Остров тридцати гробов

1. ЗАБРОШЕННАЯ ХИЖИНА

Однажды майским утром в живописную деревушку Фауэт, расположенную в самом сердце Бретани, въехал экипаж, в котором сидела дама, чье просторное серое платье и густая вуаль не могли скрыть изумительной красоты и изящества их обладательницы.

Позавтракав на скорую руку на постоялом дворе, дама попросила хозяина присмотреть за ее чемоданом, задала несколько вопросов относительно окрестностей и, пройдя деревню насквозь, оказалась в полях.

Почти сразу же ее взору открылись две дороги: одна на Кемперле, другая — на Кемпер. Выбрав последнюю, она спустилась в ложбину, поднялась наверх и справа от себя увидела проселочную дорогу, подле которой стоял указатель с надписью: «Локриф, 3 км».

— Кажется, сюда, — пробормотала дама.

Однако, окинув взглядом окрестности, она удивилась, не найдя того, что искала. Быть может, она неправильно поняла данные ей инструкции?

Вокруг ни души — лишь бретонские луга, окаймленные на горизонте деревьями и холмами. Неподалеку от деревни среди молодой весенней зелени высился серый фасад небольшого замка, все окна которого были закрыты ставнями. Настал полдень; в воздухе разнеслось гудение колоколов, созывавших людей к молитве. И снова тишина и покой.

Усевшись на склоне поросшего молодой травкой холма, дама извлекла из кармана конверт и достала оттуда несколько листков.

На первом из них сверху стоял следующий штамп:

Ниже стоял адрес:

Она принялась читать.

Вероника уронила руку с письмом на колени. Вычурный слог и фамильярные шуточки г-на Дютрейи ранили ее чувствительную натуру, а трагический образ Ворского неотвязно преследовал женщину. При страшных воспоминаниях об этом человеке дрожь ужаса пробежала по ее телу. Но она овладела собой и продолжала читать:

Вероника сложила письмо и на несколько минут предалась навеянным им чувствам, мучительным, как и все, что воскрешало ужасные дни ее замужества. Одно из них было особенно сильным и ярким — почти таким же, как в те часы, когда она, чтобы от него избавиться, скрылась под сень монастыря. Это было даже не чувство, а, скорее, уверенность в том, что истоки всех ее бед, гибель отца и сына — в трагической ошибке, которую она совершила, полюбив Ворского. Конечно, она сопротивлялась любви этого человека и решилась на брак от безысходности и отчаяния, чтобы защитить г-на д'Эржемона от мести Ворского. И все равно она его полюбила. Все равно она поначалу замирала и бледнела под его взором, и за это, как ей теперь казалось, непростительное малодушие ее терзали угрызения совести, которых не могло ослабить даже время.

— Пора идти, — прошептала она. — Довольно бредней! Я приехала сюда не затем, чтобы плакать.

Жажда истины, прогнавшая ее из тихого Безансона, придала ей сил, и она встала, полная решимости действовать.

«Чуть дальше проселочной дороги, ведущей в Локриф… в полукруге деревьев…» — говорилось в письме г-на Дютрейи. Выходит, она прошла мимо. Она поспешно вернулась назад и сразу же заметила видневшуюся справа купу деревьев, которые закрывали от нее хижину. Подойдя поближе, она ее увидела.

Хижина представляла собою нечто вроде пристанища для пастуха или дорожного рабочего, которое под воздействием непогоды постепенно приходило в ветхость. Приблизившись, Вероника убедилась, что надпись по вине дождей и солнца стала гораздо менее четкой, чем в фильме. Впрочем, три буквы были еще различимы, росчерк — тоже, а под ними она разглядела то, чего не заметил г-н Дютрейи: изображение стрелы и цифру 9.

Волнение Вероники усилилось. Хотя писавший даже не пытался подделать форму букв, это тем не менее была подпись, какой она пользовалась в юности. Кто же мог поставить ее здесь, на двери заброшенной хижины, в Бретани, куда она попала впервые в жизни?

У Вероники не было никого на всем белом свете. Обстоятельства сложились таким образом, что юность ее была, если можно так выразиться, разбита смертями всех тех, кого она любила и знала. Каким же образом воспоминание о ее подписи сохранилось за пределами круга близких ей людей — круга, которого больше не было? И почему она появилась здесь, именно в этом месте? Что все это могло означать?

Вероника обошла хижину. Ни на лачуге, ни на окружавших ее деревьях больше никаких знаков не было видно. Тут она вспомнила, что г-н Дютрейи заглядывал внутрь, но ничего интересного там не обнаружил. Однако ей захотелось убедиться самой, что он не ошибся.

Дверь была заперта на обычную щеколду. Вероника ее откинула, но странное дело: непонятно почему ей потребовалось сделать некоторое усилие, причем душевное, а не физическое, пришлось напрячь волю, чтобы потянуть дверь к себе. Ей казалось, что, сделав это легкое движение, она проникнет в мир вещей и событий, которых безотчетно страшилась.

— В чем дело? — пробормотала Вероника. — Что мне мешает? — И с этими словами резко потянула дверь.

В ту же секунду у нее вырвался крик ужаса. В хижине находился труп мужчины. Едва его увидев, Вероника тут же обратила внимание на странное обстоятельство: у мертвеца не было кисти одной из рук.

Это был старик: борода с проседью лежала веером у него на груди, длинные седые волосы закрывали шею. Почерневшие губы и причудливый оттенок распухшего лица навели Веронику на мысль, что он, должно быть, отравлен, поскольку никаких ран на теле не было видно, если не считать искалеченной, судя по всему несколько дней назад, руки. Одет он был так, как одеваются бретонские крестьяне, платье его выглядело опрятным, но сильно поношенным. Мертвец сидел на земле, опираясь головой о скамью и подвернув под себя ноги.

Все это Вероника отметила безотчетно и вспомнит позднее, сейчас же она стояла, уставившись в одну точку, вся дрожа и лепеча:

— Мертвец… Мертвец…

Внезапно ей пришло в голову: а вдруг она ошибается и человек еще жив? Она прикоснулась ко лбу старика и вздрогнула, ощутив под пальцами ледяную кожу.

Впрочем, этот жест помог Веронике выйти из оцепенения. Она решила действовать, а поскольку поблизости не было ни души, подумала, что ей придется вернуться в Фауэт и там сообщить властям о своей находке. Однако прежде она принялась осматривать труп в надежде найти хоть что-нибудь, что помогло бы установить личность убитого.

Карманы оказались пустыми. Ни на одежде, ни на белье никаких меток не было. Однако, когда Вероника, продолжая поиски, немного сдвинула труп с места, голова старика упала на грудь и туловище склонилось к ногам, открыв тем самым ее взгляду пространство под скамьей.

Там она увидела какой-то комочек. Это был смятый, надорванный и скрученный листок рисовальной бумаги.

Вероника подняла его и принялась разворачивать. Но не успела она толком разглядеть листок, как руки ее задрожали и она воскликнула:

— О, Боже! Боже мой!

Со всею присущей ей силой воли она попыталась успокоиться, чтобы глаза снова обрели способность видеть, а мозг — мыслить.

Но выдержать ей удалось лишь несколько секунд. И за эти секунды, сквозь застилавший ей глаза все более плотный туман, она успела различить нарисованный красными чернилами рисунок, на котором были изображены четыре женщины, распятые на стволах деревьев.

Центральная же фигура рисунка — женщина на переднем плане, под одеждой угадывалось напрягшееся тело, а лицо было искажено невыносимой мукой, но тем не менее сохраняло сходство с оригиналом, — эта распятая женщина была она, да, она сама, Вероника д'Эржемон!

Вдобавок ко всему на торчавшем у нее над головой обрубке дерева-распятия был по старинному обычаю нарисован картуш, на котором виднелась жирная надпись.

Три буквы с росчерком, три привычных ей с юности буквы: «В.д'Э.» — Вероника д'Эржемон!

Бедняжку с головы до ног пронизала судорога. Вероника вдруг выпрямилась, повернулась на каблуках и, вывалившись из хижины на траву, потеряла сознание.

Вероника была женщиной рослой, крепкой, цветущей и очень уравновешенной, казалось, никакие испытания не могли повлиять на ее душевное и физическое здоровье. И только исключительные, непредвиденные обстоятельства вроде описанных, в сочетании с усталостью от двух ночей, проведенных в поезде, способны были привести в столь плачевное состояние ее нервы и волю.

Впрочем, через несколько минут к ней вернулись четкость и ясность мысли.

Она встала, вернулась в хижину, подняла листок плотной бумаги и с невыразимой тревогой снова взглянула на него — правда, на этот раз глаза ее были способны видеть, а мозг — размышлять.

Прежде всего Вероника разглядела подробности, которые поначалу показались ей маловажными или значения которых она не поняла. С левой стороны листа виднелась колонка из пятнадцати убористых строк, но не написанных обычным почерком, а составленных из довольно бесформенных букв с одинаковыми вертикальными черточками.

Кое-где, тем не менее, можно было прочесть отдельные слова.

Вероника сумела разобрать: «Четыре женщины на четырех крестах», потом: «…тридцати гробах» и в конце — последнюю строчку: «Тот Божий Камень — он дарует жизнь иль смерть».

Вся колонка с текстом была взята в рамку из двух линий, черной и красной, сверху помещалось — тоже красное — изображение двух серпов, соединенных веткой омелы, а снизу — контур гроба.

Правую часть листа, гораздо более важную, занимал рисунок, выполненный сангиной, что придавало всему листу, вместе с колонкой текста, вид страницы, или, скорее, копии страницы из книги — какой-то большой книги со старинными иллюстрациями, сделанными в несколько примитивной манере, с полным пренебрежением всеми правилами.

Именно так и выглядел рисунок, изображавший четырех распятых женщин.

Три из четырех распятий уменьшались, уходя к горизонту; на головах у женщин, одетых в костюмы бретонок, были бретонские же чепцы, отличавшиеся, однако, особенностью, присущей только этой местности: каждый чепец был украшен черным бантом, повязанным на эльзасский манер. А в середине страницы находилось то ужасное, от чего Вероника никак не могла оторвать глаз. Это было главное распятие — ствол дерева с двумя коротко обрезанными нижними ветвями, вдоль которых вправо и влево были растянуты руки женщины.

Члены ее были не прибиты к дереву гвоздями, а привязаны веревкой, обмотанной вплоть до плеч и бедер сомкнутых ног. На этой жертве был не бретонский костюм, а нечто вроде савана, ниспадавшего до земли и удлинявшего и без того худое, изможденное тело.

В выражении искаженного болью лица сочетались покорность, страдание и печальное изящество. Это было лицо двадцатилетней Вероники — оно хорошо ей запомнилось, когда в часы грусти она разглядывала в зеркале свои полные безысходности и слез глаза.

Ее густые волосы, так же как и в те годы, ниспадали волнами до самого пояса.

А сверху виднелась надпись: «В.д'Э.».

Вероника долго размышляла, вглядываясь в свое прошлое и пытаясь наугад отыскать связь между тем, что произошло, и воспоминаниями юности. Но в голове у нее ни разу не блеснул хотя бы слабый луч догадки. Прочитанные ею слова и увиденный рисунок были лишены для нее всякого смысла и никак не поддавались объяснению.

Снова и снова вглядывалась она в лист бумаги. Наконец, не переставая думать о нем, Вероника медленно разорвала его на мелкие клочки и развеяла их по ветру. Когда последний клочок скрылся из виду, решение уже было принято. Она отодвинула труп, закрыла дверь и поспешила в сторону деревни; пусть этим происшествием займутся власти, — в данный момент это ее устраивало.

Однако, когда часом позже Вероника вернулась в сопровождении фауэтского мэра, жандарма и целой кучки зевак, привлеченных ее рассказом, лачуга оказалась пустой.

Мертвец исчез.

Все это было чрезвычайно странно. Понимая, что в своем смятении она не сумеет толком ответить на вопросы и рассеять подозрения и недоверчивость относительно правдивости ее рассказа, причины приезда в деревню и даже ясности ее рассудка, которые могли возникнуть и возникли, Вероника отказалась от дальнейших попыток что-либо доказать и вообще от борьбы. Хозяин постоялого двора был дома. Она спросила у него, до какой ближайшей деревни она сможет дойти по дороге, чтобы сесть там на поезд, следующий в Париж.

Запомнив два названия — Скаэр и Роспорден, она наняла экипаж, который должен был вместе с чемоданом нагнать ее по пути, и ушла, охраняемая от всяческих проявлений недоброжелательства своею элегантностью и спокойной красотой.

Вероника отправилась в путь, если можно так выразиться, наудачу. Дорога перед нею лежала длинная, растянувшаяся на многие лье. Но она так спешила разобраться со всеми этими необъяснимыми событиями и вернуть себе покой и забвение, что упрямо и стремительно шла вперед, даже не сообразив, что напрасно так утомляет себя, поскольку вслед за нею движется экипаж.

Она карабкалась на холмы, спускалась в ложбины и совершенно ни о чем не думала, отказавшись от поиска ответов на вставшие перед нею вопросы. На поверхность жизни всплывало ее прошлое, которое ее страшило, — начиная от момент похищения Ворским и кончая гибелью отца и ребенка…

Веронике хотелось думать лишь о скромном существовании, которое она устроила себе в Безансоне. В нем не было места ни печалям, ни мечтам, ни воспоминаниям, но, вместе с тем, Вероника не сомневалась, что и среди множества повседневных мелочей, составлявших ее скромную жизнь в выбранном ею ателье мод, она будет вспоминать и заброшенную хижину, и изуродованный труп старика, и страшный рисунок с таинственной надписью.

Немного не доходя до довольно большой деревни Скаэр и уже слыша позади бубенчик лошади, у перекрестка, от которого начиналась дорога на Роспорден, она увидела стену полуразвалившегося дома.

На ней мелом были нарисованы стрела, цифра 10, а над ними — роковая надпись: «В.д'Э.».