного пляжа.

– Это то место, о котором я говорил, – кивнул Стасик. – Кажется, там можно купаться и загорать. Но уже недалеко от берега глубина метра четыре, потому что…

Наташа его не слушала. Она уверенно шла к воде, распуская волосы. Сочная зеленая трава, похожая на дорогой футбольный газон, пеньки через каждые два-три метра, ровные, словно обработанные на станке, стволы исполинских сосен, теряющихся в небесах, безумно чистый воздух и запах большой воды… вот о чем она мечтала несколько недель.

Свобода!

Она пересекла поляну, едва не переходя на бег, прошла в невысокую арку в кустарнике и остановилась на краю обрыва. Высота – не более метра, можно без проблем спрыгнуть и подойти к воде, но Наталья застыла на краю, повиснув на пятках. Раскинула руки, покачнулась, втянула воздух.

Перед ней расстилалось Озеро, бескрайнее, манящее, переливающееся на солнце. В центре Озера, в паре километров от берега, словно безмолвный страж, стоял Остров. Первой же мыслью, посетившей уставшую голову журналистки, было: «Хорошо бы к нему сплавать».

1

Дмитрий Кожемякин решил стать рок-музыкантом. Все мало-мальски интересное к своим тридцати семи годам он уже попробовал и всем необходимым обзавелся. Дима имел красивый дом на берегу живописного озера, пухленькую жену, верную и хозяйственную, способную бесконечно ждать возвращения мужа из офиса и не задавать ненужных вопросов; имел процветающий бизнес окружного значения – хлебокомбинат, животноводческую и молочную фермы, снабжающие пропитанием несколько курортных районов; в гараже его ожидал настоящий «харлей», купленный по случаю у реального американского байкера из штата Невада в Лас-Вегасе. Толстый байкер, укрытый густой бородой и весь расписанный под тамошнюю американскую хохлому, долго упирался, отказываясь понимать, чего хочет от него этот русский мажор, размахивающий веером кредитных карт, но после обильных инвестиций в разрушение печени все же уразумел, что безопаснее для здоровья будет расстаться с железным конем.

Еще у Кожемякина были: белый лабрадор по кличке Жасмин; джип «Мерседес», в салоне которого держался резкий парфюмерный аромат, преимущественно женский; молодая и симпатичная брюнетка-помощница с победоносным именем Вика. Словом, все было у парня…

…и сие обстоятельство однажды не на шутку его испугало. Испугало настолько, что он проснулся посреди ночи, набросил на плечи халат и вышел на балкон. С черного неба равнодушно взирала унылая физиономия луны, в траве трещали сверчки, где-то далеко за частоколом деревьев шелестел озерный прибой.

Как же так, размышлял Дмитрий, мне до сорока еще топать, а у меня есть практически всё. На что я буду тратить оставшуюся часть жизни?

Неожиданно нагрянули думы, для бизнесмена, сумевшего выжить в переделе собственности нулевых годов, несколько нетипичные. Дмитрий пришел к выводу, что движение к заветной мечте должно осуществляться медленнее, чтобы человек успел почувствовать драйв и в полной мере насладиться предвкушением чего-то великого. Проще говоря, чтобы удовольствия хватило на всю жизнь. Достичь всего слишком рано – это повторить судьбу отца Федора, застрявшего на вершине скалы с вожделенной колбасой в зубах и вынужденного трапезничать в компании холодного ветра и царицы Тамары. Кожемякина такая перспектива не радовала.

Он хотел придумать что-нибудь еще, но вариантов дальнейшего движения у состоятельного человека оставалось не так уж и много: либо приумножать богатства, расширяя сферы влияния, либо вернуться к отправной точке. Ну, допустим, вспомнить о своей юношеской мечте. В юности Дима Кожемякин мечтал выступать на сцене с дорогой гитарой «Fender». Он даже написал несколько неплохих песен и успел исполнить их на затрапезном рок-фестивале во дворце культуры металлургов в Магнитогорске, но дальше похвалы местного композитора, считавшего себя мэтром, дело не пошло.

Дмитрий решил остановиться на втором варианте. Юношеская мечта? Годится.

Он заручился поддержкой одной из московских студий, принадлежащей не то Лозе, то ли Кальянову – Дмитрий не вдавался в подробности, просто отсыпал денег московскому партнеру по бизнесу, и тот вышел на профессионалов. Дело оставалось за малым: найти терпеливых сессионных музыкантов, готовых поработать с провинциальным дилетантом, написать сносный материал и вложиться в продвижение. Для начала Дима заказал пару десятков рекламных щитов со своим солнечным портретом и интригующей надписью «Дмитрий Кожемякин: самое интересное – впереди». Щиты стояли на междугородных трассах округа и улицах маленьких городов. На граждан смотрело молодое, свежее, улыбчивое лицо человека, который знает, как сделать праздник бесконечным. Дмитрий был одет в джинсы и белую рубашку, ворот небрежно расстегнут, серый пиджак перекинут через плечо. Свой человек, летний, добродушный.

2

Материал для сольного альбома создавался долго и трудно. Оказалось, что повзрослевшему Дмитрию Кожемякину нечего сказать. В юности слова и мелодии вылезали из него как зубная паста из тюбика, а к четвертому десятку тюбик высох. Процесс осложнялся тем, что ежедневные нагрузки по бизнесу никто не отменял. Дмитрий возмущался: он собрал и выпестовал целую кодлу советников и управляющих, а без него ничего не двигается.

Худо-бедно набросал Дима за две недели три песни в странном смешанном стиле, отсылающем к Бобу Дилану, Марку Нопфлеру и Владимиру Высоцкому, наиграл на шестиструнной гитаре, подставив к инструменту микрофон ноутбука, отдал ребятам на аранжировку. Пока над материалом трудились профессиональные аранжировщики и композиторы, Дима решил заказать интервью еженедельнику «Радар», с главным редактором которого вел давнюю дружбу, замешанную на совместном распитии коньяка в столовой областной администрации. Интервью вышло на центральном развороте.

– А зачем вам рок-н-ролл? – спросила его девушка-интервьюер. – Он уже мертв, как известно, а у вас есть все, о чем может мечтать мужчина: дом, семья, успешный бизнес.

– Это все, о чем может мечтать современный мужчина?

– Ну, давайте не будем рассматривать случаи острых девиаций, я говорю о среднестатистическом мужчине, живущем в наших палестинах и ходящем твердой поступью по земле. Вы – такой?

– В определенной степени.

– Тогда чего?

Дмитрий молчал. «Мы так не договаривались», – хотел он сказать, но натыкался взглядом на включенный диктофон и проглатывал слова. Щеки заливал румянец.

– Вот я смотрю вашу биографию, – продолжала нажимать интервьюер, – и не вижу в ней никаких аномалий. Хорошее образование, активные занятия спортом, впечатляющая трудовая практика, инновационные мозги, энергия как у трактора, нашпигованного микрочипами. И вдруг – желание писать стихи. Хотите поиграть для души или создать что-то вечное?

– Как получится.

– Вы все эти годы скрывали свою романтичную натуру от друзей, коллег, семьи?

– Нет. Скорее, романтичная сторона моей натуры пряталась от меня самого.

Дмитрий смутился еще больше. Покраснели даже мочки ушей.

– Ладно, все-таки я повторю свой главный вопрос: ЗАЧЕМ?

Девушка замерла, раскрыв рот в ожидании. Молчал и Дмитрий. Именно в эту секунду фотограф сделал самый известный снимок героя, облетевший позже местные периодические издания. На нем Кожемякин выглядел вовсе не таким уверенным и благоухающим. Здесь он размышлял, а не позировал. И он колебался.

Вопрос, конечно, банальный и даже глупый. Но журналистка права: на него обязательно нужно ответить, и, прежде всего, самому себе. Дима хотел сказать, что ему, как мужчине, который «достиг всего, о чем когда-то мечтал», стало неуютно ни о чем больше не мечтать. Неуютно сидеть на вокзале конечной станции и представлять себе бетонный надолб тупика в конце колеи. На вокзале, конечно, есть мягкие кресла и отличный ресторан, где подают лобстеров, но ему хочется подойти к кассе и купить билет на другой поезд, который увезет его по другой ветке в другую сторону, потому что остаться на месте означает сдохнуть.

Но он не мог все это озвучить. Преуспевающий бизнесмен и «едва не потерянная надежда русского рок-н-ролла» Кожемякин Дмитрий Сергеевич, пожалуй, впервые на публике потерял дар речи. Он отчаянно стеснялся, как когда-то в юности, стоя на сцене, прижимая к груди старую гитару с глубокой царапиной на верхней деке, думая, что знакомые его засмеют. Кстати, все так и было – над ним смеялись. Старший брат, с малолетства увлеченный футболом, смеялся в голос, озвучивая сомнения в половой принадлежности Димки. Мать сетовала, что пора бы в восьмом классе уже приглядываться к будущей профессии и не торчать вечера напролет в музыкальном клубе при ЖЭКе. Тетка по материнской линии придерживалась аналогичного мнения, добавляя, что если и околачивать груши, то уж лучше с футбольным мячиком, чем с гитарой. Отец… кстати, где был отец? Торчал в гараже, как обычно, и пару веских мужских слов связать не удосужился.

– Мне кажется, ответ на ваш вопрос очевиден, – наконец произнес новоиспеченный рок-идол, теребя подлокотник кресла. – Я хочу вернуться к себе…

Интервью получилось достаточно откровенным. Наташа Ростовцева сделала из него произведение, достойное своей репутации.

– Жаль будет, если у него не получится, – сказала журналистка, сдавая материал главному редактору.

– Он не первый и не последний, – отмахнулся тот.

3

А Кожемякин продолжал нервничать. Ему требовалась перезагрузка.

Однажды он обедал в ресторане санатория на восточном берегу Озера. Столик стоял на крытой веранде в десяти метрах от линии прибоя. Дмитрий смотрел на воду и думал. Компанию за столиком ему составляла верная помощница Вика. Официантка принесла солянку, отбивные с картофелем фри и два летних салата. Чай обещала принести позже.

Вика была не замужем. Симпатяга с длинными ногами, грудью четвертого размера, покладистым характером и чувством юмора Терминатора, в любой момент могла неплохо устроить личную жизнь (во всяком случае на непродолжительное время), но где-то в ее природной женской программе произошел сбой. Белое свадебное платье не снилось ночами, прогулки в парке с кавалерами, ужины в ресторанах и романтические ухаживания, маскирующие похоть, не возбуждали; дети не умиляли, а поэзия не трогала. «Тебе бы шашку да коня – да на линию огня», пошутил однажды Кожемякин. Правда, про себя он думал, что Вика, возможно, фригидна, но проверять это на практике не стремился.

– О чем задумался? – спросила Виктория, когда официантка ушла.

– О вечном.

– И как оно?

– Оно все так же вечно. – Дмитрий уныло посмотрел на заказанную солянку, потом снова вернулся к изучению водного пейзажа. – Видишь вон тот остров?

– Ну.

– Мы в детстве с пацанами пытались к нему сплавать. Он всегда меня притягивал.

– В чем проблемы? Сел на лодку и доплыл.

Дмитрий улыбнулся. Порой ему казалось, что он сможет усадить Вику вместо себя в директорское кресло. Она и соображает быстрее, и говорит интереснее, да и выглядит со своим четвертым размером в глазах инвесторов гораздо привлекательнее. Пожалуй, единственный ее недостаток – отсутствие воображения.

– Мы пытались доплыть. Сперли легкую резиновую лодку у моего отца, вечером в субботу доехали на велосипедах до Озера. Плыть отважились только я и парень по имени Вася. Остальные предпочли сидеть и наблюдать. Но мы не дошли… Васька струсил на полпути, начал хныкать, умолять, чтобы я развернулся, хотя в обычной жизни никогда не ссал, мог запросто забраться в чужой огород за грушами или стащить у деда пневматический пистолет. Я до сих пор вспоминаю именно этот эпизод: Васька смотрит на гребень волны и канючит – «поворачивай, поворачивай». Да и у меня самого, кстати, заиграло. В общем, так мы и не добрались до Острова, а потом нам досталось и за украденную лодку, и за то, что уехали далеко от города в позднее время. Я жил на окраине Кыштыма, в поселке Каолиновый…

– Я помню твою биографию.

– Биографию помнишь, да меня не знаешь. – Дмитрий нехотя взял в руки приборы. – У нас по округе ходила легенда: если доберешься до Острова, сбудется твое самое заветное желание. Я не спал ночами, когда услышал. Сама посуди, чем голова забита у мальчишек: велосипед, мотоцикл, девочку помацать. А я, помимо всего прочего, еще и о сцене тогда мечтал, о пластинках, толпах поклонниц, вот и подбил друзей сплавать. Если б не Васька…

– Ты сдался?

Дмитрий покачал головой.

– Остров дает всего одну попытку…

Помолчал немного и добавил:

– … а может, все это вообще чушь собачья.

Вика подняла вилку и, пережевывая мясо, воскликнула:

– Второй вариант!

4

Профессор Дональд Р. Баксли, 52 года, не женат, детей нет… получил отпуск без сохранения жалования в самый разгар учебного года. Руководство Колумбийского университета, «первого в Нью-Йорке, пятого в стране, частного, свободного вероисповедания, восславим Господа, аллилуйя!», приняло непростое решение отправить мужчину отдыхать. Что бы ни обозначала буква «Р» в имени профессора философии, ему не место в приличном учебном заведении.

«Мистер Р. Баксли» – и ни звуком меньше! – психованный сукин сын, ударивший студента и отстраненный до особого разбирательства. Наказал студента за неуважение. Да-да, неуважение – серьезная проблема нашего века, а ведь он, Дональд, прекрасно помнил времена, когда уважение к личности в этой стране чего-то стоило. Пусть не было этой пошловатой политкорректности, но уважаемый человек всегда получал то, чего заслуживал, и не для того Дональд столько лет протирал штаны в колледжах и университетах и голосовал за республиканцев, чтобы какой-то мелкий засранец, наследник техасских нефтяных рейнджеров, относился к нему с пренебрежением.

Студент столкнулся с философом в коридоре. Баксли направлялся на ленч, предварительно слегка пригубив из своей заветной фляжки. Он шел вдоль стены, неся в руках портфель. Парнишка налетел на него и едва не сшиб с ног. На требование немного сбавить скорость и хотя бы изобразить раскаяние молодой человек ответил усмешкой, одной из тех «замечательных» усмешек, что таят в себе истинное отношение нуворишей к интеллигенции. «Извините, мистер Баксли, я вас не заметил», – выдавил парень, а в глазах светилось: «Отсоси, приятель!».

– Мистер Р. Баксли! – поправил профессор.

– Я так и сказал. – Студент собрался было продолжить путь, но профессор ухватил его за плечо. Точнее, за рубашку.

– Эй, что за черт, мистер Бакс…!

– Одну минуту, молодой человек.

Но парень не планировал выслушивать очередную поучительную историю о мужестве первых колонистов, положивших свои жизни на алтарь свободы… или какую-то подобную чушь, которой Баксли разбавлял свои философские лекции. Парень дернулся, и рубашка порвалась, а сам он не удержался и полетел на пол у стены. Дональд даже не успел сообразить что к чему, а хитрый студент уже лежал на спине и с удивлением разглядывал капли крови на верхней губе.

«Что за черт?! – думал несчастный профессор, переводя растерянный взгляд с клочка голубой рубашки, зажатой в руке, на ее хозяина. – Ведь я всего лишь хотел…». О да, он всего лишь хотел рассказать, как важно в этом разлагающемся мире уважение, как необходимо сохранять достоинство и чинопочитание.

Странно все обернулось.

Студент включился в ситуацию молниеносно. Вокруг них уже появились любопытные, и не только студенты. Преподаватель английской литературы, также торопившийся на ленч, остановился у противоположной стены и глядел на лежащее тело. Профессор Смит имел немалый вес в педагогическом коллективе, и достаточно будет двух его реплик, чтобы у Дональда появились проблемы. Собственно, Баксли уже и не сомневался, что проблемы у него появятся буквально через несколько минут после падения гребаного юнца на пол.

Разумеется, упавший студент поднял крик: «Рукоприкладство!!! Насилие в учебном заведении – в уважаемом учебном заведении, славящемся своими богатыми традициями!!». После ленча Дональд Р. Баксли успел провести лишь одну лекцию.

Это какая-то глупость, уверял он себя, сидя в кресле в предпоследнем ряду салона «Грейхаунда», который вез его домой в Нью-Хейвен. Точнее, не домой, а к сестре и племянникам. Своим собственным постоянным домом он обзавестись так и не успел, ибо считал это не очень существенным на фоне стоящих перед страной глобальных задач. Он смотрел на макушки немногочисленных пассажиров, сидящих впереди, и ни на чем не мог сосредоточиться. Все случилось так быстро, что он не успел сообразить, заслуженно получил ли свое наказание, либо наказание только ожидает – самое суровое в его жизни. Вероятно, кто-то из преподавательского состава давно точил на него зубок, и вот подвернулся удобный случай, чтобы выбить почитателя традиций Дональда Р. Баксли с насиженного места. Упавший на пол студент оказался отпрыском известного мецената, предки которого жертвовали на становление Колумбийского университета значительные средства. Страшно подумать, но, кажется, юноша с зализанными волосами считался едва ли не потомком Пулитцера. Впрочем, как бы то ни было, теперь Дональд ехал к сестре в надежде немного отдышаться и поразмыслить над своими дальнейшими действиями.

…Путь его был скрыт от него. Судьба уготовила забаву, которую не помогут избежать ни сестра с племянниками, ни оставшиеся в университете немногочисленные друзья, ни святая вера в собственную непогрешимость.

Через полтора года Дональд Р. Баксли – и ни звуком меньше! – будет ехать на старом «бьюике» сестры по улицам Нью-Хейвена и горланить похабные песни. В Колумбийский университет он так и не вернется, сам подаст прошение об отставке и осядет в маленьком городке недалеко от Нью-Йорка. Шансы устроиться в местном Йельском университете, старейшем в Новой Англии, даже не рассматривались. Сначала он попробует писать статьи для научно-популярных журналов, но быстро поймет, что сказать ему нечего, потом попытается размять перо в исповедальной прозе, но и это занятие вскоре ему наскучит. Зато обнаружится большое количество свободного времени и отсутствие всяческих барьеров – в том числе и внутренних.

Баксли сядет за руль пьяным и благополучно проедет несколько кварталов от «Уол-Марта», где под завязку загрузится виски и разнообразной закуской, до дома. Местный полицейский, дежуривший в тот вечер на Мейн-стрит, отвлечется на разговор с женой в самый неподходящий момент. Супруга будет рассказывать о визите к ветеринару. Старый сенбернар Роберта и Элис Франкель ослеп на один глаз и почти оглох на оба уха, и ветеринар советует смириться с неизбежным; Бобби отвернется от дороги, чтобы отыскать в записной книжке номер другого врача, способного сообщить что-нибудь более позитивное. В этот момент «бьюик» бывшего профессора философии, так и не избавившегося от своей заветной фляги, пролетит мимо. Патрульный Роберт Франкель, подняв голову, увидит лишь шлейф пыли, парящий в метре над дорогой, а автомобиль нарушителя уже скроется за углом.

Увы, в конце улицы «бьюик» встретится с последним серьезным препятствием. Он вылетит на обочину, где зацепит мирно стоящего молодого человека (к слову, студента Йеля) со спортивной сумкой и раскрытой книгой перед глазами. Точнее, не зацепит, а ударит и намотает на переднюю ось. Сам Баксли, отмщенный таким чудовищным образом за свою поруганную преподавательскую честь, уцелеет, но более-менее интересная биография мужа сего на данном эпизоде закончится.

1

Столбик дыма, потянувшийся из лесной чащи, первой заметила Мария Лобова, мать Степки. Она так и застыла в углу своего двора со свежевыстиранной простыней в руке. Женщина собиралась повесить белье на веревку, протянутую от крыльца до изгороди, но необычное зрелище ее отвлекло.

– Вот тебе на…

Туристы не жаловали этот берег. Слишком он мрачен. Молодые люди и семьи с детьми предпочитали останавливаться на обжитых пологих склонах к западу и востоку от Подгорного, поближе к базам отдыха и пансионатам, где можно безбоязненно жечь костры, отовариваться на кухнях, включать музыку в машине и устраивать ночные дискотеки. Но здесь тишина давила на барабанные перепонки, воздух усыплял, и даже самые отъявленные хулиганы не решались нарушить покой здешних мест, чувствуя свою неуместность. Туристов Мария Лобова видела здесь в последний раз полтора года назад.

И вот – столбик дыма. Очередные смельчаки, считающие природу прислугой, или вполне милые люди, неудачно выбравшие место для отдыха? Очень скоро станет известно.

– Опять кому-то захотелось острых ощущений, – послышалось со стороны соседнего огорода.

Мария вздрогнула. За невысоким покосившемся частоколом покуривала сигарету, глядя в ту же сторону, Оксана Афанасьева. Их огороды подпирали друг друга, только у Оксаны четыре сотки обросли сорняком и покрылись, как фурункулами, кротовьими норами, а у Лобовой в удачные годы, когда она могла трудиться на земле, можно было собрать неплохой урожай моркови, свеклы и картофеля.

– Здравствуй, Оксана. – Лобова принялась демонстративно развешивать белье.

– Здравствуй, здравствуй, милая. Как тебе это?

Соседка кивнула в сторону дыма, который к тому моменту стал значительно гуще. Мария сделала неопределенный жест.

– Кабы чего не вышло, – заметила Оксана, выбрасывая окурок в траву под забором.

– Ты о чем?

– Дурной это знак. – Оксана перекрестилась.

Мария промолчала. Не хватало ей только пророчеств пьяной дуры, знаменитой на весь район неудачной попыткой убийства. Было дело прошлой зимой, приехал к ней из Кыштыма тип средних лет и интеллигентной наружности (мужики пошутили, что для Подгорного за интеллигента сойдет и вахтер дворца культуры). Особых планов относительно своего пребывания на Хуторе мужчина не строил, случайно познакомился с Оксаной, работавшей администратором на автомойке в поселке Каолиновом под Кыштымом, да и отвез ее после смены домой. Гудели весь вечер – громко, с аккордеоном, оставленным предыдущим ухажером Афанасьевой, и купанием в сугробах во дворе. Оксана еще и затопила баню. В какой-то момент воцарилась долгожданная тишина, а ближе к полуночи Хутор огласил женский крик. Как рассказывала позже Оксана, гость по пьяной лавочке «позволил себе лишнего», и ничего более не оставалось, как запереть его в натопленной бане. При этом, как выяснилось, Оксана не забыла и набросать в печь побольше свежих поленьев, подперла дверь толстым чурбаном, а сама ушла спать. До утра гость едва ли бы дожил, но вовремя появился любопытный Степка Лобов. Юный полуночник услышал стук, вышел во двор, перелез через забор и отпер баню. Ко всеобщему удовольствию, обошлось без полиции, кыштымский ухажер оказался человеком необидчивым, быстро пришел в себя, ополовинил бутылку самогона с соседями и убрался восвояси.

Но Оксана Афанасьева с той поры ходила у местных жителей в числе опасных субъектов, с которыми лишних дел лучше не иметь, хотя раньше, до происшествия в бане, Мария Лобова любила обменяться с ней парочкой сплетен.

– Дурной знак, – повторила соседка, и от ее голоса у Марии по спине побежали мурашки. Она поспешила уйти в дом.

Вечером никто не слышал ни громкой музыки, ни иного шума со стороны берега, но дым все так же тянулся вверх тонкой ниткой и превращался в едва различимое облако над верхушками деревьев. Туристы вели себя довольно скромно и ничем иным, кроме дыма, себя не обнаруживали.

Их появление вечером обсуждали еще два человека.

Зажиточный староста Никита Драгунов, владевший лодочной станцией после ушедшего на покой Заратустры, сидел на скамейке перед высокой каменной изгородью своего двухэтажного дома в компании приятеля по имени Володя. Дом старосты, похожий на маленькую крепость-форпост, стоял на самой высокой точке поселка, рядом с дорогой, ведущей к трассе. С лавочки возле дома можно было оглядеть весь Хутор.

Володя вернулся со смены. Он служил охранником на ближайшей к Подгорному базе отдыха «Чайка». Работа у него была скучная, зевотная, а потому поболтать с односельчанином вечером на завалинке он никогда не отказывался. Сегодня болтали «на сухую», настроения пить ни у кого не возникло.

– Не нравится мне это, – сказал Никита, кивая в сторону леса за железной дорогой. – Чего они приперлись?

– А ты не знаешь? – Володя тщетно пытался высечь огонь из дешевой китайской зажигалки.

– Что я должен знать?

Володя ухмыльнулся. К нынешнему титулу своего старого друга он относился с иронией. По его разумению, староста из Никиты вышел так себе, хоть он и справлялся с кое-какими административными обязанностями. Никита всегда хотел обладать какой-нибудь должностью, хоть малой толикой власти, позволявшей думать, что в жизни он чего-то добился. Он даже комплекцией своей гордился, настаивая на том, что круглые щеки и пухлые бока свидетельствуют о добродушии и отменном здоровье. По мнению же Володи, смотревшего на вещи менее прагматично, все это заблуждение.

– Ты не слышал байку Егора?

– Да брось, – сморщился Никита, – Ключник из ума выжил.

– А если нет?

Зажигалка, наконец, поддалась, над ней взметнулось на мгновение рыжее пламя, тут же превратившееся в маленький голубой огонек. Володя едва успел прикурить.

– Китайцы, – буркнул охранник, – ничего не умеют делать.

– Перестань, сейчас весь мир размещает производство в Китае. Вот, например, все, что у меня в доме стоит, собрано там – начиная от чайника, заканчивая…

– Завязывай, Никитос.

Староста виновато шмыгнул носом.

– Ключник болтал, что когда Озеро проголодается, к берегу обязательно прибьет горстку аппетитных туристов. Может, и сказки, как ты любишь повторять, но посчитай, сколько людей утонуло на этом берегу? И все в одно и то же определенное время, в августе. Ты вспомни сам, а потом подумай, байки или нет. Кстати, и чудак на Заброшенном Колодце до сих пор здесь. Ты его видел? Вторую неделю торчит. Тоже ведь неспроста.

Никита смотрел на дым из леса и молчал. Тихий вечер уже принимал это волшебное место в свои объятия. Волшебное место… точно сказано. Иногда прагматику Никите казалось, что он живет внутри какой-то легенды, в которой время бежит медленнее, люди добрее и спокойнее, и до Бога, если он есть, можно дотянуться кончиками пальцев. Но порой тишина казалась обманчивой и опасной, а Никита не мог понять, что в ней не так.

Староста молчал около минуты, потом неуверенно произнес:

– Думаешь, новая закуска?

Володя сплюнул под ноги.

– Ага. Приглашение на ужин.

2

Вышло, как и предполагал Стасик: три автомобиля – три палатки. Хотя третья палатка казалась совершенно лишней. Костя и Вениамин Анатольевич с семьей вполне могли уместиться в одной четырехместной палатке, но Карева наотрез отказалась делить убежище с посторонним мужчиной, тем более таким обормотом. Костя не обиделся. Он вообще редко обижался на людей, считая их существами, достойными сострадания.

Словом, молодые супруги Стасик и Олеся Гисыч устроились вдвоем в своей просторной палатке, Каревы раскинули свой шатер, огороженный колышками и канатами (Вениамин Анатольевич лишь краснел и пожимал плечами – жена, дескать, у меня женщина хозяйственная, и вообще жен не выбирают, они сбрасываются к нам с неба), а Наташе Ростовцевой и ее племяннице Кире ничего не оставалось, как разделить временное пристанище с Костиком.

– Обязуюсь не приставать и ягодиц не касаться, – сказал водитель серьезным тоном. В глазах же сверкнула готовность в любой момент нарушить принятое обязательство.

Почти весь вечер, пока мужчины занимались палаточным городком, а женщины готовили еду, журналистка прогуляла по песчаному берегу или просидела на обрыве, глядя на воду. Олеся Гисыч иногда бросала недовольные взгляды в ее сторону и неоднократно порывалась крикнуть, чтобы она не прохлаждалась, «сраная богема», а шла помогать, но ей не хватало решимости. Сотрясать воздух не имело смысла, потому что переболтать Наталью Ростовцеву, для которой слова – профессия и смысл жизни, не представлялось возможным. Уж если вступать с ней в поединок, то не на ее территории, и Олеся прикусывала язык, продолжала молча чистить картошку, резать помидоры и вяло реагировать на бытовые рассказы профессорской жены Татьяны Каревой. О, как она ненавидела эту кулинарию!

Карев-младший, вихрастый парень в висящих на заднице джинсах, вместе с Кирой собрал дрова для костра. Кира оцарапала руки, выдирая сухие ветки из-под кустов на краю поляны, вошла лицом в паутину и долго отплевывалась. Но в целом ей все здесь нравилось. Матвей пока ничем не выдавал своего отношения к пикнику, молча, стиснув зубы и губы, складывал сучья в согнутую в локте руку. Кира даже не пыталась с ним заговорить. В конце концов, через десять минут охапка вполне сносных дровишек легла в основание очага. Костик, покончив с палаткой, бросился разводить костер. К тому времени он уже успел опорожнить одну бутылку пива и присматривался к следующей.

– Учитесь, молодежь! – воскликнул весельчак, и в мгновение ока в островке выжженной земли, огороженном почерневшими камнями, появились первые языки пламени.

Наташа иногда оборачивалась к лагерю, улыбалась, глядя на Киру. Но затем снова возвращалась к своим мыслям… к проклятым сверлящим мыслям.

Пустота. Самое точное слово, отражающее ее теперешнюю сущность, и едва ли отпуск, проведенный в тишине и великолепии южноуральской природы, приведет к ощутимым результатам. Так ей казалось. Прямо перед ней простиралось Озеро, спокойное и умиротворенное, отражающее бледное закатное небо. Остров дремал вдалеке, дышалось легко и свободно, но от того на душе становилось еще горше. Психотерапевты прописывают отдых на природе своим пациентам в качестве лечения, но Наталье этот рецепт, наверно, не годится. Или она просто торопит события и ждет результатов, которым еще рано проявиться?

«Если ты такая умная, то почему такая одинокая?» – съязвил однажды главный редактор. Чудинов считал допустимым отпускать едкие и подчас болезненные реплики в адрес подчиненных. Наташа в тот раз ничего не ответила, ее, как обычно, затянул водоворот событий, встреч и командировок, а теперь, когда появилось время медитировать, глядя на воду, она только об этом и думала. Она приняла вопрос Чудинова за отправную точку.

Если ты такая умная, почему такая одинокая?

Без комментариев. Пожалуйста, следующий вопрос… хотя ладно, чего уж там, все свои.

Утверждать, что ей не везло в личной жизни, было бы нечестно. Везло, да еще как! Парни один круче другого подруливали на дорогих иномарках, на автомобилях попроще, а то и просто на велосипеде, как это сделал один студент, проходивший под началом Натальи практику в «Радаре». С некоторыми она ужинала, не более того, иногда соглашалась продвинуться чуть дальше (о чем впоследствии жалела, ибо после вожделенного секса кавалер становился вялым и безынициативным, а то и вовсе сразу исчезал, как задержанный в полиции гопник, получивший назад свой паспорт), но в большинстве случаев Наташа теряла интерес к мужчине сама, когда понимала, что он боится ее – умную, независимую, острую на язык, порой категоричную в суждениях и часто кажущуюся холодной. Никому из ее обожателей не удавалось пробить панцирь, даже тому счастливчику, чьи бритва и зубная щетка задержались в ее ванной на продолжительное время. Позже, когда у Натальи появилась Кира, повседневная потребность в кавалерах стала не очень актуальной.

Но вечно это продолжаться не может, не так ли, дорогая? Ты – женщина, а что такое женщина без любимого? Не пойми что. Хоть сколько делай умное лицо, держи осанку или даже притворяйся лесбиянкой, но не спрячешь своего отчаянного одиночества.

Впрочем, однажды ей реально повезло. Правда, ненадолго. Единственный человек, которого она могла бы представить рядом, с которым могла бы говорить часами и впустить его к себе в сердце, находился сейчас очень далеко. Там, откуда не возвращаются. Она знала его всего несколько недель и не успела сблизиться настолько, чтобы называть своим другом, но ведь иногда коротких мгновений хватает, чтобы понять, кто тебе нужен. Этого человека уже не существовало в природе, его больше нет, его нельзя потрогать руками, нельзя услышать, увидеть и хотя бы представить, каково будет находиться в его крепких объятиях. И до сих пор Наталья Ростовцева, пересекавшаяся с ним лишь по долгу своей журналисткой службы, не понимала, нормально ли по нему горевать.

Здесь, на берегу Озера, ей казалось, что совершенно нормально.

И Наташа горевала. Беззвучно, но обильно. Она не пытаясь вытирать слезы. Озеро равнодушно взирало на ее страдания, не вмешиваясь ни шелестом ветвей, ни дуновением ветерка. Сквозь пелену слез Наташа видела Остров и далекий противоположный берег, и тоска сжимала сердце еще сильнее. Она вспомнила картину, увиденную на каком-то бюджетном вернисаже. Они рассматривали ее вместе с Кирой, и девочка долго не могла отвести глаз, словно загипнотизированная. На острове, окруженном беспокойными морским водами, стоял средневековый замок с двумя красивыми башнями. Над ним кружили птицы, оранжевый диск солнца поднимался из пучины. Наталье хотелось бы очутиться на острове – на том, что был нарисован на дешевом холсте. Очутиться в картине, в книге, в сказке – где угодно, лишь бы подальше от мира, из которого, как от поцелуя дементора Джоан Роулинг, ушла вся радость…

3

…Она делала репортаж. Формулировка темы звучала как аннотация к дешевым и пошловатым советским кинодетективам: «Будни уголовного розыска». Но Чудинов пресек споры на корню: «Это прогиб перед городским управлением внутренних дел. Хочешь и дальше работать – умей работать языком».

Прогиб так прогиб, как скажете, гражданин начальник, тем более что она уже сыта по горло хмырями из ОБЭП, лощеными, циничными, равнодушными. Наташа как раз заканчивала материал по одному из районных отделов. Начальник ОБЭП на ее глазах мутузил, как футбольный мячик, человека, принесшего челобитную. Молодая женщина, измученная хождениями по коридорам, отчаявшаяся и малопривлекательная, предпринимала последнюю попытку возбудить уголовное дело против семейного психолога, который отнял бизнес у ее родителей и едва не довел мать до сумасшедшего дома. Начальник женщину не слушал, строчил что-то в бумажках. Пальцы с внушительными золотыми перстнями мелькали над столом, на волосатой груди блестела толстая цепь с православным крестом. «В российском уголовном праве нет прецедентов вашему делу, – выдавливал сквозь зубы обэповец, не отрывая глаз от бумаг, – ничем не могу помочь. Да и состава преступления в действиях вашего психолога не обнаружено». Уже в коридоре, когда бессмысленная аудиенция подошла к концу, Наташа объяснила несчастной девушке, что ни одна сволочь в этом заведении не оторвет зад от стула, пока не увидит, чем можно поживиться.

Так что к черту этих бизнесменов в погонах, поработать бы с нормальными ребятами, которые действительно занимаются делом, тем более что в органах таких ребят с каждым годом оставалось все меньше и меньше.

В уголовном розыске Наташу свели с лучшим опером, майором Сергеем Ковалевым. Человек он был замкнутый, неразговорчивый, не любил не только рассказывать о своих подвигах, но даже предавать их огласке. Вообще парень поначалу производил впечатление эдакого буки, который может и по матушке послать, и камеру разбить (а в мастерстве разбивать камеры и лица их хозяев с ментами едва ли кто-то может сравниться), но с течением времени становилось видно, что не все так просто с этим майором. Такой фрукт в органах встречался Наташе едва ли не впервые за ее десятилетнюю карьеру. Блаженный с пушкой наперевес, круглыми бицепсами и играющими желваками – готовая фреска для собора какой-нибудь правоохранительной богоматери.

Ковалев не брал взяток (медицинский факт, подтверждаемый сослуживцами и фигурантами уголовных дел). Ковалев не только не бил подследственных на допросах, но даже не позволял себе перейти в общении с ними на «ты». Не крышевал бизнес и не имел никаких побочных источников доходов. Жил скромно, в обычной панельной девятиэтажке, один воспитывал дочь, ездил на очень подержанном «Мерседесе», в отпуск уходил раз в два года и отдыхал отнюдь не в Таиланде, а у матери в деревне, где латал протекающие крыши, заготавливал дрова и удил рыбу.

Аномальный мент.

Лишь спустя несколько дней после шапочного знакомства Наташа Ростовцева сумела развести его на большое интервью для «Радара», и повод представился стопроцентный. Майор Ковалев взял «авторитета» Сеню Креста на торговле оружием и наркотиками, не побоялся ни давления снизу, ни настоятельных рекомендаций сверху, ни дружеских советов справа и слева. И не просто взял, а еще и отказался отпустить за солидные отступные. То, что Сенька Крестовский потом удачно выскользнул из объятий Фемиды и без содействия Ковалева, это уже второй вопрос, но майор все равно прославился на всю ивановскую, и не в последнюю очередь благодаря интервью и репортажу Натальи Ростовцевой.

После того интервью она кое-что про него поняла. Поняла – и разместила в блоге свои несвоевременные соображения, вызвавшие впоследствии бурные комментарии интернет-сообщества. Мнения разделились примерно пополам, причем у сторонников обеих теорий в распоряжении имелись внушительные аргументы.

Наталья Ростовцева предположила, что Сергей Ковалев – ангел. Нет, не тот, что с крыльями и выпученными глазками летает над нашими головами, посыпает дорожки лепестками роз и на каждом углу кричит «возлюбите да обрящете!». Это был бы сумасшедший. Сергей Ковалев – другой. Он – необъяснимое и непонятное воплощение чего-то светлого и теплого, что есть в человеке, исполнитель какой-то миссии, никому пока не ведомой. Да, конечно, он хмур, неразговорчив, выпивает, курит и, разумеется, может так сунуть в рыло, что не узнаешь себя в зеркале. Но… при этом невероятно добр и скромен. Нелепое сочетание. Нереальное для парня его статуса человеколюбие и что-то еще, чего она не уловила. Действительно Ангел. Один из тех, что, сами того не ведая, время от времени спускаются на нашу грешную землю, ходят по ней и беспричинно творят добро, не требуя расписок и не выдавая квитанций.

Часть комментаторов презрительно фыркала: «Ангел? С табельным оружием и бессрочной индульгенцией от МВД?! Не смешите! Думаете, он не поступался совестью? Не стрелял по живым мишеням? Не лжесвидетельствовал? Как же он выдержал столько лет в полиции?!». В ответ другая часть спорщиков во главе с человеком, скрывавшимся под ником Тура, давним заочным знакомым Наташи, кипятилась: «Ангел – не тот, что гадит ромашками, а тот, кто способен к самоанализу, умеет отличить добро от зла, не боится признать и исправить ошибку, способен прощать других и самого себя».

Браво, Тура, ты меня прекрасно понял! И отдельное спасибо за цитату от братьев Стругацких, украденную ими в свою очередь у кого-то из раскольников: «Из десяти девять не знают отличия тьмы от света, истины от лжи, чести от бесчестья, свободы от рабства». Из десяти – девять! Плохи наши дела, люди, очень плохи.

Постепенно майор Сергей Ковалев стал ее кумиром, незримым героем публикаций, а может, и потенциальным героем ее романа. Ведь помимо всего прочего он был очень интересен и просто как мужик. И разница в возрасте в самый раз – всего-то десять лет.

О, какой он мужчина…

Она провела с ним всего несколько часов чистого времени, пока делала свою работу, но уже ко второму часу первой встречи ловила себя на мысли, что ей хочется прислониться к нему, как к большому дубу, спрятать голову в ветвях и говорить, говорить, говорить, жалуясь на несправедливость жизни, на глупость и мелочность людей, на неожиданную утрату ориентиров и цели, ради которой можно чем-то пожертвовать. Словом, ей самой захотелось дать интервью ему, большому и доброму мужчине, знающему ответ на любой вопрос. И никакого намека на секс, ибо в такие волшебные моменты, случающиеся в жизни реже, чем солнечные затмения, о грешной плоти даже не вспоминаешь.

Но вместо того, чтобы бросить диктофон, выплюнуть сигарету и стать самой собой хотя бы на пару часов, она продолжала разыгрывать из себя курву с рыжим хвостиком, которой сам черт не брат.

Что же он тогда говорил? Ничего особенного. Во всяком случае, ничего такого, чего она не слышала раньше. Но в изложении сурового мента каждое слово обретало невероятную силу.

«Конечно, в наших рядах полно ребят, лишенных даже приблизительных представлений о чести, – говорил Ковалев, сосредоточенно гася сигарету в пепельнице, хотя она давно уже погасла. – И я знаю, что репутация у нашей профессии, мягко говоря, паршивая. Но припирать человека к стенке, не имея достаточных оснований, нельзя. Даже у последнего козла должен быть шанс оправдаться. Потому что мы не такие, какими выглядим, мы так проявляемся в разных обстоятельствах. Но мы бываем и другими».

«Взять деньги за развал уголовного дела? – размышлял он, поглаживая нижнюю губу и по-прежнему вперив взгляд куда-то вниз. – Как два пальца… Но я работаю только с теми следователями, которым доверяю. С теми, кто не завалит мою работу, кто понимает, что я делаю и почему я делаю это так, а не иначе».

«Больше всего не люблю человеческую глупость и низость, – с улыбкой говорил Сергей почти в самом конце интервью, в той его части, где шли вопросы о жизни, любви, свободном времени и отношении к человечеству. – Причем глупость и низость противны вдвойне, когда человек не понимает, что делает. Когда у него нет представления о том, что хорошо и что неправильно. Ломается какая-то шпилька внутри… или ее с самого начала нет. Это люди-аллигаторы, люди-желудки. С ними сложнее всего, им ничего не объяснишь».

Ночью после интервью Наталья долго не могла уснуть, хотя редко жаловалась на бессонницу. Она была уверена, что влюблена в этого парня. Она даже сдвинулась на край своей пустой кровати и легла на бок. Представила, что Сергей лежит рядом. Добрый и надежный… и храпит!

Через месяц он погиб. Смерть не была героической, хотя драматургия всей его жизни настаивала на подобном финале. Сергей перевернулся на служебной машине при выполнении неудачного маневра. Он не любил служебный транспорт, доверял только своей старой лошадке, но в тот день сел в пассажирское кресло «десятки», доверившись молодому сержанту. Ехали на место преступления, не вписались в поворот на мокрой дороге…

Вот и вся его «особая ангельская миссия». Пролетел он в ее жизни метеоритом и оставил в скорбном недоумении.

Если ты такая умная, почему такая одинокая?

4

Наплакавшись вдоволь, Наташа умылась в Озере, вытерла лицо краем футболки, шмыгнула носом, сообщила своему отражению:

– Это глупо.

Ей потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок. Не нужно, чтобы племянница видела ее такой (впрочем, ей ли не знать, что от внутреннего ока Киры все равно не спрячешься).

Когда Наташа вернулась в лагерь, солнце уже скрылось за деревьями и на поляну опустились долгожданные сумерки. Над костром висел котелок с ароматным супом, на раскладном столике в стороне женщины разложили тарелки с нарезанными помидорами, огурцами и ржаным хлебом. Карев с женой о чем-то перешептывались, и лица в отсветах пламени выглядели масками вампиров. Их сын лежал в палатке, играл с телефоном, Кира вместе с дядей Костей крутилась возле тарелок, а супруги Гисыч пили холодный чай, сидя на бревне недалеко от своего автомобиля.

– Извините, что бросила вас, – сказала Наталья, тщательно следя за своими интонациями. – Обещаю, что отработаю.

Никто не высказал негодования, лишь Олеся едва слышно буркнула:

– Хотелось бы верить.

Сели ужинать.

5

Поели обильно. Шашлык не делали, поскольку не успели запастись свежим мясом, но зато супа с тушенкой наварили пять литров, поставив кастрюлю на угловатые камни. Запекли картошки, потом заварили ягодный чай. Татьяна Карева откопала в багажнике пакет дешевого красного вина, предложила всем, но выпить согласилась лишь Олеся. Костя уже вовсю разговелся пивом. Аромат над полянкой стоял потрясающий, и, кажется, даже чайки с Озера пытались прорваться сквозь частокол деревьев, чтобы отведать чего-нибудь вкусного.

Поев, туристы сгруппировались у костра, примостившись кто куда. Пришло Время Ночных Разговоров, то самое время, которого с трепетом ждали. Так или иначе, все они приехали сюда именно за костром, большой водой и ночными разговорами. Возможно, не хватало гитары, но о ней никто, кроме Вениамина, не сожалел, ибо поющих в компании не нашлось.

Начало разговору положило радио, точнее, старинный полупроводниковый радиоприемник, в простонародье именуемый «транзистором». Матвей крутил ручку в надежде отыскать музыкальную программу, но во времена молодости его отца, кому и принадлежал аппарат, не существовало не только музыкальных радиостанций, но и вообще каких-либо иных станций, кроме «Маяка» и Всесоюзного радио. В результате парнишка лишь отыскал выпуск новостей сомнительного происхождения.

Монотонный голос сквозь треск помех, рассказывал о традиционных неприятностях в США:

– Трагедия произошла в небольшом городке Нью-Хейвен, штат Коннектикут, в 120 километрах от Нью-Йорка. Управляемый пьяным водителем автомобиль совершил наезд на студента местного Йельского университета россиянина Петра Зименкова. От полученных травм молодой человек скончался на месте. Тело погибшего уже отправлено на родину, в Челябинскую область, город Касли. Петру Зименкову, обучавшемуся в Йельском университете на архитектурном факультете, было всего 19 лет. По иронии судьбы, за рулем автомобиля находился бывший преподаватель другого известного в США университета, Колумбийского, Дональд Баксли, недавно отстраненный от работы за многочисленные нарушения. В полиции округа говорят…

Помехи заглушили окончание трагической истории.

У костра на берегу озера в тысячах миль от Нью-Хейвена повисла тягостная тишина. До сей минуты Вениамин Карев задумчиво ковырял зубочисткой во рту, полулежа на теплом одеяле подобно римскому патрицию, Стасик сидел рядом с женой, подбрасывая ветки в угасающий костер, Олеся посасывала вино из пластмассового стакана, а выражение глаз Костика и его отзыв об услышанном говорили о том, что ему давно пора завязывать с пивом:

– Чертовы пиндосы, нигде от них житья нет, даже в Йеле! – Он торжественно оглядел собеседников, ища поддержки.

– Глубокомысленное замечание, ничего не скажешь, – откликнулся Карев.

– Ну что вы, – подхватила Наташа, – мнение истинного патриота. Кость, я обязательно возьму тебя в консультанты, если буду писать о загранице.

Костя фыркнул, но промолчал.

– Касли – это же здесь, совсем рядом, – покачав головой, заметила Олеся.

– Двадцать километров от Кыштыма, полчаса умеренного хода отсюда, – подтвердил Стасик.

Матвей выключил приемник. У костра вновь воцарилось молчание. Все слушали, как плещется о берег Озеро и шелестят листвой березы.

– Надо же, – произнесла Татьяна Карева, сидящая подле мужа на краю одеяла. Ноги она подвернула под себя, руки сложила на коленях. – Жил здесь парнишка, никого не трогал, уехал под чужое солнце и – на тебе, пропал ни за грош…

– Под чужое солнце? – ухмыльнулась Наташа. – И вы туда же… Солнце везде одно и то же.

– Не скажите. Родное солнце всегда помогает. Где еще есть такая природа, как у нас? Где еще душа русского человека может так развернуться? В каких несчастных Штатах? Что ему там, этому парнишке…

Карева, кажется, собиралась продолжить геополитический диспут, начатый Костиком, но вмешался муж.

– Оставим споры, дорогая, – сказал Вениамин, бросив в костер сухую ветку. – Если говорить о природе, то в Новой Англии, например, потрясающая природа, очень похожа на нашу, южноуральскую. Очень много озер, свежего воздуха. Да и солнце там точно такое же, как и у нас. Наташа права, оно у нас одно на всех. Кстати, Солнце вообще очень удивительный феномен. Я мог бы рассказать вам о нем много интересного.

Взгляд профессора стал мечтательным, в глазах отсвечивали языки пламени. Никто не возражал против рассказа, особенно Наташа. Вениамин Карев производил впечатление человека, способного если и не зажечь светило посреди ночи, то хоть ненадолго включить лампочку в потемках души.

6

– Полагаю, вы знаете о Большом Взрыве? – улыбнулся Карев.

– Теория происхождения Вселенной, – подала голос Кира. Профессор улыбнулся. Для ученицы второго класса девочка неплохо владела речью.

– Совершенно верно, юная леди. Так вот, совсем недавно в НАСА обнародовали большое количество материалов, внимательное изучение которых может опровергнуть известную гипотезу. Не буду углубляться в научную теорию, тем более что под рукой у меня нет ни снимков, ни записей. – Карев хмуро взглянул на супругу. – Кстати, Таня, говорил я, надо взять ноутбук.

– Слишком много работаешь.

– Сколько хочу, столько и работаю. Ладно, не суть важно… Итак, друзья мои, материалы эти заставляют мозги ученых работать в несколько ином направлении. Вы же наверняка знаете, что любое небесное тело, будь то планета или звезда, является гигантским магнитом. Солнце, разумеется, не исключение. А как действуют магниты, вы помните?

– Они или отталкивают, или притягивают, – снова вставила Кира.

– Правильно. Последние видеозаписи свидетельствуют о том, что наше дорогое светило выталкивает наружу в качестве протуберанцев некие активные области с собственными магнитными полями. Иными словами, оно выталкивает…

Он не успел договорить. Во мгле над головами закричала птица. Все вздрогнули. Кира прижалась к тете Наташе, Костя ойкнул, Стасик еще теснее сплел руки на груди. Все вдруг вспомнили, что находятся в глухом лесу, а костер может погаснуть – запасы дров и сучьев подходили к концу.

– Что оно там выталкивает, профессор? – спросил Костя. – Наверняка какую-нибудь гадость. «Выплюнь каку, солнышко, кому говорят!».

Кира и Матвей хихикнули.

– Не скажите. – Карев подполз ближе к костру, присел на корточки. Два тонких полена едва теплились жизнью. Профессор протянул к пламени руку. – Обратите внимание на наш костер. Представьте, что языки пламени отрываются и взлетают вверх горящими лоскутами. То же самое происходит и на Солнце, только «языки пламени» у него размером с несколько наших планет. Но не это самое интересное.

Карев уселся на бревно, отряхнул руки.

– В сентябре прошлого года один французский любитель-астроном совершил ошеломляющее открытие. Некий Жан-Поль Годар в обычный доступный всем солнечный телескоп увидел, как от нашего светила отрывается и пулей улетает в пространство по совершенно прямой траектории аккуратный геометрический предмет, не похожий на привычные нам корональные выбросы вещества. Он был похож… на шарик. Видеоролик можно найти в интернете. Размеры шарика – несколько тысяч километров, то есть…

– То есть размером с планету Земля, – вставила Наташа.

– Точно. Открытие Годара само по себе разрушает привычные нам стереотипы, но в контексте других событий становится просто бомбой… Вообще с Солнцем в последнее время происходит что-то очень странное, и ученые не могут найти этому объяснение. Оно ушло в спячку, не включившись в ожидаемый 11-летний цикл активности. Очень долгое время на Солнце не было вообще ни одного пятна. Ни единого! Последний раз такое наблюдалось в начале двадцатого столетия. Солнце словно уснуло. Потом оно как бы спохватилось и выдало небольшую серию пятен, целых двадцать два, но потом снова задремало. А незадолго до этих странностей на Солнце упала комета из группы Крейца. Она, скорее всего, сгорела в непосредственной близости от светила, но что гораздо интереснее – то, что Солнце как будто увидело ее приближение и направило навстречу мощнейший выброс. На снимках НАСА это отчетливо видно. При этом стоит отметить, что с точки зрения нынешней науки воздействие кометы на Солнце либо невозможно, либо ничтожно мало. Любопытно также и то, что упала новая комета примерно там же, где позже появилась мощная группа солнечных пятен. Жаль, не могу предоставить снимки падения.

Карев бросил еще один угрюмый взгляд в сторону жены.

– Поскольку среди нас есть несовершеннолетние, скажу лишь, что визуально процесс падения кометы на Солнце и ее растворение очень похожи на процесс воссоединения с яйцеклеткой одного известного вам шустрика.

– Хых! – выдохнул Костя.

– Именно так. Вскоре после падения кометы на поверхности Солнца появился странный протуберанец, похожий на жгут, длинной около миллиона километров. Он как будто опоясывал полушарие, соединяя между собой две отдаленные области, причем занимал одно и то же положение целую неделю. Такая своеобразная пуповина.

Карев торжественно умолк. Несколько пар глаз уставились на него. Лица светились бледным оранжевым светом.

– Не понимаете, к чему я клоню?

Наташа с улыбкой кивнула.

– Ну, друзья мои, сопоставьте эти явления: падение кометы, пуповина, вылетающие из недр светила «пули» размером с целую планету, неожиданная спячка.

– Вы хотите сказать, – начал Стасик, – что Солнце..

– …кого-то рожает! – закончил Костя. – «Солнышко, ты залетела? Теперь мне придется на тебе жениться».

Карев рассмеялся.

– Примерно так, Константин. Я абсолютно уверен в том, что Солнце – живое, самое живое, что есть в нашей системе! Представьте, что миллиарды лет назад само Солнце могло быть точно так же рождено Галактикой, а сама Галактика, в свою очередь, появилась на свет из Мирового Яйца. И если вернуться к началу моего рассказа, то получается, что теория Большого Взрыва ошибочна! Не было никакого Большого Взрыва, а была и есть бесконечная цепь химических реакций, цепь размножений, как деление клеток в живом организме. Настоящая жизнь.

Откуда-то из глубины леса, словно оформление рассказа, послышался низкий гул. Туристы тревожно обернулись. Гул нарастал и вскоре приобрел ритм и темп. Он медленно перемещался справа налево. За стеной леса мимо лагеря что-то проползло, стуча железными зубами, и снова стало затихать, отдаляясь. В темноте ночи это производило мистическое воздействие.

– Надо же, поезда еще ходят, – произнесла Татьяна Карева. – Я думала, место заброшенное.

Огонь тем временем принимался за свежее полено, уже вовсю облизывал его языками и, судя по всему, остался доволен подношением. На поляне стало светлее. Карев мечтательно посмотрел вверх, на просветы между деревьями. На западе из-за облаков выглянула луна, близкая к своей полной фазе, и лес окрасился в мертвенно-голубоватый свет.

– Энергетика процессов Солнца настолько высока, что и наша с вами жизнь обусловлена этими процессами. Мы не просто ложимся спать и просыпаемся в зависимости от положения Земли относительно светила. Всё намного глубже и сложнее. Солнце разумно, как и все остальные звезды. Вспомните «Солярис» Станислава Лема, тот самый, экранизированный Тарковским. Единственный обитатель загадочной планеты – океан маслянистой субстанции, обладающей разумом, способной создавать на своей поверхности образы и даже выходить на разумный контакт с пришельцами с Земли. Наше Солнце – тот же гигантский пылающий океан. Оно рисует образы и передает их нам. В архивах ученых полно снимков протуберанцев, точь-в-точь похожих на крылья фламинго, будто срисованных с картин земных художников, живших очень давно и не видевших фотографий НАСА. Есть выбросы, внешне напоминающие растения, тропические пальмы и папоротники. Солнце – великий художник, созидатель, частица Вселенского Разума, такая же, как и Земля… как и мы с вами, только несоизмеримо больших размеров. Оно принимает информацию из внешнего мира и передает ее нам. Солнце – наша Мать, если хотите.

Карев смотрел куда-то в пустоту. Жена едва заметно ухмылялась. Наверно, она не разделяла увлечений супруга. Все остальные присутствующие были настроены благожелательно. Даже Олеся Гисыч, до сих пор скрывавшая зевки, теперь смотрела на пламя костра с очень одухотворенным лицом.

Карев тихо продолжал:

– Откуда и зачем берутся великая живопись, великая музыка, литература? Что есть Рождение и Смерть, физическое существование белковых тел, вообще весь смысл того, что мы живем? Где искать ответы? Где-то наверху? Ведь вся Вселенная – гигантский пульсирующий организм, в котором мы с вами, друзья, не пылинки даже и не микроорганизмы. Наночастицы, скорее, хотя у каждого из нас – амбиции, самомнение, обиды, мечты и далеко идущие планы. Люди, находящиеся на вершине политической власти, полагают, что Солнце не взойдет на востоке без их отмашки, но они не подозревают, до какой степени жалки и ничтожны их притязания, насколько жалки и ничтожны они сами. Впрочем, все мы равны перед Вселенной – и великие композиторы и поэты, вошедшие в историю человеческой цивилизации, и безвестные преподаватели университетов. И жизнь наша не стоит ровным счетом ничего.

Он украдкой посмотрел на Татьяну. Жена изучала свои босые ноги.

7

– Что так уныло, профессор? – буркнул Костя. Кряхтя, он потянулся в карман штанов за сигаретой.

– Не то слово, – подтвердил Стасик. – Получается, что теперь нужно все бросить, ни к чему не стремиться и ни о чем не мечтать?

Карев улыбнулся.

– А о чем вы мечтаете, молодой человек?

– Я? – растерялся Стасик.

– Вы, вы. Есть у вас мечта?

Гисыч пожал плечами, поцарапал веткой о камень.

– Ну, все о чем-то мечтают.

Карев хмыкнул.

– Я вас разочарую – не все. Есть люди, у которых нет мечты, и это самые несчастные люди на земле.

– Почему же? – спросила Олеся.

– Потому что у них нет мотиваций. У всего живого и даже неживого должна быть мотивация. Клетки – делятся, потому что деление клеток есть основа для размножения и роста организмов. Города строятся вширь и в высоту. Предприятие, состоящее из одного станка, одного рабочего и одного бухгалтера, разрастается до гигантской транснациональной корпорации. Деньги, вложенные в экономику, приносят новые деньги. Люди и животные размножаются, независимо от того, что их ждет впереди и для чего они это делают. Все должно иметь цель. Человек, не имеющий цели, мертв, и ему остается лишь принимать пищу и испражняться.

– Человек живет, чтобы размножаться, как и ваши клетки, – возразил Костя. Он отполз подальше от костра, чтобы не воняло табаком, но дым все равно тянулся к компании.

– Согласен, – добавил Стасик. – Вы сами себе противоречите. По вашей же теории, другой цели у живого организма быть не может.

– На биологическом уровне – да. Но если мы настаиваем на том, что Человек – высшее существо, то уж извольте соответствовать статусу. Без работы души мы мало отличаемся от остальных представителей животного мира, и в эту теорию уже не вписываются ни Моцарт, ни Шекспир, ни даже ваши, прости господи, «Короли и шуты». Я уж не помню, кто сказал, но сказано было замечательно: тысячи лет эволюции, поисков, разочарований, человеческих трагедий, удач и провалов привели к изобретению Интернета, но большинство людей используют его лишь для того, чтобы публиковать фотографии котиков и болтать с друзьями. Так что, друзья, желаю вам все-таки иметь мечты, двигаться к ним, несмотря ни на что, и в конце концов достичь.

Костя поаплодировал. После сигареты его заметно штормило.

– А у меня была мечта, – сказала вдруг Олеся. Взоры слушателей устремились к ней. Стасик посмотрел с подозрением, очевидно, боясь услышать хмельную женскую глупость. – Я полгода мечтала попасть на концерт группы U2 в Москве, но кое-кому показалось, что это для меня слишком хорошо.

Стасик хмыкнул.

– Если бы вы действительно хотели попасть на этот ваш концерт, – заметил Вениамин Анатольевич, – вы бы на него попали, и вас никто не смог бы остановить. По-настоящему страждущий всегда осуществляет свои желания, все прочее суть демагогия.

– И у меня есть мечта, – сказал Костя.

– Догадываюсь, – улыбнулся Карев. – Пожалуй, нам всем пора спать.

Костя обиделся. Все остальные отреагировали как школьники на разрешение учителя покинуть класс. Татьяна тут же спряталась в семейной палатке. Сын Матвей нехотя помялся у входа, потом отогнул клапан и тоже нырнул внутрь. Олеся и Стасик потянулись к своему убежищу.

– Иди, ложись, – сказала Наташа племяннице, не сводя глаз с блуждающего по окрестностям Константина. Тот, наверно, искал укрытие за деревьями, чтобы справить нужду. Если он в темноте наткнется на какой-нибудь сук или запнется о бревно, хлопот не оберешься. Впрочем, пьяному, может, и повезет.

– А дядя Костя где ляжет?

– Не волнуйся, с дядей Костей разберемся.

– Я почитаю немного?

– Конечно. Только глаза береги.

Кира кивнула и заползла в палатку. Наташа удостоверилась, что она удобно устроилась в углу на надувном матраце с фонарем и книжкой, а сама направилась на поиски редакционного водителя.

8

Она освещала себе путь фонариком мобильного телефона. Хотя в нескольких шагах за спиной в лагере оставались люди, страх пробирался от голых щиколоток к груди. Наташа по долгу своей журналистской деятельности обязана была не бояться криминальных разборок, милицейских спецопераций, воров, убийц и мошенников, и однажды даже вошла с высоко поднятой головой в колонию, набитую жадными до баб зеками… но в диком ночном лесу в одиночестве она не бывала ни разу.

Она спускалась по тропинке к Озеру. Нигде в окрестностях не заметила белой футболки Кости. Значит, он мог уйти только к воде. Дурень! Хороший парень, с юмором, безотказный, сообразительный, но любит крепко поддать. И невозможно ленив – сидит себе за баранкой, ни о чем больше не помышляя, словно не тридцать лет ему, а двести тридцать и жить давно наскучило. Слава богу, пока вполне сносно справляется со своими основными обязанностями, почти без сбоев катает сотрудников редакции на деловые обеды и к рекламодателям, в противном случае Чудинов нашел бы другого человека, с которым не будет опасаться, что в одно прекрасное утро водитель явится на работу с убойным перегаром. А с Костей такое случалось.

Наташа спустилась к воде не без приключений. Через узкую тропинку тянулся крепкий корень. Днем она его видела и успешно преодолевала, а ночью споткнулась. Она едва не полетела головой вперед. Выругалась. Фонарик мотался из стороны в сторону.

– Любишь эффектные появления, – произнес кто-то во тьме.

– А?!

– Не упади, тут обрыв.

Она навела фонарик на силуэт впереди. В пучке света обнаружился Константин – живой, здоровый и даже, кажется, протрезвевший.

– Ты чего спать не идешь?

– Медитирую. Присаживайся.

Наташа уселась на край обрыва рядом с парнем, выставила телефон с фонариком перед собой. Свет выхватывал лишь небольшое пространство, но этого было достаточно, чтобы оценить степень волнения Озера. Невысокие волны бились о берег. В нескольких метрах от кромки воды формировался белый гребень, катился вперед и разбивался о камни. За ним шел следующий. Дальше ничего не было видно. Огни санаториев на противоположном берегу не добавляли света. Луна скрылась за облаками.

– Вставляет? – спросил Костя.

– Не то слово.

– Обрати внимание, что ветра почти нет. Откуда же волна?.. Слушай, выключи фонарик.

Наташа послушалась. Неприятные ощущения усилились. Квадратные километры воды спешили к берегу, черное пятно Острова почти не угадывалось во мгле.

– Кажется, у Каревых с собой резиновая лодка, – сказал Костя. – Я видел, когда он рылся в багажнике.

– И что?

– Ничего.

Он зевнул, соскочил с обрыва на песок. Наташа снова включила фонарик, но теперь светила в землю. Ей хотелось, чтобы Костя оставил ее одну.

Константин словно услышал ее мысли.

– Спать идешь?

– Иди, я позже подойду.

– Как знаешь. Чур, я лягу в углу.

– Валяй.

Он помедлил какое-то время, посмотрел на воду, затем молча развернулся и, вскарабкавшись на обрыв, побрел к палаткам. Наташа посветила ему в спину.

Вскоре его силуэт исчез среди деревьев.

Наташа подошла к воде. Действительно, ветра почти нет, но Озеро словно дышало: вдох-выдох, вдох-выдох, волна отступила-накатила.

Наташа посмотрела в небо. В южной части оно было усыпано звездами различной величины, но над лесом висели тяжелые облака, взявшие в плен луну.

«Интересно, а у тебя есть Заветная Мечта?» – подумала журналистка. Она прислушивалась к шуму волн, словно дожидаясь ответа. Но ответ не шел.

Зато неожиданно появился свет.

Далеко справа вспыхнул яркий огонь. Кто-то развел большой костер у самой воды. Языки пламени взлетали высоко от земли. Возле костра, кажется, стоял человек. Стоял совершенно неподвижно, как языческий истукан. Он был похож на призрака.

– Всё, спать, – сказала себе Наташа и поспешила покинуть пустынный пляж.

1 Блокнот Артура Вейса

Немного статистических и исторических изысканий, если не возражаете?

16 апреля 2007 года корейский студент Чо Сен Ху расстрелял несколько десятков человек в технологическом университете штата Вирджиния (США). По свидетельству его глубоко шокированных родственников, парень он был в целом хорошим, но с детства страдал аутизмом, разговаривал очень мало, сверстников сторонился, сидел на антидепрессантах и один раз даже лечился в психушке. В общем, человек сложной судьбы, мы глубоко сожалеем, мы сами в полнейшем ауте, но ничего не попишешь. Дедушка корейского лунатика кое-что присовокупил для красоты: «Сукин сын заслужил гибели вместе со своими жертвами».

Переехавший в Штаты вместе с родителями парень много лет тихо ненавидел весь мир, не находя в нем скромного места для себя, поступил в университет, там продолжил ненавидеть студентов, упорно не находивших для него места в своих компаниях, а потом разозлился. Купил в лавке, как некоторые покупают сникерс или презерватив, пистолет, начитал на видеокамеру, подобно Бен Ладену, проклятия в адрес капитализма и не дающих девчонок – и пошел стрелять.

В общей сложности в аудиториях, в комнатах общежитий, во дворах университета от пуль полегло 32 человека. Они и не предполагали, что обычное апрельское утро станет для них последним.

Двумя годами ранее, 17 апреля 2005 года, туристический автобус в швейцарских Альпах упал в пропасть. Водитель был опытный, а автобус не отработал и года, но рано утром машина не вписалась в поворот на мокром асфальте, слетела с трассы и рухнула с высоты 250 метров, несколько раз перевернулась и легла на дно горной реки. Погибли 12 человек, среди них – шесть женщин, пятеро мужчин и один подросток. Они отправлялись на экскурсию, и ни один из них не предполагал, что яркое и теплое утро на популярном курорте станет роковым. Все они собирались после отдыха вернуться домой, к своей работе и домашним тапочкам.