Остров забытого бога

6

Петя открыл глаза и поднял руку с часами: без четырнадцати десять. В палатке жарко — снаружи солнце припекало во всю. Петя повернул голову направо. Рядом, до пояса завернувшись в Петин плед, лежала голой спиной к Пете, едва слышно и ровно посапывая, Марина.

Спать ему больше не хотелось. Вставать тоже. Будить Марину — тем более. Петя потянулся, заложил руки за голову, задумался о том, что с ними вчера приключилось… нет, скорее — стряслось.

В первый раз после этого жуткого единения всех трех сознаний или как там правильно сказать… и можно ли вообще правильно сказать, верно и точно подобрать слова?.. он проснулся, когда в палатке было еще темно. Фосфорные точки на циферблате «Ориента» показывали двадцать три минуты четвертого. Разбудили его шорох шагов и пьяное злобное бормотание, — по лагерю проволокся Костя, похоже, вдрабадан пьяный. Петя напрягся, быстро соображая, как поступить, если разжалованный команданте сунется в его палатку и попытается продолжить выяснять отношения. Бить его не хотелось, но, если придется, что ж…

Однако, судя по звукам, Костя был на полном автопилоте. Он споткнулся о котелок, упал между палатками и, кряхтя и ворча, долго с переменным успехом поднимался, потом со второй попытки забрался-таки в свою палатку, повозился там и затих.

Петя лежал в темноте, прислушиваясь к ощущениям, — чего-то не хватало. Спросонья он никак не мог сообразить — чего. Ведь рядом куролесил Костя… И вдруг он понял — они больше не ощущали чувства и мысли друг друга.

Что же произошло, пока он спал, а Костя шлялся по острову? Постепенно, после некоторого сопротивления, память сдалась, — оказывается, даже несмотря на сон, она кое-что сохранила: Костя нашел в потемках статуэтку и понес к морю — в ту сторону, где стояла лодка. Он так хотел от нее избавиться, так ненавидел, когда нес на берег, что не мог не воспользоваться моментом. «Утопил ты ее, милый друг, — думал Петя, уплывая в сон. — Но далеко закинуть такую тяжесть не смог бы и Шварценеггер. Значит, она лежит недалеко от берега. И ее вполне можно отыскать. Не сейчас, так позже, — через неделю, через месяц, осенью, в будущем году. Я найду, с кем это сделать, и придумаю, как ее перевезти на побережье — и дальше… Вот это будет фурор!.. И вообще, это ведь так увлекательно — узнать, что за божок, для чего и кому служил, почему забыт… А что бы он мог в наше время! Суды. Переговоры политиков. Экзамены. И всегда — только правда… — Тут он вспомнил, что произошло с ними. — А в общем-то, конечно, следует подумать, нужен ли такой определитель правды в нашем мире и в наше время? Недаром же его бросили на острове и забыли… Хотя, конечно, как бы там ни было, но сначала надо бы его изучить… А перевезти… вот пролема… да-а-а… Да почему проблема? Кто сказал? Все делается очень даже просто. Божка снова надо как следует обмазать грязью, толстым слоем. И дать высохнуть. И вези куда хочешь». С этой мыслью довольный Петя снова заснул…

И вот теперь он лежал и глядел в синий потолок палатки, и понимал, что вот-вот проснутся остальные, и они снова окажутся лицом к лицу… После неправдоподобных событий вчерашнего вечера. То ли сна, то ли бреда, то ли реальности, которой не может быть и в которую не поверит никто, если не хочется верить даже самим участникам. Как будет теперь… или как им быть теперь, после пережитого и прочувствованного? Что делать с грузом чужой памяти, который отныне каждый вынужден таскать в своей голове?

Но все это были риторические вопросы, потому что Петя не знал ответов и не готов был искать их. Чтобы хоть на время избавиться от мыслей о том, что может произойти, когда проснутся все и снова соберутся вместе (а иначе никак, никуда не денешься, остров есть остров, и как приплыли вместе, так и уплывать придется вместе, и уплывать придется сегодня, какой, к чертям собачьим, теперь отдых, да еще вместе), Петя решил, что лучше пока подумать о чем-нибудь отвлеченном. И он закрыл глаза и стал неторопливо раздумывать об удивительных свойствах божка и вообще обо всем, что приходило в голову по поводу этого невероятного явления природы. О том, откуда мог взяться такой странный кусок металла (в чудеса и магию он никогда не верил, хотя фантастику смотрел, да и почитывал, когда было свободное время, с удовольствием), и о том, что это за развалины, как бы они могли выглядеть, если раскопать их полностью, и о том, кто мог божку поклоняться и когда это было, и что могло бы произойти нынче, притащи кто-нибудь эту статуэтку куда-нибудь в учреждение или просто в толпу.

По его, Петиным, соображениям, получалось, что божок этот, скорей всего, кусок метеорита, а свойства он приобрел, пока летал где-то в глубинах космоса через всякие там разные излучения и через темную материю, которую ученые никак не могут опознать. Упал метеорит на землю, а древние увидели и подобрали, и на себе испытали его силу, и перепугались, и стали поклоняться, и родилась из этого поклонения некая забытая ныне религия, что-то вроде Храма Истины, как сочинили бы фантасты, а потом и племя или даже целый народ вместе со своим божеством канули в небытие. Катаклизм приключился, землетрясение, потоп, извержение вулкана, цунами, военное нашествие…

И понятно, почему без особого сожаления забыли эту религию. Любой хочет всё знать о других, но никто не хочет, чтобы другие всё знали о нем самом. Наверное, этот божок был чем-то вроде пытки для подозреваемых или провинившихся, вместо следователя или палача. А кто же любит наказания? Божку поклонялись, но вряд ли его любили, скорее — ненавидели. Вот при случае и поквитались. Либо захватчики, либо сами местные. И лежал он спокойненько много столетий, а то и тысячелетий под водой и под землей, пока троица студентов-медиков не приперлась на этот вынырнувший из пучины островок и не обнаружила забытый кусок метеорита… на свою голову. А может, и на голову всего человечества? Может, пора пришла? Не так уж много в нашем благословенном и проклятом мире осталось правды. Все врут и обо всем врут. А тут — вот вам. Хошь не хошь, а всю правду, всю изнанку, всю подноготную извольте-ка вывалить наружу. И преступникам с террористами теперь не отвертеться, и ученые, вместе собравшись, объединив мозги, сделают кучу невероятных открытий… Хм… впрочем, не все так просто. У каждого есть тайники с неприглядными поступками, скелеты в шкафу. Преступники будут узнавать все нутро следователей, так что впору будет обоих сажать, ученые узнают, какие гадости друг о друге думают и тут же передерутся, какие уж тут открытия, сплошные закрытия начнутся, а уж политики на пушечный выстрел к этому божку не подойдут, поскольку всё их бессовестное, мерзкое и наглое вранье вывалится наружу огромной дерьмовой кучей, и никаких тайн в мире не останется, в том числе и военных… И так далее… — как любил писать Курт Воннегут. М-да… И все равно хорошо бы вытащить божка в люди. Нобелевка будет обеспечена. Да и встряхнуть наш мир не мешало бы, грохнуть по лицемерию и лжи шершавым языком правды. Может, что-то хорошее все-таки и получилось бы из этого. Но продуманно. Не так, как у нас сегодня ночью…

Тут Марина глубоко вздохнула, перекатилась на спину и подняла вверх руки, потягиваясь. Петя повернул голову в ее сторону. Глаза ее были закрыты, губы блаженно улыбались, голые небольшие груди с крупными коричневыми сосками торчали вверх самым соблазнительным образом. Глядя на них, Петя, неожиданно для себя, сконфузился. Потом вспомнил, что они вытворяли, как помешанные, ночью, и почувствовал, что возбуждается. «Интересно, а что подумает и почувствует Марина, когда сейчас откроет глаза?» Но, этого, увы, теперь ему не узнать. Можно только догадываться.

Марина открыла глаза. Петя наблюдал за выражением ее лица. Она так и замерла с поднятыми руками. Блаженство сменилось недоумением, затем тревогой, и наконец — хмурой озабоченностью. Марина медленно опустила руки, медленно подтянула плед повыше. На ее щеках проступил румянец. Она медленно повернула голову в сторону Пети. Тот, голый, слегка возбужденный, повернулся на бок, подпер челюсть ладонью и доброжелательно молвил:

— Привет. — Ему было немного неловко, но накинуть на себя было нечего — плед у Марины, а торопливо искать плавки, поспешно натягивать их… После всего. Зачем? Да и глупо выглядело бы со стороны. А выглядеть смешным в глазах Марины ему совершенно не хотелось.

Марина замешкалась. Потом ответила мягко и вкрадчиво:

— Привет. — И выжидательно уставилась на него.

Петя тоже смотрел на нее и молчал. «Если ты ждешь, что я начну объяснять тебе что-то, — думал он, — то не дождешься. Мне так же трудно, как и тебе. Вспомним равенство, которого добивался ваш пол. Начни-ка ты. Хотя бы с вопросов».

Марина, заметно краснея, потупила глаза. Безмолвие затягивалось. Она поджала губы, нахмурилась. Тоже повернулась на бок — лицом к Пете, заботливо придержав плед на груди. «Что же ты молчишь? — думала она досадливо. — Ведь я женщина. И все, что было вчера вечером… и ночью… Было или не было? И как ты к этому относишься? Всего несколько слов — и я пойму по твоему тону… Или ты своей молчанкой — издеваешься?..» Она приоткрыла рот, готовясь заговорить, замерла, собираясь с силами, — опущенные ресницы подрагивали, — и произнесла севшим голосом:

— Ну да, теперь мы не… Все кончилось… — Сообразив, что наваждение с объединенной памятью и чтением мыслей прекратилось, она вдруг испытала не только облегчение, но и сожаление. — Весь этот бред… Все — было?.. На самом деле? — «Скажи — нет, — с мольбой подумала она. — Скажи, что не понимаешь, о чем это я. Скажи, что впервые слышишь, что мне просто приснился кошмар…»

— Да, — спокойно ответил Петя. «А тебе хотелось бы, чтобы ничего не было?» — Было… Все… — Он сделал паузу и повторил: — Все было. — И улыбнулся с легким злорадством.

Марина снова подняла глаза. Лицо — в красных пятнах. «Значит, и у нас с тобой все было. А что же теперь с Костей? Что я ему скажу?.. Ах, да… Он и так все знает… Ужас! Жуть какая-то… Конечно, ничего прежнего не будет. Наверное, больше вообще ничего не будет. Кто может простить измену? Я — его шашни на стороне, он — мой трах с Петей… Да и остальные наши с ним намерения. Как выяснилось, совершенно разные».

— И что теперь?.. — осведомилась она, стараясь не смотреть на Петю ниже пояса.

Петя поднял брови, пожал плечом. «Хотел бы я сам знать, что теперь… Какие у нас должны быть отношения — у всех троих? Я могу отвечать лишь за себя. Да и то… не знаю как следует… Все было бы терпимо. Но яблоком раздора стала именно ты… Вот ведь проблема!»

— А что теперь? — сказал он. — Все живы-здоровы. Это главное. Остальное… С остальным… конечно, придется разбираться. Тут уж ничего не попишешь.

— Да, разбираться… — отозвалась Марина удрученно. «Хорошо вам, мужикам… дружба, недружба… Общий язык найдете. А вот мне каково!.. С каждым из вас разбираться… И чем все кончится? Одно понятно: все, что я планировала, все, на что рассчитывала, — все рухнуло. Спасти бы хоть малость. Но как?»

Петя едко усмехнулся.

— И уж наверняка всем нам будет что вспомнить об отдыхе на необитаемом острове. — И — глядя прямо в глаза Марине: — А мне — уж точно будет что вспомнить. — «Ты была выше всех похвал, — мысленно добавил он то, что не смог выговорить. — Вот бы снова так. Но без всяких там обязательств… Все равно я никогда не смогу тебе верить… Во всяком случае, верить до конца…»

— Да уж. Я буду вспоминать этот остров с дрожью.

— Вот как? С дрожью удовольствия или отвращения? Или того и другого вместе?

Марина смутилась. «А ведь и впрямь не все было так плохо. Ночь, как ни крути, мне понравилась. Но это было какое-то сумасшествие. Какой-то неожиданный и необъяснимый порыв или прорыв… к тому, что я хотела… Не знаю, смогу ли я снова с тобой… Когда мы столько знаем друг об друге… И не знаю, сможешь ли ты… Захочешь ли?..»

— Ну, я имела в виду — в общем… весь этот скандал…

— Общее состоит из частностей.

— Но в частностях надо еще разобраться.

— Одна из частностей — мы с тобой.

— И Костя тоже. Неотрывная частность.

— Н-да… Наверное… — Петя недовольно скривился. «Тоже проблема. Я и Костя. Проблемы с Мариной пусть он сам решает. А вот мы… Друзья… дружбаны… корефаны… друганы… Кто мы теперь друг для друга? И вообще, были мы друзьями или нет? Тоже предстоит переварить…»

— А где Костя? — спросила Марина не без тревоги — то ли за него самого, то ли за вероятные проблемы и неприятности, которые могли от него последовать.

— В своей палатке дрыхнет.

— А он не мог там что-нибудь… учудить?..

— Над собой, что ли?

Марина коротко кивнула. Петя покачал головой.

— Во-первых, он не из тех, кто на себя руку поднимает, — слишком уж он себя любит…

Марина кивнула, соглашаясь.

— А во-вторых, — продолжал Петя, — если бы хотел учудить, то учудил бы раньше, до рассвета. Всю ночь по острову шлялся. Божка утопил. И приперся в лагерь только под утро. Когда наверняка все перегорело… Впрочем, скоро узнаем. Пора вставать и собираться. Думаю, отдых на острове закончен. Для меня — точно.

Марина вытащила из-под пледа две полоски купальника.

— Отвернись.

— Зачем? — искренне удивился Петя. — Ты что, сильно изменилась, пока спала? У тебя за ночь третья ягодица выросла или пара лишних грудей проклюнулась? Ты забыла, что вчера вечером я тебя не только видел?..

— Ну, как хочешь! — сказала она сухо.

Марина отбросила плед и начала надевать трусики, потом лифчик. Петя любовался ее телом и с сожалением думал: повторится ли подобная ночь?..

— А остальное… — задумчиво протянула Марина, стоя на коленках посреди палатки и оглядываясь.

— Остальное? Что — остальное?

— Ну… мои вещи…

— Ты же сюда не насовсем переехала, — проговорил Петя колко, — а только переночевать. Так что остальные твои вещи все еще в Костиной палатке.

Марина молча расстегнула вход и, пригнувшись, вышла наружу. Петя встал, натянул плавки и вышел следом. Марина пошла прямиком к морю.

— Марин, ты куда? — удивленно сказало ей в спину Петя.

Марина остановилась, обернулась, молча посмотрела на Петю. Затем с трудом выговорила:

— Надо мне… пополоскаться, чтобы… Сам понимаешь…

Около полудня, когда Петя и Марина, почти не разговаривая, вдоволь поплавали, после чего распотрошили запасы съестного в Петином рюкзаке и уничтожили по банке цыпленка в желе и по паре ломтей подсохшего батона, запили консервы теплой водой из пластиковой бутыли, собрали рюкзак и палатку Пети, а Марина почистила песком и морской водой котелок из-под каши, — после всего этого Петя отнес и уложил в лодку свои вещи. Оба котелка и топорик Марина поставила возле Костиной палатки.

Петя сменил плавки на полосатые пиратские шорты, нацепил серую шапочку-панамку. Марина, по-прежнему в купальнике, спасаясь от солнца, повязала на голову Петино полотенце. Петя предложил разбудить Костю, чтобы она забрала из его палатки свои вещи, но Марина отказалась.

— Будем ждать, пока он проснется, — сумрачно заявила она.

Они сидели в лодке: Марина на скамейке — коленки вместе, локти на коленках, подбородок на кулачках, а Петя на борту — одна нога на скамейке, другая покачивается за бортом. Оба посматривали на Костину палатку и молчали.

Чем дольше они молчали, тем тягостнее становилось молчание. И Марина и Петя чувствовали себя неловко, хотя старались не показывать этой неловкости. Однако неловкость лишь усиливалась, когда кто-то из них вдруг вспоминал минувшую ночь и сегодняшнее утро, а вспоминали они то и дело, вспоминали невольно, стоило им взглянуть друг на друга. Они никак не могли до конца осознать, принять новые и столь внезапно случившиеся в их отношениях перемены, эту близость, и желанную, и приятную, и ненавистную, и оскорбительную, и неожиданную, — и все это одновременно из-за странного воздействия на всех троих неведомой силы древнего божка. И отношения свои теперь надо было выстраивать как-то по-новому, потому что по-старому теперь не получится, а вот как — по-новому — никто из них не знал.

Но и молчать, словно после тяжелого семейного скандала, становилось невмоготу, а Костя все еще не появлялся из палатки. Оба понимали, что надо бы все же заговорить друг с другом, и оба не решались прервать молчание, опасаясь, что ничего путного из разговора не выйдет, разве что с пустяка начнется перепалка, а за нею и ссора. Оба не хотели ссориться.

Марина искоса взглянула на Петю. Тот наклонился вперед, уперся локтями в колени и сосредоточенно наблюдал как под днище лодки раскатываются мелкие волны.

— Как ты думаешь, — тихо сказала Марина, — что это могло быть?

— Что — это?

— Фигурка.

— Хм… Какой-то местный божок. Из глубины веков, так сказать.

— Я имею в виду силу воздействия этой… этого божка. И вообще, что за воздействие на человеческий мозг — излучение, волны какие-то?.. Откуда такое могло взяться?

Петя вздохнул.

— Есть многое на свете…

Марина немного подождала продолжения и поинтересовалась:

— И что? На свете…

Петя тяжело вздохнул.

— Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Шекспир. «Гамлет». Тебя и номер страницы назвать?

— Исчерпывающий ответ.

— А какой бы ты хотела? — вяло вопросил Петя. — Я эту железную штуковину и в руках как следует не подержал… — Он замялся. — Судить могу только по ночным ощущениям… Как, впрочем, и ты… А уж чтобы ответить на вопрос, что же у нее за воздействие такое, надо бы целому секретному институту над статуэткой поколдовать пару лет… Впрочем, вряд ли кто теперь сможет это сделать. — Он выпрямился и потянулся, с наслаждением прогнулся назад, едва не потеряв равновесие и не опрокинувшись на дно лодки. — Может, это и к лучшему. Представляешь, что было бы с этим институтом, попади божок туда?

Марина усмехнулась.

— Нетрудно догадаться. Неожиданно все всё друг про друга знают. Кто с кем тайно спит; кто сколько и за что берет взятки и кто кому дает взятки; кто кому на самом деле пишет диссертации; кто ворует институтские деньги; у кого какие заначки и в каких банках, включая коды сейфов; кто какой разведке что сливает и за какие гранты и гонорары; кто регулярно «стучит» на своих сотрудников и подличает ради того, чтобы сделать карьеру, получить ученое звание, премию, а то и вовсе ради того, чтобы только получить удовольствие от чужих неприятностей или просто — по велению иудской своей души.

— Вот это была бы кутерьма-кутерьмища! — отчетливо и с удовольствием выговорил Петя. — Такому институту враз пришел бы капут. Без всякого распоряжения свыше.

— А подсунуть ее политикам… — подхватила Марина. — Скажем, на солидной пресс-конференции, чтобы журналисты узнали, что политики не только говорят, но и думают. Или прямо в парламент…

— Увидеть бы все это, — сказал Петя с мечтательной улыбкой.

Они снова помолчали. Теперь каждый искал тему, чтобы снова завязать разговор. Первой снова нашлась Марина.

— Я думаю, что если бы минерал или руда с такими свойствами существовала бы на Земле, то ее давно бы нашли.

Петя оживился и даже позволил себе посмотреть на Марину.

— А может, и нашли, да сразу засекретили. Ведь распространись такое по свету, наша цивилизация давно бы откинула копыта. Нашему миру лжи на одной планете с таким вот минералом не ужиться.

— И что было бы? Зажили бы мы при коммунизме?

Петя покачал головой.

— Думаю, что это была бы очень обновленная или даже совсем другая цивилизация. Причем после очень большой войны. А как ее потом назвали бы? Наверное, и не коммунизмом, и не капитализмом. Это была бы… какая-нибудь безудержная всемирная супердемократия, при которой потенциальные преступники просто вешались бы от безысходности, а правил бы всем миром диктатор… а может, и не диктатор. Откуда нам знать?

— Нет, наверное, это все-таки был метеорит, — проговорила Марина. — Я читала о таких. Полетал где-то в космосе, нахватался излучений, которых на Земле не бывает, и однажды в незапамятные времена свалился прямо на голову местному народу.

Петя ухмыльнулся. «Да ты просто мои мысли читаешь — безо всяких божков!»

— Вот-вот! После этого страна развалилась и утонула. Вместе с народом, который не выдержал собственной честности — нежданной и ненужной.

Марина пожала плечами.

— А что? Может, все так и было.

— А почему метеорит? — спросил Петя, снова разглядывая волны. — Почему не какая-то древняя и могучая магия? Как в кино показывают.

— Н-ну, потому что, в отличие от некоторых своих подружек, я в эту фигню не верю… Или почти не верю.

Петя ехидно улыбнулся.

— А как же все эти документальные передачи по тиви — про аномальные зоны, духов, колдунов и привидений?

— Ну, во-первых, тиви и есть тиви — что с него возьмешь? Ты же на больных не обижаешься? А во-вторых, я убеждена, что вся эта магия считается магией лишь до той поры, пока ее не возьмут за хвост и не выпотрошат ученые. После чего она становится научно доказанным фактом. Такое уже не раз было в нашей истории.

— Прописные истины упрямого прагматика.

— Прописные или нет, а всё — истины, — отозвалась Марина рассудительно.

Затем они снова замолчали. Петя закурил первую за сегодня сигарету и после двух глубоких затяжек с отвращением почувствовал, как от никотина слегка поплыло в голове. Марина, пригорюнившись, водила пальцами по шершавому борту лодки с облупившейся и местами осыпавшейся краской и старалась не думать о том, что будет, когда Костя наконец вылезет из своей берлоги.

Солнце припекало, и немного погодя Марина попросила воды. Петя достал из рюкзака бутыль с водой и передал Марине. Когда она пила теплую пахнущую пластмассой воду, Петя вдруг напрягся и с оживлением негромко сказал:

— А вот и он. Жив, здоров и невредим — лидер Костя, сукин сын.

Марина резко опустила бутыль.

— Петя! Прекрати! На материке можете говорить что хотите. Здесь, пока мы не уплыли, давай сдерживать эмоции.

Петя бросил недокуренную сигарету на мокрый песок и обреченно вздохнул. Она права. Спокойно. Что это он, в самом деле? Скорей всего, вчера они, все трое, были одинаково неправы. А стало быть, все — сукины дети.

— Это я так… — сообщил он. — В рифму пришлось.

Костя огляделся и теперь неторопливо шел к ним. На нем были плавки. Он был бос. В руке — фляга с водой. На ходу он отпивал по глотку.

— Обойдись без рифм, — глухо посоветовала Марина. — Тем более — таких.

— Ладно. Только ты и ему скажи…

— Скажу, если надо будет.

— Ага. И если он послушает.

Костя подошел и остановился в нескольких шагах от слегка задранного носа лодки. Прищурившись, поглядел на лодку, на Петю, на Марину. Вид у него был не самый свежий — русые волосы взлохмачены, глаза припухли, губы потрескались.

«М-да… Викинг, потрепанный бурей, — подумал Петя. — Впрочем, не все же тебе попутный ветер по жизни, дружище».

— Собрались, я гляжу, — сиповато промолвил Костя.

Петя молча кивнул и стал смотреть в сторону.

— Да, как видишь, — сказала Марина равнодушным тоном. «О, Боже! Хоть бы обошлось без выяснения отношений».

— Что, бросить меня хотели? — с укоризной осведомился Костя. Он вспомнил свою ночную попытку отплыть.

— Хотели бы — бросили бы, — ровным голосом заявила Марина. — А так — сидим, ждем вашу милость.

— Ладно, сердобольные мои. Подождите еще немного, пока я тоже соберусь.

— Окунись, что ли, — предложила Марина. — Взбодрись. А то видок у тебя… как после тяжелого запоя.

— Так и есть, — проворчал Костя, завинчивая флягу, уронил ее на песок, вздохнул глубоко и с разбегу нырнул в прибой.

Петя вспомнил, что у Кости хранилась плоская фляжка НЗ со спиртом и что пиво стояло в его палатке. «Ну конечно, — подумал он. — Крутой парень топит горе в огненной воде. Тоже мне — индеец Белое Перо. В заднице».

— Что это он сказал? — спросила Марина, обернувшись к Пете.

— Ничего особенного. Сдается мне, он вылакал спирт из НЗ и запил его пивом. Никогда не пробовала?

— Нет.

— Убийственная смесь. Даже в небольших количествах. «Ёрш» называется.

Марина, щурясь от солнца, вопросительно посмотрела на Петю. Тот неохотно пояснил:

— Мне жаль его печенку. Полагаю, она в нокауте.

«Вот дурачок!» — сочувственно подумала Марина о Косте. Но нет, надо держать себя ровно с обоими. Хотя бы на острове. Да и вообще, ей бы сначала в себе разобраться.

Мокрый Костя вышел на берег. Он тяжело дышал и держался рукой за правый бок, где, судя по его ощущениям, на месте печени залег тяжеленный булыжник. «Что-то я переборщил вчера. Пошел в разгон, сорвало тормоза, и потом уже не мог уже остановиться, пока не добил весь спирт. М-да, такой ершик надо было употреблять осторожней, — сказал себе Костя. — А эта сучка — видит, что мне хреново, и хоть бы спросила, что да как, не говоря уж о том, чтобы посочувствовать. Не чужие все-таки… Не совсем чужие. И Петя хорош. Ишь, рожу воротит. Будто сам — ангелочек небесный».

— Я быстро… — пробормотал он, отдышавшись, и пошел к одинокой палатке возле кучки золы. В горле стоял ком обиды.

— Петя, помоги Косте, — сказала Марина, глядя вслед согбенной фигуре бывшего команданте.

«Да, жалко его, — подумал Петя с искренним сочувствием. — Сдается мне, он тут больше всех пострадал. А его самолюбие — уж точно. Такое разочарование и такие удары судьбы. — Он вспомнил свой прямой справа. — А этот удар, наверное, был-таки лишним». Он повернулся к Марине.

— Там ведь и твои вещи. Могла бы присоединиться.

Марина ловко перескочила через борт. Они зашагали вслед за Костей. Тот оглянулся, но ничего не сказал. Он снова шел впереди, но в его походке не было прежнего лидерского задора.

Еще через час общими усилиями, почти не разговаривая (точнее — хмуро обмениваясь сквозь зубы словами и короткими фразами), тяжелую посудину с трудом стащили на воду и поспешно побросали в нее поклажу. Костя и Марина забрались в лодку, а Петя отвел ее немного от берега, потом подтянулся на руках, отчего лодка накренилась и закачалась, и перевалился на рюкзаки и скамейки. Тем временем Костя поставил мотор на место и завел со второго рывка. Лодка развернулась по широкой, плавной дуге и пошла прочь от острова. Костя сидел на руле и посматривал на компас. Остров медленно удалялся — маленький, неприметный, безымянный, необитаемый и опасный.

«Надо будет сюда вернуться, — подумал Петя. — Обязательно надо вернуться и найти этого божка… И притащить на материк… И посмотрим, что после этого с нами — со всем нашим миром — станется? Оч-чень будет интересно…»

— Прощай, остров загадок и разочарований, — грустно произнесла Марина, глядя из-под длинного козырька бейсболки на груду серого песка над таинственными развалинами.

Петя хотел было съязвить насчет пошлых красивостей, но вовремя смолчал. Зачем настраивать Марину против себя? Ведь у него с ней теперь может много чего случиться.

«Еще каких разочарований! — подумал Костя, не оглядываясь. — Будь ты неладен! Чтоб тебя первым же штормом смыло!»

— Остров забытого бога… так лучше звучит, — сказал Петя и мысленно добавил: «Кому остров разочарований, а кому… В общем, кому как…» И украдкой глянул на Марину.

— Забытого бога? — процедил Костя брюзгливо. — Если ты об этой железяке, то лучше и не напоминай.