Остров Свиней

1

Десять пустых банок «Ньюки браун»[43]…

Напротив меня выстроились в ряд десять пустых банок из-под «Ньюки браун». Десять. Лежа в ванне, я тупо смотрел на них, пытаясь понять, за какое время я их выпил. Я никак не мог уговорить себя вылезти из ванны и пройти в туалет, но мне нужно было пописать — уже минут двадцать, так что сколько, получается, я здесь пробыл? Час? Два?

Со дня смерти Лекси прошло полтора месяца («Сепсис, — сказал тогда консультант. — С момента поступления ей угрожал сепсис, и мне трудно поверить, что вас не предупредили об этой возможности»), и, пожалуй, будет справедливо сказать, что я позволил себе расслабиться. Не знаю, что угнетало меня больше — то, что она умерла, или что Дав в конце концов победил. Каждый раз, когда кто-то находил в Шотландии труп, будь то кости, гниющие в дальнем ущелье, или что-то болтающееся в море, сразу думали, что это тело Дава. Но потом оказывалось, что это не так. Я-то думал, что его легко будет найти, но и в этом я ошибся. Иногда мне казалось, что я знаю ответы, иногда — что не знаю.

На полу зазвенел мой мобильник. Опустив руку, я схватил джинсы и тряс их до тех пор, пока он не выпал из кармана.

— Как ты считаешь, можно пользоваться мобильником в ванной? — спросил я у своего телефона. На дисплее светилась надпись: «Финн. Ответить?» — Я вот не знаю. Я имею в виду — убьет меня, если я стану разговаривать? — Я открыл телефон. — Я в ванной, — сказал я. — Это может меня убить.

— Замечательно! — сказал он. — Сейчас два часа дня, ты лежишь в ванне, а я сижу перед компьютером и жду пятнадцать тысяч слов и синопсис, которые должны были прийти самое позднее к девяти утра. Вместо этого я получил шесть рукописей и письмо от какого-то типа, который просит перевести деньги на его банковский счет.

Я не ответил. Я до сих пор тянул с контрактом, дожидаясь, пока найдут тело Дава. Но я прекрасно понимал, что могу все потерять — многое из того, что происходило на Куагаче, уже было опубликовано: публика знала о трупах свиней, о горгульях, о том, какова была жизнь пастырей психогенического исцеления. Двое бывших членов общины уже подписали контракты на публикацию своих воспоминаний. Сюжет, который последние полгода был моей главной целью, прямо на глазах ускользал у меня из рук.

— Он умер, Оукс. Умер. Ты меня слышишь?

Вытащив из воды ногу, я принялся ее рассматривать. Нога была розовой и вся в складках — как детеныш крысы. Пальцами ног я попытался завернуть кран горячей воды, но тот не сдвинулся с места.

— Оукс! — позвал Финн. — Ты меня слышишь?

Я толкнул кран сильнее. Когда это не помогло, я сменил тактику и заткнул отверстие пальцем ноги. Посмотрев на него пару секунд, я засмеялся, вспомнив один старый фильм, когда водопроводчик приходит в ванную и видит, как какая-то блондинка или брюнетка лежит, заткнув отверстие пальцем ноги. Я снова засмеялся, радуясь тому, что мой голос эхом отражается от стен.

— Оукс, ты меня пугаешь. Ты смеешься. Ты сам-то себя слышишь? Ты смеешься.

— Угу, — сказал я. — Я знаю. Я зажал кран пальцем ноги. Это забавно.

Наступило долгое ледяное молчание.

— Джо, ты можешь сидеть и смеяться оттого, что зажал пальцем этот гребаный кран, но в реальном мире каждый день появляются статьи о том, что случилось на Куагаче. Только сегодня утром написали о его жене-мексиканке, Асуньон. Она умерла на материке два года назад, ты знаешь об этом?

— Да, знаю.

Вновь наступило молчание. Я смотрел на свою ногу. Теперь она еще больше походила на крысу. На крысу, которая затыкает носом кран.

— Оукс, тебе сейчас очень нужны деньги — разве я не прав?

Я опустил ногу в воду.

— Угу, — вяло согласился я. — Ты прав. — Деньги уже давно не поступали на мой счет. За издание своих работ я больше ничего не получал. Хуже того — когда я вернулся в Лондон, то обнаружил, что Лекси без моего ведома проделала изрядную дыру в нашем бюджете. На нашем совместном счете образовался овердрафт на три с лишним тысячи из-за того, что она платила своему врачу по семьдесят фунтов за сеанс. А из клиники ей прислали письмо об увольнении. Об этой стороне своей жизни она как-то забыла мне упомянуть.

— И потом, — продолжал Финн, — вчера я слышал, как один репортер из Глазго пытался продать свою историю. Он говорит, что взял интервью у некоторых ключевых фигур в полиции и группе, которая приводила остров в порядок. Говорит, что его допустили во временный морг и у него есть фотографии.

— Фотографии из морга есть у меня, — холодно сказал я. — Я тебе уже говорил…

— Я знаю, но прошло уже почти три месяца.

— Да. И за эти три месяца я потерял жену.

Финн вздохнул.

— Мне в самом деле очень жаль. Но ты до сих пор витаешь где-то в небесах. Послушай, я хочу сказать тебе, что нужно сделать. — Я услышал, как он выключил компьютер и повернулся в кресле. — Прежде всего дай мне эти пятнадцать тысяч слов. Не беспокойся о Даве, просто сделай их и все. После этого я хочу, чтобы ты поговорил с тем мальчишкой.

— С каким мальчишкой?

— С тем, который состряпал подделку с видео. Который бродил в костюме дьявола. Для книги он очень важен. Ты еще не говорил с ним?

Я помолчал, глядя, как в лучах зимнего солнца сверкают капли влаги на оконном стекле. Анджелина была в саду. Она приехала со мной в Лондон, дожидаясь, пока найдут тело Малачи и его завещание вступит в силу. Теперь я понимал, что допустил ошибку. Я предоставил ей гостиную и матрац в оранжевый цветочек, который страшно нравился Лекси, и она валялась на нем целыми днями, плотно закрыв дверь, поднимаясь только затем, чтобы приготовить еду или поработать в саду. Она проводила там много времени, копаясь в земле и сажая овощи, иногда даже в темноте. Но больше всего времени она проводила, глядя на меня. Она могла сидеть за кухонным столом, подперев руками подбородок, и смотреть на меня, словно ожидая, когда я что-то скажу. Но я на нее не смотрел. Я знал, что, если посмотрю на нее, в моем сознании откроется уголок, который открывать не стоит.

— Ну что? — повторил Финн. — Ты взял у него интервью? Без такого интервью создастся впечатление, что ты неизвестно куда смотришь. Впечатление небрежности.

— А знаешь что?

— Что?

— Наверное, я и в самом деле такой неряшливый. Знаешь что? Я настолько неряшливый, что сейчас писаю в ванну, в которой лежу. Вода остыла, поэтому я писаю в нее, пока разговариваю с тобой.

Наступила пауза, потом он сказал:

— Не может быть. Ты же не больной.

— Писаю. — Я закрыл глаза, расслабил мышцы, и моча потекла из меня вдоль бедер. — Говорю тебе, это так.

— Господи, Оукс! Что с тобой происходит? Что происходит? Тебе нужно собраться…

Я бросил телефон на пол и вытянулся в ванне. С потолка свисали капли — вся ванная была насыщена паром. Неудивительно, что стало так холодно — ванна крадет мое тепло, подумал я и вдруг заплакал. Я дрожал и плакал, прижимал руки к лицу, качая головой и рыдая как ребенок. Потом наконец поднялся. Ты же только что себя описал, черт побери! Когда же этому придет конец? Спустив воду, я включил душ и встал под него, обессиленный; рыдания вырывались из моей груди до тех пор, пока сверху не полилась холодная вода, а моча не исчезла в сливном отверстии.

2

Мы с Лекс почти четыре года прожили в этом доме на Харроу-роуд. Все находившиеся по соседству викторианские одноквартирные дома были снабжены подъездными дорожками и боковыми входами; если верить местным агентам по недвижимости, регулярно опускавшим в почтовый ящик свои брошюрки, они дорого стоили. Но я знал, что мой дом явно сбивал цену здешней недвижимости — хотя бы своими неряшливыми окнами и подвалом, забитым всякой рухлядью, оставшейся от прежнего владельца, — бачками для краски, плиткой для кухни и проржавевшим холодильником, который я так и не решился выбросить. Когда в декабре мы с Анджелиной приехали из Шотландии — дом четыре месяца простоял запертым, — из подвала доносился неприятный запах. Первое, что я сделал, пока она включала отопление и выметала с подоконников мертвых мух, — это спустился вниз и открыл дверь в сад, чтобы немного проветрить. С тех пор прошло пять недель, а я даже не вспомнил об этом. Дверь-то я открыл, но закрывать ее так и не стал.

Во вторник, на следующий день после того, как позвонил Финн, я сидел под больной старой яблоней, замерзая в своем тонком свитере, и смотрел на дверь подвала, пытаясь найти в себе силы встать и что-то с ней сделать. Анджелина перекапывала тяжелую глину, в воздухе висело облачко от ее дыхания. Когда я выходил в сад, чтобы вот так побыть с ней рядом, мы почти никогда не разговаривали. Не считая тихих звуков ее дыхания и позвякивания вил о камни, в саду было тихо, чувствовалось, что сейчас зима. По выходным соседи высыпали в переулок, проходивший вдоль ограды, завозя в свои сады компост и плодородную землю, но сейчас вокруг было пусто. Кроме нас, поблизости никого не было, окна смотрели на нас мертвыми глазницами, в которых отражались голые ветки.

Анджелина работала усердно, изо всех сил втыкая вилы в землю; время от времени она наклонялась, чтобы вытащить из земли корень или камешек и бросить его в кучу. На ней были перчатки, платок, ботинки с налипшей на них грязью и толстая юбка. Ее волосы уже здорово отросли и стали очень темными и вьющимися. Когда она наклонялась, под юбкой смутно выделялась дополнительная конечность.

— Что такое? — спросила она, выпрямляясь. Работа и холодный воздух добавили краски ее лицу, на сером фоне сада это было особенно заметно. Заправив под платок выбившиеся пряди волос, она спросила: — На что вы смотрите?

— Ни на что.

— Вы смотрите на меня. Почему? Вы знаете, что у меня под этим пальто — вы это видели, — так почему же вы смотрите?

Я сделал резкий выдох, пульс немного участился. Итак, сегодня придется об этом поговорить.

— Так что?

— Что — что?

— Вы это видели, но ни разу не говорили, что об этом думаете. — Теперь она вся раскраснелась, даже костяшки пальцев утратили свою белизну. — Джо, что вы думаете о моем близнеце?

Я смотрел на нее, не мигая, и не мог ничего ответить. Не мог выдавить из себя ни слова. Я сам не знал, что я об этом думаю. Я прочитал письма Лекси, поговорил с Пикотом, и какое-то смутное представление у меня сложилось, но я предпочитал о нем не думать. Оно было заблокировано в таком месте, куда я предпочитал не заходить.

— Так что?

Я стоял, избегая ее взгляда, потом по замерзшей земле прошел туда, где ветер слегка приоткрыл калитку, ведущую в переулок; за ней виднелась мощенная булыжником дорожка. Я подождал секунду или две в надежде, что придумаю, что сказать, но на ум ничего не приходило. Я закрыл калитку и привалил к ней камень, чтобы удержать ее на месте. Посмотрев еще раз сначала на калитку, потом на камень, повернулся к Анджелине:

— А знаешь что? Знаешь, когда мне станет лучше?

— Нет. А когда вам станет лучше?

— Когда найдут тело твоего отца. — Подойдя к двери, ведущей в подвал, я закрыл ее и стоял, стряхивая с рук грязь и глядя на распростершуюся над нами бесформенную облачную завесу. — Но я думаю, ты и так это понимаешь.

Пройдя на кухню, я открыл банку «Ньюки браун» и уселся за стол. За окном потемнело, облака заметно потяжелели, словно в любую минуту из них мог посыпаться град. Я сидел выпрямившись, уперев руки в колени, сердце глухо стучало. Я попытался читать газету, но не смог. На стене оглушительно тикали часы.

Через десять минут дверь открылась. Сначала я решил, что это ветер, но потом вошла Анджелина, принося с собой дождь и опавшие листья. Не видя, что я сижу в темноте, она принялась стряхивать грязь с ботинок, да так усердно, что можно было подумать, будто она сердится на пол. Она стянула один ботинок и уже собиралась приняться за второй, когда вдруг обнаружила мое присутствие. Она замерла на месте, стоя в одном ботинке и скосив на меня глаза.

— Что такое? — спросил я, чувствуя себя виноватым за то, что сижу на собственной кухне. — Что такое?

Анджелина покачала головой и собралась что-то сказать, но вместо этого закрыла глаза и стала очень часто и тяжело дышать, будто внезапно заболела. Потом из ее глаз полились слезы, скатываясь по лицу на подбородок.

— О Господи! — Не зная, что предпринять, я вскочил, потом осторожно похлопал ее по плечу — так, как хлопают животное, которое может укусить. — Господи! Прости, прости.

Отвернувшись от меня к стене, она зажала руками уши и только плакала и плакала, словно хотела выплакать все, что с нею приключилось. Вот так мы и стояли — я, потрясенный, беспомощный, не решаясь ее обнять, и она, прижимаясь лбом к стене; плечи ее отчаянно тряслись.

— Когда все это кончится, Джо? Когда?

— Что кончится?

— Это. Это… это… — Она с трудом выговаривала слова — так сильно она дрожала. — Вы парализованы, Джо, просто парализованы, и я не знаю почему. Я имею в виду — вы же читали письмо. И знаете, что она сделала.

— Кто она? Ты имеешь в виду Лекси?

— Да, Лекси. Вы знаете, что она сделала. П-почему вы не можете ее забыть?

— Почему я?.. Нет. Дело не только в ней.

— Тогда дело в моем отце. Это все из-за него.

— Да, из-за него, — сказал я. — Из-за него тоже. Тут много…

— И это тоже очень плохо. Разве вы не видите — разве не видите? Если вы перестанете писать, значит, он победил. Он снова побеждает, а вы просто сидите, и жизнь проходит мимо нас.

— Да, но… эй, подожди — куда ты пошла?

Проскользнув мимо меня, она выскочила из комнаты, быстро поднялась по лестнице и исчезла в своей комнате. Я постоял секунду, прислушиваясь и не зная, нужно ли мне идти за ней. Я слышал, как она передвигает какие-то вещи, и через пару минут вышел в коридор, следуя за ошметками грязи, которые оставил на лестнице ее единственный ботинок. Дверь спальни была открыта. Она была там и расхаживала по комнате, скидывая книги с полок. В ее комнате я не был уже несколько недель. За это время она успела заполнить ее библиотечными книгами и тетрадями, а также распечатками из Интернета.

— Джеймс Поро. — В тот момент, когда она увидела меня на лестнице, на пол полетела какая-то книга. На раскрытой странице виднелась черно-белая фотография. Я не успел ее разглядеть, потому что за этой книгой последовала другая. И еще одна. — Лазарус и Жан-Батист Коллоредо, Бетти Лу Вильямс … — Она повернулась к книжной полке, просматривая другие книги, в то время как я недоуменно смотрел на ту, что лежала на полу. В ней была фотография ослепительно красивой девушки в платье с оборками, предназначенном для похода в церковь. Из-за платья виднелись четыре маленькие пухлые конечности, темневшие на фоне белой ткани. Если там и была голова, она не просматривалась, находясь где-то в животе у девушки. Я смотрел то на конечности, то на ее лицо.

— Бетти Лу. — Анджелина проковыляла ко мне, держа в руках книги, присела, так что они остались зажатыми между ее грудью и коленями, и протянула руку к лицу девушки. Анджелина больше не плакала, слезы высохли у нее на щеках, взгляд стал сосредоточенным. — Близнец Бетти Лу был эпигастриусом. Знаете, что это означает? Да нет, откуда! Это означает, что близнец был прикреплен вот здесь. В районе груди. — Она раскрыла еще одну книжку и швырнула ее на пол. — Большинство из них эпигастриусы, но некоторые такие же, как и я. Посмотрите — Фрэнк Лентини. Он был такой же, как я, — с дополнительной ногой. Смотрите, Джо, смотрите, где она прикреплена!

Я поднял руку, пытаясь ее остановить. Я не мог все это выдержать. Эту научную фантастику, этот викторианский бестиарий, который она мне показывала.

— Это все ненастоящее. Ненастоящее.

— «Более заглубленная часть паразита состоит из крупных кистозных и трубчатых структур. — Она подняла листок бумаги и с выражением прочитала: — А также плотных органов, напоминающих печень и…»

— Анджелина…

— «…напоминающих печень и селезенку. Есть рудиментарные желудочно-кишечные структуры, например, желудочный мешок, рудиментарная мочеполовая система, серьезные скелетные аномалии, подвергающие опасности позвоночник аутозита…[44]» — Она подняла другую книгу, приблизив ее к моим глазам так, чтобы я мог посмотреть. — Это все настоящее, Джо. Настоящее.

В этой книге на снимке был запечатлен молодой человек с небольшим тюрбаном на голове. Любезно улыбаясь в камеру, он поддерживал две крошечные руки, высовывающиеся из его вышитой туники. Чуть ниже пояса болталась пара соответствующих ножек. Под фотографией было написано: «Коллекция „Барнум и Бейли“. До наступления эпохи дородового сканирования цирки были переполнены паразитическими близнецами».

— Это Лалу. Он был знаменит. Даже нажил состояние. Но знаете, что было для него хуже всего? Для этого Лалу?

Я отодвинул книгу в сторону и сел, прислонившись спиной к дверному косяку и обхватив руками колени. Я больше не мог это видеть.

— Хуже всего было то, что он ничего не мог поделать, когда его близнец мочился.

— Пожалуйста…

— Он никогда не знал, когда это может произойти. Он не мог этого остановить. А вы еще считаете, будто у меня есть какие-то проблемы!

Она стояла надо мной в дверях и тяжело дышала; краска приливала к отдельным участкам ее лица — к носу, к губам, к кончикам ушей. На лице Анджелины лежала тень от ветки, двигаясь туда-сюда. Мне вдруг пришло в голову, что до этого я никогда не разглядывал ее лица, никогда не замечал, что она симпатичная. До сих пор я думал только о ее теле. Я опустил глаза, сердце бешено стучало. Я просто не мог на нее смотреть.

— Джо! — тихо сказала она. — Джо, вы не можете заставлять меня и дальше хранить этот секрет. Я не могу о нем не говорить. Я больше не могу оставаться с ним один на один.

Я привстал, с пылающим лицом глядя на ткань ее юбки, борясь с ощущением, что сейчас поломаю себе всю жизнь. Ну же, старик! Сделай это. Сделай или умри. Откашлявшись, я встал на колени и подался вперед, так что мелочь из карманов пиджака посыпалась на пол. Протянув вперед руку, я запустил ее под юбку Анджелине. Она замерла, но я не убрал своей руки. Найдя ее тонкую теплую лодыжку, я обхватил ее большим и указательным пальцами. Задник ее ботинка прижимался к моим рукам. Мы долго простояли в этом странном положении, не глядя друг на друга и не говоря ни слова, — лишь вверху на чердаке шумел ветер.

— Ты не одна, — наконец сказал я через какое-то время, показавшееся мне вечностью. — Ты это понимаешь?

3

— Ну, разве это не худшее место во всем Лондоне? — Войдя, Финн стряхнул капли дождя со своего плаща с таким видом, будто в Килберне дождь лил откуда-то из канализационной трубы, а у них в Чизике с небес текла минеральная вода. Наступил четверг. А приехал он сюда, так как я сказал, что готов с ним поговорить. — Я и забыл, какое это дерьмо. Я хочу сказать, что молотит будь здоров.

Он стянул с себя плащ и бросил его на стул. Теперь он носил костюмы, но от прежнего ниспровергателя устоев все-таки кое-что сохранилось — воротник в стиле семидесятых годов, блестящий розовый галстук с заколкой от «Плейбоя», серьга в ухе в виде гвоздя, загар не по сезону. Наклонившись, чтобы взглянуть на свое отражение в зеркале, он стряхнул с волос капли дождя и, выпрямившись, искоса посмотрел на меня.

— Ты выглядишь не так плохо, как я ожидал. — Он похлопал меня по руке. Видимо, он не собирался этого говорить, но явно обо мне беспокоился. Он ведь мой двоюродный брат. А некоторые вещи не обязательно произносить вслух. — Я хочу сказать, что вид у тебя дерьмовый, но не такой дерьмовый, как я ожидал.

— Тебе не придется здесь долго задерживаться, — сказал я, с подчеркнутой озабоченностью глядя на часы. — В одиннадцать я тебя отсюда выкину.

— Отлично! — Он поднял вверх руку. — Я тоже рад тебя видеть.

Мы прошли в гостиную. Анджелина, стоя возле кухонной двери, надевала рабочее пальто и повязывала платок. Увидев Финна, она вышла вперед и, улыбаясь, протянула руку для приветствия, другой поправляя выбившиеся пряди волос. Она двигалась плавно, с королевским величием, карие глаза смотрели так серьезно и сосредоточенно, что я в своей выцветшей рубашке и хлопчатобумажных брюках выглядел рядом с ней каким-то второсортным.

— Финн, это Анджелина.

— Привет, Анджелина! — сказал Финн, пожимая ей руку. Он пристально рассматривал ее вьющиеся темные волосы, ее маленький точеный нос, словно сделанный из фарфора. На губах даже виднелось немного губной помады. — Как дела?

— Спасибо, хорошо.

— Отлично, Анджелина! — сказал он. — Очень рад с тобой познакомиться.

— Анджелина как раз собиралась пойти в сад, — сказал я. — Да, Анджелина?

Она показала свои садовые рукавицы.

— Боюсь, это как наркотик. — С этими словами она спокойно прошла на кухню и вышла через заднюю дверь.

Когда Анджелина ушла, наступила пауза. Потом Финн повернулся и посмотрел на меня, на его лице было написано удивление.

— Что такое?

— Что такое? — одними губами переспросил он. — Ты ни слова мне о ней не говорил. Она то, что надо. — Пройдя на кухню, он приподнял штору и, встав на цыпочки и прижав нос к стеклу, стал следить за ее передвижениями по саду. — Что с ней такое? Она хромает? — Он повернулся ко мне: — Она что, ушиблась?

Я молча стоял, глядя на него без всякого выражения.

— Что? — спросил он. — Что ты на меня так смотришь? Девушка хромает, я тебя об этом спросил. И нечего смотреть на меня зверем.

— Пойдем наверх. Мне нужно тебе кое-что показать.

— Что же? — Он опустил занавеску и, раздраженный, последовал за мной на лестницу. — Ты собираешься меня соблазнить?

Войдя в кабинет, я зажег свет и включил ноутбук.

— У меня есть план книги. План и первые десять глав.

— Значит, дело все же сдвинулось с места. Ты действительно готов работать?

Я молчал, постукивая пальцами по столу.

Словно прочитав мои мысли, Финн покачал головой:

— Старик, он умер. Умер. Если бы это было не так, мы бы об этом услышали.

— Да. Да, я знаю. — Я немного помолчал. — Если мы за это возьмемся, сколько времени пройдет до публикации?

— Это зависит от издательства. Если они будут настроены серьезно… то три-четыре месяца.

— Три месяца?

Он вздохнул.

— Оукс, ты уж прости меня за грубость, но я приехал сюда потому, что ты сказал, что готов.

— Это так. Я готов. Я уже думал об этом. Вы оба правы. Ты и… — я кивком указал на окно, — ты и Анджелина. Вы оба правы.

— Она что, сильно на тебя влияет? Какое она вообще имеет к этому отношение?

Я помолчал, не отрывая от него взгляда, затем развернул кресло к компьютеру, щелкнул по значку «медиаплейер» и нашел любительскую видеозапись.

— Ты когда-нибудь это видел? Я тебе когда-нибудь это показывал?

— Конечно. — Наклонившись вперед, он смотрел, как смутно виднеющаяся фигура Анджелины пересекает пляж. — Надо же такое придумать! Вот тупые дети! Ты с ним еще не побеседовал — как я тебе говорил?

— Это не мальчишка.

Он повернулся ко мне.

— Что?

— Не мальчишка.

— Оукси, — сказал он, осторожно улыбаясь, — ты же говорил мне, что это мальчишка.

— Я соврал.

— Тогда кто это?

Я бросил на него взгляд, затем снова повернулся к экрану.

— В чем дело? — спросил он.

Я вновь включил запись, и Анджелина опять пошла по пляжу. На изумленном лице Финна отражались блики от монитора. Нахмурившись, он открыл рот, потом снова закрыл. Судя по его виду, в голове у него начало что-то проясняться. Он медленно положил руки на стол и уставился на экран, потом повернулся и посмотрел в окно.

— Нет, — прошептал он. — Не может быть… — Он внезапно побледнел. — Ты шутишь! — Двигаясь как во сне, он подошел к окну и долго смотрел в сад. Анджелина была там, вставляла на место планку под воротами, чтобы они плотно закрывались. Финн повернулся и посмотрел на экран компьютера, облизывая губы; в глазах его одновременно отражались восторг и отвращение. — Что это за хрень? — На лбу у него выступили бисеринки пота. — Что за хрень у нее там внизу?

— Паразитическая конечность.

— Пара… что?

— Конечность. Часть близнеца, который так и не сформировался до конца. Можно назвать это сиамским близнецом. Тут нет ничего сверхъестественного, Финн. Несмотря на выражение твоего лица, на самом деле это не так уж и необычно.

— Не так уж и необычно?

— Да. — Я щелкнул мышкой, выключая видеозапись. — Такие дети рождаются каждый год.

Его глаза расширились еще больше, потом в голове у него наконец прояснилось, и он все понял.

— Черт побери! — Внезапно он присел на кушетку, глядя на меня с благоговением. Руки он прижимал к вискам, словно боялся, что мозги могут вывалиться из черепа. — Господи Исусе! Так ты ее трахаешь? Вот оно что! Ты ее трахаешь.

— Да, — тихо произнес я. — Трахаю.

4

Когда он ушел, я отправился в постель. Было еще светло. Сняв с себя одежду, я улегся на спину, глядя на серое небо за окном. Через некоторое время из сада вернулась Анджелина. Она сняла пальто и платок, и теперь на ней была оливково-зеленая шерстяная кофта с поясом. Когда она вошла в комнату, я повернулся на бок и посмотрел на нее, подперев голову рукой.

— Привет!

— Привет!

Она пришла сюда, потому что знала, что я здесь. Но она еще робела, это еще было для нее ново, не успело еще осесть в сознании.

— Ну, — сказала она в ответ на мое молчание. — Я… я ложусь в постель.

Сняв пояс и кофту, она бросила их на пол. Под кофтой она носила блузку без рукавов, открывавшую ее худые плечи. Она сняла ее, расстегнула молнию на юбке и переступила через нее, оставшись совершенно обнаженной, не считая зеленых гольфов. Даже когда она не двигалась, на ногах ее были хорошо заметны мышцы.

Она робко засмеялась и постояла пару секунд, прижимая левую ногу к правой. Она знала, что я рассматриваю ее тело. Из-за голени выглядывала дополнительная конечность, постепенно сужаясь и образуя деформированную ступню, прижимавшуюся к лодыжкам. Я представил себе ее корни где-то в животе у Анджелины — клубок мышц, костей и сухожилий. В ней жило еще одно существо. Я пристально смотрел на ее живот, на небольшую складку над лобковыми волосами.

— Ну?

— Что ну?

— Я думала об этом весь день.

— О Финне?

— Что он сказал?

— Он сказал, — я почесал голову, стараясь не улыбаться, — что ему это нравится.

Наступила пауза. Улыбка тронула уголки ее губ. Она легла в постель и натянула на себя одеяло, став моим зеркальным отражением — локоть на подушке, голова оперлась на руку. Не отрывая от меня глаз, она старалась согнать с лица улыбку. Мы оба молча смотрели друг на друга. В косых лучах света я мог разглядеть на ее лице самые мелкие детали — красивые пушистые волоски, мягкие складки кожи. Прошлой ночью мы два часа вот так провели в постели. Она лежала, отвернувшись от меня, а конечность лежала между нами. Она позволила мне ее осмотреть. Я трогал узелки размером с горошину, образовавшиеся там, где должны были находиться пальцы ног. Я вертел их, заставляя щелкать и тереться друг о друга. Я клал руку на выпуклость посредине, где плоть натягивала кожу и чувствовалось странное напряжение примыкающих к кости мышц. Там, где находилось колено.

— А он не посчитал это странным? Я имею в виду — меня. Что он считает?

— Он считает тебя красивой.

— Красивой?

— Да.

Наступила пауза — она кусала губу, пытаясь сдержать улыбку.

— Что, правда? Действительно красивой?

— Правда.

— Боже мой! — сказала она и улыбнулась — широко улыбнулась, обнажив мелкие зубы. — Я не могу в это поверить. — Она вся дрожала, тихо смеясь, приподнимая плечи и извиваясь от восторга, так что ее холодные колени касались моих ног.

— Что, обрадовалась? — спросил я.

— И еще испугалась. Обрадовалась и испугалась. И то и другое сразу.

Мы поговорили об этом — о том, как сильно она хочет, чтобы люди узнали о ней все. Я напомнил себе, что ей девятнадцать лет — всего девятнадцать. А мне тридцать восемь. Я совсем забыл, что это такое — стремиться стать нормальным. Это желание так же сильно, как тяга наркомана к наркотикам. Для нее гласность, полная гласность была кратчайшим путем к тому, чтобы стать нормальной. В общем, не важно, что я тогда думал. Потаенным уголком своего очерствевшего сознания я отчасти понимал, что не должен сейчас показывать ей свое беспокойство. Я кивнул, пытаясь улыбнуться. Пытаясь проявить побольше энтузиазма.

— Это должно занять три месяца, — сказал я. — В общем, недолго.

— Недолго? — Она усмехнулась и снова задрожала. — Эти три месяца кажутся мне вечностью. — Она придвинулась ко мне вплотную, в ее сияющих глазах я видел отражение своего собственного лица — серого, напряженного, нерешительного. — Вечностью, — пробормотала она, склонив голову набок и прижав свои губы к моим. Ее рука поднялась выше, обхватила меня за шею и притянула к себе.

Закрыв глаза, я поцеловал ее. Протянув руку, подтащил к себе ее тело, думая о том, что, если я достаточно крепко прижмусь к ней животом, мое беспокойство уйдет и я перестану думать: «Три месяца — это ничто. А Малачи так до сих пор и не нашли».

5

Эта новость пришла в тот момент, когда мы находились в кабинете Финна. По иронии судьбы мы как раз подписывали договор на книгу. Анджелина сидела за столом в пальто, которого я раньше никогда не видел — с вышивкой на рукавах и воротником из искусственного меха, — страшно возбужденная и покрасневшая. Я стоял рядом с ней в своем толстом свитере — в эти дни мне постоянно было холодно — и старался не думать о неприятном ощущении в животе. Финн несколько дней вел переговоры, и хотя это был не тот блестящий контракт, на который он рассчитывал, условия все равно оказались неплохими. «Достаточно, чтобы пару лет спокойно пить „Ньюки браун“». За фотографии мне должны были заплатить отдельно, этот договор был уже на подходе. Тем не менее кишки у меня завязывались в узел. Всего три месяца!

— А теперь, — сказал Финн, — пометь инициалами эти страницы и распишись вот здесь, на последней. — Он подал Анджелине большую шикарную авторучку. Она должна была вместе со мной подписать пункт, обязывавший ее не разглашать содержание книги. — Дело в том, — сказал Финн, закатывая рукава и демонстрируя свои загорелые руки, — что ты наш самый большой секрет. Еще бо́льшая тайна только то место, в которое Саддам Хусейн спрятал свой уран, — правда, как мы все знаем, он спрятал его в заднице у Тони Блэра. — И он подмигнул ей. — Пресса захочет все о тебе узнать, и нужно гарантировать, что мы все правильно разыграем.

На несколько секунд установилось молчание. Зимнее солнце пробивалось сквозь гигантское арочное окно, роняя свет на склоненную над контрактом кудрявую голову Анджелины. Все молчали, был слышен только скрип пера. Подняв голову, Анджелина подала мне ручку, и после секундного колебания я придвинул к себе контракт и быстро его подписал, переворачивая страницы и проставляя свои инициалы — пока не передумал. Всего десять страниц. Именно в тот момент, когда я оторвал перо от бумаги, у меня в кармане зазвонил мобильник. Это был Дансо.

— Джо, — сказал он, — где вы находитесь?

— В Лондоне.

Сидевший напротив Финн молча посмотрел на меня.

— Вы на машине?

— Да.

— Отлично. Не можете ли вы оказать мне услугу — сесть в эту машину и привезти ко мне ту девушку?

Я почувствовал легкое беспокойство.

— Наверное, могу, если вы скажете мне, где находитесь.

— В Дамфрисе, как раз возле границы.

— В Дамфрисе? А что там такое, в Дамфрисе?

Наступила пауза. Когда он снова заговорил, в голосе его звучало возбуждение:

— Джо, мы считаем, что нашли его. Мы действительно так считаем. Мы думаем, что нашли его.

Дамфрис находится на юге Шотландии, в сотне миль от острова Свиней. Он расположен возле границы с Англией на берегу залива Солвэй к западу от Локерби. Тело нашли накануне в одиннадцать часов вечера в лесу, в трех километрах от города, и теперь оно лежало в морге королевской лечебницы Дамфриса и Галлоуэя.

Дорога туда заняла у нас с Анджелиной четыре часа. Приехали мы уже затемно, но Дансо ожидал нас возле погрузочной площадки, спокойный и явно довольный. Он сам открыл дверцу машины. Большую часть пути Анджелину била нервная дрожь, но, выйдя из машины, она выдавила из себя слабую улыбку.

— Привет, детка! — Дансо протянул ей руку, немного удивленный ее уверенным видом. — Должен сказать, ты выглядишь очень худой. Но, должно быть, тебе это нравится? Для Лондона небось в самый раз?

Она покачала головой:

— Наверное, да.

Стразерс вышел из больничного морга, натягивая на себя пальто; увидев Анджелину, он на секунду остановился и слегка покраснел.

— Привет! — поспешно сказал он, заметив, что мы все на него смотрим. Украдкой вытерев руку о брюки, он подал ее Анджелине для рукопожатия, не отрывая глаз от ее лица. — Прошло много времени.

Она и в самом деле изменилась. Это произошло так постепенно, что я ничего не заметил. Но теперь, видя, как мужчины провожают ее взглядами, я должен был признать, что она стала совершенно другой женщиной, не похожей на ту, которую они тогда встретили, дрожащую от страха, в полицейском участке в Обане. Расшитое пальто она оставила на заднем сиденье и осталась в облегающем полосатом свитере и серой юбке. Волосы ее были схвачены украшенным бусами обручем, который она, вероятно, позаимствовала из запасов Лекси. Сейчас Анджелина выглядела так, будто собирается на званый обед. Когда мы шли к зданию, Стразерс украдкой то и дело поглядывал на ее юбку.

В обклеенном обоями боковом помещении нас ожидали двое: ответственный за связь с родственниками и патологоанатом — в костюме и при галстуке, в нагрудном кармане его пиджака лежали очки. Встав, они представились Анджелине, объяснив, кто они такие, почему они здесь и что будет дальше. «Окружной прокурор поручил мне провести посмертное опознание…»

Дансо выждал пару секунд, затем взял меня за руку и поманил в коридор, где нас не могли услышать.

— Джо, — сказал он, закрыв за нами дверь, — мне нужно кое-что вам сказать. Тот тип, который лежит на столе, не имеет никаких документов. Доктор считает, что из-за осклизлости нельзя будет получить никаких отпечатков.

Мы стояли возле висящей на стене крашеной розовой панели, в свете флуоресцентных ламп наши лица казались больными.

— Вы знаете, что это такое? Это когда кожа начинает соскальзывать.

— Из-за разложения.

— Именно. И тогда с нее нельзя взять отпечатки. — Подойдя к стеклянной панели, он посмотрел в зал ожидания. Там Стразерс принес Анджелине чашку какой-то жидкости и стоял, глядя на нее — ничего не говорил, а просто смотрел на нее со своей гнусной улыбкой. — Я обсуждал это с шефом. Прежде чем делать публичные заявления, мы хотели бы подстраховаться — взять ДНК. Но тогда придется ждать до следующего понедельника, и вообще, по идее, для нас это самый быстрый способ идентификации. — Он откашлялся. — Только, видите ли, когда я сказал, что есть осклизлость у него на пальцах…

— Да?

— Она есть и на лице — вот почему я вам об этом рассказываю. Я уже чуть было не позвонил и не сказал: «Забудьте об этом, мы подождем результаты анализа ДНК». Не уверен, что я хочу, чтобы она через это прошла.

Мы оба смотрели на Анджелину, находившуюся за стеклянной панелью. Она стояла посреди комнаты, стараясь держаться прямо, и слушала то, что говорил патологоанатом. Чашку с питьем она держала перед собой обеими руками, хотя обычно застенчиво прятала их за спиной. Юбка выпирала сзади так, словно под ней находился турнюр.

— Но знаете что? — с легкой улыбкой сказал Дансо. — Знаете что? Теперь я не уверен, что мне стоило беспокоиться. Она выглядит так, словно может вынести что угодно.

Стоявший в морге запах не имел ничего общего с тем, чего я ожидал. Воздух был довольно свежим и приятным, можно сказать, совсем нестрашным. Запах смерти не ощущался даже в комнате для опознания. Скорее, она напоминала недавно убранную столовую, со свежесрезанными желтыми цветами в вазах. Вдоль стен я увидел семь или восемь сидений, возле каждого лежали Библия и голубая коробка бумажных салфеток, а вдоль дальней стены находилась тележка, на которой лежало накрытое простыней тело. Возле нее стоял служитель морга в белом халате, его рука покоилась на бело-голубом полотенце, закрывавшем лицо трупа.

— Вы знакомы с обстоятельствами нахождения данного тела, — сказал патологоанатом, — и знаете, что на лице может наблюдаться некоторое изменение цвета. Если это ваш отец, он может выглядеть не совсем так, как при жизни.

— Я понимаю.

Пристально глядя на нее, он кивнул.

— Тогда приступайте. Не спешите. Смотрите сколько хотите, а если понадобится сделать перерыв, мы выведем вас отсюда, и вы сможете сделать передышку. Зайдете сюда позже. Времени у вас сколько угодно.

— Я готова.

Я затаил дыхание, сердце у меня стучало так, что билось о ребра. Служитель морга откинул полотенце. Дав лежал на спине, видно было только его лицо, простыня была подтянута вверх, чтобы скрыть следы от веревки, на которой он повесился. Первое, что я подумал, глядя на него, — Господи, как же он похудел! Он потерял не меньше тридцати килограммов. И выглядел совершенно иначе: челюсть опустилась на грудь, щеки сползли на простыню, собравшись в складки. От густых волос остались лишь редкие клочки, а кожа утратила свой ярко-красный оттенок — даже под нанесенным служителем слоем грима можно было увидеть, что она желтовато-коричневая. Под действием силы тяжести она сползла с лица, так что резко выделялась носовая кость. Я смотрел на него не мигая, прислушиваясь к собственному дыханию. Мысленно я уже сотни раз побывал в этом морге, глядя на мертвое тело Дава.

— Анджелина, — откашлявшись, спросил патологоанатом, — это останки вашего отца, Малачи Дава?

Она повернулась ко мне, прижав руку к губам. Я обнял ее, и она уткнулась лицом мне в грудь.

— Боже мой, Боже мой!

— Анджелина! — мягко сказал Дансо. — Как ты себя чувствуешь, детка?

— Да, — кивнув, пробормотала она. — Да.

— Ты уверена, девочка? Может, тебе надо еще разок взглянуть, чтобы увериться? У тебя полно времени. Он немного похудел — в последнее время жил в суровых условиях.

— Это не имеет значения, — пробормотала она. — Не имеет значения.

— Не имеет значения?

— Да. Это он. Я бы всегда его узнала.

— С вами все в порядке? — После опознания Анджелина отправилась со Стразерсом выпить воды, а я вышел на улицу покурить. Дансо подошел ко мне, держа руки в карманах, и принялся смотреть на автостоянку и железобетонный пожарный выход, ведущий к отделению патологии. — По-моему, у вас не очень радостный вид.

Я покачал головой, сделал затяжку и посмотрел на звезды. Была ясная ночь, небо почти чистое — лишь несколько облаков, своим видом напоминающих кадры из фильма ужасов.

— Я полжизни этого ждал.

— Ну да, уж это точно.

— Но знаете, что странно? — Я искоса посмотрел на него. — Странно, что я всегда представлял себе это не так. Всегда думал, что будет по-другому.

— В каком смысле?

Я коротко и сухо рассмеялся.

— Не знаю. Наверное, я никак не мог забыть его слова: «Моя смерть будет эффектной». Помните? Эффектной. — Я повернулся к моргу. Льющийся из окон свет оставлял на земле прямоугольные полосы. — В общем, совсем не такой.

— То есть вы считали, что она должна будет произвести впечатление?

— Да.

— Так оно и получилось.

Я поперхнулся дымом.

— Да ладно!

Он достал из внутреннего кармана пальто пачку фотографий в пластиковом футляре и подал их мне.

— Будем считать, что я вам их не показывал, ладно?

Зажав зубами сигарету, я поднес снимки к свету, падающему сверху, из перехода. Сначала мне показалось, что я вижу развешанную на дереве одежду. Или развернутый парашют. Потом я разглядел руки, а затем и очертания неподвижного тела, с головой, свесившейся на грудь.

— Веревка была вот здесь, — сказал Дансо. — Вокруг дерева. Когда он спрыгнул с дерева, веревка сломала ему шею. А ветви подхватили под руки. Вот эта штука — что-то вроде плащ-палатки, в которую он заворачивался, когда жил там несколько недель. — Дансо немного помолчал. — Посмотрите на него, Джо. Он ведь похож на ангела, правда?

Я не ответил, глядя на плащ-палатку, которая простиралась над Давом, словно крылья.

— На ангела. Эта накидка хлопала на ветру как сумасшедшая. Нагнала на всех страху — ее можно было услышать раньше, чем увидеть. Хлоп-хлоп-хлоп — доносилось со стороны деревьев. Ну, и вонь тоже. — Он втянул носом воздух, словно все еще чувствовал запах. — И вонь тоже.

Я подал ему фотографии, выбросил сигарету и сел, привалившись спиной к большой двери, — руки уперты в колени, голова опущена.

— Джо! С тобой все в порядке, сынок?

Я утвердительно кивнул, но головы не поднял. Я молча смотрел в землю, и перед глазами вереницей проносились различные образы — мать Финна, мы с Лекси, Дав, каким-то дьявольским образом появившийся из-за деревьев и лежащий на мне сверху. Дансо ждал, что я начну прыгать от восторга и молотить руками воздух. Я знал, что он этого хотел — я и сам всегда именно так это представлял, — но ничего не получалось. Единственное, что я сейчас чувствовал, — это разверзнувшийся во мне океан усталости, который все ширился и ширился, пока я не ощутил такую слабость, какой не испытывал никогда в жизни.

6

В Лондоне весна была уже на подходе, она принесла с собой ветер и дождь. Половина восточной Англии и Глостершира была затоплена, и лондонцы не отрывали взгляды от телеэкранов, глядя, как машины движутся по воде, словно сплавной лес, и благодаря судьбу за то, что живут в достаточно цивилизованном городе, который защищен дамбой. Задняя калитка опять была раскрыта настежь. Вначале я было приписал это сильному ветру, но соседи сказали, что у них случилось то же самое и, вероятно, поблизости поселился какой-то бродяга. Везде, где он побывал, он оставил за собой затоптанные газоны, куски ткани и обертки от «твикса», которые приходилось собирать садовыми граблями. В сады он прокрадывался по ночам через задний проулок, пытаясь найти теплое место для ночлега. В некоторых сараях были сорваны замки.

Окружающий мир казался мне нереальным. Уход Дава перевернул всю мою жизнь. Усталость не проходила. Я спал подолгу, по девять, по десять часов, но вставал еще более измученным и в конце концов засыпал прямо за письменным столом, пальцы застывали на клавиатуре, оставляя на экране длинные цепочки букв. Мне приходила в голову мысль посетить врача, но я догадывался, каким будет первый вопрос: «Не пережили ли вы в последнее время какой-нибудь стресс, мистер Оукс?» И тут-то все и выяснится — смерть Лекси, беспокойство насчет книги и так далее. Не успею я глазом моргнуть, как окажусь в социальной консультации, сжимая в руках рецепт на сероксат.[45] Так что я пытался держаться, игнорируя постоянную тяжесть, когда каждый шаг дается тебе так, словно ты двигаешься под водой.

Через десять долгих дней я спихнул рукопись редактору. Отдел оформления направил нам макет суперобложки, и теперь они собирались организовать для Анджелины фотосессию в одной студии в Брикстоне.[46] Этот момент мы с Финном и Анджелиной долго обсуждали — каким образом показать ее миру. Она не хотела, чтобы снимали ее физический недостаток как таковой, поэтому мы остановились на кадре из видеозаписи и подобрали модельера, работавшего на одну медицинскую компанию, который должен был изготовить и сфотографировать фибергласовую модель дополнительной ноги в разрезе. Издательство собиралось в этом месяце направить Анджелину на остров Свиней, чтобы сделать там несколько снимков в церкви, но они хотели получить и несколько студийных портретов — только голову и плечи. Это случилось в первый понедельник марта. В первый день весны и, как оказалось, первый день перемен совсем другого рода.

— Ну что? — спросил я. — Как ты себя чувствуешь?

Мы сидели в гримерной и смотрели друг на друга. Войдя в помещение, Анджелина не стала снимать верхнюю одежду, оставшись в пальто и вязаной шапочке. Я захватил с собой бутылку виски и теперь, открыв ее, налил немного в пластмассовый стаканчик и подал ей.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. — Взяв в руки стаканчик, она поежилась, бросила на дверь беспокойный взгляд. Уборщица впустила нас в пустую студию, но вскоре должны были появиться другие участники мероприятия — поблизости уже слышались их голоса. — Они видели пленку, и я не представляю, что они теперь думают обо мне. — Ее взгляд остановился на лежавшей в углу одежде. Она была завернута в полиэтилен, но под ним все равно можно было разглядеть длинные юбки. С Анджелины сняли мерки, чтобы ничего не было видно. — Что бы я ни надела, это бесполезно. Они все равно узнают.

— Ты можешь отказаться, — сказал я. — Я заставлю Финна разорвать контракт. Тебе надо только сказать и…

— Нет. Нет, не стоит. — Она нервно засмеялась. Сняв шапочку, провела рукой по коротким волосам и осторожно заглянула в зеркало, в котором отразилось ее лицо, робкое, ненакрашенное и бледное. — Я это сделаю. Конечно, сделаю.

Когда пришла стилистка, я оставил Анджелину на ее попечение и принялся расхаживать по студии, раздумывая над ее словами. «Что они обо мне думают?» Студия располагалась на складе с гладкими бетонными полами, потолочные балки были выкрашены в черный цвет, в темных углах как часовые стояли большие незажженные студийные лампы. С одной из балок до самого пола спускался свиток белой бумаги, а в центре находился небольшой вращающийся стул. По студии бродил ассистент: прилаживал лампы, открывал рассеиватели и тихо переговаривался с фотографом, склонившимся над камерой и смотревшим в видоискатель. Фотографу было лет двадцать с небольшим, и выглядел он так, словно имел постоянный контракт с каким-нибудь журналом альтернативной музыки типа «Мохо» или «Эн-эм-и», — из-за портрета Боба Марли на футболке и обтягивающих задницу джинсов. Они не видели, как я вошел, поэтому я несколько минут незаметно слушал их разговор, пока не понял, что они говорят о моделях-инвалидах.

— Сейчас это прямо какая-то мания. Марк Куинн и эта беременная пташка, Алисон Лаппер.

— Угу, и Эйми Маллинс… — добавил ассистент. — Обе очень клевые.

— Лично мне нравится. Это, как бы сказать, еще и очень своевременно.

— Я знаю.

— Это так своевременно, что даже не смешно. Пора, чтобы… — Фотограф внезапно замолчал и выпрямился, глядя в дальний конец студии. Мы с ассистентом обернулись, чтобы узнать, на что он смотрит. Дверь гримерной открылась, и на пороге появилась Анджелина, потрясенно моргая на свету. На ней было серебристое платье с низким вырезом, стоившее половину моего годового заработка, и выглядела она совсем по-другому: стилистка зачесала назад ее короткие вьющиеся волосы, они охватывали голову, словно черный шлем, приклеила накладные ресницы и подчеркнула губы ярко-красной помадой. Руки Анджелины тряслись, но лицо было невозмутимо, как у манекена, и казалось стеклянным — настолько оно выглядело идеальным. Сглотнув, она двинулась вперед — медленно, немного неуверенно, переставляя ноги так, словно боялась упасть. Затаив дыхание, мы смотрели, как она в полной тишине входит в студию, слышался лишь стук ее каблуков, эхом отдававшийся от высокого потолка. Подойдя к краю ярко освещенной площадки, она помедлила, затем быстро прошла к табурету и опустилась на него так, словно это был спасательный плот.

— Черт побери! — Фотограф потрясенно присвистнул — еле слышно, себе под нос. — Черт побери! — Он покачал головой, подтянул джинсы и подошел, встав в полуметре от Анджелины и глядя на нее с любопытством, словно она задала какой-то вопрос. Последовала долгая пауза, после чего он с удивлением произнес: — Какая же ты красивая, Анджелина! Да ты просто великолепна!

Сначала она лишь молча смотрела на него, словно не могла понять, что он сказал и кто он вообще такой. Может, он ее за что-то ругает? Но тут у нее внутри что-то щелкнуло, и краска прилила к щекам.

— Спасибо, — робко прошептала она. — Спасибо.

Все еще глядя на нее, он недоверчиво рассмеялся.

— Не за что, — сказал он. — Совершенно не за что.

Не отрывая от нее глаз, словно она могла убежать, он попятился назад к камере и вскинул вверх руки — так успокаивают пугливое животное.

— Не двигайся! — сказал он, глядя в видоискатель. — Не двигайся. — И прежде чем она успела понять, что происходит, сделал снимок. Сработала вспышка.

Анджелина удивленно заморгала.

— Вы уже сняли?

— Да, — сказал он, переключив камеру на дисплей и глядя на экран. Он бросил на нее взгляд. — Видишь, как это легко?

Было очень странно стоять там, за пределами светового круга, и смотреть, как она… даже не знаю, как это назвать — расправляет крылья, что ли, растет, если хотите. Каждый раз, когда мигала вспышка, мышцы ее лица чуточку расслаблялись — до тех пор, пока кукольная улыбка не исчезла и Анджелина стала выглядеть (даже я должен это признать) просто потрясающе. Никто не находил ее странной, никто не относился к ней снисходительно. Никого не раздражала ее манера сидеть, слегка склонившись набок, так как ей было неудобно на стуле и приходилось держаться за его края. Вместо этого с ней обращались так, будто она была настоящей звездой.

Сделав примерно двадцать снимков, ее переодели в другое платье и по-другому причесали. За день она сменила шесть различных нарядов, большинство из которых, с моей точки зрения, выглядело совершенно нелепо, но, должно быть, они представляли собой последний писк моды, так как все остальные воспринимали их совершенно спокойно — даже сама Анджелина. К трем часам мне пришлось присесть — так я устал. Но тут было и еще кое-что — фотограф начал меня раздражать.

Сначала мне очень нравилось смотреть, какой счастливой она становится, — но потом стало надоедать. Я уже был сыт по горло этими его дерьмовыми причитаниями «прекрасно, прекрасно». И тогда стал приглядываться к нему немного повнимательнее. Я отошел дальше в тень, где меня не могли видеть, и стоял там, теребя связку с ключами — то одевал, то снимал их с кольца, крутил на пальце и все время удерживал себя от искушения сказать: «Ты что, пытаешься ей понравиться? Перестань на нее пялиться!» И вот когда в самом конце дня (все были основательно измочалены, и я уже подумал, что наконец-то все кончилось) он подошел к ней и что-то очень тихо сказал, я сразу перестал крутить ключи и застыл на месте, внимательно за ними наблюдая. Анджелина перестала улыбаться. Она сидела, опустив глаза в пол, и слушала его, машинально приглаживая волосы за ухом и обдумывая то, что он говорил. Закончив, он выпрямился и сделал шаг назад.

— Ну что?

— Эй! — сказал я, перемещаясь поближе к съемочной площадке и ощущая на лице свет прожекторов. — Анджелина!

Но она не повернулась. Кажется, она даже меня не услышала. Не отрываясь, она смотрела ему в глаза. Прошла еще пара секунд, потом она слабо кивнула.

— Анджелина! — прошипел я.

Фотограф отвинтил камеру, снял ее со штатива и улегся на живот, опершись на локти и подняв камеру на уровень глаз. Он навел объектив на подол ее юбки, и вдруг, застав всех нас врасплох, она опустила руку, взялась за край ткани и подтянула ее к коленям.

Я сразу же получил эту фотографию и иногда рассматриваю ее — даже сейчас. Ее тонкие лодыжки, маленькие следы ног на бумаге, но больше всего ее третью, деформированную ногу — на вид она кажется более массивной, но можно смело сказать, что она сделана из того же материала, что и две остальные, и свисает там, отбрасывая свою собственную тень. Пожалуй, это лучший снимок во всей книге, но временами я готов убить фотографа.

Когда они закончили и Анджелина ушла, чтобы снять грим, кто-то принес кофе и бутылку газированной воды, и я со своим стаканом уселся рядом с фотографом, чтобы за ним присмотреть. Нельзя, чтобы он разговаривал с ней наедине.

Он сидел, развалившись на кушетке, и лениво крутил на руке браслеты. Если он и знал, что бесит меня своим поведением, то никак этого не показывал.

— Ну, — небрежно спросил он, — и что же случится, когда это всплывет? — Он сделал паузу, чтобы сделать глоток кофе, и повернулся ко мне: — Когда я смотрел на нее, у меня не выходила из головы мысль: а что, если ее папа прочитает эту книгу? Что он тогда подумает? Видите ли, на его месте я бы где-нибудь прятался.

Я спокойно посмотрел на него.

— Малачи Дав умер. Как он прочтет эту книгу?

— Разве?

— Вы что, не читаете газеты? Об этом твердят целую неделю.

— А, это тело в Дамфрисе! Но ведь ничего пока не подтвердили. Не было никаких заявлений, что это действительно он. Ведь так?

— Так, — тихо сказал я, словно разговаривал с непонятливым ребенком. — Они дожидаются результатов анализа ДНК. Но это он. Он умер.

В этот момент появилась Анджелина с банкой диетической колы в руке. Мы оба подняли на нее глаза. На ней был белый халат, и я мог разглядеть, где именно с нее удалили грим — на шее красовалась полоска. Выше ее Анджелина выглядела розовой и сияющей — после пяти часов, проведенных под прожекторами, это было просто удивительно.

— Эй! — сказал фотограф, вставая и улыбаясь явно фальшивой улыбкой, словно был ослеплен ее блеском. — Присядь.

Она уселась, поправляя волосы за ушами.

— Я так устала! — с улыбкой воскликнула она. Потом посмотрела на меня. — Так устала!

— Ты была великолепна, — сказал я, но далось мне это с трудом.

— Эй, Анджелина! — Фотограф слегка подвинулся, засунул руку в задний карман брюк и вытащил визитную карточку. Он подал ее двумя пальцами, держа так, словно это была какая-то экзотическая бабочка, а не кусок картона. — Я постоянно с ней работаю. Ее работа — просто блеск. Понимаешь, что я имею в виду?

Анджелина взяла карточку и принялась ее рассматривать. Губы ее слегка дрогнули.

— Что это там такое? — наклонившись к ней, сказал я. — Давай-ка посмотрим.

После секундного колебания она подала мне карточку. Мне даже пришлось чуть-чуть потянуть ее к себе — совсем чуть-чуть. Я сосредоточенно уставился на кусок картона. Редактор отдела важнейших новостей газеты «Дейли мейл». Что это еще за ерунда? Я повернулся к фотографу:

— Ну? И что же это такое?

— Она очень хочет сделать материал об Анджелине.

Гребаный редактор гребаной национальной газеты знает об Анджелине? Как такое могло случиться? Наклонившись, я постучал ему по колену, заставляя взглянуть на меня, желая сообщить, чтобы он сел прямо и перестал дурачиться.

— Это прекрасно. Это замечательно. Не считая того, что сейчас мы ведем переговоры о продаже прав на публикацию по частям, причем не с «Мейл». — Я сделал паузу, чтобы удостовериться, что он все понял. — Ну как?

— Извини, дружище. — Он приветственно поднял стакан, словно признавая мой статус. — Я вовсе не хотел помешать. Не собираюсь никому причинять беспокойство.

Я встал.

— Пошли! — сказал я, подавая руку Анджелине. — Тебе надо одеться.

Но она не поднялась с места. Она сидела и молча смотрела на мою руку.

— Пошли, — повторил я. — Тебе надо одеться и идти. Дай своему другу немного времени на то, чтобы наконец прочитать контракт.

Анджелина вздохнула и закатила глаза.

— Хорошо, — произнесла она саркастическим тоном — таким, каким Соверен разговаривала со своей матерью. — Уже иду.

Допив колу, она бросила банку в мусорную корзину. Подняв руку, поднесла большой палец к уху и улыбнулась фотографу.

— Позвони! — одними губами произнесла она и неторопливо проследовала в гримерную, шлепая по полу матерчатыми тапочками точно так же, как это делают уличные проститутки в Тихуане. Встав, я проводил ее взглядом, вспоминая о тех временах, когда был подростком в Кросби. Местные отцы в момент закрытия выстраивались там перед ночными клубами, дожидаясь своих дочерей. Они выходили из машин и опирались локтями о крышу, пытаясь принять небрежный вид, но было легко догадаться, о чем они думают. Каждый думал о том, что если какой-нибудь мерзавец в этом клубе хотя бы пальцем дотронется до его малышки, то получит такую порку, какую вовек не забудет.

7

Домой мы ехали в молчании. Анджелина сидела на пассажирском сиденье и жевала жвачку, которую где-то достала. Пытаясь найти нужную станцию, она возилась с радио до тех пор, пока я не выключил приемник. Я решил, что о фотографе мы больше говорить не будем. Мне не понравилось его вмешательство и не понравился тот вид знатока, с которым он говорил о Даве. Тело в Дамфрисе, конечно же, принадлежало Малачи. Утром я позвоню Дансо — просто чтобы услышать информацию о ДНК непосредственно от него. Тем не менее, приехав домой, я прошел в сад и забил гвоздями калитку, потом еще раз проверил дверь в подвал и привалил к ней газонокосилку.

В этот момент в доме зазвонил телефон. Войдя в кухню, я услышал на лестнице поспешные шаги Анджелины и ее задыхающееся: «Да! Привет!» В прихожей я остановился.

— Да, — говорила она в трубку. — Это я. — Хихиканье. — Я знаю — он говорил мне об этом. — Заметив меня в дверях, она отвернулась к стене, подкручивая пальцами волосы и поглаживая одной ногой другую. — Нет, все в порядке. Правда. Я сама хотела, чтобы вы позвонили.

Я стоял молча, подумывая о том, чтобы нажать на рычаг. Но вместо этого я снял пальто, уселся за кухонный стол и остался там в полутьме, мрачно опустошая банку «Ньюки браун». Мне снова вспомнились отцы, собравшиеся возле ночного клуба в Кросби.

— Джо! — Закончив разговор, она появилась на пороге кухни — глаза ее блестели, подбородок был опущен, на лице сияла детская улыбка. — Я плохо себя вела, да?

— Ты все-таки собираешься это сделать?

— В пятницу.

— В пятницу? Ты думаешь, это безопасно? Пока мы не уверены, был ли это твой отец.

— Это был он.

— Он выглядел совсем по-другому.

Ее плечи поникли.

— Не надо об этом.

Вздохнув, я устало потер виски.

— Не знаю. Правда, не знаю. Но мне это не нравится. — Опустив руки, я взглянул на окно. На окнах есть замки; правда, они не использовались много лет, так как воровать у нас особенно нечего, и я даже не помнил, когда последний раз видел ключ. Вероятно, он лежит в старом кофейнике, который стоит на полке возле входа в подвал. Если бы возникла какая-то проблема, Дансо наверняка бы позвонил.

— Джо! — сказала она, подойдя и положив руки мне на плечи. Перекинув через меня ногу, она уселась лицом ко мне, юбка задралась между бедер. Я чувствовал запах кофе, который она пила, и кольдкрема, которым снимали грим. — Почему ты мне не веришь? Это был он.

— Почему ты не хочешь подождать, пока все станет ясно? Результаты анализа ДНК будут известны с минуты на минуту. Утром я собираюсь позвонить Дансо.

— Но это был он, Джо. В любом случае я не собираюсь ничего говорить. — Она немного подобрала юбку, так что ее обнаженные бедра соприкасались с моими джинсами. — Я не стану говорить, где живу.

— Тебе придется подождать, пока я поговорю с Финном. Если ты поведешь себя неосторожно, то можешь нарушить контракт. А ему это не понравится.

— Нет, понравится. — Она взяла мои руки и запустила их себе под юбку, просунув мои пальцы между ног. Трусов на ней не было. Она была теплая и влажная, я ощущал твердое давление деформированной ноги. — Я обещаю, обещаю, — прошептала она, закрыв глаза и кругообразно вращая бедрами. — Я не скажу о тебе ни слова.

8

Она не пыталась со мной ссориться. Совершенно не пыталась. Я понимал, что этого у нее и в мыслях нет. Просто она хотела, чтобы ее услышали. Черт побери, ей же всего девятнадцать лет, и если ее интервью «Мейл» выглядело как издевательство надо мной, то я сам в этом виноват.

Я поговорил с Финном, и ему это не понравилось. Совсем не понравилось. Он внимательно перечитал контракт и выяснил, что, пока она не заговорит о массовом убийстве, он никак не сможет ее остановить. Я снова и снова звонил Дансо и все время попадал на автоответчик, раз за разом оставляя сообщения с просьбой позвонить мне, если ДНК не совпадет. Но он так со мной и не связался. Мне начало казаться, что на меня надвигается лавина, которую я никак не могу остановить. Из-за всего этого во время интервью я вел себя как раздраженный любовник, шастающий за спиной журналистки и постоянно подающий Анджелине знаки, чтобы она не говорила лишнего.

А она действительно постоянно говорила лишнее, проявляя удивительную беспечность. В одном месте она сказала:

— Я не могу об этом говорить, потому что мы с Джо…

— Анджелина, — многозначительно сказал я, — ты, гм…

— Ах да! — сказала она. — О чем это я? Я хотела сказать, что…

После этого я бросал на нее гневные взгляды, ожидая неосторожного слова, неосторожного выражения. Через некоторое время ей надоело мое чрезмерное внимание, и она увела журналистку на кухню, где они устроили девичник — пили чай и курили. Я постоянно искал предлоги, чтобы туда зайти — то вскипятить чайник, то выглянуть в сад. Каждый раз, когда я это проделывал, они прекращали хихикать и смотрели на меня с пустыми улыбками, вежливо ожидая, пока я уйду.

Я не знал, сдержала ли она свое обещание, до тех пор, пока статья не была опубликована — три дня спустя. Это был четверг, и хотя я поставил будильник на семь, когда я проснулся, кровать была уже пуста. Я знал, куда она ушла — в киоск, чтобы купить газету. Я еще лежал в постели, почесывая голову и пытаясь окончательно проснуться, когда вдруг зазвонил телефон. Это был Дансо, его голос с акцентом горца звучал напряженно.

— У вас усталый голос.

— Я и чувствую себя точно так же. Всю ночь на ногах, а сейчас вот добрались до аэропорта. Мы уже на взлетной полосе.

— Кто это «мы»?

— Я и Санчо Стразерс. Мой постоянный спутник.

— Тогда вы летите не в Майами. Или вы его и в отпуск с собой берете?

Он не засмеялся.

— Джо, — сказал он, — вы сегодня куда-нибудь собираетесь?

— Я? Только в магазин. Мне же надо работать над книгой.

— Мы сейчас направляемся в Хитроу. Пробудем у вас пару часов. Нужна небольшая консультация, если вы не против.

— Консультация? А что случилось?

Он немного помолчал.

— Не хотелось бы говорить об этом по телефону, Джо, если вы меня понимаете. Может, подождем до личной встречи?

Сбросив одеяло, я опустил ноги на пол. В его голосе прозвучало что-то такое, что я воспринял как сигнал тревоги.

— Это не он, да? Этот злосчастный мешок, который лежал на столе в Дамфрисе, оказался не Малачи Давом. Я оставлял вам сообщения, Питер, насчет этого. Просил позвонить.

Наступило молчание, слышалось только шипение помех и ровное гудение двигателей небольшого самолета.

— Питер, вы меня слышите? Я сказал — это не он, да?

— Это не он, — наконец сказал Дансо. — Анализ ДНК это показал.

— Я это подозревал. — Я вскочил с постели. — Он нашел кого-то, кто на него похож. Предсмертная записка и все такое — он просто хотел, чтобы на несколько недель вы от него отстали.

— Нет. Мы не думаем, чтобы это сделал он, — думаем, что это совпадение. — Он понизил голос — вероятно, чтобы не пугать других пассажиров. — Тот парень из Дамфриса служил когда-то рядовым, он не в себе со времен «Бури в пустыне» и уже много лет угрожал совершить самоубийство.

— Питер, — сказал я, расхаживая взад-вперед по комнате, — сколько времени занимает анализ ДНК?

— Не очень долго. Это…

— Вот именно! Не очень долго. Вы говорили о понедельнике — после этого прошло уже три дня. Уже три дня вы все знаете, а я оставлял сообщения с просьбой дать мне знать, если…

— Джо, послушайте…

— Дать мне знать, если совпадения не будет, а в это время Анджелина связывается с гребаными газетами и сообщает им свою историю. — Подойдя к окну, я отдернул занавеску, ожидая, что увижу, как она идет по улице. — Сегодня утром он это прочитает, узнает, где она находится и…

Я осекся. Происходящее на улице привлекло мое внимание.

— Питер! — Кровь застыла у меня в жилах. — Питер, вы что, с ума сошли? Что происходит? — Открыв окно, я высунулся наружу, изо рта у меня вырывался пар, на голом плече появились капельки воды. — На улице стоит патрульная машина с включенной мигалкой. Что за чертовщина здесь творится?

— Она с Солсбери-роуд. Джо, послушайте! Это просто мера предосторожности.

— Предосторожности? Господи Боже! Почему бы вам не рассказать мне, что происходит?

— Возможно, сегодня вам не стоит выходить из дома. У вас ведь нет на то особых причин? Отмените поход в магазин. Я передам вам эсэмэской телефон местного участка — они знают о ситуации.

— О какой ситуации?

— Самолет выруливает на полосу, Джо, — на меня уже грозно смотрит стюардесса.

— Послушайте, — прошипел я, — Анджелины нет в доме. Что мне делать с…

— Просто расслабьтесь. Вам не о чем беспокоиться, — сказал он, и в ту же секунду телефон замолчал.

Я набрал 1471, потом 3, но услышал только автоответчик. Отключившись, принялся молча смотреть на телефон, кровь стучала у меня в ушах.

— Мерзавцы! — сказал я. — Вы знали об этом. — Я выглянул в окно. Уличные фонари уже горели, их оранжевый свет смешивался с голубыми огоньками патрульной машины. Когда я вернулся в постель и положил руку туда, где лежала Анджелина, это место показалось ледяным. Газетный киоск находился всего в пяти минутах ходьбы. У меня похолодело в груди.

Я натянул джинсы и спустился по лестнице, на ходу натягивая футболку. С каждым шагом меня все больше охватывала паника. К тому времени, когда я вошел в прихожую, у меня уже зуб на зуб не попадал. Босой я выбежал наружу, немного постоял, потом вернулся, взял ключи с полки над телефоном и захлопнул за собой переднюю дверь. Когда я проходил по дорожке, в стоящей напротив машине полицейский повернул голову в мою сторону. Я не видел его лица — его скрывал защитный козырек, — но обветренные руки спокойно лежали на приборной доске. Я выбежал на середину улицы, холод кусал мне ноги. Окинув взглядом оба конца улицы, уже собирался бежать к машине и стучать в окно, когда увидел в отдалении приближающуюся ко мне Анджелину.

Чувство облегчения было таким сильным, что я едва удержался на ногах. Прислонившись к воротам, я перевел дыхание и поднял голову, следя за ее приближением. В руках она держала три газеты, глаза ее сияли.

— Джо! — сказала она, заметив меня, и ускорила шаг. — Это здесь. — Она помахала одной из газет. — Они сказали, что я красивая.

— Зайди в дом.

Она остановилась, улыбка ее померкла, руки опустились.

— Да ты босой!

— Входи скорее. — Взяв за руку, я молча повел ее по дорожке. Войдя в дом, запер заднюю дверь на замок и на задвижку, навесил цепочку. Не говоря ни слова, она смотрела, как я запирал заднюю дверь и перебирал ключи до тех пор, пока не нашел нужный. Пройдя по всем комнатам, я закрыл все окна, опустил все шторы, потом вернулся в прихожую и взял газету из ее безвольно поникшей руки.

— Она здесь? Эта статья? — Я положил газету на кухонный стол и начал ее листать. — Там сказано, что мы живем вместе?

— Нет, — ответила она, медленно снимая платок. — Они вообще тебя не упоминали.

Найдя нужную страницу, я оперся руками на стол и принялся ее изучать. Надо мной медленно вращался электрический светильник, его тень падала на газету, словно отсвет какого-то волшебного камня. Статья была на две страницы, посредине — большая фотография Анджелины, изображенной по пояс, а по сторонам две врезки: на одной изображен Дав, на другой — панорама острова Свиней, с полицейскими палатками и катерами вокруг деревни.

Я быстро пробежал глазами текст. Это был стандартный образец журналистики типа «кто-что-когда-почему»: ужасы массового убийства, бегство Малачи Дава, смерть Лекси — все это описано в одном абзаце. Затем следовала подробная характеристика Анджелины: красавица, с признаками сильного интеллекта. Говорилось, что она инвалид от рождения и хромает — больше ничего конкретного. Затем следовало краткое описание ее жизни на острове, описывались ее впечатления от убийства членов религиозной общины, наконец, упоминалось, что в августе должна выйти книга. Обо мне ничего не говорилось.

Наклонившись, я принялся изучать ее фотографию, разглядывая отражение в ее глазах и ожидая увидеть собственное лицо, обеспокоенное и ревнивое. Но ничего подобного рассмотреть не удалось — только отражение вспышки.

— Джо, ты должен мне сказать, в чем дело. Что происходит?

Покачав головой, я уселся за стол и прижал руки к вискам. Нужно было срочно принять лекарство от головной боли. Потянув к себе газету, я мрачно уставился на нее. По словам Анджелины, члены общины ППИ хорошо с ней обращались: «Они были так милы со мной! Думаю, они знали, что со мной происходило».

— «Они были так милы»? — Я поднял на нее взгляд. — И ты действительно это сказала? «Думаю, они знали, что со мной происходило»? Насколько я помню, ты говорила совсем другое.

— Нет. — Она покраснела. — Я не хотела… — В смущении она потерла нос. — Я не хотела, чтобы это прозвучало неприятно.

— Неприятно? — Я вздохнул. — Послушай, ты считаешь, будто знаешь, что делаешь, но мы столкнулись с очень опасными вещами. Было неразумно вообще с ними разговаривать.

— Все это лишь ради самосохранения.

Я смерил ее холодным взглядом, мои слова прозвучали, словно эхо:

— Ты считаешь, что это нужно для самосохранения?

— Да, считаю.

— А знаешь, как это выглядит? Знаешь, как это выглядит с моей точки зрения?

— Как?

— Это выглядит не только так, словно ты излагаешь другую историю, отличную от той, которую рассказал я, что немного смущает, поскольку эта часть книги уже сдана в издательство…

— Пожалуйста, не ругайся.

— Послушай! — Я поднял руку. — Дай мне закончить. Это выглядит не только так — для меня это еще выглядит как попытка усилить вражду. Кажется, что ты дразнишь своего отца.

— Дразню? — Она фыркнула. — Ну, это просто глупо. Как я могу его дразнить? Он же умер!

Я опустил руку и посмотрел на нее очень серьезно.

— Присядь.

— Зачем?

— Присядь.

— Джо! — сказала она, усаживаясь за стол напротив меня, лицо ее слегка побледнело. — Ты меня пугаешь.

— Они едут с Обана, чтобы с нами поговорить. Что-то случилось.

— С самого Обана?

Я вздохнул.

— Анджелина, ты думаешь, что видела в морге своего отца, но… — я взял ее за руку, — …но это не он. Они сделали анализ ДНК.

Она отдернула руку, краска сбежала с ее лица.

— О чем ты говоришь?

— Это был не он. Я знаю, ты… я знаю, ты хотела, чтобы это был он, и знаю почему, — но это не так.

— Боже мой! — прошептала она, закрыв лицо руками. — Боже мой, ты говоришь серьезно? Да, ты говоришь серьезно. Это был не он.

— Ты не виновата — они не меньше твоего хотели, чтобы это был он. Но теперь я вижу, что вы с Дансо оба пытались ухватиться за соломинку.

Она несколько раз шумно вздохнула, переваривая полученную информацию. Потом медленно, очень медленно подняла глаза к кухонному окну, плотно закрытому шторами. Повернувшись, посмотрела на запертую входную дверь.

— О нет! — прошептала она и ухватилась рукой за горло. — Это что, баррикада? — Она посмотрела на меня. — Ты устроил баррикаду? Они думают, что он уже направляется сюда?

Я долго молчал, потом взял ее за руки.

— Они будут здесь через два часа. Снаружи стоит полицейская машина. У нас все будет хорошо.

9

Последние несколько дней небеса низко нависали над Лондоном, но ничем больше себя не проявляли. Но этим утром, как раз перед обедом, облака наконец стряхнули с себя апатию и обрушили шквал градин на маленькие стандартные домики северного Лондона. Град словно картечь барабанил по крышам, бешено отплясывал на мостовых.

Тем утром мы разговаривали мало, но я был уверен, что Анджелина думает о том же, о чем и я: какой Малачи сообразительный, наверняка он может проскользнуть сюда по вентиляционным каналам, по дымоходам или даже пролезть через дыру в половице. Она включила свет во всех комнатах, заглянула под все кровати и проверила все шкафы. После этого направилась в гостиную и попыталась читать свою газету, но никак не могла сосредоточиться. Время от времени она вставала и подходила к застекленной двери, отдергивала занавеску и выглядывала в мокрый сад.

— Там кто-то прячется за деревом, — сказала она в полдень, прижимая нос к стеклу. Я подошел посмотреть. Это был полицейский в ботинках и синем свитере. Увидев нас, он помахал рукой. Мы помахали ему в ответ, после чего Анджелина перестала выглядывать в сад и отдергивать занавески.

Замки на окнах меня не удовлетворяли — я забил гвозди в полозья, чтобы блокировать подъемные окна, а прорезь почтового ящика заклеил липкой лентой. С фонарем в руках я залез на чердак, разорвал джинсы, пока ползал там, проверяя каждую черепицу, каждый кирпич, каждую балку, каждый подгнивший рулон изоляции; град барабанил по крыше в сантиметрах от моей головы — это было все равно, что слушать, как с небес разверзается ад.

— Подвал! — покончив с этим, сказал я. Анджелина сидела на кушетке, кусая ногти и беспокойно поглядывая на часы. — Я собираюсь проверить подвал.

— А это обязательно? — Вскочив, она вслед за мной заковыляла к двери в подвал. — Ты не можешь остаться здесь? Они приедут с минуты на минуту.

— Я недолго.

Освещая путь фонарем, я спустился по расшатанным ступенькам. Анджелина стояла наверху, глядя, как я постепенно растворяюсь во мраке. Дверь в сад я закрыл и привалил к ней газонокосилку, но сейчас вбил в нее еще четыре гвоздя, чтобы удостовериться, что она не сдвинется с места. Закончив, я присел на старый шезлонг и выключил фонарь, давая темноте немного отдохнуть. Пахло мохом и бензином, а также чем-то более старым, более знакомым. Анджелина спустилась по лестнице и направилась на кухню, половицы скрипели под ее ногами.

Включив фонарик, я направил его на расположенные под кухней растяжки, где с потолка срывались маленькие струйки пыли. Своими комментариями насчет ППИ Анджелина поставила меня в глупое положение. Она не могла этого понимать, но она здорово меня подставила. Придется переговорить с Финном, чтобы изъять эту часть рукописи. Я направил луч света на четырехугольные ниши под передней лужайкой. Все было как прежде — рухлядь свалена в кучи, смутно поблескивает старый холодильник. Странно, что в подвале ничего не изменилось, тогда как наверху все стало совсем другим.

Зазвонил дверной звонок. Я поднялся по лестнице, выключил фонарик и задвинул засов на двери подвала, толчком вернув его на место.

— Они здесь. — Я подошел к передней двери, включил фонарь и прижался лицом к стеклу.

— Да? — сказал я. — Что вы хотите?

— Это мы, — сухо ответил Стразерс, заглушая стук града. — Прямо из солнечного Обана.

Отодвинув цепочки и засовы, я открыл дверь. Полицейские стояли на крыльце, неприветливые и угрюмые, плечи их были покрыты градинами. На темной улице появилась еще одна полицейская машина, огни проблескового маячка лениво вращались, водитель смотрел на нас, опершись локтем о руль.

— Привез нас из Хитроу, — сказал Дансо, заметив, что я смотрю туда. — Должен признать, после всех этих историй я не ожидал такой готовности к сотрудничеству со стороны лондонской полиции. — Повернувшись, он осмотрел передний газон — сначала через одно плечо, потом через другое. — Джо! — наконец сказал он, глядя мимо меня в теплую прихожую. — Не хотел бы беспокоить вас, сынок, но здесь немного холодновато.

Я отступил назад, пропуская их, и поставил фонарик на подоконник.

— Он не умер. — Они вошли, и я задвинул засовы. Навесив цепочку, я повернулся к пришедшим: — Это так? Он не умер. И вы знаете, где он.

Стразерс кивнул.

— Мы знаем, где он.

— Послушайте! — сказал Дансо. — Может, мы… — Он огляделся по сторонам. — Думаю, нам стоит присесть.

Я пристально смотрел на него. Во мне внезапно закипел гнев.

— Он здесь, да? В Лондоне? И вы знаете об этом уже несколько дней.

— Думаю, — повторил Дансо, на этот раз медленно и веско, заставив меня и Стразерса внимательно посмотреть на него, — нам стоит присесть. — Он указал рукой на гостиную. — Сюда?

Мы прошли в гостиную — раздраженный Оукс, настороженный Дансо. Стразерс последовал за нами; войдя, он демонстративно осмотрел помещение, приподнял занавеску и посмотрел на стоявшие на улице полицейские машины.

— Неплохое местечко, — заметил он и опустил занавеску, рассматривая плакаты и унылые комнатные растения. — Но и работа у вас неплохая.

— Вот ты где! — сказал Дансо, обернувшись к Анджелине. Она появилась на пороге кухни, вытирая руки о чайное полотенце. — Привет, детка! Видел тебя утром в газете. Ты теперь стала знаменитой.

— Привет! — со слабой улыбкой ответила она и посмотрела на Стразерса. — Привет!

— Привет! — пробормотал он, остановившись как вкопанный и не отрывая от нее глаз: свитер с низким вырезом, на шее что-то поблескивает, волосы прихвачены сзади, так что маленькие локоны лишь едва прикрывают уши. — Как поживаете?

— Хорошо. Да. Я… — Она сглотнула и положила на стойку чайное полотенце. Проковыляв в гостиную, остановилась перед Дансо. — Значит, это был не он? Так сказал Джо. Тот человек, которого вы мне показывали, — это не папа.

Дансо бросил на Стразерса короткий взгляд.

— Мы извиняемся, детка. — Он печально улыбнулся. — Извиняемся за то, что заставили тебя через это пройти.

— Это я извиняюсь за то, что допустила ошибку.

— Нет. — Он покачал головой. — Не извиняйся.

Мы немного постояли, смущенно поглядывая друг на друга.

— Ну, — устало пожав плечами, сказала она, — вы не хотите выпить? — Она указала на мой бар, на двадцатилетний арманьяк, который подарил мне Финн на последний день рождения. — Могу дать бренди. Или джин. В холодильнике есть тоник с ароматом лимона. Оукси пьет только «Ньюкасл браун эль», но вы его вряд ли захотите.

— Нет, спасибо, детка, мы на службе. — Дансо указал на диван. — Можно?

— Ох, простите! — сказала она. — Конечно.

Сняв пальто, Стразерс положил его на валик дивана и сел. Устроившись поудобнее со скрещенными ногами, он похлопал по дивану и одобрительно кивнул, словно находился в демонстрационном зале, опробуя мебель.

— Джо, — Дансо откинул полы пальто и с тихим оханьем уселся на диван, словно каждое движение доставляло ему боль, — нам нужно задать вам несколько вопросов.

— Задать мне несколько вопросов? А может, я задам вам несколько вопросов и вы мне дадите несколько ответов? Малачи в Лондоне?

— Если я заверю вас, что вы в безопасности, вы мне поверите?

Я не ответил.

— Я говорю серьезно, вам ничего не угрожает. Вам и Анджелине. Но нам пришлось отрабатывать новую линию расследования и вернуться назад. Не сердитесь на нас, сынок. Со стороны кажется, будто мы ходим по кругу.

— Но это не так, — сказал Стразерс, по-прежнему подпрыгивая на диване. — Мы все же кое к чему пришли.

Я уселся на стоявший напротив диван. На столе между нами остался пустой бокал — это Анджелина пила джин с тоником.

— Ну? — Я сложил на груди руки, пытаясь успокоиться. — Так что?

— Послушайте, я понимаю, что надоел вам до смерти. — Дансо уперся локтями в колени и наклонился вперед. — Но, видите ли, дело снова в этой машине. Я хочу вернуться назад и поговорить о той машине, которую вы видели возле дома в день нападения на Лекси.

— О седане?

— Потому что версия наблюдателя отличается от вашей. Тот парень говорит, что сначала вы подъехали к дому с востока. С той дороги, которая идет по краю полей.

— Это так.

— Так?

— Да. Но я не видел ту машину припаркованной. Я думал об этом, и я в этом уверен.

Дансо вздохнул.

— Джо, ну почему вы не сказали нам об этом раньше? Вы не говорили, что приехали с востока.

— Разве?

— Нет. Вы говорили, что приехали по главной дороге и припарковались напротив полицейской машины.

— Да, но я… — Я закрыл рот. Открыл его и потом снова закрыл. — Ну и что же? Значит, я забыл. Какое это имеет значение?

— Это значит, что, когда вы свернули с главной дороги, вы уже побывали в доме.

— Да. Но хочу уточнить, что я побывал не в доме. Нет. Я останавливался возле дома. Сидел в машине.

— Джо! — Стразерс подался вперед, упершись локтями в колени наподобие Дансо. — Помните, как мы ездили на Куагач?

Я смотрел то на него, то на Дансо.

— Ну да, — осторожно сказал я. — За вещдоками. — И что же?

— Помните, как я спросил вас, бывали ли вы в церкви? И вы ответили, что пробыли там всего несколько минут, чтобы сделать снимки. Может, вы вспомните что-нибудь еще?

— Что еще?

— Что-нибудь такое, из-за чего вы могли оставить там свою ДНК.

— Нет. Разве что отпечатки пальцев. Я уже говорил вам, что мог оставить там отпечатки пальцев. Может, эта ДНК от моих отпечатков пальцев?

— Я имею в виду кровь. Помните тридцать первую жертву? Волосы и кожу на полу? И кровь.

— Кровь? — Я недоуменно заморгал. Я ничего не понимал, просто ничего. — Нет. Только не кровь.

— Ничего такого не случилось, что могло бы оставить следы вашей крови, кожи и волос? Может, драка? Потому что ДНК тридцать первой жертвы совпала с вашей, Джо.

— Что?

— Совпала с вашей ДНК. Вы и есть тридцать первая жертва. А помните ту трещину в шкафу в номере для изнасилованных?

Я покачал головой и повернулся к Дансо:

— Подождите, подождите! К чему все это?

— Извините. Кажется, вы меня не услышали — попробуем еще раз. Та трещина на шкафу в номере для изнасилованных — вы помните, когда она появилась?

— Я спросил: к чему все это?

— Вы говорили моему боссу, что сломали шкаф, когда поссорились со своей женой. Когда произошла эта ссора?

— Ну вот что, — сказал я, наставив палец на Стразерса, целясь ему прямо в глаз. — Я спросил: к чему вся эта хренотень? Моя ДНК в церкви — ну и что? Мне пришлось отбиваться от Дава, и они куда-то меня унесли. Я был в полубессознательном состоянии, так что это вполне могла быть церковь, откуда, черт возьми, мне это знать, но какое это имеет отношение к гребаному шкафу?

— Не тычьте в меня пальцем. Опустите руку.

— Я сказал, какое это имеет отношение к гребаному шкафу?

— Ну хватит. — Дансо откашлялся и посмотрел на меня слезящимися глазами. — Мне не хотелось поступать таким вот образом, но, пожалуйста, — он указал на мой палец, — пожалуйста, опустите руку.

— Что происходит?

— Вашу руку, пожалуйста, Джо.

Я медленно опустил руку, настороженно глядя на него.

— Ну говорите же, старина! Что происходит?

— Мне очень жаль. — Он пошарил в кармане, достал оттуда постановление на обыск и положил его перед мной на стол. Взглянуть мне в глаза он был не в силах. — Вы и так знаете, кто я такой, но пусть все будет официально. Я, главный региональный инспектор Дансо, делаю вам предупреждение, Джо Оукс, в соответствии с разделом четырнадцатым закона Шотландии об уголовном судопроизводстве от тысяча девятьсот девяносто пятого года.

— Делаете мне предупреждение?

— Вы будете допрошены относительно серии убийств в Аргайллшире в промежутке между августом две тысячи пятого и ноябрем две тысячи третьего года, к которым, как мы полагаем, вы можете быть причастны. — Засунув постановление обратно в карман, он сказал: — Вы не обязаны отвечать, но если дадите ответы, они будут приняты к сведению и могут быть использованы как доказательства.

Я смотрел на него во все глаза и думал: «Это шутка. Кто-то решил меня разыграть… Дансо, старый приятель, когда нужно смеяться?» Я откинулся назад, сглатывая слюну и медленно качая головой.

— Нет, — пробормотал я, переводя взгляд с одного на другого. — Нет. Это шутка.

— Мы действуем в соответствии с шотландским законодательством, Джо, и нашими трансграничными полномочиями, и это означает, что мы вас задерживаем. Если строго придерживаться буквы закона, я бы сказал, что даже не обязан допускать к вам адвоката, но я так с вами не поступлю.

— Мы можем просто допрашивать вас в течение четырех часов. Вы только себе представьте — мы с вами вдвоем в течение четырех часов! — Стразерс вскинул брови. — Не знаю, как вам, но мне это было бы очень интересно.

Я слабо засмеялся.

— Ни в коем случае! Перестаньте. — Я переводил взгляд с одного на другого, все еще надеясь, что кто-то из них улыбнется и подмигнет: «Ага — вот мы тебя и сделали!» — Вы несете чепуху! Сначала это было забавно, но теперь уже не смешно. Давайте покончим с этим.

Но Дансо смотрел на меня совершенно серьезно, и взгляд его был мрачен. Стразерс самодовольно ухмылялся, сложив на груди руки так, словно прятал в них оружие. Я вдруг вспомнил о голубой полицейской мигалке, и внутри у меня все похолодело. Машина простояла там весь день. Она не должна была защищать нас — она не должна была дать мне уйти из дома. Анджелина подняла мою руку и положила себе на плечи, уткнувшись лицом мне в грудь. Не сводя глаз со Стразерса, я положил руку ей на голову и прижал ее к себе. В этот момент я ненавидел его больше, чем кого-либо в своей жизни.

— Ну? — прошипел я. — Можете задавать мне свои вопросы.

Его глаза смотрели холодно.

— Такие следы ДНК, вроде тех, которые вы оставили в церкви, остаются только после драки. — Из кармана пальто он достал блокнот и снял колпачок с ручки. — Вы ведь не слишком любили ППИ? Сегодня утром мы говорили с вашими издателями. Они рассказали, как вы…

— Я даже не был на гребаном острове, когда он убил этих людей.

— Да. Но здесь есть одна проблема. Малачи не убивал этих людей.

— Послушайте, но здесь что-то не так? Конечно же, это он их убил.

Стразерс и Дансо молча переглянулись. Дансо поправил пальто, аккуратно выровняв обе полы.

— Джо, — тихо сказал он, — он не мог этого сделать.

— Как не мог?

— Не мог. Он был уже мертв.

Я не сводил с него глаз, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица.

— Это точно. Он был мертв уже неделю.

— Что? — Анджелина подняла голову и попыталась вытереть глаза. — Что вы сказали?

— Когда это произошло, он был мертв, — сказал Стразерс. — Вы все это услышите в суде — один бородатый тип из Эдинбургского университета просто свихнулся на насекомых. Получилось, что ранняя зима в Аргайлле очень даже помогла судебным энтомологам.

— Ну-ну! — В голосе Дансо звучало предупреждение. — Давай не будем преподносить ему все на блюдечке.

Но Стразерс уже подался вперед, глядя на меня, как питбуль на привязи, глаза его слезились.

— Да, насекомые не могли сделать это с телом, когда стало холодно. Знаете, я этого никогда не знал. Никогда этого не знал, но выходит, что некоторые насекомые не могут отложить яйца при слишком низкой температуре. Видите ли, если бы он попал в землю после убийств в церкви, он бы не…

— Хорошо, — сказал Дансо. — Теперь давай остановимся.

— Где же он был? — Привстав, Анджелина не сводила глаз со Стразерса.

— На Куагаче, девушка. Возле вашего дома. Его нашли подрядчики, когда убирали химикаты. Теперь мы точно знаем, что это он. ДНК совпала. Да, — с раскрасневшимся лицом пробормотал он. — Его засунули в шахту вниз головой — и там везде отпечатки вашего бойфренда. Он и снимки сделал. Большой любитель сувениров, когда дело касается снимков.

— Послушайте, — примирительно сказал я, — это не сработает — его же видели после убийства. Хотя бы в Лох-Авиче.

Он покачал головой:

— ДНК из хижины не совпадает.

— Не совпадает?

— Нет. Это был какой-то бродяга. Дав к тому времени давно уже был мертв. А теперь все это обнаружилось. Самое смешное, что весь сентябрь мы выслеживали его за пределами Аргайллшира, поскольку ничто не указывало на то, что он в Аргайлле.

Я уставился на него.

— Ничто не указывало?

— Именно. — Он пожал плечами. — Странно, но это так. Мы поймали тех парней, которые увели «воксхолл» с автостоянки гостиницы «Криниан». Ребята из Глазго, как я и считал.

Анджелина издала какой-то слабый звук и попыталась встать, медленно и неуверенно. На ее лице застыло потрясенное выражение, голова слегка дрожала. Чтобы удержать равновесие, она вытянула вперед руку, словно испытывала головокружение. Стразерс тут же вскочил, подхватил ее под локти и осторожно опустил на диван.

— Все в порядке, девушка. Все в порядке.

Она немного посидела, тяжело дыша и прижав руки к вискам, и смотрела на меня с таким видом, словно для нее вдруг все встало на свои места.

— Ты никогда его не любил, — пробормотала она. — Ты никогда его не любил. Гарриков ты тоже не любил, — ты говорил, что не доверяешь им.

— Когда я такое говорил?

Она не ответила. Повернувшись, она умоляюще посмотрела на Дансо, в глазах ее стояли слезы.

— Пожалуйста, отпустите меня! Я не могу оставаться в этом… в этом месте с этим… с ним. — Она издала низкий, свирепый звук и яростно ткнула меня в голень острым носком туфли. — Зачем ты это сделал?

— Отвяжись! — сказал я, выставив руку, чтобы помешать ей пнуть меня снова. — Отвяжись.

— Эй, эй! Успокойтесь…

Она снова попыталась меня ударить, но Стразерс оттащил ее в сторону и развернул к себе. Она неудержимо рыдала, вытирая нос и покачивая головой.

— Не стоит на все это смотреть, милая девушка. Вы меня слышите?

— Я хочу уйти. Я хочу уйти. Я не останусь здесь с ним.

— Каллум! — Дансо махнул рукой Стразерсу. Он явно не хотел, чтобы она здесь оставалась. — Ты ведь прошел подготовку по программе работы с родственниками? Увези ее куда-нибудь. У тебя есть куда ехать, милая?

— Нет!

— Совсем некого навестить?

Она снова покачала головой, но тут ей в голову пришла какая-то мысль. Она вытерла ладонями глаза, глубоко дыша, чтобы успокоиться.

— Нет, есть Пол. Я могу поехать к нему.

— Пол? — эхом повторил я. — Что это еще за Пол?

Она посмотрела на меня с глубочайшим презрением.

— Ты даже не потрудился узнать, как его зовут.

— Этот драный фотограф? И сколько же времени ты с ним таскаешься?

— Хватит! — Дансо махнул рукой в сторону улицы. — Увози ее отсюда. Встретимся в Уэст-Энд-сентрал.

Когда Стразерс помог ей подняться, из выреза свитера на миг показалась ее розовая грудь. Демонстративно не глядя в мою сторону, она встряхнула головой и поправила выбившуюся прядь волос. Я сидел совершенно неподвижно, оцепенев, лишившись дара речи. В голове стучало. «В шахту, — думал я. — В шахту вниз головой».

— А на нем сверху был труп? — отрешенно спросил я Дансо, не спуская глаз с Анджелины, которую вели к двери. В прихожей они остановились, чтобы Стразерс отыскал ее одежду, спрашивая, нужны ли ей сумочка, ключи, телефон. Меня не отпускало ощущение нереальности происходящего. Я чувствовал себя так, словно из рудника вылезло что-то древнее и ядовитое и теперь молча дышит на меня. — Труп животного? Свиньи?

— Думаю, если кому-то понадобилось скрыть запах трупа, это была неплохая идея…

— Угу. Мертвая свинья. Она должна была скрыть запах. А мои отпечатки… они были… — Я замолчал. Стразерс вывел Анджелину на улицу и теперь вел по садовой дорожке, уже обнимая ее за плечи. Анджелина шла, склонившись к его груди. На миг я снова вернулся на Куагач, на холодном ветру зазвучал ее тоненький голос: «Не давайте ей за мной следить…» — Они были на бочке с химикалиями, не так ли, — мои отпечатки пальцев? Вы там их нашли?

— Я занят, Джо, вы должны это понять. Сейчас мы отвезем вас на Солсбери-роуд и там допросим.

— Но вы нашли их там. Ведь так? Мои отпечатки. На бочке с химикалиями. — Поднявшись, я словно в трансе двинулся к входной двери. — На бочке, которая была над ним.

— Вам нужно оставаться здесь, Джо. До тех пор, пока я не позову сюда людей. — Когда я не остановился, он заговорил громче: — Вы задержаны, Джо. Задержаны.

Я рывком распахнул дверь. На темной улице мигал голубой проблесковый маячок, по соседним домам прыгали тени. Стразерс стоял возле полицейской машины, закрывая дверцу за Анджелиной. Когда я двинулся по дорожке, он обошел машину и тоже сел в нее. Дансо шел следом за мной.

— Эй! — Распахнув калитку, я бросился к машине и начал трясти ручку. — Ты! Анджелина! — Я забарабанил кулаком по стеклу. — Открой! Открой эту гребаную дверцу!

Краем глаза я видел, как из других машин выпрыгивают полицейские в форме. Сзади меня слышалось дыхание Дансо.

— Джо! — сказал он. — Не надо, сынок.

— Открой эту гребаную дверцу! — зарычал я. Водитель бросил на меня нервный взгляд и включил передачу, сняв машину с ручного тормоза. Подгоняя водителя, Стразерс наклонился вперед.

— Нет! Вы мерзавцы! — Ухватившись за край дверцы, я впился в нее ногтями. — Я засунул туда эту чертову бочку по ее просьбе! — крикнул я Дансо, который стоял сзади, держа меня за плечи. На висках у меня надулись жилы. — Анджелина! Открой эту гребаную дверцу! — Изо рта у меня летели брызги слюны. — Анджелина, ты сука. Ты сука! Ты дьявольская сука!

Внезапно окно машины плавно опустилось, и рядом со мной появилось лицо Анджелины. Все замерли. Водитель вновь включил ручной тормоз, а Стразерс рывком откинулся назад.

— Что ты сказал? — Она наклонилась ко мне еще ближе, дыхание было кислым, словно из нее что-то извергалось. — Что ты сказал — вот только что?

— Я сказал — ты гребаная дьявольская сука.

— Джо! — Она протянула руку к моему лицу. — Джо, ты ведь не веришь в дьявола. Ты не веришь в одержимость и не веришь в дьявола. Ты сам это говорил.

— Заткнись! — заревел я. — Заткнись! — Из ниоткуда возникли чьи-то сильные руки и обхватили меня. Кто-то уже шарил у меня по карманам. Я отчаянно сопротивлялся, ударяя ногой по машине; в канаву полетела чья-то фуражка. — Вы гребаные мерзавцы!

— Джо, что бы ты ни сделал… — в ее глазах опять появились слезы, она с жалостью смотрела на мои попытки сопротивления, — …я тебя не виню. Запомни — я тебя не виню.

Она откинулась на сиденье, окно машины медленно поднялось, отгородив ее лицо. Перестав сопротивляться, я молча смотрел на нее. Анджелина закинула ногу на ногу, и Стразерс тут же опустил подбородок, чтобы посмотреть. Наступила небольшая заминка, затем водитель снова снял машину с ручного тормоза и плавно вывел ее на мостовую. На долю секунды мне показалось, что из машины вылетело что-то темное и извивающееся, словно дым или дух, и повисло над крышей, но тут автомобиль достиг конца улицы, остановился, включил сигнал поворота, повернул за угол и скрылся из вида, оставив меня стоящим в воротах собственного дома. Двое полицейских держали меня за руки, и мне оставалось только смотреть вслед исчезнувшей машине.